Козюренко остановился на фамилиях двух постояльцев «Интуриста». Виталий Сергеевич Крутигора — работник отдела поставок Николаевского консервного завода, и Павел Петрович Воронов — заместитель директора одного из московских антикварных магазинов. Правда, Крутигора уехал из города шестнадцатого мая, а Воронов восемнадцатого, — таким образом, к событиям в Желехове оба, определенно, не имели прямого отношения. И все же следовало точно выяснить, где они находились вечером восемнадцатого мая и не имеют ли каких-то связей со знакомыми Пруся.
Особенно заинтересовал Романа Панасовича Воронов.
Антиквар приехал во Львов как раз накануне преступления. И в день его отъезда из дома Пруся исчез «Портрет» Эль Греко. Случайность? Возможно. Но такие случайные стечения обстоятельств происходят редко...
Воронов выписался из гостиницы в двадцать один час. В тот вечер в Москву уходили еще три поезда — в двадцать один пятьдесят, двадцать три тридцать три и четверть первого.
Следовательно, если антиквар выехал ночным экспрессом, убийца Пруся имел возможность передать ему картину. Но мог убить и сам Воронов.
Козюренко записал в блокноте: «Попросить московских товарищей уточнить, когда и каким поездом прибыл в Москву Воронов. Запрос в Николаев относительно Крутигоры».
— А как со священником? — спросил он у Владова.
Тот подал папку.
Фото... Человек с острым взглядом и шарообразной, как арбуз, лысой головой. Каноник Юлиан Евгенович Боринский. Пятидесяти семи лет. Во время войны и в первые послевоенные годы имел приход в селе Песчаном, откуда родом Прусь. Потом добился, чтобы его перевели в город. Живет на Парковой улице, дом номер восемь, квартира семнадцать. Имеет автомобиль «Москвич».
— Давайте-ка мы с вами, Петр, съездим в автоинспекцию, — предложил Козюренко.
— Простите, еще одно... — Старший лейтенант подал папку. — Рапорт начальника Ковельской милиции. Они нашли тракториста Тимка — Тимофея Васильевича Вальченко. И не только его, а и еще двух попутчиков Семенишина. Все трое опознали его. И подтвердили, что Семенишин действительно ехал с ними в одном вагоне поезда, вышедшего из Желехова в двадцать один час двадцать семь минут восемнадцатого мая. Какие будут указания?
— Верните Семенишину подписку о невыезде.
Поблагодарите ковельских товарищей. И спросите, не забыли ли они извиниться перед Семенишиным?
...Каноник собора святого Павла Юлиан Боринский отдыхал после обеда, когда к нему пришли работники автоинспекции. Домработница — некрасивая пожилая женщина с бельмом на глазу — подозрительно посмотрела на них и заявила, что его милость спят и беспокоить их в такое время неучтиво, особенно из-за мелочей. А мелочами она считала все, кроме церковных дел, так как была убеждена, что настоящая жизнь существует где-то там, на небе, и путь туда открывает ей церковь и лично отец Юлиан. Работники инспекции начали доказывать, что дело у них очень серьезное, когда на пороге появился сам святой отец. Он довольнотаки невежливо отстранил женщину и поинтересовался, что происходит.
Козюренко показал удостоверение старшего автоинспектора.
— Вы — Юлиан Евгенович Боринский? — спросил сурово.
Домработница всплеснула руками, увидев такое непочтение к его милости. Хотела уже вмешаться и проучить нахалов, но каноник остановил ее.
— Ступайте в кухню, Настя, — велел он и пригласил уважаемых гостей в комнату.
Козюренко вынул из планшета бумажку, заглянул в нее.
— Вы — владелец автомобиля «Москвич»? — спросил официальным тоном и назвал номер машины.
Его милость сложил на груди пухлые руки, пошевелил пальцами.
— Да, это моя машина, — ответил он с достоинством.
— Двухцветная, сине-белая? — уточнил Козюренко.
— Да, будьте любезны, сине-белая, — подтвердил каноник.
— Мы расследуем автомобильную аварию, — посмотрел на него Козюренко, — и проверяем все двухцветные сине-белые «Москвичи».
Отец Юлиан сокрушенно покачал головой, как бы сочувствуя работникам инспекции, которым приходится возиться с таким нудным делом.
