- Допустим, в вашей уважаемой газете, господин Федоровский, - он любезно улыбнулся. - В "Ами де пепль", которую издает, как вам известно, наш парфюмерный король Коти, в "Матэн", "Либертэ", "Пти паризьен", наконец. А зачем вам это?
- А затем, что все эти газеты стоят на крайне правых позициях. Больше того, скажу вам откровенно, большевики называют их желтой прессой.
- И ваша уважаемая газета - тоже желтая? - Клюзо с иронической улыбкой взглянул на Федоровского. Тот смешался от неожиданности.
- Ну не красная же, - неудачно отшутился Федоровский. - Но дело не в моей скромной газете, господин Клюзо, а в том, что солидные органы прессы, например "Фигаро", "Тан" и другие, сдержанно комментируют эти события, и ни одна не послала в Бессарабию, где происходят такие события, своего корреспондента. Газеты ограничиваются простой перепечаткой материалов из бухарестских и кишиневских газет, а это, согласитесь, не укрепляет доверия читателей к этим публикациям.
- Однако вы, мой дорогой господин редактор, не очень высокого мнения о своих коллегах в Румынии. - Клюзо саркастически улыбнулся. - Впрочем, вам виднее.
- И потому, - пропустив эту реплику мимо ушей, продолжал Федоровский, - было бы хорошо для пользы дела, если бы одна из авторитетных французских газет послала в Бессарабию своего корреспондента. Ему будет оказан надлежащий прием и созданы все условия для плодотворной работы.
- В этом я не сомневаюсь, господин Федоровский. - Клюзо о чем-то размышлял. - К сожалению, не все здесь, в Париже, понимают, что днестровские события затрагивают интересы не только Румынии, но и Франции. Наш долг - открыть глаза всем честно заблуждающимся французам, которые поддались большевистской пропаганде, помочь им узнать правду о бессарабском вопросе. Мы должны также вывести на чистую воду гнилых политиканов, тех, кто ищет сближения с Советами. Высшие интересы Франции и всего цивилизованного мира требуют разоблачения истинного лица бесчеловечного режима, навязанного большевиками многострадальному русскому народу, к которому французский народ всегда питал горячие чувства симпатии, - закончил он с пафосом.
- Совершенно с вами согласен, господин Клюзо, однако мы несколько отклонились от существа дела, - нетерпеливо произнес Федоровский, которому порядком надоели разглагольствования француза. - Итак, мы говорили о направлении в Бессарабию представителя солидной парижской газеты...
- Да, конечно, господин редактор. Я немного увлекся. Джео Лондон... Вам что-нибудь говорит это имя? Между прочим, все почему-то считают, что это его псевдоним, однако Лондон - его настоящая фамилия.
- Это тот самый, из "Ле журналь"? - уточнил на всякий случай Федоровский.
- Он самый. Король репортеров, охотник за сенсациями. Вы должны помнить его сенсационное интервью с Леоном Додэ.
- Конечно, господин Клюзо, отлично помню. Высший класс!
Федоровскому, как и многим другим, действительно запомнилось это наделавшее много шума скандальное интервью, которое Лондону удалось заполучить у бежавшего из парижской тюрьмы "Ситэ" печально знаменитого убийцы и гангстера Леона Додэ. Помнил он и другой сенсационный материал Лондона: интервью с знаменитым чикагским гангстером, имя которого по известным причинам названо не было. На подобных сенсациях и сделал себе имя пронырливый репортер.
- Я тоже журналист, господин Клюзо, - продолжал Федоровский, - и как журналист преклоняюсь перед мастерством и изобретательностью господина Лондона. Однако позволю себе высказать и некоторое сомнение. Лондон - не совсем подходящая кандидатура для столь важной миссии. Он не пользуется репутацией солидного журналиста. Хотелось бы...
- А вы что, хотите, чтобы мы Кассандру* туда отправили? Бесцеремонно перебил его француз. - Я не знаю - тот или не тот человек Лондон, но он - наш человек, и это главное. Да, и вот еще что, услуга за услугу, так у вас говорят?
_______________
* К а с с а н д р а - так называли знаменитую французскую
журналистку Женевьеву Табуи.
Федоровскому не раз приходилось выполнять самые разнообразные "услуги", как деликатно называл свои задания майор "Сюртэ женераль", и он напряженно ожидал, чего именно потребует Клюзо сейчас.
- Господин Федоровский, если верить газетам, среди беженцев из Советской России есть и бывшие солдаты Красной Армии. Во всяком случае Бенони в своем душераздирающем репортаже, - Федоровскому показалось, что Клюзо усмехнулся, - приводит беседу с одним из военнослужащих. Скажите, ему можно верить?
