Поезд прошел, однако шлагбаум на переезде упорно не желал подниматься, словно прилип. Минута, другая, третья… Дурацкая штанга, раскрашенная на манер зебры, по-прежнему оставалась без движения. «Что за гадость эти шлагбаумы! – недовольно подумал я. – Особенно автоматические. Они, похоже, изобретены специально, чтобы действовать на нервы и без того нервным частным детективам. Пока сонная бабка-смотрительница в оранжевой телогрейке сообразит, что автоматику заело, все на переезде помрут от старости».
Мой таксист неторопливо закурил свою очередную папиросину. На протяжении всего пути до Переделкина я не один раз порывался сделать остановку у какого-нибудь коммерческого ларька и купить для шофера отраву поприличнее. Но водитель только равнодушно отмахивался от моего выгодного предложения. Мол, не буржуй, обойдется. Дым он и есть дым, хоть заграничный, хоть наш. Сам я даже в образе сантехника или какого иного пролетария не смог бы курить такую дрянь: меня мутило от одного вида голубенькой пачки с этаким горлодером. По сравнению с ним ужасные «Московские крепкие» казались нежным ментоловым «Пел-Меллом».
– Может, рванем? – не выдержав столь долгой паузы, предложил я таксисту. – Вон впереди уже выруливают… – Передний «жигуль» и в самом деле решил, недолго думая, объехать шлагбаум.
– Рвануть и дурак может, – загадочно проговорил водитель, – да только штаны порвет… Смотри внимательнее, торопыга.
Шустрый «жигуленок» тем временем легко обогнул зеброобразное препятствие, перевалил через пути – и был остановлен суровым свистком. Из ближайших к переезду кустов вылез торжествующий гаишник и, помахивая жезлом, направилсяк машине-нарушительнице.
– Я эту систему знаю, – хмыкнул таксист. – Здешняя бабка с гаишником в доле. Бабке надо просто чуток передержать шлагбаум, и всегда найдется чайник, которому не терпится. А деньги они с ментом делят.
– Надо же! – удивился я, глядя, с какой профессиональной сноровкой гаишник получает законную мзду и вновь исчезает в кустах. Стоило ему скрыться, как шлагбаум тут же был поднят.
– Вот-вот, – подтвердил таксист, плавно трогая машину с места. Благоухающий окурочек он, к моей радости, запулил в открытое окно. – Хитрожопый народ пошел, сил нет.
– Всюду – жизнь, – философски изрек я.
– Точно, – согласился водитель. – Жизнь – она, парень, повсюду, куда ни плюнь. Только у одних она погуще, а у других – пожиже. Писатели здесь, к примеру скажем, густо живут. Уважаю… Ты-то сам случаем не писатель, а? Давно хотел у тебя спросить.
– Увы, нет, – признался я. – Где уж нам. Я всего-навсего читатель. Еду вот к поэту Новицкому, за автографом. Слыхали про Новицкого?
– А то как же! – откликнулся таксист. – И слыхал, и по ящику видал. Даже подвозил разок, когда «ягуарище» его с деревом поцеловался. Подъедем поближе, я тебе это дерево покажу. Шоферить Владлен Алексеич, понятно, не умеет, а песенник он – знамени-и-итый… – В подтверждение своих последних слов водитель такси замурлыкал старый шлягер. Хит забытой эпохи восьмидесятых.
– «Океан цветов», – определил я. – Музыка мадам Пугачевой, слова маэстро Новицкого.
– Интересуешься? – с уважением спросил таксист.
– Само собой, – легко соврал я. – Просто тащусь от его песен, в особенности ранних.
– Ага, – согласился шофер. – «Осень в Пицунде» – сильная штука.
– Великая вещь, – с готовностью поддержал я таксиста-меломана.
На самом деле Владлен Алексеевич Новицкий абсолютно не интересовал меня в качестве песенника. И в качестве автора пятнадцати стихотворных сборников – тоже. Но вот шестнадцатый его сборник лежал сейчас в кармане моего пиджака. Слева, где сердце. Выпустило книжку, представьте, некое издательство под названием «Тетрис». Как раз позавчера я и приобрел сборник – за компанию с другими книгами «Тетриса» – у одной злобненькой маленькой пигалицы в вестибюле Госкомпечати…
Утром, выслушав новости по «Эху столицы», я не меньше часа пребывал в тяжкой задумчивости. Сообщение о пожаре очень ловко связалось в моей голове со вчерашним рассказом толстого господина Гринюка. Правда, убей меня бог, я не представлял себе, что делать теперь с этой странной связкой. Самым мудрым поступком было бы, конечно, плюнуть на все с высокой колокольни и постараться побыстрее забыть. Господин генерал-полковник дал мне поручение, и я его худо-бедно выполнил. Гринюк в принципе мог и напутать. Речь, в конце концов, могла идти о разных книжках «Воспоминаний», только и всего. Ночной пожар в информагентстве мог бы оказаться случайностью, вот и по радио сказали про короткое замыкание… Правда, оставались еще непонятный удар по голове в заведении с розовым кафелем и вдобавок смертельные игры со «Скорой помощью». Однако и это, при желании, нетрудно было бы объяснить печальными особенностями моей нынешней профессии. Когда занимаешься частным сыском, будь готов к любым сюрпризам, преимущественно неприятным. Мало тебя, что ли, били по башке, Яков Семенович? Пора бы привыкнуть и не пороть горячку. Что, у тебя, Яков Семенович, дел других нет, чтобы вот так посиживать в позе роденовского мыслителя? Займись-ка лучше «Бигфутом» – поручение плановое, простое и денежное. Да и гринюковская фольга теперь на тебе висит, все восемь вагонов. И еще не худо бы отыскать графа Токарева и даже не бить ему сразу морду, а ПО-ДОБРОМУ посоветовать НЕМЕДЛЕННО мотать из страны вместе со шкафом-телохранителем.
Короче говоря, важных дел было невпроворот. Отвлекаться на сомнительные посторонние делишки было бы идиотской тратой времени и денег, которые я бы мог за это время заработать… Чем больше я себя уговаривал, чем сильнее взывал к здравому смыслу, тем очевиднее для меня становилось: я все-таки бросаю важнейшие дела из-за сомнительных делишек. И не потому, что обожаю незапланированные приключения, а потому, что доверяю интуиции. А интуиция подсказывает, что Яков Семенович опять влип в какую-то скверную историю. И лучше уж ему самому в ней разобраться, чем прятать голову в песок и покорно ждать, пока кто-нибудь не разберется с ним.
Итак, рассуждал я, имеются два реальных подхода к этой непонятной истории. Вернее, две ниточки. Одна ведет высоко-высоко, к самому ведомству генерал-полковника Сухарева. Другая – к издательству «Тетрис». Вариант разговора по душам с господином генерал-полковником я сразу отбросил как нереальный. Или, скажем, ПОКА отбросил. Такой разговор требует фактов и железных версий, первых у меня мало, а вторых нет вовсе. Правда, номерок генерал-полковничьего телефона с визитки я машинально успел запомнить еще до того, как у меня свистнули визитку вместе с кошельком. Два-восемь-четыре четыре-восемь семь-четыре. Несмотря на контузию, потерей памяти я не страдаю. Неплохо. Когда-нибудь заветные цифры могут мне и пригодиться. Но не сейчас.
Теперь ниточка к «Тетрису». Тут вариантов не слишком много. Офис сгорел, двое отцов-основателей в Уругвае. Что остается? Господин Искандеров с разбитым «Мерседесом» и сами книги издательства «Тетрис». Может, именно в них дело? Не зря ведь Анатолий Васильевич Сухарев первым делом сунул свой генерал-полковничий нос в мою библиографию. Или я уже фантазирую от полной безнадеги? Не похож генерал-полковник на библиофила, абсолютно не похож. Тогда тем более странно.
Я набрал искандеровский номер. Как мне и предсказывал Слава Родин, глухой голос автоответчика объяснил мне, что Игоря Алекперовича нет дома. Но если я хочу оставить сообщение… Я пока не хотел. Ничего интересного сообщить я не мог, а на вопросы отвечать автоответчики не приучены. Несмотря на название.
Оставались книги. Я аккуратно разложил на столе свои позавчерашние книжные приобретения и тупо на них уставился. Начнем все сначала.
Раймонд Паркер, «Ночные монстры Манхэттена». Мистика, перевод с английского.
Владлен Новицкий, «Реквием Реконкисте». Стихи.
Александр Жилин, «Капитанская внучка». Роман из серии «По следам классиков».
Юрий Ляхов, «Вопли и овцы». Сатирический роман.
И наконец, – «Большая энциклопедия азартных игр». В одном томе страниц под шестьсот. Автор некто К. Вишняков.
Вполне возможно, что любая из этих книг содержит ответ на вопрос, который я и сам пока не могу сформулировать. Или не содержит. Ладно, двинемся от обратного. Примем за основу рабочую гипотезу о том, что нездоровый интерес генерал-полковника Сухарева к мирному издательству «Тетрис» никак не связан с публикацией президентских мемуаров и целиком вырос из его интереса к одной-единственной из последних книг издательства. Попробуем подпереть эту гипотезу тем соображением, что генерал-полковничье любопытство было любопытством ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ. Его интересом именно как начальника Службы ПБ.
В этом случае, решил я, творение мистера Паркера сразу вылетает из списка претендентов на отгадку. Если среди этих томов и упрятан Большой Секрет, то искать его вряд ли следует на Манхэттене. СПБ – все-таки не Служба внешней разведки, так далеко ее интересы, надеюсь, не распространяются. «Отбой», – сказал себе я и переложил «Монстров» со стола на дальнюю книжную полку, где у меня пылилась всяческая мистика.
Было пять негритят, тетушка Агата, теперь их стало четыре. Пора познакомиться с каждым поближе. Для начала я позвонил Славе Родину в «Книжный вестник» и спросил, может ли он, Родин, мне помочь. Добрым советом, имеется в виду. Не деньгами.
– Могу и деньгами, – обидчиво сказал Слава. – Если ты воображаешь, будто я такой скряга…
– Родин, – строго прервал его я. – Ценность твоих знаний невозможно измерить в рублях.
– А в баксах? – заинтересовался Слава. Очевидно, на работе ему платили меньше, чем он хотел.
– И в любой другой валюте тоже, – заверил я его. – Ты обладаешь знаниями настолько бесценными, что по сравнению с ними деньги теряют силу…
– Так уж и бесценными, – проговорил польщенный Родин. – Ври больше… Ну, чего же тебе надобно, старче?
Я немедленно перечислил ему все, что хотел узнать.
– Ага! – присвистнул Слава, выслушав. – Опять «Тетрис». Плотно ты, гляжу, за него взялся. Короткое замыкание и пожар – часом не твоя работа? Сначала, понимаешь, он сжег офис, теперь хочет извести под корень их авторов. С размахом действуешь. А я, выходит, соучастник… – В трубке послышалось довольное хихиканье.
– Властислав! – громовым голосом сказал я. – Дело серьезное, мне не до шуток. – Я нарочно назвал Славу его полным именем, которое сам Родин с детства терпеть не мог.
– Не называй меня так! – моментально взвился Слава. – Я не отвечаю за бзик моих родителей.
– И не надо, – согласился я. – Отвечай-ка лучше на мои вопросы. Давай-давай, Родин, я уже конспектирую.
Минуть десять Слава фонтанировал информацией, я еле-еле успевал записывать. Вот кого бы генерал-полковнику следовало заполучить, а не меня. Родин слегка затруднился только с личностью К. Вишнякова и теперешним адресом Жилина – и то пообещал уже к вечеру добыть сведения. В потоке родинской информации был, пожалуй, только один фактик, который я решил уточнить. О Новицком.
– С чего это ты взял, дорогой Слава, – спросил я, – что он так просто пригласит меня в гости? Я ведь – не Пугачева и не председатель ПЕН-клуба…
– Пригласит, еще как пригласит, – заверил меня Родин. – Ты, главное, ему скажи, что ты – большой почитатель его творчества и что твоя фамилия – Штерн.
– Он что, меня знает? – удивился я. Моя популярность в книжном мире не распространялась на поэтов. Меня в основном знали бандиты и бизнесмены. И, разумеется, бандиты-бизнесмены, типа Тараса или Бати.
– Сомневаюсь, – фыркнул Родин. – Но не в этом дело. У него, старичок, есть комплекс. Тоже бзик, если угодно. В пятьдесят третьем он напечатал в «Правде» стишок, что-то там про коварных космополитов. И до сих пор его совесть мучает.
– Сколько же ему лет-то было в пятьдесят третьем? – полюбопытствовал я. – Лет двадцать?
– Восемнадцать, – уточнил всезнающий Родин. – Совсем еще пацан был. Но комплекс вины у него обострился лет десять назад. Так что для него теперь любой поклонник-почитатель с неарийской фамилией – как манна небесная. Непременно зовет к себе в Переделкино и поит водкой. Помнишь Фиму Эрлиха? Он, пока был в отказе, два года почти ездил к Владлену опохмеляться. Приедет, прочтет вслух его «Листопад» – и тот уже наливает. Я думал, ты знаешь…
Самого Фиму Эрлиха я знал. И всегда подозревал, что земля обетованная не слишком выиграла, получив от России такой рыжий подарочек. Рассказ Родина только укрепил меня в этих подозрениях.
– Фима – мечта антисемита, – вздохнул я. – Раз уж Новицкий был таким мазохистом, что терпел Эрлиха, то авось и Штерна вытерпит.
– Вытерпит, – обнадежил Слава. – Счастлив будет, слово даю…
И действительно: все вышло так, как предсказал Родин. В первый момент нашего телефонного разговора Владлен Алексеевич был суров и официален. Однако узнав, что его собеседник – Штерн, да еще и Яков и к тому же Семенович, старик Новицкий сразу помягчел и согласился принять меня в тот же день на своей переделкинской даче. Никогда бы раньше не подумал, будто мои скромные фамилия, имя и отчество могут еще кого-то обрадовать, тем более популярного поэта. Воистину, век живи – век учись. Или, как сказано в моем любимом «Фаусте», теория суха, но жизнь – другое дерево…
– …Вот оно, это дерево!
Голос таксиста вывел меня из состояния задумчивости. Я ошалело завертел головой.
– Да не туда смотришь! Во-он, справа… Во-он, кора ободрана!
Наконец-то я увидел То Самое Дерево, в которое однажды врезался «Ягуар» народного поэта-песенника и по совместительству друга всех евреев. Дерево оказалось здоровенным дубом, на котором до полного литературного совершенства не хватало только сидящих кота и русалки. Ржавая цепь на дубе том уже была. На цепь здесь был почему-то посажен детский трехколесный велосипед.
– Дуб что надо, – оценил я. – Впечатляет. – Свое собственное авто я расколошматил о препятствие, куда менее поэтическое. О бетонную стену завода резинотехнических изделий на улице Элеваторной. И в причины аварии лично я предпочитаю не углубляться.
