Коллега и компаньон Игоря Рындина — Аркадий, а для своих просто «Аркан» позвонил ему в офис сразу после обеда.
— Помнишь профессора Лукова с кафедры урологии? Стари чок — старичок, а оказался полезым: он ведь был официальным оппонентом, когда Бреннер защищал докторскую…
— Зацепил?! — Игорь Рындин, глава Медицинского Центра «Милосердие-96» в первый момент даже не поверил.
— Еще как! Пообещал старику оплатить поездку на Международный конгресс в Вену…
— За счет расходов спишем…
— Я об этом подумал. А он — устроил нам встречу с Бреннером.
— Когда?
— Как когда? — усмехнулся довольный произведенным впеча тлением Аркан-Аркадий. — сегодня вечером.
Рындин присвистнул: где?
— Как где? Знаем ведь твой размах, твои вкусы…
Рындин был тщеславен. Поэтому даже деловые встречи он назначал не в самых дорогих и шикарных ресторанах Москвы, а в самых престижных местах, где можно было вдохнуть в себя запах «звездного» дождя и, промокнув под его сверкающими струями, ощутить себя частью окружающей среды.
— В Доме Кино. Улестил?
— Улестил. Сюрприз, — согласился Рындин, — но и у меня для вас с Генкой тоже кое — что припасено. Как сказал бы Кар лсон из детской книжки не просто сюрприз, а с начинкой…
— Ну да! — хихикнул Аркадий.
— Сейчас, подожди! Лобанов покопался в бумагах на своем дорогом, антикварном столе и, наконец, нашел газету, где отчеркнул розовым флоумастером объявление. — Какой-то чудак ищет почку…
Аркадий остался доволен. Даже очень.
— Итак, в девять… То — есть мы-то пораньше, поговорить надо…
В свои тридцать три, как у Христа, года, Игорь Рындин добился всего, чего бы мог пожелать человек в его возрасте.
Денег, положения. Ему многие завидовали…
Билеты на любые спектакли и концерты, приемы, званные вечера. Ночное казино. Наконец, — серебристый «Мерседес», купленный в Германии. Собственная СБ — Служба Безопасности.
Рындин жил в огромной квартире в центре Москвы: переселил жильцов двух больших коммуналок, произвел евроремонт и пользовался всеми благами столичной жизни.
У него была прекрасная жена и восьмилетняя дочь. Два раза в году он выезжал за границу — в Австрию походить на лыжах зимой и в Ниццу летом. Да кто, — многие ли из его сверстников-врачей добились чего-то подобного?
Было у него и что ответить таинственному Богочеловеку из Иудеи, на которого, как все говорили, он был похож внешне.
Встреться тот ему однажды и спросив:
«— Вот и волосы у тебя, милый человек, как у меня, и бородка с усами, и весь облик свой ты под меня строишь, а что вот сделал ты в жизни, кого осчастливил, кому помог?»
Он бы подумал и смиренно ответил:
«— Жертвую, по мере сил, слабым и обделенным, даю работу многим, кто в ней нуждается. Сиротский дом отремонтировал. А, главное — в моем медицинском центре возвращаю людям здоровье. Есть матери и жены, которые молятся за меня Тебе же…»
Не хватало ему, пожалуй, только славы, восторгов и обожания. Но и здесь он надеялся на успех.
За пятнадцать минут до назначенной встречи они уже сиде ли за столиком. Скатерть была белее снега. Фужеры, рюмки тонко вызванивали, отзываясь на голоса вокруг…
Ресторан заполнялся…
Столики хотя и были отделены подобием барьеров позволяли увидеть: кто? С кем? Звезды сегодня шли косяком по случаю состоявшейся презентации…
Некоторые, проходя, с любопытством оглядывали стол молодых бизнесменов — «новых русских.»
— Мы должны заполучить Бреннера себе, — пощелкал по инкрустированной вилке Рындин. Он и в правду был похож на Христа, решившего снова стать человеком и облачившегося в модный дорогой костюм с галстуком-бабочкой.
В этой кампании он был генератором идей, и компаньоны это признавали. Взгляд его придирчиво прошелся по двум ближайшим друзьям-однокашникам.
В их деловом трио, у каждого была своя, строго и точно очерченная роль.
Невысокий живчик с актерскими замашками — в свое время не приняли в ГИТИС, и слава Б-гу! — Аркан был центром притяжения. Огоньком, на чей приятный и не режущий глаза свет слеталась разного рода мошкара.
Красавчик Генка, сохранивший грузинскую фамилию отчима, свободно объяснялся на восьми языках — прирожденный лингвист — и для чего только во врачи подался? Этот производил впечатление на иностранцев. Есть такие люди — самим своим видом и манерами вызывают доверие.
— Чтобы привести этого Бреннера сюда, — состроил подходящую гримасу Аркан, — старика Лукова хватило. Но вот дальше…
— Слушай, — с нарочитым кавказским акцентом подхватил Геннадий. — А можэт, его кто в Тбилиси знает? Я провэрю…
— А что, если предложить ему место консультанта в нашем медицинском центре? — вслух размышлял Рындин.
— Сначала выясни, сколько он стоит… — рассудил Аркан.
— Мы должны выйти на новый уровень. И сделать это очень скоро, тихо, но со значением бросил Рындин.
— Вон он!.. — снизил голос Генка.
— Поднялись.
Метрдотель вел к их столу импозантного — лет за шестьде сят, мужчину в явно на заказ сшитом костюме.
— Эммануэль Бреннер! — протянул он каждому лощеную, ухо женную руку.
Компаньоны представились.
— Доктор Олег Рындин.
— Доктор Аркадий Павленко.
— Доктор Геннадий Кавтарадзе.
Бренер рассеянно процедил взглядом изысканный натюрморт на фоне скатерти и с любопытством оглянулся.
— Это что, московский Голливуд? — голос у него был невысокий, слегка капризный.
Аркан с его актерскими замашками заразительно захохотал.
— Попали в точку, профессор…
Бреннер, несколько озадаченно посмотрел в его сторону и улыбнулся.
Весь вид его говорил, что ему все здесь крайне любопытно: он- то ведь сам совсем из другой галактики. Медицинской…
— Вы здэсь надолго, профессор? — спросил Геннадий.
Его акцент обычно подкупал собеседников.
Вот и Бреннера тоже.
— На несколько дней, — Бреннер приблизил к себе недопитый фужер, но пить не стал, отстранясь, разглядывал на свет.
— Дела? Отдых? — тут же заинтересовался живчик с актер скими замашками — Аркан.
Бреннер неопределенно повел бровями: это дело личное.
После небольшой артиллерийской разминки против него была двинута главная ударная сила. Вступил в разговор Рындин.
— Мы слышали, вы проводите операции не только у себя в Израиле, но и за границей тоже. И, кажется, довольно часто…
Повернув к нему свою крупную, седую, с розоватыми просве тами между редкими волосами голову, Бреннер посмотрел на него более внимательно.
— И сейчас у вас тоже должна была состояться операция? Не так ли? полюбопытствовал Рындин. — Она уже позади?
— Отложена, — неприязненно откликнулся гость.
Трое компаньонов обменялись быстрыми взглядами.
— Если не секрет, профессор: вы связаны с медицинскими центрами или с частными лицами?
— Видите ли… — начал Бреннер, но не закончил.
Он отвел взгляд в сторону. По всему было видно, что вопросы эти ему крайне неприятны.
В поле его зрения оказалась молодая элегантная женщина за соседним столом.
— Это известная телеведущая… — негромко подсказал Аркадий.
— В вашей области, профессор, ведь всэгда есть дэфицит, не правда ли? — В разговор снова вступил Генка.
Бреннер оставил фужер в покое и слегка поежился.
— Я имею в виду трансплантанты, — словно не заметив его реакции, продолжал тот.
— Господа, — закусив губу, сухо и нервно оборвал его Бреннер, — я полагаю, это — не допрос?
Все трое мгновенно переглянулись и разразились хохотом. Неудержимым, заразительным.
На них оборачивались…
Рындин сквозь смех объяснил:
— Профессор, — мы не из ФСБ. Даже не из МОСАДа! Мы — врачи, на паях создавшие в Москве самый крупный медицинский центр «Милосердие, 97»…
Бреннер понял, что попал впросак.
Он досадливо прикрыл глаза и слегка изменился в лице. С ним это случалось крайне редко.
Коллеги оказались людьми легкими в общении, любознательными в вопросах профессии, и, повидимому, рвались вывести свой медицинский центр на международный уровень.
Их беседа была прервана появлением Панадиса. Он, как маленький буксир — огромный океанский лайнер, вел крупную яркую даму лет тридцати пяти в декольте и с таким «мейк-апом» на лице, какой достигается долгими часами, проведенными в косметическом кабинете.
Троица разглядывала ее с откровенным любопытством, куда меньше внимания уделяя ее спутнику.
— Я вас разыскиваю, профессор… Доктор Панадис, дорогие друзья… Очень рад… Очень рад…
Красавчик — Геннадий, знавший здесь всех — от директора до швейцаров сделал знак официанту, тот услужливо подоспел со стульями.
Ресторан все больше наполнялся знаменитостями: актеры, режиссеры, тележурналисты…
По возросшему уровню звукового фона можно было заключить что под влияние выпитого общение за столиками переходит в следующую — более эмоциональную стадию.
В голове Панадиса вдруг мелькнула любопытнпя мысль:
«А что если теперь, после таинственного исчезновения Ли, эти трое с их медицинским центром могут представлять для него интерес?»
— Господин Рындин, — он сразу усек, кто из этих троих — главный, — вы специализируетесь в урологии?
— Нет, почему же? — светским тоном ответил тот, — у нас широкопрофильный центр.
— Крайне интересно, — изумился Панадис. — И уже налажены зарубежные связи?
Рындин изобразил на лице иронический вопрос. Весь его вид говорил: вы могли предположить обратное? Если речь идет о серьезных людях, иначе и быть не может.
— В наши дни, — поддакнул Панадис, — медицина подобна кино… — Он показал на соседние столики. — Если вы не знаете, где и что делается, «Оскара» вам никогда не получить. А это значит, не будет ни рекламы, ни пациентов…
Рындин показал улыбкой, что оценил удачную метафору.
Панадис напряг лоб и, подняв вверх указательный палец, — словно вспомнил неожиданно интересную деталь, — сказал вдруг:
— Мне звонили из Портленда, это на Тихоокеанском побережье, неподалеку от канадской границы. Они разыскивают органы для трансплантации. Вас не может это заинтересовать?
Рындин улыбкой прикрыл некоторое замешательство.
— Трудно сказать, — он колебался.
— Да — да, я понимаю, — прикоснулся успокаивающе к его рукаву Панадис.
— А вас интересуют трансплантанты? — словно бы невзначай спросил Рындин.
Панадис сжал губы в трубочку.
— Мир, господин Рындин, воистину стал одной большой деревней. Телевидение, радио, а теперь еще «Интернет»… Моя область — маркетинг, а здесь — все двери открыты…
— Чтож, — Рындин посмотрел на него внимательно, — свяжи тесь со мной. Что-нибудь придумаем…
И он протянул Панадису свою визитную карточку…
Панадис вернулся в гостиницу поздно.
Еще в дверях услышал звонок.
«Кому это угораздило в голову звонить в такое время? Двадцать минут двенадцатого ночи…»
Он подошел к телефону, снял трубку, ответил ледяным тоном:
— Доктор Панадис у телефона…
Голос, прозвучавший в трубке, сразу же заставил его нас торожиться. Акцент был явно китайским.
— Я — друг Ли.
— Понимаю… — почему-то почти шопотом ответил он.
— Нам с вами надо встретиться…
Сделав глубокий вздох, Панадис постарался придать своему ответу деловой тон.
— Конечно — конечно… Завтра же… Только в котором часу?… Дайте подумать… Днем, вечером? Когда вам будет удобней…
Трубка слегка помолчала, а потом изрекла равнодушно:
— Не завтра — сегодня!..
— Сегодня? — Панадис ухитрился произнести так, чтобы в голосе его прозвучала только озадаченность и никак не страх, который его сразу сковал.
«Черт их знает, китайцев с их триадами…»
Но в трубке, как удар молота по свае, раздалось:
— Прямо сейчас…
Мгновенно проворачивая в голове неожиданную и мало приятную для него ситуацию, Панадис дал задний ход:
— Куда я должен приехать? — Словно и не было у него перед тем никаких сомнений.
Ему показалось, человек на другом конце провода улыбнулся. Не просто опасный — очень опасный тип…
— Никуда. Я сижу внизу. В фойе. Жду вас…
Ощущение было такое, словно он читает даже не мысли — биотоки. Так чувствует себя человек, когда видит на экране дисплея свои собственные живущие и дышащие внутренности.
Панадис надел шляпу, которую перед тем успел снять и, застегивая, на ходу пальто, пошел к лифту.
Внизу, в холле, навстречу ему церемонно, по-дальневосточному, поклонившись, поднялся китаец лет тридцати восьми — сорока. Волосы у него были гладкие, иссиня черные, скуластое лицо непроницаемо. Очки меняли цвет в зависимости от падавшего на линзы света. Взгляд за ними был холодный, вязкий.
На китайце был темный, с иголочки, костюм, который подчеркивал литые мускулы и борцовскую шею его обладателя.
— Чень, — представился он, и Панадису показалось, что его продуло сквозняком.
Этот, несомненно, был главным в их «триаде». Таинственная и многозначащая вершина, которая связывает все три угла треугольника, придавая ему размер и форму.
Церемонно улыбнувшись, Панадис указал рукой на дверь, полагая, что и китаец, в свою очередь, предложит ему пройти первым.
Ничуть не бывало: тот вел себя так, словно почет, ока зываемый ему Панадисом, полагался ему по чину. Не оборачиваясь прошел вперед.
Они вышли на улицу.
Китаец коротко сделал знак ладонью, даже не подняв руки, и тут же, взвизгнув тормозами, остановился какой-то частник.
— В сторону «Аэропортовской».
Водитель назвал цену. Китаец не слушал.
Усаживаясь в машину, Панадис спросил подчеркнуто интимным и беззаботным тоном:
— Куда сейчас?
— В «Шанхай»…
Частник нырнул в светящуюся струю машин.
Ночная Москва в мелкой штриховке снега выглядела притихшей. Она отходила от тяжелого и нервного дня. Опустевшая, освещенная ярким ночным светом сцена: храмы, звонницы, колокола.
Разговор в машине не клеился. Панадис пытался разрешить неразрешимую задачу: что от него хочет этот мрачноватый китаец…
Остановились под темными, тщательно зашторенными изнутри окнами. Ни одна ниточка света не проникала наружу.
Секьюрити в камуфляжном костюме и высоких ботинках, узнав Ченя, тут же впустил его вместе со спутником.
