- И все-таки одного вопроса ты мне не задал, - перед самым уходом сказал Ариф. - Ты ничего не спросил о Сабире. А ему ведь очень туго пришлось, на время даже в город переехал. Вел он себя очень благородно. Пытался все взять на себя, но уже было поздно. К этому времени все знали, что он восстанавливает могилу, исполняя желание своего друга Рауфа.
- Мне и в голову не пришло, что у него могут быть неприятности,- покраснел Рауф. - Ты ведь о нем как-то вскользь упомянул...
Время шло медленно, в каждодневных однообразных заботах о процветании постоянных местных обитателей - деревьев и кустов. Рауф быстро освоил несколько самых ходовых операций, и уже спустя три месяца его заботам был поручен отдельный участок, где он добросовестно применил обретенный опыт, самостоятельно обрезав бесплодные ветви на всех инжирных деревьях. По непонятной причине он проникся вдруг неприязнью к мину, и, приравняв его своей властью к особо вредной разновидности сорняков, приступил к регулярной очистке садовой территории от зарослей ненавистного ему растения.
Вырванные с корнем кусты он после недолгой просушки сгребал в кучу и к концу дня поджигал. Зрелище пылающего костра
и пряный запах дыма навевали приятные воспоминания, позволяя тем самым забыть о действительности, а мерцание догорающих углей, постепенно покрывающихся красноватым слоем раскаленной золы, способствовало незаметному погружению в мечты
о будущей жизни, которую он собирался сильно изменить после выхода на свободу
В разгар очередной агротехнической процедуры, когда Рауф, присев с подветренной стороны на собственноручно сколоченную им скамеечку, любовался извивающимися в пламени стеблями, к нему подошел надзиратель Гасан, крепкий деревенский парень, прибывший сюда полтора года назад после милицейской школы, которую он окончил с отличием. Несмотря на молодость, к исполнению служебных обязанностей Гасан относился чрезвычайно серьезно, не давая ни в чем поблажки, ни себе, ни другим, за что в сравнительно короткое время заслужил доверие старшего надзирателя Джафара Мамед-заде служаки с безупречной репутацией, знающего наизусть - выборочно или подряд - все статьи устава внутренней службы. Но даже людям, вплотную приблизившимся к совершенству, далеко не всегда удается очиститься от недостатков, присущих человеку с рождения или приобретенных впоследствии, и эта вечная истина подтвердилась на примере столь перспективного специалиста вскоре после его официального знакомства с Рауфом. По сравнению с бесспорными заслугами Гасана, замеченная за ним слабость была еще заметней, хоть и не больше макового зернышка на сдобном пироге, но это не помешало Джафару Мамед-заде оставить после планерки Гасана в своем кабинете и сначала прочитать ему наизусть нужную статью, а затем своими словами в доходчивой форме напомнить, что служебный персонал обязан относиться к обитателям закрытого учреждения независимо от личных симпатий и антипатий, то есть ко всем одинаково, обращаться к каждому исключительно по утвержденной форме и никого не выделять иначе, как в виде письменных приказов, официально поощряющих за примерное поведение или же взыскующих за проступки.
Как и положено исправному службисту, Гасан вины своей отрицать не стал, но, выйдя из кабинета, отношения к Рауфу нисколько не изменил. По-прежнему, завидев его, вскакивал с места, разговаривал с ним, почтительно склонив голову и обращаясь по имени, ни разу не забыл назвать дядей. Словом, вел себя так, будто живут они в его родной деревне, где Рауф в силу своего возраста и еще каких-то ему неизвестных причин, мог рассчитывать на те знаки уважения, которые здесь вызывали лишь недовольство у старших по званию. Да и сам Рауф поначалу отнесся к поведению Гасана недоверчиво, расценил его как издевательскую шутку и постарался в меру своих ограниченных возможностей встречаться с ним пореже. Только гораздо позже, полтора месяца спустя Рауф наконец, поверил, что все это на самом деле внешнее проявление самой что ни на есть почтительной симпатии, возникшей в душе Гасана после первой их встречи.