От того исторического места, где Новицкий на «Ягуаре» отважно бодался с дубом, до жилища самого дубоборца было всего километра два. Их наше такси благополучно одолело минуты за две и притормозило у желтенькой ограды из тонких металлических прутьев. Я расплатился, накинув к счетчику еще пятерку за путевые рассказы о достопримечательностях, а потом забарабанил по броне дачных ворот. Мощные ворота здесь, очевидно, были установлены совсем недавно и, судя по виду, способны были задержать тяжелый танк «тигр». Зато уж старенькие железные прутики забора выглядели пустяковой преградой для любого, пожелавшего форсировать этот хлипкий оборонительный рубеж. То ли у Новицкого денег не хватило для полного превращения дома и участка в неприступный бастион, то ли терпения. То ли бронебойной стали. Кстати сказать, ограждение многих оборонных предприятий в Москве сейчас имело точно такой же недостаток: главный вход был защищен по последнему слову техники, но вот фланги и, в особенности, тыл оголялись самым легкомысленным образом. Очевидно, предполагалось, что потенциальный злоумышленник по-джентльменски станет штурмовать цитадель лишь в специально отведенном для этого месте…
– Кто там? – с трудом пробился ко мне голос из-за брони.
Я сложил ладони рупором и прокричал в ответ:
– Это Штерн! Яков! Семенович!
С диким скрежетом створки начали медленно раздвигаться. Пневмопривод работал, как видно, на совесть, однако смазать петли поэт не позаботился. Не счел. Секунд десять я стоял, как баран, перед новыми воротами, но, как только щель между створками достигла приемлемой ширины, я тотчас шагнул в образовавшийся просвет и сказал:
– Здравствуйте!
Поэт Владлен Новицкий вполне соответствовал фотографии на задней стороне обложки своего шестнадцатого сборника: помятое лицо, остатки седенькой шевелюры на голове, яркий малиновый пиджак. Только вместо шейного платка в крупный синий горошек на нем теперь красовалось еще более стильное кашне с блестками. По-моему, один такой шарфик должен был стоить не дешевле половины здешних бронебойных ворот. В руке поэт сжимал пультик дистанционного управления.
– Здравствуйте! – произнес Новицкий и, прежде чем закрыть ворота, на всякий случай осведомился: – Вы точно Штерн?
– Абсолютно точно, – заверил я. – Могу паспорт показать.
– Нет-нет, я вам верю… – поглядев мне в лицо, сразу засмущался поэт. – Я и так уже понял… – Очевидно, мой крупномасштабный нос был самым надежным доказательством, что я – именно Штерн. А не Иванов, не Редькин и уж тем более не Карташов.
Поняв, что невольным намеком на мой неарийский шнобель он допустил случайную бестактность, Новицкий уже совершенно стушевался и надавил не на ту кнопку своего пультика, отчего ворота начали не закрываться, но открываться еще шире. Скрежет створок стал еще громче. Вдобавок ко ему Новицкий, похоже, зацепил кнопочку, включающую ночное освещение. Несколько здоровенных ламп над нами сейчас же налились неприятным ярким светом, причем одна из ламп немедленно лопнула с шумом, похожим на выстрел из базуки.
– Паскудная техника… – жалобным голосом сказал Новицкий. – Ну, какого, скажите, черта я с нею связался? Пусть уж лучше опять грабят… Простите, бога ради, господин Штерн… Ненавижу технику, и она меня – тоже.
Я взял пультик из рук поэта и сразу нашел нужные кнопки. Лампы над головой погасли, створки ворот послушно сдвинулись. Хоть и не без привычного скрежета.
– У вас масло есть? – спросил я у Новицкого.
– Какое? – испуганно осведомился поэт. Наверное, он решил, что я уже проголодался, а он, негостеприимный хозяин, забыл приготовить гостю бутерброды.
– Любое, – пояснил я, – но желательно не сливочное.
Новицкий скрылся за дверью своего полутораэтажного бунгало и довольно быстро вернулся, неся в одной руке изысканный сосуд с греческой надписью на этикетке, а в другой – все-таки тарелочку с бутербродом. Масло в сосуде оказалось оливковым, вполне приличной очистки, и я обильно смазал им все шарниры и петли. Вышло не очень-то аккуратно, но, по крайней мере, надежно. У меня у самого дома имелась в чем-то похожая механика, которая поднимала и опускала стальные жалюзи на окнах. Завел я себе те жалюзи сравнительно недавно – после того, как милые мальчики из «Спектра», сильно обидевшись на мою любознательность, вздумали запулить мне в окно маленькую управляемую ракету. Правда, они тогда промахнулись ровно на одно окно по горизонтали, отчего ракета разорвалась в пустой кухне моего соседа. Бывшего начпрода Таманской дивизии, уволенного в отставку сразу после назначения таманский комдивом знаменитого генерала Дроздова, – того самого генерала, что отличился в Афганистане, а теперь, если верить «Слову и делу», обожает гонять чаи с сухарями. Стоило мне вспомнить о дроздовских сухарях, как перед моим мысленным взором моментально возник генерал-полковник Сухарев. Как наваждение и напоминание. У моей памяти есть не очень хорошее свойство: если меня что-то беспокоит, она во сне и наяву, к месту и не к месту будет возвращать меня к главным объектам моих текущих забот. До тех пор, пока я не разберусь с этим делом или не погибну смертью храбрых. Первое предпочтительнее.
– Готово, – доложил я поэту. – Но через месяц надо будет опять смазать…
Новицкий с умилением посмотрел на мои испачканные маслом руки, потом перевел взгляд на смазанные петли и радостно-недоверчиво вновь переспросил:
– Значит, вы действительно Штерн?
– Натуральный Штерн, – подтвердил я, нисколько не удивляясь. – Клянусь памятью бабушки Рахили Наумовны Штерн. В девичестве – Слуцкер. Родословную свою я помню только до четвертого колена, дальше следы теряются… – По всей видимости, Владлен Алексеевич все никак не мог поверить в мое подлинное еврейство, несмотря на мой шнобель. Видимо, ему до сих пор приходилось общаться с халявщиками, вроде Фимки Эрлиха, которые предпочитали трескать дармовую водку, декламировать владленовские стихи, но только не помогать поэту по хозяйству.
– Извините, – жалобно произнес Новицкий. – Не подумайте чего дурного, я не антисемит… Я это так спросил, потому…
Чтобы сгладить возникшую неловкость, я прочел на память четверостишие из поэмы Новицкого «Гастроном». По дороге в Переделкино я нарочно учил пяток отрывков из новой книжки поэта, чтобы поддерживать разговор подольше. Глядишь – и всплывет в разговоре что-нибудь интересное.
Услышав строку про «равнодушные бутылки и сонные окорока», Новицкий мигом успокоился. Он понял намек.
– Прошу, прошу в дом! – захлопотал он. – Я уже все приготовил… Сначала сюда, руки помыть… Нет, горячей воды нет, в районе котельная встала… Я и в Думу обращался, и даже в «Известиях» стихи напечатал на эту тему. В аллегорической, конечно, форме, про огонь Прометеев…
Под разглагольствования воспрянувшего духом поэта я прошел от умывальника к обеденному столу, где нас уже дожидались лимонная водка в экспортном исполнении, две рюмки, нарезанный хлеб, ветчина, открытая банка с маринованными грибками, шариковая ручка и точно такой же сборник «Реквием Реконкисте», который лежал у меня в кармане. Чувствовалось, что Новицкому не терпится совместить приятное с приятным же: пить водочку и надписывать книжку новоиспеченному поклоннику его музы. Я вытащил из кармана свой экземпляр сборника, чем окончательно привел в восторг Новицкого. Скорее всего Фима и компания ни разу не удосужились попросить у старика автограф-другой на собственных экземплярах книг, купленных в магазине. Эрлиху, скотине такой, это и в голову не пришло: зачем что-то покупать, если можно взять даром? Он и деньги у нас с Родиным всегда занимал, что называется, без отдачи. Вернее, всегда обещал расплатиться в следующем году в Иерусалиме. Такая уж поговорка у Ефима была.
– По маленькой? – предложил Новицкий, потирая руки.
Я взялся сам разливать водку и для начала разлил в рюмки по чуть-чуть. Для хорошего разговора, не более. Лимонная на меня обычно действовала усыпляюще, и к тому же я не знал, какая доза предельна для самого старика Новицкого. Хороши бы мы с ним были, если бы оба уснули на середине беседы!
– Ваше здоровье, – сказал я.
– Будем, – откликнулся поэт, и мы оба опрокинули по маленькой. Я уже вознамерился произнести какую-нибудь приличествующую цитату из Новицкого, но тут поэт еще раз быстро наполнил собственную рюмку, выпил, крякнул, и его вдруг понесло из области поэзии в прозу жизни.
Тут же выяснилось, что бронированные ворота возникли перед домом Новицкого не просто так.
– Алла присоветовала, – объяснил мне Владлен Алексеевич, нанизывая грибок на вилку. – Борисовна то есть. Говорит: «Дождешься, Ленчик…» Она меня Ленчиком зовет… Говорит: «Дождешься, и тебя утащат вслед за твоим барахлом. Или по кумполу дадут…» У нее, у Аллы, значит, такой восхитительный народный язык… «По кумполу» – это значит «по голове». Смешно, да?
Я кивнул, хотя ничего смешного в словах не нашел. Не далее как позавчера я и сам получил по кумполу. Ощущение мерзопакостное.
– А когда же вас обворовали? – поинтересовался я у Новицкого.
Пожилой Ленчик предварил неприятные воспоминания новой порцией лимонной и кусочком хлеба с ветчиной, после чего поведал мне скорбную историю недавней кражи. Вынесли видик, телевизор, ковер из гостиной, сняли все иконы, кроме одной, самой закопченной, и в довершение ко всему вывинтили лампочку из сортира. Лампочки поэту, как ни странно, было в особенности жаль: ее вкручивала вторая жена Новицкого по имени Изольда Владимировна. Самой Изольде уже три месяца как наскучило жить со стареющим пьющим Тристаном, и она укатила в Санкт-Петербург с каким-то «новым русским». Но ее лампочка весь этот срок пребывала в сохранности и, когда ей было положено, освещала одинокий апартамент с фаянсовым сосудом в центре.
– У меня примета была, – печальным голосом поведал мне Новицкий, подкрепив силы очередной порцией лимонного допинга. – Пока лампочка не перегорела, есть шанс на ЕЕ возвращение… И зачем они ее сперли? Лучше бы они весь унитаз свинтили. Все равно Алла мне новый достать обещала, через одну воронежскую фирму… Финский, музыкальный, на три мелодии по желанию клиента…
– Музыкальный унитаз? – удивился я. Про финский дверной замок с мелодиями я еще слышал. Но идея ноктюрна на флейте фановых труб меня не очень вдохновляла. Мое недолгое пребывание в шкуре сантехника подарило мне кое-какой отрицательный опыт.
– Да-да, представьте себе, месье Штерн, – подтвердил поэт. Сперва я не понял, почему он стал называть меня на французский манер, а потом догадался: старик запамятовал мое имя, но называть меня по-солдатски просто «Штерн» ему было неловко. – Финские врачи доказали, что музыка помогает от запоров… Невероятно, правда ведь?
– Фантастика, – честно согласился я в ответ. Сам-то я давно полагал, что музыка может заменить всего два лекарства: снотворное – если это классика и рвотное – если современная.
– Или, может, в этом все-таки есть смысл? – спросил Новицкий, глядя, однако, не на меня, а куда-то в сторону ветчины и грибков. Он уже забыл про украденную лампочку, весь захваченный вновь открывшейся темой для разговора. – Вдруг по науке так и должно быть? Есть в мозгах, наверное, какие-нибудь эдакие извилины, которые управляют и тем, и этим… В организме, как в поэзии, все должно быть взаимосвязано. Человек – он не кимвал звенящий, он словно арфа. Много струн, играй на любой, как Паганини… В журнале «Огонек» вот на днях статья была интересная. Про американские опыты в Пентагоне. Вы верите в парапсихологию?
Я, однако, выпил еще не достаточно для того, чтобы обсуждать с поэтом Новицким статьи из «Огонька» или тем паче беседовать с ним про Бермудский треугольник и подобную околонаучную чепуху. Живее всего жгучие тайны природы у нас обычно обсуждают граждане, не умеющие починить сливной бачок.
– Да бог с ним, с Пентагоном, – проговорил я, наполняя рюмки. – Мы мирные люди… Значит, вас-таки ограбили?
Собственно, я по-прежнему толком не знал, что же мне надо от поэта. Я искал какую-нибудь зацепку, некую странность, которая смогла бы состыковаться с моими странностями. Как кусочки мозаики.
– Дурачье, – хихикнул Новицкий. – Взяли электронику, штамповку, а севрский фарфор не догадались. И икону шестнадцатого века… Будет им чем поживиться в следующий раз.
– Наверное, этот следующий раз случится не скоро? – предположил я. – Они-то думают…
– Скоро, очень скоро, – махнул рукой поэт и с третьей попытки наколол на вилку замученный груздик. – Знаете газету «Слово и дело»? Их корреспондент так мне сочувствовал, так сочувствовал… И написал потом, что у Новицкого на даче еще много всего осталось. У нас – поголовная грамотность, теперь прочтут.
Старик оказался не робкого десятка. Приглашать в гости незнакомца, даже Штерна, в таком положении было какой-то безумной бравадой. А если бы на моем месте сидел грабитель?
– Ну и пусть! – с детским упрямством произнес Новицкий, выслушав меня. – Я не боюсь. Ограбят так ограбят. Все равно от рока не убежишь, месье Штерн. У меня просто черная полоса в жизни. Машину я вот разбил, Изольда в Питер мотанула, лампочку свистнули… денег – и тех за последую книжку не платят. Одна радость – разговор с каким-нибудь интеллигентным евреем. Вы «Листопад» мой помните? Ко мне тут ходил один приятный парень, рыженький такой, он помнил… Только он пропал куда-то.
«Листопада» я не помнил. Да и идти по стопам хитроумного Фимы мне совершенно не хотелось. А вот слова про неполученный гонорар меня крайне заинтересовали. Ибо последняя книжка была именно этой, про реквием и реконкисту. Издательство «Тетрис», тираж двадцать тысяч экз.
– Почему же не платят? – полюбопытствовал я, на глазок измеряя уровень оставшейся водки в бутылке. В бутылке был час отлива. Уровень водки в ней за последние полчаса здорово понизился, что должно было расположить гостя к простодушным вопросам, а хозяина – к откровенным ответам. Короче, к разговору по душам.
– У них, видите ли, месье… – старик Новицкий сделал паузу, словно собирался с мыслями, и я на всякий случай подсказал:
– Штерн. Яков Семенович.
– Правильно, – согласился со мной Новицкий и еще немножко понизил уровень жидкости в водочной бутылке. – Вы Штерн, я верю… У них, месье Яков, тоже черная полоса. А может, у одного только Гарика. Он все от кого-то бегает, скрывается. Звонит мне на днях, голос еле-еле слышен… Это рок, я понимаю. У меня у самого Изольда вот сбежала, опять же скульптуру мою… Знаете, как будет рок по-латыни?
– Не помню, – быстро проговорил я, боясь потерять важную мысль. – Гарик – это кто такой?
– Гарик – это имя такое, – добросовестно объяснил мне поэт. – Вот лично вас, допустим, зовут… – Новицкий потряс головой.
– Яков Семенович Штерн, – уже чисто автоматически подсказал я.
– Точно, Яков, – проговорил задумчиво поэт. – Уменьшительно – Яша. А он – Игорь, уменьшительно Гарик. А меня, скажем, Алла зовет Ленчиком. Уменьшительно от Владлен. Остроумно. Можете тоже звать меня Ленчиком, если хотите.
Поэт Новицкий опрокинул еще стопку, потянулся к ветчине, не дотянулся и занюхал дозу ближайшей салфеткой.