— Но я же не попадал ни в какую аварию, — развел он руками.
Козюренко не обратил внимания на это возражение. Спросил:
— Вы выезжали из гаража восемнадцатого мая?
Отец Юлиан опустил глаза вниз. Снова сложил руки на груди, пошевелил пальцами. Наконец отвел взгляд от пола, словно прочитал там ответ. Спокойно объяснил:
— Восемнадцатого мая я не мог выезжать, ибо заболел и пролежал целых три дня.
— И у вас есть документ, который засвидетельствовал бы это? — поинтересовался Козюренко.
Каноник поднял глаза к потолку и ответил:
— Разве гражданин инспектор не знает, что мы не берем в поликлинике бюллетеней?
— Но вас же навещал какой-нибудь врач?
— Обыкновенная простуда, — пожал плечами отец Юлиан. — Зачем же беспокоить врача? Я лежал у сестры. Настя как раз уехала домой. Живет она за городом, в Подгайцах, — счел нужным объяснить. — Так что мне и пришлось полежать у сестры.
— И она может это подтвердить?
— Разумеется.
— Ее адрес?
— Вот, будьте любезны, — сладко улыбнулся каноник, — тут рядом. Через два дома над оврагом.
— Может быть, вы проводите нас?
— Ну, конечно. Прошу только немного подождать, пока оденусь.
Через несколько минут они вместе с каноником поднялись на третий этаж старого дома в конце Парковой улицы, упирающейся в Кайзервальд — полупарк-полулес на холмах под Львовом. Сестра отца Юлиана была совсем не похожа на каноника. Сухая, сморщенная женщина лет шестидесяти, с недобрым, пронизывающим взглядом. Она примостилась на диване рядом со старушкой, значительно старше ее.
Козюренко сел на предложенный стул, откашлялся и начал грубовато:
— Находился ли в вашей квартире с восемнадцатого по двадцатое мая ваш брат Боринский Юлиан Евгенович?
Женщина с удивлением посмотрела на каноника.
Козюренко уставился на него — не подаст ли какойнибудь знак?
Но священник даже не смотрел на сестру.
— Да, — ответила та, — Юлиан хворал и три дня пролежал у нас. Вот в этой комнате, — показала она на дверь справа.
— Значит, вы утверждаете, что гражданин Боринский с восемнадцатого по двадцатое мая неотлучно находился в вашей квартире? — переспросил Козюренко.
— Да.
— Кто еще может подтвердить это?
— Я, — кивнула старушка и чуть приподнялась с дивана. — Хворали они и из комнаты не выходили.
— Кто вы такая? — приготовился записывать Козюренко.
— Пелагея Степановна Бондарчук, — охотно пояснила старушка. — Живу я здесь вместе с Катериной Евгеновной.
— Из села она, — вмешалась сестра каноника, — и прописана у меня.
Козюренко, предупредив женщин, что они будут нести ответственность за ложные показания, дал им расписаться под протоколом. Подумал: любопытное алиби. Но надо хотя бы ради формальности осмотреть автомобиль.
Спросил у каноника:
— Где ваш гараж?
— Тут, рядом, прошу, машина на месте.
— Пойдемте!
Неподалеку за домом тесно прижались друг к другу с полдесятка каменных гаражей. Автомобиль каноника стоял чистенький, поблескивая никелированными деталями.
Козюренко обошел вокруг «Москвича», зачем-то заглянул под кузов. Открыл дверцы, залез на переднее сиденье. Нажал на тормоз: берет хорошо. Внимательно осмотрел салон — чисто; видно, кто-то пылесосит попу машину. Заглянул под сиденье — какая-то скомканная бумажка застряла между полозьями, — посмотрел и положил в карман.
— Машина в порядке, — обтер руки платком. — Можете запирать гараж, отче.
Каноник закрыл железную дверь. Искоса взглянул на Козюренко.
— А что это за авария, которую вы расследуете? — спросил он. — Если не секрет, конечно?
— Да не авария это... — Козюренко махнул рукой с досады. — Значительно серьезнее — убийство!
— Что? — отец Юлиан повернулся всем туловищем. — Какое убийство?
— Не волнуйтесь, отче, — сказал Козюренко. — У вас все в порядке — полное алиби.
