Наша бедная вдова (с помощью верной Марты из Фэрокса, которая ведала их скромным хозяйством, не переставая дивиться и смеяться на немецкие обычаи) приготовила небольшое пиршество в честь приезда майора Пенденниса, но участвовали в нем только сам майор и два его молодых друга, так как Элен велела передать, что больна и к обеду не выйдет, а Лора осталась с нею. Майор говорил за всех, не замечая или не желая замечать, как молчаливы и мрачны два другие участника скромного обеда. Был уже вечер, когда Элен и Лора вышли в гостиную. Вдова шла, опираясь на руку Лоры, спиной к меркнущему свету, так что Артур не мог видеть, какое у нее бледное и скорбное лицо; когда она приблизилась к сыну, которого еще не видела в этот день, и, положив ему руки на плечи, ласково его поцеловала, Лора отодвинулась от нее, а потом отошла в другой конец комнаты. Пен почувствовал, что мать дрожит всем телом, дрожал и ее голос, а рука, которой она коснулась его лба, робко его обнимая, была холодной и влажной. Жалкий ее вид только пуще разжег гнев и досаду молодого человека. Он едва ответил на ее поцелуй, и лицо, к которому она обратила молящий взгляд, было замкнуто и жестоко. "Она меня травит, — подумал он, — и сама же ко мне идет с видом мученицы".
— Ты плохо выглядишь, мой мальчик, — сказала она. — Уж не заболел ли снова? — И без сил опустилась на диван, не выпуская его вялой руки из тонких, холодных, липких пальцев.
— У меня было много неприятностей, матушка, — сказал Пен, и кровь застучала у него в висках; а у Элен сердце так заколотилось, что она не могла вымолвить ни слова и сидела полумертвая от страха.
Уорингтон, Лора и майор Пенденнис затаили дыхание, поняв, что буря вот-вот разразится.
— Я получил письма из Лондона, — продолжал Артур, — и среди них одно, которое причинило мне неимоверную боль. Я узнал из него, что некоторые другие мои письма были перехвачены и не дошли до меня; что… что к одному юному существу, которое выказало мне бездну любви и заботы, была проявлена страшная жестокость… вами, матушка.
— Ради бога замолчи! — воскликнул Уорингтон. — Она больна, неужели ты этого не видишь?
— Пусть говорит, — еле слышно произнесла Элен.
— Пусть говорит и убьет ее, — сказала Лора, бросаясь к матери. Продолжай, несчастный, если хочешь, чтобы она умерла у тебя на глазах.
— Это вы жестокие, — вскричал Пен, с тем большим неистовством, что всех страданий, которые он якобы причинил, могло бы и не быть, и это глубоко возмущало его сердце, от природы мягкое и слабое. — Это вы жестокие, а обвиняете во всем меня; это вы жестокие, это все ваши гадкие упреки, гадкие подозрения, гадкая травля той, кто меня любит… да, любит, и ради меня готова на все… а вы ее презираете и третируете, потому что она низкого звания. Хотите знать, что я сделаю, на что я решился, когда узнал о ваших кознях? Я пойду к бедной девочке, которую вы прогнали из моей квартиры, я буду просить ее вернуться и разделить мое жилье. Я брошу вызов гордыне, которая ее травит, злобным подозрениям, которые оскорбляют и ее и меня…
— Пен, так ты, значит… — начала вдова, и глаза ее ожили, а руки потянулись к сыну, но Лора перебила ее: "Тише, маменька, погодите", — и вдова умолкла. Как ни злобны были речи Пена, она впивала их с жадностью. — Дальше, Артур, дальше, — только и сказала она, чуть не теряя сознание.
— Нет, черт возьми, довольно, больше я слушать не намерен, — заявил майор, тоже дрожа от гнева. — Если ты, негодяй, после всего, что мы для тебя сделали, что я для тебя сделал, решил оскорбить свою мать и втоптать в грязь свое имя, связавшись с какой-то судомойкой, — сделай одолжение, черт тебя побери… но мы, сударыня, ставим на нем крест. Я умываю руки. Хватит с меня. Я старик… долго не протяну. Мой род и древний и знатный, не хуже других в Англии, и я надеялся дожить до того дня, когда этот мальчишка, которого я любил, которого воспитывал и старался, черт возьми, вывести в люди… что он докажет чем-нибудь мне, что наше имя… да, имя Пенденнисов… осталось незапятнанным. Но раз он этого не хочет, что ж, пусть будет так. И мой отец, и мой брат Джон свято блюли свою честь и достоинство. Никогда бы я не подумал, что на мое имя ляжет такой позор… никогда… мне стыдно, что меня зовут Артур Пенденнис!