– И что за фамилия у этого Гарика? – осведомился я у поэта. Мне ничего не оставалось, как вести светскую беседу в том же духе. – У меня, скажем, фамилия Штерн. У вас – Новицкий. А у Гарика – как?
– У меня – Новицкий? – с неподдельным интересом переспросил Владлен Алексеевич. – Ах да, верно. Глупая фамилия, на редкость. Из-за нее, месье Штерн, всю жизнь в этих самых проходил… в авангардистах… Новатор Новицкий – от такого ассонанса грех было отказываться… – Решительным движением поэт приблизил уровень водки почти к самому донышку бутылки.
– Так у вашего Гарика нет фамилии? – с пьяной настойчивостью гнул я свое. Моей догадке требовалось точное подтверждение.
– Почему это нет? – удивленно сказал Новицкий, не выпуская из поля зрения сосуд с остатком лимонной. – Есть, и даже длинная. Искан… Искандеров. Очень просто… Значит, вы не вспомнили, как будет рок по-латыни?
Я помотал головой. Следовало бы выяснить поподробнее про звонок Искандерова. Но сегодня бесполезно было и пытаться: в хорошей еврейской компании поэт как-то очень быстро и самозабвенно напивался. Может, потому-то Новицкий и любит нашего брата? – неожиданно пришло мне в голову. А разговоры про комплексы вины – это так, для отвода глаз?
– Рок по-латыни значит «фатум», – торжественно провозгласил Новицкий. – Злой рок – значит, злой фатум. Сначала эта курва, любовь моя, в Питер умчалась. Потом телевизор уперли и лампочку в придачу. Двадцать пять свечей, самое то. Теперь вот скульптуру мою хотят переносить…
– Неужели? – для приличия посетовал я. Ужасное бронзовое сооружение, установленное в сентябре 91-го на Краснопресненской, называлось «Распятый фаллос». Новаторская скульптура, сделанная по самоличным эскизам маэстро Владлена должна была символизировать тернистый путь к свободе. В октябре 93-го по этой штуковине вели прицельный огонь с обеих сторон баррикад, но символ, к сожалению, остался невредим.
– Уже постановление мэрии есть, – похоронным голосом поведал мне несчастный старик Ленчик. – За номером две тысячи девятьсот восемь. Видите ли, оппозиция использует постамент во время митингов перед Белым домом… И называют, оказывается, мою скульптуру не иначе, как «член правительства».
– Какое кощунство, – проговорил я, очень стараясь говорить участливым тоном. – Общественность должна вмешаться… Газеты…
– Я и сам пытался повлиять, – уныло сказал Новицкий и зашарил рукой по столу в поисках рюмки. – В Думу обращался, опять-таки в «Известиях» целую поэму напечатал. Про Микеланджело, конечно, но с явным намеком… Бесполезно! Говорю же вам – злой фатум. Выпьем с горя, где же, кружка?
Однако ни кружку, ни даже рюмку наполнить было уже нечем. Чтобы утешить Новицкого, я честно прочитал ему вслух все заранее заученные отрывки из его книги. Затем сам Новицкий, окончательно размякнув, попробовал вспомнить свой «Листопад», но это уже оказалось ему не под силу. Кончилось тем, что мы с ним дважды подряд спели «Океан цветов», отбивая такт пустой бутылкой по столу. Последний раз при словах «скульптор шагнул в океан» Новицкий даже прослезился.
– Это ведь про меня, Яков… месье Штерн, – сквозь слезы объявил он. – Автобиографическое. В семьдесят девятом, в Люксембурге, честное слово, хотел даже утопиться… В знак протеста… Моряки спасли. Верите?
– Верю, конечно, верю, – закивал я в ответ, хотя толком не мог сообразить, какой же именно океан омывает берега Люксембурга. Должно быть, а тоже набрался порядочно. Вот что значит играть роль ценителя новаторской поэзии: обязательно дернешься домой ни с чем и на рогах. Скрывающийся Гарик – зацепка любопытная, однако пока она мне ничего не дает. Конечно, не худо бы еще побеседовать на трезвую голову… На две трезвых головы, Новицкого и мою.
На прощание старый Ленчик нацарапал мне автограф на «Реконкисте» и даже порывался проводить до электрички. Однако еле смог доковылять до ворот, так что с пультом мне пришлось управляться самостоятельно. Мне и так еле-еле удалось втолковать осоловевшему поэту, на какую кнопку надлежит нажимать после моего ухода. На верхнюю, в левом ряду.
К счастью, эта простая операция все-таки оказалась Новицкому под силу. Я нарочно подождал, пока створки вновь не сойдутся, порадовался отсутствию былого скрежета и направился к станции. Прохладный ветерок помог мне быстро прийти в себя, и, пробираясь через крутой овражек, я сумел ни разу не оступиться, а к станционному зданию приблизился в здравом уме и почти в трезвой памяти. Оставалась только сонливость, с которой я и не собирался бороться. Наоборот – я намеревался поддаться ей немедленно, как только сяду в вагон электрички…
Черта с два удалось подремать! Стоило мне войти в полупустой вагон и устроиться поудобнее, как я был моментально атакован незнакомой девицей. Чрезвычайно общительным созданием лет шести или семи.
– Меня зовут Шура, – церемонно представилось юное создание. – А тебя?
– А меня – Яша, – покорно ответил я, осторожно озираясь в поисках Шуриной маман. Я надеялся, что та с ходу пресечет нашу беседу с девочкой, заподозрив во мне хотя бы маньяка. Однако сегодня по непонятным причинам я, как назло, вызывал абсолютное доверие не только у пожилых поэтов-песенников, но и у молодых мам. Симпатичная черноволосая женщина с вязаньем в руках лишь на мгновение оторвалась от спиц и ниток, не нашла во мне ничего угрожающего и вновь погрузилась в свое рукоделие. Больше помощи ждать было неоткуда.
– Поболтаем, Яша? – предложила мне девочка.
– Поболтаем, – тоскливо согласился я. На полчаса я был обречен оставаться в заложниках у этой маленькой разбойницы. А что делать?
Очень скоро я стал обладателем совершенно не нужных мне оперативных сведений и о самой малютке Шуре, и обо всей ее семье. Я узнал, что девочке шесть лет и две недели, что живут они на станции Мичуринец, что папу Шуры зовут Василий Ярославович и он работает путешественником («как Стенли или дядя Юра Сенкевич»), что мамулю зовут Гелена Германовна и она самый лучший художник в издательстве «Самокат». В знак особого расположения мне была явлена яркая книжка в переплете 7БЦ с мамулиными картинками – «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Рисунки были ничего себе, в духе Москвичева. Чтобы хоть немного осадить хвастливого ребенка, я, перелистав книжку, решил навести критику.
– А почему это солдаты в конце не такие, как в начале? – учительски-занудным тоном проговорил я. – Видишь, тут они злые, а тут – улыбаются. Они же деревянные!
– Ты, Яша, балбес, – рассудительно ответила юная Шурочка. – Ты что, никогда «Урфина Джюса» не читал?
Я вынужден был признаться, что читал давно и сюжет помню только в общих чертах.
– Я так и думала, – сурово подвела итог дочь путешественника Василия. – Если бы внимательно читал, не говорил бы таких глупостей. Солдаты сначала злые, потому что хмурые. А хмурые могут выполнять только злые приказы. Вот Урфин Джюс и и командует… В конце их всех берут в плен и вырезают на дереве улыбки. Каждому – по улыбке налицо.
– Понял-понял, – проговорил я. – И солдаты сразу начинают выполнять добрые приказы. Так?
– Ты все-таки балбес, Яша, – с сожалением в голосе заметила Шурочка. – Раз у них улыбки, зачем им вообще приказы?
– Ну, как же… – растерянно сказал я. – Мало ли…
Дочь художницы и путешественника очень по-взрослому вздохнула и все оставшееся время до Москвы рассказывала мне содержание книжки Волкова про Урфина Джюса. Я чувствовал, что перешел для нее из категории глуповатых взрослых в категорию глупеньких пацанов, которых – хочешь не хочешь – надо просвещать. Слушая ее обстоятельный рассказ про Страшилу и Железного Дровосека, я машинально кивал в нужных местах и думал о том, что скоро Шурочкиной маме придется искать другую работу. Веселый и безалаберный Бабкин, директор «Самоката», был хорошим детским поэтом и при этом никаким коммерсантом. Насколько я знаю, «Самокат» уже второй год сидел в минусах, перебивался с кредита на кредит, и его в ближайшие полгода должен был слопать издательский концерн «Форца». В «Форце» работают Улыбчивые дяденьки, но хватка у них железная. И придется Бабкину издавать вместо сказок кулинарные книги. Это выгоднее при их полиграфии, а на остальное плевать.
– Ты понял теперь? – с упреком спросила меня Шура, когда наша электричка, наконец, стала тормозить у одной из пригородных платформ Киевского вокзала.
– Так точно! – молодцевато улыбаясь, ответил я, как, вероятно, должны были бы говорить перевоспитанные деревянные солдаты У. Джюса, если не нуждались в добрых приказах. Но в том и фокус, что, по мнению умненькой Шурочки, ни в каких приказах они потребности не испытывали. Просто становились гражданскими, вот и все. Сказка да и только.
С Киевского я прямиком отправился домой, и уж дома взял-таки свое: отключил телефон и продрых почти до десяти вечера. Когда я выпью, то сплю потом обычно без сновидений или их не запоминаю. Вот и на сей раз сон мой в памяти никаких ощутимых следов не оставил – если не считать зыбкого чувства, что в Переделкино я съездил не зря. Что-то откопал. Теперь бы догадаться, что именно.
Я снова включил телефон. В ту же секунду затрезвонил.
– Яшка! – дежурным тревожным голосом осведомился мой верный друг Родин. – Это ты?
– Нэ-эт! – свирепо пробасил я. – Это Урфин Джюс, гауляйтер Изумрудного Города. А Яшу мы зарэзали!
Слава на секунду опешил.
– Ну и юмор у тебя, Яшка, – пробормотал он наконец. – Тупой как валенок. Я же за тебя волнуюсь…
Эту заботливую родинскую песню я слышал уже раз сто, одну и ту же. И скорее всего еще услышу в будущем. Если буду жив. Если однажды не пошлю подальше всезнающего Родина вместе с его трогательными заботами о моей безопасности.
– Ты обещал узнать… – бесцеремонно превратил я дружеский треп в деловой разговор.
– Обещал и узнал, – недовольно буркнул Слава. – Почти все, что ты просил.
После этих обнадеживающих слов выяснилось, что узнал наш Родин довольно-таки мало. Создатель игровой энциклопедии по-прежнему оставался ему неизвестен, да и Жилин, автор «Капитанской внучки», как оказалось, в Москве не прописан и живет где-то в пригороде. Но зато завтра с десяти до одиннадцати этот Жилин будет раздавать автографы на книжной ярмарке в ВВЦ, в павильоне «Тетриса»…
Черт возьми! Ярмарка! Вот что я совершенно упустил из виду. А ведь там обязан быть хоть кто-то из «Тетриса», раз имеется павильон. Может, мне удастся выйти и на след Искандерова? И выяснить попутно, от кого же Гарик бегает…
– Спасибо за информацию, – с чувством сказал я Родину. – Ты – просто кладезь мудрости.
– Вот и не плюй в колодец, – сварливо откликнулся Слава. – И не рычи в трубку.
– Ей-богу, не буду, – пообещал я.
– Так я тебе и поверил, – заявил Родин. – Ладно уж. Узнаю про этого Вишнякова, сразу позвоню.
Буквально в ту же секунду, как мы со Славой повесили трубки, раздался звонок в дверь. Интересно, кто это? – подумал я, шлепая к дверям. Время позднее, ни гостя, ни друга я не жду.
Я бдительно глянул в глазок и очень удивился. У моих дверей, переминаясь с ноги на ногу, топтался Валька Канистеров. Когда я еще работал в МУРе, мы с Валентином были в одной бригаде и даже приятельствовали. Но потом я выбрал частный сыск, и пути наши разошлись. Москва большая, у всех дела. С глаз долой – из сердца вон.
– Привет, Валька, – сказал я, пропуская в прихожую своего бывшего коллегу. – Какими судьбами?
– Привет, Яш, – пробормотал Канистеров как-то очень смущенно. – Понимаешь, мне поручили… В общем, ты должен…
– Что ты бормочешь? – перебил я его деликатное блеянье. – Говори ты толком, что случилось? Валька решился.
– Нужны твои показания. Свидетельские, – объявил он, стараясь не встречаться со мной глазами. – Ты был сегодня в Переделкине? Я хотел бы…
– Постой-ка! – Я схватил Канистерова за руку. Неужели?… – Что-то случилось с Новицким? Да отвечай же, черт тебя возьми!
– Он в реанимации, – тусклым голосом ответил Валька. – Два часа назад кто-то залез к нему на дачу и унес фарфор и какую-то икону. Сам хозяин, наверное, пытался сопротивляться… Короче, его вырубили ударом по голове.
Плохонького сыщика, как волка, ноги кормят. Хорошего сыщика, вроде Холмса, – всегда голова. Я – частный детектив средней квалификации: люблю предаваться дедуктивному методу, лежа на диване, но чаще все-таки бегаю. Хотя и не люблю. Предпочитаю пешему ходу любой общественный транспорт, если он есть. Книжная ярмарка, однако, была устроена в павильоне номер один ВВЦ – самом большом и чуть ли не самом дальнем от центрального входа. Из-за этого мне пришлось минут двадцать топать пешком только от главных ворот бывшей ВДНХ. По пути я еще был вынужден многократно уворачиваться от предприимчивых граждан, просто изнемогающих от желания продать лично мне и притом задешево черную кожаную куртку, пластмассовый портфель-«дипломат», оренбургский пуховый платок или, на худой конец, тульский пряник. Последний был как-то особенно неприятен на вид: рыхлый, неправильной формы, подозрительного цвета и вдобавок украшенный неаппетитными письменами, которые даже отдаленно не напоминали славянскую вязь. Если бы на печатные пряники распространялся Закон о печати, я немедленно возглавил бы кампанию по всемерному искоренению подобной кустарной продукции. Ввиду ее безусловной непечатности. Мои попутчики были, как и я, равнодушны к курткам, платкам и особенно пряникам; их целью были книжки, а все остальное интереса не представляло. Среди сопутствующих книголюбов преобладали граждане и гражданки среднего возраста и выше среднего. Прямо передо мной, к примеру, сосредоточенно катил сумку на велосипедных колесах некий старый интеллигент в потертом красно-коричневом костюме и с жидкими седыми волосиками на затылке. Со спины интеллигент с сумкой так сильно смахивал на поэта Новицкого, что меня до самого выставочного павильона не покидало безумное желание забежать вперед и все-таки проверить, не Новицкий ли это. При этом мне было доподлинно известно, что несчастный поэт находится сейчас в другом месте – в реанимационном отделении Первой городской больницы. И по-прежнему без сознания.