Внутри пахло добротным ужином и теплом, сдобренным дорогим коньяком. Чень вложил в ладонь малого у входа банкноту, и тот, не выразив эмоций, переправил ее в карман брюк.
Потом такой же жест размягчил душу немолодого швейцара в галунах и генеральской шапке, сразу переглянувшегося с метром. Тот почему-то нервничал. Оказалось, ждут «высокого гостя».
Их посадили за дальним столиком рядом с большим аквариумом. Морды беспрестанно двигающихся экзотических рыб напоминали карнавальные маски. На арктической белизны скатер ти застыли канделябры с электрическими свечами.
Чень щелкнул пальцами, и тут же возникший официант поставил на стол чашечки с курящимися дальневосточными благовониями.
Вкусы Ченя, видимо, здесь знали.
Гости заказали блины с черной икрой и выпивку.
Но Чень, вместо водки, попросил себе «текилы».
Ему принесли ее вместе с ломтями лимона. Выпив, Чень положил в рот ломоть лимона, и произошло нечто невероятное: чугунный обелиск заплакал настоящими человеческими слезами.
— Где вы это пробовали? — восторженно спросил Панадис.
— В Мексике. Чем проще ресторан, тем вкуснее там еда и питье.
Он изъяснялся по — русски правильно — как говорят те, кто долго и старательно учил грамматику, — но в самом строе речи слышалось что-то искусственное. Впрочем, как и в акценте…
Поразмышлять над этим Панадис не успел.
В зале появились охрана «высокого гостя», неожиданно почтившего ресторан своим присутствием.
Вначале в дверях показалось четверо коротко стриженных молодцов в костюмах с галстуками — бабочками. Лица их украшали темные очки. Задачей Службы Безопасности было убедиться в том, что ничто здесь не угрожает «охраняемомму объекту». Разделившись по двое, они прошествовали по залу бесцеремонно разглядывая посетителей.
Разговоры за столиками сразу смолкли. Все взгляды были направлены на вошедших.
Всех — кроме Ченя. Китаец продолжал спокойно есть.
Охранникам не могло это понравиться. Двое из них направились к столику, за которым сидели Чень и Панадис.
Поравнявшись с ними, один из молодчиков как бы ненароком толкнул, спинку стула, на котором сидел китаец. Извиниться он и не подумал.
Что произошло в течение трех секунд, последовавших за тем, Панадис разглядеть просто не успел: наглеца согнуло в дугу. Он окаменел в неестественной и явно причинявшей ему боль позе. Заломив ему локоть за спину, Чень глядел на него тяжелым взглядом чугунного обелиска. Одна из ножек стула, на котором он сидел, упералась в ступню незадачливого рэкетира.
— Икскьюз ми, — побелевшими губами произнес молодчик. — Не узнал…
Отношения между самими охранниками, видимо, были непростыми. Его коллеги застыли каждый на своем месте явно оценивая обстановку. Ни один из них не тронулся с места, чтобы помочь.
Сцена приковала к себе взгляды всех сидевших в зале.
Метр прикрыл глаза, официанты застыли с блюдами на поднятых руках, ввинченный в зал вакуумом тишины швейцар держал в руке сотовый телефон, имитируя желание позвонить.
Чень галантно привстал, освободив ногу и руку наказанного и церемонно поклонился.
Немая сцена завершилась, словно ее и не было.
Каждый моментально возвратился к тому, чем он перед тем занимался. К такого рода событиям тут уже привыкли за последние годы: «Шанхай»! Никто ни намеком не выдал ни удивления, ни любопытства или страха.
Чень налил еще «текилы» себе и Панадису. Сам он выпил до конца, Панадис — только до половины.
Молодчики вышли, но вскоре замаячили снова: сопровождали впереди и сзади маленького, лениво двигавшегося лысеющего человека с потертым лицом. Рядом шествовала длиноногая дива в шубе и бриллиантах, тянувших ценой на нефтяную скважину.
Сопровождающих снова было четверо, но виновника инцидента среди них не оказалось. Его сменили.
Скучающий живой ледокол и сопровождавшие его буксиры свернули в сторону, обойдя при этом угол, где сидели Чень и многое почерпнувший для себя из этой ситуации Панадис.
Придав физиономии соответствующее выражение, Панадис, взглянул на Ченя. Он нащупывал подходящую стезю для нелегкого разговора и потому, помолчав, бросил:
— Вы — отважный человек, господин Чень: все могло кончиться куда хуже…
Чень снисходительно улыбнулся.
— Это ошибка — так думать. В девяносто девяти случаях из ста — ничего бы не произошло. Знаете почему? Они — профессионалы, и я — профессионал! Зачем же нам убивать друг друга без цели, если не мешаем один другому? Пройдем мимо, извинимся: каждому своя дорога…
Это «текила», подумал Панадис, развязала ему язык…
— Но ведь вы… — Панадис подыскивал наиболее обтекаемые и подходящие формулировки, — профессионалы… В разном смысле этого слова…
Черт бы драл этого китайца: он читал мысли, буквально, находу!
— Ли убит. Вот вам один из ста когда все оборачивается иначе…
Панадис застыл от удивления.
— На днях я лечу в Ташкент. Впредь все будет «О кэй».
— Надеюсь, — Панадис сделал над собою усилие. Язык не слушался его.
— Я не бандит, доктор, — Чень раздвинул губы в улыбке, словно открывал большие и тяжелые ворота. — Они — не милиция. Мир меняется. И преступления тоже. Знаете, какое из них самое тяжелое сегодня?
Панадис изобразил на лице интерес.
— Измена. Если начал с кем-то вести дела — продолжай. Коней на переправе не меняют!
Намек был больше чем понятен.
Этого человека легко было представить себе не только за столиком ресторана, но и с автоматическим пистолетом в руках. Вряд ли он при этом вел себя более нервно…
Счастье, что китаец не знает о его сегодняшней попытке завязать дела с Рындиным и его Центром…
Утром его разбудил внезапный звонок сотового телефона. Голос был молодой, мужской, незнакомый. С каким-то странным акцентом.
— Кого вам? — спросил Панадис.
— Вы доктор Панадис?
— Предположим.
— Говорит Крончер, Алекс Крончер. Я приехал в Москву из Израиля и хотел бы с вами встретиться…
— По какому вопросу, если не секрет?
Голос Панадиса был официален, как вывеска на правительственном здании.
Чуть помолчав, прежде чем ответить, абонент туманно бросил:
— Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону…
— Вы меня удивляете, — суховато начал Панадис, — хотите со мной встретиться и при этом не желаете объяснить ни кто вы, ни о чем вы собираетесь со мной говорить…
— Я приехал из Костромы. От Гольдштейна. Продолжать?..
— Пожалуй, действительно, не стоит. Как вы меня нашли?
— Ну, это — пустяк… Обзвонил несколько отелей.
Разыскать Панадиса в гостинице не стоило никакого труда.
— Я готов вас принять… Когда бы вы хотели приехать? Дело в том, что мое время в Москве расписано. Через пару часов я уйду и приеду поздно…
— Я буду через час…
Панадис еще попытался вздремнуть, но сон больше не шел: Кто этот Крончер? И что ему надо?!
Еще через несколько минут, поняв, что уже не уснет, он поднялся, начал быстро одеваться.
— Доктор Панадис, — поздоровался он с ним.
— Прошу, — Панадис протянул руку в сторону кресла рядом с балконной дверью, но Алексу ее не подал. Не та птица… Не его полета…
Сел в кресло у стола, постучал по столешнице. На нем был блестяший голубой тренинг, плотно облегавший его в меру упитанную фигуру.
В номере тонко пахло парфюмерией.
Крончеру предлагалось, не мешкая, изложить свою просьбу, которая, бес сомнения, и привела его к всемогущему импрессарио доктора Бреннера.
Алекс, тем не менее, не спешил начать разговор.
Панадис устремил взгляд на его светлокофейные американ ские ботинки с выложенными по внутренней стороне носков мета ллическими пластинами. Такой обувью пользуются, в основном, альпинисты в горах. В любом другом месте она сразу бросалась в глаза.
Посетитель все еще молчал, Панадис объяснил это робостью — заговорил первый. В голосе появились хорошо отработанные нотки участия:
— Никто не берется помочь? Почка? Легкое? Вас зовут… — Он взглянул на гостя.
— Алекс Крончер, — ответил тот, сметая с коротких волос снежную пыль.
— Так вы из Израиля! Я часто у вас бываю, у меня там друзья…
— У меня тоже, — скромно хмыкнул Алекс.
— Я себе представляю, — широко улыбнулся Панадис и мелко рассмеялся. — Вы из Тель Авива?
Впечатление было ткое, будто он его допрашивает.
— Нет, я из Иерусалима…
— Здесь — случайно? — вопросы лились, как водичка из крана.
— На практике, — сдул с носа капельки растаявшего снега Алекс.
— Вы — врач? — если это был допрос, то светский и вполне приятный.
— Нет, — гид, Должен буду возить по центру России израильские туристические группы…
— Хотите пригласить меня в экскурсию?
— Я по поводу свитка Торы, — Крончер подвигал похожим на маленький танк ботинком.
— Не понял… — вздернул удивленно брови Панадис, — о чем это вы?
Алекс усмехнулся и поджал губы.
— Ну, по поводу того старинного еврейского манускрипта из Костромы, который вам вручили…
Панадис бросил на него быстрый острый взгляд, но продолжал игру.
— Какого манускрипта? — голос его отдавал теперь благородным негодованием.
Алекс расположился в кресле посвободней и развязно положил ботинок, которым поигрывал, на край журнального столика.
Дал понять: дорогуша, вы обмишурились, надели не ту маску…
— Свиток Торы семьи Гольдштейн, которую вы осматривали вместе с господином Бутриным…
Панадис не спускал взгляда с ботинка.
Даже сейчас голос не изменил ему, был ровным, спокойным и даже несколько высокомерным.
— Кто вы в действительности, господин Крончер?
— Я? — хмыкнул Алекс насмешливо. — Инспектор Крончер из Всеизраильского Штаба Полиции.
Не выпуская из рук, он продемонстрировал импрессарио свое удостоверение.
Панадис всматривался довольно долго. Дольше, чем требовалось для того, чтобы с ним ознакомиться, не зная иврита.
Бакинец пытался сообразить, как ему себя вести дальше.
Наконец, он решился:
— Чем могу служить?
— Я бы хотел узнать судьбу манускрипта?
— А вам не кажется, инспектор Крончер…
— Мне кажется только, доктор Панадис, что согласно российским законам, вы совершили не одно, а несколько преступление…
И он многозначительно кашлянул.
Узенькие щегольские усики на лице Панадиса слились почти в ниточку, по глазам пробежала тень усмешки.
— Не спутали ли вы Москву с Тель-Авивом, инспектор? По какому праву вы допрашиваете меня?
Этот тип был скользок, как карп, только что вытащенный из пруда.
— Известно ли вам, что меня уже допрашивала костромская милиция? Не знали? — от него не укрылась первая реакция Крончера.
Алекс был действительно удивлен. Но ему тут же пришло в голову: костромская милиция могла не знать про свиток Торы и наверняка, не знала про трансплантацию почки…
— У вас есть разрешение МВД России на то, чтобы вести следствие на ее территории? — насмешливо спросил Панадис.
Крончер ответил вопросом:
— Вас в Костроме допрашивали о манускрипте и о трансплан тации почки господину Гольдштейну?
Панадис погрузил Алекса в закулисное пространство своего взгляда. Израильский полицейский что-то слышал, но не знал подробностей. Иначе бы он сформулировал вопрос грубее и определеннее.
Бакинец слегка успокоился. Настолько, что и Крончер это заметил, и перешел в атаку.
— Вы предпочитаете, чтобы я действовал через Региональное управление по организованной преступности?
— Инспектор Крончер, — вы меня ловите?
— Конечно. Это — моя профессия…
Панадис прошел к бару и вытащил бутылку белого «мартини» и два бокала.
— Будете пить? Только не воображайте, что я вас подкупаю, — с мягкой иронией заметил он.
— Нет, что вы, — также иронично ответил Алекс, — Кроме того я не пью…
Панадис плеснул «мартини» в похожий на шар бокал на крохотной рахитичной ножке, бросил дольку лимону и пару кубиков льда.
— Вы умный человек, — Панадис как бы сдался и даже смущенно поднял руки, — давайте без обходных ходов…
Алекс не перебивал его.
— Чего вы хотите?
Он делал вид, что предлагает Крончеру честную игру.
— Трансплантанты…
— О чем вы?! — Панадис энергично замотал головой.
— Как они попадают к вам?
Бакинец сморщился, заново открыл глаза, поднял кверху бокал с красным расплавом вина, посмотрел внимательно сквозь него и обреченно вздохнул.
— Ладно… — перевел он взгляд на Алекса, — я вам помогу. Мы с Бреннером — врачи. Любая пересадка — это спасенные жизни. Вы не представляете себе, как чувствует себя врач, когда ему удается возвратить обреченному на смерть надежду…
Алекс его не перебивал. Ради своей цели Крончер согласен был выслушать любую его галиматью…
— И если приходится идти на некоторые, ну, скажем, — компромиссы, то ведь связано это с гуманнейшей и благороднейшей целью…
Когда-нибудь переполнявший Панадиса пафос должен был, наконец, исчерпать себя…
— Все брал на себя некий китайский студент с большими связями. Трансплантанты мы получали от него…
— Вы хотите сказать, что профессор Бреннер тоже был знаком с Ли?
Панадис бросил на него быстрый и злой взгляд и поставил бокал на журнальный столик.
— Вы говорите загадками…
— А вы подсовываете мне вместо живого кролика — дохлую кош ку. Ли застрелен…
Теперь Крончер чувствовал себя куда уверенней.
— Если профессор Бреннер узнает, что вы представили мне его как вашего с Ли соучастника, вряд ли, он продолжит с вами сотрудничество.
При слове «соучастник» Панадис вздрогнул. Пытаясь выкрутиться, он впутал человека, которого ему ни при каких условиях подставлять не следовало.
Крончер размышлял и действовал как израильский полицейский, так, как в подобном случае никогда не поступил бы его российский коллега, предпочевший бы прежде закрепить сделанное Панадисом признание документом или магнитофонной записью.
— Конечно, вы бы нашли замену Бреннеру. Но во-первых, это бы заняло немало времени. А во — вторых, профессор бы выложил в полиции такие детали, какие бы могли вывести на вас Интерпол…
Панадис стоял к Алексу спиной. Даже такому ловкому и скользкому типу нужно какое — то время, чтобы оправиться и, сделав вид, что карты — не крапленые, продолжать игру.
— Я могу задать вам, инспектор Крончер, прямой, а не наводящий вопрос?
— Естественно, — подбодрил его Алекс. — Хотите, я облегчу вам задачу и спрошу сам?
