Уловив взгляд Сударева, высокий сказал: - Да, и мы воевали! Повернув руку ладонью вверх, он показал длинные, глубокие шрамы и с откровенным цинизмом продолжал: - Воевать-то мне было не за что. Вот и пришлось самому себе блат устраивать. Иные на перевязках орали, а я посмеивался. Налог уплатил - и баста, четыре сбоку, ваших нет! Не хочу и не буду под мессеры да под мины лезть. А эта штука, однако же, Саньке Фигурнову ничуть жить не мешает... И он продемонстрировал отличную гибкость ладони и послушность оставшихся пальцев. Сударев без нарочитости, но внимательно приглядывался к новому человеку. Фигурнов, отлично понимая, что его оценивают и взвешивают, держался несколько натянуто, перескакивал в разговоре с одного на другое, и в голосе его звучала смесь робости и наглости. Наконец Сударев спросил, хорошо ли он знаком с окрестностями города и вообще со степью. Фигурнов оживился: - Много мест знаю, и под городом, и подальше... Мы с ним, - он кивнул на Клебановского, - где только не бывали, куда не забирались! Вы не смотрите, что он брюшко отращивать начал. - он в ходьбе любого за пояс заткнет! похвалил Фигурнов приятеля. - И стрелять умеет... А я, - начал хвастаться Фигурнов, - по здешнему союзу охотников числюсь в лучших стрелках. Снайпер. По тарелочкам всегда беру призы. А здесь, в городишке этом, каждый второй человек дома ружье держит, так что даром приза не схватишь, - самодовольно подчеркнул Фигурнов. - На птицу я, правда, не так люблю ходить. Стрелять интересно, но немая она. Лучше зайца нет! Этот такую музыку, бывает, разведет... - Косоватые глаза Фигурнова замаслились, и он продолжал с увлечением: - За это я длинноухих бью в любое время года. Здесь ведь, если отъехать к востоку, степь пустая, гуляй, играй, делай что хочешь. Правда, правилами воспрещается, так что я летних зайцев бросаю, в город не вожу, чтобы не было пустых придирок. Только для удовольствия стреляю... Люблю я в степи, когда на раздолье! Сударев больше не задавал вопросов. Клебановский подмигнул меткому стрелку. Тот понял и поднялся. - Ну, отдыхайте! Приятных вам снов, - обратился он к Судареву. - Так, значит, я... - Он замялся, не находя подходящего выражения. - Словом, вот он... - И Фигурнов махнул на хозяина. - Он меня знает... В любое время готов. Как штык! В следующие дни хозяин маленького дома на окраине представил Судареву еще надежных людей, своих "проверенных" друзей. Хрипунов, такого же роста и с той же наклонностью к полноте, как Клебановский, чем-то походил на него, особенно если смотреть сзади. Но усов он не носил и был несколько моложе. Его серенькое личико с мелкими чертами лица и вздернутым носиком было бы совсем неприметным, тусклым, стертым, не обладай Хрипунов парой довольно примечательных глаз. Светло-голубые, с преждевременными подглазинами, они сверлили, как буравчики. Их обладатель, как видно, знал неприятное для собеседника свойство своего взгляда и в разговоре или скромно смотрел в сторону, или ловко прятал глаза под полуопущенными тяжелыми веками. Более образованный, более тертый калач, чем Фигурнов, Хрипунов нуждался в каких-то теоретических обоснованиях своего отношения к жизни. Приятным, пожалуй даже ласковым, голосом баритонального тона он счел нужным объяснить Судареву, что нелады в его жизни вызваны несправедливыми преследованиями со стороны советской власти, которая, как определял Хрипунов, совершенно лишает частного человека какой-либо свободы личности, не дает возможности создать личное благосостояние по собственному вкусу, не дает пользоваться уютом, соорудить себе, так сказать, уголочек, в своем роде - островок... - Конечно, я отлично понимаю, что историю назад не повернешь, - изливался Хрипунов. - В России старый режим умер исторически. Однако же каждый человек имеет органическое право действовать и жить собственной инициативой. Я хочу сказать - исключительно для себя, для своих близких. Жить и добывать, как и сколько сумеет, а там и трава не расти. Оборвался, не вышло - пеняй на себя. Вот это жизнь! В других странах законы дают свободу действовать по-своему, никто не мешает деловому человеку, никто к нему не лезет, не спрашивает. Уплатил налоги - будьте здоровы! Подумать советуются с юристами, как уплатить меньше налогов, и никто не считает это зазорным. Честное состязание! Уж я бы сумел... А здесь - нечем дышать, нечем!.. - Хрипунов взволновался. - Здесь у них всё - преступление! Махмет-оглы обладал хорошим, видным ростом и телосложением более сильным, чем Фигурнов. Был этот физически могучий человек молчалив, в разговоре до чрезвычайности краток. Он будто выжимал слова, выпячивая широкий подбородок темного лица, двигая кустами бровей и шевеля торчащими хрящеватыми ушами. Махмет-оглы просидел за столом два часа, выпил две бутылки вина, которые не произвели на него никакого видимого действия, и сказал не более двух десятков фраз. Судареву же он понравился больше, чем Фигурнов, Хрипунов и сам Клебановский. Это впечатление от первой встречи только укрепилось после дальнейших свиданий. Вечером в следующую субботу на пассажирском поезде местного сообщения пять человек выехали в восточном направлении. Сезон осенней охоты был в разгаре. Разъезжаясь на воскресный день по привольным степным и озерным угодьям, местные любители охоты, старые, пожилые, молодые, с собаками и без собак, с потрепанными заплечными мешками и со щегольскими ягдташами, все одинаково и радостно оживленные, штурмом брали вагоны. В толпе без следа растворились пятеро людей тоже с ружьями в чехлах и в охотничьем снаряжении. Они садились порознь - не в один вагон. В пути они собрались постепенно в последний вагон и в три часа ночи, будто незнакомые, в полной темноте соскочили на насыпь на глухом разъезде. Они обошли разъезд так, что их никто не видел, и, не дожидаясь рассвета, двинулись в степь, на юго-восток. Группу вел Клебановский, наметивший маршрут. Фигурнов, лишь однажды побывавший в этих местах, был вынужден ограничиться ролью консультанта.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ЧЕТВЕРО ЗА ДЕЛОМ.
1
Исчез метеор, исчезла оставленная им в небе светящаяся полоса, и в степи стало еще темнее. Только глаза какого-нибудь зверя или птицы, из числа обладателей ночного зрения, могли рассмотреть во мраке темную вершину с вросшей в нее человеческой фигурой... Вытянувшись, Алонов несколько секунд вглядывался в желтую точку. Глубоко погружая ноги в осыпающийся песок, он сбежал вниз. Но разочарование постигло его немедленно - огненная точка исчезла. А он был уверен, что увидел костер врагов. Они, так же как он, встревожены, разбужены пылающим метеором, промчавшимся по небу. Так убеждал себя Алонов; ему хотелось считать, что враги найдены, и он боялся упустить цель из виду хоть на секунду. Алонов опять взбежал на вершину. С гребня - огонек был на прежнем месте. Значит, между ним и занимаемым Алоновым местом есть возвышение, за которым прячется огонь. Ночью правильно не определишь расстояние. Зная это, Алонов и не пытался понять, близок ли привал его врагов. Далеко, близко - времени терять нельзя. Небо на востоке уже начинало чуть-чуть бледнеть. Алонов живо представлял себе, как эти четверо ежатся от холода, который сегодня перед рассветом так сильно давал о себе знать. Переваливая через высотку или складку местности, Алонов каждый раз ожидал увидеть уже не светящуюся точку, а светлое пятно, пламя даже. Но подъемы переходили в спуски, а пламени не было. Оглядываясь, Алонов уже мог различить высотку, на вершине которой он недавно стоял. Отсюда, с южной стороны, она казалась внушительной, совсем не такой, как с севера, откуда вчера вечером пришли четверо и он. Алонов шел быстро, а день пламенел еще быстрее. Светало все больше, заметнее. Уже начались превращения, уже различалось ранее невидимое. Конечно, время упущено. Нечего надеяться застать бандитов врасплох у костра. "Всему виной проклятое болото, которое хотело задержать меня, задушить своей грязью! - с гневом думал Алонов. - Сколько времени было потеряно!" "Не торопись! Будь осторожен! Тебе уже не приблизиться незамеченным, твои враги могут увидеть тебя", - предупредило бледное небо с последними потухающими звездами. Алонов не только различал пальцы рук, он уже видел рифленую планку между стволами ружья. Еще немного - и показалось солнце. Вчера оно смело бросало лучи, сильные, бодрые, блистающие. А сегодня над степями стояло марево. И солнце взошло другим. Неподвижный воздух был тяжелым, холодным, будто пыльным. Тусклое солнце не принесло с собой радости жизни. Не подняло оно и утреннего ветерка степей, рождающегося с солнцем, крепнущего с ним и засыпающего к вечеру. Не было бодрящей свежести ветра, но не было и тепла - на него поскупилось блеклое солнце. Быстрое движение согрело Алонова. Но невеселое утро навеяло на него странно томительное чувство. Такой день выпадает один - два раза за всю осень, и не каждый человек замечает его. После холодной тихой ночи солнце возвращается скучным, утомленным. Безразлично смотрит оно на землю и видит в широкой степи тронутые желтизной листочки на деревьях и кустах рощ, уже истощенных, поредевших. Заглянет ниже - там травы согнулись, опустив головы. Теперь уже никто не следит за движением солнца, ни один цветок не поворачивается ему вслед. Птицы и звери сегодня куда-то исчезли - ни звука, ни движения. И словно говорит солнце земле: "Кончается еще один год нашей жизни. Скоро и нам с тобой удастся отдохнуть: тебе - под снегом, мне - долгими зимними ночами..." Это день перелома. Кончилась первая радостная осень, прекрасная пора дозревания. Началась вторая - она кажется человеку порой увядания, старости природы... С ней нужно примириться, понять неизбежное. Сегодня Алонов почувствовал себя одиноким. Впервые - совсем одиноким. Сама природа будто отвернулась от него. Будут, будут еще ясные дни, сверкание солнца, прозрачный воздух, бодрящий холод, падающий сверху, с бледного осеннего неба, такого высокого. Но вся природа занята подготовкой к зиме. Оперились последние поздние птенцы и готовят теплый пух от морозов. Отросли, окрепли клювы и когти. Насекомые прячутся. А много ли нужно какому-нибудь жуку! Залезет в трещинку почвы - и довольно, чтобы замереть-заснуть, исчезнуть в бесчувственной неподвижности. Все, что предназначено для сохранения рода, уже свершено и заботливо спрятано. Кто положил свои яички под кору дерева, кто наклеил их на траву, камышинку. Скромная двоюродная сестрица злой саранчи - мирная кобылка-кузнечик - уже пристроила свои кубышечки с яичками в земляных норках, которые сама проделала в земле. Алонову стало страшно от одиночества. Он ускорил шаг. Он бежал. Борясь со страхом, он убеждал себя, что не может сбиться со следа. Ведь он один, только один! Не у кого попросить помощи. Алонов взбегал на пригорки, пригнувшись, как на охоте за крупным зверем. Не теряя быстроты движения, он должен быть незаметным. Страх придал ему еще большую силу и свободу в стремлении догнать. Догнать, обязательно догнать, непременно! Гнаться день, два, неделю, месяц!.. Наконец-то! Перед ним были следы ночного привала. Алонов оглянулся. Да, далеко позади, на горизонте, маячила высотка с песчаной вершиной. Это место должно быть видно оттуда. В котловине лежал чистейший мелкий песок. Много следов ног. Выше, на скате котловины, карнизами повисли кустарники. Осыпавшаяся почва обнажила их корни. Вот место, где был костер. Угли и зола, уже холодные. Алонов прилег, посмотрел на север. Гребень высотки скрылся. Но, привстав, Алонов увидел знакомую полоску. Ошибки нет - это костер, замеченный на исходе ночи... Дровами послужили ветки и многоярусные корни перистой аристиды, изуродованные топором. Озираясь, Алонов заметил нечто вроде тропинки, протоптанной по песку свежими следами людей. Тропинка провела его около высовывавшихся из края котловины сухих корней и вывела выше. Далее тропинка повернула влево, а вправо несколько следов потянули вразброд и потерялись в начавшейся здесь жесткой траве. Алонов побежал вправо. На подъем! Песок затянуло дерновым покровом. По нему были разбросаны кусты с голыми ветками. Кое-где выставлялись плиты камня, похожие на те, что Алонов видел на восточном скате гнилого болота. Еще выше, еще... И перед Алоновым открылась ковыльная степь, ровная, чистая, с полосами склоненных метелок высокой благородной травы. Там, километрах в двух с небольшим, Алонов увидел четыре фигуры. Одна была заметно выше других. Знакомые фигуры... Это они! Алонов уселся - и увидел только верхушки ковыля. Отлично! Какое хорошее место!.. Достал табак и угостил себя толстой самокруткой. Он давно не курил, и его охватила приятная истома, закружилась голова. Страх исчез, грудь вздохнула свободно, с сердца пала тяжесть. Сразу перестал замечать тусклость солнца, марево над степью; увядшая сонная природа ожила для него. Не стало тоски, забылось одиночество. Они исчезли, оставив Алонову одну настоятельную заботу, которая не даст ему ни скучать, ни отчаиваться.
2
Бандиты были недалеко. "Вероятно, их отделяет не больше получаса ходьбы от насиженного за ночь места", - думал Алонов. Они не стояли группой, не шли. Они довольно широко разошлись в ковыле и, как казалось Алонову, не двигались. Устроили облаву, охотятся? В этот момент до его слуха долетел звук очень слабого из-за расстояния выстрела, тут же повторившийся. "Стреляли из охотничьего ружья", - заключил Алонов. Приподнявшись, он видел, как самый высокий сначала побежал, потом стал ходить кругами, нагнулся. Отыскивал сбитую птицу или другую подстреленную дичь?.. Ровная степь давала Алонову хороший обзор. Бандиты могли бы отойти вдвое дальше и оставаться видимыми. Казалось, что враги не торопятся, - значит, и у него есть время. В самом деле, быть может, они уже пришли туда, куда хотели? Это предположение казалось правильным. Алонов решил, что может ненадолго вернуться назад, чтобы получить ответ на важный вопрос. Этот вопрос он задал себе, когда осматривал привал бандитов: куда ведет протоптанная ими тропинка? Незнакомая дорога всегда кажется длиннее, чем уже известный путь. Может быть, это происходит потому, что внимание человека занято восприятием нового и он в большей мере замечает ход времени. Так или иначе, но Алонов очень быстро вернулся к песчаной котловине, откуда ночью ему открылась путеводная точка. Он пошел по тропке влево, но сейчас же остановился, переломил ружье и вынул из патронников гильзы со свинцовыми пулями. Заменил их парой патронов из тех слабых дробовых зарядов, которые изготовил вчера. У него явилась мысль: если только что сам он едва услышал выстрел из охотничьего ружья, то уж его-то слабенького выстрела враги никак не услышат. Пригибаясь и держа ружье на изготовку, Алонов медленно пошел по тропинке. След повернул, провел его через кустики и вывел ко второй котловине, гораздо более глубокой. Здесь скалистая подпочва просела, образовав нечто вроде широкой воронки; на дне ярко зеленели травы. Эта крепкая, свежая зелень кричаще контрастировала с общим тоном увядшей степи, к которой привык глаз Алонова. Он еще осторожнее крался, спускаясь по широким ступеням естественного амфитеатра, размашисто построенного природой. Догадка, основанная на хорошем чувстве обстановки и знании привычек дичи, не обманула Алонова. Он сделал еще десятка три шагов - и с криком поднялся табунок вспугнутых серых куропаток. Ружье, как показалось стрелку, только чуть слышно хлопнуло дуплетом, но из стайки выпали две птицы. Алонов бросился и схватил трепещущую добычу. Потом он зарядил ружье пулями, сбросил мешок и спрятал в него добычу. Алонов не сомневался в правильности и первой своей догадки. Действительно, почти в центре этой котловины лежало крохотное зеркальце свежей воды, не больше рабочего стола. Вода была совершенно прозрачной. Травы не умели заглушить ее, так как она оградилась камнями, за которые не могли зацепиться корешки. И в том, что вода хороша, не могло быть сомнения. Только что ее пили птицы. Да и люди пользовались ею... Вода имела слабый железистый привкус, что не мешало ей быть вкусной, вполне пригодной для питья. Настоящая вода - несравненно лучше, чем болотная вода в роще, зеленая, с привкусом гниющих растений. Иной раз случается, что подземная река где-нибудь на своем скрытном пути приоткрывается, делается видимой - через трещину в почве или через разрыв в скалах, как здесь. Такие источники обладают способностью сохранять постоянный уровень. Естественный колодец, обманывая глаз своей кажущейся незначительностью, иногда обнаруживает большую щедрость. Из водоема, где, видимо, стоит всего двести - триста литров воды, можно черпать беспрерывно. В таких местах легко помогать природе. Алонов на миг увидел насос, черпающий из этого водоема. Вода лилась в большие, длинные корыта, около которых толпились лопоухие телята и прочий молодняк, отгуливающийся на сочном подножном корму ковыльной степи... И тут же эта мысль вытеснилась другой, сейчас главнейшей. Алонов еще не кончил пить, как бывшее ранее только подозрением, неопределенным ощущением стало для него бесспорной истиной. Конечно, эти люди отлично знали местность, были хорошо знакомы со степью: ведь они сумели без ошибки найти источник воды, такой далекий, что никто на разъезде о нем не знал. Ничего случайного не было в выбранной ими дороге. Нет, это не бродячие негодяи, которым ничего не стоит позабавиться охотой на человека, если это можно сделать в глуши безнаказанно. Не охотники, - эту ложь, сказанную низкорослым, Алонов отбросил окончательно. Они идут в степи не по компасу. Не случайно бандиты встретили его у той рощи: они заранее выбрали ее для первого привала, зная, что там есть питьевая вода. А этот привал - второй ночлег бандитов? В то время, когда Алонов лежал на песке без воды, они уютно устроились здесь. Теперь Алонов понимал, почему вчера он потерял бандитов из виду. Он наивно считал, что остановка врагов будет определяться наступлением темноты. Так он сделал бы сам. А они шли - ночь не мешает тому, кто знает путь. Им нужно было дойти до известного источника. В котловине - чистый, теплый песок и дрова для костра. Рядом - вода. Да, эти бандиты в степи как у себя дома. Они знают не только куда и зачем идут, но и как пройти... Алонов позволил себе несколько минут отдыха и позавтракал частью своих сухарей. Размокшая масса внутри котелка была мягкой, а сверху покрылась жесткой коркой - у пего оказалось два блюда, правда, оба одинаково невкусных. Он наполнил флягу родниковой водой. Пора! Алонов шел по тропинке, ступая по следам врагов. Не нужно оставлять своего следа: бандиты вернутся, чтобы пополнить запасы воды. Могут вернуться. К чувству негодования, гнева у Алонова прибавлялся нарастающий интерес к действиям бандитов. Человеку трудно уловить начало работы мысли: жизненные положения и загадки - это не математические задачи, решаемые исходя из заданных условий. К выводу, который кажется в дальнейшем очевидным, мы приходим извилистыми путями, и, если можно так выразиться, очертания первых предположений нечетки, смутны. Возможно, что у Алонова уже зарождался вопрос: а не найдется ли для него нечто более важное, чем возможность хорошего прицельного выстрела? И не заключается ли иной раз настоящая победа в раскрытии именно замысла врага? Возвращаясь к краю ковыльного массива, Алонов ждал, что расстояние между ним и бандитами увеличится. Он ошибся, и это поразило его. Бандиты не отошли сколько-нибудь заметно. До них было по-прежнему не более двух с половиной километров. И так же они не представляли собой компактной группы, к которой Алонов привык, наблюдая за четырьмя беспрерывно уходящими фигурами. Увидев их сегодня в первый раз, Алонов счел, что они разбрелись для охоты. Алонов смотрел на четверых, рассыпавшихся в степи цепочкой: одного от другого отделяло довольно заметное расстояние. Сначала казалось, что все стоят неподвижно, на месте. Странно... Тщательно приглядевшись, Алонов заметил, что каждый из четырех проделывает одни и те же движения: переступает, останавливается, нагибается так низко, что едва не прячется в траве. Эти однообразные, регулярные движения следовали одно за другим. Когда кто-нибудь из бандитов распрямлялся, Алонову казалось, что тот озирается, наблюдает за горизонтом. Сегодня бандиты были осторожнее, чем вчера. Здесь, в такой глуши?.. Очертания фигур врагов изменились. Вот что! За их спинами, больше не было походных мешков... Зрелище захватило Алонова. Да ведь они работают! Они делают именно то, зачем пришли сюда. Тайны больше нет. Вернее, тайна раскроется, когда Алонов увидит, что они делают. Возможность подойти