Вчера после ухода Вальки Канистерова я полночи думал об этом происшествии и ничего гениального не выдумал, несмотря на дедуктивный метод. С первого взгляда сюжет ограбления выглядел арифметически ясно: благодаря подсказке идиота-репортера воры догадались, что у старика еще есть чем поживиться. Дождались, пока уйдет гость поэта (то бишь я). Перелезли спокойненько через ограду, пренебрегая бесполезными броневоротами. Оглушили поэта, взяли барахлишко… Тут уже не очень сходилось. Я никак не мог поверить, что Новицкий хоть кому-то стал бы оказывать сопротивление. По-моему, он уже заранее смирился с неизбежностью второй серии налета и даже, не исключаю, был бы рад получить от жизни еще одно доказательство своей теории злого фатума. Кроме того, Новицкий в этот день так здорово перебрал, что даже чисто физически не смог бы сопротивляться налетчикам, если бы и вознамерился вдруг. Может быть, эти ублюдки не хотели оставить свидетеля? Тоже странно: какой же из пьянького Новицкого свидетель? Да и те, кто охотятся за дачным барахлом, на «мокрое» не идут. Факт, проверенный опытом. К тому же эта манера бить по кумполу кое-что мне напоминала, а именно – дело недавно минувших дней. Правда, один такой кулакастый Рэмбо уже упокоился вместе с машиной «Скорой помощи» в бетонном коробе подвала недостроенного билдинга. Однако еще не факт, что на розовом кафельном полу я оказался точно по его милости. И вдобавок я не исключал возможности наличия в природе целой группы товарищей, для которых битье по затылку – своего рода фирменный стиль. Главный профессиональный прием – визитная карточка. Вот Яков Семенович Штерн, допустим, любит изменять внешность, чтобы его не узнали. А вот тем невоспитанным товарищам, может быть, наплевать, узнают их или нет. Поскольку узнавшему (или нет) все равно разобьют башку. Подонки, бездарные подонки. Неужели так трудно маскировать свои рожи?
По привычке я бросил взгляд на собственное отражение в витрине мелкого павильончика с трехзначным номером и вполне удовлетворился теперешним своим видом: длинные седые патлы парика вкупе с дымчатыми очками преобразили мою наружность. В стекле павильончика на мгновение отразилась физиономия седого хиппи, утомленного солнцем. Видок был несколько экзотичным, но для ярмарки весьма подходящим. Чем пестрее толпа, тем труднее в ней затеряться приличному господину в приличном костюме и с аккуратной прической – в особенности если это книжный детектив Штерн на книжной ярмарке. Но уж длинноволосику в ядовито-синем пиджаке и в белых брюках, да еще с фотоаппаратом через левое плечо скрыться в ярмарочной толпе – раз плюнуть. Тьфу – и исчез…
Я рефлекторно сплюнул и едва не угодил плевком на свой фотоаппаратный футляр. Внутри его, кстати, не было никакой камеры: там располагалась увесистая свинцовая бляха. Стрелять в толпе я бы никогда не рискнул, а в ближнем бою такая тяжелая штуковина незаменима. Мягкий футляр погасит звук удара, но не погасит его силы. Теперь-то я был почти вооружен. Яков Штерн, один раз битый, мог теперь сам врезать сразу двум небитым, по пословице. Есть желающие, господа хорошие? Что-то не видно пока желающих.
Мысленно я хорохорился, однако чувствовал себя не настолько уверенно, как бы мне хотелось. Никудышный полководец всегда готовится к прошлой войне. Если у меня не мания преследования и я действительно попал в какой-то переплет, то бояться мне следует чего угодно – только не удара по макушке и не нового наезда на «Скорой». Вчера, напав на старика Новицкого, неизвестные могли на самом деле метить в меня: будь на моем месте сейчас кто-либо другой, этот другой уже часов двенадцать парился бы как миленький в КПЗ. По подозрению, как минимум, в соучастии. И не одинокий Валька пришел бы вчера ко мне в гости, а нагрянуло бы полдюжины оперов. Благо улики налицо – свежий автограф на моей «Реконкисте» и фамилия Штерна в настольном ежедневнике поэта, в графе «Визиты». На даче был? Мед-пиво пил? Пальчики на рюмке оставил? Значит, колись, морда, куда фарфор ценный спрятал? Сознаешься – будет тебе, падле, послабление. Станешь упираться – получишь на всю катушку… На мое счастье, и Валька, и майор Окунь знали меня слишком хорошо, чтобы поверить в эту ерундистику. Канистеров так-то порядком конфузился, записывая мои свидетельские показания, а уж когда я очень вежливо осведомился у него насчет необходимости давать подписку о невыезде, Валька и вовсе пришел в замешательство. «Не издевайся, Яш, – взмолился он. – Что я тебе такого сделал? Мы ведь и не думаем…» в результате я остался при своих, на свободе и даже не под подозрением. На сей раз мне повезло. Если КТО-ТО пытался меня нейтрализовать таким образом, то он крепенько просчитался. Потому что рука руку моет, гора с горой не сходится, а мент менту глаз не выклюет. Пусть даже один из них – бывший. Нет уз святее товарищества. Старый друг пригодится вдруг. Закон природы.
На подъезде к павильону номер один старик с сумкой на колесиках дисциплинированно свернул вправо, и я сумел рассмотреть его профиль. Дедок-книгофил все-таки оказался не похож на старика Новицкого, – вернее, сходство их ограничивалось затылками. Это открытие меня, как ни странно, слегка приободрило. В чертовщину я не верю, но нет никакой радости, если рядом по ярмарке станет бродить твоя ходячая совесть. И без напоминаний я ведь вину свою чувствую. Не приди я вчера… Нет, Яков Семенович, обо всем этом сейчас надобно забыть. Временно. Изводить себя раскаянием, когда тебя и без того могут запросто извести, – для сыщика есть недопустимая роскошь.
Я покаянно вздохнул и не стал сворачивать тоже вправо к будке кассы, куда устремлялись все порядочные люди. Слава Родин уже просветил меня, что для прессы здесь вход свободный. Стало быть, и для меня тоже. Мальчики-секьюрити в дверях без звука пропустили меня внутрь, увидев мои роскошные корреспондентские «корочки». Разве что не козырнули. Молодежь просто еще не привыкла к элементарной павлиньей уловке: самые красивые удостоверения – у журналистов самых маленьких газетенок. Такие документы одним своим видом вынуждают проверяльщиков встречать по одежке и ни в коем случае не заглядывать внутрь. В противном случае здешние секьюрити смогли бы узнать, например, что Я.С. Штерн с 1 января 1982 года по 31 декабря того же года являлся внештатным корреспондентом многотиражной газеты «Мясной гигант» – органа парткома и профкома Семипалатинского мясоконсервного комбината. Удостоверение, это чудо полиграфии, было подарено мне в свое время Костей Рублевым – шефом семипалатинского УГРО, – и из всех Костиных сувениров оказалось самым практичным. Кстати, теперь «Мясной гигант» расположен на территории другого государства – Казахстана. И будь мои «корочки» не просрочены, я мог бы требовать себе дополнительных льгот и привилегий. Как представитель иностранной прессы.
Сразу в вестибюле я имел удовольствие убедиться, что камуфляж мой работает на совесть. Совсем близко от меня пробежал хорошо знакомый литагент Андрюша Франкфурт под конвоем неумолимой Наты Пуховой из журнала «Буксвумен». И ни тот, ни другая меня не опознали. Равнодушно проплыл, тряся пышной шевелюрой, высокий и вальяжный Геннадий Савельевич Мокроусов, замдиректора «Олимпийца» – и тоже ноль внимания. Отлично. Скромно, но с достоинством, как и подобает солидному зарубежному журналисту, я влился в толпу возле информационного стенда и, щурясь, попытался отыскать координаты издательства «Тетрис». Однако информация располагалась здесь в каком угодно порядке, но только не в алфавитном. Любому иностранному шпиону проще было бы обойти весь павильон, чем мухой ползать с ручкой и блокнотом по вертикальной бумажной простыне и выискивать что-то конкретное. Ругнувшись про себя на зарубежном языке, я решил довериться фортуне и последовательно пропутешествовать от одной издательской ячейки к другой, из пункта А в пункт Г. По закону подлости «Тетрис» мог отыскаться лишь в самом конце пути, но и тогда я успевал. Главным было – не пропустить нужный бокс и писателя Жилина в нем, остальное – нюансы. Будем надеяться на лучшее. Ковер, расселенный между рядами боксов, и выкрашен как раз в нежный зеленый цвет, цвет надежды. Англичанин, ступив ногой на такое зеленое покрытие, вспомнил бы наверняка об английских газонах, которые великобританцы подстригают уже двести лет. Завсегдатаю Монте-Карло или Лас-Вегаса зелень ковровых дорожек напомнила бы об игорных залах в казино. У меня же в голове не возникло ничего иного, кроме школьного: «Я иду по ковру, ты идешь, пока врешь…»
Проспрягать до конца я не успел. Где-то сбоку возбужденно крикнули: «О-о-о!» – и меня тут же выхватили из толпы фланирующих и втянули в один из ближайших боксов. Нападавший был дилетантом, и его захват оказался ничуть не крепче дружеских объятий. Уже через секунду я освободился, сорвал с плеча ремешок с футляром-битой и собрался пустить свое оружие в ход… К счастью, в последний момент я обратил внимание на физиономию моего нового врага. Та излучала вовсе не готовность к нападению, но какой-то даже неприличный щенячий восторг. Словно бы я был не Штерном, а упавшим с неба Диего Марадоной. А враг-дилетант – футбольным фанатом лет десяти от роду.
– О-о! – все с той же интонацией простонал мой визави, жадно разглядывая меня. Юному болельщику было лет под пятьдесят. Излишне волосатое дитя природы несло на своих покатых плечах пиджак, по расцветке похожий на мой собственный.
– О'кей! – ответил я на всякий случай, опуская руку с боевым фотоаппаратом. – Мир-дружба. Пожилой юниор расцвел.
– Хей, Джуд, – неожиданно запел он ужасным голосом, – донт мэйк ит бэд тэйк эсэд сонг энд мэйк ит бета…
Моих скромных познаний в английском хватило лишь на то, чтобы догадаться: бедняга принимает меня за какого-то Джуда.
– Ноу, – старательно замотал я головой. – Ноу. Вы ошиблись… – Я безуспешно попытался вспомнить, как по-английски будет «ошибаться». Но тут волосатый юниор сам перешел на русский.
– Есть обычай на Руси ночью слушать Би-би-си! – с блаженной улыбкой продекламировал он и осведомился: – Ну, как там в Лондоне?
– В Лондоне? – переспросил я, выигрывая пару секунд.
– А где же еще? – слегка удивился пожилой длинноволосик.
– В Лондоне туманно, – брякнул я, стараясь по возможности не выводить из себя этого психа. Если ему так не терпится, пусть получает свой прогноз погоды.
– Тума-а-анно, – с блаженной гримасой проблеял пожилой юниор. – Кайф!
Я по-прежнему не понимал, какого черта ему от меня нужно. В каждом безумии есть своя система, но здесь и системы никакой не было. Если этот тип отчего-то считает меня рок-звездой из-за бугра, то почему общается со мной по-русски? Явно клинический случай.
Дальнейший разговор с восторженным юниором только подтвердил мои опасения.
– Как журнал? – сверкая глазами, полюбопытствовал психованный длинноволосик. – Мартовский номер я еще видел, а вот апрельский…
Я неопределенно пожал плечами.
– Бабок не хватает? Сочувствую, – сразу догадался пожилой фанат и в знак солидарности скорбно поджал губы. – Наши тоже в яме, и Артем, и даже Костя, финансовый кризис. Артем поступился принципами и теперь своих раздевает, за рубли. А у Кости накрылся клевый перформанс – перекраска «Авроры» под оркестр МВД… Только один Стас на коне, потому что попсу гонит. Видели последний его выпуск?
– Не видел, – искренне признался я. В надежде, что теперь перезревший хиппи от меня отстает. Но вышло как раз наоборот.
– Презираете! – обрадовался пожилой фанат. – Я так и думал, просто нарочно спросил. И я тоже, тоже презираю. Мы все его презираем, вы не подумайте. Конечно, тусня вместо музыки, ничего больше. Пресный у него там на обложке, вот удивил! Ну, стриженый. Ну, под нолик. Дешевый трюк!
На всякий случай я изобразил на лице презрительную гримасу. Я в упор не знал ни пресных, ни соленых. Я понятия не имел, кто такие Костя и Стас и зачем перекрашивать «Аврору». Из всех московских Артемов мне был случайно известен всего один – режиссер Артем Кунадзе из театра «Вернисаж».
– О'кей, – проговорил я, одновременно озираясь. Больше всего мне хотелось свалить побыстрее из этого бокса. И так проходящие мимо граждане уже с интересом приглядывались к нам обоим. Только бенефиса мне тут не хватало! Для полного и окончательного счастья.
По случаю нашего совпадения во взглядах на загадочного Стаса пожилой юниор пришел уже в совершенный восторг. Глаза его сделались совсем безумными.
– Автограф дадите? – страстно пробормотал он. – Вот здесь, на стенке. Жена с ума сойдет от радости…
– Ноу, – строго ответил я. В мире и так переизбыток психов, не будем умножать этого количества. На одну семью хватит одного безумца. – Нельзя. Скьюз ми, я пошел. Дела. То есть бизнес. Я тут…
– Йес, – громким шепотом произнес фанат. – О-о, понимаю! Вы тут инкогнито… Я – никому, могила! Руку даю на отсечение…
С этими словами он стал озираться, словно бы искал в своем боксе бензопилу с целью немедленного отсечения. Пользуясь моментом, я бочком-бочком стал отступать и затем быстро выскочил из ячейки обратно на зеленый ковер. Еще мгновение – и пестрая ярмарочная толпа поглотила пестрого субъекта Штерна.
Интересно, – думал я на ходу, протискиваясь между гражданами, – за кого же этот тип меня принимал? За Луи Армстронга, что ли? Но тот как будто негр… Или это Поль Робсон – негр?… Да-а, с музыкальным образованием у меня как-то не очень хорошо. Большие пробелы, с детства.
Я снова замедлил шаг, чтобы в спешке не пропустить «Тетрис», и неторопливо прошел мимо яркого конфетного цвета бокса издательства «Гроссмэн», которое занимало сразу две ячейки, объединенные вместе. Слева на стендах тяжело громоздились огромные глянцевые фолианты, а справа в напряженных позах сидели человек десять охраны с дубинками в руках. На почтительном расстоянии от стеллажей кучковались ребятишки от пяти до пятнадцати, глазея на новенькие книги и вполголоса переговариваясь. Каждый из ребят, кто осмеливался подойти поближе, немедленно становился объектом пристального внимания охранников «Гроссмэна». На моих глазах какой-то чрезмерно любопытный малыш (по виду – еще дошкольник) рискнул приблизиться к стендам. Последовал грозный окрик: «Наза-ад!», от которого испуганное дитя втянуло головку в плечи и стремительно юркнуло обратно в толпу.
– Какая, однако же, тяга к книге! – умилилась бабуля академического вида, глядя на юное поколение читателей. Бабуля определенно призывала и меня разделить ее умиление.
