— Я тебе живо позвоночник выправлю, подонок ты этакий! Слушай внимательно, повторять не буду! Где живет Псих Соуса?
Он со страхом смотрел на меня снизу. Сердце его так билось, что, казалось, оно сейчас выпрыгнет из засаленной рубахи.
— Сеньор Тони… не надо, сеньор Тони…
— Распустил свой проклятый язык и наговорил лишнего людям, которые, мягко выражаясь, моими друзьями не являются! — Я сделал шаг в его сторону. — Ты чего молчишь, дрянь, отвечай или…
Этого я не ожидал. Он оказался твердым орешком, проклятый горбун. Вытащив неизвестно откуда нож, он запустил им в меня. Я только успел заметить, как в темноте что-то блеснуло, и откинулся назад.
Кончик ножа уколол меня в живот, но не сильно.
Почти что бессознательно я схватил его за руки и нанес удар правой в лицо. Бил я от всего сердца.
Он рухнул на пол. Нож порвал мне рубаху, из раны текла кровь, но сама по себе рана была неглубокой.
Откинув ногой нож, я склонился над горбуном. Глаза его были закрыты, казалось, он мертв. Мертвый ребенок, валявшийся на полу бесформенной кучей тряпья.
Мне пришлось долго хлопать его по щекам, прежде чем он открыл глаза. Зато спрашивать его больше ни о чем не пришлось. Еле ворочая языком и брызгая кровью, он сказал адрес Паулино и Психа Соусы.
Лестница была скрипучей, грязной, с липкими перилами. Я медленно поднимался, вслушиваясь в доносившиеся с площади Дос-де-Майо голоса торговцев наркотиками. Пахло кошками и пригоревшей пищей. Ступеньки скрипели. Дойдя почти что до второго этажа, я остановился и вынул пистолет. Приятно было ощущать рукой его тяжесть.
До меня не доносилось ни звука, создавалось впечатление. что в доме жили призраки. Какие-то пьяные, громко распевая, прошли мимо дома по направлению к площади, их голоса постепенно затихли. Я преодолел последние ступеньки, стараясь не шуметь. Дерево было старым, изношенным и так скрипело, будто я наступал на живых сверчков.
Остановившись у двери, выкрашенной в ярко-зеленый цвет, я прислушался. Изнутри доносился какой-то глухой звук, как будто кто-то осторожно волочил по полу мешок.
Дверь была закрыта, но очень надежной не казалась.
Под воздействием времени, жары и влажности она прилично рассохлась. Отступив на два шага, я согнул правую ногу.
Удар пришелся прямо по замку. Послышался щелчок, но дверь не поддалась. Тогда я сделал глубокий вдох, отошел подальше и с разбегу навалился на нее всем телом, забыв о предосторожностях, которым нас обучали на случай подобной ситуации в полицейской школе.
Дверь распахнулась, и я приземлился на холодном полу темной прихожей. Несколько секунд я оставался в этом положении, целясь из пистолета в темноту. Если бы кому-нибудь захотелось меня убить, сделать это было бы нетрудно. Комиссар Рекена, преподававший нам практику, и комиссар Викейра, читавший теоретический курс, поставили бы мне «двойку» на экзамене за подобные действия. Но это был не экзамен. Рекена умер два года назад, а Викейра сейчас работает в музее Главного полицейского управления.
Я медленно встал, отступил чуть-чуть назад и прикрыл дверь. В квартире ощущался какой-то странный запах.
Густой сладковато-кислый запах.
Я зажег свет.
Обои пытались содрать, и они висели клочьями. Пол был усыпан осколками битой посуды вперемешку с набивкой тахты и двух дорогих кресел. Сорванные со стен картины с разбитыми стеклами тоже валялись на полу.
Чувствовалось, что квартира была обставлена с претензией на элегантность, весьма неожиданную для такого дома.
Открытая застекленная дверь, оказавшаяся не разбитой, вела в комнату, отделенную от прихожей небольшим коридором. Пол коридора был покрыт паласом.
— Паулино? — позвал я.
Никто не ответил. Я шагнул к двери. В коридоре у стены лежал Паулино и смотрел на меня. На нем была рваная, покрытая пятнами засохшей крови рубаха. Лицо опухло, почернело и было в кровоподтеках. С рассеченных бровей свисали темно-коричневые струпья.
— Воды, — еле слышно прошептал он, и на распухших губах вздулся кровавый пузырь.
Я подошел и попытался приподнять его, прислонив к стенке. Лицо Паулино исказилось от боли. На нем не было живого места.
— Паулино, это я, Тони Романо.
— Воды, — повторил он.
Вряд ли он узнал меня. Глаза были открыты, но подернуты какой-то красной пленкой. Мне тоже стоило труда узнать его в подобном виде.
Прислонив его к стенке, я пошел на кухню. Войти туда было очень трудно. Осколки тарелок, чашек и прочей кухонной утвари покрывали пол слоем в несколько сантиметров. Кто-то не пожалел сил и злости, чтобы превратить в груду мусора кухню, бывшую когда-то чистенькой и даже кокетливой. Я пошарил ногой и с большим трудом нашел среди осколков эмалированный бело-голубой половник, украшенный двумя красными сердечками. Налив в него воды, я вернулся к тому, что осталось от Паулино.
Он снова сполз на пол. Я наклонился, подсунул ему под голову руку и поднес к губам воду. Паулино жадно глотнул, закашлялся и выплюнул мне на пиджак воду, смешанную с кровью. Кашель сопровождался конвульсиями, голова его моталась, как у тряпичной куклы.
Я вливал в него воду маленькими глотками, кое-что ему все же удалось проглотить. Когда вода кончилась, я снова посадил его, прислонив к стенке.
Теперь глаза были закрыты набухшими веками, грудь не шевелилась. Я попытался нащупать пульс, но так и не смог. Сердце останавливалось, было ясно, что он умирает.
Следы крови на паласе вели к дверям другой комнаты.
Я пошел туда. Кровь была всюду: на стенах, на голубом матрасе, на полу. Все было разбито, изуродовано. Те, кто орудовал здесь, были одержимы слепой яростью.
Я прислонился к косяку двери и опять посмотрел на Паулино, лежавшего на полу бесформенным мешком.
Глаза его снова были открыты, казалось, он смотрит на меня.
— То… ни, — с трудом произнес он.
— Паулино, дружище, — ответил я. — Сейчас вызову «скорую».
— Нет, — он хрипел, как будто внутри у него что-то ломалось. Я наклонился пониже. — То… ни. Тони, Португалец… Португалец… и…
— Не говори, если не можешь, успокойся. Сейчас вызову врача.
Я уже собирался выпрямиться, но он ухватился за рукав моего пиджака.
— Он ушел с Дельбо, Тони… с Дельбо.
Я снова наклонился.
— Понятно, Паулино, понятно. Я знаю. Португалец ушел с Дельбо.
— Как давно… мы не виделись… как давно… друг…
— Да, Паулино, давно.
Странный слабый огонек мелькнул у него в глазах. Он попытался сжать мне руку.