и взглянуть совершенно исключалась: как только Алонов будет замечен, они затравят его в открытой степи, застрелят из дальнобойных винтовок. Терпение... И Алонов думал о том, что могут делать враги. Ищут что-то? Что-то собирают? Вероятно, - их движения говорили об этом. Что они могут собирать? Редкие травы? А не могут ли быть здесь растения, свойственные лишь этому месту и никому не известные? Такие вопросы, Алонов был уверен, пришли бы в голову каждому на его месте. Не сохранилось ли в этих местах какое-либо редчайшее, особенное, древнее, реликтовое растение, подобное чудесно-легендарному дальневосточному корню женьшень? Алонов помнил любимые страницы из книг Арсеньева и с детства чаровавшие его рассказы Пришвина. Он внимательнее смотрел на этот кусок степи. И правда, травы здесь более пышны и сильны, чем в пройденных им местах. Особые свойства почвы... Здесь может жить какой-нибудь диковинный, драгоценный корень, стебель, луковица редчайшего растения. И как велика его ценность, коль за ним охотятся четверо бандитов. Шайка воров! Это несомненно. Быстрое воображение Алонова населило ковыльный массив - "барбас", как называют плотные залежи степных трав русские крестьяне, перенявшие звучное слово у казахов, - самыми замечательными растениями. Он считал, что разгадал загадку, раскрыл тайну. Четыре фигуры - ведь он видел их своими глазами! - работали по плану. Они прочесывали степь именно так, как это нужно делать во время тщательного поиска. И, конечно, находили искомое. Иначе, к чему им так часто и так регулярно наклоняться? Нет, это даже не поиск, - это сбор. "А ведь какое подходящее место для склада чудес!" - думал Алонов. Целинная степь была такой же, как тысячи лет назад. Ее никогда не трогали ни древняя соха, ни современный плуг, ни доисторическая мотыга. Почва созревала сама с начала времени. Русская природа оторвала массив плодородной почвы от стеши и перенесла его южнее. Она окружила его укреплениями, вырыла рвы, устроила ловушки гнилых болот. Позвала змей из пустыни. А для того, кто был способен пройти через испытания, мать-земля припасла чашу свежей воды, чтобы, по старому русскому обычаю, было чего испить, переступив порог. Страстно, зло и ревниво любил в эту минуту "свою" степь Алонов. "Вот они, волки-оборотни", - думал Алонов. Сборщики, устроившие жатву там, где они не сеяли, воры народного достояния, сейчас имели вид настоящих работников, Это особенно злило Алонова. Постепенно, но очень медленно удаляясь, четверо бандитов работали без отдыха. Прошел, может быть, час, как Алонов наблюдал за ними. Шло организованное хищение чего-то. Не попробовать ли выяснить... Но тут мысли Алонова приняли новое направление. Он заметил, что все четыре фигуры сошлись вместе. Они казались столбиками - на таком большом расстоянии нельзя различить жесты. Вдруг два столбика исчезли. "Наработались, повалились отдыхать", - с презрением подумал Алонов. Двое других пошли медленным шагом назад. Казалось, они идут прямо к месту, где находился Алонов. Конечно, они его не видели... Он удобно сидел в ковыле. Фуражка была давно снята и засунута в карман. Голову Алонов прикрывал пучком срезанной травы, который держал в левой руке. Он знал, что так его никому не заметить даже и в сотне шагов. А до бандитов сейчас, когда они уже приблизились, оставалось около двух километров. Они остановились в тот момент, когда Алонов начал различать не лица - для этого было еще слишком далеко, - а фигуры, жесты, цвет одежды. Они что-то делали в траве. Алонов разглядел, что они навьючили на себя знакомые ему заплечные мешки: не на спины, - просто забросили по мешку на каждое плечо и направились обратно, к своим. "Для своей работы они свалили груз в одно место и этих двух послали поднести мешки", - сделал Алонов очевидный вывод. Один, меньшего роста, упал, за что-то зацепившись ногой, вероятно. Другой шел дальше, не дожидаясь, а упавший долго возился, прилаживая мешки. Как видно, для одного человека тяжесть была немалая. "Друзья-приятели, - с иронией подумал Алонов. - Один-то и не собрался помочь другому..." - Он не узнал среди этих двоих того низкорослого, который, как показалось с первой встречи, имел вид вожака. Двое доставили мешки к месту отдыха. Вскоре Алонов увидел, как четыре фигуры вновь разошлись, образуя цепочку. Сидя в траве, Алонов не спеша ощипывал куропаток: кто-нибудь, взглянув потом на это место, решил бы, что здесь ястреб теребил добычу. Алонов размышлял: мешки тяжелы, мешают; естественно, что бандиты оставляют их в траве. Они работают по определенной схеме и плану. Удалившись на какое-то расстояние, они вновь займутся подноской мешков. "А ведь можно успеть подкрасться к мешкам, - думал Алонов. Бездеятельность утомляла его. - Но что получится дальше? К чему мне эти мешки, даже если я сумел бы унести их? Я только могу обнаружить себя... А может быть, унести один мешок? Если они сложат туда добычу - вот тайна и открыта!" Алонову очень хотелось скорее, скорее начать настоящую борьбу. Настоящую в его тогдашнем понимании. Всем задором юности он рвался в бой - так утомили его отвратительные в своем настойчивом труде бандиты. Именно сейчас, именно здесь, хотя сам Алонов того и не подозревал, начинался его настоящий труд, может быть подвиг, к которому его привели события и переживания двух последних суток, - подвиг по преимуществу выдержки и терпения. Вопросы, требующие зрелого размышления, вставали перед Алоновым: а имеет ли он право выступать судьей бандитов и уничтожить их всех? У бандитов есть свои тайные цели, они начинают раскрываться, и Алонов скоро узнает, что они крадут. Но кто они? И откуда? Размышляя так, Алонов учился побеждать самого себя. Он хотел подчинить разуму свое нетерпение, свой гнев, свою пылкую ненависть к врагам, которые были не только его врагами... Так он ковал настоящее оружие и из юноши превращался в мужчину.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЧТО СКРЫВАЛ КОВЫЛЬ?
1
Привстав на колени в высокой траве, Алонов учил себя спокойно смотреть на маленькие, прилежно работающие фигурки. Они считают себя в безопасности и хозяевами положения? Хорошо!.. Они уверены в себе? Хорошо!.. Они принадлежат ему, и он сумеет дождаться часа, когда узнает о них все и будет сильнее их. Алонову казалось, что бандиты могут проработать до самого вечера. Воду-то они взяли с собой. Во всяком случае, он может быть свободен на добрый час. Алонов отступил и скрылся за спуском, спеша к роднику. В его распоряжении были две крупные осенние куропатки, а есть ему очень хотелось. Он рассчитывал найти где-нибудь поблизости укромное место, чтобы приготовить себе обед. Он не прочь был пополнить запас дичи и перезарядил ружье дробовыми патронами, опускаясь к роднику. Но час был уже не тот. Набрав воды в котелок, Алонов поднялся выше, осмотрелся. Пространство между видневшейся на горизонте высоткой 6 песчаной вершиной, где Алонов провел ночь, и котловиной, давшей приют бандитам, представляло собой широкую впадину в шесть - семь километров. Впадина эта тянулась в широтном направлении, то есть с запада на восток, как Алонов определил по компасу. Естественный ров превращал ковыльное плато в остров. Сегодня Алонов прошел и пробежал все это пространство сначала в темноте, потом на рассвете. К тому же он спешил и был занят одним. Только сейчас впадина предстала перед ним во всем своеобразии. Он стоял на южном берегу сухого рва. Тот берег, северный, казался выше, и Алонов догадывался о складках местности, которые ночью закрывали от него костер бандитов. Недалеко от родника Алонов нашел удобное для своей кухни место в расселине, между полузасыпанными песком или наполовину превратившимися в песок каменными плитами. Очень удобно, скрытно. Образуя подобие загона, одна плита оперлась на две другие. Для того, кто умеет беречь огонь, топлива нужно совсем немного. Алонов наломал маленькую охапочку сухих веток кустарника и разложил аккуратный, крохотный костер. Ветки горели почти без дыма. В этот тусклый день с маревом о дыме можно было бы и совсем не думать. Все же Алонов стоял над костром, размахивая снятой курткой, чтобы разогнать чуть приметный дымок. Он быстро сварил куропаток. Соли не было. Тем не менее Алонов заставил себя выпить без остатка весь довольно противный бульон. После этого одну из куропаток он съел почти целиком с большим аппетитом. Он ел бы и еще, но следовало экономить. У него оставалась одна целая вареная куропатка, кусок первой и ком ссохшегося месива из сухарей. Завтрашний день обеспечен. Плохо без соли... Алонов на собственном опыте понял, почему дикие козы разыскивают солончаки и жадно лижут соленую землю. Преследование, волнение, сосредоточенность мысли сжигали Алонова. Он все время был в движении, все время спешил, хотя сам этого совсем не замечал, - очевидно, какое-то внутреннее равновесие хорошо сохранялось. Во время приготовления пищи он зорко следил за костром, поддерживая горение ровно настолько, чтобы кипела вода; стоял над огнем, разгоняя дым; отбегал на минутку, чтобы взглянуть по сторонам; опять бежал к костру. Потом поспешно ел, обжигаясь. Со стороны он, наверное, произвел бы впечатление человека, который куда-то уж очень торопится и уж очень чего-то боится... Да, себя он не замечал. Все время он думал об одном и том же. Хотя Алонов все больше укреплялся в уверенности, что секрет бандитов им разгадан, каждый их шаг, запечатлевшийся в его сознании, давал пищу для работы мысли. И все больше Алонов убеждался, что бандиты ищут, находят и собирают какое-то редчайшее или совсем неизвестное растение. В краеведческом музее маленького степного города Алонов как-то раз слышал, что в юго-восточном крае области кое-где сохранились представители флоры доледникового периода. Некогда вся обширная территория к востоку от Уральских гор была занята древним морем. В неглубокой воде были большие и малые острова. На некоторых из них, ставших теперь отдельными высотами, сохранилась особенная порода древнейших хвойных деревьев. Алонов видел рисунки и фотографии. Корявые, разлатые, с толстыми гнутыми ветвями, эти сосны имели странный и мрачный вид. Ковыльное плато, на котором сейчас трудились враги, заметно возвышалось над уровнем степи. На нем не было древних сосен. Но почему же этому плато, тоже бывшему острову, не хранить каких-то растений, сверстников реликтовых сосен, единственных и чем-либо особенно замечательных, особенно ценных! Обо всем этом должны рассказать бандиты! И для кого они работают, они тоже расскажут... Покончив с едой, Алонов пробрался среди чахлых, голых кустов на откосе плато и вышел на край ковыльного барбаса. Четыре фигурки казались едва ли не точками. Бандиты отходили всё дальше, и следовало сократить расстояние - нехитрая задача: высокие травы пропускали согнувшегося человека и добросовестно маскировали его. Алонов старался придерживаться дороги, пройденной бандитами. А когда они возвращались за своими мешками, он приметил место склада - недалеко от кучки низеньких ивовых кустиков, забредших в ковыль. Степные травы не сохранили следов людей, шедших вразброд. Да и вообще недостаточно четырех пешеходов, чтобы пробить в траве стежку. Алонову хотелось найти след. Может быть, бандиты оставили если не разгадку, то хотя бы намек на цель своих настойчивых трудов. Алонов удовлетворился бы следом вырванных корней или срезанных стеблей. Но, как видно, для розыска не хватало слабых глаз человека, к тому же не знавшего, что он ищет. Место, где лежали мешки, Алонов нашел без долгих поисков. Увесистый и объемистый груз, топтание людей на одном месте, падение - все это оставило след, хоть и не слишком ясный, но достаточно видный среди подсыхающих стеблей высоких трав. Отсюда расстояние до бандитов опять сократилось километров до двух. Алонов присел в примятой траве. Фигуры врагов появлялись и исчезали с короткими, почти правильными интервалами: они работали сгибаясь и разгибаясь по-прежнему рылись в бело-серых волнах ковыля. Вдруг Алонов заметил что-то черное в траве у своих ног. Не вставая с колен, он протянул руку и поднял свой собственный бинокль в черном кожаном футляре. "Откуда он? - спросил себя Алонов и ответил: - Его потерял один из воров, возвращаясь сюда за мешками". Петля на ремешке для ношения бинокля через плечо была разорвана. Алонов прорезал новую петельку и зацепил ее за кнопку футляра - он проделал это с немалым удовольствием. Перекинув ремень через голову, Алонов с наслаждением вытащил бинокль, обтер полой куртки, пошлифовал стекла и навел на врагов. Будь он суеверен, находка ободрила бы его как хорошее предзнаменование. Это не был дорогой, мощный призматический бинокль. Алонов довольствовался наследственным отцовским биноклем, кем-то подаренным леснику в незапамятные времена. Но у старенького друга, оклеенного порыжевшей кожей, стекла были чистые. Бинокль помог Алонову рассмотреть врагов, уловить их жесты. Бандиты по-прежнему ныряли в траву и разгибались, продолжая трудиться с замечательным упорством. "Работают сдельно!" - съязвил про себя Алонов. Но что они искали, что находили под травой, не могла бы рассказать и самая длинная подзорная труба... Солнце переваливало на вторую половину дня - все такое же скучное, в тусклой, будто пыльной дымке.
2
Алонов переместился ближе к врагам. Они медленно отходили, и ему время от времени приходилось повторять этот несложный маневр. Бинокль был хорошим помощником. Алонов убедился, что бандиты перестали соблюдать осторожность, - никто не оглядывался, не осматривался. Дело поглотило их целиком. Для бандитов выпал нелегкий день. Алонов же отдыхал. Он позволял себе курить, - вода была близко, и запас во фляге не казался последним ресурсом, как вчера. Алонов следовал по пути бандитов и нашел еще одно место, где оставленные ими мешки помяли траву. Он искал, но и на этом месте ничего не было потеряно или забыто. По мере приближения вечера Алонов ограничивал свой дневной план одним заданием: установить место ночного привала врагов, чтобы больше от них не отрываться. Он старался ориентироваться, определить точку своего стояния, как говорят топографы и солдаты. У Алонова было хорошо развито чувство направления и местности. Еще ни разу в жизни ему не случалось заблудиться. Возможно, что он умел ориентироваться по кривым. Горожанин привык к прямым линиям, к отрезкам прямых линий. И в воображении он невольно сводит свое движение к движению по прямым, а повороты - к поворотам под прямыми углами: результат ходьбы по городским кварталам. Алонов, как многие живущие вне городов, был способен воображать и запоминать более сложные сочетания неправильных линий. Но сейчас ему были нужны прямые. Одну линию он мысленно направлял на север. Он знал, что она пересечет железную дорогу. Вторую прямую он представлял себе под острым углом к первой. Она отходила на северо-запад и должна была бы встретиться с железной дорогой в месте расположения знакомого разъезда. Но длину этих линий Алонов не мог определить с достаточной уверенностью. Он предполагал, что находится от разъезда километрах в восьмидесяти приблизительно. И не по прямой линии он вел отсчет. Занимаясь преследованием, Алонов передвигался скачками. Его внимание было слишком отвлечено, он был взволнован. Иди он свободно - и длину каждого перехода можно было бы определить почти точно. С детства Алонов увлекался интересной игрой - определять любое расстояние на глаз. Уже мальчишкой он добился успеха - это не так трудно, как кажется человеку, впервые в жизни вышедшему в открытое поле. От разъезда до рощи с болотцем - около тридцати одного километра: единственная бесспорно верная цифра. Алонов складывал все переходы второго дня и получал сорок километров. Здесь уже могла крыться ошибка, и немалая... Что же касается расстояния до магистрали, если взять прямо на север, то оно могло оказаться и более чем вдвое короче. Ведь враги все время уклонялись к востоку, и сейчас их путь идет параллельно железнодорожным путям. От вычислений Алонова отвлек дым, поднявшийся на линии, занятой четырьмя фигурками. Алонов приложил к глазам бинокль - и дым превратился в толстый столб. Внизу выскочил язык пламени. Алонов видел, как все четверо сбежались и старались сбить огонь. Вскоре дым исчез, и бандиты опять разошлись, встали цепочкой. Они настойчиво продолжали сбор. Алонов не мог объяснить себе причину вспышки. Трава, по-видимому, загорелась случайно, не по воле бандитов. Однако степная трава загорается не так легко. Степь не имеет такого плотного ковра, такого толстого слоя мха, как северные леса. На севере в засушливое лето для пожара довольно одной искры из паровозной трубы... Алонов постарался приметить высокую залежь (так называют особенно густую траву), около которой появился дым. Ему удалось побывать на этом месте. Огонь выжег неправильное пятно диаметром метров десять - двадцать. Пламя, как видно, вспыхнуло сразу и сильно, так как верхушки трав вокруг выгоревшего места были опалены. Пепел был истоптан, а трава кругом помята бандитами. К вечеру враги оказались километрах в девяти от родника. И все это расстояние они прошли методическим, непрерывным поиском. Наконец Алонов увидел, что бандиты повернули обратно. Вскоре все четверо остановились, подняли с земли мешки и стали приближаться. Было ясно, что они закончили свое занятие. Алонов замаскировался метрах в четырехстах от пути, по которому они должны были пройти. Он спрятался с таким расчетом, чтобы заходящее солнце било врагам в глаза и чтобы он не выдал себя блеском стекол бинокля. Бинокль сильно сократил расстояние. Теперь-то Алонов отлично рассмотрел всех четверых. Они шли гуськом - точно специально для наблюдения. Впереди брел человек среднего роста, полный, с большими усами. Кажется, он стрелял в Алонова около рощи. Вторым шагал высокий. Третий, тоже полный и такого же роста, как первый, едва плелся. Но и первые два имели вид людей, утомленных до крайности. Четвертым шел низкорослый. Он был, казалось, еще совсем бодрым. На шее высокого болталась короткая, хорошо знакомая Алонову винтовка. Низкорослый нес ружье на ремне, перекинутом через правое плечо. Оно было закрыто от Алонова телом низкорослого, и какое это было ружье, Алонов не видел. У остальных двух ружья были в чехлах. Алонов неожиданно для себя разволновался, видя своих врагов так близко. Может быть, ему не удастся описать их наружность так, как это сделал бы опытный в этом сложном искусстве человек, но теперь он узнает каждого из тысяч! Сначала Алонов смотрел на бандитов спереди, потом сбоку. По мере того как они проходили, он поворачивал голову им вслед. И вдруг увидел, что мешки за их плечами опустели! Как же он не сразу заметил это удивительное обстоятельство! Мешки стали по крайней мере в два раза меньше. А мешок низкорослого и вовсе приобрел размеры, нормальные для мешка охотника. Именно для охотника, который не возьмет из дому лишнего грамма. Это было поразительно! Но как же с собранными растениями? Куда они их дели - плоды работы целого дня? Что же они выбросили из мешков? Задав себе эти вопросы, Алонов почувствовал, что все его предположения о целях бандитов, только что принимавшиеся им за бесспорную истину, могут оказаться надуманными, совершенно ложными. Всё не так... Но ведь они что-то собирали. Это факт. Нельзя не верить собственным глазам. Они работали на сборе весь день. "Ты больше не считаешь, что бандиты работали на совесть?" - зло пошутил над собой Алонов. На ночь он спрятался в барбасе. От привала шайки его отделяло не более одного километра. Враги вернулись на старое место, потому что дальше не было близкого источника воды, - так определил Алонов причину их возвращения к роднику. Если завтра бандиты двинутся в обратный путь, Алонов увидит их в пустынной впадине - миновать ее нельзя. Опять выйдут на ковыльное плато, - тоже не пройдут незаметно. Больше он не потеряет своих врагов. Алонов был убежден, что после дня непрерывной работы все четверо будут спать мертвым сном. Но теперь он уже не собирался напасть на бандитов и перестрелять их у костра, как мечтал вчера. Сначала он узнает их тайну. Он должен не убивать, а схватить врагов, привлечь их к ответу. Алонов прокрался поближе к привалу. Запахло дымом костра - никуда не уйдут! Лежа на левом боку, Алонов положил ладонь под щеку на мешок, подогнул колени. Пальцы правой руки охватывали цевье ружья. Постепенно мускулы ослабевали, но пальцы остались на оружии. Алонов спал. Дикие травы не защищали его от холода сентябрьской ночи. Враги были от него в пятнадцати минутах ходьбы. Он спал спокойно.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. НАХОДКА.