Тут голос у старика сорвался, он всхлипнул; уже второй раз Артур вызвал слезы на его морщинистые веки.
При звуке этого изменившегося голоса гнев Артура мгновенно остыл, он перестал бегать по комнате и замер на месте. Лора не отходила от Элен; а Уорингтон до сих пор оставался безмолвным, но отнюдь не равнодушным свидетелем семейной бури. Тем временем почти стемнело, и когда в полумраке низкий, гулкий голос Джорджа нарушил молчание, наступившее после страстной вспышки майора, все с волнением к нему прислушались.
— Друзья мои, — начал он, — позвольте мне рассказать вам кое-что о себе. Вы были так добры ко мне, сударыня, и вы, Лора… надеюсь, иногда мне можно вас так называть… и мы с Пеном такие близкие друзья, что я… что мне уже давно хотелось рассказать вам мою жизнь, и я бы сделал это раньше, но очень уж это невеселая повесть, к тому же здесь замешана чужая тайна. И все-таки Артуру, возможно, будет полезно ее узнать; да и всем остальным тоже. Она отвлечет вас от мыслей о предмете, который, по роковому недоразумению, причинил вам всем немало страданий. Можно мне говорить, миссис Пенденнис?
— Говорите, — отвечала Элен; ей, в сущности, было не до того: другая мысль, подсказанная словами Артура, целиком ею владела, и она разрывалась между страхом и надеждой, что намек, содержащийся в этих словах, мог означать то, чего она и желать не смела.
Уорингтон налил себе стакан вина и, залпом выпив его, заговорил.
— Все вы знаете, каков я сейчас, — сказал он. — Человек, не стремящийся выдвинуться; безразличный к людскому мнению; живущий на чердаке только что не впроголодь, хотя у меня есть имя, и друзья, и, вероятно, способности, которые я мог бы использовать, если бы захотел. А я не хочу. Скорее всего, я так и умру на своем чердаке один-одинешенек. На эту участь я обрек себя еще в ранней молодости. Сказать вам, почему я давно заинтересовался Артуром и в первый же раз, как увидел его, почувствовал к нему симпатию? В Оксбридже я услышал от своих товарищей по колледжу про историю с актрисой, о которой Пен часто говорил со мной впоследствии, той самой, которая, если бы не тактика майора, могла бы стать вашей невесткой, сударыня. Уже темно, и я не вижу Пена, но я не сомневаюсь, что он покраснел; и мисс Белл, вероятно, тоже; а мой друг майор Пенденнис, верно, смеется, да оно и понятно — ведь он тогда одержал победу. Какая жизнь была бы сейчас у Артура, если бы он в девятнадцать лет связал себя с безграмотной женщиной, старше его годами, с которой его не роднили ни общие интересы, ни равенство положений, ни взаимное доверие, а скоро не осталось бы и любви? Можно ли сомневаться, что он был бы несчастлив? И когда он сейчас грозил заключить такого же рода союз, то, поверьте, эта угроза была вызвана гневом, но гнев его, осмелюсь сказать, сударыня, легко понять: он поступил великодушно и мужественно — я-то вправе это говорить, поскольку хорошо знаю, как было дело, — очень великодушно, мужественно и самоотверженно (это с ним редко бывает), — а некоторые его друзья обидели его в высшей степени недостойным подозрением и несправедливо обошлись с другим, тоже ни в чем неповинным существом, которому и он и вы многим обязаны.
Вдова привстала с дивана, и Уорингтон, заметив это, спросил:
— Я вас утомил, сударыня?
— О нет, говорите, говорите, — радостно сказала Элен, и он продолжал:
— Так вот, мне понравился этот его ранний роман, о котором я узнал из студенческих сплетен, и вообще мне нравятся люди, которые… простите мне эти слова, мисс Лора… способны на большое, безрассудное чувство к женщине. Потому мы с ним и подружились, и сейчас все мы здесь друзья… друзья навеки, правда? — добавил он, понизив голос и наклонившись к девушке. — И Пен явился великим утешением для одинокого неудачника.
Я не жалуюсь на свою судьбу; ведь никто не живет так, как хочет. На своем чердаке, где вы оставили цветы, с моими книгами и с верной трубкой вместо жены, я вполне доволен и только изредка завидую тем, кто более моего преуспел либо имеет в несчастье утешение, которого судьба и собственная ошибка лишили меня, — любовь женщины или ребенка.
