— Что нужно? — Голос его оказался на удивление высоким и каким-то дребезжащим.
— Мне нужны, как минимум, документы. Паспорт и права на вождение машины.
— А как максимум? — Он взялся намазывать еще один бутерброд. Вот ведь зараза!
— Мне нужен пистолет. С глушителем. Желательно, «вальтер» или «беретта». И патроны — два десятка.
Мне очень хотелось пить, и я оглянулась, ища официанта. Тот топтался на прежнем месте с подносом, на котором стоял большой хрустальный стакан. Чухонец, не глядя, махнул рукой, и официант моментально подскочил и поставил передо мной позвякивающий льдинками «Боржоми». Я с облегчением глотнула холодную минералку и снова взяла сигарету. Чухонец зажег мне ее и, не спеша, поинтересовался:
— Кто меня рекомендовал? — Сам он закуривать не стал и взялся за третий бутерброд. Он что хочет накормить ими весь ресторан?
— Колыч.
— И как он?
— Говорят, вчера повязали.
— Говорят, повязали… — вздохнул Чухонец и стал есть первый бутерброд.
Я молча курила. Ох, непросто иметь дело с криминальными элементами, я не привыкла так разговаривать. И хлеб он ел, манерно оттопырив мизинец. Сплошной моветон!
— Завтра в шесть за холодильником, — наконец произнес Чухонец и, заглянув в мой стакан, сделал официанту знак принести ему такой же.
— За каким холодильником? — опешила я, почему-то представив себе старенький «ЗИЛ» Галины Петровны.
— Обойдешь мясокомбинат, там есть заброшенный холодильник. Я подъеду к шести. Не опаздывай и приходи одна. Принесешь фотографии — на паспорт и на права. Ксивы верные, не фуфло, ствол не засвеченный, поэтому цена такая, пояснил он, черкнул что-то на бумажной салфетке и небрежно подтолкнул ее ко мне.
Надпись «1100 $» меня не смутила. Я понятия не имела, сколько на самом деле могут стоить пистолет и фальшивые документы. Поэтому глянула на салфетку, кивнула, встала и, не прощаясь, покинула зал ресторана.
Ну вот, свершилось, я проторила дорожку к криминалу. Устала я от этого Чухонца ужасно и, выйдя на улицу, без затей отловила частника на стареньких «жигулях» и отправилась в Шушановку.
Дом стоял темный и молчаливый. Я отыскала в условленном месте ключ и вошла. Внутри мало что изменилось, только стены пестрели светлыми прямоугольниками там, где раньше висели фотографии, да исчез с дивана фарфоровый котенок и две хрустальные вазочки с буфета. Все остальное, включая вязаную скатерть на круглом столе, посуду и плюшевые думочки, Галина Петровна оставила мне. Я закрыла изнутри ставни на окнах и задернула их тюлевыми шторами. Потом доплелась до своей пышной постели и мгновенно уснула.
На этот раз мне приснился сон — ржавые осенние лужи, настоянные на сухой листве, через которые я перепрыгивала, идя по бесконечной аллее. В конце аллеи меня ждал какой-то очень дорогой мне человек, и я была уверена, что все мои беды закончатся, как только я с ним встречусь. Но аллея вела далеко в чащу старого парка, и я очень спешила, опасаясь, что человек уйдет, не дождавшись меня.
Проснулась я, задыхаясь, с колотящимся сердцем, и долго приходила в себя. Но тонкие солнечные лучи, пробивающиеся через ставни и шевелящиеся от колыханья летней листвы за окном, выглядели такими жизнерадостными, что я, в конце концов, вылезла из-под одеяла и в одной футболке босиком прошлепала а кухню. Поставив чайник на плитку, я залезла в буфет и обнаружила там множество баночек с вареньем и ванильные сухарики. Кофе не было, и пришлось заваривать чай. Из купленных накануне продуктов я соорудила два чудовищной величины бутерброда с сыром, ветчиной и толстым слоем масла. Когда я впихивала в себя остатки второго бутерброда, в дверь кто-то осторожно поскребся. Я натянула джинсы и пошла открывать. На крылечке топтался мелкий плешивый мужичок, явно страдающий от желанья опохмелиться. Увидев меня, он несколько оробел и представился:
— Сосед я ваш, извиняйте. Вот, познакомиться решил. Вчерась Петровна съехала и сказала, что, значит, новые хозяева поселяются. Так что с новосельицем вас!