1
Под утро температура воздуха резко понизилась. Будь у Алонова термометр, он увидел бы, что синий столбик опустился почти до нуля. Просыпаясь, Алонов чувствовал, что и сам он, и все кругом него покрылось обильной росой. Ружье было холодное; на стволах скопилась влага. Только место на земле, защищенное и согретое телом спящего, оставалось сухим. Небо предрассветно белело. На востоке сквозь слабые розоватые и зеленоватые тона просвечивала желтизна. С верхушек травы капало. Нужно быть осторожным! - сейчас тот, кто пойдет по траве, оставит след... Сила росы удивила Алонова. Сегодня начинался его девятый день в степи. Первые ночи он проводил в роще с болотцем, два раза - прямо в степи. Там росы почти не было. Не помнил Алонов, чтобы была роса предыдущей ночью, когда он лежал на песке около высотки с песчаной вершинкой и под утро пошел к костру бандитов. Алонов вспомнил, что все дни, кроме вчерашнего, были ветреные. Вчера спокойствие. Вероятно, соображал Алонов, вблизи есть значительные зеркала озер или болот. Холодная ночь вернула на землю водяные пары вблизи от мест их появления. Он подумал, что ковыльные залежи, в которых вчера враги занимались непонятным делом, действительно казались свежее и зеленее, чем травы в степи, откуда он пришел следом за бандитами. Чем же они вчера занимались? Куда бы ни отвлекалась мысль Алонова, в его сознании все связывалось с одной ни на секунду не утихающей заботой: разгадать цели шайки. Алонов не страдал от свежего утреннего холода - он привык к ночевкам под открытым небом. Если тот, кто всю жизнь спал в кровати под одеялом, зябко ежится, выйдя за дверь теплого дома утром без верхней одежды, то совсем иначе относится к падению температуры человек привычный. Лишившись своей теплой куртки из-за встречи с бандитами, Алонов легко обходился без нее. Так солдат, начавший войну летом, куда легче втягивается в нарастающие невзгоды осенней кампании, чем боец из свежего пополнения. Алонов довольно хорошо выспался - что-то помогло ему спокойно провести эту ночь, третью после встречи с бандитами. Первая ночь была теплее, но тогда ой окоченел, измученный кошмарами. На уровне земли еще лежал сумрак. Алонов разрешил себе встать во весь рост и проделать привычную утреннюю гимнастику. Только сейчас он заметил, что пальцы правой руки слушаются плохо. Застыли, всю ночь пролежав на ружье... Вольные движения окончательно согрели и ободрили Алонова. Он решил ждать света, не сходя с удобного и скрытного места в траве. На завтрак он уделил себе недоеденный кусок вчерашней куропатки и часть целой. Запивая безвкусное несоленое мясо водой из объемистой алюминиевой фляги, Алонов подумал, что все недостатки имеют свои достоинства. Ведь после мяса, приготовленного по правилам, всегда хочется пить. "Еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет..." - мелькнули в памяти Алонова строчки звучных стихов. Он не знал, как дальше будет с водой, не знал, куда пойдет. Знал, что будет делать, а как - покажет само дело. Очень важно не остаться с пустой флягой. Степная коза умеет бегать на водопой за несколько десятков километров, но пешеход привязан к источникам... Было уже совсем светло - вот-вот покажется солнце! - когда Алонов заметил первого бандита. Один за другим не спеша враги поднимались из котловины. Передние подождали заднего, поговорили, закурили и тронулись. Опять туда же, опять на ковыльное плато. Значит, вчера они не кончили свою работу? Впереди шел низкорослый, рядом с тем, усатым. За плечами всех четверых висели ружья в чехлах. На спинах были сильно опустевшие мешки. Бандиты направлялись туда, где работали вчера, шли теми же местами, которые приметил Алонов. Он выждал, когда они отошли подальше, вернулся к роднику, досыта напился и наполнил флягу. Солнце уже встало, когда он поднялся из впадины. Чувствовалось легкое движение воздуха. Ветерок потянул с юга. Слабенький, он усиливался, причесывая метелки ковылей. Сероватая гладь начинала едва-едва волноваться. Четыре фигуры бандитов, за которыми Алонов наблюдал в бинокль, были довольно далеко. Движения споро идущих людей четко выделялись на ровной поверхности степи. Удобно для скрытного наблюдения, но плохо, очень плохо для незаметного преследования... Алонов сидел, сплетая из ковыля длинные косы. Он связал несколько больших венков, нарочно растрепанных, с торчащими во все стороны концами. Ему хотелось не только замаскироваться под цвет местности, но и скрыть самую форму человеческого тела. Выше и выше поднималось солнце, заметнее и заметнее крепчал ветер добрый, хороший ветер степей. Алонов знал, что сегодня ветра хватит до вечера. Вот травы начали волноваться, переливаясь, струясь, меняя тона окраски и рельеф местности. "Степь привыкли сравнивать с морем", - думал Алонов. Сам он не верил в правильность такого сравнения. Он видел море лишь один раз, и то Московское море. Но воды в том месте было достаточно для наблюдений. Тяжелая, несжимаемая влага единой массой отвечает напору ветра, накапливает силу и распределяет ее. Не то с травами - любимая Алоновым степь иначе беседует с ветрами. Это понятно - травы упруги. Каждый стебель самостоятелен и имеет силу свою, иную, чем сосед. И верхушки стоят на разной высоте. Опутав себя венками, Алонов двинулся в погоню. Он пригнулся, ружье нес низко. Бинокль в левой руке был наготове. А ветер давил и давил на травы. Там невидимый шквал прокладывал извилистые дороги, спеша по которым бежали метелки травы. Здесь, танцуя, мчались прозрачные смерчи, и под их прыжками ложились и вновь поднимались высокие залежи диких злаков. И струились, и извивались. Разве можно в травах, играющих с ветром, рассмотреть человека, который не хочет быть замеченным! Враги останавливались - и Алонов замирал на месте: он увидел, что почему-то сегодня бандиты были начеку. Алонов ждал, что, дойдя до вчерашней своей границы, враги возобновят работу в нетронутой ими части ковыльного плато. Кажется, здесь... Но бандиты не остановились. Через четверть часа Алонов понял, что ошибся: враги продолжали идти. Ни разу ни один из них не нагнулся. Во время коротких остановок никто, казалось, не обращал внимания на почву у себя под ногами. Они шли группой, не рассыпаясь, как вчера, явно стремясь к какой-то новой цели... "Они опять знают куда идут. Эти места им больше не нужны", - думал Алонов.
2
Он отдавал должное своим врагам. Это были люди незаурядной энергии и силы. Бандиты делали короткие остановки и вновь шли широко, быстро. А ходить в заросшей хорошими травами степи не так легко. Трудно было и Алонову. Он делал короткие перебежки. Все его внимание было сосредоточено на одном - не быть случайно замеченным, если кто-нибудь из врагов обернется. Солнце дошло уже до середины неба, когда Алонов заметил, что фигуры врагов начали постепенно укорачиваться. Они уходили куда-то вниз. Так бывает, когда наблюдатель удален от движущегося объекта наблюдения, а уровень местности плавно понижается. Враги исчезали за линией горизонта. Алонов спешил. Над травой оставались одни головы. Вот за лохматой чертой ставшего близким горизонта точки исчезли совсем. Алонов торопился достигнуть обманчивой границы, где прямо за волнующейся массой травы начиналось голубое небо с клочками гонимых ветром мимо солнца беленьких облаков-бычков. И вот постепенно над этой, такой близкой линией, что, казалось, сейчас достанешь рукой, начали вставать дымчатые, округло мягкие очертания неясных светлых и темных пятен. Наконец и горизонт отошел в недосягаемую даль. В той дали что-то удивительно светилось, мерцало металлом и возвышалось, сливаясь с небом. А ближе повсюду сверкали зеркала чистых вод. Не видя бандитов, Алонов стремился вперед, бежал не скрываясь. Опутанный сеткой травяных венков, он был похож на фантастического духа степей. Ему открывалось удивительнейшее и прекраснейшее зрелище. Он понял, где находится. Там, на востоке, была отнюдь не пустыня. То, что вдали сливалось с небом, было большим каналом - и более ничем. Ковыльный покров исчез на краю плато. Так же, как лесной массив окружен кустарниками, здесь еще тянулся на несколько десятков метров утончающийся дерновый слой. Он обрывался на круче откоса, остановленный осыпью песка с торчащими плитами старого камня. Хватаясь корнями за сыпучий песок, по обрыву сползали чахлые кусты. Граница ковыльного плато напоминала уже знакомый Алонову северный рубеж этого куска степи. "Вероятно, - подумал он, - где-то слева глубокая впадина-ров тоже выходит к затопленной низменности". В его сознании ковыльное плато, избранное врагами для загадочных действий, представилось чем-то вроде бастиона, выдвинутого степью к югу. Степь покрыла это укрепление слоем плодородной почвы и вырастила благородные травы, которые своими корнями закрепили победу степи и умножили ее плодородие бессознательным самопожертвованием. А росу, оживлявшую растения, принесла не природа, а недавняя работа людей, способных на самопожертвование сознательное. Край ковыльного плато поднимался над расположенной к востоку низменностью всего на двадцать - тридцать метров. Для степи это очень большая высота. И Алонов обозревал широчайшие просторы. Он видел изгибы рельефа, рощицы молоденьких деревьев, заросли кустов и пятна песков на гривах, еще сопротивляющиеся напору растительности. Все неровности, складки рельефа не были бы так заметны, если бы повсюду между ними, в каждом понижении, не блистала вода. Вода подчеркивала, оживляла, придавала пейзажу изумительную привлекательность. Это она дала всему пейзажу вид богатства и силы. Перед Алоновым был самый дальний край колоссального водохранилища. Водохранилище извивалось, расчленялось, и единство вод угадывалось только рассудком. Однако же каждая капля воды во всех молодых озерах была частью целого и прислана сюда для определенной цели. Внизу круча обрыва переходила в ровное подножие с почти не ощутимой для глаза покатостью к воде. Там и расположилась шайка бандитов. Замаскировавшись, Алонов видел в бинокль, как четыре маленькие, даже в стеклах бинокля, фигуры копошились около берега узкого залива, вернее языка озера, врезавшегося между двумя кустистыми гривами. Враги ходили к воде, возвращались. Алонов не мог различить, что они делают, и впервые в жизни подумал, что пора бы уже сменить старый бинокль на более совершенный, более мощный. До врагов было километра полтора. Две фигуры остались на месте, а две другие, как большие насекомые, поползли по берегу озера-залива. Алонов видел, как медленно они движутся, с постоянными перерывами. Он смотрел сверху вниз, поэтому не мог различить на фоне земли их движений. Ему казалось - они перемещаются не скорее, чем вчера. Неужели и там они что-то ищут, находят, собирают? Если бы только можно было подойти еще немного ближе! Но ниже земля не могла предложить никакой маскировки своему защитнику. Попытка спуститься с откоса на глазах у врагов была бессмыслицей. Алонов сгорал от нетерпения. Человеку нелегко отказываться от однажды сложившихся мнений. Вчера Алонов решительно отверг гипотезу о сборе чего-то в ковыльных зарослях. Сейчас она возрождалась сама собой. Алонову вновь казалась правдоподобной его начальная и единственная версия. Действия врагов как бы возвращали его мысли на сутки назад. Две фигуры, похожие на трудолюбивых муравьев, всё ползли и ползли по берегу. Две другие были неподвижны. Время тянулось нестерпимо медленно. Сегодня воздух был чист, солнце ясное и теплое. Ветер должен был рябить воду, но Алонов видел лишь переливы света на ее далекой поверхности. Вероятно, двое бандитов, оставшихся на берегу, спали, так как Алонов не сумел уловить ни одного движения. Солнце начало перемещаться в западную часть неба, когда двое врагов, занимавшихся сбором, почти одновременно двинулись обратно. Вернувшись, бандиты устроились рядом со спавшими. Их всех прикрыла длинная тень от проходившего облака. В это время рядом с шайкой вспыхнуло яркое пламя. Алонов отчетливо рассмотрел через бинокль высокий язык огня. Тень от облака сдвинулась - и пламя исчезло в солнечном свете. Вскоре бандиты зашевелились, затоптались на месте, как казалось Алонову, собирали свои вещи. Затем они пошли - вправо по отношению к месту, которое занимал Алонов. Бандиты добрались до длинной и довольно высокой гривы, разделявшей два узких озера-залива. Удаляющиеся фигуры замелькали в кустах. У начала перешейка кустарники были редкие, с плешинами полян. Алонов не мог найти окончания этой гривы. Оно терялось, конечно, в очертаниях других складок. Алонов обыскивал пространство биноклем, чтобы понять, не могут ли совсем уйти враги куда-то через гриву. Нет, очень далеко впереди была открытая вода. Дальше на этой гриве кусты густели, кое-где виднелись хоть и невысокие, но все же деревца. Вода блестела. Чем более удалялись враги, тем заметнее Алонов терял преимущества относительной высоты своего поста. Вот враги окончательно затерялись. Алонов решил, что может спуститься вниз без риска обнаружить себя. Он заранее наметил направление и помчался вниз по круче громадными прыжками. Ему казалось - он летит. Он мгновенно оказался внизу и продолжал мчаться дальше, как на крыльях. Алонов был уверен, что теперь-то поймет, какой работой занималась шайка. Он решил бежать, пока хватит дыхания. А дыхание у него было здоровое, молодое, и он легко преодолел те километра полтора, которые отделяли его от места последней остановки бандитов. Он увидел, что для своего отдыха враги выбрали сухое место метрах в полутораста от воды. Песок здесь был плотный, иловатый, смешанный с частицами лесса. Его покрывала редкая сетка низкой осоки. Над осокой возвышались гнутые лопасти лопухов на толстых, ломких стеблях. Место стоянки бандитов четко обозначалось сходящимися и расходящимися следами сапог, раздавленными листьями мать-и-мачехи. Алонов сейчас же нашел место вспышки огня. Скорчившиеся лопухи свидетельствовали о силе пламени. Осталось немного пепла. Нагнувшись, Алонов обследовал песок под обожженными листьями. Он поднял кусок чего-то, похожего на обрывок черной, скорченной кожи. Кусок издавал острый запах горелого целлулоида. Исследователь Арсеньев, перед которым Алонов преклонялся всей душой, всегда брал с собой целлулоид для разведения костров... Бандиты не разводили костра - они просто сожгли что-то... Времени для размышлений не было ни секунды. Алонов побежал к озеру. Берег носил явные следы изменений уровня воды. И высшая точка подъема, и все отметки понижений были записаны на плотном песке ступенчатыми бороздами. Камыш кое-где заходил в воду островками. Тростник рос молоденький. Было сразу видно, что он, молодой житель молодых вод, еще не успел развить мощной корневой системы, чтобы начать свое извечное наступление на открытую воду. Не так далеко бесстрашно плавала стайка мелких уток нырковой породы, несколько черных водяных куриц-лысух с белыми наростами на лбу и остроносая гагара. Это они, обнаружив новую воду, притащили на себе первые семена камыша и водяных трав - свой бессознательный подарок молодым водоемам. Вода в озере была совершенно пресная и свежая; оно постоянно сообщалось с общей системой резервного водохранилища канала. Не нужно было родиться следопытом, наделенным особым даром, или провести на охоте всю жизнь, как Дерсу Узала, чтобы найти на берегах этого узкого озера или залива отпечатки ног тех, кто только что занимался здесь своим загадочным делом. Плотный илистый песок хранил довольно четкие отпечатки подошв. Алонов пошел по следу. Нагнувшись, он вглядывался, но не в следы, а рядом, стараясь найти разгадку. Ведь следовало искать в непосредственной близости - здесь, буквально под рукой. Он шел среди лопухов и осоки. Там, где они росли чаще, он раздвигал их руками. Но, несмотря на то что под редким покровом всюду был виден голый и гладкий слой почвы, Алонов ничего не мог найти. В ковыльной степи, где дерн сплелся слоем толщиной двадцать сантиметров, где всё - корни и щетка растительности, неуспех был естественен, особенно для того, кто не знал, чего ищет. Но здесь! И вот - ничего, ни одного следа вырванного корня, сорванного растения! Даже ни одного прикосновения руки... Скудная растительность ничего не говорила неудачливому следопыту, но ничего и не скрывала. Единственное, что заметил Алонов, - следы ног врага везде прошли выше границы наиболее высокого стояния озерных вод. Для этого не стоило искать!.. Обшаривая обе стороны следа, Алонов сделал не менее двухсот шагов. Его внимание утомилось бесплодностью поиска. Он вспомнил о бандитах. Он рисковал - враги могут уйти далеко, могут остановиться где-то на гриве, но могу г и вернуться. Если они застанут его на открытом месте, это сразу даст им бесспорное преимущество. Они без всякой для себя опасности расстреляют его издали из винтовок. Алонов заставил себя пройти еще немного - вон до той заросли лопухов, перед которой было голое пространство. Красноватый песок с жирной примесью чешуек глины, часть которых прилетела с естественных мельниц великих азиатских хребтов, предложил вниманию наблюдателя ясные, литые отпечатки. Почва говорила точным и живым языком. "Он сделал два длинных шага и один короткий. Остановился. Переступил, широко расставив ноги. Смотри, места, где стояли его носки, вдавлены. Это значит, что он нагибался. Потом он опять, но лишь чуть-чуть переступил, выставил левую ногу на шаг вперед и в сторону. А его правая ступня оставила свой отпечаток сзади, почти под прямым углом к левой. Это значит, что так ему было удобно делать свое дело. То самое, за которым он не поленился явиться сюда... Ты теперь понимаешь, зачем он топтал меня?" спрашивала земля. Нет, он не понимал... Чтобы понять, Алонов старался вообразить позу врага, посмотреть туда, куда мог быть обращен его взгляд. Но и среди лопухов, и на голых лысинах ничего не находилось. Он пошел дальше, ступая в следы бандита. Может быть, так будет лучше, понятнее. Ноги Алонова, обутые в мягкие поршни, плотно обнимавшие ступни, не заполняли отпечатков, оставленных сапогами врага. Сделав два шага, Алонов заметил, что враг опять останавливался, опять переступал, расставлял ноги и нагибался. Алонов двинулся дальше. Еще два шага - и то же самое. Алонов понимал, что именно эти остановки были нужны для той самой работы, над которой бандиты вчера изнывали от зари до зари, а здесь тоже потратили время. Алонов опустился на четвереньки и пополз кругом того места, где бандит работал. Ничего... Он поднялся с чувством глубочайшего разочарования. Он бессилен, он неопытен, ненаблюдателен, недостаточно сметлив, умен, чтобы понять, хотя все дано ему в руки. Он взялся не за свое дело... Вновь он сделал два шага до места следующей остановки бандита в больших сапогах, расставил ноги в его следах, нагнулся и достал рукой до земли. Так должен был нагнуться и бандит. И Алонов заметил: с внутренней стороны следа от выставленной вперед левой ноги имелся еще один отпечаток, но очень неясный. Это казалось прикосновением одной подошвы, без каблука. С каким-то особым ощущением Алонов метнулся к месту следующей остановки. Там не левая, а правая нога выдвигалась вперед, но и здесь, тоже с внутренней стороны следа, был также и след носка, точно затаптывающего что-то... Постоянное повторение одного и того же движения! В этом мог скрываться большой смысл... Алонов, забыв об опасности быть на открытом месте, бросился на колени и принялся ладонями разгребать затоптанное местечко, которое было величиной с блюдечко. Его руки дрожали, но он заставил себя не спешить. Он лег на грудь и раздувал песок, стараясь расчистить место с осторожностью археолога, прикасающегося к пыли тысячелетий. Обнаружились края круглой дырки. Точно такие, абсолютно правильные отверстия-входы в нору проделывает тарантул. Но ядовитый мохнатый паук гнездится значительно южнее... Скорее концом трости был продавлен склеенный глиной песок. Алонов осторожно рыл пальцами, расширяя отверстие и углубляясь в него. Через несколько секунд на глубине семи, может быть и десяти, сантиметров он наткнулся на какой-то странный предмет. Эта вещь была величиной с большой палец очень крупной мужской руки. С одного конца предмет был заметно раздут и обладал довольно правильной сферической выпуклостью, а с другой - срезан. Срез был плотно закупорен чем-то, что сливалось со стенками и было чуть вдавлено внутрь.