Тут в темноте возле Уорингтона раздался вздох, и к нему потянулась рука, тотчас, впрочем, отдернутая, ибо таково лицемерие наших женщин, что девушку учат, прежде чем выразить свои чувства и обнаружить естественное сострадание и симпатию, всегда думать о себе, о приличиях и в любую минуту быть готовой смущенно покраснеть. Вот и сейчас скромность заявила свои права, дружеское участие стыдливо ретировалось, движение, подсказанное сердцем, было, как полагается, подавлено, и Уорингтон продолжал свой рассказ.
— Мой удел я сам себе уготовил, и он не оказался счастливым ни для меня, ни для тех, кто со мною связан. Я тоже еще до университета попал в одну историю, и меня некому было спасать, как майор Пенденнис спас Пена. Не сердитесь на меня, мисс Лора, за то, что я рассказываю это при вас. Вам… всем вам не помешает выслушать мою исповедь. До отъезда в университет, восемнадцатилетним юнцом, я жил в доме у частного учителя, и там, так же как Артур, увлекся — или вообразил, что увлекся, — женщиной старше меня и ниже по званию. Я вам противен…
— Нет, — сказала Лора, и на этот раз ее рука решительно протянулась вперед и легла на ладонь Уорингтона. Она уже обо всем догадалась — по некоторым намекам, оброненным им ранее, и по первым же словам его рассказа.
— Она была дочерью соседнего фермера, — продолжал Уорингтон менее твердым голосом, — и я вообразил… то, что воображают все молодые люди. Ее родители знали, чей я сын, и грубыми уловками, подлой лестью — теперь-то я это понимаю — всячески заманивали меня к себе в дом. Нужно отдать ей справедливость, она меня никогда не любила и только подчинялась угрозам и принуждению родных. Ах, если бы я не дал себя обмануть! Но в таких делах мы обманываемся, потому что хотим этого, а мне казалось, что я влюблен в эту несчастную.
Что могло выйти из такого брака? Очень скоро я понял, что женат на деревенщине. Мои запросы были ей недоступны. Ее тупость доводила меня до бешенства, я ее возненавидел. А прожив некоторое время в этом злополучном тайном союзе, я — уж говорить, так до конца — нашел где-то письма (ох, и письма же!), из которых понял, что сердце ее, какое ни на есть, не было отдано мне, а давно принадлежало какому-то человеку ее же звания.
Когда скончался мой отец, я расплатился со всеми, кому задолжал в колледже, а остальное, до последнего шиллинга, отдал в виде ежегодного пособия той… тем, кто носил мою фамилию, с условием, что они не будут носить ее открыто и ничем себя не обнаружат. Они соблюли это условие, но, конечно, нарушили бы его, если бы это сулило больше денег. Если б я заслужил известность, славу, эта женщина явилась бы требовать свою долю; если б я создал себе имя, те, что не вмели на него права, стали бы его носить; так я, прости господи, вступил в жизнь двадцати лет, уже без надежд и без будущности. Я стал жертвой грубых мошенников и, может быть, только недавно почувствовал, как мне трудно, ох, как трудно им простить. Мораль я тебе сообщил раньше, Пен, а теперь рассказал и басню. Остерегайтесь брака с женщиной не своего круга. Я, смею думать, был рожден для лучшей доли, но бог судил мне эту, так что видишь — мне остается смотреть на других, на чужие успехи и счастье, и по возможности не давать своему сердцу ожесточиться.
— Черт возьми, сэр, — вскричал майор, развеселясь, — а я вас прочил в мужья мисс Лоре.
— Черт возьми, мистер Шеллоу, а я вам должен тысячу фунтов, — отвечал Уорингтон.
— Почему тысячу? Всего двадцать пять, — не понял майор, и Джордж рассмеялся.
Что до Элен, — то она, не помня себя от радости, бросилась целовать ему руки, приговаривая: "Бог вас благослови, мистер Уорингтон, бог вас благослови!" — а потом подбежала к Пену и упала в его объятия.
— Да, матушка, — сказал он, взволнованно и нежно прижав ее к груди и от души ее прощая. — Я не виноват, а моя милая, дорогая матушка зря меня обидела.
— О да, дитя мое, я была неправа — благодарение богу, я была неправа! — шепнула Элен. — Пойдем, Артур… не здесь… я хочу просить прощения у моего сына и… и у бога, хочу благословить тебя, мой мальчик.