Я критически осмотрела несуразную фигуру и представилась:
— Меня Ларисой зовут. А вас?
— А нас — Григорием, Гриней то есть. А супружницу мою Настей кличут. Так что мы вас вечерком к себе ждем, чтоб, значит, ваше новоселье по-соседски отпраздновать.
Понятно, желают пьянку закатить по уважительному поводу. Этого мне еще не хватало! Тут за забором раздался зычный вопль. Я вздрогнула, а Гриня даже бровью не повел, продолжая вопросительно смотреть мне в рот. Вопль повторился, на этот раз я разобрала слова «Гришка» и «паразит». Через секунду за невысоким забором, разделяющим мой и соседний дворы, появилась гренадерская фигура в ситцевом сарафанчике.
Могучая дама перегнулась через заборчик, ухватила прислоненную к нему палку и запустила ею в сторону крыльца. От столь значительного усилия, она утомилась и ненароком задремала, наполовину свесившись с забора. Гриня подмигнул мне и спросил:
— Видала? Не баба, а Илья Муромец! Разве ж еще такую найдешь? И не смотри, что ругается, вообще-то она у меня ласковая и тихая.
Я с сомнением уставилась на «тихую» Настю и поняла, что она тоже нуждается в хорошей опохмелке.
Вздохнув, я нашарила в кармане хрустящую бумажку и протянула ее Грине.
— Давай, сосед, гони в магазин и отпразднуй с Настей мое новоселье, а то у меня забот полон рот, я сегодня поздно вернусь.
— Дак мы тебя дождемся, не сомневайся! — радостно завопил мужик, схватил купюру и, засовывая ее в карман дырявых штанов, поспешил со двора, выкрикивая супруге обещания немедленно ее утешить и порадовать.
Избавившись от аборигена, я вернулась в дом и стала собираться в город. Я опять накрасилась до неузнаваемости, надела длинную юбку и босоножки на плоской подошве. Потом, подумав, напихала в лифчик ваты, и натянула трикотажную кофту с большими поролоновыми подплечниками. Теперь из зеркала на меня смотрела аппетитная приземистая, несколько вульгарная бабенка. Если учесть, что я обычно носила короткие юбки и каблуки не ниже двенадцати сантиметров высотой… В общем, я решила ехать на собственные похороны. И никакие доводы о рискованности такого решения не действовали.
Мой внутренний голос просто захлебывался от негодования. Брызжа слюной, он пытался остановить меня и не дать совершить глупость, о которой я буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Но я послала его подальше и отправилась на другой конец города.
До двух часов, когда должны были состояться похороны, оставалось время, и я по пути заехала в моментальную фотографию, где снялась на паспорт и права.
Подъезжая на троллейбусе к кладбищу, я украдкой засунула за щеки кусочки ваты, как делала героиня романов Марининой, когда хотела изменить внешность. Заглянув зеркальце, я мрачно полюбовалась своим еще не принявшим нормальный вид носом и хомячьим щечками, свисающими из-под больших темных очков.
Рожа была такая, что внутренний голос был вынужден заткнуться и только изредка трусливо поскуливал.
Около кладбища я увидела множество автомобилей, в основном иномарок. Людей было неожиданно мало, и я решила, что основная толпа собралась внутри церкви, где шло отпевание. Поэтому я осторожно ушла как можно дальше и присела у какой-то могилки на скамеечку, из-за кустов наблюдая за входом в церковь. В горле встал маленький твердый комок, и я никак не могла его проглотить. Словно со стороны я наблюдала за собой и ужасалась — вот сейчас, в освещенном свечами и лампадами храме отпевают меня и моего мужа, а я, душа неприкаянная, нахожусь снаружи и жду, пока похоронят меня и мою жизнь. Несмотря на жаркий полдень, мне стало вдруг зябко от мысли, что осталась я на этом свете случайно, что меня уже оплакал мой сынуля. Слава Богу, хоть и грех так говорить, что мои родители не дожили до этого дня.