Со своей стороны Рауф приложил много усилий, чтобы докопаться до причин этого непонятного явления. Но не нашел а действиях Гасана ни корысти, ни какого-нибудь тайного хитроумного расчета. Поразмыслив, он был вынужден объяснить вызванное им почтение проницательностью молодого надзирателя, видимо, обладавшего природным даром распознавать среди многих людей значительного человека. Для того, чтобы проверить свое приятное предположение, он попытался что-нибудь выведать на этот счет у самого Гасана, но, увидев беспомощно разведенные руки и смущенный взгляд, Рауф окончательно убедился в своей правоте.
После всего этого он и сам стал испытывать к Гасану чувство, близкое к дружескому расположению, и вследствии этого не отказывался от беседы с ним, если возникала такая возможность. В разговоре с молодым надзирателем у Рауфа все чаще появлялся покровительственный тон, но парень не обращал на это внимания. Рауф никогда не считался интересным собеседником и уж тем более рассказчиком, но на обделившую его красноречием природу не роптал, так как всегда помнил о своих Других достоинствах, с лихвой компенсирующих этот легкий пробел. Со временем самокритичность и постоянное отсутствие спроса на самый короткий монолог способствовали выработке своего разговорного стиля - наметив с самого начала цель беседы, Рауф вел ее немногословно, не отвлекаясь от темы, при необходимости оживляя ее заготовленными впрок шутками. При этом он внимательно следил, особенно в некоторых местах, как например в доме тестя, где среди гостей часто попадались люди ехидного и скрыто-злорадного нрава, чтобы не перейти на скользкую почву отвлеченных рассуждений и споров с философским уклоном.
Беседуя два или три раза в неделю с Гасаном, он старался держаться той же манеры, что не всегда получалось, потому что юный надзиратель оказался слишком уж благодарным слушателем и постепенно без сопротивления подчинившись этому обстоятельству Рауф стал замечать, что излагает теперь вслух не только мысли, имеющие лишь практический смысл, но и мнение о явлениях гораздо более тонкого свойства.
Обычно на вопросы Гасана он сразу же находил правильные ответы, подкрепляя их всякий раз наглядными примерами из собственного опыта, но бывало и так, что уходило несколько дней на обдумывание совета, могущего не только способствовать преуспеянию в служебных делах и семейной жизни, но и надежно предостеречь молодого человека от роковых ошибок неизбежно ведущих к потере доброго имени, возлюбленной или свободы. Он говорил, ощущая ценность своих слов и живой интерес, с каким впитывается каждое из них, и это было очень приятно.
Нечто похожее он впервые испытал в суде, но даже в минуты триумфа, когда гнев обида и нахлынувшее вдохновение родили замечательную речь Рауф не испытал такого полного удовлетворения, какое он получал здесь от исполненных глубокого смысла разговоров с Гасаном.
- Добрый вечер, дядя Рауф. Я пришел попрощаться, - сказал Гасан. - Уезжаю в командировку Ленкорань.
- Я в Ленкорани не бывал, но все говорят, что там очень красиво. Цитрусовые растут, мандарины, лимоны... Счастливого пути. Это хорошо. Человеку надо ездить, особенно в молодости. Надолго?
- Через две недели буду здесь.
- Я слышал от многих побывавших там самые одобрительные отзывы. Субтропическая зона, - повторил Рауф.
Очень хорошее место, - Гасан мечтательно покачал головой. - В Азербайджане такого второго нет. - Чувствовалось, что предстоящей поездке он очень рад, и это почему-то на Рауфа подействовало неприятно.
- Это еще на чей взгляд, - усмехнулся он. - Одному Ленкорань кажется лучшим краем, другому - Баку или Астара. Каждому свое.
- Конечно, вы правы, - согласился Гасан, - родные места для сердца самые милые, но Ленкорань вам тоже понравится. Я вас прошу, когда... в общем, когда захотите берите семью и приезжайте к нам летом. Мне здесь еще год осталось служить, потом переведусь туда,. Дом у нас большой, и живут в нем мать да младший братишка. Все разбрелись кто куда. Сестры замужем - одна в Баку, другая пока в Ленкорани, но тоже собирается с мужем переехать в Баку, старший брат в Калининграде служит, он военврач, раз в год прилетает повидаться. Это я к тому, что места всем хватит!