Панадис, не спуская с него взгляда, кивнул:
— Что я, инспектор Крончер, хочу от вас, доктора Панадиса?
— Предположим, что так, — искательно улыбнулся Панадис.
Алекс заложил руки за шею и несколько раз потянулся.
— У меня тут друзья. Брат и сестра. Они обращались к вам. У нее больная почка. Ей необходима пересадка.
Панадис ухмыльнулся. В игре — полицейские и воры — полицейские порой меняются местами с ворами. Неподкупны только фанаты. Так было и на этот раз.
— Да. По-моему, я знаю, о ком вы говорите. Брат, кстати, весьма неприятный субъект…
— Помогите им. Вот телефон. Девушка потеряла надежду.
— И тогда?
— Обещаю, что лично вы меня больше интересовать не будете. За других, естественно, я ручаться не могу…
Вышагивавший по номеру Панадис остановился и, энергично потерев лоб он давно готовил эффектную развязку — крякнул:
— Ладно… Но это должна быть честная сделка… Надеюсь, вы меня не подведете… Вы что-нибудь слышали о медицинском центре доктора Рындина?
— Нет.
— Я сведу вас с ним.
Сверкающий огнями и подснеженный Большой Театр напомнил Анастасии корону на подушке с узорными вензелями. Такую она видела еще девчонкой, когда отец- заслуженный мастер спорта по конному спорту выступал в Англии и победил в стипл-чейзе.
Родители взяли ее тогда в первый раз в лондонский Тауэр. Маленькую Настю так поразил тогда этот знак королевского величия за пуленепробиваемым стеклом, что она долго еше потом видела его во сне и думала о нем. Наверное, это было связано с детскими сказками о королях и принцессах, кото рыми она зачитывалась.
Чернышев еще издали заметил Панадиса и тут же показал на него Анастасии. Она кивнула.
Панадис их тоже заметил. Двинулся навстречу.
Виктор постарался придать лицу выражение радостного удивления, что, впрочем, так никогда ему и не удавалосмь.
— Увы, друзья. Очень жаль, очень жаль, но мне еще ничего не удалось для вас сделать…
Панадис улыбался, но улыбка получилась колкой и холодной.
Короткая, чуть ниже пояса, беличья шуба его с редкими серыми прочесами несколько толстила его и пахла тонкими духами. Он поцеловал руку Анастасии, бросил быстрый, цепкий взгляд в сторону Виктора и жеманно протянул ему руку.
— У меня еще четверть часа… — Он взглянул на часы. — Обожаю балет. Полет скрипок… Призрачный цвет сцены… Грациозные феи на пуантах…
— Вы — поэт, — кутаясь в шубку, грубо польстила Анастасия.
— Вы не ошибилсь, — с налетом гордости произнес Панадис, — у меня вышли две небольшие книжки стихов.
Он готов был говорить обо всем, но только не о том, что их свело в сквере Большого.
— А что, — метнул в его сторону рыжеватый шальной взгляд Виктор и мотнул короткоостриженной, без головного убора головой. — Врачи вон ведь как в литературе вымахали: доктор Чехов, доктор Булгаков, доктор Вересаев, доктор Аксенов, теперь — доктор Панадис…
— Ваш брат просто поражает своей литературной эрудицией, — явно обозлившись, бросил Панадис, — Откуда она у него? Из афганских далей? Из Чечни? У вас там работали литературные кружки?
У Анастасии вытянулось лицо.
— Виктор, — укоризненно бросила она, — ну когда ты, наконец, угомонишься? Для чего все это?…
Панадис плотно сжал губы и повернулся к Анастасии.
— Увы, милочка, при всей своей симпатии к вам ниче — гошеньки не могу сделать…
Со стороны могло показаться, что это относится не столько к Анастасии, сколько к Виктору. Маленькая месть большому нахалу. Он словно забыл о своем обещании израильско му полицейскому.
Анастасия поднесла к глазам платок.
— Ради Б-га простите, что мы вас задерживаем…
— Вы же врач, — обратился к Панадису Чернышев. Это можно было рассматривать как косвенное извинение. — неужели вы не можете что — то хотя бы подсказать?
Панадис кивнул: хорошо, его уломали, он подскажет.
— Почему бы вам не обратиться в Медицинский центр?
Панадис тянул, не договаривал, уводил в сторону. Наконец, сочтя, что коиент спекся, поджал губы. Решился.
— Недавно я познакомился с очень продвинутыми в области хирургии и трансплантации жизненноважных органов специалистами…
Панадис вопросительно взглянул на клиентов, достал из заднего кармана брюк кошелек и, покопавшись, вытащил визитную карточку.
«Доктор Олег Анатольевич Рындин, председатель Медицинского центра „Милосердие-97“, Москва».
Виктор скосил взгляд в сторону, смотрел, как, выташив из перчаток длинные, холеные руки, Панадис сжал ими похолодвшие пальцы Анастасии.
— А вы сами обратились бы в этот Центр? — спросил Чернышев.
Панадис мог промолчать, но на этот раз он решил наказать наглеца подчеркнул его плебейские замашки.
— Интересно, где вы воспитывались?!
Старший опер РУОП Виктор Чернышев вырос в писательском кооперативном доме, в нескольких поворотах от метро «Аэропорт». На небольшом пятачке вокруг правления Литфонда в домах высшей категории обитали многие из живых литературных классиков. Здесь можно было запросто встретить увешанных орденами и медалями литературных вельмож.
Впрочем, и его отец был тоже таким. Поэт — песенник. Лауреат. Член парткома, комитетов и комиссий.
Виктор был настоящим писательским сыном. Ходил в детский сад Литфонда, рядом, через двор. Дни рождений его справляли в ресторане Центрального дома литераторов, в Дубовом зале.
С раннего детства учил с репетитором английский. На школьные каникулы зимой всей семьей уезжали в Дома Творчества — в Малеевку или в Переделкино — ходили на лыжах. С мая все лето сидели в Крыму, в Планерской. Рядом с музеем Максимилиана Волошина. Читали стихи, слушали музыку.
Он рос послушным воспитанным мальчиком. Слушал разговоры взрослых, когда за рюмкой они начинали бесконечные разговоры о литературе, о войне, о начальстве.
От него ничего не скрывали.
Однажды совсем маленьким еще он сказал отцу:
— Не бойся! Я не Павлик Морозов! Я тебя никогда не выдам!
Отец испугался.
С чего началось его отчуждение? Ах да, — мимолетное видение детства! Мать в постели с молодым и порочным парнем из Литинститута.
Они внезапно возвратились тогда с отцом с дачи: отец хотел сделать матери сюрприз. Тихо открыл дверь и прокрался внутрь.
— Блядь! Домработница! Пригрел змею на груди! Нашел в провинции невиннную девочку! Вывел в люди! Дамой сделал! Не дама ты, шлюха!..
Голос отца полоскался, как простылое белье на ветру…
Мать была степенной русой красавицей. А может, так ему казалось? Сама русская степь — ласковая и просторная — разгуливала по дому. К ней хотелось прижаться, вдохнуть ее запах.
Впрочем, как Виктор потом убедился, что многие писательские жены были созданы по тому же образу и подобию.
Потом, позже, он нашел для себя объяснение этому: да зачем же нужен творцу повседнвно рядом с тобой кто-то, кто так же рафинирован, талантлив, ярок?!
Кроме того, каждый художник — актер. И ему так нужно перед кем — то красоваться. Кто-то должен ему поклоняться. Смотреть на него восторженными глазами. Млеть. А ведь чем проще зритель, тем легче это достигнуть.
Проблема в том, что и зритель тоже обретает навык. Он ведь и сам все время в театре, среди актеров, и сам ищет своих зрителей. Богема! Потому, наверное, так часты измены в этой среде.
Ночью он слышал как мать продолжала ругаться с отцом.
— Ты — импотент! — тихим, но истеричным голосом причитала мать.
— Я импотент? Идиотка! У меня было столько баб, сколько тебе мужиков за всю твою жизнь не приснится. Да ты что думаешь, — сейчас на меня не вешаются?
— И песни твои — сплошная импотенция, и стихи…
— Знаешь кто, ты? Ты… Ты… — шипел отец. — С твоим аттестатом тебя в кулинарный техникум не приняли, а я тебя в университет послал…
— Плохо сделал! — давилась ненавистью мать: иначе бы не знала, какое ты ничтожество вонючее. Сколько жоп ты вылизал, чтобы все свои значки лауреатские достать?! Скольких коллег продал? На скольких доносы настрочил. Сколько талантов загубил?
Детство Виктора кончилось в ту ночь. Ему было тогда 12 лет.
Внешне отец и мать относились друг к другу по — прежнему. Называли один другого «зайчиком» и «кисанькой». Умильно целовалсь. Ходили по концертам и выставкам. Но Виктору казалось, что они играют какую — то сюсюкающую и отталки вающую игру. И он презирал их настолько же, насколько любил. Его просто разломало надвое. Виктор и Анти-Виктор. Подросток и старик. Преданный сын и язвительный чужак. Он не разлюбил их — слишком был для этого нормальным и психически устойчивым мальчишкой. Но дом и родители потеряли для него ту подкорковую притягательность, какая только и превращает сожительство в семью.
Виктор стал груб, часто пах табаком. И ни затрещины отца, ни слезы матери не могли ничего изменить. Все, к чему он привык и что еще недавно было для него нормой и средой, потеряло свою ценность и авторитет.
Он начал хуже учиться: не потому, что запустил учебу или перестал что-то понимать — он еще с детства удивлял своими способностями, — а потому, что учиться хорошо ему стало стыдно. Он отталкивался от всего, что еще недавно играло важную роль в его жизни. Крушил идолы, занимался подростковым богоборчеством.
В шестнадцать Виктор увлекся гитарой. Почти сутками просиживал с ней, покуда совершщенно отчаявшаяся в единственном сыне мать не взяла ему учителя.
Потом связался с крутыми. По ночам пропадал. Время проводил в кругу таких же отброшенных центрифугой обстоятельств парней и девчонок, как и сам, и пел песни на стихи, которые сам же сочинил…
Потом, уже став взрослым, он понял, что по чувству и искренности писал их не хуже, а может быть, лучше чем трижды лауреат — отец.
И все-таки было в нем что — то такое, что отличало его и от тех, к кому он пристал. Вот и острижен так, словно вчера освободился, и одет, как они, и манеры крутого, а все равно даже там, в этой среде, он чувствовал себя как прибившийся к чужой стае…
Однажды, когда его прятелей замели, к ним в дом пришел молодой офицер милиции. Виктор был один.
— Поговорим? — спросил мент и невесело улыбнулся.
Виктор безразлично кивнул.
— Я знаю: ты в налете на склад не участвовал, но ты с ними, поэтому я здесь… Есть в этом доме что — то выпить? Вино или пиво? Водку пить не буду…
Виктор выпотрошил холодильник, выставил на стол батарею пивных бутылок, колбасу и сыры.
— Я ведь не очень чтобы милиционер… — Улыбнулся гость. — Я психолог… МГУ два года назад закончил…
Виктор молчал.
— В тебе что — то есть, парень. Знаешь, они сами подтверждают: ты среди них — белая ворона. Но вот говорят о тебе хорошо. Как-то уважительно. Это то, что называют иногда «харизмой», задатками лидера. Ты ведь не только на гитаре играл. Еще разговаривал с ними, делился. А они нутром чуяли: ты умнее, опытнее, не исключено — талантливее…
— Они сядут?
— Сядут, — сокрушенно мотнул головой молодой офицер. — Не могут не сесть: заслужили!
— А я?
— Что — ты? Что-ты? Ты сдашь экзамены на аттестат зрелости и пойдешь в вуз…
Офицер покачал головой, внезапно заговорил о другом:
— Я организовал студенческий кружок: для работы с трудновосптуемыми подростками. Ты смотри сколько их вокруг. Это же динамит, когда-нибудь взорвется. Хочешь примкнуть к саперам?…
И Виктор примкнул.
Сначала — осторожно: слишком свежи были еще рассказы о ментах, чья цель — надеть на свободного и гордого человека ошейник порядка и рабства…
Впрочем, и его личные контакты с ментами были тоже негативны: сержант, врезавший ему по ребрам, участковый из лимитчиков, звонивший отцу…
Но однажды с ним разобрались совсем другие — «трудновоспитуемые», состоявшие на учете в детской комнате милиции. Те с кем он взялся работать. На голову накинули чью-то куртку. Связали руки. И били. Крепко били…
— Мент! — слышал он. — Пес…
Ненависть давилась в нем вместе с кровью. Жизнь уходила с дыханием…
Уже потом, на больничной койке, он увидел перед собой расстроенное лицо начальнка отделения:
— Вот ты и стал нашим, парень. Давай-ка поезжай ты в Высшую школу милиции… Окрестили тебя в менты. Ты не думай, не так уж это плохо. Если б не они — я о настоящих говорю, о фанатах, — как тот, который тебя привел, джунгли вокруг были бы. Пещеры каменные, где людоеды правят…
Но Виктора ждало еще одно, куда более страшное испытание.
Это произошло уже после окончания Омской высшей школы милиции.
Афганистан!
Когда Руководство Управления в числе других решило послать туда и его, ни у кого не было сомнений: его-то родители все устроят! Как же…
Предположения были не лишены оснований.
Отец, действительно, не сказав ему ни слова, при всех регалиях отправился на прием к ответственному Секретарю Правления Союза Писателей, мать решила действовать через подруг…
Но, отвергнув родительскую ложь еще в детстве, Виктор не собирался смиряться с ней, став взрослым. Умыние отвертеться от всех передряг, послать вместо себя другого вызвало в нем отвращение…
Так он оказался в Афганистане. В чемодан с вещами он бросил том из «Библиотеки всемирной литературы» — «Стихи английского романтизма». Открыл он ее только потом, уже в госпитале.
Он хоронил товарищей, курил анашу, проклинал генералов и политиков, трясся от страха, шел в бой и ненавидел себя не меньше, чем моджахедов. Война поставила знак равенства между противниками, из освободителей сделала убийц, а из убийц — освободителей. А моджахедами там были каждый камень, каждый поворот, каждый не выросший шкет.
Раненного его привезли в Ташкент, а потом в Москву, в Центральный госпиталь МВД, на улицу Народного Ополчения. Там как в детстве, мамы водили по аллеям под деревьями своих повзрослевших мальчиков, потерявших зрение и заново учившихся ходить…
Туда, к нему тоже приходили родители, двоюродный брат. Но настоящей близости не было.
Другое дело «афганцы». Раненные пили водку, приводили девчонок, общались только друг с другом. Никого со стороны не пускали в свой тесный и горький круг…
Потом это прошло, но горечь осталась, как осадок, кото рый не смыть и не уничтожить ничем.
