— Это кто? Подруга?
Не дожидаясь ответа, тут же пробубнил:
— Сейчас я ей стул принесу.
Карина почувствовала легкое разочарование оттого, что Андрей ничего не ответил на вопрос друга. Интересно, как напарник теперь мысленно называет ее? Неужели она по-прежнему для него «никто»? Что-то бесцветное и обременительное — потеряешь и не заметишь. Нет! Она в это ни за что не поверит!
Беспрерывно кряхтя, словно выполняя тяжелую работу, Серый открыл бутылку водки:
— За помин души.
— Она не будет, — кивнул в сторону девушки Андрей.
Рука, разливающая горячительное, на мгновение замерла и тут же потянулась к следующей стопке.
— Ну, за Кольку-бабника.
— За Николу-воина.
Выпили не чокаясь, молча, угрюмо закусили.
— За Кривду.
— Давай за Сашку-поэта.
Серый поковырялся вилкой в консервах, не жуя, проглотил кусок и снова с торопливой жадностью потянулся к бутылке:
— За всех, кого больше нет. Вечно лежать им в покое.
— За наших… самых близких.
Некоторое время мужики сосредоточенно жевали, и Карина уже понадеялась, что, на этом возлияния закончатся. Однако Серый со словами: "Ну и за него…" — облапил баклажку. Плечи Андрея поникли. Мужчины прятали глаза, словно в этот момент совершали что-то постыдное, запретное. И Карина вдруг с горькой прозорливостью брошенных почувствовала: Андрей удаляется от нее стремительно и страшно.
— Может, хватит, — попыталась она напомнить о себе.
— Отвали. — Карину поразило, сколько темной ненависти и презрения вылилось в коротком слове, точно девушка не пискнула робко, а совершила проступок из категории тех, за которые порядочные люди краснеют до слез. Серый, крепко сжимая стопку, незряче смотрел в сторону. Кажется, он тоже стыдился за гостью, выбравшую для вразумления самый неподходящий момент.
— За него… — беспомощно повторил Андрей.
Девушка ощущала: им, обоим, до муки хочется добавить еще хоть пару фраз к, безымянному поминанию. Но мужчинам мешает то ли присутствие безмозглой "расфуфыренной курицы", то ли неумение переплавить чувства в слова-то ли вина.
— Вот тут я и кантуюсь. Удивлен? — хмыкнул Серый. — Я сам иногда проснусь… Ну и быстрей принять этого… — Хозяин щелкнул ногтем по бутылке. — Обрыдло все. В общем, сполз я по лестнице, ведущей к радостям мира, до самого низа. Ты, я слышал, тоже того… места себе в этой сраной стране не нашел.
— Не получилось.
— Во! Значит, мы с тобой не поменялись!
Обиженная Карина скривила губы. В том, что два здоровых мужика не смогли себе заработать на достойную жизнь, лохматый хозяин, кажется, находит что-то похвальное. Отец о таких философах говорил: "Тунеядцы!" И в его устах это слово звучало синонимом более резкому определению — придурки.
"А Никола, он жизнь трахнул и даже удовольствие успел получить. Но зазнался… Да… Я раньше как… Денег нет — к Кольке. Всегда выручал. Стопроцентно. А потом юлить начал: у меня то, у меня се… Я ему так и сказал: "У тебя, Никола, на этом месте, — Серый постучал себя по левой стороне груди, — жировой бронежилет образовался. Словом не пробьешь — только пулей".
Помолчал, видимо, соображая, что его злые слова оказались для Неверова в какой-то степени пророческими.
— А тут еще его эта Первая Вторая, когда видела меня, аж чешуею звенела.
— Жена, что ли?
— Она… — Серый покосился на Карину. — Сказал бы я о ней пару ласковых, если бы юного полу не было. Она тебе кто? Подруга? — снова поинтересовался он и опять, не дожидаясь ответа, забубнил:
— Лара ему пыталась пластическую операцию на мозгах сделать, а Никола упрямился. Я Неверу сразу сказал: "Ты зря ее вернул. Принял ошибочно не правильное решение".
— Вернул, говоришь?
— Угу. Они же с Лариской того… В общем, Никола бросил ее, когда на деньгах женился, на Страшиле Уродовне своей. Да. Ты не знал? Тесть Неверова в люди вывел. Очень порядочным человеком оказался. Подарком. Сам по-быстрому в ящик сыграл (ну не без помощи добрых людей, как сейчас говорят), а зятю в банке оставил полный боевой комплект "зеленки".
Произнося последнее слово, Серый уставился на стенку напротив. Он долго буравил ее отрешенным настойчивым взглядом, словно пытался расшифровать узор из грязных пятен.
— А Уродовна куда делась? — вывел хозяина из задумчивости голос Андрея.
— Страшила-то? — Снова разлил по стопкам вонючую жидкость. — Она вела ошибочно неверный образ жизни. На иглу подсела. Ну и Никола с ней того…
Хозяин с силой ударил рукой об руку, точно пытался их переломать.
— Она сейчас лечится. За городом есть такое местечко хитрое. Ку-ку… Кукурековка. А там что-то вроде колонии послабленного режима. И название такое поганое… Про смерть что-то… Погоди… А-а-а, "Последний приют".
Он снова тяжело замолчал и сосредоточенно принялся крутить худыми желтыми пальцами пустую стопку. Тупым пьянеющим взглядом Андрей следил за нервным движением дрожащей руки. Не отрывала от нее взгляда Карина. В сердце девушки тихонько булькало раздражение, направленное против этого клоуна, пытавшегося выглядеть шутом. Острит, отпускает колкости, трясет мишурою насмешливых слов.
Но жалкие потерянные глаза, смущенное поеживание человека, которого приятели застукали валяющимся в луже без штанов, сводят шутки на нет и будят в душе неприятную, ненужную тоску.
— Никола к ней еще и с передачками ездил.
Совсем не того… не по уму делал… Ему со своими бабами нужно было разобраться. А то две жены…
Третья на подходе. Любовницами оброс, как ракушками. Бабы его на дно и тянули… От них вся зараза.
— А как ее зовут?
— Кого? Первую Вторую?
— Нет? Эту… Пугаловну?
— Венера Купидоновна Милосская. Я ее только так звал, имея уважение к чину папаши.
Н-да. А по-паспортному — Яна Семеновна Лагутич.
— Неверова, — поправил Андрей друга.