Он увел ее, бережно поддерживая, к ней в спальню и затворил за собою дверь, под взглядами трех растроганных молчащих свидетелей этого примирения. Навсегда, на всю жизнь запомнились молодому человеку звуки этого голоса, нежно лепетавшего у его уха, — взор этих глаз, сияющих неизъяснимой любовью, — дрожь ласковых губ, подернутых скорбной улыбкой. В минуты счастья и в часы испытаний и горя, в пору успехов и добрых дел, образ матери склонялся к нему и благословлял его взглядом, исполненным небесной чистоты и жалости, каким она смотрела на него, когда еще была с ним; когда, перед тем как покинуть его, она уже казалась ангелом, преображенная, освященная своей любовью. Вознесем же смиренную благодарность за эту любовь, величайшее благо и чудо, дарованное нам отцом небесным.
Уже взошла луна; сколько раз Артур вспоминал, как она озаряла бледное, ясное лицо его матери. В их словах — вернее, в его словах, потому что она едва могла говорить, — впервые за много лет было столько нежности и доверия. Он снова был тем искренним, прямодушным мальчиком, каким она любила его в далекие дни его детства. Он рассказал ей всю правду о том, что, по злосчастному недоразумению, причинило ей столько горя, — как он старался бежать от соблазна и как благодарен судьбе, что нашел в себе силы побороть его. Он никогда не обидит эту девушку, никогда; и не уронит свою честь, не ранит чистого сердца матери. Угроза вернуться к Фанни вырвалась у него в минуту отчаяния и гнева, теперь он в этом раскаивается. Больше он ее не увидит. Но Элен сказала — нет, он должен с ней повидаться… это она, его мать, повинна в гордыне… и ей хотелось бы что-нибудь подарить Фанни Болтон… она просит у своего мальчика прощения за то, что вскрыла письмо… она сама напишет этой девушке, если… если успеет. Бедняжка! Как ей было не влюбиться в ее Артура? И Элен снова целовала его и благословляла.
Часы пробили девять, и Элен напомнила сыну, что, когда он был маленький, она приходила в этот час к нему в детскую и слушала, как он читает "Отче наш". И снова, в последний раз, Пен, упал на колени подле матери и сквозь слезы произнес молитву, которой научило нас Божественное Милосердие и которую с тех пор уже двадцать веков повторяют миллионы смиренных грешников. На последних словах голова матери склонилась к сыну, руки обвились вокруг его шеи, и они вместе произнесли "во веки веков. Аминь".
Спустя немного времени, каких-нибудь четверть часа, Лора услышала, что Артур зовет ее. Она бросилась в спальню. Молодой человек все еще стоял на коленях, держа руку матери в своей. Голова Элен была запрокинута, лицо белело в лунном свете. Пен оглянулся, в глазах его был ужас.
— Лора, помоги, — сказал он. — Она в обмороке… она…
Лора вскрикнула не своим голосом и рухнула к ногам Элен. На ее вопль в комнату сбежались Уорингтон, майор Пенденнис, слуги. Святая женщина была мертва. Последним чувством, испытанным ею на земле, была радость, отныне вечная и неомрачаемая. Нежное сердце больше не билось — кончились для него тревоги и сомнения, боль и горе. До последней минуты оно жило любовью; и последним вздохом Элен было благословение.
Опечаленные друзья поспешно отбыли на родину, и Элен похоронили в Клеверинге рядом с мужем, в старой церкви, где она так часто молилась. Лору на время приютил у себя пастор Портмен, и он же прочел заупокойную службу по "дорогой усопшей сестре нашей", сам задыхаясь от слез среди своих плачущих прихожан, собравшихся у могилы Элен. Небольшое это было сборище — мало кто любил вдову или вспоминал о ней после ее смерти. Разве чуть больше, чем о монахине в монастыре, знали люди об этой тихой, благочестивой женщине. Перекинулись несколькими словами бедняки, которым она по доброте своей помогала; посудачили клеверингские кумушки, — одна сообщила, что соседка их умерла от болезни сердца, другая прикинула, сколько после вдовы могло остаться имения, третья полюбопытствовала, будет ли Артур жить в Фэроксе или сдаст дом внаймы, да высказала предположение, что ему ненадолго хватит отцовского наследства, вот и все, и к следующему базарному дню никто, кроме считанных близких людей, о ней уже не помнил. Хотелось бы вам, чтобы о вас горевали на два месяца дольше? И представляется ли загробная жизнь менее одинокой, если наше имя, когда мы "сошли в молчание", еще звучит некоторое время по сю сторону могилы и человеческие голоса еще говорят о нас?.. Она ушла из мира, чистая душа, которую лишь двое-трое знали и любили. Зияющую пустоту она оставила в сердце Лоры, — ее любовь так много значила для девушки, которой теперь осталось только хранить благоговейную память о ней. "Я рад, что она перед* смертью меня благословила", — сказал Уорингтон Пену; а сам Артур, полный смиренного изумления перед такой безграничной любовью, едва осмеливался молить всевышнего сделать его достойным этой любви, хоть и чувствовал, что у него есть теперь на небесах святая заступница.