- Кому именно? - не понял Федоровский.
- Естественно, Бенони, вы его должны знать, не так ли?
Федоровский действительно был знаком с ведущим журналистом "Бессарабского слова" Бенони не только по газетным публикациям; они встречались и беседовали во время наездов Федоровского в Кишинев.
- Видите ли, господин Клюзо, профессия журналиста весьма сложная. Иногда приходится во имя большой правды прибегать к гиперболизации отдельных фактов. Отсюда и пошло - вторая древнейшая профессия. Нет ничего нелепее этого сравнения, которое выдумали враги свободного слова. Те, кому правда глаза колет.
- Уж не большевиков ли вы, уважаемый Владимир Павлович, имеете в виду? Насколько я понимаю, это определение родилось задолго до того, как вообще появились большевики. - Клюзо весело улыбался, и эта издевательская улыбка задела за живое Федоровского.
- Позвольте вам напомнить, господин Клюзо, что у свободной демократической прессы и без большевиков хватает врагов. Вы сами это прекрасно знаете.
- Что верно, то верно, - философски ответил собеседник. - Кстати, а какая первая древнейшая профессия? Просветите.
- Если вы действительно не знаете, - обиженно парировал Федоровский, - пойдите сегодня вечером на пляс Пигаль и все поймете.
- Ну ладно вам, - миролюбиво произнес Клюзо. - Мы, кажется, отвлеклись. С этими беглыми красными солдатами, насколько я понимаю, беседовали, причем гораздо обстоятельнее, чем господин Бенони, ваши румынские друзья. - Клюзо искоса внимательно посмотрел на своего собеседника.
Федоровский, еще не остывший от нанесенных его самолюбию обид, которые он терпеливо сносил на протяжении всего обеда, на этот раз не выдержал.
- Господин Клюзо, - с тихой злостью прошептал он сквозь зубы, - прошу больше никогда не называть этих людей моими друзьями.
- Пусть будет по-вашему, господин Федоровский, - с усмешкой произнес француз. - Будем их называть нашими друзьями. Согласны?
Федоровский молчал, рассматривая затейливый орнамент на скатерти.
- Так вот, - продолжал француз, как будто ничего не произошло, - мы бы были чрезвычайно благодарны нашим, - он выделил голосом это слово, румынским друзьям за информацию об этих беседах, и не только с красными солдатами, а вообще с людьми с той стороны. Дислокация воинских частей, укреплений, пограничных застав, вооружение, фамилии командиров, их слабые места, политические настроения в армии и среди гражданского населения... Он говорил деловито, четко, будто отдавал приказ. - Снабжение населения продовольствием и промышленными товарами. Слухи, сплетни, анекдоты...
- А это зачем? - Федоровский оторвался наконец от заинтересовавшего его узора на скатерти.
- Сразу видно непрофессионала, - снисходительно улыбнулся Клюзо. Иногда популярный анекдот может сказать о настроениях в стране больше, чем целый том социологических исследований. Вам, как редактору, пора это знать... и не только как редактору, - многозначительно добавил француз. Разумеется, труд наших румынских друзей не останется без вознаграждения. Как всегда. Так же, как лично ваш, уважаемый Владимир Павлович, и вашего друга... как его... Новосельцева. Передайте им, что нужна информация из первоисточников, а не факты, переписанные из советских газет, и всякие эмигрантские побасенки. Запомните: никакая липа - так у вас, кажется, говорят, - не пройдет. Мы здесь тоже читаем советские газеты. И вот еще что, господин Федоровский, нам нужно перебросить на совсторону одного нашего человека, потребуется помощь... - он запнулся, чуть не сказав "румынских друзей", но вовремя спохватился. - Пусть там подумают, как это лучше сделать, а вы поставите меня в известность. У вас есть ко мне еще вопросы? Нет? Прекрасно.
Клюзо подозвал разодетого в живописный костюм а ля рюсс молодцеватого официанта с выправкой гвардейского офицера, заплатил по счету, добавил не очень щедрые чаевые, и они вышли на улицу.
