У нее были блестящие голубые глаза, за которыми, увы, не скрывался столь же блестящий ум.
— У нас есть специальные красители. — Айзенменгер знал, что последует за его фразой.
— Да? Какие?
— Цитокератин и CD 45. Они, по меньшей мере, дают понять, что перед нами не овсяноклеточный рак.
Ее лицо вытянулось. Господи, неужели она опять будет рыдать?
— О! — произнесла она. — Вы хотите сказать, что они здесь должны быть?
Он слегка кивнул, не уверенный, какая реакция за этим последует. Софи имела обыкновение ни с того ни с сего впадать в отчаяние — состояние, которое у нее неизменно сопровождалось слезами. На этот раз, слава богу, она нашла в себе силы сдержаться.
— Из меня плохой специалист, да?
— У вас просто нет опыта.
Было видно, что такой ответ ее не успокоил.
— В следующем месяце у меня РОУ.
Региональная оценка успеваемости ординаторов проводилась ежегодно. Неуды (случалось и такое) портили настроение заведующему региональным аспирантским отделом, а испорченное настроение заведующего, разумеется, не предвещало ничего хорошего и для аспиранта, и для его руководителя. Айзенменгер сделал вид, что не сомневается в успехе Софи.
— Я уверен, профессор Рассел не станет вас заваливать.
После этой, казалось бы, совершенно невинной фразы с Софи начало твориться что-то невообразимое. Ее охватили страх и трепет. Девушка застыла на месте, словно Айзенменгер произнес нечто неприличное.
— Софи, что с вами?
Она решительно замотала головой:
— Ничего.
Выпрямившись во весь рост, она собрала препараты, которые принесла для проверки.
— Я прослежу, чтобы все необходимые пометки были сделаны.
Прежде чем Айзенменгер успел что-нибудь ответить, девушка вышла. Он озадаченно посмотрел ей вслед, но тут прозвенел телефонный звонок, и голос Гудпастчера мигом прогнал все мысли о Софи.
— Гудпастчер? Где вы? В музее черт-те что творится…
— Я ужасно сожалею, доктор. У меня несчастье. У жены был удар.
Айзенменгер замолчал, подыскивая слова, а куратор между тем продолжил:
— Она потеряла сознание. Доктора говорят, что у нее было кровоизлияние в мозг. Я сейчас в отделении интенсивной терапии.
Голос Гудпастчера был совершенно потерянным. Айзенменгер хотел выразить куратору свои соболезнования, но тот уже перешел к насущным делам:
— Прошу прощения, что не явился ко времени открытия. Я знаю, что должен был…
— Не болтайте ерунду, старина. Понятно, что вам было не до того.
— Понимаете, Джейн выглядела так ужасно… Я просто не мог оставить ее даже на полчаса.
— Ну разумеется, вам не следовало этого сделать!
— Я решил позвонить вам и объясниться…
Гудпастчер сделал паузу, и Айзенменгер почувствовал, что настала его очередь сказать хоть что-нибудь.
— Как ваша жена чувствует себя сейчас?
— Положение более или менее стабильное. Выглядит очень плохо, но врачи сказали, что повода для серьезного беспокойства нет.
Айзенменгер прекрасно знал, что такие слова всегда говорятся с благими намерениями, однако доверять им не очень-то стоит.
В разговоре вновь повисла тяжелая пауза.
— Я понимаю, Гудпастчер, в каком вы сейчас состоянии, но необходимо, чтобы вы пришли сюда как можно скорее. У нас тут тоже все не слава богу.
— Что значит «не слава богу»?
— Убийство. Прямо в музее.
Трудно определить реакцию человека на другом конце провода.
— Убийство?
— Да. Полно полицейских, и они хотят срочно поговорить с вами.
— О!.. — По тону Гудпастчера можно было предположить, что он пребывает в смятении.
— Гудпастчер, вы меня слышите?
— Я буду немедленно.
— Но только обязательно удостоверьтесь, что жене ничего не нужно.
Последовало молчание.
— Гудпастчер?
— Я сейчас же направляюсь к вам.
Продолжать разговор не имело смысла. Айзенменгер положил трубку, размышляя о том, почему вполне нормальная реакция Гудпастчера произвела на него какое-то странное впечатление.