– Да-да, – вежливо пробормотал я на ходу. О причинах тяги к книге я кое-что знал. Издательство «Гроссмэн» выпускало толстенные познавательные тома по многим отраслям науки и техники. У тинейджеров пока особым успехом пользовались выпуски «Биология» и «Химия». Из первого можно было почерпнуть не только сведения о пестиках и тычинках, но и сто семьдесят семь полезных советов о методах контрацепции, от предельно простых до изощренных. Юные читатели химического фолианта, в свою очередь, могли бы научиться многим важным вещам. Например, изготовлять из обычной столовой горчицы вполне пригодный к употреблению горчичный газ – серьезное боевое ОВ, позволяющее устраивать в родной школе химическую тревогу и внеплановые каникулы. Ходили слухи о скором выходе однотомника «Ядерная физика», которого педагоги всея Руси ждали с суеверным ужасом. Издатели, правда, заранее уверяли, будто бы по их инструкциям собрать даже простенький реактор в домашних условиях практически невозможно. Однако издательским обещаниям не очень-то верили: книжки для «Гроссмэна» сочиняли слишком хорошие популяризаторы, способные и первокласснику втолковать принцип действия турбовинтового двигателя. Министерство образования давно и безуспешно добивалось, чтобы на каждом томе детских энциклопедий «Гроссмэна» стоял гриф «Для служебного пользования», но все стратегические оборонные инициативы педагогов вязли в болоте многочисленных увязок и согласований. От катаклизмов большого масштаба нас пока спасала лишь цена на книги – продукция издательства была чересчур дорогой даже для состоятельных пап и мам, не говоря уж о нищих библиотеках. Сами же юные химики, биологи и т.п. должны были бы по году экономить на школьных завтраках, чтобы заполучить в свою собственность хоть один заветный том. Понятно, что таких терпеливых находилось маловато…
– Дорогие гости Московской книжной ярмарки! – проговорил вдруг откуда-то сверху замогильный голос. Наверное, это заработал местный радиоузел. – Приглашаем вас посетить сектор Е-25, где через десять минут состоится презентация новой книги издательства «Элефант» и встреча с автором, депутатом Государственной Думы Масловым…
Две тетки передо мной приостановились и вытянули шеи. У каждой из теток на плече висела здоровенная сумка.
– Сходим туда? – спросила одна другую. Может, пирожными угостят…
– Жди-кося, – сурово ответила другая. – Совсем, Танька, дура вареная. Слышала ведь, де-пу-тат. Они сами загребучие, какие там пирожные. Сами ходят и смотрят, чего бы стибрить…
Продолжения этой беседы я уже не слышал, поскольку обогнул теток и двинулся дальше. В полупустом боксе издательства «Кавалергард» за столом одиноко сидел неестественно бледный молодой человек в псевдогусарской амуниции. Присмотревшись в нему, я сообразил, что это обычный манекен. Очевидно, обслуга стендов с каталогами уланских значков и драгунских конских хвостов отлучилась пить пиво в заднюю комнату бокса. Полог там был откинут, а вместо звона сабель слышалось вкусное позвякивание стаканов. Издательство не обещало деве юной любови вечной на земле. Оно вовсе ничего и никому не обещало, кроме своих хвостатых каталогов. По-моему, во всей Москве у продукции «Кавалергарда» был один-единственный почитатель – престарелый профессор Можейко, который сам коллекционировал все подряд исторические диковины, от облезлых портупей до заспиртованных двуглавых младенцев. Раз в год профессор издавал в том же «Кавалергарде» очередной каталог тиражом в двести экземпляров и сам же сочинял на него хвалебную рецензию в «Книжный вестник». После чего один экземпляр профессорского труда уходил в Библиотеку Конгресса США, другой – в бывшую Ленинку. Все прочие мирно отправлялись в макулатуру, и через полгода все начиналось заново.
– Дорогие гости Московской книжной ярмарки! – опять прорезался в вышине радиоголос. – Те, кто еще не приобрел непромокаемые книги издательства «Аква», могут это сделать в секторе D-28. В боксе установлена емкость с водой, и любой покупатель может тут же проверить свою покупку, не отходя от кассы…
Из всех сумасшедших, которых я знал, директор «Аквы» господин Бессонов, был самым безобидным. У него был только один маленький пунктик – грядущий всемирный потоп. Бессонов отчего-то был уверен, что все материки ожидает участь Атлантиды, и потому своевременно готовил человечество к жизни под водой. Задумав издать непромокаемую Библию, директор «Аквы» залез в долги, подписал грабительский контракт с чуткими японцами, но средств все равно не хватало. Чтобы раньше времени не пойти ко дну, Бессонов был вынужден заниматься ширпотребом и выпускать непромокаемые комиксы для ванных комнат и пляжей. Сам директор «Аквы» грустно называл это профанацией идеи, однако разноцветные книжки-непромокашки давали реальные деньги, и Бессонов вот уже который год разрывался между Идеей и коммерцией.
Мысленно я посочувствовал бессоновской Идее, однако двинулся дальше, не отклоняясь от маршрута. Возле пластикового скворечника московской фирмы «Двойной Базиль» я немного задержался, чтобы вновь проверить свою маскировку. Я даже кашлянул погромче, привлекая к себе внимание. Толстощекий Вася Губернаторов равнодушно глянул на меня из фирменного скворечника и снова уткнул нос в пузатую чайную кружку. Не узнал, вот и прекрасно. Раз уж сам проницательный Базиль не разглядел сквозь очки и патлатый парик своего бывшего партнера по преферансу, – стало быть, камуфляж в порядке. Олл-райт! Судя по всему, Вася с утра надувался чаем исключительно от скуки, а не от большой любви к древнему напитку. Как правило, посетители ярмарки не жаловали «Двойного Б.» своим вниманием. Все опытные фирмачи знали, что, несмотря на глубокомысленный Васин треп про экспортно-импортный размах своей конторы, «Д. Базиль» вот уже четвертый год осуществляет одну экспортную операцию: раз в месяц пригоняет из Сыктывкара в Ашхабад вагончик мелованной бумаги, на которой там ежемесячно же издается очередной том избранных речей Туркменбаши. «Работа легкая, но не творческая, – пожаловался мне однажды сам Вася. – И перспектив никаких. Я когда начинал, то думал: клиент валом ко мне повалит. Диктаторы писучи, я-то знаю. Саддаму нужна меловка? Факт. Полковнику Каддафи? Само собой. Про Фирсана уж не говорю…» – «И что же?» – полюбопытствовал я. «Не хотят пока, – печально ответил Двойной Базиль, почесывая двойной подбородок. – Все – жмоты, кроме Туркменбаши, дай бог ему здоровья. Все теперь плюют на качество, тискают свои речи на типографской номер один или номер два… Мол, народ – дурак, и так слопает. А блеск? А прочность? Народ-то не дурак, он хитрый. Я ихним дилерам говорю: с меловкой ни один нормальный феллах под саксаул не присядет, проверено временем. А они заладили: дорого, мол, денег в казне и так впритык, только-только хватает на маис и на ракеты „Скад“… Я им: сплошная, говорю, выгода для вашего фундаментализма-чучхеизма, на идеологию грешно скупиться, вспомните семнадцатый год… Фирсана я уж почти уговорил. Но тут к ним свежий пророк пришкандыбал, скотина. Пообещал везде конец света, а в ихней задрипанной столице, наоборот, – мир, процветание и межпланетный шахматный турнир. Турнир – в этой дыре, представляешь? Хан так расчувствовался, что вместо мелованной бумаги купил себе еще один „Линкольн“. На вырост… Причем конца-то света все равно не состоялось, обдурил пророк…» – «Обидно, Вась», – согласился я тогда с Двойным Базилем, и мы расписали еще одну пулечку…
Я подмигнул огромному глянцевому портрету Туркменбаши, который Васина фирма вывешивала на видном месте, и вступил в сектор, занятый экологически чистым издательством «Живая природа». Тут посетители были, и даже царило некоторое оживление. В углу бокса, прямо под стендами с альбомами (цветные виды ландшафтов), был привязан к металлической стойке бурый нечесаный медведь. Примерно в полуметре от медвежьей морды стояло обширное лукошко, куда предлагалось бросать пожертвования. Объявление на стенке экологического бокса скорбно извещало, что перед нами – один из последних мишек протвинского заповедника, и если не набрать ему денег, вся тамошняя популяция вымрет. Под объявлением была прикноплена странная табличка «На гармошке не играть! Штраф 100 $». При виде таблички я сразу вспомнил и медведя. На прошлогодней ярмарке несчастное животное точно так же сидело на привязи в боксе издательства «Лес Лтд» и символизировало горькую судьбину жителя осташевского лесного массива, чью маму только что застрелили браконьеры. Сиротке, помню, подавали охотно, пока какой-то уже тепленький посетитель-колхозник не вздумал изобразить «Разлуку» на своей трехрядке. При первых звуках музыки апатично сидящий медведь моментально возбудился, встал на задние лапы и закружился в вальсе, заодно сметая со стендов книги, альбомы и рекламные буклеты. В ходе разбирательства выяснилось, что косолапого сиротинушку «Лес Лтд» просто брал напрокат в цыганском таборе под тридцать процентов медвежьей милостыни… Вышел скандальчик.
На сей раз «Живая природа» рассчитывала подстраховаться от неожиданностей. Курносый парень в серебристом костюме-тройке сидел за отдельным столиком и зорко посматривал в публику, выискивая глазами среди проходящих мимо посетителей гармониста или еще какого-нибудь музыкального придурка. На столике перед парнем располагалась открытая коробка шоколадных конфет «Ассорти», которыми наблюдатель время от времени лакомился. Медведь из своего угла бросал на жующего парня голодные взгляды. Я не выдержал, нашарил в кармане пятерку и бросил ее в медвежье лукошко.
– Да не оскудеет рука дающего, – бойко затараторил курносый парень, не отрываясь от коробки конфет и от наблюдения. – Наше издательство вносит посильную лепту…
Я вплотную приблизился к столику и тихо посоветовал любителю экологически чистых конфет:
– Вот и внесите лепту, покормите мишку. А то я ведь не поленюсь, сегодня же стукну цыганам, как вы тут за счет медведя шоколадом обжираетесь…
Парень от неожиданности подавился конфетиной. Я похлопал его по спине и под аккомпанемент испуганного перханья откочевал к следующему павильону-посреднику в этом коротком ряду.
Угловой бокс весь был отведен солидному издательству «Политекст». По крайней мере, здесь обходились без медведей и тому подобной наглядной агитации. Здесь преобладали стеллажи орехового дерева, компьютеры, факсы и орхидеи в высоких хрустальных вазах. Коммерческому директору «Политекста» сильно повезло с родственниками. При советской власти его выручало дальнее, почти мифическое родство с генсеком Черненко, при нынешнем недоразвитом капитализме он очень кстати оказался женат на племяннице Сан Саныча, Измайловского гауляйтера и владельца коллекционного «Трабанта». Сан Саныч в дела издательские демонстративно не вмешивался, однако по странному стечению обстоятельств у «Политекста» никогда не возникало проблем с распространением своих тиражей. Желающих плевать против ветра среди Измайловских дилеров отчего-то не находилось.
– Куда двигаете? Криво! Криво! Левей давай!… Я немножко понаблюдал за суетливым очкастым менеджером, под руководством которого троица местных гегемонов в песочного цвета униформе прилаживала здоровый плакат к верхней металлической стойке «Политекста».
– Левей! Еще левей! – надрывался менеджер, Делая обеими руками руководящие пассы. Плакат не поддавался ни крикам, ни гипнозу, и физиономия брыластого вояки с трачеными молью сизыми бровями по-прежнему отказывалась висеть правильно. Видимо, из духа противоречия. Плакат рекламировал первую книгу из новой серии «Их двадцатый век», написанную бывшим министром обороны Союза. Мемуар был создан в жанре непрерывной борьбы. Лично я смог одолеть только первую сотню страниц маршальского кампфа (остальные перелистал), но все равно преисполнился почтения к стойкости мемуариста. С раннего детства и до глубокой старости маршал был окружен неприятелем, словно молодая советская республика – войсками Антанты в гражданскую. И все-таки наш герой выдюжил, всех победил и сделал знатную карьеру. Он бы, наверное, и сейчас оставался бы при всех постах и регалиях. Но, на свою беду, маршал под конец карьеры шибко увлекся борьбой с сепаратизмом в союзных республиках. Настолько увлекся, что в один прекрасный день ввел танки в собственную столицу. Потом-то к этим войсковым маневрам москвичи привыкли, однако в ту золотую пору публика громко запротестовала. Маршала поспешно упрятали на нары, но поздно: когда через годок-другой грянула амнистия и министр изготовился возвратиться к своим обязанностям, обнаружилось, что возвращаться некуда. Оставалось только сражаться на бумаге, что маршал, поразмыслив, и сделал. Первый том новой серии «Политекста» назывался «Товарищ министр». Я слышал от Родина, будто в издательстве давно поджидают своего часа проекты двух следующих книг – «Гражданин прокурор» и «Господин убийца». И вся загвоздка лишь в том, что генпрокурор Кравченко упрямо не желает подавать в отставку и приниматься за мемуары, а международный террорист Карл Нагель попросту еще не пойман.
В мои размышления снова вторгся радиоголос с самой верхотуры.
– А теперь, – радостно возвестил он, – для нашего гостя из Верхне-Колымского книжного издательства господина Дрыгайло и по его просьбе исполняется популярная песня Гены Комаровского и ансамбля «Кузбасс».
Вкусы у господина Дрыгайло с Верхней Колымы были традиционными. Где-то под потолком тоненько запищала скрипочка, бренькнула гитара и надрывный голос певца Комаровского затянул трогательную историю о несчастной братве, которая, вместо того чтобы мочить гнилых фраеров, по ошибке постреляла друг друга. Кого-кого, а меня эта песня ничуть не разжалобила. Уж если братва собиралась на толковище без арбитра и при оружии, то целью разборки однозначно становилась взаимная стрельба, а вовсе не совместное чаепитие. Иными словами, автор уголовного романса либо просто не разбирался в сути дела, либо нарочно прикидывался шлангом, вешал лапшу, наводил тень на плетень… Короче, гнал туфту для недострелянных романтиков с Верхней Колымы. Можете поверить моему опыту.
Зеленая ковровая аллея между тем дошла до стены павильона и повернула направо. Я послушно повернул в ту же сторону – и сразу увидел долгожданный бокс издательства «Тетрис». Вернее, поначалу я заметил две соседствующие с «Тетрисом» ячейки: одну занимала фирма «Честь и порядок», а другую – издательство «Унисол».
Бастион чести и порядка был весь обвешан блеклыми цветными фото, на которых изображался единственный человек – угрюмый здоровяк с незначительным лицом, одетый во все черное. Главным украшением лица были пшеничного цвета усики: они настойчиво лезли на передний план фотоснимков и даже отвлекали от героических поз, в их здоровяк был запечатлен. На месте фотогероя я бы приставил к своим усикам вооруженную охрану. Ведь стоило злоумышленнику подкрасться ночью и отстричь предмет гордости – и ни один ратник по партии не опознал бы утром своего вождя. Я попробовал представить, как бы выглядело безусое лицо фюрера Карташова, но не смог, фантазии не хватило.
Помимо усатых фотоснимков редут чести и порядка украшало десятка два матерчатых шевронов со свастикой, вписанной в цветочный орнамент, да еще лежали повсюду разноцветные пачки газет, где не было ничего, кроме тех же усиков и призывов бить, любить и спасать. Среди газетных пачек и цветочных шевронов расположился юноша в таком же, как у вождя на фото, черном обмундировании. Юноша носил старомодные очечки с перевязанной дужкой. Не обращая внимания на радиоплач Гены Комаровского и на проходящих мимо посетителей ярмарки, юный сиделец с увлечением читал «Иудейскую войну» Фейхтвангера.