Он вернулся назад, в Региональное управление по организованной преступности, где ждало его подобие той войны, от которой ему было уже не уйти.
К тому времени отец слегка полинял, — песни его подзабы лись, лауреатские значки потеряли прежний блеск и ценность.
Однажды у него на столе Виктор увидел четверостишье:
«Нас долго Партия вела,
Но мы идти не пожелали,
Тогда сама она пошла,
Туда, куда ее послали…»
Сам ли он придумал эти строчки или откуда-то переписал, было неясно, но сомневаться не приходилось: тут чувствовались новые настроения…
А мать превратилась в томную и требовательную даму. Она рассуждала о безнравственности эпохи, жаловалась на бевременье и, целуя отца в большую плешь на макушке, сокрушалась:
— Виктор, такой умный и такой способный, стал всего лишь милиционером…
Израильский эмиссар при МВД Российской Федерации снова назначил аудиенцию Крончеру у себя дома.
Генерал все еще жил один, без семейства.
— Как успехи, капитан?
— Все в порядке…
Алекс пожал плечами, вспомнив драку в костромском ресторане, пьянку, и сцену в ванной, где его приводили в чувство Виктор и Анастасия…
— Отношения в Турбюро налаживаются?
Взгляд его и на этот раз был устремлен и на Крончера, и как бы сквозь него. И снова Алекс почувствовал себя под ним довольно неловко.
— Вполне нормальные.
Крончер коротко, как положено, отчитался о встрече в Костроме. Ему пришлось рассказать также о старинном свитке, который заполучил Панадис в качестве платы за операцию по пересадке почки…
Генерал слушал, не перебивая. Только один раз уточнил:
— А насчет партнеров убитого Ли? Молчок?
— Да. Панадис будто бы с ними незнаком.
— Дерьмо…
Алекс рассказал о любителе антиквариата, который посетил семью Гольдштейн вместе с Панадисом.
— Повидимому, речь идет о Бутрине, об убитом напарнике бакинца.
Генерал, ни о чем не спрашивая, подвинул к нему вазочки с орешками, но Алекс не притронулся.
— Я попытаюсь узнать у наших русских коллег… Если Панадис связан с «триадой», он мог сам заказать убийство своего напарника, — генерал вздохнул. — В любом случае вам ни за что нельзя действовать самостоятельно. При первом же опасном симптоме — свяжитесь со мной. Мы подключим главное российское управление по борьбе с организованной преступностью…
Алекс не нуждался в советах такого рода. Ему требовалась совершенно конкретная помощь.
— Я бы хотел, чтобы вы по своим каналам проверили вот это. — Он положил перед генералом исписанный на иврите лист бумаги. — Когда Гольдштейну делали пересадку почки, трансплантант доставили сначала самолетом из Ташкента в Москву, а потом уже дальше, в Таллинн. Вот дата… Возможно для китайцев — это узаконенный бизнес…
Генерал подвигал указательным пальцем.
— По тону китайских опровержений видно, что это не так… Я думаю, они в конце — концов, задействуют и свою полицию…
Крончер прочитал дальше:
— «Находились ли среди пассажиров самолета китайские граждане? Кто из экипажа мог иметь связи в интересующей нас среде?…» Хотелось бы получить ответы, как можно скорее.
Алекс поднялся: беседа подошла к концу.
Генерал тоже встал.
— Постараюсь, чтобы этому был дан ход уже сегодня.
Поздно вечером, дома, Виктора отловил майор Ловягин, старший опер Регионального Управления, выезжавший на место убийства Ли.
Это ему пришла в голову удачная мысль связать убийство Ли с торговлей человеческими органами для трансплантации.
— Чернышев! Наконец-то… — Он уже звонил несколько раз. Не мог застать. — Срочное задание начальства!..
— Они чего? Забыли, что я турбюро занят?
— Ты им это и скажи! Не мне! Записывай! — Он загремел в трубку. — «Немедленно заняться аэробусом рейса „Ташкент- Москва“»… Вот дата… Это за прошлый год.
— Ты даешь, Ловягин! Не хрена себе!
— Записываешь? — оборвал тот. — «Проверить, находились ли среди пассажиров на борту аэробуса китайские граждане?»
— Что еще?
— «Кто из экипажа может быть причастен к транспортировке внутренних органов из Китая?»
— Записал…
— Между прочим, вопросы передали прямым ходом из Министерства, у кого-то там очко играет…
Ловягин над ним явно глумился.
— Передохни. Дальше чуть легче, Чернышев… «Вместе с известным нам гр-ном Панадисом… Инициалы… В декабре прошлого года в город Кострому приезжал эксперт по и-у-да-и-ке… Язык сломаешь… Из Нижнего Новгорода…»
Виктор с силой сжал желваки. По всему было видно, что по задание предварительно никем не было проработано. «Прогулки фраеров…» Иначе бы фигурировала фамилия Бутрина, убийство которого расследовала Кострома…
Язвительный голос в трубке продолжил:
— …«Последний участвовал в приобретении у гр-ки Х., также проживающей в Костроме, ценной реликвии в виде древнего свитка Торы…»
«Сначала китайцы. Теперь Тора. Все ясно!»
Он уже догадался, откуда ветер.
«Израильский сыщик…»
— Все у тебя?
— Тут еще о медицинском центре «Милосердие-97»…
— Он меня и самого интересует…
— На словах велено передать: «Готовься лететь в Ташкент!»
Следующие два дня Чернышев в турбюро не появлялся. Был занят. Алекс провел их, шатаясь по Москев или в турбюро, просматривая проспекты во множестве, разбросанные по полкам. Иногда разговаривая с Анастасией. Все его попытки косвенно что-нибудь выведать ни к чему не привели.
Наконец, тот появился.
Скуластый, короткие волосы слегка припорошены снегом — он всегда ходил без шапки. Глаза замкнуты на тяжелый амбар ный замок. Как обычно уверенный в себе, бескомпромиссный.
Как-то по-особенному внимательно взглянул на Крончера.
Тот довольно уныло разглядывал гигантскую карту стран СНГ на стене, потом обратился к Виктору.
— Слушай, — сказал он, — есть новости…
Чернышев обидно не среагировал.
— Валяй…
Алекс уселся в кресло для посетителей, поднял ногу на ногу, — он ходил в мощных ботинках со стальными пластинами — и положил их перед носом Виктора на стол.
— Ты что, очумел? — взвинтился тот.
Крончер не понял причину.
— Почему же? Нисколько!..
У Виктора в глазах закипало бешенство. Этот израильский наглец ему уже порядком надоел. Сначала устроил бардак в кафе в Костроме, потом, как свинья, перепился с ментами, подкинул ему эту работенку через министерство, а теперь еще ведет себя вызывающе…
— Знаешь, с кем связан Панадис?..
— С кем? — мгновенно взвился Виктор.
— О кей. Я отвечу, но при одном условии…
— Никаких условий, мудила! Еще ты мне их будешь ставить…
— А что это «мудила»? Производное от «мутило?»
Виктор посмотрел на него с подозрением, убедился, что никакой подковырки в вопросе нет и скверно ухмыльнулся.
— Ладно, что за условие?
— Если ты сейчас поедешь куда-то, то я еду с тобой…
Виктор шарахнул ногой по ножке стола:
— Черт с тобой…
По идиотскому замыслу организаторов международной комбинации, расшифровка участников не была двустронней. Он, Чернышев, и Анастасия, знали, что работают с полицейским, а тому легендировали брата и его больную сестру, гидов, заинтересованных в пересадке почки…
— Убитый китаец был связан с кем-то, кто привозил ему трансплантанты из Ташкента…
— Откуда ты знаешь?
— Я обязан тебе отвечать?… — посмотрел на него Алекс с усмешкой.
Он снова озадачил Виктора. Этот малый вообще себя странно ведет. Что они, — все такие — эти израильтяне?…
Анастасия вышла, не желая участвовать в пикировке.
— Как дела у нее? — Крончер мотнул головой вслед.
Виктор бросил на него цепкий взгляд.
— Спроси сам… Чего ко мне обращаешься?
Анастасия вернулась с бутылкой из под «колы», в ней была вода. Принялась поливать герань на окнах.
Крончер исподтишка взглянул в ее сторону. После Костромы, она вовсе не обращала на него внимания.
— Если ты имеешь в виду Нижний Новгород, как планировали, процедил Виктор. — то я туда не собираюсь…
— У тебя вдруг изменились планы? — в голосе Алекса проскользнула ирония. Чем больше он к ним приглядывался, тем больше убеждался, что на брата с сестрой мало походят.
— Угадал, — деловито откашлялся Виктор. — Нам предложили для ознакомления новый регион.
— Далеко?
— В Центральной Азии.
— Ташкент?!
У него исчезли последние сомнения в том, кем являются в действительности его напарники.
— Угадал.
Два дня, проведенные Виктором в архиве международного аэропорта «Шереметьево» с ментами московской воздушки принесли результат. Указанным Чернышеву рейсом в Москву действительно прилетел пассажир с китайской фамилией.
Его опекал в самолете один из членов экипажа. Чернышев еще не знал, кто он. Было известно, что этого человека часто видели под Ташкентом — в Янги-Юле.
Они помолчали. Каждый занимался своим делом. Виктор что — то записывал в блокнот. Алекс разглядывал карты новых азиатских республик.
— Интересные ведь места, а?!
Виктор сделал вид, что не понимает.
— Сестра поедет тоже? — демонстрируя равнодушие, втянул в себя носом воздух Алекс. Они, наверное, принимали его за идиота, который всему верит.
— Почему ж нет? — небрежно спросил Виктор.
— Я так и понял. Когда выезжать?
— А чего рассиживать-то?! Я думаю, завтра. Билеты и визы я беру на себя…
Ташкент встретил мелким накрапывающим дождем. Туман оседал. Над взлетными полосами поднимались испарения.
Паспортный контроль прошли быстро, без проблем. Но расп роститься с аэропортом также быстро не пришлось.
Вдоль главного здания тянулись аллеи. Чернышев привел невыразительному мрачноватому строению. Судя по вывеске тут размешалось Линейное отделение милиции, обслуживав шее аэропорт.
— Тут у меня знакомый… — буркнул Виктор, — посиди те…
Анастасия пожала плечами.
— Полезные знакомства, — хмыкнул Алекс.
— Постараюсь недолго…
Алекс и Анастасия уселись на деревяные неудобные скамейки: их ставили теперь во всех аэропортах и вокзалах мира, чтобы пассажиры, не дай Б-г, не укладывались на них спать.
Чернышев прошел мимо дежурной части, сделал несколько полувиражей в глубине помещения, наконец, найдя указатель размещения начальства, подался по длинному коридору.
Алекс с Анастасией остались сидеть на скамейке. Пока Алекс решал, с чего начать разговор, она, зевнув, стала задавать ему вопросы сама.
— Семья из России? — лениво спросила Анастасия.
— Родители…
— А ты? Родился в Израиле?
— Да, я — сабра, — ответил он.
— А что это значит?
— Цветок кактуса…
— Чего? — она не поняла.
— Кактус ведь снаружи колючий, не тронь! А цветы — нежные. Так нас, урожецев Израиля, называют. Характер колючий, но это только внешнее. Если доберешься внутрь, под колючки, до сути…
— И долго добираться? — она явно насмехалась над ним.
Алекс отшвырнул ногой в тяжелом ботинке пустую банку из-под «колы», пожал плечами.
— Но ты же еврей, нет?
— Да. Но еще — израильтянин…
— А в чем разница? — усмехнулась она.
— Я, среди своих. Как все. Не чужой.
Ей было странно слышать. Ему — не менее странно объяснять. Все ведь казалось каждому таким само собой разумеющимся…
— Ты бывала за границей?
— Да. В Англии, во Франции… В Чехословакии. Я много ездила.
— Как туристка?
— Нет, — мотнула она головой, — я мастер спорта по конному спорту…
Самое яркое воспоминание детства: гудящий, переполненный ипподром, непохожая ни на какую другую, заполнившая трибуну, яркая возбужденная толпа, стартовый колокол…
«И лошади, лошади…»
А первый впереди, на «Дункане», ее отец…
Трибуна дышит! Поднимается, когда всадники скрываются за поворотом. Садится, когда лошади впереди. Снова срывается с места навстречу приближающейся кавалькаде…
Она, Настенька, на руках у мамы, тоже наездницы, мастера спорта…
Диктор гудит утробным голосом что-то непонятное. Половины слов не слышно…
— … Мастер спорта Сергей Гончаров… На коне «Дункан»…
В конюшне они кормят «Дункана» сухариками… Отец сажает Настю в седло.
Отец на десять лет старше матери. Когда они поженились, ему уже стукнуло тридцать. И всю спортивную карьеру матери он был рядом.
Родители были труженниками. Тренировки, выводки. Зимой — в крытом помещении, летом — на ипподроме. Постоянный уход за лошадью, большим четвероногим членом семьи. А болезни? Ночные бдения на конюшне? И все — на скрываемом от окружающих, а в особенности от животного пределе, все — на напряге. Не выпотрошишься весь, не добьешься результатов! А не будет побед — ни медали тебе, ни награды, ни славы, ни заграницы.
Не то, что бы тебя вышвырнул кто — то за это: просто перестанут тобой интересоваться, и ты уже никто.
Ноль. Серость. Аутсайдер…
Главное быть первой. Не в середине, а впереди. Тогда — все под силу, а удача, как собачонка, послушно бегает где — то неподалеку.
Настю начали тренировать, когда ей не исполнилось и трех. Посадили на коня, повели по кругу…
Сначала это доставляло только удовольствие. Но чем дальше, тем больше становилось работой. Трудом. Каторгой. Той, какую ненавидишь, но боишься в этом признаться…
Отец и мать выбиваются из сил, а ты?
Поездка с родителями в Англию. Соревнования по стипл-чейзу. Лондон. Музей восковых фигур. Раскачивающаяся нога женщи ны, утопленной убийцем-мужем в ванной… Корона на подушке с узорными вензелями в Тауэре…
Хочешь чего — то добиться в жизни? Ездить на чемпионаты, повидать мир? Понавезти добра? Борись, выкладывпйся!
Упирайся! Иначе — быть тебе рядовым инженером, медсестрой, училкой…
Конь вывихнул ногу… Дом — в трауре. Тихие, чтобы не впугнуть птицу-удачу — голоса. Осторожные кивки и обращенные к небу взоры: надежда! Семья не то, чтобы религиозна, сплошные суеверия. Под лестницей не пройди, что-нибудь забыл дома — не возвращайся, пожелал вслух — по дереву постучи. И, желательно, снизу…
Книги? О конном спорте. О соревнованиях, первенствах, достижениях.
Фильмы? Герои и супермены. Все остальное — хлябь. Болото.