Когда вещь была еще в песке, Алонов заметил, что своим срезом она обращена вверх. Вещь напоминала степную тыкву-горлянку в миниатюре, вытянутую, с толстым горлышком, потемневшую от времени и копоти. На первый взгляд можно было, пожалуй, вообразить, что странный предмет изготовлен руками человека. Нет, в нем было что-то, отвергающее такой поспешный вывод. Для человеческой работы форма предмета была недостаточно правильной. Конечно, он не побывал между центрами токарного станка. И не инструмент в руках человека оставил на его тусклой, шероховатой поверхности эти изгибающиеся продольные бороздки. Алонов сжал удивительный предмет пальцами и почувствовал сильное, упругое сопротивление. Предмет казался сделанным не из металла, конечно, но из чего-то, похожего на пластическую массу. Алонов сдавил изо всех сил прочное вещество и не думало поддаваться. Алонов положил свою находку на приклад ружья, достал нож и попробовал надрезать это подобие странного плода. Острое лезвие качественной инструментальной стали скользнуло и оставило зарубку на полированном дереве приклада. По-прежнему удерживая миниатюрную тыкву-горлянку на прикладе, Алонов взял нож в кулак и надавил рукояткой Сжатая между твердым деревом и насечкой торца рукоятки ножа, жесткая оболочка странного плода лопнула вдоль по нескольким направлениям сразу. В ту же секунду из среза, будто пробка, выскочила круглая толстенькая пластинка. Скорлупа не была толстой - вряд ли немногим более одного миллиметра. Упругий и прочный, но вместе с тем и жесткий материал, использованный для создания скорлупы, дал острозубчатые изломы. Алонову померещилось какое-то сходство с хитином, из которого устроены крылья больших жуков. Но эта оболочка была куда более прочной. Внутри оказалось нечто вроде плотной, но мягкой кожистой сумки, служившей подслоем для оболочки. Держа эту сумку на ладони, Алонов разрезал ее вдоль ножом. Сумка содержала склеенные между собой и уложенные рядами подобия зерен риса или пшеницы. Но эти зерна были раз в семь или в восемь толще и раза в четыре длиннее. Они лежали продольно, в три яруса, обращенные к срезу. Часть была вскрыта острым лезвием. Из них вспучилась буро-желтая, слизистая с прожилками масса. С дрожью отвращения, непроизвольно вызываемой у человека прикосновением к чему-то мерзостно-грязному, Алонов отбросил гнусный плод и вытер о чистую землю ладони и клинок. И только сейчас он вспомнил, где находится!.. Он не пошел дальше. Он бросился назад по своим и по чужим следам. Он останавливался в местах, где нога врага маскировала посев, без всяких предосторожностей раскапывал песок и доставал отвратительные предметы. Но он помнил, что может раскрыть себя, и заравнивал места находок... Алонов собрал десять или двенадцать штук - он не считал, высыпал из коробки табак прямо в карман, положил в нее свой сбор и запрятал коробку поглубже. Потом осмотрелся, прислушался и пустился бежать, будто за ним гнались. Забился в кусты на левом берегу залива, уселся поудобнее, свернул папиросу потолще, закурил. Нужно отдохнуть, овладеть собой, успокоиться. Он сидел неподвижно, курил, размышлял. Он делал все движения курильщика, подносил папиросу ко рту, затягивался, выпускал дым. Но только когда самокрутка догорела до конца, почувствовал вкус и запах табака. Свернул еще одну папиросу. Однако же найденная им отвратительная вещь была созданной природой с величайшим искусством. Лежа в мягкой земле, оболочка была способна выдержать громадное давление. Отвратительное содержимое защищало себя не только крепостью вещества скорлупы, но и удачной сводчатой формой брони. Алонов победил упругое сопротивление, зажав удивительную вещь между жестким деревом приклада и твердой рукояткой ножа. Он давил большой силой и на малую площадь. Ни копыто зверя, ни лемех плуга, ни колесо повозки или автомобиля, ни гусеница трактора не смогут победить такую оболочку, когда она скрылась в почве. Кожистый мешочек подкладки хорошо защищал мягкие, нежные зародыши. Крышечка была так подогнана, так пригнана, что ни жидкости, ни газы не могли проникнуть внутрь и нанести вред зачаткам хранящейся там жизни. А когда внутри разовьются силы, в назначенную минуту они сами вытолкнут хитрую преграду и явятся на свет для выполнения предначертания.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОИСКИ РЕШЕНИЯ.
1
Очень многие насекомые принадлежат к числу опасных врагов человека или домашних животных. Каждый зоотехник обязан быть знакомым с основами практической энтомологии. С присущим Алонову с детства стремлением знать больше, знать полнее, он расширял рамки учебного курса техникума, а после окончания продолжал самостоятельную работу. Он любил научные книги. Внимательно читал он и о саранче, этой опасной родственнице невинного кузнечика. Живой саранчи Алонов никогда не видел: в Советском Союзе ее давно не было. Но для старой России, особенно для ее окраин, хищное насекомое было постоянной угрозой. Ныне же советские энтомологи старались помочь странам Азии избавиться от саранчи. В Азии саранчу издревле называли "бичом божиим", так же как аттил, чингисханов, Тамерланов и прочих истребителей народов. Природа разрисовала надкрылья саранчи причудливыми пятнами, в которых суеверная фантазия читала знаки проклятий человеческому роду. Страшное насекомое плодилось, гнездилось в тугаях - в заросших камышом и кустарниками поймах рек и берегов озер. В жизни саранчи было что-то неправильное, непонятное. Иногда она годами не давала о себе знать. Не только в окрестностях гнездилищ, но и в них самих было так мало представителей племени, что травы и растения оставались нетронутыми. А потом, точно повинуясь чьему-то приказу, саранча выходила в поход. Было трудно представить себе, где и как могли собраться ее чудовищные армии, - они точно вырастали из-под земли. Задумываясь над книгами, Алонов пробовал подсчитать, сколько пищи было нужно, чтобы дать возможность вырасти, несколько раз перелинять, окрепнуть и двинуться в путь полчищам саранчи. Он определял вес камыша и травы на единицу площади гнездилища и приходил к удивлявшим его результатам: очевидно, по сравнению с другими живыми существами, саранча обладала свойством стремительно и полно усваивать пищу. Действительно, количества и вес армий саранчи были грандиозны. В последних годах прошлого столетия саранча хлынула от озера Ала-Куль, в Семиреченской области. Если бы само дно озера поднялось и выбросило воду, наводнение было бы ничтожно в сравнении с реками саранчи. У нее еще не отросли крылья, и она шла по земле, покрывая могучим потоком десятки квадратных верст. Толщина многоярусного слоя достигала колен людей. За нашествием оставалась пустыня. Через несколько лет в тех же местах было собрано и уничтожено сорок пять тысяч пудов кубышек с зародышами!.. Однажды в старой Бессарабии саранча атаковала город Килию. Что ни делали жители, все их усилия остались тщетными. Семь суток лился через город всепожирающий поток. Саранча была повсюду, вторгалась в дома, грызла даже одежду и мебель. Бескрылых насекомых называли пешими. Когда полчища уже взрослой, с отросшими крыльями, саранчи взлетали, лучи солнца не могли пробиться через их тучи, и черные тени ложились на обреченные поля, сады и луга. Приносимые саранчой бедствия были неисчислимы. Название саранчи вошло в язык всех народов как символ бедствия, гибели общего благосостояния, нищеты, голодной смерти. Советская власть получила саранчу как пережиток прошлого. В первые годы революции саранча еще плодилась. В 1921 году в Кубанской области было уничтожено почти десять миллионов килограммов отвратительных и страшных насекомых. Советские работники пошли в места гнездовий, огнем и ядами выбили саранчу в местах ее рождения. Настал конец существования саранчи на нашей земле. Выполнены желания народа, выполнены благородные мечты старых русских ученых и общественных деятелей. У нас саранча забылась. Она перестает быть даже преданием. Редкий человек видел ее своими глазами, и ее не знают советские земледельцы. Саранча стала предметом чуть ли не исторической энтомологии и упоминается по привычке в поговорках, как побежденные холера, чума или черная оспа. Но в руки Алонова попали настоящие кубышки саранчи. Он отлично помнил раскрашенные рисунки в книгах, разрезы. Помнил и текст. Цифры на рисунках говорили о меньших размерах кубышек, оболочка кубышек была иной. У разных пород саранчи бывают разные кубышки. Чаще всего это просто склеенные выделениями самки частицы земли. Бывают хитиновые скорлупки, как помнилось Алонову. Но о таких крупных кубышках с такой могучей оболочкой он не читал. Действия бандитов перестали быть тайной. На глазах Алонова враги настоящие враги, общие, а не только его - произвели два посева. Ковыль на плато скрывал в своих корнях, может быть, тысячи зловещих кубышек. Второй посев, меньший, был произведен здесь, на берегах озера. А третьим, наверное, бандиты заняты сейчас: они закладывают остатки запасов из мешков на высокой, не заливаемой весенней водой гриве между двумя озерами. Враги делают свое дело обдуманно, умело, наверняка. Не случайно, а дальновидно они постарались разместить кубышки саранчи в разных местах, в разных условиях, но одинаково подходящих для выплода. В одном месте личинки могут выйти раньше, в другом - позже. Вероятно, и это рассчитано. Алонов понимал, что и сама местность выбрана для такого дела отлично. Дальний, безлюдный край степи. Кто и зачем посетит его, кто обратит внимание?.. Насекомые успеют выйти из яиц, развиться. Они соберутся с силами, окрепнут, размножатся. О них узнают, лишь когда они ринутся во все стороны и сделаются бедствием. Весной в этой степи взорвутся словно миллионы мин!.. Открытие было бесспорным, очевидным. Оно требовало от Алонова немедленной, справедливой расправы с врагом. Гнев и месть звали его броситься в заросли, догнать бандитов с одним стремлением - уничтожить их на месте. Алонов встал. Быть может, он действительно сумел бы один победить четверых врагов. Он чувствовал в себе безграничную силу. Вначале эти люди были для Алонова только обидчиками, врагами, которые оскорбили его личное достоинство разбойничьим нападением. Потом в его сознании фигуры наглых и злобных негодяев постепенно переросли в бандитов, шатающихся в степи с непонятными и, наверное, преступными целями. Теперь они разоблачены - они диверсанты, шпионы, подрывники, они выполняют план уничтожения всенародного достояния. Смерть им! Но в душе Алонова заговорил и другой голос - голос воспитанных советским обществом навыков самодисциплины и сознательного действия... Сломать эти четыре когтя, как он уже сломал один почти случайно, было мало, недостаточно. Нужно знать о них всё... В воздухе просвистели птичьи крылья. Сделав круг, табунок серых уток пал на воду недалеко от берега. Пронесся второй табун. Он шел низко над озером, вырвавшись из-за кустистой гривы, оттуда, где сейчас должны быть враги. И сейчас же Алонов услышал выстрелы из охотничьих ружей. По звукам Алонов определил, что бандиты были от него не далее полутора километров... Еще одна утиная стая прошла над головой Алонова, исчезла. Алонов поднялся во весь рост. Он видел, как после выстрелов из-за кустов, которыми поросли разделяющие озера-заливы гривы, в воздух поднимались несметные тучи водоплавающих птиц. Какие места для охотника!.. Подгоняемые продолжающейся стрельбой, птицы разбивались на стайки и уходили во всех направлениях. Еще две стайки упали на воду у берега. Встревоженные в своем постоянном покое, утки, заметив человека, опять поднялись на крыло. "Враги кончили свою работу - последняя кубышка уложена. Поэтому они занялись охотой. Забавляются... Они не боятся больше привлечь к себе внимание. Они хорошо знают, что место совершенно пустынное", - такие выводы сделал Алонов.
