— Ну, вот видишь: сам же говоришь — работа такая. И не могут же друзья быть совершенными людьми, правда? Все мы грешники.
— Да, верно.
— И разве тебе его совсем не жаль?
Джо печально ухмыльнулся:
— Жаль, что небо голубое. Жаль, что вода мокрая. И как жаль, что я по-прежнему люблю свою жену.
Его изрядно смутила собственная откровенность, и он допил стакан до конца.
— Ты действительно продолжаешь любить ее? — тихо спросил Джимми.
— А куда от этого денешься, — печально сказал Джо, подливая джину себе и Джимми.
— Ну, так и правильно…
— Может быть… — вздохнул Джо.
Он достал из бара посудину со льдом и стал прикладывать холодные брусочки к ссадинам на лице.
— Тебе больно? — участливо спросил Джимми.
— Да ну, ерунда. До развода заживет.
— Да я не о том…
— Все равно — ерунда… Знаешь, когда мы были бойскаутами, устраивали с приятелями испытания на преодоление боли. Держали, например, руку над огнем — кто дольше вытерпит.
— Но это ведь — другое.
— Да, другое… Это похоже на другое наше испытание: кто дольше под водой просидит. Знаешь — зеленоватая муть кругом, уши заложены, не вздохнуть… Беннард всегда первым выскакивал.
— Беннард? Который сенатор, да? — спросил Джимми.
— Да, тот самый. Он всегда был слабаком, Келвин Беннард. Да ведь я тебе говорил, что мы с ним были в одном бойскаутском отряде. Помнишь, у Кори?
— Ах, ну да, — припомнил Джимми. — Это мне после того взрыва память маленько отшибло.
— Это дело тоже не способствует хорошей памяти, — сказал Джо, щелкнув пальцем по бутылке джина. — Еще выпьешь?
— А как же…
Джо вновь наполнил стаканы.
— Я бы предпочел, чтобы у меня вовсе никакой памяти не осталось, — покачал головой Джимми. — Слишком много на свете такого, чего не хочется помнить.
— Это верно, — кивнул Джо. — Но есть и такое, чего никогда забывать не следует.
— Например?
— Измен, обид, — пояснил Джо.
Он взял новую пригоршню льда и приложил ко лбу.
— А если судьба тебя обидела — тогда как? — спросил Джимми.
— Против судьбы все равно не попрешь. И от личной боли никуда не денешься. Она умирает только вместе с тобой, дружище.
— Ну, тогда и надо сдохнуть поскорее. Все равно ведь жизнь — дерьмо, — угрюмо сказал Джимми.
Он поднял стакан:
— Давай — за Алекса-бухгалтера.
— Что — ты знал какого-то бухгалтера, которого звали Алексом? — спросил Джо.
— Нет, — покачал головой Джимми. — Но Алекс мог быть бухгалтером. Он мог бы быть кем угодно: бейсболистом, моряком, шахтером, водителем такси… Алекс был моим сыном.
— Сыном?
— Да. Я был женат, Джо. И однажды в воскресенье я уехал в Майами — у нас там была игра с местным клубом. А жена не могла поехать со мной. Я всегда брал ее на игры — но, понимаешь, она была уже на девятом месяце. И вот она шла по бульвару — и вдруг пикап на полном ходу вылетает на тротуар… Она так, наверное, и не поняла, в чем дело.
Было видно, что каждое слово дается Джимми с большим трудом: он выдавливал их из себя одно за другим, словно засохшую пасту из тюбика.
— Она умерла на месте. Но Алекс — он жил еще семнадцать минут в инкубаторе. Он заснул. Он успел, наверное, увидеть один сон. А потом он умер.
Джо видел, что Джимми с трудом сдерживает слезы. Его широкие плечи ссутулились, глаза потухли.
— Я все время думаю о нем. Господи боже мой, как это неправильно, что мои жена и ребенок погибли, а я должен жить дальше. Жизнь — дерьмо…
Джо сочувственно кивнул. Что тут скажешь, чем утешишь? Нет таких слов. Есть только джин. Или виски. Лучше джин. Без тоника.
Джимми поднялся. Его глаза рассеянно блуждали по сторонам.
— Ладно, чего об этом говорить… Слушай, Джо, можно мне в душ сходить?
— Конечно. Ванна — прямо по коридору, первая дверь направо.
— Спасибо.
Джимми зашел в ванную комнату, открыл вентили душа, но раздеваться не торопился. Вместо этого он достал из кармана маленький прозрачный пакетик с белым порошком. Любовно осмотрев его, надорвал упаковку…
И в этот момент в дверь просунулась голова Джо.
— Возьми полотенце в том… — начал было он — но тут же осекся, увидев, чем занят Джимми.