Обмундированный читатель был мне знаком. Это был Дениска Апарин – бывший книгопродавец в «Олимпийце», а ныне – активный член Русской Национальной Лиги. Пользуясь расположением фюрера, Дениска быстро придумал себе должность заведующего отделом контрпропаганды и теперь исправно доил партийную кассу, закупая для собственного удовольствия разную общественно-полезную литературу. От бывших апаринских коллег из «Олимпийца» я знал, что новоявленный светоч чести и порядка на Руси приобрел уже собрания сочинений Спинозы, Фрейда и Шолом-Алейхема и теперь подбирался к гослитовскому двенадцатитомнику Фейхтвангера. Своим новым партайгеноссен он, вероятно, объяснял необходимость таких покупок интересами контрпропаганды. Но я-то знал Дениску не первый год и довольно быстро распознал подлинную причину его дружбы с Карташовым. Апарин был типичным библиоголиком. Ради возможности беспрепятственно глотать книги он готов был пожертвовать всем, чем угодно. В том числе и принципами, которых у Апарина сроду не водилось. Правда, Дениска всегда был подвержен влияниям; я не исключал, что рано или поздно в обществе Карташова в юноше проснется патриотизм и он станет верным приверженцем ч. и п. Пока же интересы Дениски ограничивались только ч. То бишь чтением. Здесь, на ярмарке, никто не мешал Апарину предаваться своему излюбленному занятию. Посетителей у него так и так не было: честь и порядок в карташовском исполнении не имели товарного вида и популярностью не пользовались.
В отличие от Дениски сотрудникам из палатки «Унисола» некогда было рассиживать в свое удовольствие. Они деловито занимались дешевой распродажей книжного товара, залежавшегося на складах и потому уцененного. Даже издали я заметил на их полках среди новинок массу старого хлама, выпущенного в эпоху, когда цены были еще в тысячах, а не в рублях. Унисольцы хлопотали, как муравьи на коммунистическом субботнике: подтаскивали одни пачки, утаскивали другие, переползали с места на место со стопками разноцветных суперов в передних лапках. За импровизированным прилавком стоял сегодня сам господин Камышин, коммерческий директор издательства. Наверное, он личным примером хотел доказать подчиненным, как надо культурно торговать. Потому-то очередь к боксу «Унисола» двигалась уже не муравьиным, но сонным черепашьим шагом. Господин Камышин был чересчур консервативен для продавца. Не доверяя калькулятору, он каждое арифметическое действие лично проверял на отдельной бумажке, в столбик. При такой методе к концу рабочего дня сумма обещала сойтись тютелька в тютельку, зато покамест очередь изнемогала. Изнемогала, но не расходилась. Теперь наш человек научился считать денежки и ради грошовой экономии готов был постоять и подождать.
Бокс издательства «Тетрис», зажатый между ячейкой с читающим Денисом и прилавком с торгующим Камышиным, выглядел по-спартански голо. Более всего увиденное напоминало злодейски выбитый зуб. Точнее, то место, которое остается вместо зуба в результате хорошей драки. Тут не было ни стеллажей, ни стендов, ни плакатов, ни тем более орхидей в вазах и без. На грязноватом полу стоял только обшарпанный табурет, на табурете в неудобной позе примостился одинокий человек в кожаной куртке и джинсах. Наверное, это и был писатель Александр Жилин, готовый давать пресс-конференцию и автографы. Для последней цели он даже приготовил и держал на коленке толстую пачку своей «Капитанской внучки». Теперь он оглядывался по сторонам, не идет ли кто сюда. На постном лице писателя Жилина большими буквами были написаны разочарование и крушение всех надежд. Как будто он, Жилин, честно отработал срок в должности атланта, добросовестно держал небо – а смена не пришла. И вообще выяснилось, что небо держится само собой, без постороннего вмешательства. Как брюки – на помочах.
Очередная тетка с матерчатой сумкой наперевес, видимо, сжалилась над унылым атлантом: поравнявшись с писательским табуретом, она стала что-то выспрашивать у одинокого Жилина, тыча пальцем в сторону стопки книжек. Жилин, впрочем, оказался из числа привередливых атлантов. Он, скривившись, замотал головой, тетка злобно погрозила ему в ответ кулаком и, подумав, пристроилась к очереди возле «Унисола».
Что ж, самое время побеседовать с молодым дарованием. Может, хоть он мне с тоски откроет зловещие тайны «Тетриса». На безрыбье и спецкор «Мясного гиганта» – четвертая власть. Тем более что власти с первой по третью книжную ярмарку сегодня не посетили. По дороге к тоскливому Жилину я только на секунду притормозил возле Дениски Апарина и конспиративно прошептал ему:
– Честь и слава героям!
Мне было интересно, как Дениска отреагирует на партийное карташовское приветствие. Тут же обнаружилось, что Апарин не очень-то крепок в своей новой вере. Ему бы полагалось по уставу вскочить с места и проорать (или хотя бы прошептать) вторую часть приветствия – «Героям честь и слава!». Дениска же только вяло пробурчал, не отрываясь от книги:
– Ну, хайль.
И с этими словами увлеченно перелистнул очередную страницу «Иудейской войны». Приключения Иосифа Флавия его занимали куда сильнее, чем возможное общение с соратником по борьбе.
Я не стал более тревожить библиофила в черной форме и подошел к автору «Капитанской внучки», по-прежнему сидящему с сиротской физиономией в пустом боксе.
– Вы – писатель Жилин? – на всякий случай осведомился я.
Сиротка Жилин сперва просиял, потом покраснел и, наконец, брюзгливо сморщил лицо.
– Жилин, кто же еще! – плаксивым голосом проговорил он. – Вы от Искандерова? Наконец-то соизволили, спасибочки…
– Понимаете… – начал было я, но писатель даже не пожелал слушать моих разъяснений. По всей видимости, он уже вполне дозрел до той стадии джинна, когда вслед за намерением наградить избавителя постепенно приходит острое желание открутить башку именно тому несчастному, который неосторожно вздумает открыть кувшин и извлечь пленника.
По ходу его слезливого монолога я узнал много разного и неприятного как о моральных, так и о деловых качествах своего предполагаемого начальника Игоря Алекперовича. Все восемь с половиной смертных грехов издателя Искандерова перед писателем Жилиным были перечислены в манере «нон-стоп» в виде одного непрерывного плача, из-за чего я не смог бы прервать слезно-обличителькую речь, даже если бы и хотел. Мне открылись Шекспировские страсти – куда там Ромео с Дездемоной! Оказывается, Жилин имел глупость отдаться «Тетрису» за копеечный аванс под устные обещания всероссийского паблисити. И где оно, граждане судьи? Паршивая заметка Раппопорта в «Свободной газете», семьдесят шесть строк и к тому же с подкавыкой. Да еще Куролесов показал обложку в «Книжном завтраке» – ровно десять секунд на экране он, писатель Жилин, специально хронометрировал. А где статья Мариинского на всю полосу, якобы уже оплаченная? Где академики из Пушдома с проклятиями? Где обещанный взрыв возмущения? Где корреспонденты, черт вас всех побери?
Агрессивный жилинский плач вот-вот обещал пролиться на меня дождем с обильным градом.
– Видите ли… – поспешно сказал я, как только в грозовой туче наметился слабый просвет. – Я, в общем, не из «Тетриса». Я и есть корреспондент… – роскошное семипалатинское удостоверение с золотой надписью «Пресса» было извлечено на свет божий.
Жилин мгновенно заткнул свой гневный фонтан.
– Ой, – упавшим голосом произнес он. – Извиняюсь. Сердечно извиняюсь. Я просто не думал… То есть, наоборот, я думал…
С его физиономии тотчас же исчезло выражение оскорбленной сиротской невинности, а на ее место выпрыгнуло виноватое сожаление. Надо же, какая досада! Нахамил единственному корреспонденту, проявившему внимание. Глядишь, сейчас и этот уйдет…
Но я, понятное дело, никуда не ушел. Напротив, решил проявить сочувствие. С парнем можно было работать и работать.
– Ладно, чего там, – великодушно проговорил я. – Первая книжка. Возраст, волнение. Я понимаю.
Автор «Капитанской внучки» радостно поддакнул:
– Ага! Первая книжка… Волнение, возраст… Вы будете меня снимать? – Жилин бросил жадный взгляд на мой футляр, одновременно приглаживая и без того гладенькую вороную прическу свободной от книжек рукой. Из сердитого джинна Омара ибн Хоттаба он моментально превратился в сладкого леденцового петушка. Такого желтенького, на палочке.
– Снимать? – переспросил я. – Э-э, может быть… Несколько позже. – Моим, с позволения сказать, «фотоаппаратом» снять удалось бы только часового, и то ночью.
– Значит, интервью хотите взять? – заворковал совсем леденцовый Жилин. – Я так волнуюсь, знаете… Но, если надо, я готов. У вас есть диктофон? – Писатель с некоторой тревогой посмотрел на меня: вдруг диктофона не окажется?
– Есть, есть, – обнадежил я автора «Капитанской внучки» и действительно вытащил из кармана диктофончик. Правда, был он сломанный и ничего не записывал, зато красная лампочка на корпусе при нажатии на кнопку «запись» начинала очень убедительно подмаргивать – как японская гейша на открытке. Прибор этот подарен мне был Славой Родиным, когда он отчаялся аппаратик починить. Лампочка на корпусе призывно зажглась, Жилин открыл рот, а я навострил уши: авось сейчас всплывут секретишко али какая странность. И меня озарит. И я сразу пойму, отчего врет генерал-полковник, зачем прячется Гарик Искандеров и по какой надобности разных хороших людей одинаково бьют по черепушке.
– Я родился в простой крестьянской семье, – закатывая глаза, нараспев произнес Жилин. Он даже не стал дожидаться моих вопросов. Чувствовалось, у него все было заготовлено заранее. – С раннего детства я был влюблен в творчество А.С. Пушкина, великого русского писателя. И вот, перечитывая «Капитанскую дочку», я каждый раз думал: а что дальше? Как сложилась жизнь Маши и Петра? Сколько у них было детей, кем они стали? Вот я вырос и понял: не могу молчать. Не могу, понимаете, оставить пушкинских героев просто так, на произвол судьбы. Какая-то неведомая сила сама подтолкнула меня к письменному столу. Может быть, рукой моей водил незримо дух Пушкина?…
Жилин перевел дыхание, намереваясь продолжить дальше свою приторную былину. Еще минута такого леденцового вранья – и я могу не совладать с искренним желанием расквасить нос этому наглому юному дарованию. А на суде скажу, что моей рукой водил незримо дух Дантеса. И меня оправдают.
– А «Тетрис»? – поскорее спросил я Жилина, не дожидаясь продолжения домашней былины. Жилин запнулся, но лишь на секунду. И на этот случай у него имелась речь.
– Замечательное издательство «Тетрис», – как ни в чем не бывало пропел сладкий петушок на палочке, – любезно пошло мне навстречу. Я благодарен Игорю Алекперовичу Искандерову за то внимание, которое он уделил мне, совсем еще молодому автору. Ведь до «Капитанской внучки» у меня вышло всего две повести, в журнале «Согласие». И когда я с замирающим сердцем передал в «Тетрис» рукопись своего романа…
Я демонстративно выключил диктофон. Красный глазок гейши напоследок мигнул и погас.
– Что нибудь не так? – удивленно спросил Жилин. Вероятно, он воображал, будто корреспонденты состоят в сговоре со своими подопечными: одни врут, а другие слушают и врать не мешают. Только я, спецкор «Мясного гиганта» Яков Штерн, – журналист принципиальный.
– Все не так, – спокойно объяснил я и засунул диктофончик обратно в карман. – Знаете, Саша, я не выношу вранья. Вам ведь, наверное, в детстве папа с мамой говорили, что лгать нехорошо…
Жилин часто-часто захлопал ресницами и надул губы. Вид у него сразу стал очень обиженным. Как будто нехороший дядя-репортер произнес присутствии нежного юноши неприличное слове, а юноша это слово не знал. Но догадывался о смысле.
– Только не говорите, Саша, что вы вдобавок сирота с пяти лет и воспитывались в детдоме, – предостерег я. – И что там ваша любовь к Пушкину возросла и укрепилась… Иначе я тут же ухожу.
– Да я не вру, – жалобно сказало молодое дарование. – Самую малость, для колорита. Я и вправду дома, на полатях… Куда же вы?
Я в этот момент сделал вид, что и впрямь собираюсь уходить. И даже повернулся к Жилину спиной.
– Хорошо-хорошо, – быстро проговорило мне в спину лживое дарование. – Могу и по-честному, если хотите. Но чтобы это не повлияло…
Я снова развернулся на сто восемьдесят градусов.
– Не повлияет, – успокоил я Жилина. – Рассказывайте смело. Без вашей визы ничего не будет опубликовано…
«Уж в этом-то, – подумал я про себя, – можешь быть совершенно уверен. Газета „Мясной гигант“ будет молчать как рыба».
– И без диктофона, если можно, – неуверенно попросил автор «Капитанской внучки». – Мало ли что.
– Можно, – согласился я. – Валяйте, Саша. До чертиков интересно узнать, как пишутся продолжения.
Жилин вздохнул и уже без намеков на сладкие былинные интонации сообщил мне, что ничего особо интересного в этом нет. За романы-сиквелы люди берутся по разным причинам. Одни – для денег, другие – из озорства, а вот он, Александр Жилин, взялся продолжить Пушкина по строгому расчету. Издательство получало из рук автора роман-продолжение и могло радоваться. А за это Искандеров, душа-человек, организовывал автору бесплатный промоушн с участием нытиков-критиков и прочих докторов-профессоров. Кто у нас из писателей знаменит? Кого все ругают. Вот Изюмова ругают – он и знаменит. Но только он, Жилин, брезгует притворяться на публике активным педерастом. Куда лучше дождаться от академиков свеженьких обвинений в глумлении и кощунстве и на горбу своего тезки Александра Сергеевича въехать в самый литературный бомонд. Где девочки танцуют голые, где дамы в соболях.
– И как вам бомонд? – полюбопытствовал я. Сыщиков, как известно, на литературные тусовки не зовут. Если только какая-нибудь знаменитость не пырнет другую знаменитость вилкой.
Продолжатель слова и дела Пушкина досадливо поморщился и поведал мне, что ни фига пока не удалось. По вине замечательного человека и сукина сына Игоря Алекперовича. В самый ответственный момент тот куда-то слинял, и по телефону его теперь не отловить. Наверное, где-то сел на колесо…
– Вы имеете в виду наркотики? – уточнил я. – Эфедрин? Кокаин? ЛСД?
– Какие там наркотики! – пожал плечами Жилин. – Это вы уж хватили через край, такого я за ним не замечал… Я про рулетку. Он и меня как-то звал. Болтал, что новичкам везет. А если, мол, одновременно поставить на черное и на какую-то там третью колонку, то и вовсе риска никакого нет. Я, правда, все равно отказался. Сколько ни пиши, денег только на кефирчик и хватает…
Я выразил сдержанное сочувствие бедствующему молодому дарованию. Молодое дарование в ответ вновь крайне нелестно отозвалось о личности Игоря Алекперовича. Он-то, Жилин, надеялся хоть сегодня застать Искандерова на ярмарке в его родном боксе. Все-таки пресс-конференция была объявлена заранее, и с Игорем была твердая договоренность. Он-то, Жилин, приперся сюда с вымытой шеей, при параде. Думал, будет телевидение, толпа академиков, Искандеров его представит, академики ринутся в бой. И речь была уже ответная заготовлена, про детство на полатях… а тут, как видите, – шаром покати. Только тетки мимо иногда пробегают, с хозяйственными сумками. Некоторые к нему подходили. Уверяли, что они – самые что ни на есть поклонницы жилинского таланта, но все так и норовили утащить книгу бесплатно.
