Мы освободили плацдарм, пожелав дамам «приятно откушать» — как выразился Унумганг, замшелый аристократ.
Я выжила. После поездки с Унумгангом мне срочно понадобилось прилечь на что-нибудь устойчивое, например, на диван, и вздремнуть. Меня тут же окружили сущности, похожие на друидок, хотя даже во сне я точно не знала, как последние выглядят.
Их значение составляло 112, число совпадало, как я выяснила в результате арифметических усилий, покинув диван, с идеализмом, здоровьем, навигацией, медлительностью, матриархатом, гуманизмом и толкованием. Оцепенение слишком глубокого послеполуденного сна еще сказывалось, но с чашкой кофе в руке я могла довольно ловко складывать числа, хотя само по себе это не бог весть какая наука.
В состоянии, подобном моему, звонок телефона звучит просто оглушительно. Я прикинула, как поступить: вытащить штекер из гнезда или отправить аппарат в посудомоечную машину? Разум возобладал. Я нажала положенную кнопочку и поднесла трубку к уху, совсем не готовая к такому испытанию.
— Приветствую! — сказал пастор, как обычно. — Как ваши дела?
Я подавила зевоту.
— Что новенького?
— Вы посмотрели вашу копию?
Я с ужасом вспомнила о ее существовании. Однако бодро спросила:
— А что?
— У меня есть сильное подозрение, что первый текст так называемой Вендлгард на самом деле одно из писем Хильдегард фон Бинген!
Я вздрогнула.
— Почему вы так думаете? — Типичный вопрос, чтобы выиграть время.
— Однажды я выписывал оттуда цитаты для своей диссертации. И теперь мне все это кажется подозрительно знакомым. У вас, случайно, нет томика ее писем?
— Где-то должен быть.
— Можно зайти к вам, полистать его?
— Пожалуйста. Впрочем, не уверена; что найду.
Когда-то я писала о ней, о Хильдегард. Я положила трубку и ринулась искать книгу.
Зарницы нервно освещали небо, потом, собравшись с мыслями, сгруппировались в убедительную, яркую молнию и резко полыхнули в окно сквозь листья дикого винограда. И пока следом за вспышкой тяжело катился гром, я разглядывала Iris elegantissima, который молчком острил зеленый ятаганчик. Я нагнулась ближе: так и есть. Определенно, он рос. Точно так же, как тот ирис, корневища которого привезла мне из Непала невестка. Была поздняя осень, когда один из саженцев не выдержал и, как рьяный пионер, выскочил из ряда, то есть из земли. Остальные подтянулись только весной.
Я снова подошла к стеллажам, но вместо томика Хильдегард в руки попалась книга о луковичных растениях. По алфавитному указателю я нашла Iris elegantissima, только он значился как Iris iberica ssp. elegantissima. Я посмотрела на картинку. Светлый, в едва заметных прожилках шатер контрастировал со значительно более темными нижними лепестками, будто бы разрисованными штрихами, на которых лежала, как высунутый язык, полоска красно-коричневых ворсинок. Имя iberica, наверное, служило для того, чтобы вводить читателя в заблуждение, потому что описание гласило: растение происходит из северной Турции, региона восточнее Эрзурума. Также этот ирис распространен на северо-западе Ирана и в Советской Армении, прекрасно растет в степи, на суглинистых возвышенностях, на необработанных участках между полями злаковых, где прекрасно себя чувствует на высоте 1100–2250 метров над уровнем моря, а точнее, имеет обыкновение цвести с мая по июнь, причем обильно.
Город Эрзурум я хорошо знаю. В юности я училась там целый год, и Арарат, на сухих склонах коего, по утверждению справочника, ирис цветет особенно пышно, видела: однажды проезжала мимо по пути в Азербайджан. Если не ошибаюсь, тогда тоже была осень, но никаких цветов что-то не припоминаю — лишь голые камни, и по отвесным скатам переливаются, выступая наружу, все содержащиеся в породе металлы.
Самозабвенно созерцая будущее, надеюсь, великолепие нового обитателя моего подоконника, я не слышала звонка, поэтому вздрогнула, когда раздался громкий стук в дверь. «Вот и пастор», — подумала я, но это оказалась Августа. Она трижды, извинилась, за вторжение и спросила, а нет ли у меня случайно собрания сочинений Хильдегард, ей-де только одним глазком взглянуть.
— Ну, если вы поможете отыскать!