Я вспомнила, как умер неожиданно папа — сердце не выдержало простой операции по удалению аппендицита. Севка тогда только начал работать его заместителем, и первым примчался к нам. Собственно, с этого и началось наше с ним сближение. Он был все время с нами, помогал организовать похороны, поддерживал нас с мамой. И остался рядом и после похорон. Мы поженились через четыре месяца. Мама дождалась рождения Егорки и умерла, угаснув от рака. Потом уже я поняла, что она не хотела лечить болезнь, не хотела растягивать мучения, не хотела продолжать жизнь, потерявшую смысл после смерти папы. А я вот живу и собираюсь жить дальше, потому что у меня есть мой малыш и ему без меня будет очень плохо.
Тут я очнулась и увидела, что из церкви повалила толпа, с боковых дорожек тоже подходили люди, и я, словно загипнотизированная, поднялась и направилась к паперти. Когда я подошла, закрытые гробы уже вынесли — два огромных полированных дубовых прямоугольника, очень солидные и дорогие гробы. Перед ними шел священник с кадилом. Толпа расступилась. Из дверей появилась группа людей в черном. Я отступила за куст жасмина и, затаив дыханье, смотрела на Игорька и Симу, ведущих за обе руки Егорку. Его тонкая шейка была напряженно вытянута, он вертел головой во все стороны и выглядел таким растерянным, что сердце мое сжалось и превратилось в пульсирующую точку. На секунду мне показалось, что он заметил меня, но его заслонили фигуры мужчин — друзей, коллег Севки. Из своих подруг я заметила только Любу Симонову, но она, одетая в скромный темный костюмчик, держалась поодаль от основной группы.
Процессия двигалась по главной аллее, потом свернула, и я поняла, что она направляется туда, где находились могилы моих родителей. Севка и Сима родились и выросли в Иванове, там же была похоронена их мать, а про отца они никогда не вспоминали, словно его вовсе не было. Я пошла параллельной дорожкой и вышла к двум знакомым березам с другой стороны. Близко не подходила, встала опять за кустами. Батюшка что-то говорил напевным голосом. Я увидела, что Сима плачет. Игорек тоже усердно изображал скорбь и даже смахивал несуществующие слезы. Егорка стоял, завороженно глядя на огромную открытую могилу. Я ахнула — Севку похоронят вместе с чужой женщиной! Меня неудержимо потянуло вперед, хотелось выкрикнуть, что я жива, что убийца моего мужа стоит рядом с его гробом.
Но я продолжала стоять, не чувствуя ног, взмывая вверх и оттуда заглядывая в черный, пугающий своими размерами, провал могилы. Тревожный запах ладана летел вместе со мной над белыми надгробьями, над венками и корзинами с белыми и красными цветами, над стаей черных мужчин и пестрой толпой любопытных. Еще минута, и моя душа навсегда бы улетела в безмятежное сияющее небо, чтобы оттуда камнем упасть в страшную яму.
Меня спасла тонкая, но прочная нить, которую держал в своих маленьких руках мой сын. Я вернулась и увидела, как гробы стали опускать вниз. В стороне, за деревьями оркестр заиграл тихо и печально. Кто-то заголосил, застучала земля, которую бросали горстями в могилу. Потом взялись за лопаты и быстро ее засыпали, соорудили широкий холмик. Публика стала расходиться, только черные мужчины продолжали топтаться вокруг, укладывая венки и цветы. Сима, склонив голову, повела все время оглядывающегося Егорку к выходу. Он не плакал, и что-то настойчиво спрашивал у нее. Я увидела, как их нагнал Игорек, взял Симу за руку.
