Он хватает фигурку и срывается вон, только грохает входная дверь.
Вдруг как-то неожиданно в деле наступает перелом. Хотя начинается знаменательное утро с события не столь уж впечатляющего.
Когда Зыков возил студентов на опознание копий, с ним непременно пожелали встретиться члены общественного совета музея — они горели стремлением помочь следствию. Зыков и думать о них забыл, а они дали о себе знать по междугородке. Оказывается, объявили собственный розыск, списались с любителями живописи и выяснили, что Плющевскому музею предлагали купить две картины. Копии того Врубеля и Венецианова, что были перевешены Пчелкиным и уцелели.
— Те, что ворам не пригодились? — уточняет Зыков.
— Ну да. Предлагали письменно из Москвы. От имени Боборыкина. Прикрылись уважаемой фамилией, понимаете?.. Письмо? Нет, не сохранилось, так как музей отказался, нет средств… За что же спасибо? Это наше кровное!
Возвратившись в Москву, Томин в форме и с объемистым портфелем выходит из здания Ленинградского вокзала. Идти недалеко: вон уже знакомый шофер из Управления машет рукой от машины. И надо же тому случиться: в это время здесь оказался Цветков. Бесцельно скользнув взглядом по широким вокзальным ступеням, он обомлел: Саша с юга в милицейской фуражке!
Отъезжает машина, увозя Томина, Цветков бросается звонить. У Боборыкиных не берут трубку. Он стоит в будке и слушает длинные гудки, осмысливая размеры катастрофы.
У Боборыкиных некому подойти к телефону: Муза на работе, Альберт — тоже, а старик Боборыкин… сидит в кабинете Зыкова.
— Долгонько мы с вами болтаем о том, о сем, молодой человек, — произносит он неприязненно. — Да, бывают коллекционеры такие, бывают сякие. И художники бывают такие, сякие, пятые и десятые. Ваши вопросы не содержат ни малейшего криминального уклона. Между тем меня пригласили в качестве свидетеля. Позволю себе спросить: свидетеля чего? Чем Ван Дейк отличается от Ван Гога?
Раздается телефонный звонок: Томин сообщает о приезде.
— Багажа много? — осведомляется Зыков.
Томин излагает содержание приведенного «багажа».
— Теперь уж никаких сомнений, — говорит, наконец, Зыков, косясь на Боборыкина. — Здешние обстоятельства вам известны?.. Да, как раз занимаюсь, но не уверен. И даже то, что вы привезли… боюсь, это не удастся использовать, так сказать, в сыром виде… Вы хотите его прямо сейчас, параллельно?.. Согласен, давайте попробуем.
Положив трубку, Зыков с минуту молчит, затем возвращается к разговору.
— Вся наша беседа — только способ получше к вам присмотреться. Следователю простительно.
— Не знаю, я не следователь.
— А допустите, что следователь, и прикиньте: какие из ваших поступков, намерений способны меня заинтересовать.
— Я еще не впал в детство, чтобы забавляться подобными играми, молодой человек. Но, зная, что вы уже консультировались с моей дочерью…
— С ней консультировался не я.
— Нет? Впрочем, неважно. Очевидно, речь опять о пресловутой краже картин, которая не имеет ко мне ни малейшего касательства.
— Напрасно вы считаете, что краденые картины не имеют к вам касательства. — Зыков кладет руку на папку с делом. — Фамилия «Боборыкин» здесь фигурирует.
— Моя фамилия?!
У входа в Планетарий Томин ожидает Альберта. Он успел переодеться. Альберт выходит из Планетария, окруженный толпой ребят. Томин отступает и, оставаясь незамеченным, слушает и наблюдает дальнейшую сцену.
— Ну-с, никакого впечатления? — добродушно спрашивает Альберт.
— Не очень, Ал-Ваныч. Выросли мы из этого.
— Знаете, мой дед работал в Пулковской обсерватории. — Лицо Альберта становится задумчивым и строгим. — Иногда меня пускали посмотреть в телескоп. Вот там открывалось живое небо. С ума сойти! «Бездна звезд полна…». Ну, дуйте по домам.
Большинство ребят прощаются и гурьбой уходят, но четверо задерживаются.
— Ал-Ваныч, Воронцова-Вельяминова я прочел, а Фламмариона в библиотеке нет.
— Ладно, дам.
— Можно к вам на дом заехать? Я бы как раз до следующего кружка…
— На дом? Не стоит, Андрюха. Позвони, договоримся.
— Ал-Ваныч, специальный факультет астрономии есть? — спрашивает другой мальчик.
— Нет, только отделение на физмате.
— Туда разве пробьешься!
— А ты дерзай! Если мы себя сдуру не угробим, человеческое завтра — там. — Альберт указывает на небо. — И, может быть, там мы наконец поймем, кто мы и для чего…
— А ваш дед тоже был астроном?
— Нет, Маришка, механик. Что-то там налаживал, смазывал, чистил. Росточком тебе по плечо, словно гномик… Порой, ребята, мне кажется, я выжил в войну лишь потому, что понимал, над блокадным небом есть другое, вечное… Хотите, прочту стишок? Автор — один американец.
«Есть белая звезда, Джанетта.
Если мчаться со скоростью света,
Езды до нее десять лет –
Если мчаться со скоростью света».
Альберта любят мальчишки и девчонки, его ученики. У Альберта умные и добрые глаза. Альберт читает стихи!.. Вот так-то, инспектор Томин. Сколько ни живи на свете, а жизнь найдет, чем озадачить!..
«Есть голубая звезда, Джанетта.
Если мчаться со скоростью света,
Езды до нее сто лет –
Если мчаться со скоростью света.
Так к какой же звезде мы поедем с тобой –
К белой или голубой?»
— Объясните идейный смысл, — неожиданно заканчивает Альберт.