– Сволочь народ, – мрачно завершил свой монолог бывший леденцовый, а теперь уже почти уксусный юноша. – Не для печати, конечно. Но сволочь. Каждый второй здесь шныряет в смысле чего-нибудь скоммуниздить. Я вот по дороге сюда куртку купил. Только рядом положил, как ханурик здешний чуть ее не свистнул. Буквально десять минут назад. Еле догнал. Тоже, поди, поклонник таланта… А пока догонял, у меня с табурета две книжки увели. Но куртка, понятное дело, важнее. Я ее теперь специально на себя надел…
Куртка на Жилине была точь-в-точь такая, какими торгуют бродячие продавцы между главными воротами и книжной ярмаркой. Я вот сумел отбиться от коробейников, а Жилин, похоже, дал себя уговорить и собрал весь набор. Я мельком глянул на стоящий у стенки бокса плоский чемоданчик-«дипломат» и решил, что там у Жилина наверняка остальные дары природы: оренбургский пуховый платок вместе с тульским непечатным пряником.
– Народ тут всякий, – согласился я. – Но не стоит его нарочно-то провоцировать. Вы ведь, Саша, свой «дипломат» сами так далеко от себя поставили. А кто-то может подумать, будто он бесхозный…
– А это не мой чемоданчик, – удивленно сказал Жилин. – Я как раз думал, что это вы его сюда…
Индикатор опасности в моей голове немедленно сработал. Жилин еще не закончил фразы, а я уже стремительно схватил его за руку и выдернул из бокса. Табурет опрокинулся, книжечки с автографами ссыпались на пол, сам Жилин тоже оказался на полу – только уже метрах в пятнадцати от своего бокса: на большее расстояние протащить я его не успел.
– Вы что, с ума… – заверещало оскорбленное юное дарование, тщетно стараясь вырваться у меня из рук.
И в ту же секунду грохнуло.
Когда-то давным-давно, еще в прошлой жизни, я слушал курс криминалистики в исполнении легендарного Сан Палыча Лукашина – бодрого старца лет восьмидесяти, одного из главных организаторов «рельсовой войны» в сорок втором. Сан Палыч, помню, всегда приходил на лекции с большим фанерным чемоданом и демонстрировал нам игрушки, одна другой страшнее. Это у него называлось «уроки пиротехники». Поигрывая очередной смертоносной штуковиной, старик между делом вдалбливал нам программный материал. С каждой лукашинской лекции мы возвращались, как с передовой, зато и сведения, изложенные Сан Пальнем под мерное тиканье очередной адской машинки или под дулом какого-нибудь «панцеркнаккена», запоминались навсегда. «Взрывники делятся на работяг и свистоплясов, – однажды объяснил нам Лукашин, будучи в философском расположении духа. – Для работяги главная цель – уничтожить, а для опытного свистопляса – произвести как можно больше шума, устроить панику. И паника, мои мальчики, иногда стоит хорошей бомбы. Так что, если где-то взорвалось, а вы еще живы, делайте быстрее ноги, пока вам не оттоптали головы…»
Судя по мощности взрыва, бомбочка в «дипломате» изготовлена была явно работягой. Устройство предназначалось именно для обитателей нашего бокса и потому имело строго ограниченный радиус действия: белесым дымом заволокло лишь ячейку «Тетриса», а соседи справа и слева остались невредимы. На Дениску Апарина свалилось всего только несколько его газетных пачек, господин Камышин и вовсе отделался легким испугом – просто рассыпал свои бумажонки с расчетами в столбик. Зато уж мы с писателем Жилиным, оставшись в боксе, испугом бы точно не отделались. Еще секунд пять нашей с ним дискуссии – и нас бы обоих вынесли отсюда под белым покрывалом. Ногами, что интересно, вперед. Медленно и печально.
«Ох и повезло же нам», – подумал я, лихорадочно озираясь. Но повезло еще не окончательно. На мою беду, прочие обитатели выставочного павильона лекций Лукашина никогда не слушали и ничегошеньки не знали про его остроумную классификацию. А потому в нарушение правил вздумали устроить неприличную свистопляску. В момент взрыва только мы с Жилиным оказались на полу, и этот заурядный маневр был многими замечен и истолкован превратно.
– Вон они!! – истошно заорал какой-то идиот из ближайшей ячейки, пальцем показывая на нас. – В пиджаке и в куртке!
Идиот представлял издательство «Флейта», хотя тут больше подошло бы «Горн» либо «Барабан». Голос у флейтиста-барабанщика был зычный, не слабее типографского ревуна на улице имени Девятого Вала. Те, кто не слышал взрыва, услышали этот крик. И – началось.
– Они подзорвали! – тут же присоединился к идиоту другой голосистый грамотей. Кажется, из «Полярной Звезды». Издательство выпускало гороскопы с колоссальным количеством опечаток. Впрочем, их дилеры и говорили-то по-русски с грамматическими ошибками. Но, к сожалению, очень громко.
– Охрана! Где охрана?!! – заверещал уже кто-то третий, из бокового сектора. Для истошных воплей не было особых оснований: никто не пострадал, разрушений тоже не было. Будь я не главным подозреваемым, я бы за пять минут всех успокоил. Но теперь надлежало только сматываться.
– Террористы! – прорезался еще один крик, откуда-то со стороны «Унисола». Возможно, это был сам господин Камышин. Я всегда догадывался, что книголюбы и книгоиздатели – народ истеричный и склонный к панике. Но лишь сейчас мне это окончательно стало понятно. Вместо того чтобы спокойно, без суеты и членовредительства, разобраться, хозяева боксов стали выпрыгивать с насиженных мест, раскидывая испуганных гостей ярмарки. Те в долгу не остались. Легкая паника сразу переросла в тяжелый психоз.
– Охрана! Охрана! – вопили уже со всех сторон.
– Террористы! Держите! Их всего двое!…
– Какой хрен двое! Четверо! Вон тот лысый серьгой!
– Назад, бабка! Бабка, назад! Ба-а-а-бка!…
– Лысого держите, лысого!…
– Что случилось, господа? Куда бежать? Куда все бегут?!
– Бомба, мудак! Бомба! Одну уже звезданули!…
– Не трогайте меня! Руки прочь, противные!… С треском обрушилась легкая стенка одного из ближайших боксов, где только что мирно располагались стенды с американскими аудиокассетами. К русскому четырехступенчатому мату моментально прибавились еще и английские вопли.
– Бомба!… – кричали уже все одновременно.
– Террористы!…
– Фак ю!…
– Разбегайся! Щас еще рванет!…
– Охрана, сюда! Да не туда, а сюда!…
– Руки прочь, я из Оргкомитета!…
– Охрана!! – за компанию орал и я, отмахиваясь фотоаппаратом от всех подряд и волоча сквозь толпу дрожащего Жилина. – Охрана! Держите лысого!…
Бедняга лысый был как нельзя кстати. Он выглядел почти как настоящий террорист – весь в коже, в заклепках, с огромной серьгой в ухе. Он быстро отвлек на себя внимание, поскольку вызвал наибольшее подозрение. Если бы я не знал, что лысый в заклепках – безобиднейший редактор издательства «Конец света» Шатилов, я тоже мог бы заподозрить в нем бомбиста. Ну, пускай минут десять им и побудет для пользы дела, – мстительно подумал я на бегу. В свое время как раз Шатилов выпустил из табакерки печально известного фердика Изюмова, впервые напечатав в России его «Гей-славян».
– Ах, оставьте меня! – кричал лысый Шатилов, уворачиваясь от охранников. – Я свой! У меня аккредитация! Я только на минуточку вышел! В туалет!…
Затрещав, рассыпался еще один бокс: толпа, рвавшаяся к выходу, искала самые короткие пути.
– Здесь хищник! – послышался чей-то панический вопль. А затем – рычание и крики. Очевидно, кто-то напоролся на цыганского медведя.
– Господа! Без паники! Кому говорю – без паники! – загудел в отдалении бас. По-моему, басил кто-то из местных охранников. – Все нормально! Все…
Хруст очередного бокса заглушил оптимистический охранный возглас. По большому счету, бас был прав: взрывов больше явно не предвиделось, взрывник-трудяга наверняка был далеко отсюда. Однако лично мне не хотелось тут задерживаться. Лучше смотаться от греха подальше. Вчера – Новицкий, сегодня – этот «дипломат» со взрывчаткой. Слишком много что-то совпадений, сказал бы майор Окунь. Много, согласен. Поэтому и бежим. У нас сперва хватают и только потом разбираются: ты взрывал или тебя взрывали.
Свой скромный, но посильный вклад во всеобщую неразбериху внес местный радиоузел. Теракта в ярмарочном павильоне никто не ожидал, однако на случай пожара пленочка была давно заготовлена. Ее и пустили в эфир.
– Спокойствие, только спокойствие! – сказал голос в вышине с интонациями лучшего в мире Карлсона. – В случае спонтанного возгорания попытайтесь ликвидировать очаг пожара при помощи штатных огнетушителей. Запасные баллоны можно получить на стенде номер три. В случае разрастания очага пожара рекомендуем взять с собой самые ценные вещи и организованно покинуть эпицентр возгорания…
После таких слов уже все, не раздумывая, рванулись со своих мест в сторону главного входа. Сам я, отпихиваясь от толпы, тащил Жилина в сторону сектора «Г»: там был запасной выход, о котором знали немногие. Сам Жилин, похоже, впал в некую прострацию: он послушно передвигал ноги, но ни на что уже не реагировал.
– Куда прешь? Назад! – не утихали крики вокруг.
– Лысый! Где лысый?!
– Фак ю!…
– Хей, Джуд!…
– Лысый сбежал!…
Мимо нас, громыхая сапогами, в толпе промчался Дениска Апарин. Свою черную пилотку он где-то посеял, половинка очков тоже куда-то делась. Дениска тащил с собой самое ценное – недочитанный том Фейхтвангера. На усатую наглядную агитацию и спасение знамени ему было наплевать. «Очень разумный подход, – подумал я, – узнаю Апарина».
Следом за Дениской бежали тяжело нагруженные пачками работники «Унисола», подгоняемые криками господина Камышина. Очевидно, коммерческий директор не сомневался: самые ценные вещи на ярмарке – это все, без исключения, книги его родного издательства. И поэтому их жизненно необходимо эвакуировать в глубокий тыл. Сам господин Камышин был вооружен портативным огнетушителем, который он держал на изготовку, словно ручной пулемет, и был готов применить его против любого. Время от времени Камышин испускал командный вопль, и тогда его команда убыстряла шаг. С дисциплиной в издательстве «Унисол» всегда было очень хорошо. «Вы панике не поддавайтесь, – промелькнуло у меня в голове, – организованно спасайтесь».
Самыми организованными, после унисольцев, были работники «Политекста». Пролетая мимо, я мельком увидел, как они в своем боксе аккуратно пакуют компьютеры, факсы и орхидеи в отдельные мешки. Ясно было, что тревога – тревогой, а за имущество положена персональная ответственность. Даже если бы на ярмарке случилось землетрясение и земля стала уходить из-под ног, ряды «Политекста» бы не дрогнули. Здесь хорошо понимали разницу между премией и штрафом. Мужество здесь стало категорией, которую можно купить за большие деньги…
– Левей! Еще левей! – привычно командовал очкастый менеджер, наблюдая за погрузкой и упаковкой. Из всего инвентаря бокса только немножко пострадал выставочный плакат с экс-министром обороны: теперь он висел лишь на одном штыре, отчего товарищ маршал резко накренился влево и приобрел какой-то неуставный и сугубо гражданский вид. Впрочем, на его месте Гражданин Прокурор и даже Господин Убийца смотрелись бы еще более жалко. Попробуйте-ка, повисите вот так на штыре, кормой вверх. Эта поза доступна только старой гвардии…
– В случае задымления помещения, – продолжил после паузы радиоголос сверху, – вам надлежит воспользоваться штатными респираторами, которые также можно получить на стенде номер три…
Из бокса «Живой природы» куда-то испарился курносый охранник, исчезло и лукошко с пожертвованиями на медведя. Зато всеми забытый медведь чувствовал себя в своем праве. Он уже успел обломать стойку, к которой был прикован, подгреб к себе упавшую коробку «Ассорти» и, радостно чавкая, пожирал одну конфету за другой. «Вот оно, скромное медвежье счастье», – подумал я машинально. Хоть одно существо выиграло в этом бардаке… Мишка отнюдь не собирался воспользоваться советом радиоголоса и уносить ценные вещи с собой. Гораздо практичнее было употребить эти ценности прямо на месте.
– Саша, вы в порядке? – на бегу спросил я у Жилина. Жилин промычал нечто утвердительное. Или отрицательное. Разбираться в оттенках мычания было некогда.
Скворечник «Двойного Базиля» был пуст, и только гладкий ухоженный Туркменбаши строго поглядывал с парадного портрета на все здешние безобразия. Пробегая вдоль ряда боксов, я обратил внимание, что в ячейке «Кавалергарда» из-под гусара-манекена вытащили стул. Бледный восковой человек в малиновом ментике сидел теперь на полу – как будто, сильно перебрав пунша, уже не мог подняться и тем более вскочить в седло.
Возле стендов издательства «Гроссмэн» кипело настоящее сражение. Пользуясь удобным случаем, пацаны тянули со стендов заветные тома энциклопедии. Ими же они отбивались от резиновых дубинок охранников, – кстати, уже немногочисленных. Некоторые, как видно, сами дали деру. В «Гроссмэне» с дисциплинкой было похуже, чем в «Унисоле». Ор и визг стояли несусветные. Наверное, такие вот звуки можно услышать на перемене в школе для умственно отсталых – в тот момент, когда несчастных даунов лишают сладкого и ставят в угол. Здешние умственно-передовые детки умели, однако, орать не хуже. Даже настоящие разрывы больших бомб в таком шуме были бы практически не слышны.
– В случае попадания дыма в легкие, – еле-еле пробивался сквозь ор противопожарный голос, – вы должны немедленно обратиться к дежурному врачу за консультациями, которые можно получить на стенде номер…
Последнее, что я увидел перед тем, как свернуть с зеленого ковра главной аллеи, был злополучный стенд номер три. Возможно, в былые годы здесь и можно было добыть респиратор, огнетушитель или получить врачебную помощь. Но сегодня здесь висели всего лишь красное остроконечное ведро, багор и плакат с ценным советом:
«При пожаре звонить 01». Я искренне – насколько хватило сил на бегу – порадовался, что сейчас на ярмарке имеет место не пожар, а только почти безобидный теракт. Теракт без жертв. Разве что молодой писатель Жилин сейчас задохнется от быстрого бега.
Оставшиеся несколько метров до выхода я тащил Жилина просто волоком, и, как только мы выскользнули из павильона через запасной выход, я ослабил захват. Молодой писатель со стоном сел прямо на землю. Увы, это оказалось не лучшим местом для отдыха: через мгновение из той же двери запасного выхода галопом выскочил обезумевший лысый Шатилов, крикнул: «Пардон, мадам! Оревуар!», перепрыгнул через Жилина – как при игре в чехарду – и скрылся в ближайших зарослях. Лысого беглеца никто не преследовал.
