— А где он?
— Пошел звонить про испанскую гитару.
— Ой, он мне нужен!.. Додик, миленький, раз ты все равно звонишь, еще две штучки сервилата…
Муза провожает Тамару неодобрительным взглядом и возвращается к беседе с высокочтимым.
— Николай Романович, хотите присесть?
Тот кивает.
— Тася! Стул!
«Приживалка» появляется со стулом.
— Вам, наверно, суетно у нас после вашего уединения, — журчит Муза и ушам не верит — высокочтимый снизошел до ответа:
— Иногда человек нуждается в обществе… хоть сколько-нибудь себе подобных.
А в прихожей Альберт встречает Рудневу.
— Здравствуй, дорогая моя!
— Здравствуй, Альберт. — Она вертится перед зеркалом, взглядывает на старинные часы на стене. — Эти часы жутко отстают.
— Они по Гринвичу ходят.
— Зачем?
— Английские часы — английская привычка. — Он наклоняется к ее уху. — Я достал.
— Фаберже?!
— Тсс.
— Покажи скорей!
— Ну не здесь же.
Альберт ведет ее сквозь строй гостей, натыкается на Додика.
— Додик, не знаешь, что там за деятель? — он указывает на Томина.
— Мой друг. У него то ли вишневый сад, то ли урючный огород.
— И цветет красивыми купюрами, да? Что ищет он в краю далеком?
— Все, что ему сумеют продать…
Представленная Боборыкину, Руднева пускается кокетничать:
— Я раньше думала, что все произведения искусства — в государственных музеях. Для меня это прямо открытие — частные коллекции.
— Милая женщина, разумеется, искусство принадлежит народу. А картины принадлежат мне.
— Но как вам удалось?
— Мы, коллекционеры, сильны целеустремленностью, — холодно и высокопарно вещает Боборыкин. — И великим терпением.
Вокруг Боборыкина начинают скапливаться слушатели; среди них и Томин.
— Мы собираем и храним то, что без нас было бы утрачено. Едва ли не половина моих картин была буквально спасена от уничтожения. Есть полотна с драматической судьбой: я собственными руками вынес их в Ленинграде из руин, оберегал под бомбежками, под обстрелом. Когда большинство людей думало лишь о том, чтобы выжить, мы, собиратели, пеклись о судьбе художественных ценностей. Умирая в нашем госпитале, полковник Островой, которого я трижды оперировал, завещал мне свою коллекцию, веря, что я не дам ей погибнуть.
Видно, что старик сел на своего конька.
Руднева послушала-послушала и бочком отходит — ее, как магнит, притягивает торшер…
Появляется Ким Фалеев, под мышкой у него большая завернутая в газету книга. Альберт встречает его у дверей, забирает книгу.
— Ты заставил себя ждать, моя дама в нетерпении.
— Народу много?
— Весь паноптикум. Не объяснишь ли, между прочим, где лягушка?
— Для дамы лягушка — жирно, хватит портсигара.
— Я не спрашиваю про жирно-постно, я спрашиваю, где пепельница?!
— Пока у Музы… гостит.
— Ким! Без номеров!.. Вспомни, пока Муза тебя не пригрела, ты ходил без порток! Вшивый гений!
Рассерженный, он направляется к Музе.
— Дай ключ от спальни.
Муза подозрительно оглядывает Рудневу и поджимает губы.
— Музочка, искусство требует жертв. Я не виноват, что очередная жертва искусства приятно выглядит.
Муза отцепляет ключ от связки, которую носит в кармане.
В спальне Руднева листает иллюстрации в «Искусстве Фаберже», алчно причмокивая. Входит Муза, оценивает ситуацию. Альберт немного отодвигается от Рудневой.
— Чисто два голубка. Альберт и Альбина… Алик, что ты Киму сказал? Ушел и хлопнул дверью!