- Спасибо, - не отказался Рауф. - Ты тоже захаживай, я тебе дам телефон и адрес. С сыновьями познакомлю. В конце концов, я тебе кое в чем и полезным могу оказаться.
Рауфу очень хотелось обещать парню что-нибудь доброе, но ничего, кроме предложения устроить в жилищный кооператив, в голову не приходило,
-.Словом, можешь на меня рассчитывать... Чем занимался покойный отец? Извини, если мой вопрос так бестактен.
- Я об отце люблю вспоминать, - подумав, ответил Га-сан. - И во сне, когда его вижу, радуюсь. Он всегда со мной ласково разговаривает, как при жизни. Спрашивает меня обо всем или сам рассказывает, а я слушаю. Жаль только, в последнее время почти перестал сниться. Он рыбаком был на сейнере. Круглый год рыбу ловил, от красной до кильки, каждую в свой сезон. Я тоже хотел рыбаком стать, мать не разрешила, после того, как отец пропал. Мать о нем до сих пор как о живом говорит, потому что никто не видел, как сейнер погиб. И никого на берег не выбросило... С того времени она стала немного заговариваться, все ждет, что отец вернется! Даже мы все - я сестры, и я с братишкой, ей верили, что когда-нибудь отца снова увидим. Вы не подумайте, во всем остальном мама нормальная, она на консервном заводе лучше всех работает.
- А ты его помнишь?
-Конечно, как сейчас перед глазами. Мне тогда двенадцать лет было. Погода в тот вечер стояла ясная, без ветра. Мы пришли на берег провожать, а он нам помахал рукой... Ночью шторм начался. Проснулись, дом трясется, у соседей крышу сорвало, всю целиком, и они потом месяц жили у нас. Их хозяин тоже не вернулся... Я отца часто вспоминаю.
- О чем речь, - вздохнул Рауф. - Отец - самый дорогой на свете человек. Так же, как мать. Но ты не расстраивайся, о будущем надо думать... Поскорее возвращайся, а то мне без тебя будет скучно. Счастливо тебе.
- Я о вас дома всем расскажу, дядя Рауф, - сказал Га-сан. - Я знаю себя, мне без вас тоже, будет тяжело.
После отъезда Гасана ничто уже не отвлекало от работы и размышлений, большую часть которых занимали планы устройства дальнейшей жизни.
Даже с учетом издержек, неизбежных при осуществлении самых продуманных планов, перед внутренним взором Рауфа, сумевшим пробиться сквозь туманы и облачность будущего, временами возникало нечто, манящее тайной неизведанных радостей, казалось близкой планетой, как бы увиденной в иллюминатор с надежной защитой от лучей незнакомого солнца.
При этом выяснилось, что ранее несвойственное ему углубление в далекие от действительности мысли - занятие не просто увлекательное, но и полезное, так как, ничуть не мешая работе, оно заметно сокращало именно тот отрезок времени, от которого многие отказались бы даже ценой соответствующего уменьшения общего срока жизни.
Именно состояние отрешенности от окружающей обстановки помешало ему полностью осознать значительность такого события, как приход Джафара Мамед-заде явившегося лично пригласить Рауфа на свидание с племянницей. Дело происходило утром, то есть в самое что не на есть неподходящее для посетителей время и видимо, поэтому старший надзиратель выглядел озадаченным. Разговаривал он без присущей ему суровой бодрости, глядя в сторону и словно приподняв бровями лоб. Рауф, у которого причин для удивления было действительно больше, чем у начальства, не знавшего, что у него никогда не было племянницы, своего замешательства не выдал и послушно проследовал за надзирателем в административный корпус.
Там его ждала Аида, которая радостно всхлипывая, бросилась Рауфу на шею, как только он переступил порог.
Прижимая к себе после восьмимесячного воздержания горячее гибкое тело, Рауф в основном испытывал только смущение, и оно не оставило его до конца этой трехсторонней интимно-официальной встречи.
Джафар Мамед-заде в комнату не прошел. Он стоял в дверях, напоминая приоткрытым ртом под седыми усами и форменной тужуркой ветерана-артиллериста, застывшего в ожидании орудийного залпа.