Все денежные дела миссис Пенденнис оказались в полном порядке, — небольшое имущество, которым она до сих пор управляла от имени сына, хоть сейчас могло быть передано наследнику. Как выяснилось из найденных в ее секретере записей, она давно знала, что сердце ее подтачивает серьезная болезнь, чувствовала, что конец наступит внезапно, и молила бога дать ей умереть на руках у сына.
Артур и Лора без конца вспоминали ее слова, и он со стыдом убеждался, насколько больше его она помнит и насколько сильнее его любила покойницу. Он целиком доверил Лоре все распоряжения, которые Элен могла бы отдать перед смертью: кому из бедняков оставить вспомоществование, кому и что завещать на память. Они вместе завернули и увязали чашу, которую вдова от благодарного сердца предназначила доброму доктору Бальзаму, и отослали ему в Лондон; пастор Портмен получил серебряный кофейник, который ей всегда подавали; а Уорингтон — брильянтовое кольцо с прядкой ее волос.
Тяжелый это, должно быть, был день для Лоры, когда она в первый раз пошла в Фэрокс, заглянула в прежнюю свою комнатку, которую уже не могла назвать своей, и в опустевшую спальню Элен, где они вместе провели столько незабвенных часов. Там все пока оставалось, как было: платья в гардеробе, стул у туалетного столика, подушка, на которой вдова преклоняла колени во время молитвы, зеркало, в котором больше не отразится ее дорогое, печальное лицо. Дав Лоре побыть там немного, Пен постучал в дверь и увел ее вниз, в гостиную; он налил ей вина и, когда она пригубила, сказал:
— Храни тебя бог. Мы ничего не будем менять в твоей комнате… она всегда будет твоя… комната моей сестры. Ведь правда, Лора?
И Лора сказала: "Да".
В бумагах вдовы оказался пакет, помеченный: "Письма от отца Лоры". Артур отдал его девушке. То были письма, которыми Фрэнсис Белл и Элен обменивались в давние дни, когда ни он, ни она еще не вступили в брак. Чернила, которыми они были написаны, выцвели; высохли слезы, которыми оба, может быть, их орошали; исцелилась горькая боль, запечатленная в них; друзья, с такой мукой расставшиеся на земле, теперь были вместе. И Лора лишь теперь узнала, какие узы так крепко связали ее с Элен, как преданно та, что была ей больше чем матерью, чтила память ее отца; как верно она любила его и как безропотно от него отказалась.
Об одном предсмертном желании матери Пен вспомнил сам, да Лора и не могла о нем знать: это было ее желание подарить что-нибудь Фанни Болтон. Артур написал ей и вложил письмо в конверт на имя мистера Бауза вместе с запиской, в которой просил старика прочесть письмо, прежде чем передать его Фанни. "Дорогая Фанни, — написал он, — хочу сообщить Вам, что получил оба Ваши письма, одно с опозданием, оно задержалось из-за моей болезни (это первое письмо Пен нашел после смерти матери у ней в столе и прочел со странным, щемящим чувством), и поблагодарить Вас, моя милая сиделка, за нежные заботы обо мне, когда я был в беспамятстве. И еще я хочу рассказать Вам, что последние слова моей матери, ныне покойной, были слова расположения и признательности к Вам за то, что Вы за мной ухаживали. Она сказала, что сама хочет Вам написать, если успеет, — что хочет просить у Вас прощенья, если круто с Вами обошлась, — и чтобы Вы, в знак того, что не помните зла, приняли от нее какое-нибудь свидетельство дружелюбия и симпатии". В заключение Пен сообщал, что его другу Джорджу Уорингтону, эсквайру, доверена небольшая сумма, проценты с которой будут выплачиваться ей, пока она не достигнет совершеннолетия или не переменит фамилию, и что о ней всегда сохранит благодарную память ее друг А. Пенденнис. Сумма и вправду была небольшая, но достаточная для того, чтобы Фанни Болтон стала богатой невестой; родители ее утихомирились, отец заявил, что мистер Пенденнис поступил как настоящий джентльмен; только мистер Бауз проворчал, что заклеивать разбитое сердце банковым билетом — довольно-таки дешевый вид утешения; а бедная Фанни ясно поняла, что этим письмом Пен навсегда с нею простился.