2
Стрельба продолжалась - они не жалели патронов. Алонов различал выстрелы из разного оружия. Слышались и гулкие удары охотничьих ружей, и сухие, отрывистые выстрелы несомненно тех винтовок с тонкими и довольно короткими стволами, пуля одной из которых скользнула по шее Алонова в первые минуты встречи с диверсантами. Он невольно ощупал левую сторону шеи под ухом, отыскивая след забытой было контузии. Рубец уже исчез. "Да, развлекаются, - думал Алонов. - Развязались с делом, теперь довольны собой. Можно и поиграть. Что же теперь они хотят делать? Пойдут восвояси, конечно. Ведь должно же у них быть где-то логовище... где-нибудь у них есть пристанище. Живут, маскируются. Поди-ка разгадай их..." Не нужно было иметь особую догадливость, чтобы понимать: развязка близится. Подходил вечер, до наступления темноты оставалось немногим более двух часов. Диверсанты должны остаться на ночь тут же, поблизости, у водохранилища канала. Здесь найдется все нужное для привала: пресная вода и топливо для костра. "А что же будет завтра? - спрашивал себя Алонов. - Враги двинутся в обратный путь, - отвечал он себе. - Они вернутся к тому роднику в котловине под скатом ковыльного плато и проведут там ночь. Это будет легкий переход - километров около двадцати, меньше... Послезавтра они совершат самый большой переход - до рощи с болотцем. Но теперь они идут без груза и налегке без труда преодолеют сорок или сорок пять километров. А от рощи до разъезда только километров тридцать - тридцать один. Меньше дня ходьбы. Если они знают расписание, они подгадают прямо к поезду и тут же уедут. Итак, они на три перехода потратят меньше трех суток..." Диверсантов нужно не истребить, а схватить. Алонов чувствовал себя в силах опередить шайку на добрые сутки. Он должен не мешкая отправиться к железной дороге и организовать встречу бандитов хотя бы с помощью населения разъезда. Найдутся решительные люди и оружие в руках охотников-путейцев. Будет время и возможность мобилизовать колхозников из ближней Скворцовки. Все послушают Алонова, ведь у него есть с собой кубышки саранчи - доказательство. Так и нужно сделать!.. И Алонов покинул свое укрытие. Сразу подняться на ковыльное плато он не рискнул. Для этого нужно пройти по открытому месту, ровному и без маскировки, километра полтора. Затем придется подниматься вверх по голому откосу. Пусть бандиты заметят его. Он будет вне выстрела даже из их винтовок, он убежит: состязания в беге Алонов не боялся. Но, открыв слежку за собой, диверсанты насторожатся, и план Алонова внезапно захватить их на разъезде сорвется. Можно ли быть уверенным, что бандиты заночуют там, где сейчас развлекаются? Нет, сейчас, особенно сейчас, Алонов не имел права полагаться на случай. Он бегом пересек кусты, покрывающие гривку. Перед ним оказалось второе, почти такое же узкое озеро, но несколько дальше вдающееся в берега, чем то, около которого диверсанты посеяли кубышки саранчи Восточного, правого конца извилистого языка воды отсюда не было видно. И это озеро, конечно, также сообщалось со всей системой водохранилища. Его противоположный берег густо порос ивняком. Низкая растительность довольно далеко заходила на берег - дальше, чем на той гриве, где был сейчас Алонов, и той, где находились диверсанты. А к ковыльному плато эти кусты подходили ближе, чем в других местах, по крайней мере метров на триста. Алонов изо всех сил бросился бежать по открытому месту. Он рисковал быть замеченным, огибая озеро. Берег озера был заметно возвышен, и вся его часть, врезавшаяся языком, защищалась чем-то вроде естественного валика. Алонов думал пробежать по прямой линии. Но, преодолев короткий подъем, он увидел перед собой высохшее дно. Черную, жирную и плотную грязь покрывала корка, изрезанная мелкими трещинами, как старая, горелая кожа. Место не понравилось Алонову. Он вынужден был взять левее и побежал вдоль по берегу. Неожиданное препятствие не входило в расчет его пробега. Он мчался, уже задыхаясь, но не уменьшал быстроты. Несколько дальше перед Алоновым оказался искрящийся белый слой. Он сообразил, что бежит вдоль границы старого солончака, к которому подошло недавно это молодое озеро. Когда водохранилище было наполнено, вода подошла к солончаку, слизнула соль в затопленной части и, отступая к осени, оставила насыщенный водой топкий подслой соленых отложений. Теряя дыхание, Алонов достиг прочной, как камень, соли. Сюда вода никогда не заходила. Не оставляя следов, Алонов пробежал по соляному пласту и через две минуты достиг наконец противоположного берега. Он бросился на песок, лег. Сердце точно хотело вырваться из груди... Не дав себе как следует отдышаться, Алонов привстал и начал осматриваться. Редкие кусты закрывали его от глаз дальнего наблюдателя. Отсюда он хорошо видел концы обеих грив, разделявших озёра - заливы водохранилища. До гривы, занятой диверсантами, по прямой не было и километра. А до откоса ковыльного плато и отсюда все еще оставалось слишком большое открытое пространство... В степях бывают такие места. Быть может, правильнее будет сказать, что в степях они заметны. Эти места очень ясно, очень красноречиво рассказывают даже не слишком внимательному наблюдателю свою историю. Когда-то древнее море здесь билось о выступы материка или острова, создавая постепенно повышающиеся к берегам плоские, сглаженные волной подступы-отмели. Можно заметить и хорошо сохранившийся край берега там, где в сушу некогда ударял прибой. Алонов видел, что с занятой диверсантами гривы по-прежнему должны хорошо просматриваться возможные выходы к ковыльному плато. Он опять думал, что будет вне выстрелов, сумеет убежать, но выдаст свою тайну. Нет, нельзя этого делать. Нужно отойти еще дальше к северу, укрываясь за кустами по берегам водохранилища. Где-то там должно открыться устье естественного широчайшего рва, который отрезал с севера ковыльное плато от всей степи. Там можно было бы идти, не скрываясь, и найти родник. А найти его было необходимо, чтобы напиться, сделать запас воды и сохранить силы для больших переходов. Но как Алонов ни вглядывался, он не мог рассмотреть устье рва на скатах плато. Скаты уходили к северу кулисами, казавшимися одинаковыми. До сумерек оставалось недолго, лучше выждать. Ожидая захода солнца, Алонов все время думал о своем решении обогнать диверсантов и организовать их арест на знакомом ему разъезде. Все ли было правильным в этой простой мысли, надежен ли был план? Диверсанты двигались по степи, точно рассчитывая переходы, и выходили без ошибок к источникам воды, то есть делали именно то, без чего невозможно движение в маловодных местах. Если они и затянули до ночи свой второй переход, то это могло произойти, естественно, из-за увеличения груза: Алонов понимал, что бандиты должны были взять с собой кубышки саранчи из мешка застреленного им врага... Они знали степь... Не задумываясь, шайка обошла змеиное болото. В полной уже темноте они сумели найти родник на северном скате ковыльного плато. Они умели не терять минуты. В этой глуши они были как у себя дома. "А я? - спрашивал себя Алонов. - Ведь я привязан к пройденной дороге, которую мне показали диверсанты, - отвечал он себе. - Мне нужны и родник, и роща с пресным болотцем, чтобы выйти отсюда. На другой дороге я выбьюсь из сил от жажды... Но почему же бандиты, так хорошо зная степь, обязательно пойдут домой по старой дороге, будто она одна? - продолжал размышлять Алонов. - А почему они не захотят избрать двадцать других дорог?" Есть арифметические задачи-шутки, рассчитанные на то, чтобы в первый момент сбить с толка. Задачу эту излагают так, что подсказывают и путь решения, с виду удачный и единственный, а на самом деле - ложный. Психологически требуется усилие, чтобы выйти за условный круг. Через минуту Алонову показалось, что его прежние предположения, прежние решения "за врага" были наивными. Диверсанты могут попросту выйти завтра к каналу - наверное, они знают, где это можно сделать, - и сесть на пароход. Они свое дело окончили. Так почему бы им не разойтись в разные стороны? Разве они не сумеют собраться, когда будет нужно? "Два человека меньше привлекают внимание, чем четверо, один - меньше, чем двое", - так они должны были рассуждать, по мнению Алонова. Что их теперь связывает? Ничего. С их стороны куда умнее разделиться. Они пойдут вразброд; одни - к каналу, другие - к железной дороге. А почему именно на знакомый Алонову разъезд? Есть и другие станции... Освобождение от предвзятости действовало плодотворно. Алонов сообразил, что схема ориентировки, мысленно построенная им около родника, в начале ковыльного плато, была не так уж точна, а для того места, где он сейчас, и совсем неверна. На мелкомасштабной карте железные дороги показаны условными линиями между городами, и через небольшую площадь области дорога проложена на карте прямой линией. А на крупномасштабной карте области железная дорога вскоре после знакомого Алонову разъезда описывает кривую к югу и вновь выпрямляется на восток перед самым каналом. И только после канала окончательно принимает направление с запада на восток, уже выходя за пределы области... Шайка диверсантов в своем пути все время уклонялась к востоку. Следовательно, сейчас и они и Алонов находятся куда ближе к железной дороге, чем это было, например, около гнилого змеиного болота. "От меня, думал Алонов, - до магистрали остается, может быть, никак не более одного перехода". И он продолжал рассуждать: "А разве хотя бы факт моей с ними встречи около рощи с болотцем ими забыт? Вряд ли. Они не знают, что сделалось со мной. А труп в воде? Все это должно повлиять на них. Они оставили след. На их месте я избрал бы другую дорогу для возвращения из степи". Но больше всего Алонова терзала мысль, что диверсанты разойдутся теперь же и пойдут порознь, разными путями. Пусть даже один из них явится на разъезд и попадет в расставленную для него западню. А остальные? Алонов понимал, что в шайке не все должны быть равны. Ему казалось, что главарем является низкорослый. Упустить его будет уже поражением. Но другие? Разве не каждый из них отвечает за общее дело и не способен продолжать его?
3
Звук выстрела прервал мысли Алонова. Он увидел, как перед гривой, занятой врагами, на ровном и хорошо освещенном пространстве появилась коза. За ней бежали двое подросших козлят, ростом почти с мать. Волоча правую заднюю, коза прыгала на трех ногах. Вновь треснул сухой винтовочный выстрел. Один козленок споткнулся на скачке, перевернулся через голову и остался лежать. Второй обогнал мать и стрелой унесся к ковыльному плато, развивая ту чудесную скорость, на которую из всех обитателей степей способны только ее маленькие олени, ничем, кроме случайного имени, не похожие на домашних коз. Третий выстрел... Но на этот раз мимо. Козленок мелькнул на откосе и скрылся. Мать тяжело скакала на трех ногах по берегу озера прямо на Алонова. Боялась ли она, что ей уже не взобраться на крутой откос ковыльного плато? Вернее, она хотела отвести врага от следа своего последнего детеныша... Сердце Алонова болезненно сжалось. Сам он никогда не охотился на диких коз. И не только потому, что эти животные были под охраной закона. У него просто не поднялась бы рука на изящное, кроткое и беззащитное существо. Птицы - другое, они были какими-то чужими, далекими. Алонов хранил одно прекрасное, раннее юношеское воспоминание. Однажды он сидел на днище старой, трухлявой лодки на краю топкого, заросшего мощным лесом камышей озера, уже превращающегося в торфяник. Когда-то здесь была рыба, о чем свидетельствовала заброшенная лодка. Сейчас - излюбленный притон выбирающих мелководье и тихие, уютные заводи шилохвосток, кряковых и серых уток. Едва рассветало, птица еще не "пошла". Вдруг, не дальше трех шагов от Алонова, будто из туманного воздуха родилось высокое, стройное видение. Оно точно само собой возникло у стены густого камыша. Взгляд человека встретился со взглядом чудесного существа. Они были так близко, карие удлиненные глаза животного, такие красивые и такие одухотворенные. И пораженные неожиданной встречей со взором человека, конечно, тоже первой и такой близкой!.. Алонову казалось, что в этих глазах светилась душа - робкая, но любопытная, как души девушек в стихах восточных поэтов. Чарующее мгновение длилось, длилось... Вероятно, Алонов, не желая того, шевельнулся. Или страх преодолел любопытство. Алонов не заметил движений. Чудное видение беззвучно растаяло в туманной дымке так же непонятно, как появилось. Возможно, что позднее такая встреча не оставила бы столь сильною воспоминания. Но Алонов навсегда сохранил ощущение близости, общности с грациозным существом. И вот сейчас точно такое же животное, в такой же пушистой коричневой шубке и, наверное, с такими же глазами, только полными ужаса, страдания и отчаяния, выбиваясь из сил, ковыляло к Алонову. Непрошенная слеза мешала ему смотреть. Из кустов занятой врагами гривы выскочил человек. На бегу он размахивал короткой винтовкой с тонким стволом. Не раздумывая, убийца повернул за козой. Алонов припал в кустах к земле. Глаза высохли. Он узнал бандита, которого окрестил кличкой "высокий". Высокий остановился, прицелился... Алонов оказался на одной линии прицела с мишенью бандита: это называется на языке стрелков "быть в створе". Алонов плотнее распластался на земле. Секунда, другая, третья... Выстрела не последовало. Алонов приподнял голову. Почему-то он больше не видел козу... А высокий бандит бежал. Ружье он держал в левой руке, а правой что-то искал в кармане. Голова его была непокрыта, и Алонов видел, как в такт прыжкам на ней комом подскакивали очень длинные черные волосы. Высокий бежал, как заправский гонщик. Ближе к берегу озера, оканчивающегося языком черной грязи на месте старого солончака, высокий остановился, нагнулся и вытащил что-то из-за голенища сапога. И тогда Алонов опять увидел козу: она поднялась из-за низкого вала, гребнем опоясывающего язык черной грязи. Алонов понял, что преследуемое животное легло, изнемогая, и, собирая последние силы, встало вновь при приближении палача. Коза прохромала к берегу и судорожно запрыгала тремя ногами по грязи, пробивая узенькими копытцами покрытую мелкими трещинками корку размытого водой старого солончака. Шагов через тридцать коза провалилась до живота и легла головой на зыбкую поверхность. Страдающее животное сделало еще несколько слабых движений, пытаясь повернуться на левый бок и освободить перебитую ногу. Потом подняла голову. Алонову показалось, что она посмотрела на него. Прекрасная головка упала... Корка кругом нежного коричневого тела прогибалась. От Алонова до того места, где умирала коза, было всего шагов триста. Высокий бандит перевалил через складку берега. В бинокль Алонов отчетливо видел опаленное солнцем худое лицо с тонким, длинным носом и близко поставленными птичьими глазами. Во всей фигуре с длинными размахивающими руками было нечто стремительное, напористое. Рот высокого был широко разинут. Он заорал таким высоким, пронзительным голосом, что Алонов слышал каждое слово. Бандит обращался к козе: - А ну! Постой, не уйдешь! Погоди подыхать!.. В правой руке высокого Алонов видел короткое и очень широкое, как коровий язык, тусклое лезвие ножа. Бандит сжимал его в кулаке так, что клинок торчал между большим и указательным пальцами. Погружаясь по щиколотку в грязь, высокий бросился к козе. Алонову казалось, что бандит уже схватил неподвижное тело загубленного им животного, уже вонзает нож - столько хищного порыва было в большой, нескладной, но сильной фигуре высокого... Не добежав до козы двух или трех шагов, высокий вдруг провалился в грязь сразу выше чем до половины бедер. Алонов начинал догадываться, что на вид так скромно затаилось в дальнем, диком углу водохранилища главного южного канала. Недаром инстинкт заставил его обогнуть это непонравившееся ему место.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ВОЗМЕЗДИЕ.
1
В сухих южных и юго-восточных районах нашей страны можно встретить особенные, странные для неопытного новичка места. Издали по блеску и отсветам солнечных лучей можно заключить без малейшего сомнения, что эта котловина, низинка, лощинка наполнена водой. Ближе - и вода превращается в лед. Каким-нибудь октябрьским утром, когда солнце еще не убрало иней, можно пройти мимо, не подозревая обмана. Но в жаркое время зрелище удивительное! И только вблизи выясняется, что здесь не лед, а соль. Кто же принес ее сюда и постарался отложить толстым, твердым слоем? Два работника согласовали усилия: вода и солнце. Вода использовала свои свойства - капиллярность и поверхностное натяжение, - чтобы подняться наверх, на дневной свет. А солнце, испаряя сверху воду, освобождало капилляры, превращая их в насосы постоянного действия. Двигаясь в засоленных грунтах, вода вымывает соль и выносит ее на поверхность. Вода умеет развивать давление в тонких капиллярах почвы силой до ста атмосфер, - она легко создает в земле пути для движения и подъема вверх. Сто атмосфер - это ведь сила давления столба жидкости высотой один километр. Так под поверхностными отложениями солей образуется губка земля, источенная бесчисленными тончайшими сосудами. Вынос соли наверх, наращивание соляного пласта может происходить неопределенно долгое время: пока снизу будет поступать вода, капилляры будут работать. Но может прийти час, когда подземный приток воды прекратится. Процесс роста соляного пласта прерывается, и черная губка почвы под ним высыхает. Проделанные в ней водой тончайшие капилляры пустеют и всасывают воздух. Прочность сухой многометровой пористой толщи грунта достаточно надежна, чтобы выносить нагрузку человека, животного, дома даже. Но эта прочность непостоянная. Стоит воде вернуться, чтобы связанный грунт превратился в трясину. Во время высшего весеннего стояния вод резервное водохранилище канала захватило старый солончак - вернее, ту его нижнюю часть, где сейчас перед глазами Алонова застрял высокий бандит. Здесь слой соли был смыт и губчатый грунт замочен. Отойдя, вода продолжала поддерживать снизу связь с губкой, не давая ей высохнуть вновь. Однако на промытой в течение столетий почве уже не выступала удаленная ранее соль, а вода в хранилище была пресная. Что же скрывалось под сухой серой корочкой? Не вода, но и не земля в обычном смысле слова - не земля, по которой можно ходить. В губке осталось много воздуха, его мельчайшие пузырьки прятались в капиллярах, и вода не могла их вытеснить. Зато вода успела расклеить частицы грунта, и водяная смазка дала этим частицам возможность взаимного скольжения. Грунт потерял свою структуру: это была механическая смесь твердых частиц, воды и воздуха, неустойчивая и объемным весом менее единицы. Нужны многие и многие годы, чтобы грунт опять приобрел структуру, чтобы вновь замоченная водой губка старого солончака лишилась заключенного в ней воздуха и стала опять землей с ее надежными свойствами. Еще долго старый солончак останется трясиной, подобной засасывающим зыбучим пескам или бездонным колодцам-окнам северных болот. Трясины не держат ни человека, ни зверя. Они не держат никого, кто способен своим весом вытеснить пузырьки воздуха и сжать предательскую массу, нарушив условное, случайное равновесие между разнородными частями. Еще недавно Алонову пришлось услышать, как однажды в Средней Азии, в районах нового орошения, в течение нескольких минут старый солончак засосал гусеничный трактор. Высокий бандит еще не отдавал себе отчета в том, куда его завело преследование добычи. Разгоряченный погоней и мыслью о гнусной потехе, он не попытался вырваться из расставленной ему природой ловушки, но не решился и пробиваться дальше. Он согнулся, выкинул руку, которая показалась Алонову длинной, как у гориллы, и схватил козу за короткий, широкий хвостик. Потянув к себе ее неподвижное тело, высокий расплатился за усилие - он сразу провалился почти до пояса. В бинокль Алонов видел, как высокий открыл рот, точно собираясь закричать. Но он не кричал. Бинокль приближал недостаточно, однако Алонову на миг показалось, что бандит смотрит прямо на него сходящимися к узкой переносице широко открытыми глазами. Губы высокого шевелились. Он громко выругался: - Вот!.. Вмазался!.. Бандит подтащил тело козы вплотную к себе. Хотя он делал это медленно, осторожно, но еще глубже ушел вниз. Вокруг него и тела козы корка, как казалось Алонову, прогибалась достаточно заметной неправильной впадиной. Из центра во все стороны разбежались ломаные радиальные трещины. Бандит выронил нож из правой руки. Нож упал вертикально, острием вниз, пробил корку и ушел почти до конца желтой костяной рукоятки. Но бандиту было не до ножа. Высокий положил свою винтовку с коротким тонким стволом на поверхность трясины и налег одной рукой на него, другой - на тело козы. Опираясь на них, он сделал сильный рывок вверх, стараясь выхватить из капкана нижнюю часть тела. Но опоры исчезли вместе с его руками, а сам он погрузился до середины груди. "Вероятно, - думал Алонов, - теперь убийца и диверсант начинает понимать, куда его занес охотничий пыл..." Вначале он стоял лицом к Алонову. Попытавшись вырваться, он сумел повернуться на три четверти назад. Алонов видел затылок в черной шевелюре, щеку и ухо, торчащее из прядей растрепанных волос. Теперь бандит боялся пошевелиться. Он начал кричать. Сначала он выкрикивал отдельные слова: - Ребята!.. Идите сюда-а! Помогайте! Погибаю-у-у-у! Бегите!.. Алонов видел, как побагровели щека и ухо бандита. На тощей шее, такой длинной, точно в ней были лишние позвонки, вздулись вены. Несколько минут назад Алонов пережил острую мучительную жалость к несчастному, загубленному животному. А сейчас в его сердце не было ничего, ни капли жалости к погибающему бандиту. Как видно, Алонов исключил из числа живых существ всю шайку, и не разумом лишь, а и душой. Между ним и диверсантами не оставалось и той связи, что существует между каждым, даже не слишком чутким человеком и животным. После раскрытия тайны Алонов, вероятно, узнал бы о казни диверсантов как о чем-то естественном. Более того, он сам готовился напасть на них, перестрелять из засады. От этого ныне его удерживала лишь мысль о своевременности и целесообразности. Будучи включен в число судей, он голосовал бы за смерть. Но быть свидетелем ужасающей казни, которой занялась сама земля, Алонов не мог. Он не хотел, не должен был принимать в этом участие. Не отдавая себе отчета, он понимал, что пора оставить наедине бандита и бездну. Крики бандита о помощи сменились ругательствами. Потом он завыл: - А-а-а-а! - и закончил пронзительным визгом: - И-и-и-и!.. Алонов собирался встать и уйти, но вовремя заметил трех оставшихся членов шайки. Двое бежали на крик. Третий шел сзади быстрым шагом. Алонов переполз немного левее, куда гуще падала тень от ивняка, еще не потерявшего всю листву. Алонов рисковал, но другого выбора у него не было. Между ним и бандитами лежала непроходимая трясина. Расстояние превосходило дистанцию выстрела пулей из его ружья, сам же Алонов мог оказаться мишенью для винтовки. Отползти еще дальше на гриву? Алонов решил остаться: маскировка достаточная, движениями он себя не выдаст. Появление бандитов как-то сразу сняло чувство морального угнетения. Теперь он хотел видеть, что будет дальше. Начинало вечереть. Алонов заметил, что ветер уже стих. Солнце косо, но ярко освещало трясину.