Хочешь застрять — застревай! Но не мы! Мы из тех, кто не сдастся. Из тех, кто через все трудности пройдет и себя жалеть не станет.
Сколько ей было, когда она получила первый юношеский разряд на выездке? Одинадцать?
Родители гордились ею. Она была крепкой, гибкой, спортив вной. Не то что ее старшая сестра — кваша флегматичная, больше всего на свете любившая кошек и собак.
Дальше — больше. Мастер спорта по конному спорту. Член российской команды. Приглашение выступить в Англии. В Нью- Маркете…
Спорт закончился внезапно и окончательно, как прерван ный сон.
В шестнадцать она жестоко простудилась, схватила воспаление легких, а потом — туберкулез. И пошли к свиньям все напряги и все старания.
Когда болезнь прошла, оказалось, что время утеряно.
Даже школа, которая прежде где надо и не надо трубила о своей ученице — чемпионке, показала свое новое лицо.
Наступили будни: суровые, и безрадостные. Теперь, чтобы настичь одноклассников, ей надо было прилагать вдвое, а то и втрое больше усилий. Анастасия была самолюбива и первые неудачи ранили больно и жестоко.
Оказалось, в жизни бывают не только удачи и везения. Куда чаще отчаянье и самоедство.
В семье ее не то что бы стали меньше любить — перевели в разряд неудачниц. И все в ней кричало, все бунтовало…
И вот тогда появились совсем другие книжки и фильмы, друзья и интересы. Ей надо было себя не только утвердить — заново найти.
Влиться в струю «новых русских», как стали называть — теперешних хозяев жизни, сменивших «номенклатуру», ей не светило. Да она и не была на это нацелена. Опускаться же на дно жизни не хотелось: слишком была сильна в ней чисто спортивная закваска: «Я преодолею, я добьюсь!»
Жесткий каркас упрямства и воли требовал выхода, и она нашла его неожиданно и там, куда причаливать свою лодку ни когда не думала.
На конюшне, куда она продолжала приходить, познакомилась с ребятами из Полка конной милиции. Эти смотрели на нее с любопытством и восхищением: мастер по конному спорту…
Однажды познакомиться с ней приехал заместитель командира полка, сам тоже спортсмен — конник…
Весной с новыми друзьями она уже патрулировала верхом в зоне отдыха «Тропарево». Под обрывом, внизу, жарили шашлыки. По другую сторону виднелись сцена и пруд, вверх к конникам долетал острый запах жареного.
Ее поставили в график.
Через месяц-другой она стала смотреть на эти дежурства не как на случайное баловство или увлечение, а как на возмож ную цель.
Дома были ошарашены. Настя заявила, что хочет работать в милиции и всерьез принялась готовиться к экзаменам в Юридический институт МВД.
Занятия походили на тренировки. Экзамены — на чемпионат мира, где без медали нельзя было обойтись.
Родители молчали. У них уже был неудачный опыт со старшей дочерью, которая вопреки их советам подалась в логопеды. Специальность, оказалась хоть и редкой, но нужной, дающей возможность заниматься частной практикой.
В институте, на одном из дежурств, одетая в милицейскую форму, в бронежилете, поверх куртки, она обратила на себя внимание инструктора по вождению. Парень — тоже спортсмен, стал впоследствии ее мужем.
Вобщем, он был неплохой малый. Подрабатывал каскадером на «Мосфильме». Несколько раз ломал ребра. Горел…
Весельчак, умеющий выпить и потанцевать, и не очень тужить в жизни.
С ним было легко. Красиво. Прочно.
Потом обнаружилось: что-то во всем этом не то. Что-то фальшивило, резало ухо. Может быть, это было связано с разочарованием в интимной жизни.
Свадьба не только не покончила со всем этим, но наоборот, выпятила еще больше. Все чаще Анастасия слышала:
— Ты — чурбан в постели, пойди к врачу и проверься…
Она пыталась притворяться, но и это ничего не дало. По — видимому, она так запоздала в любви и сексе — до знакомства с будущем мужем она была девственницей, — что приняла желан ное за действительное.
— Попробуй с другими, — подсказала сестра, — Смотришь, наберешься опыта…
Но Анастасия была слишком цельной, слишком требовательной к себе. Теперь в свободное время, которого оставалось не так уж много, она все чаще приходила в Полк, На четвертом курсе Анастасию, по ее просьбе, направили туда на практику.
Дома это, кстати, не принесло ни облегчения, ни мира.
А потом случилось то, что, наверное, не могло не случиться: вернувшись не во время днем с работы, Анастасия застала мужа в постели со своей лучшей, со школы еще, подружкой.
Она не заплакала, не стала устраивать скандал. Просто ушла.
Муж крикнул ей вслед:
— Слышишь, Ноннка стонет от удовольствия, а ты… Как бревно с конюшни…
Начальника розыска ташкентской воздушки звали Марс. Как римского Бога Войны.
Завидев Чернышева в дверях, Марс поднялся из-за стола, пошел навстречу. В лице его не дрогнул ни один мускул, ничего не изменилось. Как и положено Богу Войны, лицо было из абсолютно непроницаемых для посторонних. Бесстрастный, медлительно — спокойный индеец. Скрытая усмешка в глазах. В верхней челюсти несколько блатных фикс — следы жестоких драк за лидерство среди пацанов в районе Алайского базара.
Неторопливым, внимательным взглядом он оглядел Виктора, обнял. Они еще постояли посреди кабинета, молча, не отпуская друг друга.
Каждый знал: другой в эту секунду вспоминает 15 Пехотную дивизию, горящие бронетранспортеры, жестокий бой у Трех мостов в провинции Гильменд…
— У тебя есть, что выпить, Марс?
Тот взглянул на Виктора, шагнул к сейфу. Из ящика появилась бутылка французского «Наполеона». Марс взял стоявшие на тумбочке пиалы, осторожно разлил коньяк. В столе нашлась коробка шоколадных конфет, Марс сорвал с нее ленту.
Выпили, не чокаясь.
— Чтобы земля была им пухом…
Марс посмотрел на телефон.
— Я просил дежурного ни с кем пока не соединять. Но скоро начнут звонить… — Он вернулся за стол. — Тебе нужен адрес члена экипажа, который помогает китайцам? Мне звонили из министерства, я уже подготовил… Это стюард — Мустафа Раджабов…
— Отлично. Теперь мне надо выйти на китайца, который ведет с ним дела…
Начальник угрозыска кивнул:
— Попробуем…
Он снял трубку и набрал номер. Движения у него были литые, неспешные, но тяжеловесности в них не было и в помине. Одна лишь внутрення сила, что гнет не пятаки — чужую волю.
Виктор подумал: интересно, как там с ним начальству?
От одного его взгляда окаменеть можно: ты — кролик. Он — удав…
— Хурсан? — неторопливо спросил Марс в трубку. — Узнал? Да, я! Спокойней — спокойней ничего не случилось!..
Виктор хмыкнул: любопытно, как себя сейчас чувствует этот Хурсан после того, как ему позвонил сам Марс…
Разговор шел неспешно.
— Как ты? Как семья? Жена? Дети?
Начальник угрозыска поправил у уха телефонную трубку.
— Как настроение? Совсем меня забыл… Ничего, случается…
Бывает сверхплотность в веществе, но бывает и во взгляде, констатировал Виктор.
— Мы тут со старым другом сидим, коньяк попиваем… — Марс оглянулся, посмотрел на Виктора тяжеловатым взглядом. Подмигнул.
Так, наверное, всесильный шах говорит со своим слугой. И тот благодарит и кланяется ему до дрожи в ногах, хотя шах его почти не замечает.
Дрожит, потому что не знает, что в действительности тот задумал? Чем обернутся слова Всемилостливейшего?! Не зря же он вспомнил и позвонил ничтожнейшему из рабов своих…
Время тянулось, как лапша, которую десятки раз раскатывают на Востоке, пока та не порвется. А когда порвется, снова скатывают и раскатывают. «Дунганская лапша…»
Марс сверкнул золотой коронкой, кивнул Виктору на пачку сигарет на столе — будешь? Нет? Ну, ладно тогда уж прости, он покурит один…
Он прикурил, зажал в зубах сигарету.
— Я рад за тебя. Здоровье семьи — это самое важное. Важнее не может быть…
Виктор незаметно поглядел на часы: прошло уже пятнадцать минут.
Марс и не думал спешить.
Только искусный собеседник, выросший здесь, точно ощущает границу вежливости, после которой уместно обратиться с просьбой не только неожиданной, но и весьма деликатной.
Восточная неторопливая манера вести дела. Мощная хватка в сочетании с внешней обходительностью и приятельством.
Виктор этой границу не чувствовал. Он снова взглянул на часы. Марс демонстрировал Хурсану свое полное расположение. Выслушивал уважительно, не перебивая. Не торопил и не напоминал о времени…
«И впрямь, удав…»
Такому человеку никого и просить ни о чем не надо. Его самого попросят, чтобы он попросил…
А тот достал новую сигарету, затянулся. Терпеливо выжидал момент для предложения, от которого собеседник уже не сможет отказаться.
— Младший твой, наверное, уже в школу пошел, Хурсан…
Вот уже почти сорок минут сидел Виктор в кабинете у этого человека и старался взять в толк, где связь между тем флегматичным советникам-«мушеваром», которого он знал в Афганистане и этим бесстрастным золотозубым колоссом, сидящим перед ним, который, казалось, придавит и не обратит ванимания, что наступил на кого-то. Ну, может, поднимет ногу и посмотрит: кто это там?
— Я тебе верю…
Начальник розыска слегка отвел трубку от уха, и до слуха Виктора донесся голос того, с кем он разговоривал.
На другом конце провода находился такой же Марс — крепкий медлительный политик, только принадлежащий к криминальной структуре. Он, должно быть, с самого начала ломал голову — во что ему обойдется благоволение сиятельного мента.
— Мне нужен адрес китайца, — бросил, наконец, Марс.
После долгой паузы из микрофона донесслось обдуманное:
— Какого, Марс- муаллим? — Он прибавил к его имени уважительное «учитель».
— Того, кто иногда встречается с твоим стюардом с Мустафой. Пишу…Он прижал трубку плечом, чтобы освободить руку.
На том конце провода снова надолго замолчали, по- видимому, взвешивали, с кем опаснее ссориться, с китайцем-мафиози из «триады» или с могущественным начальником розыска воздушки…
Последний перетянул. В его руках были связи со всеми, кто пользовался аэропортом «Ташкент» — министрами, бизнесменами, рэкетирами, политиками… Не говоря уже о ментах и бандитах.
— Пиши. Янги-Юль, улица… дом… Спросить Ченя.
— Спасибо, — Марс не стал больше тянуть. — Можешь звонить мне. Телефон знаешь. — Он уже клал трубку.
Марс сделал знак глазами Виктору: все в порядке…
Едва он кончил говорить, телефон тут же залился звоном. Кто-то пробивался почти час и не мог дозвониться. Б-г знает, что там произошло… Взятие заложника? Захват самолета?
Прежде, чем поднять трубку, Марс снова сверкнул фиксой в верхней челюсти…
— Ну, кореш, доволен?
Виктор благодарно кивнул:
— Если будешь в Москве…
— Может когда-нибудь… Теперь это заграница… — покачал насмешливо головой индеец.
Он встал из — за стола, вновь обнялся с Виктором и похлопал его по плечам:
— Будь осторожнее… В наших краях все может случить ся… Дать пистолет? У меня тут есть нетабельный «макаров».. Нигде не значится…
В ответ Виктор отрицательно покачал головой.
— Я — за границей, Марс. Если что, тебе придется выручать меня из тюрьмы.
Бывший советник афганского коммунистического режима озадаченно развел руками: ты выбираешь сам, говорил весь его вид. Мое дело было предложить, твое — отказаться.
Марс поднял трубку — погрузился в беспросвет мелких и больших хлопот начальника розыска низового подразделения.
Виктор вышел из кабинета, по коридору, мимо дежурного, прошел к выходу.
Дождик закончился. Было по весеннему тепло. Где-то поблизости шел на посадку турбовинтовой лайнер. Казалось, гудит огромный сварочный аппарат.
Мимо прошли оперативники воздушки — похожие внешне на таксистов. Те же варенки, кроссовки, куртки, та же независимая манера держаться…
Отерев липкий пот с шеи, Виктор нашел скамейку, где оставил Анастасию и Алекса. Те оживленно болтали.
— Ладно, — состроил он строгую мину, — хватит трепаться — начинаем действовать. Следующий пункт — Янги-Юль…
До небольшого городка под Ташкентом — Янги-Юля можно было добраться поездом и автобусом. Чернышев выбрал автобус.
Ехать пришлось недолго. Вокруг шоссе простирались поля.
Алекс посматривал по сторонам. Анастасия молчала. Чернышев откровенно спал.
Городок оказался небольшим, скучноватым. Невысокие дома, разбитый асфальт. Размоченная дождем глина по обочинам.
Рядом со скромной автостанцией висел выцветший плакатик, оставшийся еще с прошлых времен:
«Золотые руки создают белое золото!»
Трехэтажная гостиница располагалась в самом центре Янги- Юля, такая же безликая и непритязательная, как и все вокруг.
Администратор — молодая крупных габаритов матрона с косой, уложенной венком поверх головы — сидела за маленьким окошком в просторном пустом коридоре, который язык не поворачивался назвать «холлом».
— Хуш келибсыз. Добро пожаловать… — Подошедшего к окошку Чернышева она встретила не очень профессиональной, но искренней улыбкой.
— Надолго к нам?
— Еще не решили. Пока заплатим за сутки.
— Как вы хотели бы расположиться? В двух номерах? В трех?
— В двух. Это моя сестра. У нее будет отдельный номер, а мы, мужчины, вместе…
Комнаты оказались рядом, на первом этаже. По скромности убранства они могли сойти за монашеские кельи. Железные кровати, застиранное постельное белье. Стол, тумбочка. Репродуктор…
Окна выходили во двор. Где-то поблизости слышался смех. На низкой завалинке? У соседей?
Чернышев осмотрел запоры на окнах.
— В номерах ничего не оставлять. Я не удивлюсь, если к нам залезут сразу, едва мы уйдем…
Он еще раз подозрительно оглядел запоры на окне. Потом выглянул в коридор.
— Если нам тут ночевать, надо, чтобы они поставили третью кровать. Настю одну оставлять нельзя… — покачал он головой.
— Я могу перейти в номер Насти, — предложил Алекс.
— Нет, останемся тут все трое.
Когда они проходили пустым коридором, заменявшим отелю холл, администраторши уже не было. Молоденькая, в цветных штанах, узбечка водила по полу мокрой тряпкой на швабре…
День заканчивался. Тянуло холодком.
Дом был, как все по соседству. С высоким дувалом, железными воротами, выкрашенными в ярко-голубой цвет. По краске гвоздем чья-то рука процарапала арабские буквы. Скорее всего, он принадлежал прежде крымским татарам или туркам- месхитинцам, покинувшим здешние места.