X
Дмитрий Трофимов налегке выскочил на крыльцо, поежился от утреннего морозца. "Однако крепко пробирает, совсем как у нас во Владимире. И снега, снега-то сколько навалило за ночь! Прямо настоящая русская зима, кто бы мог подумать. Весна уже на носу, а вот поди ж ты... А еще говорят солнечная Молдавия..." Он взял в сенях метлу и под одобрительные взгляды тетушки Марии широкими энергичными взмахами стал сметать снег с крыльца, потом расчистил дорожку и раскрасневшийся, довольный проделанной работой вернулся в дом. Сюда, к одинокой тетушке Марии, его определил на постой председатель сельсовета Данилэ Мунтяну. Мария как могла заботилась о своем постояльце, тем более, что с его приходом в доме прибавилось съестного. Вот и сейчас, едва Трофимов вошел в дом, хозяйка позвала к столу, на котором дымилась миска с мамалыгой и брынзой. Трофимову пришлось по вкусу это молдавское кушанье, которое он впервые отведал недавно, когда его перевели служить в эти края. Тетушка Мария сидела тут же, с материнской улыбкой глядя, как ее молодой постоялец управляется с завтраком, и пересказывая ему сельские новости. Словоохотливая женщина, хорошо говорящая по-русски, знала все новости и охотно делилась ими с Трофимовым, находя в нем заинтересованного слушателя. Ясная не по годам память тетушки Марии хранила все сколько-нибудь важные события и происшествия в жизни села. После ее бесконечных и не очень связных рассказов сложившееся у Трофимова первоначальное представление о селе как о замкнутом, однообразном маленьком мирке, значительно расширилось. В Протягайловке кипели подспудные страсти, складывались и рвались сложные отношения между людьми. Бурные события той памятной ночи обнажили и выплеснули страсти наружу. Трофимову предстояло в причудливом переплетении противоречивых слухов, пересудов, домыслов найти единственно правильные ответы на вопросы, стоящие перед всяким следователем: кто, где, когда, с какой целью, каким образом?
Он мог бы узнать больше, если бы люди не сторонились его. Стоило Трофимову завести разговор о тех событиях, как они замыкались в себе, неохотно отвечали на вопросы. Ко всему стояли крепкие для февраля морозы, крестьяне отсиживались по домам, и только в сельсовете или правлении колхоза да еще в кооперативе можно было встретить человека, которого привели туда неотложные дела.
"Хорошо, хоть Гонца и Мунтяну помогают, без них было бы трудно, - с благодарностью подумал Трофимов о председателе колхоза и председателе сельсовета. - Понимают: дело важное, политическое".
Дмитрий Трофимов был молодым сотрудником органов ГПУ и теперь выполнял первое серьезное самостоятельное задание. Он не раз вспоминал наказ своего первого наставника - питерского металлиста, начавшего свою службу в ЧК с первых дней революции: всегда внимательно выслушай человека, с которым беседуешь, не перебивай, дай ему высказаться до конца. Среди ненужных, казалось бы, подробностей может всплыть нечто важное, именно то, что тебя интересует. Все на первый взгляд просто. Однако надо суметь расположить к себе собеседника искренней, а не показной заинтересованностью. Люди всегда чувствуют, насколько интересны они тебе, и ведут себя в зависимости от этого.
Поблагодарив тетушку Марию, Трофимов вышел на заснеженную улицу. Снег прекратился еще ночью, выглянуло солнце, и он с удовольствием вдыхал свежий, пахнущий арбузом воздух. Казалось, село еще не пробудилось от сна; только вьющийся из печных труб дымок говорил, что люди уже проснулись. Однако можно было заметить, что дымились не все трубы. Трофимов уже поравнялся с запорошенным толстым слоем снега крыльцом. Покинутое своими обитателями жилище смотрело на него с молчаливым укором, хотя никакой вины лично его, Трофимова, в том, что произошло на границе, не было. Опустевший дом живо напомнил чекисту о его ответственном задании, выполнение которого продвигалось медленно.
Анализируя и сопоставляя отрывочные, порой противоречивые данные, Трофимов "вышел" на Василия Мугурела, младший брат которого Григорий давно ушел за Днестр. Нашлись и такие, с кем совсем недавно Василий заводил разговоры о распрекрасной жизни на той стороне. Ближайший сосед Мугурела Илие Мадан будто бы видел, как в доме Василия допоздна светились окна и слышал голоса явно подвыпивших мужчин. Сегодня утром Трофимову предстояла встреча с этим Маданом; его вызвал по просьбе Трофимова в сельсовет Мунтяну.
Мунтяну уже сидел за столом. Трофимова обдало волной табачного духа, въевшегося навсегда в стены председательского кабинета. Они обменялись крепкими рукопожатиями.
- Как дела, товарищ агроном? - приветствовал его председатель. Тебе, можно сказать, повезло с погодой, подмораживает, а то бы сеять скоро начали. Уж мы бы тебя тогда запрягли, посмотрели, какой ты есть агроном.
- Я не против, - поддержал его Трофимов. - Если начальство отпустит, что вряд ли. Сначала надо с этим делом кончать, Данила Макарович.
- Как раз звонили вчера вечером. Требует тебя к себе начальство. Срочно!
- Зачем, не сказали? - обеспокоенно спросил Трофимов.