2
Когда трое сообщников погибающего диверсанта подбежали к краю трясины, высокий успел сорвать голос и молчал. Он ворочал головой, глядел на берег. Над трясиной, рассеченной трещинами и разбитой усилиями бандита, виднелся только его торс - до половины груди. Высокий прочистил горло и опять закричал рвущимся, пронзительным голосом: - И где вас носило? Вас только за смертью посылать, дьяволы! Санька Фигурнов пропадает, а вы и не чешетесь!.. Ну, чего вы на месте-то мнетесь! Бандит с усами что-то говорил низкорослому, тот кивал, соглашаясь. Все трое отстегнули ремни ружей. Алонов заметил, что у низкорослого была такая же винтовка, как утопленная в трясине высоким бандитом, называвшим себя Фигурновым. У двух других были двуствольные охотничьи ружья. Мешок за спиной только у низкорослого и почти пустой; свои вещи они оставили где-то на гриве. К ружейным ремням бандиты нарастили поясные ремни. У них получилась веревка длиной восемь - девять метров. Один конец взял усатый бандит, другой конец - второй, не низкорослый. Оба подошли к границе солончака, наступили на корку, слегка продавив ее подошвами сапог, и остановились, как по команде. Алонов догадывался по их жестам, о чем они говорили, - они спорили, кому идти первым, кому оставаться на надежном месте. Мысленно Алонов составил для них такой единственно возможный план опасения высокого бандита - Фигурнова: один идет вперед на разведку и постарается подойти к Фигурнову на длину ремней. Затем к нему присоединяются двое других. Втроем они забрасывают Фигурнову конец и общими силами, осторожно, чтобы выдержали ремни, вытягивают его шаг за шагом. Тем временем двое на берегу продолжали торговаться между собой. Их препирательства прервал Фигурнов. Он с руганью закричал: - Да вы что, сволочи! С ума оба спятили! Нашли время спорить! Кого да чего ждете?.. Что же мне, пропадать, что ли, из-за вас! Вмешался стоявший сзади низкорослый: - Хрипунов, поторапливайтесь же! Вперед, марш! Усатый бандит остался на месте. Низкорослый подошел и встал рядом с ним. А Хрипунов отправился к Фигурнову. Хрипунов ступал по явно внушающей ему страх корке с величайшей осторожностью. Его довольно упитанная фигура с заметным животом, бережно поднимающая ноги - он старался ощупать ступнями подозрительное место, изумительно напоминала балованного кота, когда тот, брезгливо отряхивая лапки, вынужденно пробирается грязным двором. Так Хрипунов раз десять успел все же шагнуть рядом с заплывавшими следами козы и Фигурнова. Алонов видел, что бандит, пожалуй, и не старается скрыть: он идет спасать сотоварища лишь по принуждению. Хрипунов, сделав еще три шажка, окончательно застрял и решил, чтобы замаскировать остановку, поболтать с Фигурновым: - А как мы тебя, друг, тащить-то будем? За шею, что ли? Ты почему руки спрятал? За это время Фигурнов погрузился уже по самые плечи. Старый солончак делал свое дело, как заведенная машина. Фигурнов ответил: - Как ты подойдешь поближе и бросишь ремень, я руки выпростаю. А то уж больно сосет здорово. Нельзя пошевелиться. А ты поторапливайся, черт тебя дери! Нет, Хрипунов не хотел идти дальше. Он залез в грязь уже почти до колен. Этого достаточно. Он предпочитал разговаривать: - И как это тебя, Санька, угораздило! Ну, брат, не ждал от тебя такой глупости. Эх, ты! Очевидно, Фигурнов так же разгадывал тактику своего сотоварища, как ее понимал Алонов. Вероятно, Фигурнову это было куда легче сделать, чем невидимому постороннему свидетелю. И он завопил истошным голосом: - Ты-ы! Сволочь клятая! Помешался, гад? Человек на твоих глазах погибает, а ты волынку тянешь, тары-бары мелешь!.. Хозяин! Сударев! Да пните вы его!.. Эта мокрая вошь дождется - я начну грязь хлебать! Низкорослый, имя которого теперь Алонов узнал, произнес что-то, чего Алонов не слышал, и махнул рукой оглянувшемуся Хрипунову. Хрипунов сделал еще несколько шажков, все глубже и глубже уходя в грязь. Не всегда, далеко не всегда медлительность, которую нельзя смешивать с осторожностью, может помочь в жизни вообще, а во время преодоления заболоченных и трясинных мест - в частности. Зачастую, особенно если опасное место не так уж велико, в болотах спасают решительность и стремительность. Так, северный лось ложится на брюхо и быстро переползает опасные моховые болота. Сильный и умный зверь научился правильно пользоваться коротким сопротивлением, которое оказывает поверхность трясины, прежде чем расступиться. Хрипунов не знал или не хотел знать повадок смелого лося. Бандит опять остановился, боязливо переступил последний раз и вновь застрял. Фигурнов осыпал его бранью, Сударев подбадривал сзади. Через несколько минут Хрипунов все же добрался почти до половины расстояния между краем солончака и Фигурновым. Еще немного - и можно будет бросить спасительную ременную нить. Вдруг Хрипунов провалился сразу обеими ногами выше колен. Он испуганно рванулся назад, но солончаковая трясина крепко вцепилась в него. Хрипунов изо всей мочи рванул за ремни. Не ожидавший этого усатый бандит едва не упал. Положение спас низкорослый. Алонов видел, как этот бандит, отзывавшийся на имя Сударева, ловко и сильно перехватил конец. Потерявший голову Хрипунов рвал ремни на себя изо всех сил. Ремни развязались или лопнули посередине. Хрипунов качнулся, махнул руками. Он едва не упал навзничь, каким-то чудом удержался, перевернулся, упал на руки лицом к берегу и быстро побежал на четвереньках, избегая полосы уже разбитой грязи. Он мгновенно очутился на берегу, доказав все же либо личную сообразительность, либо какое-то знакомство с приемами сохатых... Бандит забыл выпустить из руки конец изменившей ему ременной ленты. Перепачканный в черной, смолистой грязи, Хрипунов принялся в чем-то убеждать Сударева. Указывая на трясину, бандит разводил руками. А Фигурнов кричал: - Чего ждете? Рубахи рвите! Плетите веревки! Пособляйте скорее, совсем усосало!.. Отойдя в сторонку, Хрипунов счищал с себя грязь. Сударев с усатым бандитом праздно стояли на берегу, глазея на Фигурнова. А от Фигурнова оставалась одна голова. Только... И эта голова с рассыпавшимися волосами, в ошейнике грязи, подергивалась и что-то говорила, говорила... Алонов видел затылок. Фигурнов как-то сумел повернуться к берегу, откуда должна была прийти помощь, спасение. Но "помощь и спасение" не шли, а стояли на месте. Хрипунов потихоньку отправился вниз по берегу, к заливу озера. Видимо, он решил не терять напрасно времени и помыться. Алонов заметил, что бандит оставил трясине в добычу свои сапоги.
Низкорослый Сударев повернулся к усатому и что-то ему сказал. Голова Фигурнова ушла в грязь уже по самые уши. Усатый сделал шага четыре по направлению к одинокой голове и сказал достаточно громко, чтобы Алонов мог разобрать его слова в тишине вечера: - Эх, Санька, Санька! Жаль тебя, да уж видно ничего не поделаешь. Сам виноват кругом. Под ноги нужно смотреть. Как говорится, не ходи босой!.. Усатый чуть передохнул и добавил: - Сам понимаешь, тебя оттуда только трактором вытащишь. Такая, видно, тебе, Саня, судьба на роду писана. От судьбы не уйдешь! Черная голова завопила в ответ:
- А-а-а! Гады-паразиты! Покидаете Саньку Фигурнова?.. Был нужен, так поили-кормили, Санечкой звали, по отчеству кликали! А теперь погибать мне? Пропал ни за грош! Связался я с вами! Оплели-опутали!.. Фигурнов так вопил, что у Алонова в ушах звенело от его злобных, отчаянных выкриков. Захлебнувшись криком, Фигурнов передохнул, набрал воздуху и заорал с новой силой: - Пропадаю зазря! А уж вы-то моей бедой попользуетесь, наследнички! Небось не упустите. Денежки мои себе прикарманите! Ты, Клебановский, небось на мои тысячи второй домок себе прикупишь?!. Сударев и Клебановский повернулись как по команде и пошли прочь. Пройдя полсотни шагов, они оглянулись, не замедляя шага, и отправились своей дорогой, уже больше не оборачиваясь. Фигурнов что-то еще кричал им в пустой след, теряя голос, задыхаясь. Сударев и Клебановский были уже далеко, уже заходили на гриву, послужившую полем последнего посева саранчи. Фигурнов сделал последнее, отчаянное усилие. На миг бандит наполовину выскочил из трясины. В лучах заходящего солнца его длинные руки, вымазанные жирной черной грязью, блеснули, как лакированные. Он закричал: - Сам вылезу и вам глотки перерву! Врете, гады!.. Алонову показалось, что бандит действительно сумеет вырваться. Во всяком случае, сейчас веревка, брошенная с твердого места, могла бы его спасти! Но опоры не было. И Фигурнова точно кто-то сдернул вниз, в глубину. Он, как свайка, ушел в трясину. Смыкаясь над ним, грязь громко чмокнула... Присев неподалеку над водой, Хрипунов тщательно смывал с себя грязь. Окончив это занятие, он вернулся к солончаку, подобрал двустволку, поглазел на опустевшую трясину Пожав плечами, он отправился вслед за Сударевым и Клебановским, имена которых Алонов крепко запомнил. Алонов смотрел, как Хрипунов бережно ступал по жесткой, колкой траве босыми белыми ступнями. Он не спешил и внимательно смотрел под ноги, оберегая непривычные голые подошвы. В середине трясины осталось запавшее место. От него во все стороны разбежались глубокие трещины, и к нему вела дорожка поломанной корки. Впадина постепенно заплывала. После одного - двух дождей натянется новая корка... Солнце заходило. От ковыльного плато надвигалась тень, чтобы закрыть старый солончак.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ТЩЕТНОСТЬ БОРЬБЫ ВЫ ПОЙМЕТЕ ПОЗЖЕ.
1
Судареву эта ночь казалась особенно неприятной и холодной. Пусть температура воздуха и была выше, чем предыдущей ночью, но зато здесь, в низине, очень сыро. От всех этих озер, связанных с каналом, после захода солнца повеяло влагой, туманом. В начале ночи испарения были еще не очень сильными - они не закрывали звезд на небе. Но чем глубже становилась ночь, тем плотнее ложился туман. Его зябкая туча, вставая и уплотняясь, постепенно гасила звезды. Туман сгущал мрак и вызывал озноб. Судареву не спалось - что-то мешало. Это было не беспокойство, не тревога, может быть, нетерпение: такое состояние знакомо многим из тех, кто завершил большое, трудное дело. Все равно какое... Была вложена часть себя, было пережито большое напряжение, был риск, а в деле Сударева риск был велик и длился долго. Риск продолжал длиться, но спад уже наступил, явилось какое-то подобие разочарования - будто нечего делать. Собранные в одно внутренние силы человеческой личности приходят в беспорядок: не всегда ощущение успеха приносит покой чувствам и отдых мозгу. От бессонницы Судареву чудилось, что у него начинается грипп. Чушь, убеждал он себя, - все это от утомления и лишений последних суток. Давно он так не работал. Показывая всем пример, Сударев посадил больше кубышек, чем старательный Хрипунов, и значительно больше Фигурнова. Не давая себе жиреть и раскисать, Сударев избег этих опасностей, грозящих многим мужчинам в возрасте около сорока лет, атлетической тренировкой, гигиеной, закалкой. Сейчас его тяготило ощущение нечистоты тела - он слишком баловал себя ваннами, душами, растиранием жесткими полотенцами. Бесплодные часы бессонницы досаждали. Было жестко и неудобно лежать, затекали руки от непривычного положения. Плохой бивак. Сырые ивовые сучья дымили, дым лез в горло. Но это мелочи. Главное, что дело сделано, сделано... Клебановский оказался лучше, чем подумал Сударев с первого взгляда. В пути и на работе Клебановский вел себя хорошо, степь он действительно изучил, не спорил и слушался. Каков бы ни был Клебановский, Сударев все равно сам пошел бы в степь, сам работал и следил за другими. Французы говорят: кто хочет, чтобы ему хорошо служили, служит себе сам. Не будь присмотра - содержимое драгоценных целлулоидных коробок могло быть растрачено в какой-то мере впустую... Когда Сударев опять проснулся, костер совсем погас. Пришлось растолкать Хрипунова. Сударев лениво, вполглаза, смотрел, как заспанный человек, стоя на коленях, дул на угли. Разлетался хлопчатый пепел. Хрипунов лег и мгновенно заснул. Сударев позавидовал. Он испытывал раздражение против неудобств, свойственное людям, привыкшим к комфорту. Если Хрипунов будет опять храпеть - ему не спать... Хрипунов имел свои положительные черты, был молчалив, выдержан. Он безропотно тащил тяжелый груз и прилежно работал, хотя физически был слабее остальных. Сударев вспомнил, как вечером, собирая топливо для костра, Хрипунов и Клебановский развлекались полушуточным, полусерьезным спором: как поделить доли Махмет-оглы и Фигурнова. Клебановский утверждал свое право на большую часть - на три четверти. Ведь он поработал, изучая степь. А проводник все равно что рулевой. Хрипунов доказывал - "настоящие товарищи" должны делиться поровну. Человек начитанный, он с какой-то непонятной Судареву иронией ссылался на практику флибустьеров и кондотьеров. "А я новатор, первооткрыватель, - возражал Клебановский. - Я здесь бродил в одиночку. Я не пропаду зазря, как Санька". Около топи Клебановский предупредил Сударева, что под невинной сухой коркой лежит очень опасная ловушка. "Ничего не сделаешь", - шепнул он хозяину. Не считая возможным явно бросить Фигурнова, Сударев не случайно посылал вперед Хрипунова: рисковать проводником - Клебановским - было бы глупо. И все же, думал Сударев, попади он в трясину, его спутники действовали бы иначе: деньги, цена за работу зависели от Сударева. Не бросают так просто того, в чьей жизни материально заинтересованы. При мысли о возможности попасть в трясину Судареву сделалось не по себе: дьявольская штука! Но гибель Фигурнова не произвела большого впечатления на нервы Сударева. Бесспорно, вид был угнетающий, и нечего было глазеть до конца. Однако в каждом событии есть и недостатки и достоинства. Дальнейшая связь с Фигурновым представлялась Судареву не слишком-то желательной. Вопреки рекомендации Клебановского, Фигурнов вел себя уголовником чистейшей воды. Этот тип не имел выдержки, задирал товарищей до ссор, был дерзок, подчинялся, по собственному выражению, "со скрипом", раздражал хвастливой самоуверенностью. В дальнейшем, получив крупную сумму денег, он мог причинить... нет, обязательно причинил бы большие хлопоты. Он собирался купить автомобиль. Сударев объяснил ему легкомыслие такого поступка, но без большого, чувствовалось, успеха. Клебановский советовал Фигурнову перекупить у выигравшего облигацию: поезжай в Свердловск, покрутись по сберкассам; схватишь облигацию, получишь по ней - вот тебе и деньги на машину, никто не придерется. В ответ Фигурнов смеялся - я, мол, сам умный. Да, и едва не напортил в первый день именно Фигурнов. Конечно, молодого охотника, встреченного в степи, нужно было устранить. Слишком явное удивление, любопытство и недоверие было написано на его лице. Да и не будь написано... Клебановский заверял, что эта степь совершенно безлюдна. Он был прав - человек встретился лишь однажды. Тем более легко было избавиться от нежелательного прохожего. Но не так нужно поступать. Нужно было позвать его, познакомиться, пригласить ночевать - словом, действовать без спешки, наверняка... Л пока Сударев обдумывал, Фигурнов изготовился к стрельбе... Человек дела, Сударев винил и себя. Он слишком доверился Клебановскому, восхвалявшему искусство стрельбы Фигурнова. Да и самому Клебановскому захотелось пострелять по живой мишени. Что толку в том, что оба объяснили свой промах непривычкой к новому оружию. Объяснение правильное. Сам Сударев был мастером стрельбы из пистолета, револьвера - национального оружия его родины. Привычка к данному оружию - всё. Спешка Фигурнова завершилась глупой потерей Махмет-оглы. Пришлось тащить на себе лишний груз. Замедлилась работа - убитый не был лишним человеком. Сударев не был охотником до праздных размышлений. Судьба молодого прохожего его не интересовала. Жив или умер... Вероятно, ослабев от рапы, он не сумел добраться до населенного пункта - слишком далеко. Но если и жив, то будет молчать. Не дурак же он, чтобы обвинить самого себя в убийстве. Мысль бросить тело Махмет-оглы в болотце и прикрыть его срубленным деревом принадлежала Судареву. Схема представлялась такой: молодой человек, убив Махмет-оглы и будучи сам ранен, затащил труп в воду и накрыл его деревом. Это он мог сделать и будучи раненным, а копать землю одному, без лопаты - трудно. Подобная версия годилась и в том случае, если бы труп молодого охотника нашли в степи, и в том, если бы он остался жив и событие в какой-то мере вышло наружу. Впрочем, все это пустое, ныне совершенно неважное. Следов дела никто не найдет, никак. Вот что существенно. И Сударев постарался представить себе, как здесь весной закишит саранча. Забавно было бы взглянуть. Право же, забавно... Заметят поздно. Конечно, огонь, яды... А саранча рассыплется во все стороны, перелетит через все кордоны. Сорок пять миль в час! Дикая плодовитость! Поднимется суматоха. Здешние ученые установят новый вид, начнутся споры. Никто не догадается, кто-нибудь выдвинет теорию о развитии нового вида самопроизвольно, в глухом, малоизвестном углу, в каких-то особых условиях. А поля уже будут пустыней... Да, первые известия о появлении саранчи в России... Нет, это - дальнее, это - будущий год. Не стоит пока думать. На ближайшее будущее Сударев предвидел ликвидацию "опорного пункта" в степном городке. Правда, отъезд на охоту всей его группы был организован с должными и обязательными предосторожностями. Однако, маленький городок - это не большой город: люди слишком знают один другого. Дружеские связи между Клебановским, Фигурновым, Махмет-оглы и Хрипуновым известны. Если бы исчез один Махмет-оглы... Через какое-то время исчезновением двух друзей из четверых заинтересуются. Это сенсация маленького городка. Начнутся разговоры, поиски, воспоминания. Кто-то скажет, что видел всех четверых вечером в субботу на вокзале. Будут расспросы, следствие. Вспомнится и его приезд к Клебановскому. Видели же соседи - он жил у Клебановского неделю. Его паспорт побывал на прописке. Глупая осторожность Клебановского, пуганая ворона. Не следовало соглашаться, давать паспорт. Тень надвинется не сразу, но, надвинувшись, будет сгущаться: исчезновение сразу двоих людей не шутка, следователь начнет создавать гипотезы. Пока же еще есть время, Клебановскому и Хрипунову можно будет исчезнуть без спешки. Хрипунова следует обеспечить документами. Куда его послать? Дремля, Сударев строил планы... А завтра нужно разойтись в разные стороны, возвращаться по одному и через разные пункты. ...Клебановский спал некрепко. Неудобства ночлега его совсем не беспокоили - он по призванию любил бродяжить на вольном воздухе. Хмель у Клебановского был тяжелый, грустный, к вину тянуло, а забвения не было. Забвение себя и всего приходило в одиночестве степи, леса. Какой-то частицей души Клебановский сохранил способность прикасаться к природе; часами, сутками умел развлекаться мелочью на первый взгляд - шумом ветра в ушах, рябью на чистом озере, шорохом камыша. Это называется слушать, как растет трава. Он думал - о нем забыли. Приезд Сударева перевернул спокойную жизнь. Клебановский понимал, что придется опять бежать и еще раз менять кожу. Домик необходимо просто бросить: спешная продажа вызовет подозрения. Клебановский прижился, уезжать не хотелось. Дом стоил денег. Не рискнуть ли - и продать? Это зависело от Сударева - как прикажет, так и придется сделать. Клебановскому все мерещился портфель Сударева. Там есть много сверх четырех долей. Документы? Клебановскому хотелось достать вольные документы с именем, которого не знал бы Сударев. Долой усы, волосы на голове можно вывести или подкрасить. Никто из жителей степного городка, привыкших к физиономии Клебановского, даже сам Сударев, не узнает его. Уехать в глушь, поближе к хорошим, привольным местам. Для начала можно на любой большой станции завербоваться на стройку, на завод. Простым рабочим даже... Он хотел исчезнуть. Войны не будет - предстоит бесконечный риск, риск, риск. До самой смерти? Нет, довольно! Сударев сказал бы - готовься, война. А если и будет война - еще неизвестно, что из нее получится. Верил же Клебановский в победу Гитлера, как верил! Считал последними дураками мысливших иначе, а что вышло? Уйти в нору, исчезнуть, стереться, как старинный пятак. ...Проснувшись в сотый раз, Сударев посмотрел на часы. Костер горел так плохо, что пришлось чиркнуть спичкой. Судареву казалось - он не спал ни минуты. Нужно еще раз попытаться заснуть. Завтра, нет - сегодня тяжелый день: идти и идти, без дороги... Лежа на спине с заложенными под голову руками, Сударев открыл глаза. Он увидел над собой бледный матовый полог. Туман стоял высоко, редел, но свет был еще молочный, без лучей, хотя солнце, кажется, уже взошло или сейчас взойдет. - Пора вставать, Клебановский, - услышал Сударев тихий голос Хрипунова. - Я уж давно не сплю... - так же тихо ответил Клебановский. - Хорошо-то как! - добавил он после паузы. С воды донесся голос какой-то дикой птицы: "Чрр" или "Хрр". С резким характерным шумом крыльев и плеском где-то вблизи с озера сорвалась большая стая, точно чем-то испуганная. Сударев лениво повернулся на бок. Около костра стоял Хрипунов и грел руки над кучкой углей, образовавшейся за ночь. Хрипунов надел слишком большие для него сапоги Махмет-оглы. Судареву вспомнилось, как Хрипунов по-хозяйски стащил с трупа новые сапоги и прибавил их к своему тяжелому грузу, несмотря на насмешки Фигурнова. Этот спокойный и довольно образованный человек был, как видно, цепок к имуществу. Можно не опасаться, что он выдаст себя кутежами и бессмысленными покупками, как выдал бы Фигурнов... Сапоги ему пригодились... Была уже видна вся поляна, выбранная для ночлега, В кустах клубился туман. Из него высовывались ветки ивняка с удлиненными, темными от росы листиками, вяло висевшими на черных отростках. Утро предвещало ясный, хороший день. Клебановский присел, опустившись на пятки. Видя, что Сударев не спит, он обратился к Хрипунову полным голосом - Рядом сидели! - Клебановский указал в сторону озера. - Можно было б достать на обед. Да ни черта не видать в тумане! А ведь придется кое-чего нам набить - для маскировки хоть... Ты бы вот что, флибустьер: сходил бы за свежей водой - чаю вскипятим. Хрипунов не ответил. Он вглядывался в ту сторону, где только что взлетели гуси или казарки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СМЕЛОГО ПУЛЯ БОИТСЯ.