Мы стояли плечом к плечу перед книжными полками, и Августа говорила, что ее отпуск обещает быть интересным. Они с Пат просто обязаны посетить соляные штольни, дабы увидеть, где хранились эвакуированные или украденные сокровища искусства, скопившиеся там в конце войны, которые чуть было не разметал взрывом некий гауляйтер Эйгрубер.
Рядом со входом в штольню, открытую для посещений, находится литературно-краеведческий музей. Я сказала об этом Августе, а также о том, что в музее много диковин вроде велосипеда Якоба Вассермана и восковой фигуры знаменитого актера Клауса Марии Брандауэра. Стоит посмотреть.
— О! О! О! — выдала Августа.
Это она наткнулась на издание трудов Хильдегард. И почему-то они стояли не на «X», а на «Б», то есть довольно высоко. Хотя Августа была по крайней мере на голову выше меня, даже она поднялась на цыпочки, чтобы достать книгу, мне бы пришлось идти за стремянкой или как минимум за табуреткой.
Из внутреннего кармана куртки первопроходца Августа извлекла копию рукописи:
— Вот здесь. Точно как в первом письме Хильдегард. «Живой Свет говорит: Пути моих строк ведут к вершинам, где пестреют цветы и растут несравненные пряные травы…»
Я сразу поняла смысл цитаты. Но я не типичный случай. Стоит мне услышать о цветах и горах, как я первым делом вспоминаю о своем призвании садовницы, потом — вскользь — об Арарате. Но что имела в виду аббатиса?
— И почему она цитирует именно Хильдегард? — подумала я вслух.
— Мне бы тоже хотелось это знать, — сказал пастор.
Кажется, мы обе не услышали, как он постучал и вошел. Или он вовсе не стучал?
— Если только, — в руке священника запестрела копия, — они с Незими не обсуждали пресловутый спор о покрывалах. Может быть, Вендлгард хотела доказать с помощью цитаты из Хильдегард, что в Западной Европе девушкам вполне прилично носить волосы непокрытыми и распушенными, а заодно и надевать украшения, золотые венцы, равно как и белые платья. Почему Господу не радоваться, глядя на них?
Тут меня в очередной раз осенило: пастор намекал на переписку двух аббатис XII века, а именно Хильдегард фон Бинген и Тексвинд фон Андернах, где действительно идет речь о покрывалах.
Склонясь над книгой, Августа и пастор почти соприкасались головами, и немка громко зачитывала фрагмент текста, найти который ей не составило большого труда, притом нимало не смущаясь, старалась придвинуться к духовной особе как можно ближе.
Сравнение с рукописью показало: Вендлгард изменила последовательность слов и перетасовала фразы. Может, в этом и был заключен особый смысл? Текст не везде повторялся дословно, иногда версия Вендлгард звучала архаичнее первоисточника.
Я подумала о Самур-оглы: «Мог ли он сцепиться с кем-нибудь из-за вопроса о ношении паранджи?» Внезапно у меня открылись глаза, фигурально выражаясь.
— Данный текст — всего лишь прикрытие! — вскричала я. — Это зашифрованное письмо Вендлгард!
— И все же принадлежит Хильдегард! — защитил пастор свое открытие.
— Точно. — Августа приобняла молодого человека за талию. — Давайте присядем! Ничего если мы сядем? — Она оглянулась на меня. Ей-таки удалось слиться с пастором, пусть в местоимении.
Они заняли стулья.
— Разве не правдоподобно, — принялась я размышлять вслух, — одна свободомыслящая особа прячется за словами другой, тоже строптивой, не склонной выбирать выражения, однако никогда не попадавшейся на ереси.
— Как это? — спросила Августа, что прозвучало для серьезного ученого необдуманно, почти простодушно.
— Они обе принадлежали к ордену святого Бенедикта. Следовательно, Вендлгард должна была знать труды Хильдегард, которая в то время слыла чуть ли не святой.
— Вы полагаете, — пастор поднял глаза, — она могла использовать письма Хильдегард как огне- и водонепроницаемую вуаль для сокрытия собственных взглядов, не всегда согласующихся с основными церковными догмами?
— Именно.
— Это еще нужно доказать, — встряла Августа, — хотя поразмыслить стоит.
Время чая давно миновало, но я все же предложила. Вообще-то мое предложение граничило с садизмом: пастор не пьет чая, я прекрасно это знаю.