— Раздавать стофунтовые банкноты привратничьим дочкам — это, конечно, очень мило, — сказал племяннику старый майор Пенденнжс (теперь, когда Пен стал владельцем Фэрокса и главою семьи, он проявлял к нему подчеркнутую учтивость и внимание), — и поскольку в банке было немного наличных денег и ты выполнял желание покойной матери, это, может быть, и ничего. Но, дорогой мой, прошу тебя, помни, что твой годовой доход не превышает пятисот фунтов, хотя благодаря мне люди считают, что у тебя денег куры не клюют; и заклинаю тебя, голубчик, не трогай капитала" Береги его; остерегайся спекуляций; береги свою землю, боже тебя упаси ее заложить. Тэтем сказал мне, что Чаттерисская ветка железной дороги, возможно — почти наверняка, — пройдет через Клеверинг, и если удастся пустить ее по этому берегу Говорки и через твои поля, они сразу подскочат в цене, и твои пятьсот годовых превратятся в восемьсот, а то и в девятьсот. Так что береги землю, умоляю тебя. И вот еще что, Артур, пора тебе, по-моему, выехать из этой жалкой квартирки в Темпле и подыскать себе приличное жилье. И я бы на твоем месте нанял лакея, и в сезон держал бы в городе лошадь. Все это, конечно, уменьшит твой доход, а я сам только что призывал тебя к бережливости. Но пойми, ты уже занимаешь известное место в обществе, и тебе необходимо поддерживать свой престиж. Что ты намерен делать зимой? Ты ведь не собираешься поселиться здесь, или по-прежнему писать для этой, как бишь ее… для этой своей газеты?
— Мы с Уорингтоном опять поедем ненадолго за границу, сэр, — отвечал Пен. — А там видно будет.
— Ну, а Фэрокс ты, конечно, отдашь внаймы? Рядом хорошая школа, жизнь дешевая — самое подходящее место для какого-нибудь полковника, отслужившего в Ост-Индии, или для семейства, желающего покинуть Лондон. Я поспрошу в клубе, там найдется много охотников пожить в такой усадьбе.
— Я надеюсь, что Лора проживет здесь хотя бы эту зиму, — возразил Артур, — и вообще будет считать Фэрокс своим домом, — на что майор фыркнул и заметил, что для английских леди следовало бы, черт возьми, завести монастыри, и очень жаль, что из-за мисс Белл нарушаются семейные планы, и она здесь умрет от скуки, совсем-то одна!
Фэрокс и правда был бы невеселым пристанищем для бедной Лоры; ей не так уж сладко было и у пастора Портмена, в городке, где слишком многое напоминало об умершей. Но старая леди Рокминстер, которая души не чаяла в своей юной приятельнице Лоре, как только прочла в газетах об ее утрате и узнала, что она в Клеверинге, примчалась туда из Бэймута, где находилась в это время, и заявила, что увозит Лору к себе — на полгода, на год навсегда; и Марта из Фэрокса последовала за своей барышней в качестве ее личной горничной.
Пен и Уорингтон вместе их проводили. Трудно сказать, который из них смотрел на Лору с большей лаской и сочувствием.
— Ваш кузен, моя милочка, дерзок и немного вульгарен, — сказала леди Рокминстер, не любившая скрывать свои мнения, — но сердце у него, кажется, доброе. А все-таки Синяя Борода мне больше нравится. Признайтесь, он touche au coeur? [34]
— Мистер Уорингтон уже давно… обручен, — отвечала Лора, потупившись.
— Глупости, малютка! Ах боже мой, какой прелестный брильянтовый крестик. Что это вы вздумали его надеть с утра?
— Мне его только что подарил Артур… мой брат. Этот крестик принадлежал… — Она не договорила. Коляска проехала по мосту и миновала ворота милого, милого Фэрокса — отныне чужого дома.
Влюблен (франц.).