1
Три дня преследования, три дня скрытного наблюдения научили Алонова помнить - каждое его движение, положение тела, место, которое сейчас занимает на небе солнце, - все должно быть рассчитанным, ничто не может быть случайным. Он следил, сохраняя полную неподвижность, за гибелью в трясине бандита Фигурнова и за подло лицемерным поведением его сообщников. И он ни на минуту не забывал, что отражение солнечных лучей от стекол бинокля может выдать его, что от движения солнца тени защищающих его кустов меняют место. Наливающиеся кровью комары на шее, руках и лице не мешали. Краем окуляра он раздавил комара, устроившегося на скуле. Алонов не только смотрел и запоминал - он наблюдал, делал выводы. Грубая, вульгарная брань погибающего бандита, тусклые, невыразительные голоса его сотоварищей... А разведка трясины, произведенная Хрипуновым, его падение, его бег на четвереньках... Исподволь, с первой встречи, бандиты повествовали Алонову о себе действиями. Казалось, находка кубышек саранчи была завершением - дальше идти некуда. Нет, оказывается, можно продолжить рассказ... Теперь гибель одного подчеркивается обнаженным бесстыдством других. Алонов решил, что враги сами по себе, как личности, были хуже саранчи, которую сеяли сегодня, страшнее и злее чумы, тифа, холеры, которые будут посеяны завтра этими же руками. Увлекаясь минутой, Алонов делал врагов цельнее и сильнее, чем они были на самом деле, но это ему не мешало. Может быть, помогало. Враги наступали, нападали. Они были уверены в себе. Они кричали о деньгах, полученных за преступление. Не обманываясь, Алонов понимал, что не в одних деньгах здесь дело, даже, может быть, совсем не в деньгах. В глубине страны, в безлюдной степи, в тысячах километров от границ лег фронт. Не было объявления войны. Не было пушек, самолетов, танков, армий а фронт был... Солнце зашло. Пришла четвертая ночь после первой встречи Алонова с врагами. Это были всё разные ночи. Предыдущая, у родника на краю ковыльного плато, была самой спокойной. Алонов думал, что бандиты обкрадывают степь. Он хотел узнать, что они похищают, что делают. Замыслы врагов оказались иными - куда более сложными, нечеловечески злобного размаха. Прожитый день заслонил предыдущие. День, который наступит после этой ночи, тоже будет другим. Будет бой, И в этом бою нужно победить. Алонов опрашивал себя, может ли он надеяться на дальнейшую удачу, повторяя одни и те же приемы: они идут, он прячется, следит, выжидает... Сколько времени удастся ему следить за бандитами, не попадаясь им на глаза? Трехдневный успех скрытного наблюдения не вскружил Алонову голову. Наоборот, ему начало казаться, что было нечто вроде запаса, который должен же исчерпаться. Он говорил себе, что до сих пор ему, в сущности, помогало сочетание особенностей местности с другими удачными обстоятельствами, случайными, которых он попросту не замечал и заметить не мог. Весь первый день тяжело нагруженные враги торопились, думали лишь о трудном переходе теперь он это знал. И все-таки он едва не попался на глаза, когда они поднялись из балки. Да, тогда его предупредили выстрелы. А не вздумай они стрелять? Если бы диверсанты остановились на привал у остренькой высотки, а не пошли в темноте к роднику, то не змея, а пуля встретила бы Алонова на берегу гнилого болота. "А сегодня? - допрашивал себя Алонов. - Замешкайся я около трясины, и высокий диверсант в своей погоне за козой мог увидеть меня! А когда я разыскивал кубышки, забыв все на свете?.." Сколько же раз, сам того не зная, он мог выдать себя! Может быть, Алонов недооценивал свою ловкость, свое самообладание, свою способность быстро решать и применяться к местности, к обстановке, но он счел, что дальнейшее скрытное преследование невозможно. Завтра диверсанты пойдут налегке - их бдительность, естественно, усилится. Будет много широких пространств, открытых для обзора на километры. Заметив, они принудят его принять бой в любом открытом месте и расстреляют издали, будто безоружного, из дальнобойных винтовок. Бандит Фигурнов утопил одну, но у низкорослого вожака Сударева есть вторая, найдется, вероятно, и третья. Но и одной винтовки будет достаточно... "Если я буду убит, никто ничего не узнает об адском посеве! И диверсанты победили, победили!.." Эта жгучая, мучительная мысль была невыносима для Алонова. Опять он решал, что нужно скорее, как можно скорее выйти к людям, к железной дороге, устроить облаву на диверсантов, организовать истребление кубышек саранчи. Обезвредить врагов и вырвать победу из их рук!.. И опять Алонов был готов уйти, рвался уйти и - не мог. Диверсанты останутся на свободе, пусть даже только на два дня. Они успеют исчезнуть. Достаточно им добраться до канала, до железной дороги - есть же у них план выхода из степи! - и, пока он будет еще только организовывать облаву, враги сумеют бесследно раствориться в массах людей на путях сообщения. Ускользнув, они где-то встретятся, пополнят запасы и опять займутся своим проклятым делом. До наступления зимы еще много времени. А мало ли найдется глухих, укромных мест, куда любой проходит незамеченным под маской честного охотника! Стараясь успокоиться, Алонов доел все свои припасы - остатки второй куропатки и все, что оставалось от сухарей. Курить и пить сегодня он разрешил себе без ограничений. Он был убежден, что ничего, кроме боя, ему не остается.
2
Когда Алонов наполнял флягу свежей озерной водой, темная гладь, ночью особенно свободная и просторная, напомнила прочитанное о моряках - о том, как, желая дать знать о себе, они бросали в океан бутылки с вложенными в них записками. Так людям в беде удавалось сказать о себе последнее слово... Бутылка видна на волнах, море может выбросить ее на обитаемый берег. А здесь каким способом можно дать знать о себе, передать весть? В левом нагрудном кармане куртки Алонов хранил записную книжку. Большая ее часть уже была заполнена заметками, мыслями, расчетами - все, относящееся к обследованию степи на юг от разъезда, к сооружению плотин. Должно было остаться несколько чистых листков. Карандаш был на своем месте... Алонов занялся проверкой боевых припасов. Два заряда с пулями были в патронниках ружья и один - в патронташе. Затем шли шесть зарядов с завернутой в обрывки носового платка дробью, имитирующей пулю. Остальные патроны бесполезны. В темноте Алонов занялся их разряжением. Вытаскивая пробковые накладки и пороховые пыжи, он прятал их, а дробь и порох высыпал прямо на землю. Все это удавалось делать без света. Но нельзя писать на ощупь, и Алонов горько упрекнул себя, что мысль оставить записки не пришла ему до сумерек. Он дожидался наступления полной ночи в кустах, почти на том же месте, откуда наблюдал за гибелью Фигурнова. Эта позиция была удобной: хорошо просматривался выход с занятой диверсантами гривы на обширный, плоский и лысый берег, служивший подножием для ковыльного плато. И у Алонова не было сомнений - враги остались ночевать на гриве между языками заливов, там, где они произвели свой третий посев. Еще засветло они развели костер где-то в кустах: Алонов хорошо видел дым. Вероятно, они готовили себе ужин из козленка, застреленного Фигурновым, или из другой дичи. Потом дым растаял в темноте. Огня Алонову не было видно. Он спустился по обратному склону своей гривы, в сторону, противоположную стоянке диверсантов, и там, у самой воды, развел крохотный огонек. При его свете он тщательно вывел на одиннадцати свободных листках записной книжки совершенно одинаковые записки: "Четыре диверсанта, за которыми я незаметно следил три дня - зовут их Сударев, Хрипунов, Клебановский и Фигурнов, - сделали закладку кубышек саранчи по берегу озера, что вправо от солончака, если стоять лицом к воде. То же и на гриве между двумя следующими озерами. То же в ковыле приблизительно в трех часах ходьбы отсюда и далее - к роднику. Разыщите все три места и уничтожьте саранчу. Я пошел в бой за Родину. И. А. Алонов из совхоза имени Ленина" Каждую записочку он вложил в медную гильзу, заткнул просаленным пыжом и пробковой накладкой. Так бумага и написанное сохранятся очень долго. Но что делать дальше с записками? Алонов думал: "Кто-нибудь да должен же побывать до наступления зимы и в этом дальнем углу водохранилища капала. Работники, наблюдающие за уровнем и глубиной воды. Ботаники, которые интересуются развитием растительности в новых условиях зоны канала..." Но больше всего надеялся он на любителей охоты. Дни валового пролета северной птицы наступали - до них оставалось не более недели. А лучших угодий для охоты Алонов никогда не видал: Где разбросать гильзы так, чтобы они оказались на виду и в то же время не попались на глаза врагу, если Алонов проиграет бой? Время, кажется, уже перевалило за полночь, и завтра сделалось сегодняшним днем. Перед Алоновым были озера и гривы водохранилища; за спиной, на северо-западе, - ковыльное плато. Канал должен пролегать на юго-востоке. Следовательно, где-то влево от Алонова железная дорога, делая петлю к югу, описывала дугу перед каналом и пересекала его. А вправо, как казалось Алонову, не было ничего, кроме продолжения водохранилища, степи, пустоты. Какой же путь изберут диверсанты, чтобы вернуться? Сам Алонов на их месте отправился бы к железной дороге по кратчайшему пути... Он понимал, что у шайки обязательно должен быть план возвращения из степи и ему не разгадать этот план - ведь он не знал местности. Ждать было нельзя, посоветоваться не с кем. И Алонов узнал, что такое риск ответственного решения, которое, может быть, окажется наихудшим, и все же решать нужно... Он решил отойти немного правее, к юго-западу. Это уводило от железной дороги. Алонов прошел мимо гривы, занятой диверсантами, обошел еще одно озеро-залив, второе. Он двигался по самому берегу. Около воды всегда бывает светлее, чем в степи. До него доносились свист крыльев и переговоры валившей "на проход" пролетной казарки, стаи которой ни один глаз не различит в ночном небе. Он слышал неясные звуки, плеск ночующих на воде птиц. Утки пришлепывали и посасывали широкими носами в молоденьком, низеньком камыше: они всю ночь кормятся озерным планктоном и личинками насекомых. Алонов выбирал на берегу чистые, незаросшие места - лысины, которые всегда бывают там, где в почве много песка. Некоторые гильзы он слегка втыкал шляпками вверх. Другие просто клал на землю. Он старался мысленно найти путь, который, естественно, выберет человек, охотник, который будет обходить озеро. Сам он, конечно, заметил бы гильзы, разложи их другой так, как сделал он. Расставшись с одиннадцатой гильзой, Алонов остановился с чувством облегчения. Кажется, это всё. Всё?.. Это останется... Он постоял неподвижно, глядя туда, где увидел сегодня с высоты ковыльного плато стальной клинок канала. Сейчас перед его глазами был слепой мрак, сгущенный туманной дымкой. Тускло и под самыми ногами в воде отсвечивала звезда. Где-то, очень далеко, поднялся толстый столб синеватого света, качнулся и исчез. Алонов подумал, что это, наверное, на канале. Там идет пароход. Это его прожектор или это береговая сигнализация. Далеко. Сам пароход в огнях. Кто-нибудь стоит на палубе, прогуливается, сиди г в плетеном кресле. Алонов не знал, какие кресла на пароходах, и думал, что плетеные. Там, на удобной палубе, в уютных каютах, много разных-разных людей. Как это все было далеко! Может быть, сейчас пароход обгоняет попутные баржи или расходится со встречными. Буксиры тащат караваны с новым хлебом, с нефтью, бензином, хлопком, тканями, машинами, фруктами. Очень далеко все это, так далеко, что кажется только воображаемым. Тому, кто мог бы заглянуть в темноту, - какой маленькой, одинокой показалась бы замершая в раздумье фигурка молодого человека, затерянного в глухом краю безлюдной степи, на не топтанной людьми полоске берега, между сообщающимися озерами! Алонов думал, что немногим более чем через месяц начнется зима. Сначала рамка тоненького льда оденет воду у берегов. Молодой ледок колечками обвяжет камышинки. Вечером, когда стихнет ветер, вода в камышах окрепнет и на тихие плесы потянутся зеркальные языки тонкого льда. Угрожающе нависнет сизое угрюмое небо. На темных зеркалах еще свободной воды тревожно закричат опоздавшие птицы: "На юг! На юг!.. Торопитесь!.. Спешите!.." Озера замрут. Мороз убьет тех, кто останется, - больных, ослабевших, раненых. А потом снова придет весна, и снова птицы будут торопиться с юга на север... Что же, он старался и будет стараться сделать все, что в его силах. "Другой, более умный, более смелый и более опытный, - думал Алонов, сделал бы и больше и лучше..." Но сам он ничего иного придумать не мог. А так как каждому из нас, людей, все же всегда хочется считать, что мы сумеем исполнить задуманное, то надеялся и Алонов. Он вернулся к занятой врагами гриве и прилег под первыми кустами - у выхода с гривы на берег. Ни дыма, ни огня он не видел. Костер бандитов находился в глубине, в гуще кустов, а дым ночью виден, лишь когда его освещает снизу сильное и высокое пламя. Нужно отдохнуть. Алонов разрешил себе заснуть до рассвета - на час, на два, он не знал. Пусть немного отдохнут мускулы и нервы. Алонов не боялся проспать. Он сумеет проснуться в те предрассветные четверть часа, когда обычно люди спят крепче всего, - спят те люди, которых не ждет дело. Которых не ждет важное дело, самое главное, для совершения которого, оказывается, только и жил на свете... Когда рассветет, Алонов должен напасть на бандитов. Ничего иного ему не оставалось. Ничего, кроме боя, он не мог придумать. До сих пор он мог свободно выбирать - напасть или не напасть. После сегодняшнего дня бой сделался неизбежностью. Что-то еще нужно сделать, чтобы подготовиться? Алонов достал из кармана коробку с кубышками саранчи и спрятал между корнями ивы, выступавшими над песком. Врагам не следует знать, что он разгадал их тайну...