— А я и не волнуюсь. — Каноник запер большой замок на двери гаража. — Сбили кого-то машиной? — полюбопытствовал он.
— Да нет, топором зарубили...
— Как — топором? — Кожа на лбу у каноника покрылась морщинами. — При чем тут автомобиль?
— Поблизости от дома убитого видели «Москвич».
Как раз двухцветный, сине-белый. Вот мы и проверяем...
— Надеюсь, я не похож на убийцу, — улыбнулся отец Юлиан.
— Разумеется, — подтвердил Козюренко. — Не так ли, сержант? — обернулся он к Владову.
Тот смотрел широко открытыми глазами.
— Порядок... — наконец выдавил он.
— И кого же убили? — поинтересовался каноник.
— Да не во Львове... в райцентре — Желехове... — Козюренко говорил небрежно, словно это дело надоело ему и вообще гроша ломаного не стоит. — Какого-то заготовителя или вроде этого... Как его? — Cпросил у Владова, не сводя глаз с каноника. — Ага, вспомнил, Прусь Василь Корнеевич.
— Что? — отец Юлиан выронил ключ. — Как вы сказали?
— Прусь Василь Корнеевич... А вы знали его?
— Василь Корнеевич... Не может быть, — растерянно пробормотал отец Юлиан.
— Отвечайте, вы знали Пруся? — схватил его за руку Козюренко.
— Да, конечно.
— Тогда... — Козюренко поднял ключ. — Придется вам, гражданин Боринский, поехать с нами в управление.
— Это какое-то недоразумение! — запротестовал отец Юлиан. — Дикое стечение обстоятельств.
— Там выяснят, — сурово произнес Козюренко. — И прошу вас, гражданин, без эксцессов. Сержант, подгоните машину.
Они привезли каноника в городскую милицию и оставили под присмотром дежурного. Козюренко зашел в кабинет начальника, вызвал следователя. Они быстро договорились относительно процедуры допроса, и дежурный привел отца Юлиана.
Козюренко сел так, чтобы видеть лицо каноника.
Откинулся на спинку стула и всей своей позой подчеркивал формальность этого допроса.
А следователь вел допрос по всем правилам: фамилия, имя, отчество, дата и место рождения и еще много подобных вопросов, предшествующих одному-двум основным, ради которых эта вся процедура фактически и ведется.
Каноник отвечал не спеша, обстоятельно и ясно, подчеркивал свое почтение к закону и в данном конкретном случае — к его конкретным представителям.
Узнав основные вехи биографии отца Юлиана, следователь поинтересовался, где и при каких обстоятельствах каноник познакомился с Василем Корнеевичем Прусем. Тот ответил, что настоящий пастырь душ человеческих всегда находится в близких отношениях со своей паствой — вот он и знает не только Василя Корнеевича Пруся, а также его отца и мать, как и многих иных прихожан. Встречались ли они во время войны?
Конечно, жить в одном селе и не встречаться! Правда, потом Прусь, — отец Юлиан намекнул, что не без его тайного благословения, — вступил в отряд народных мстителей, и до прихода Советской Армии в селе не появлялся. Сам отец Юлиан не смог установить контактов с партизанами. Но ведь, счел он нужным заметить, один воюет с оружием в руках, другой словом...
Следователь сурово оборвал его:
— Таким образом, вы утверждаете, что во время оккупации не встречались с Василем Корнеевичем Прусем после того, как он вступил в партизанский отряд?
Каноник ответил твердо:
— Нет. Ни разу.
— А если подумать, — начал традиционное в таких случаях зондирование следователь.
Но отец Юлиан категорически возразил:
— Мне думать нечего, и я помню, что отвечаю перед законом.
— Так и запишем, — согласился следователь. — И когда же вы виделись с Прусем последний раз?
— Совсем недавно, — ответил каноник. Приложил руку ко лбу. — Постойте, когда же это было? Да за дватри дня до моей болезни, кажется пятнадцатого. Точно, пятнадцатого, потому что в тот день я читал проповедь. Василь Корнеевич заглянул в наш собор и подошел ко мне.
— О чем же вы беседовали?
— Пустяки, — махнул рукой отец Юлиан. — Я даже не помню о чем. О родственниках, о бывших односельчанах. От таких разговоров в памяти почти ничего не остается...