Улица вокруг была пуста, если не считать нескольких узбекских пацанов, занятых игрой.
Чернышев качнул створки — они оказались закрытыми. Подождал. Потом несколько раз с силой ударил рукой по железу. Ответом было молчание.
Он застучал снова. И снова — тот же эффект. Виктор уже подумывал о том, не двинуть ли чем покрепче.
— Погоди, — остановила Анастасия. — Идут.
Калитку открыла старуха — китаянка. Маленькая, плоская, чистенькая с длинной серой от седин косой позади; на ней было длинное платье и деревянные башмаки.
Чернышев качнул головой, показав, что разговор недля посторонних ушей, и они не могут его вести в виду всей улицы.
Старуха молча отстранилась.
Все трое прошли за ворота. Дворик кончался ступеньками на террасу скрытого за деревьями дома.
— Что надо? — с сильным акцентом спросила старуха.
— Ченя, — просительно ответил Виктор.
— Кто такие? — последовал еще более бесцеремонный вопрос.
— Прилетели из Москвы, — кивнул Виктор на Анастасию. — Из-за нее. Специально…
— Зачем Ченя?
Чернышев взглянул в сторону дома за деревьями.
Старуха не собиралась приглашать их внутрь.
— Моя сестра больная, — Чернышев снова показал на Анастасию, — она устала. Тяжелый перелет.
— Что с ней? — старуха, прищурившись, приглядывалась к незванным посетителям.
— Почки, — глубоко вздохнул Виктор.
Анастасия стояла, уставившись в землю.
— Мы уверены: Чень сможет помочь…
— Кто сказал, что он может помочь? — не унималась старуха.
— Доктор. Он работает с профессором из-за границы, — Виктор подстраивался невольно под старухину лексику.
— Какой профессор? Что он сказал?
— Нам ничего не жалко… — Виктор старался уйти от прямого ответа. Любые деньги дадим… Речь ведь о жизни идет… Молодая еще…
Старуха подслеповатым, но быстрым взглядом перебегала с одного на другого. Казалось, где-то там, внутри ее седой головы, четко работал детектор лжи.
— Зайдите…
Они поднялись на крыльцо. Прошли вслед за старухой в небольшую, чисто прибранную комнату. На полках вокруг повсюду стояли большие и маленькие керамические тарелочки и сосуды. На столе — деревянная доска с тестом и скалка, в углу — на маленьком треножнике в дымке ароматных палочек фарфоровые фигурки божков.
В носу защекотало от странного, незнакомого и тревожащего запаха.
Вот сколько лет не будут они жить вдали, — мелькнуло в голове Виктора, — все равно воссоздадут свой Китай в миниатюре вокруг себя…
Позади снова негромко хлопнули ворота, которые старуха успела за ними закрыть. Стало понятно, почему старуха не сразу пригласила их в дом. Кто-то, кто был у нее, когда они пришли, невидимый прошел под деревьями к воротам.
Здесь не афишировали свои связи. И старались не обращать на себя внимание. Тем более, если речь шла о гостях, прибывших издалека.
— Садитесь, где стоите… Такая молодая, — путанной скороговоркой произнесла старуха, — жить нада…
— Ты права, мать, — вздохнул Виктор, — когда спа сать надо, люди на все готовы… Чень один может помочь!
— Не знаю, где он, — снова прищурилась старуха. — Услышу — передам…
Ничего определенного. С одной стороны, обещание, с дру гой — просто удобная отговорка.
— Спасибо, мать, — Виктор вытащил из внутреннего кармана куртки бумажник, не спеша отсчитал несколько двадцати долларовых купюр.
Старуха наблюдала за ним молча, с подчеркнутым безразличием. Из такой ничего и клещами не вытянешь.
— Мы будем ждать его два дня здесь, — теперь он уже намеренно подражал ее манеое разговаривать. — В гостинице. Пусть найдет нас. Мы пошли.
Китаянка даже не кивнула.
Слышала ли она?
Старуха смотрела вслед неожиданным гостямй долгим немигающим взглядом. Так, наверное, глядел бы на них один из ее многочисленных фарфоровых божков. Они вышли из ворот со странным чувством: словно побывали на другой планете.
— А может, он там внутри сидел и все слышал? — вдруг спросил Алекс, когда они отошли метров на пятьдесят от дома.
Виктор дернулся и глянул на него бешенными глазами.
— Может быть… Ты готов пойти поискать?…
— А почему бы и нет? — колко усмехнулся Крончер.
— Потому что ты гид, а не полицейский, — гаркнул на него Виктор, — и к тому же достаточно наглый…
Тот не ответил.
Пешком, думая каждый о своем, они возвратились в гостиницу.
Приближались сумерки. Где- то недалеко надрывно пел муэдзин. В гостинице было по-прежнему тихо и пусто.
Невидимая женщина под окном объясняла кому-то на русском:
— «Че? Че?» Потому что харом это — нечистое! Когда режешь курицу, надо вытащить язык и держать левой рукой в клюве, а большим пальцем придерживать шею… Если язык провалился внутрь, значит харом!
Вокруг в окнах бетонных коробок — домов зажигались огни.
— Почему так здесь все уныло? — поморщился Алекс.
— Ты хотел бы, чтобы здесь были небоскребы с барами и фешенебельными магазинами на первых этажах? — язвительно прозвучал голос Анастасии.
— Зачем? — удивился Крончер, — ведь чем-то можно было один дом от другого отличить? Хоть цветом! Что стоит бетон выкрасить? Или угол скруглить?
— Раньше хоть дома тут цветом и не отличались, а люди жили лучше, зло бросил Виктор. — И в рэкетиры не записывались…
— Ты прав, — в том же ключе продолжила Анастасия. — даже в лагерях, и то было чем брюхо набить. Хоть баландой. И тоже рекетиров не было. Хорошо! Одни- зеки, другие — конвойные… Порядок!
— Из личного опыта?! — иронически отозвался Виктор.
— Ну, почему ж?! Из дедушкиного. Он у меня десять лет в лагерях отбарабанил…
Алекс бросил удивленный взгляд сначала на Анастасию, а потом на Виктора. И здесь тоже политика лезла из всех щелей, и спрятаться от нее было, увы, некуда….
Вечер в гостинице был скучен, как гриппозный сон.
Крончер включил маленький радиоприемник на тумбочке — там передавали обзор на узбекском…
Легли спать рано, Виктор разделил ночь на три смены.
— Раньше на Руси их называли «стражами». Предутренняя, третья считалась самой серьезной…
— Я беру ее себе, — сразу вызвался Крончер.
— Третья — моя, — решительно отрезал Виктор.
Вторая досталась Алексу, и он уже с утра взвыл:
— Это хуже тюрьмы… Давайте резделимся: полдня я сижу и жду, полдня ты, — сказал он Виктору. — А вечером вместе. Так хоть окрестности разглядим.
— На Бухару в бинокль посмотришь, — усмехнулся Виктор. Но тем не менее согласился.
— Черт с тобой: я сторожу вторую половину дня, а вы — первую. Делите между собой, как желаете… Я пошел. Желаю приятно провести время… Ты как, Анастасия?
— Я с тобой. Пройдусь по магазинам…
Ни в какие магазины Анастасия не попала. Не сговариваясь, отправились на почту: первым делом надо было доложиться начальству.
Новое кирпичное здание междугородней располагалось недалеко от базара. Желающих звонить было немного, все местные. Разговоры заказывали тоже на небольшие расстояния — Ташкент, Маргелан, Джизак…
Телефонистка принимала заказы и сама дозванивалась до абонентов:
— Чирчик, вторая кабина…
— Возьмите Джизак. Кто заказывал?
На Виктора и Анастасию с их заказом она бросила любопытствующий взгляд. Международные разговоры теперь случались здесь не так часто. Со столицей соседнего государства связывались через Ташкент…
— Скоро дадите Москву?
— В течение часа.
— А если срочно?
— Сейчас спрошу Ташкент…
Анастасия взглянула на часы.
— Я думаю, ты отчитаешься за обоих. Я пошла.
— Вот так! Все на старшего брата…
— Ты выдюжишь. Вон ты какой. Встретимся в гостинице…
Москву дали минут через сорок.
Когда его вызвали, Виктор плотно прикрыл за собой дверь.
Внутри нельзя было продохнуть: пыль, спертый воздух. Помещение не вентилировалось.
— Говорит Виктор… — доложил он. — Племяш. Мы в Янги — Юле, час езды от Ташкента. В гостинице. Здоровье сестры удовлетворительное.
На том конце провода некоторое время соображали. Звонок, а, главное, форма обращения застали врасплох. Наконец, поняли, что к чему…
— Слушаю тебя, племяш…
— Друзья обещали, что свяжут нас с кем следует. Мы решили остаться здесь на два дня. Подождать. Дальше решим, что делать.
— Смотри. На месте виднее… — Дядя в Москве совсем пришел в себя. — Свяжемся с Ташкентом. Нам обещали содействие…
Пыль щекотала в носу. Виктор дотронулся пальцем до переносицы, чтобы не расчихаться.
— Сейчас мы ждем гостя. Может, появится…
— Вполне возможно. Будь осторожен, береги сестру…
Ничего толкового за три тысячи километров от этих мест в Москве предложить не могли.
— Понял…
Виктор повесил трубку, подошел к телефонистке.
Расплатился. Она вручила квитанцию.
— Автоматическая связь с Ташкентом работает?
— Попробуйте…
Напротив дверей висело два телефона-автомата, работавшие от удара кулака.
Чернышев набрал номер. На этот раз — воздушки в Ташкенте. Для верности двинул еще сбоку по аппаратной коробке. Это дало результат.
— Алло, Марс?
— Да, — как дверца стального сейфа придавил невидимого собеседника голос откликнувшегося.
— Это я, Виктор. Мы- в Янги-Юле.
Но дверца стального сейфа словно держалась на упругой пружине, теперь ее вес почти не чувствовался.
— Есть новости?
— Мы ждем гостя.
— Хорошо, что позвонил. На твоего гостя пришла бумага из «Интерпола».
— Известно, кто он в действительности?
— Нет, у него куча паспортов… Ты надолго решил остаться?
— Пробудем здесь два дня. Не знаю, увижу ли его.
— Увидишь. Он в тебе заинтересован не меньше, чем ты в нем. Почки в морозилку не положишь, как я понимаю. Дорог каждый час. А у него оборвалась цепочка…
— Я вижу, тебя тоже задействовали…
— Да, я же отвечаю за воздух, и транспортировка идет по воздуху. Ночью в Янги-Юль направили оперативную группу. Правда, по другому делу. Но ты можешь обратиться к ним за помощью… Я предупрежу командира группы…
— Думаю, обойдется.
— Будь осторожен. Может зря не взял мой подарок?
Виктор хмыкнул:
— Ты даже не представляешь, как я рад, что сообразил отказаться. Не знаю насчет Ченя, а уж меня оперативная группа запросто постаралась бы уложить…
Он перекусил на базаре в корейской чайной чем-то остро наперченным, с непривычным названием… «Кукси»? В качестве приправы тоже было национальное блюдо — мелко натертая длинная корейская морковь, нашинкованная проперченная капуста…
Виктор возвратился в гостиницу около двух. Коллеги были на месте. Он бросил на них косой взгляд.
Худой смуглый парень со смазливым лицом и похожими на чернослив глазами, а рядом крепко сбитая шатенка с пламенеющей медью волос.
«„Твикс“ — сладкая парочка»…
Вот и одета во все импортное — ничего отечественного, и держится дай Б-г каждой, а все же сразу заметишь: она — здешняя, а он иностранец.
В чем тут дело?!
— Держите, — Чернышев на всякий случай прихватил для них на базаре пару свежих, еще горячих лепешек домашней выпечки.
— Спасибо, — Крончер с хода разломал лепешку, предложил Анастасии. А кафе тут тоже есть?
— Да. У базара.
— Пойдешь? — Он обернлся к Анастасии.
«Уже на „ты“ перешли…» — В душе у Виктора шевельнулось ревнивое чувство.
— Пожалуй.
Он поднялся, чтобы запереть за ними дверь.
Попытался читать ташкентскую газету на русском, принесенную Анастасией, но не смог: напомнила такую же, но, советскую, прежних времен. Тот же пафос, наигранная бодрость и изрядная порция лести в адрес руководства.
Он даже не заметил как закрыл глаза. Но дрема была чуткой: услышав осторожные шаги в коридоре, он вздрогнул, уставился на дверь.
Кто-то сначала осторожно надавил на нее, потом, убедившись, что дверь закрыта, отказался от первоначального плана.
Раздался короткий энергичный стук.
— Кто? — как можно более непринужденней спросил Чернышев, поднимаясь.
— Чень…
— Сейчас!
Чернышев повернул ключ в замке, сразу и широко открыл дверь. Китаец был его роста, широкоплечий, без малейшего следа растительности на лице.
Секунду- другую они рассматривали друг друга.
У Ченя оказались жесткие, с синеватым отливом, короткие волосы, тонкие, решительно сжатые губы. Скулы прикрывали большие темные очки.
Одеждой он напоминал банковского служащего где-нибудь на Новом Арбате, в Москве: все в приточку, швы стрелкой, тонкий галстук. Но, если это и был служащий, то работавший в азиатском, а не в российском банке. Во всем его облике не было и намека на легкую небрежность. И цвета — чуть ярче.
— Входите, пожалуйста…
Гость хмыкнул в ответ, но прошел в номер.
Движения выдавали в нем знатока восточных единоборств: мягкий стремительный шаг боевой птицы…
«Цапля ловит рыбу…» — Виктор вспомнил название известной позы тхаэквондо.
Китаец обвел номер быстрым, цепким взглядом. Так мгновенно осматривается спецназовец, штурмующий дом, подвал, самолет…
По диагонали и снизу вверх…
От оставленной незакрытой двери быстрый проход к совмещенному с ванной туалету…
Когда Чень оказался сбоку, Виктор мгновенно заметил у него на бедре выпуклость: нож.
Чень тем временем с силой толкнул дверь в ванную. За ней никто не стоял.
Пусто.
Теперь он мог начать говорить. Коротко, конкретно:
— Чего хотел?
— Моей сестре надо переседить почку… — Чернышев сделал шаг к столу. — У нас была предварительная договоренность с доктором Панадисом… Он обещал устроить профессора из-за границы. Но что-то расстроилось…
Надо было объяснять как можно пространнее. Вязнуть в деталях, в необязательных мелких подробностях. Тогда все выглядело убедительнее, правдоподобнее. Отчаявшиеся родственники только так и могли изъясняться…
Китаец смотрел на него неподвижным тяжелым взглядом. Для него, казалось, не существует тайн. Он словно проникал в самую суть тщательно вынашиваемых Чернышевым козней, направленных против триады.