3
Вверху туман светлел, но на земле было еще почти темно - густой туман ограничивал видимость несколькими шагами. Алонов приблизительно отдавал себе отчет о расстоянии до того места на гриве, где вчера диверсанты жгли костер. Но идти самой гривой он не решился: можно случайно нашуметь, неожиданно наткнуться на кого-нибудь из шайки - туман заливал кусты, как вода. Алонов пробирался по самому берегу озера - здесь немного светлее и не было кустов. С рассветом туман еще больше сгустился. Но свет с неба все резче пробивался вниз, и туман заколебался. Над озерной водой и над кустами возникали прослойки водяного пара - волны, начинавшие принимать причудливые очертания. Алонов шел будто в колодце - он видел кругом себя на шаг, на два. Внезапно его охватило особенное ощущение - точно он побывал здесь когда-то, так же шел, - но когда все это было, не мог вспомнить. Под ногами лежал сырой, плотный песок. Алонов бесшумно шагал в своих мягких сапогах. Кусты, которыми поросла грива, то приближались к воде, становясь видимыми, то опять отходили, прячась в тумане. Его вялые, мягкие клочья свисали, цепляясь за ветки, за листья. Сверху все больше и больше прибывало света. Туман из серого стал белым, как вата, как матовое стекло. Ощущение неправдоподобного продолжалось. С высоты ковыльного плато туман уже скатился, и оттуда можно было бы увидеть, как облако пара над низиной водохранилища все больше редело Кое-где оно проседало, волнуясь. На высоких местах из него высовывались и опять прятались верхушки деревьев. А снизу, над озерами, туман то вдруг подскакивал, открывая на короткий миг масляно-гладкую темную воду, то снова густел, тяжелея и прижимаясь к воде. Внимание Алонова сосредоточилось в слухе. Тишина была полной, густой, и этот мягкий мир, казалось, не мог издать ни одного звука. Потом слева, от озера, донесся слабый плеск. Опять на миг подбросило туман, и Алонов краем глаза увидел на воде крупных белых птиц, неподвижных, как нарисованных. В знакомом звуке, в знакомых очертаниях было что-то успокаивающее - была жизнь. Алонов чувствовал, что привал врагов близок, очень близок, и двигался все медленнее. Осторожность!.. Осторожность!.. Он не мог подойти к врагам, ориентируясь издали на огонь костра - туман!.. Туман не был предусмотрен в его плане. Приходилось ждать, ждать. Нужно ждать. Нужно дождаться, пока не будет видно лучше. Выстрелы должны быть точными... Алонов ждал. Людские голоса прозвучали вправо от него и чуть-чуть впереди. Кто-то совсем близко произнес несколько слов, смысла которых Алонов не уловил. Туман редел. Враги рядом и - не спят. Еще немного. Шаг, другой. Пауза... Шаг. Пауза... Еще два шага. Внимание! Еще шаг... Где они?! Еще шаг... Чем ближе подходил Алонов к привалу диверсантов, тем больше им овладевало спокойствие. Волнения не стало, он как-то охладел - пришло даже нечто будничное, спокойное. Только внутри что-то сжималось, напрягаясь, каменея, как мускул. Шаги, которыми он управлял не замечая, были так плавны и легки, точно он не шел, а скользил, увлекаемый по гладкой поверхности какой-то особенной силой, оказавшейся в его подчинении. Он сделал еще шагов двадцать, длинных и плавных, и свернул от берега на гриву по некрутому подъему среди редких кустов. Когда он повернулся спиной к озеру, туман над водой подпрыгнул. Птицы, разглядев человека, начали срываться с ночевки, громко хлопая крыльями. Этих звуков Алонов почти не слышал. Он уже различал слабую желтизну огня, словно стертого непрозрачным воздухом. Ощущал терпкий запах дыма сырого дерева. На пути пришелся куст. Алонов обошел его и увидел расплывшиеся в дымке паров очертания человеческой фигуры. Человек стоял во весь рос г. Правее был другой, короткий. Он стоял на коленях... Третьего не было. Шагов двадцать пять! Алонов различал лицо стоящего человека... Лицо смотрит. Сейчас оно увидит. ...Стоя на коленях, Клебановский подшучивал над Хрипуновым: - Чего же ты застыл, флибустьер? Ты бы сходил, скондотьерил водички, чаюху погоняем... Ты что, оглох, что ли, кот в сапогах?.. Мушка уперлась в грудь врага, стоявшего над костром, и ружье выстрелило само собой, как всегда, как было нужно. Слова Клебановского покрыл оглушительный, как взрыв, грохот. Хрипунов мешком упал навзничь, отброшенный поперек костра ударом тяжелой пули. Сударев, не вставая, схватился за винтовку. Ружье еще давило в плечо Алонова тяжестью отдачи, а над мушкой уже возникло лицо второго врага - того, который стоял на коленях. Но выстрела все не было, не было... Выстрела не получалось! Ружье не хотело стрелять само собой, как оно стреляло всегда. Пять лет владел этим ружьем Алонов и не знал, что такое осечка. Еще какое-то время он выжимал спусковой крючок, выжимал уже всей силой пальца, а не привычным и незаметным прикосновением. Он жал, пока не понял значения этого решительного отказа оружия. Тогда Алонов отступил на несколько шагов и присел, спрятавшись за кустом. Он резко переломил ружье, чтобы выбрасыватель вышвырнул и стреляную гильзу, и предавший стрелка патрон. Два заряда на смену были приготовлены не в патронташе, они ждали в левом, заранее расстегнутом кармане куртки: один с последней пулей и второй с дробью в тряпке. Все было предусмотрено. Все было сделано по плану. Туман и осечка не были предусмотрены: из-за тумана не было видно, где третий бандит; из-за осечки были потеряны, может быть, уже три самые нужные секунды. Едва Алонов защелкнул ружье, как затрещала винтовка. Выстрелы так слитно срывались один за одним, были так близки, что никто не мог бы сказать, где проходят пули. Что-то сильно ударило Алонова сверху по голове. Блеснуло перед глазами, в глазах завертелись огненные колеса, завертелись с воем: "У-у-у-у-у..." Враги спрятались за огненными колесами. Алонов, не выпуская ружье, оперся о землю левой рукой, чтобы не упасть.
Не вставая и не целясь - мишени не было, - Сударев разрядил магазин скорострельной винтовки. Он направлял ствол автомата в сторону озера: оттуда прогремел выстрел, оттуда после выстрела послышалось какое-то щелканье. Когда винтовка перестала стрелять, Сударев выхватил пустую кассету из приклада и сунул руку в карман. В кармане ничего не было. Он вспомнил запасные кассеты в мешке. Мешок служил ему изголовьем на постели из ивовых веток. Сударев рвал ремешки, застегивающие рюкзак. Внутри кассет не оказалось. Он вспомнил... вырвал кассету из наружного карманчика рюкзака, вогнал в магазин. Он вовсе не так уж и волновался - просто забыл, где были кассеты, так как считал - они никогда не понадобятся: здесь так безлюдно, спокойно, работа кончена. Теперь он мог мирно встретиться с кем угодно... Он спешил потому, что оказалось - здесь опасно. Когда опасно, нельзя быть безоружным. Он лежал, положив палец на спуск. Вставать нельзя. Его мысль работала трезво, быстро. Его мозг был натренирован на неожиданностях - он знал цену осторожной спешки и разумной медлительности Сударев заметил и бегство Клебановского, и еще более важное обстоятельство: нападающий не подает признаков жизни. Хрипунов и Клебановский были рядом. А выстрел был только один. Значит, и нападавший был один. Почему он стрелял один раз? У него могло быть одноствольное ружье. Почему он не перезарядил? Глухое место, очень глухое. Какой-нибудь разбойник, бродяга, набредший на них в тумане и польстившийся на возможную добычу... Должно быть, он видел одного Хрипунова, вообразил - легкое дело. Было по-прежнему тихо. Сударев не слышал шагов, шелеста кустов. Бродяга убежал, или убит, или ранен. Сударев был уверен, что стрелял из винтовки в нужную сторону. Он буквально полил кусты пулями на метр от земли. Минуты бежали. Опасности больше нет. Туман быстро рассеивался, уже пробились первые лучи солнца. Сударев поднялся. Клебановский не возвращался. Трус! На земле валялись два охотничьих ружья. Хрипунов лежал вверх лицом поперек дымившего без огня костра. Пахло тлеющей шерстяной тканью. Вероятно, прошел уже добрый десяток минут. Сударев был совершенно спокоен. Все вздор, все пустое! Дело... дело сделано! А эти два дурака! Один дал убить себя, как курицу; другой удрал, бросив оружие и хозяина. Еще хорошо, что убит Хрипунов, а не проводник Клебановский. Нужно куда-нибудь запрятать труп и скорее уходить отсюда. Держа винтовку наготове, Сударев оглядывался. Никого нет. Он закричал: - Ого-го! Клебановский!.. Болван! Сюда-а!.. Ответа не было. Какой идиот!.. Сударев опять позвал. Клебановский не отзывался.
Огненные колеса замедлили свое головокружительное вращение, умолкли, сделались прозрачными. На голову легла тяжесть, за воротником рубашки стало горячо. Перед Алоновым висели веточки с поникшими редкими листиками. За ними виднелся низкорослый - он вертел головой, осматриваясь. Торчала короткая винтовка. В профиль низкорослый казался жирным жуком без шеи. До приклада винтовки было точно такое же расстояние, как до мишеней в парковом тире степного городка, где иногда бывал Алонов. На этот раз его ружье выстрелило без отказа.
Сударев не понял, что с ним произошло. Винтовка, как ему показалось, взорвалась и вылетела из руки. Да, взорвалась!.. От боли Сударев даже присел, схватившись левой рукой за кисть правой. И вдруг он увидел перед собой человека. Человек был в нескольких шагах, и Сударев не заметил, откуда он появился. Человек держал длинное ружье и целился Судареву прямо в лицо. Появление человека оглушило Сударева, как удар дубиной. Длинные стволы заглянули в глаза, и человек сказал: - Руки вверх!.. Сударев снизу смотрел на человека с длинным ружьем. Человек говорил негромко. Голос был бесцветен, спокоен, как у фотографа, когда тот предупреждает: спокойно, снимаю. Человек повторил: - Поднимите... руки. Или я вас застрелю... Голос не был повелителен. Черные очки стволов, заглядывая Судареву в глаза, колебались. Над ними, сверху вниз, смотрели чужие глаза, неподвижные, стойкие. И все существование Сударева повисло на тоненькой-тоненькой шелковинке. Впервые в жизни он понял, что такое настоящая смерть, не та, которой бросаются в разговоре как аргументом, - та, которая наступила. Нужно спасать жизнь. И Сударев, вобрав голову в плечи, отводя глаза, подскочил и высоко вскинул руки. Обе. И здоровую левую, и правую, о боли в которой он сразу забыл. Алонов думал: "А где же третий?"
ГЛАВА ПЯТАЯ. ВОЛЯ ПРОТИВ ВОЛИ.
1
Действительно, где же третий диверсант, где Клебановский? Алонов узнал убитого Хрипунова.
Будь у Алонова время размышлять, он опять, который раз после встречи с бандитами, заметил бы, как исполнение меняет задуманное. Он решил застрелить из трех бандитов двоих, обязательно оставив в живых Сударева. После двух выстрелов он хотел отойти; гремучая смесь в капсюле патрона, не сработав от удара бойка, решила иначе. А ведь как ясно и просто, по мнению Алонова, развернулись бы события по его плану. Оставшись один, низкорослый Сударев постарается поскорее убраться из степи. Чтобы выйти с гривы на берег, можно было воспользоваться лишь одним путем. Алонов ждал бы уже наверху, на краю ковыльного плато. Куда ни двинется Сударев - ему не избежать преследования. Алонов не боялся быть замеченным: осложнение, не больше. Вдвоем, втроем - бандиты могли взять его облавой. А состязания с Сударевым в беге Алонов не опасался - он всегда сумеет остаться за пределами прицельной стрельбы из винтовки. В худшем случае получилась бы борьба на измор, за результаты которой Алонов не боялся. Таков был план, исполняя который он не выпускал из степи ни одного бандита и брал в плен вожака. План сорвался, и не стоит судить, что в нем было реального, в чем были ошибки. Сейчас следовало спешить. И Алонов скомандовал: - Повернитесь ко мне спиной и не двигайтесь! Диверсант послушно выполнил приказание. Его поднятые руки раскачивались, вздрагивали. Сам он стоял в неловкой позе. Не зная, что сзади, он боялся пошевелиться. На подобии постели из нарубленных ивовых веток лежал развязанный походный мешок. На земле валялись два двуствольных охотничьих ружья. Алонов поднял мешок, забросил за спину, подхватил левой рукой ружья за ремни, сказал диверсанту: - Идите прямо, вперед, не торопитесь! Сам же Алонов, осматриваясь, подбирая мешок и ружья, торопился изо всех сил: он был уверен, что только быстрота может его спасти. Мысль о спасшемся бандите ни на секунду не оставляла Алонова. Каждое мгновение он ждал внезапного нападения. Кусты таили страшную опасность. Третий бандит постарается спасти вожака и себя, стороной опередит, устроит засаду в кустах. А до выхода с гривы на открытый берег было шагов тысячу, может быть. Пусть Алонов взял ружья, но разве у бандита не найдется в кармане пистолета. Наконец, он может и с голыми руками накинуться сзади... Не меньшая опасность была и в том, что голова Алонова разламывалась от боли. Он не заметил, когда началась боль, но сейчас двоилось в глазах. Все оказалось еще сложнее, труднее и неопределеннее, чем он мог подумать до начала действия. Скорее, скорее на открытое место! Ни разу за все истекшие три дня он не испытывал такого страха. Даже в первые минуты встречи с бандитами, когда он полз, замирая, не было так страшно. Тогда он был потрясен, испуган, потерялся, но он был свободен... А теперь он не мог оторваться от спины диверсанта и чувствовал себя совершенно беззащитным, каким-то голым. Иногда Алонов пытался оглянуться. Но времени вглядеться в кусты хоть на миг не оставалось. Достаточно было отвести глаза от затылка диверсанта - и сейчас же начинало казаться, что тот успел скрыться. Отпустить Сударева чуть дальше Алонов не мог: мешали кусты. Он чувствовал, что тупеет от головной боли. Только бы успеть выйти в степь, на чистое место! Только бы поскорее выйти отсюда! Наконец-то нескончаемые кусты разбежались в стороны. - Правее! - приказал Алонов. Это значило, что он решил выйти из степи не через ковыльное плато, а прямо к северу, на сближение с железнодорожной магистралью. Теперь с каждым шагом за спиной Алонова вырастало открытое пространство, осматривать которое удавалось и беглым косым взглядом. Около следующей гривы Алонов остановил бандита у места своей ночевки, у куста, где была спрятана коробка с кубышками саранчи, и достал улику. Озеро было рядом. Алонову не удалось далеко забросить захваченные на привале шайки ружья, но все же они оказались под водой, и найти их мог лишь тот, кто знал. Алонов чувствовал, что кровь продолжает сочиться по шее: от резкого движения рана открылась. Его мучила жажда. Он вошел в воду по щиколотку и постарался напиться горстью. Это плохо удалось, так как он не решался низко нагнуться. Выйдя на берег, он сказал бандиту: - Помните, я никогда не промахиваюсь. Пейте, но не делайте лишних движений. Алонов не подумал, что, давая возможность бандиту утолить жажду, он делает то, чего бандит не сделал бы, поменяйся они ролями... Сударев пил, стараясь протянуть время и рассмотреть человека, взявшего его в плен. Диверсант не узнал Алонова, хотя и успел, конечно, рассмотреть его во время встречи около рощи с болотцем. Лицо Алонова потемнело от грязи и было испачкано кровью. Волосы сбились, на щеках отросла длинная щетина. Сударев заметил, что его противник ранен. Но фигура этого противника показалась ему сейчас едва ли не опаснее, чем на привале. Забрызганный кровью, с пристальным взглядом сверкающих глаз, с ружьем крупного калибра, направленным в лицо... А хуже всего был голос. Уж лучше бы кричал и ругался... И Сударев, заложив руки на шею, пошел дальше. Голос сзади распоряжался: - Скорее!.. Не бежать!.. Идите обычным шагом!.. Ускорьте! Север и северо-восток. Так Алонов твердо решил ночью. Он был уверен, что таков самый близкий путь к линии железной дороги. Или убедил себя в этом? Он хотел верить - и верил. Двое людей обогнули солончак, вчера поглотивший Фигурнова. Поверхность выровнялась, следы затянуло. И только поломанные корки засохшей грязи могли намекнуть на случившееся. Налево тянулся высокий край ковыльного плато - берег древнего моря. А древняя отмель, по которой шли двое людей, была широка, открыта обзору. Алонов подумал, что погони со стороны третьего бандита может и не быть. Вскоре Сударев начал прощупывать противника. Он замедлил шаги и, не дожидаясь окрика, сказал: - Я больше не могу идти с задранными на шею лапами! Вы могли бы убедиться - я вас слушаюсь. У меня болит правая рука. Вы меня ранили, у меня вывих. И опять Алонов сделал то, чего не сделал бы Сударев. - Снимите и бросьте пиджак... Стоп! Будьте осторожны... - Алонову показалось, что бандит хочет запустить правую руку в карман брюк. - А теперь опять поднимите руки и отсчитайте десять шагов! Не оглядывайтесь!.. Стойте! - предупредил он сзади. Алонов присел и ощупал пиджак. Оружия не было. Во внутреннем кармане оказался бумажник. Работая одной рукой, Алонов снял мешок, втиснул в него пиджак и скомандовал: - Вперед! Пошли. Сударев прошел шагов пятьдесят, споткнулся, взмахнул руками и упал. Неловко. Не каждый умеет падать - иные актеры репетируют падение десятки раз и то рассчитывают скорее на условность театра, чем на правдоподобие. Голос сзади выдохнул: - А! - и приказал: - Не шевелитесь! Бандит покорно замер. Падая, он успел засунуть руку в карман и вцепиться в рукоятку пистолета. Он взял в степь "игрушку" вопреки советам Клебановского. Глупые советы! Уж если люди вооружены запрещенными винтовками, то пистолет ничего не прибавит, но и не убавит. Лежа, Сударев соображал: заметил ли противник? Можно ли уже попробовать? Он напрягал мускулы, соображая, как подскочить. Не будет же этот за спиной стоять вечно, как соляной столб. Пусть он успокоится, прикажет встать... Сударев любил пистолет. Его уже давно не развлекали успехи стрельбы в тирах. Детская игра! Он изобретал собственные упражнения. Стрелять в темноте в неизвестно где положенный звонок, когда приятель неожиданно нажмет кнопку... Или, взглянув на пять бутылок, запомнить, где они, и разбить их, когда потушат свет... Одинаково пользоваться обеими руками, стрелять из любого положения, стрелять из кармана пиджака, не вынимая пистолета. Бить назад, спрятав пистолет под мышкой. Сударев удачно повторял трудные цирковые номера. И говорили, что такой артист всегда будет иметь под старость кусок хлеба с маслом от пистолетной пули. Сейчас... как только скажут: "Вставайте!" - в сторону. Парень сорвет первую пулю и получит свое. - Руки! - сказал Алонов. - Руки раскиньте! Бросьте револьвер! "Догадался, заметил, - подумал Сударев и не послушался. - Вскочить? Нет, только не сейчас. Что этот будет делать? Если бы он хотел меня пристрелить, не нужно было ходить сюда и поить меня по дороге..." Сзади что-то хрустнуло. И голос прозвучал с тем же бесстрастием, как у костра: - Сейчас я вас пристрелю. Целю между лопатками... Ставка бита... Сударев с ловкостью клоуна выкинул из-под себя пистолет и медленно приподнялся. - Вставайте! Идите, - разрешил голос так спокойно, будто ничего не произошло. Сударев встал и пошел. Пока человек жив, он надеется. Каждый человек!