Это было логично, и следователь не мог не согласиться с каноником. Спросил только:
— Вы не уславливались с Прусем об этой встрече?
— Нет.
— А знали ли вы о мошенничестве Пруся? — неожиданно вмешался Козюренко. — Мерзавец, говорят, накрал более ста тысяч!
Следователь недовольно посмотрел на него, даже поднял руку, словно предостерегая.
— Неужели сто тысяч! — всплеснул руками отец Юлиан. — Боже мой, страшные деньги!
— Страшные, — подтвердил Козюренко, не обращая внимания на следователя. — Два дома имел, негодяй, один в Желехове, другой во Львове. Правда, один вроде принадлежит любовнице... Понимаете, любовницу содержал, а к вам на отпущение грехов ходил. Вот как люди устраиваются! — захохотал он.
— Ай-яй-яй, как некрасиво! — покачал похожей на арбуз головой отец Юлиан. — Не ожидал от Пруся.
Красный партизан, — произнес возвышенно, — и сто тысяч, два дома, любовница! Святая церковь осуждает его!
— Да какой еще дом! — Козюренко даже приподнялся на стуле. Двухэтажный и в хорошем районе, углу Горной Тополиной. Любовница собирается половину дома кому-нибудь сдать...
— Это не относится к делу! — наконец оборвал Козюренко следователь. Повернулся к канонику. — Из протокола, подписанного вами, явствует, что с восемнадцатого по двадцатое мая вы болели и никуда не выходили из квартиры вашей сестры...
— Конечно, — кивнул каноник.
— Придется мне самому осмотреть квартиру, — решил следователь.
«Капитан автоинспекции» воспринял это как недоверие к себе и недовольно прикусил губу. Но не возражал. Он сам сел за руль, и «Волга» с желтой полосой вдоль кузова запетляла по узким львовским улицам в направлении Высокого замка.
Козюренко довез следователя и отца Юлиана до дома на Парковой, а сам решил уже не идти с ними.
Постоял у парадного осматриваясь.
Весь первый этаж занимал продовольственный магазин с подсобными помещениями. Как раз подъехал грузовик, и грузчик, пререкаясь с шофером, сердито бросал в кузов деревянные ящики.
Целая гора ящиков лежала с тыльной стороны дома, — грузчик таки был прав, упрекая шофера за несвоевременную вывозку тары. Козюренко подошел к пожарной лестнице, постоял, мысленно прикидывая расстояние от нее до земли. Высоко, не спрыгнешь...
В кустах, которыми зарос склон горы, щебетали птицы.
Козюренко полез в кустарник. Вылез, недовольно отряхиваясь. В руках держал длинную палку. Положил ее в машину. Еще раз обошел вокруг дома и встретил отца Юлиана и следователя, выходивших из парадного.
— Пришлось извиниться перед попом, — сказал следователь, когда Козюренко вывел машину с Парковой. — Не причастен он к этому делу.
— Да, алиби у него солидное, — согласился Роман Панасович.
Они подъехали к управлению. В кабинете Козюренко уже ждал Владов. Ни о чем не спросил, но смотрел так внимательно, что Роман Панасович вынужден был объяснить:
— Откровенно говоря, не понравился мне святой отец. Эмоции, правда, — плохой советчик... Но черные сутаны не вызывают у меня уважения. Сделаем вот что, Петр. Надо сегодня же поселить на Тополиной кого-нибудь из управления. Желательно женщину.
Соседям, если что, назовется сестрой Сухановой. Возможно, к ней заглянут, чтобы снять полдома, и пожелают осмотреть, так пусть покажет... Второе. — Он передал Владову разовый талон на телефонный разговор. — Выясните, когда этот абонент вызывал Желехов.
— Будет исполнено, Роман Панасович! — Владоз не уходил, ожидая дальнейших указаний.
— Все, дорогой мой Петр, все. Завтра у нас выходной. Меня, очевидно, не будет. Еду в Карпаты. На перевале весна только начинается, все цветет. А впрочем, может, и ты со мной? — Владов колебался, и это не укрылось от внимания Козюренко. — Ну, если у тебя другие планы, смотри... А то бери с собой жену, рад буду познакомиться...
— Для нее это было бы праздником, — обрадовался старший лейтенант. — Мы давно мечтали поехать в горы.