— Почку… — сказал он с сильным акцентом. — А оперативной группе, которая ночью прибыла в Янги-Юль — тоже почки ищет?!
Плечи у него напряглись. Виктор боковым зрением это тут же отметил. Но пока их разделял стол, Чень не мог броситься на него.
— А с Ли?! И ему тоже?! Ты кто? — китаец широко и прочно расставил ноги.
— Я тебе сказал: у меня больная сестра… Я экскурсовод — москвич. Мы прелетели вместе с ее женихом. Богатый парень — иностранец. При деньгах…
— Еврей… — Разведка Ченя была в курсе дела.
— Израильтянин.
— Почему же по-русски говорил?!
И без того плоское лицо китайца стянуло в застывшую маску. Он нутром чувствовал подвох, и доказательства, увертки только все запутывали. Чень вышел из-за стола. Рука скользнула к бедру.
— Ты мне все сам скажешь…
Чень резко выкинул ногу вперед и вверх.
Виктор успел увернуться. Еще мгновение и мощный ботинок Ченя угодил бы ему точно в горло. И схватка на этом закончилась бы, по сути, так и не начавшись.
Но вышло по-другому. Это было только началом.
Они сошлись один — на один: российский мент и китайский мафиози. Московская милиция и пресловутуя «триада».
Чернышев с силой двинул стоявший впереди стол на китайца. Всеми четырьмя ножками пробороздив крашенный неровный пол, тот ударил в стену. Чень успел отскочить. Убогие полки у двери тут же рухнули, разлетелось на куски здоровенное тусклое зеркало. К осколкам прибавились и обломки разбитого телефона…
Чернышева и Ченя носило, как вырванные ураганом деревья. По комнате полетели стулья. Содрогнувшись от удара, наклонился и обреченно рухнул на груду сломанной мебели шкаф.
О том, что происходило снаружи, за стенами номера, в раже схватки никто из них уже не думал.
Это было уже неважно.
Хрипели вывороченные рамы.
Со звоном разлетелись оконные стекла.
Китаец выхватил нож и приготовился его метнуть. Собрав силы, Чернышев успел поднять тяжелый черно-белый телевизор. Нож угодил в кинескоп…
В тот же момент комнату наполнило слезоточивым средством. Милицейская традиционная «чермуха»… Вслед в номер вломились люди в масках.
Группа захвата, о которой предупреждал Марс…
Сильная режущая боль пронзила глаза, добралась до корешков зрительных нервов…
Сзади на Чернышева навалились несколько бойцов в камуфляжах. Он сжался, как мог, стараясь укрыться от ударов их высоких десантных ботинков…
— Стоп!
Высокий узбек в бронежилете, очевидно — офицер, бросился между Виктором и добивавшими его бойцами, поднял руку, но Чернышев уже ничего не соображал…
Обливаясь слезами и растирая глаза, он краем глаза уви дел, как китайца тоже сбили на пол и теперь приводят к порядку ребрами натренированных ладоней. Чень выглядел так, словно на него только что наехал грузовик…
Посмотреть, кого задержали при штурме гостиницы, сбежалось больше сотни любопытных. Чернышев и представить себе не мог, что в маленьком полупустом городке, днем, можно собрать столько зевак.
Три милицейские автобуса с закрытыми занавесками окнами двигались через через плотно сбившийся коридор местных бездельников.
Первая группа спецназовцев вывела Чернышева. Он был в наручниках, с трудом заставил себя разлепить глаза.
Отношение молчаливой толпы было неясно: преобладало любопытство, но были и косые взгляды. А в некоторых читалась и жалость…
Позади, мимо окошка администратора, протопала вторая группа штурмовавших номер. Она вела китайца.
Лицо Ченя, словно отлитое из чугуна, было бесстрастно. Глаза прикрыты, губы сомкнуты…
Китаец, как мог, уже успел привести себя в относительный порядок. К нему даже вернулось прежнее, не покидавшее его, выражение самоуверенности.
Толпа молча и напряженно вглядывалась.
Задержанных почти волокли.
— Быстрее, быстрее… Не задерживаться…
Полиции во всем мире стремятся сократить время, когда они выглядят непривлекательно в глазах законопослушных обывателей и налогоплательщиков…
— Быстрее…
Виктор разглядел в толпе Анастасию и Крончера. Анастасия присматривалась к ментам, пытаясь найти среди них старшего. Вопросительно взглянула на Виктора.
Он резко помотал головой — «Не возникай!» Поднести палец ко рту «Молчи!» — не удалось: его держали.
Крончер не понял:
— Чего он?
— Дает нам понять, чтобы не вмешивались.
— Почему? У вас ведь есть здесь свои представители? Это ведь СНГ или как там…
— Потому что нас могут задержать вместе с ним. А мы ему нужнее на воле. Самое важное сейчас — узнать, куда его отправят. Где он будет находиться…
— А если встретиться с адвокатом?! Адвокатская контора, я думаю, тут должна быть.
— Какой адвокат?! О чем ты говоришь?! Знаешь, куда милиция пошлет твоего адвоката?!
Крончер чувствовал себя последним идиотом.
— Все тут не так. Даже руки у вас сковывают сзади, а не впереди, как у нас…
Рядом какой-то мужчина в национальном ватном чапане поверх костюма громко поздоровался с ментом из арьергарда:
— Привет, Аскер! — и что-то спросил по-узбекски.
Тот, кого назвали Аскером, ответил негромко и сел в автобус.
Анастасия тут же обернулась к мужчине в чапане:
— Здорово работают! Ташкентская милиция приезжала?
— Зачем?! — Тот даже обиделся. — Янги-Юльская! Ташкентцы были и уехали! У них свои дела! — Он неожиданно оказался в курсе дела.
— Все равно молодцы!
Он расплылся в улыбке.
— Аскер — мой младший брат. Начальник инспекции по несовершеннолетним…
— Вы тоже в милиции? — Анастасия послала ему ослепительную улыбку.
— Нет! Я в «Галантерее» сижу. Против базара. Заходи! Кимсан, меня зовут…
Чернышева и Ченя тем временем сунули в два разных автобуса. Милицейские машины развернулись. Зеваки, не торопясь, покидали площадь.
— Слушай, — сказал Крончер, — я свяжусь с нашим эмиссаром в Москве. Может у него здесь есть связи…
— Алекс, — она посмотрела на него куда теплее, чем прежде. — Давай не торопиться. Я осмотрюсь и скажу, что надо делать.
Анастасия послала Алекса к дежурной части Янги-Юльской милиции.
— Если Виктора выведут, чтобы посадить в машину, запиши номер. Возможно приедет из Ташкента большое начальство… Никуда без меня не уходи. Если спросят, скажешь: жду сестру…
Он вдруг заметил, что они говорят, как давно и коротко знающие друг друга люди.
Что-то в лице Крончера заставило ее приглядеться к нему внимательнее: спросить:
— О чем-ты?
Алекс смутился:
— Как ты себя чувствуешь?
— В смысле…
— Я слышал: если почки больны, надо пить много жидкости…
Она усмехнулась.
— Очень трогательно. Спасибо.
— Ты далеко?
— Звонить. Ладно, с Б-гом! — отрывисто бросила она.
— С каким? — он озорно улыбнулся.
В изолятор временного содержания Чернышева не отправили. Он сидел в небольшом гадюшнике при дежурной части и на него составили обычный акт об опьянении.
Синяки и ссадины, полученные в схватке с Ченем, красноречивее, чем, что бы то ни было, свидетельствовали в пользу обычной пьяной драки. Понятые — два прикрепленнных к отделу дружинника — тут же с готовностью поставили под ним свои не очень ловкие подписи.
Никого из начальства на месте не было. Всем заправлял ответственный дежурный.
Спорить с ним было бесполезно, как и что-либо доказывать.
Из гадюшника Чернышев мог следить за действиями наряда. Все было годами отработано и знакомо. Даже не понимая языка, по реакции милиционеров можно было догадаться, что вокруг происходит.
Всем заправлял толстый, с симпатичными ямочками на щеках майор из породы любителей пожировать. Он не составлял никаких документов, ничего не записывал. Большую часть времени простаивал у окна, глядя на улицу.
Обед ему принесли из кафе, может из ресторана. Майор ел, не торопясь, со вкусом. Рассеянно работал вилкой и ножом, часто вытирал жирные губы и потное лицо аккуратно расстеленной на коленах салфеткой.
Виктора он ни о чем ни разу не спросил.
Чернышев с ходу угадал в нем опытного и нечистого на руку ленивого добряка, ветерана советской милиции.
Подстать ему был и помощник — худощавый, с плутоватым темным лицом малый. Этот — ни на минуту не оставался без дела: принимал факсы, обыскивал пьяных, считал изъятые у них деньги, составлял протоколы. Понятые, не глядя, подмахивали подсовываемые им бумаги. И то не сразу — потом, когда накапливалась пачка бланков.
Виктор прикинул, что к концу смены наряд запросто соберет себе на кабак. А дежурному к утру просто отстегнут его долю…
Спустя короткое время после того, как его и Ченя доставили в отдел, в дежурке появилась уже знакомая Виктору старуха- китаянка.
— Салам-алейкум, господин майор…
Она по-прежнему была в длинном простом платье и деревяных башмаках. Грязно — серая коса ее болталась сзади на спине.
— Я могу с вами поговорить?
Дежурный окинул ее равнодушным, хотя и подобревшим после обильного обеда взглядом, однако все же поднялся, провел в служебку.
Поравнявшись с клеткой, где сидел Чернышев, китаянка молча и безразлично прошлась по нему взглядом. Словно ничего не увидев, кроме пустоты, повернулась в другую сторону.
Через несколько минут так же бесстрастно она прошла к выходу.
Дежурный теперь следовал позади. Движения его утратили прежнюю уверенность и отдавали неожиданной суетливостью.
Старуха даже не оглянулась.
Дежурный сразу же принялся кого-то разыскивать по телефону. Чернышев напряженно прислушивался.
Майор созванивался с коллегами. Несколько слов в разговоре были произнесены по-русски, но они мало о чем говорили: «понимаешь», «блин»…
Слова-паразиты, перекочевавшие из чужой лексики, теперь, видимо, надолго приклеились к узбекскому, хотя в нем, без сомнения, существовали и свои собственные аналоги. В Афгане Марс как-то рассказывал, что в тюркских языках у одного только слова «красавица» существует 24 синонима…
В конце-концов, майор дозвонился до своего начальства. Все разговоры в дежурке сразу стихли.
Чернышев снова ничего не понял.
И вдруг…
Ключевое слово оказалось латинским. Оно вонзилось в мозг, как заноза, и сразу все объяснило.
«Депортация…» — проскочило в одной из фраз.
Произнес его кто-то на другом конце провода, майор только повторил. Он весь сиял от удовольствия. Старуха, видимо, об этом и просила. И приходила, надо думать, не с пустыми руками…
Положив трубку, майор что-то громко сказал по-узбекски.
«Отработал гонорар… — зло выругался про себя Чернышев. — Итак, депортация. Высылка из страны, как мера уголовного или административного наказания…»
Воспользовавшись моментом, он спросил у помощника, случайно оказавшегося рядом с его клеткой:
— Че? Китайца назад? Обратно в Китай?
Тот возразил машинально:
— Зачем? Он из России приехал…
В кирпичном здании Междугородней неподалеку от базара клиентов на этот раз было больше. Очередь двигалась медленно.
Телефонистка поминутно отвлекалась:
— Кто заказывал Джизак 5-76-22. Абонент не отвечает…
— Маргелан, вы слышите меня, Маргелан…
Анастасия, наконец, протиснулась к стойке:
— Срочный! Можно без очереди? Я уже была у вас…
— Пожалуйста, женщина.
Ожидание оказалось достаточно долгим и изматывающим, но Анастасия даже не присела.
Наконец, вызвали ее:
— Москва, вторая кабина…
Свет в этом гробу связи не горел. Она приоткрыла дверь в коридор, нащупала трубку.
Слышимость, против ожидаемого, оказалась хорошей. На проводе был первый заместитель начальника РУОП.
Требовательный баритон был слишком знаком.
— Слушаю…
Отстранив от себя трубку, она закусила губу. Ей вдруг стало ясно, что ничего этим звонком она не добьется. Незачем он, ни к чему…
Она представила себе все, что может последовать.
Начальство любит, когда ему докладывают об успехах, а провалы пусть неудачники оставляют себе. Если бы разработка Ченя закончилась успешно, сообщение из Янги-Юля оказалось бы желанным и вдохновляющим, а так…
Самим фактом своего задержания Виктор подставлял первого зама. Теперь тому придется выкручиваться, хитрить, оправдываться перед «Димой» вышестоящим боссом. Кроме того между министерствами внутренних дел двух сопредельных государств наверняка существуют свои сложные взаиморасчеты…
Все увязнет в болтовне. Затянется. Придется выслушивать глупые вопросы и на них отвечать…
Она это уже все проходила на своем тернистом пути неудавшейся чемпионки:
«Почему у вас эта лошадь? А с чего вдруг она не в деннике?» Варианты могли быть разными: «Почему не стоит?» «Не лежит?» «Не танцует?..»
Анастасия повесила трубку, тихо вышла из кабины.
Вслед ей усиленное динамиком раздалось:
— Кто заказывал Москву? Москва на проводе…
Хозяин «Галантереи» сидел у входа на вынесенном из магазина легком пластмассовом стуле.
На нем был все тот же ватный стеганый чапан, надетый поверх костюма, в каком Анастасия увидела его у гостиницы, когда янги-юльские менты и его брат, Аскер, выводили оттуда Чернышева вместе с Ченем.
Магазин оказался тесным, душным, без единого покупателя внутри.
Было ясно: в таком много не заработаешь. Не пуговицы, не расчески составляют тут основную статью дохода. Должно быть что-то другое. Обмен валюты? Наркотики?
Узбек узнал ее, поднялся навстречу.
— Будем чай пить?
— Спасибо, в другой раз… — Анастасия качнула головой. — У меня дело к вам…
Хозяин «Галантереи» посматривал на нее, пытаясь понять, с кем имеет дело. Короткой прической и манерами она напоминала комиссаршу из старого советского фильма. Недоставало лишь кожаной куртки и нагана. Но одета она была вполне современно и модно, так что легко могла оказаться женой или дочерью очень богатого и влиятельного человека. Их называли сейчас «новыми русскими».
— Ты можешь проводить меня к твоему младшему брату? Мне надо с ним поговорить.
— Сначала объясни, в чем дело? Аскер меня обязательно спросит…
— Русский парень, которого сегодня задержали, мой брат. Мы вместе прилетели.
— Подожди, я позвоню. Узнаю.