И тут что-то заставила меня повнимательнее посмотреть на них. Сима не отняла руку, сжала ладонь Игорька и, обернувшись к нему, как будто улыбнулась ему краем губ. Так они и шли, не обращая внимания на Егорку, не отрывая взгляда друг от друга. Меня поразила такая перемена в отношениях. Это не было похоже на обычное сочувствие, казалось, они были близкими, родными людьми. А ведь я много раз была свидетелем того, как, мягко говоря, прохладно относилась Сима к Игорьку. Севка шутил, что у его сестрицы аллергия на Пестова. Игорек в отместку часто подшучивал над Симой, и отнюдь не безобидно. В общем, общались они, как кошка с собакой. Откуда бы сейчас взяться такому взаимопониманию? Или мне показалось?
Я украдкой шла за ними, уже не думая, что меня могут узнать. Неприятный, могильный холод внутри с каждой минутой становился все сильнее. Я поняла, что задумал Игорек, — устранив Егорку, он охмурит Симу и завладеет всеми деньгами Севки. Вот его цель. Значит, времени у меня совсем мало. Вряд ли он сделает это, пока не пройдут девять и сорок дней, ведь неминуемо придется устраивать поминки, все будут интересоваться, где наш сын. А потом, когда про нас забудут, как это обычно бывает, можно не стесняться.
Я с трудом заставила себя свернуть в сторону и присесть на скамейку, еще немного и я бы бросилась к ним, вырвала бы у них Егорку и погубила бы все. Я просидела на кладбище долго, курила, плакала, снова курила. Потом, когда никого не осталось, пошла к могиле и положила на нее сорванную ветку цветущего шиповника. Могила, укрытая слоем венков и букетов, выглядела неприлично нарядной, словно праздничный торт.
Внезапно появилась странная пожилая женщина, одетая в выцветшее зимнее пальто. Остановившись у могилы, она заголосила, запричитала, потом стала поправлять цветы, жадно ощупывая и комкая их лепестки.
Она с таким самозабвением рылась в цветах, совершенно не обращая внимание на меня, словно искала что-то очень важное и ценное. Потом, ни с того ни с сего, она стала приплясывать и кружиться вокруг могилы. Я завороженно смотрела на этот жуткий танец до тех пор, пока женщина, поддернув под пальто сползшую юбку, не ушла, шмыгая носом и что-то бормоча себе под нос. Опомнившись, я поняла, что могу опоздать на встречу с Чухонцем, и заторопилась.
Расспросив, как лучше доехать к мясокомбинату, я поехала на автобусе. Людей было немного, и мне удалось сесть к окну. Сидевшие сзади две пожилые женщины оживленно обменивались впечатлениями от сегодняшних похорон. Вначале я не прислушивалась, раздраженно улавливая только отдельные восклицания:
«А гробы-то, гробы, Никитишна! Дорогущие, небось!», «Совсем сгоревшие были, мало чего осталось-то» и «Мальчонку-то жалко». Но фраза: «А жена-то его беременная была. На третьем месяце. Мне деверь сказал, он в милиции работает» прозвучала, словно набат.
Я обмерла. Оказывается, неизвестная женщина ждала ребенка! Но почему судебная экспертиза не определила, что погибла совсем не я? Ведь сейчас медицина позволяет устанавливать личность по многим факторам — по крови, по зубам, по ДНК, даже я это знала. Но я никогда не обращалась к стоматологам в нашем городе — дважды проверяла зубы в заграничных клиниках, но лечить не приходилось никогда! Это была одна из редкостных особенностей моего организма — зубы у меня были удивительно крепкие. Мама как-то упоминала, что у моего прадеда до самой смерти зубы были, как у бобра, и он грыз ими грецкие орехи для всей семьи. Кровь у меня первой группы, самой распространенной. А анализ ДНК, скорее всего, просто не провели. Зачем? Уехал Севка со мной, в машине — два трупа, все и так ясно.