8. Горизонт не расширяется
Прежде чем допрашивать Мохова и Костырева, Антон ознакомился с протоколом задержания и перечнем вещей, обнаруженных в чемоданах задержанных, отметив при этом для себя, что все похищенные из магазина вещи находились в чемодане Мохова. Не было только часов и одной бритвы. Зато наличных денег, с учетом стоимости купленных до Якутска авиабилетов, оказалось на триста с лишним рублей больше исчезнувшей из магазина выручки. В чемодане Костырева, кроме сменного белья, зубной щетки с мыльницей и электробритвы, лежал небольшой сборник стихов Петрарки. На титульном листе знакомым для Антона почерком Березовой было написано: "Солнышко! Не сердись на меня". Антон несколько раз прочитал надпись, безуспешно стараясь понять, по какому поводу она сделана, полистав страницы, пробежал взглядом несколько коротких стихотворений, затем положил книжку на место и решил начинать допрос.
Федор Костырев -- здоровенный парень, смуглостью и лицом похожий на отца, казался старше своих двадцати трех лет. Поправляя широкой ладонью то и дело свисающую на лоб густую прядь черных волос, он понуро смотрел в пол, изредка бросая взгляд на включенный магнитофон. На все вопросы, касающиеся магазина, упрямо твердил: "Ничего я не знаю".
-- Вас задержали с Моховым. Где и когда вы с ним встретились? -- начал с другого конца Антон.
-- В пятницу, в райцентре, -- коротко бросил Костырев.
-- Куда собирались уехать?
-- Не уехать, а улететь в Якутск. Билеты же у нас отобрали. Чего лишний раз спрашиваете.
-- Почему именно в Якутск?
-- Потому что дальше билетов не достали. Справки там какие-то надо в кассу предъявлять.
-- Значит, дальше собирались?
-- Собирались, -- подтвердил Костырев. -- Мохов давно уговаривал завербоваться на север.
-- Почему только в пятницу вы на это решились?
-- Решился, и все. Какое вам дело -- почему.
-- В ночь с субботы на воскресенье в райцентре обворовали магазин, --строго сказал Антон. -- В чемодане Мохова обнаружены краденые вещи.
-- С него и спрашивайте, -- буркнул Костырев.
-- А что вы на это скажете?
-- Ничего. Фискалом никогда не был и быть не собираюсь.
-- Блатной жаргон уже успели изучить?
- С кем поведешься -- от того и наберешься, -- Костырев усмехнулся. --В кэпэзэ научат. Со стажем урки сидят.
-- Запугали?
-- Тот еще не родился, кто меня запугает.
-- Давно с Моховым дружите?
Костырев коротко исподлобья взглянул на Антона.
-- Какая у нас дружба? Я на севере собирался работать, а не воровать.
-- А Мохов, выходит, воровать собирался?
-- Не ловите на слове.
Антон достал из портфеля кепку, найденную в магазине, и, стараясь заметить, какое это произведет впечатление, положил ее перед собою на стол. Костырев ничуть не изменился в лице. На вопрос: "Узнаете ли кепку?"-- как ни в чем не бывало ответил:
-- Узнаю. Моя.
-- Ее нашли в обворованном магазине. Как она туда попала?
Костырев опять усмехнулся, пожал плечами.
-- Почему молчите?
-- Если скажу, что оставил две недели назад, вы не поверите.
-- Это почему же не поверю?
-- Потому что наивно. Вам же надо доказательства, а у меня их нет, доказательств.
-- Значит, можно считать, что вы совместно с Моховым обворовали магазин и оставили там свою кепку.
-- Ничего я не воровал. Кепку раньше оставил, когда прилавок в магазине ремонтировал. Заведующая, тетя Маша, может подтвердить.
-- Вы уверены в этом?
-- Нет. Она трусливая, тетя Маша. С перепугу может от всего отказаться и что попало наговорить.
-- Так кто же, все-таки, был в магазине: вы или Мохов?
-- Хотите, считайте, что я был. Мне все равно.
-- Поймите, -- спокойно заговорил Антон. -- Совершено преступление. Допустим, вас накажут, а настоящий преступник-запевала останется на свободе. Он может совершить более страшное преступление.
На лице Костырева мелькнуло не то сожаление, не то улыбка:
-- Это ж хлеб для вас.
-- Поменьше бы такого хлеба. Хочется, подписывая обвинительное заключение, иметь чистую совесть.
-- Пусть совесть вас не мучает. На допросе меня не запугивали. Так что вину свою признаю по собственной воле, под давлением неопровержимых улик, как говорят в суде. Кепку-то мою нашли в магазине.
Антон достал фотографию мертвого Гоги-Самолета и, подав ее Костыреву, спросил:
-- Вам знаком этот человек?
Костырев с нескрываемым удивлением уставился на снимок и тихо проговорил:
-- Кажется, Гога-Самолет, -- вскинул глаза на Антона. -- Мертвый, что ли?