— Не дадите ли мне еще "морилеса"? — обратился Дартаньян к хозяину. Он взял протянутую ему рюмку под внимательными взглядами присутствующих. Потом понюхал ее, отпил глоток, наклонился и поставил рюмку перед собакой.
Румбо-Норте поднял уши и медленно встал. В нем было килограммов восемьдесят весу, он был такой огромный, что казался помесью собаки и лошади. Потом пес зевнул и посмотрел на хозяина человеческими глазами.
Дартаньян поднес ему рюмку, тот высунул большой белесый язык и вмиг вылакал ее содержимое.
Потом удовлетворенно тявкнул, помахал хвостом и легкой рысью, раскачивая огромной головой, направился к двери. Клиенты и хозяин последовали за ним.
— Что тебе надо? — спросил меня Дартаньян.
— Поговорить с тобой, Рикардо.
За дверью послышались возгласы и громкий лай Румбо-Норте.
— Он тебя никогда не подводит?
— Никогда.
Собака и трое мужчин вернулись в бар. Мужчина в плаще выглядел обескураженным.
— Здесь что-то нечисто, черт возьми! Невероятно! — Дартаньян взял со стойки три бумажки по тысяче песет и не торопясь положил их в карман своего элегантного пиджака и приласкал собаку. Раздраженный субъект не отставал.
— В чем заключается ваш трюк? Расскажите нам.
— Нет здесь никакого трюка. Вы проиграли пари. Вот и все.
— И вы мне будете говорить, что здесь нет обмана?
Мать вашу!..
Хозяин бара взял сердитого клиента под руку.
— Послушай, Висенте, все видели, как эта чертова псина нашла стакан и выпила его. Делать нечего.
— Никто мне не поверит, если я расскажу, клянусь матерью, — сказал второй. — Я спрятал стаканы за почтовым ящиком, а пес их учуял.
— Сеньоры… — произнес Рикардо, делая знак собаке. — Спокойной ночи.
Я заплатил за пиво и вышел следом. Трое мужчин продолжали спорить
Мы молча пересекли площадь и пошли по улице Хесус и Мария. Шли мы медленно, потому что у собаки была одышка. У лавки скобяных изделий "Двадцатый век" мы остановились. Дартаньян снял решетку с двери, потом отпер висячий и врезной замки, и мы вошли внутрь.
В лавке было темно и тихо. Деревянный прилавок тянулся от стены до стены, едва различимые в темноте полки были уставлены старинными и бесполезными предметами, которые очень нравились Дартаньяну.
Жил он в просторной комнате, расположенной прямо позади прилавка. Комната была чистой и приятной: кровать, стол с двумя стульями, электрическая плита, холодильник, посудомоечная машина, полки с множеством книг и бумаг. На стене напротив кровати висел ее портрет в красном платье. Она улыбалась. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она казалась мне красивой: задумчивая, спокойная красавица.
Дартаньян сел на кровать и сжал руки, переплетя длинные нервные пальцы.
— Я уже не работаю. Тони, ты ведь знаешь. Давно не работаю. Что тебе от меня нужно?
Я сел на стул спиной к портрету и закурил.
— Я тоже уже не в полиции, Рикардо, так что нечего мне задавать дурацкие вопросы типа "что тебе от меня нужно?".
— Кое-что я о тебе слышал, но слухи меня не интересуют. Кроме того, я почти не бываю на людях.
— Мне нужен ты, Рикардо. Платят очень хорошо.
— Нет.
Я медленно повернул голову и посмотрел на женщину в красном. Художнику удалось схватить сходство и вселить жизнь в ее черты.
Она стояла у погасшего камина, облокотившись о полку, и, казалось, собиралась пройтись по комнате. Я довольно долго смотрел на нее.
— Ты подонок, — сказал он тихо.
— Может быть.
— Ты не имеешь права, Тони… не имеешь права.
— Кроме тебя, в Мадриде нет человека, способного выполнить эту работу. Таких взломщиков как ты, Рикардо, сейчас уже нет.
— Взломщик, взломщик… — Он вскочил и начал нервно бегать по комнате. — Я уже не тот, что прежде. И ты это прекрасно понимаешь. У меня дрожат руки… я незнаком с современными замками, появились совершенно новые конструкции…
— Глупости.
— Нет, Тони, это не глупости. Со мной все кончено.
— Я хорошо помню, что она мне сказала в тот вечер, Рикардо.
Он резко остановился.
— Ты единственный человек, которому я разрешаю входить сюда… и смотреть на нее. — Он поднял глаза на портрет и сделал шаг назад, как будто чего-то устыдился. — Прошу тебя, не… я хочу сказать, что…
— Оставь, Рикардо.
— Ты… конечно, я понимаю, ты… много сделал для нее…
Он снова стал бегать по комнате, время от времени останавливаясь и вглядываясь в ее портрет. Я знал, что он вот-вот начнет говорить о ней.
— … я никогда не был достоин ее. Тони. В этом все дело… — Он сел на кровать, опустив голову. Я погасил окурок и снова закурил. — Она была… настоящей сеньорой, ее манера говорить, двигаться… И она меня любила. Тони. Больше всего на свете она любила меня… любила меня, ты понимаешь? Меня, и никого больше… считала меня необыкновенным человеком, смотрела на меня глазами, полными любви. Тони, в ее глазах было столько любви, что я терял рассудок, пьянел от ее любви, все сокровища мира были ничто по сравнению с этой любовью… Если бы… если бы я был богат, Тони, если бы я мог дать ей все, что она заслуживала… но, увы, я не мог. У меня ничего не получалось, я так и не дал ей ничего, ровным счетом ничего. — Он вскочил с кровати так резко, что заскрипели пружины, и подбежал ко мне. Скажи мне, ты знаешь, что значит любовь такой женщины? Ты понимаешь, что значит чувствовать себя любимым такой женщиной?
— Нет, не знаю.
Он покачал головой.
— Никто этого не знает, потому что в мире нет второй такой женщины, как Мерседес… И я оказался не на высоте… я ничего не смог ей дать.