Инспекция по делам несовершеннолетних располагалась в стороне от отдела внутренних дел, позади гостиницы.
Анастасия быстро нашла небольшой коттедж, о котором говорил хозяин «Галантереи».
Тут было оживлено. В обе стороны двигался автотранспорт, тротуары полны людей, а рядом начинался огромный детский парк.
Вход в Инспекцию никто не охранял. Встретившаяся ей в коридоре женщина в форме лейтенанта милиции молча взглянула в ее сторону, прошла к выходу.
Кабинет начальника Инспекции был угловым. Анастасия, не раздумывая, постучала.
— Можно?
Она с ходу открыла дверь и уткнулась в сидевшего за столом черноволосого капитана милиции. Помещение было крохотное, много раз перестроенное — часть комнаты позади была грубо отхвачена и прирезана к соседнему кабинету. Сбоку, абсолютно ассимметрично располагалось узкое окно с пышной геранью на подоконнике.
— Прошу… — он указал на стул.
Капитан выглядел моложаво и необычно для узбека: черные волосы и голубые глаза.
— Чем могу быть полезным?
Секунда была решающей. Если она ошиблась, ночь ей придется провести в изоляторе временного содержания — Янги — Юльском ИВС…
Широко улыбнувшись, Анастасия пропела:
— Ну и ну! Какой у вас прекрасный русский язык!
Более приятный комплимент она даже при желании не могла сделать.
Капитан сразу расцвел:
— Я заканчивал академию МВД СССР…
— Улица Зои и Александра Космодемьянских?! Так мы коллеги!. — Она все-таки решилась назвать себя. — А я из Юридического института МВД…
— У меня сын туда рвется… — Капитан размяк. — Но теперь это невозможно, наверное.
— Ну почему же, — многообещающе откликнулась Анастасия, — только для начала его надо прописать в Москве. А дальше психологический тест, вступительные экзамены…
Капитан встрепенулся:
— У меня там родная сестра, в Москве!
Улыбнувшись еще ослепительнее, Анастасия кивнула:
— Кстати, мой отец работал там на кафедре боевой и физической подготовки…
Капитан заулыбался:
— Значит мне повезло, — с намеком заметил он.
Анастасия кивнула и лицо ее стало строже.
— Я могу сказать то же… У вас задержали капитана Чернышева — моего коллегу — из Регионального управления по организованной преступности. Надо срочно связаться с воздушной милицией в Ташкенте. И сообщить результат Чернышеву…
Гонца Анастасии в дежурную часть Виктор определил сразу.
Молодая подтянутая женщина в погонах лейтенанта, в которой угадывался инспектор по делам несовершеннолетних, двигалась по дежурке как-то не очень уверенно, даже робко. Похоже, ей что-то понадобилось в журнале регистрации заявлений. Она взяла его, прошла к окну. В сторону Виктора лейтенант старалась не смотреть.
Выбрав удобный момент, проходя мимо, она пробормотала себе под нос, но достаточно внятно:
— Марс уже в дороге…
Чернышев мгновенно среагировал. Все это время он ждал любой оказии, чтобы связаться с Анастасией.
— Спасибо.
— Уголовное дело не возбуждалось… — услышал он, когда она несла журнал назад. Это означало, что их дальнейшее содержание здесь является незаконным.
— Китайца уже отпустили…
Вслед за лейтенантом в дежурке появилась администратор из гостиницы. Почему она снова возвратилась, было неясно. Всего минут десять назад она уже была здесь.
Дежурный обменялся с ней несколькими фразами на узбекском. Оба улыбались.
Виктору уже не надо было ничего объяснять. И с ней тоже майор ненадолго уединился в служебке. Там у него находилась комната для конфиденциальных переговоров.
Возвращаясь, администратор увидела Чернышева за решеткой и по-приятельски улыбнулась. Красный свет на светофоре вдруг сменил зеленый.
Улыбка была дружелюбной.
Внезапно Виктор понял:
«Гостиница отказалась от своих притензий к нему…»
Механизм фабрикации уголовного дела — создание из мухи слона, так же как и обратный процесс — прекращение уголовного преследования — были ему одинаково известны.
Какие-то силы на воле были введены в действие.
Но это не Марс! Он бы не стал действовать через гостиничную обслугу. Это не его путь. Анастасия? Ей нечего было им предложить. Крончер?!
Внимание Алекса, наблюдавшего за входом в райотдел, внезапно привлекла уже знакомая ему крупногабаритная матрона из гостиницы. Узнал он ее по туго заплетенным, уложенным вокруг головы тяжелым косам. Под пурпурного цвета бархатной курткой на ней было надето такое же яркое тяжелое платье из бархата.
Она степенно прошла внутрь.
Уж не думала ли янги-юльская милиция выставить ее в качестве потерпевшей? Ведь мебели Виктор с Ченем наломали немало.
Вскоре она вышла, величаво двинулась в сторону Алекса — прямо классическая колонна, затянутая в тяжелый пурпур.
Алекс исподтишка наблюдал за ней.
— О-о!..
Она узнала его, подошла улыбаясь.
— Ждете своего друга?
Насурьмленные — одной широкой чертой через переносье высокие брови ее сдвинулись, на смуглых щеках дрогнули крупные ямочки.
— Вы его видели? Как он? — Алекс впился в нее взглядом.
— Все в порядке… — Она пожала покатыми плечами. — Я только что оттуда.
— А что — тот? Который напал на него?
— Господин Чень? Думаю, его сейчас выпустят…
— До суда?
— Совсем.
— А то, что с мебелью в номере, телевизор…
— У нас нет к ним претензий: пусть почаще ломают…
Глядя в широко распахнутые от удивления глаза Алекса, она поспешила объяснить:
— Друзья господина Ченя уже возместили все убытки. Даже моральный ущерб. Я принесла справку Гостиничного Треста…
Кокетливо тряхнув уложенной вокруг головы тяжелой косой, она улыбнулась.
— Как там сейчас у вас в Москве?
— В Иерусалиме?!
Женщина взглянула на него, слегка опешив.
Тем временем из дверей райотдела вышли двое. Невозмутимая старуха-китаянка с болтающейся в разные стороны сероватой косой, и широколицый с могучим торсом китаец, в черном мятом костюме без галстука. Там, у гостиницы, когда Ченя забирали, Крончер не успел его, как следует, рассмотреть.
Старуха с Ченем прошли к ждавшей их у тротуара иномарке с тонированными стеклами. Прежде чем сесть сзади, Чень обернулся. Крончеру бросились в глаза черные, с синеватым отливом, короткие волосы и скрывающие глаза и скулы большие темные очки.
Машина тут же отъехала.
Крончер обернулся к матроне из гостиницы:
— А как с моим другом? Если надо, я готов внести его часть в счет компенсации…
Черт возьми! Ему ничего неизвестно о здешних правилах! Выходит возмещение ущерба тут происходит до рассмотрения дела в суде, без формального искового заявления… Впрочем, даже если это взятка, которую ему, полицейскому, приходится дать, чтобы выкупить коллегу, он готов: «Восток есть Восток…»
Матрона оживилась.
— А вы еще ничего не вносили?
— Не успели, — он отрицательно покачал головой. — Я ничего не знал…
— Вы иностранец, я помогу… Сейчас я схожу в дежурную часть — узнаю сумму…
— Буду очень благодарен.
— Подождите меня здесь.
Матрона неожиданно ловко развернулась, зашагала в сторону райотдела. Вернулась она действительно быстро.
Крончер еще издали по выражению ее лица догадался, что она уже обо всем договарилась.
Администратор спешила. Уложенные вокруг головы могучие косы тяжело подрагивали. Если бы не люди вокруг, она бы, наверное, еще издалека, через дорогу, прокричала ему об успехе своей миссии. Крончер двинулся ей навстречу.
— Вам надо внести 500 долларов…
Крончер обжег ее недоверчивым взглядом, но все же потянулся к кошельку.
— Не здесь, — быстро остановила она. — Давайте отойдем… И не беспокойтесь. Все так делают…
Ни одна фраза не звучала в ушах Алекса Крончера еще с детства так часто, как эта: «Быть, как все!»
Для Крончера-отца это было мечтой еще в России. И внешность, и фамилия сразу же выделяли его среди других. На него косились, иногда обижали. Бывало, и защищали. Но «как все» ему не удавалось чувствовать себя никогда.
Алексу все эти эмоции были невдомек.
Он родился в Иерусалиме, встречал Новый год в сентябре и праздновал не 9 мая, а День Независимости.
В отличие от отца, в детстве у Алекса, были совсем другие герои и стремления. Во втором классе он начал учить «Библию», и она стала для него, как и для большинства сверстников, — не священной книгой, а учебником истории.
Израиль — маленькая страна. Все здесь — как на сцене кукольного театра. На том, к севере от Иерусалима, холме пророк Самуил помазал на царство юного Давида. Там, чуть ниже, полководец Иисус Навин, чтобы закончить битву, воскликнул: «Остановись солнце и стань луна над доли ной Ездрелонской!» А недалеко от Ашкелона ослепленный и прикованный филистимлянами к колонне храма библейский Самсон обрушил на себя и врагов многотонную каменную громаду…
В крохотном и перенапряженном пространстве, в каком Алекс жил, люди делились на туристов и израильтян. А те, в свою очередь, состояли из евреев и арабов.
«Быть как все!» — значило для Алекса: по-возможности, недурно играть в футбол и баскет, таскать тяжеленные рюкзаки на школьных экскурсиях по стране, втихую покуривать и бравировать самостоятельностью, чтобы потом, когда придет его время, служить только в самых престижных боевых частях Армии обороны Израиля.
Его школьный аттестат тоже был «как у всех»: не хуже и не лучше. В авиацию, куда он мечтал попасть, его как и многих других, не взяли: результаты тестов оказались средние.
И все-таки, пройдя через частое сито препятствий, Алекс сумел попасть в морские десантники. «Сорок на сорок, на сорок!» «С сорока килограммами на спине сорок километров по шельфу, где сорок сантиметров — глубина воды…»
Дома плакали, но гордились.
Никто из домашних никогда не знал, где и в каком море он со своим аквалангом и какая ему грозит опасность. А он — не рассказывал…
Иногда домашние слышали его разговоры по телефону с друзьями, и стихийный разряд страха разжигал воображение.
Засады, минные ловушки, артобстрелы, ночные рейды во вражеские порты, атаки на базы террористов. Но с ним на эту тему беседовать никто не смел: табу!
В девятнадцать лет Алекс привел ночевать подружку: она служила с ним в одной части.
— Ты на ней женишься? — стараясь, чтобы это выглядело, как можно будничней, спросила мать, учительница музыки.
— С чего ты взяла? — удивился Алекс.
— Но ведь вы — вместе… Ты ее любишь?
— Она мне нравится, — пожал плечами Алекс. — А я — ей. Мы ничего плохого не делаем. А что будет через несколько лет — кто знает?
Сестра Алекса, на два года моложе, устроила родителям разнос:
— Какого черта вы лезете? Хотите, чтобы он ночевал с ней во вшивом отеле, куда шлюхи приводят клиентов?..
Она не дала ни отцу, ни матери произнести ни слова.
— Почему родители его подружки не вмешиваются, а вы лезете со своими вопросами? Это дело Алекса и ее, а не ваше…
И здесь тоже срабатывал комплекс:
«Быть — как все!..»
Отец — инженер давил на Алекса, чтобы после армии он поступил в технический вуз. Но Алекс делал все, что хотел ни к кому не прислушиваясь.
Вначале — прошел офицерские курсы, и из-за этого отслужил в армии лишние два года. Потом, получив свое дембельское пособие, отправился, не как принято, побродить по миру, — ненадолго съездил в Австралию, а, вернувшись, отослал документы в полицию.
Романтике странствий он предпочел другую, куда более опасную ее ипостась: борьбу с преступностью, с террором, с транзитом наркотиков…
Марс вошел в дежурку неожиданно.
Бесстрастный, медлительный, неотвратимый, как Бог Войны.
И сразу словно что-то переменилось в дежурном помещении.
По другому, словно актеры на сцене под пристальным взглядом режиссера, задвигались милиционеры. Помощник, считавший деньги одного из доставленных, мгновенно малозаметным движением пальца подозвал понятых. Теперь он внятно и громко называл каждую купюру. Ну, просто образцовый страж порядка…
Дежурный майор буквально расцвел, увидев начальника розыска Аэропорта. Могучий зад его ловко задвигался, из улыбки можно было выдавливать сахар, а руки взметнулись широко в стороны от восторга и радости. Формально, конечно, янги-юльский дежурный Марсу не подчинялся, но он отлично знал, кто поставил Марса на его место и чьим человеком он является.
Чернышев с интересом наблюдал за происходящим.
Там, в аэропорту, Марс предложил свое покровительство в обмен на янги-юльский адрес Ченя. Протекция эта стоило дорого: Марс ведь не был держащим нос по ветру ловким министерским вертухаем. За начальником розыска воздушки можно было чувствовать себя, как за каменной стеной. Долги за такими не пропадали. Поэтому, взвесив все, его собеседник и сдал Ченя.
Сейчас, в дежурке, Марс только давяще молчал.
На Востоке все выглядело нагляднее, откровеннее.
Быстро и заискивающе лебезя говорил только майор. Он чуть не захлебывался от счастья видеть такого гостя у себя в дежурке. Это ведь такая честь, такая удача… Сколько раз он мечтал принять желанного гостя…
На бесстрастном, как у индейца, лице Марса нельзя было ничего прочитать.
Эйфория выходила из майора, как воздух их проколотой шины.
В голосе появились просительные ноты. Интонация стала глуше.
Наконец, он и вовсе умолк.
Марс удостоил его всего нескольких фраз. Но и их было достаточно. Дежурный явно повеселел. Напряжение в дежурке сразу спало.
Майор крикнул помощника.
Гадюшник, в котором находился Чернышев, был немедленно открыт.
Дежурный наполнил пиалу свежезавареннм чаем, приблизился к Виктору мелкими шажками, положив руку на сердце. «Кто старое помянет…»
Чернышев, не останавливаясь, обошел его по кривой.
Марс шел впереди, он был уже у дверей.
Гуськом вышли на улицу. За ними обоими трусил дежурный. Он должен был выполнить до конца все, о чем ему сказал Марс.
У здания РОВД их ожидали Анастасия и Алекс Крончер.
Майор вынул из кармана конверт. Шагнул к Крончеру.
— Тут ваши пятьсот долларов… — он улыбнулся. — Произошла досадная ошибка. Я очень сожалею…
Он пожал руку ничего не понявшему Крончеру. Надо было спешить. Симпатичный узбекский истукан, выручивший их из беды, уже садился в машину.
Ближайшим аэробусом Марс отправлял их в Москву.
Китаец, как он успел шепнуть Чернышеву, улетел предыдущим рейсом.