- Как ты сюда попала? - спросил Рауф, отступив на расстояние, почти подходящее для беседы дяди с любимой племянницей.
- Как все сказала Аида. Перемена позиции произвела на нее неприятное впечатление, и ей захотелось устранить ее причину.
- А этот товарищ сам догадается уйти, или ему надо сказать? - громким шепотом спросила она, кивнув на Джафара Мамед-заде. .
- Ты забыла, где мы находимся, - сказал Рауф. - То, что тебя в виде исключения пропустили, - уже большое везение.
- Никакого везения, - возразила Аида. - Пропустили, потому что так им приказали. Если хочешь знать, я для этого ходила к своему дяде. Вообще, я всех родственников с маминой стороны терпеть не могу. Первый раз обратилась к нему с просьбой, только из-за тебя.
- Он всегда был отзывчивым человеком, - Рауф сделал большие глаза, дав этим понять неуместность дальнейшего разговора о неизвестном ему дяде, но на Аиду это не подействовало.
- Дядя - заместитель главного прокурора и его приказы надо выполнять. Мне разрешили встретиться с тобой наедине- Аида при этом выразительно посмотрела на старшего надзирателя, но тот сделал вид, что не слышит.
- Ничего, - примирительным тоном сказал Рауф. - Самое главное, повидались. Скоро я выйду, и тогда все будет в порядке,
- Полтора года - это скоро? - усмехнулась Аида и вдруг заплакала. - Я по тебе соскучилась, во сне каждую ночь вижу, а ты даже не рад мне. - Она рыдала навзрыд уткнувшись лицом ему в плечо. Рауф беспомощно оглянулся на старшего надзирателя, и тот истолковав это как призыв к действию, прошел к столу и, налив из графина стакан воды, передал Рауфу.
Успокоить Аиду удалось с трудом, и, прощаясь, она продолжала судорожно всхлипывать.
Провожать ее пошел старший надзиратель. Оставшись один, Рауф испытал невероятное облегчение, похожее на то, какое, испытывает после пробуждения человек, явившийся во сне голым на банкет в честь юбилея руководителя своего учреждения. Он с напряжением ждал от старшего надзирателя вопросов в связи с появлением юной "племянницы", но тот, вернувшись, ничего не сказал. Направляясь к своему рабочему месту, Рауф неожиданно для себя спросил, когда вернется из затянувшейся командировки Гасан.
В другое время Мамед-заде Джафар и не подумал бы ответить на этот вопрос, целиком относящийся к разряду сугубо служебных и даже тайных, но, видимо, только что перенесенное потрясение сказалось и на нем, и он ответил, что в связи с переводом на милицейскую работу в Ленкорань, вызванным необходимостью ухода за больной матерью, Гасан от своих обязанностей здесь освобожден навсегда.
Конечно, Рауфу это известие не показалось приятным и в первую минуту, но всю значительность его он прочувствовал позже, когда понял, что лишился единственного человека, признавшего за ним право духовного наставника. Словно зрелый колос, увенчанный короной из тяжелых зерен, Рауф был переполнен мыслями и выводами, остававшимися не высказанными из-за отсутствия достойного собеседника. Сидя у костра, он часто вспоминал сыновей, с которыми ему ни разу не довелось всерьез побеседовать о вещах, не имеющих сугубо практического значения, и удивлялся этому. По семье он временами скучал, но в своих письмах - коротких записках в ответ на очередную посылку, запрещал жене и детям приезжать к нему, почему-то стало неприятно, и сердце внезапно кольнуло что-то, весьма напоминающее ревность. Теперь Рауф часто думал о Халиде, вспоминал многое из того, что давно уже считал безвозвратно забытым, и постепенно незаметно для себя, пришел к выводу, что Халида всегда была очень хорошей женой.
Думал он и о своей будущей жизни, но почти все его планы оказались так или иначе связанными с Халидой. От этих высоких дум его периодически отвлекало появление Арифа, по словам которого дела пошли уже на лад и есть надежда, что через несколько дней жалоба будет востребована из прокуратуры окончательно.