– Что… что это было? – голосом умирающего лебедя спросил Жилин.
– Не бойтесь, Саша, – постарался я утешить молодое дарование. – Это Шатилов. Он вообще нормальный, просто сейчас несколько не в себе… Слышали про «Конец света»? Авангардное такое издательство…
– Я не о том, – простонал Жилин. – Что это бабахнуло?
– Мина, – объяснил я. – Небольшое взрывное устройство. Изделие одного трудяги, которого приняли за свистопляса.
Из всех моих слов автор «Капитанской внучки», по-моему, осознал всего одно: «мина». И немедленно захотел упасть в обморок.
– Я бы не советовал здесь разлеживаться, – предупредил я молодое дарование. – Вдруг еще кто-нибудь отсюда выскочит…
Мои слова убедили Жилина. Он остался в сознании и даже смог довольно шустро подняться с земли, чтобы двинуться вслед за мной. На некоторых впечатлительных людей простенькая угроза действует не хуже допинга. Работай я не сыщиком, а спортивным тренером, я бы держал в резерве пару таких вот «дипломатов» со взрывчаткой. По примеру умного педагога Лукашина. Стайеров и спринтеров можно было бы пугать вплоть до мирового рекорда.
Минут через пятнадцать спортивной ходьбы мы вышли к трамвайной остановке, где уже было тихо-мирно. Шум и суматоха остались где-то позади и сбоку в окрестностях главного входа в павильон – там, возможно, до сих пор ловили подозрительного лысого. Пока охрана ВВЦ догадается прочесать местность, еще два потенциальных террориста спокойно уедут на трамвае. Зайчики – в трамвайчике, жабы – на метро. Интересно, однако, было бы узнать про настоящего минера. Но он едва ли околачивается поблизости. Скорее всего в чемоданчике был химический взрыватель. «Дипломат» этот пристроили в бокс в то время, пока Жилин отвлекался на поимку похитителя куртки. Хотя жертвой почти наверняка должен был стать не Жилин, иначе чемоданчик бы подсунули раньше. Раз не Жилин, значит, кто-то другой? Глубокое умозаключение. Кандидатура Якова Семеновича на должность сегодняшнего покойника так и напрашивалась, но я не стал торопиться с выводами. Господин Искандеров, например, был бы еще более подходящей кандидатурой на эту роль. Он ведь должен был прийти на пресс-конференцию, к назначенному часу. Тут бы его и… Хорошая гипотеза. Но тоже не последняя. Кто-то ведь уже спалил пустой офис издательства «Тетрис». Почему бы этому тетрисо-ненавистнику не пришла в голову идея подорвать заодно и бокс на ярмарке? Гулять – так гулять, стрелять – так стрелять. Хорошая гипотеза. Во всяком случае, не хуже всех остальных. Существует, значит, секта врагов «Тетриса», которая так и мечтает стереть недругов с лица земли. Такие, значит, кровожадные фанатики… А что, интересно! Возможно, господин Искандеров сумел бы мне кое-что прояснить. Только где бы его еще найти, Искандерова?…
Подошел трамвай, мы сели, и лишь тогда бедный молодой писатель вновь подал голос.
– Меня хотели убить, – полувопросительно-полуутвердительно объявил мне Жилин.
– Не исключено, – легко согласился я. – Но вы ведь сами этого хотели. Сами ведь говорили: скандал, взрыв возмущения… Вот вам и взрыв.
– Я ведь не ожидал, что все так серьезно, – выдавил несчастный молодой писатель.
– И напрасно не ожидали, – сурово осадил его я. – Пушкинисты – люди рисковые, руганью тут уж не ограничится. Когда посягают на их кумира, они наносят ответный удар. Знаете их девиз? «Пушкин – наше все».
Жилин потерянно кивнул.
– Вот за все и ответите, – посулил я, состроив мрачную гримасу. Мне уже было очевидно, что и здесь ниточка оборвана. Все, что Жилин знал, он мне рассказал. Надо бы отпустить юношу на все четыре стороны, предварительно наставив его на путь истинный.
– Что же мне делать? – жалобно произнес Жилин.
– Надо затаиться на месяц-другой, – сообщил я писателю, стараясь при этом, чтобы мрачная гримаса не уползла с моего лица. – Поживите где-нибудь в деревне, поближе к природе. А интервью с вами я, так и быть, делать не стану. Возьму грех на душу. Вы мне симпатичны, зачем вас подводить? Считайте, что вы мне ничего не говорили, а я ничего не слышал… Идет?
– Спасибо! – с чувством сказал бывший леденцовый Жилин и добавил шепотом: – А что потом? А что потом?
Для приличия я немного повременил с ответом.
– Потом можете заняться творчеством, – наконец разрешил я. – Но только оригинальным. Не вздумайте больше писать продолжения. Помните, и у Толстого, и Достоевского, и у Мамина-Сибиряка есть свои фанаты.
– Даже у Мамина? – печально переспросил Жилин. Должно быть, у него только-только созрел замысел романа «Приваловские миллиарды».
– Вся классика под колпаком, – сурово сказал я, не давая юному дарованию никаких новых шансов. Я был готов уже выдумать на скорую руку пару примеров из журналистской практики. Допустим, рассказать о том, как автора книги «Дети Вронского» кинули под поезд. Однако мина в «дипломате» и без того стала для Жилина наилучшим аргументом.
– У меня есть одна оригинальная идея, – потупившись, призналось мне молодое дарование. – Такой роман о мышах-мутантах, в трех частях.
– Неплохо, – снисходительно одобрил я. – Однако тоже не увлекайтесь. Мыши запатентованы Диснеем. Смотрите, не нарушьте права его наследников. У них, говорят, неплохие связи с «Коза Ностра».
– А крысы не запатентованы? – деловито осведомился Жилин. Он потихоньку отходил от шока. Творческого человека только направь в нужное русло, а дальше талант сам найдет себе дорогу. Даже совсем махонький талантик.
– Крысы? – переспросил я. И тут трамвай остановился.
– Остановка «Метро „Ботанический сад“, – объявил водитель. Я поспешил к выходу, Жилин – за мной. За моим ответом на свой вопрос.
– Так как же крысы? А? – не отставал он. – Я хотел бы знать…
– Крысы свободны, – бросил я через плечо. – Пользуйтесь.
На этих словах я выскочил из трамвая, оставив Жилина с будущим крысиным сюжетом наедине. Приятно, черт возьми, быть повивальной бабкой предстоящего шедевра. То есть, конечно, повивальным дедом. Вернее, по возрасту не таким уж дедом. Короче, повивальным дядей.
Я спустился по эскалатору, сел в вагон метро, чтобы доехать до «Китай-города», а там пересесть. Пользуясь малолюдством в вагоне, я сперва припрятал в карман очки. Потом, прикрывшись газетой, освободился от седого патлатого парика. Последней уликой был вызывающе синий пиджак. Я лениво снял его и, притворившись, будто собираюсь слегка почистить свою одежду, быстро вывернул его наизнанку и снова надел. Таким вот образом я окончательно ликвидировал остатки длинноволосого журналиста-хиппи, сунул футляр с битой в пеструю матерчатую сумку и полностью вернул Якову Семеновичу Штерну все права гражданства. Правда, ненадолго. Частным сыщиком я оставался только до «Пушкинской», где возле ближайшего телефона-автомата в подземном переходе я минут на пять сделался провинциальным литератором Штерном – таким самородком, уроженцем Борисоглебска или Бобруйска. В нашем деле к каждому информатору нужен индивидуальный подход. В гости к старику Новицкому мог и должен был идти любитель его поэзии, с Жилиным – беседовать по душам только пронырливый журналист. В случае с Ляховым и эти оба варианта не проходили. С тех пор как писатель Ю.В. Ляхов начал издавать альманах «Шинель», он не принимал никого, кроме самородков, да и тех – с большим скрипом. Слава Родин по каким-то своим каналам раздобыл мне номер его домашнего телефона, выдал минимум сведений и столкнул меня в бурное море импровизации. В бурный океан, как сказал бы многострадальный Новицкий. Трубку подняли после третьего гудка.
– Квартира писателя Ляхова, – произнес недовольный голос.
– Юрия Владимировича можно? – робко спросил я, хотя и догадался, что беседую уже с самим писателем. Однако самородкам не рекомендуется проявлять излишнюю догадливость. Им надлежит быть наивными и трепетать перед Большим Мастером.
– А по какому делу он вам нужен? – настороженно осведомился маэстро Ляхов, продолжая играть роль своего собственного секретаря. Эта простая уловка позволяла в любой момент сделать вид, будто самого писателя нет дома.
– Я – литератор, приехал из… Борисоглебска, – проникновенно изложил я свою легенду. – Привез рассказы для альманаха «Шинель»…
– Борисоглебск – это где такой? – бдительно поинтересовался Ляхов, по-прежнему не желающий пока открываться, что у телефона – именно Ляхов.
Я слегка запнулся. Выбрав себе наобум малую родину, я очень приблизительно знал, где она находится. Вроде в Воронежской области. Или в Саратовской. Или, может, вообще в Белоруссии? Пожалуй, нет: в Белоруссии, наверное, все-таки Бобруйск. География никогда не была моей любимой наукой.
– Это глухая провинция, – расплывчато ответил я. – Далеко от Москвы. Сначала идти пешком километров тридцать пять, потом ехать на дрезине… Потом опять пешком и еще очень долго на поезде.
Образ ходока-самородка, приковылявшего в столицу за много тысяч верст персонально к Ляхову, просто обязан был разжалобить того. Не каждый ведь день к нему являются гости из такого чертова далека.
– Ну, если провинция… – нерешительно протянул издатель «Шинели», потихоньку начиная признаваться, что он и есть Ляхов. – Только заранее предупреждаю, объем нашего альманаха ограничен. Могу взять не больше двух рассказов…
– У меня как раз два! – радостно сообщил я, хотя у меня еще не было ни одного. Но рассказы в наше время – дело наживное. – Я, знаете, пишу очень медленно.
– А ваши рассказы в традициях русского реализма? – предпринял последнюю попытку Ляхов. – Учтите, мы модернизма не признаем.
– В традициях, в традициях, – успокоил я издателя «Шинели». – Я сам ничего, кроме классики, не признаю. Физически не переношу, честное слово. Открою, ради смеха, какого-нибудь модерниста, две строчки прочитаю, и уже тошнит…
По-моему, я слегка переборщил, поскольку Ляхов на последних моих словах удивленно крякнул. Однако вслух удивляться не стал, признавая за мной право на провинциальную неиспорченность натуры.
– Ладно… – проговорил писатель после мучительной паузы. В голосе его все еще оставалось сомнение. – Можете сегодня ко мне зайти… Нет, стойте! – воскликнул с внезапной тревогой. – Откуда у вас мой телефон? Кто вам дал мой телефон?! Отвечайте!
К счастью, на этот-то вопрос я заранее заготовил убедительный ответ.
– Марья Васильевна дала, – уверенно сказал я. – Она и присоветовала к вам обратиться.
Про Марью Васильевну мне рассказал все тот же Слава Родин, По его словам выходило, что сейчас эта знатная литературная дама живет в Париже и оттуда вовсю руководит чуть ли не половиной нашего литпроцесса. Как Ленин из Цюриха руководил своими большевичками. «И как же она это делает? – поинтересовался я у Славы. – Инструкции рассылает?» – «Все, что угодно, рассылает, – объяснил мне Родин. – Инструктивные письма, факсы, статьи в газеты, чеки на мелкие суммы… А раз в год даже супруга своего в Россию посылает, Ипполита Маркелыча. В качестве фельдъегеря и ревизора…»
Услышав от меня про Марью Васильевну, Ляхов приуменьшил бдительности в голосе. Моя легенда выдержала еще одно испытание.
– А самого вас как зовут? – спросил издатель «Шинели» после того, как продиктовал все же свой адрес и рассказал, как лучше добраться. Почему-то этот простейший вопрос пришел Ляхову в голову с сильным запозданием. Вот что значит перемудрить с конспирацией.
– Штерн, – правдиво ответил я. – Яков Семенович Штерн, к вашим услугам.
Писатель Ляхов шумно вздохнул. Вероятно, ни имя, ни отчество, ни тем более моя фамилия особой радости у него не вызвали. Если бы я начал разговор с перечисления своих анкетных данных, то, боюсь, издатель «Шинели» предпочел бы сказаться отсутствующим. Но теперь отступать было некуда. Да и личному протеже самой Марьи Васильевны отказывать не полагалось.
– Может, вы обо мне слышали? – невинным тоном осведомился я у своего собеседника. – В борисоглебском альманахе «Степные ковыли» у меня два года назад вышел рассказ… Его даже перепечатала урюпинская газета.
– Не слышал, – сухо обронил Ляхов. – Ладно уж, приезжайте… Нет, подождите! – В голосе его вновь появились панические нотки. – Вы брюнет?!
Я слегка растерялся. После того как издатель «Шинели» выяснил мою фамилию, вопрос о цвете моей шевелюры был наверняка излишним.
– Отвечайте немедленно! – воскликнул тем временем Ляхов. – Вы – брюнет?! – Волнение писателя было неподдельным. С такими интонациями обычно спрашивают: «Вы – шпион?»
– Брюнет, – трусливо признался я. – В некотором смысле…
– А усы? – не отставал Ляхов. – Вы носите усы?!
Здесь, по крайней мере, все было в порядке.
– Никак нет! – с облегчением отрапортовал я. – Не ношу. Считаю пижонством…
– Слава богу, – выдохнул в трубку Ляхов и добавил, понизив голос до шепота: – Будьте осторожны. Остерегайтесь усатых брюнетов. В мою дверь не звоните, а стучите три раза…
С этими словами издатель альманаха отключился, оставив после себя тоненькие противные гудочки. Пару секунд я их зачем-то слушал, после чего повесил трубку на рычаг и из подземного перехода вышел на поверхность – прямо к библиотеке имени Тургенева. Пора было обзаводиться своими рассказами в лучших традициях русского реализма.
Две комнатки в библиотеке с некоторых пор занимало издательство «Наследие». Когда я вошел, главный редактор «Наследия» Эдик Саломатов, как всегда, озабоченно сновал между работающими компьютерами, тыча пальцем то в один экран, то в другой. Подчиняясь мановениям его дирижерских пальцев, девушки-операторши у дисплеев самозабвенно щелкали по клавишам. Сочно гудел лазерный принтер, ежесекундно выплевывая в корзину какие-то густо испечатанные листки. Человек несведущий, глядя на этот конвейер, мог бы подумать, будто присутствует в вычислительном центре или информагентстве. На самом деле Эдик издавал классику – по мере своих финансовых возможностей.
– Привет, Эдуард, – сказал я. – Все сеете разумное?
– А-а, Яков Семенович! – обрадовался Саломатов, ухитряясь пожать мне руку, не перестав при этом дирижировать своими операторшами. Это был сложный акробатический этюд, но Эдик справился. – Чем могу помочь?
Что касается посильной помощи, Саломатов был безотказен и притом не задавал мне лишних вопросов. Года два назад я выручил его еще не оперившееся издательство, когда Боб Фокин по прозвищу Барбос, туповатый громила с Малой Дмитровки, вдруг захотел получить вместо контрибуции контрольный пакет «Наследия». Это была явно частная барбосова инициатива, ни с одним из гауляйтеров не согласованная. Поэтому я даже не стал настаивать на арбитраже, а просто сам пришел к Фокину на «стрелку» в Настасьинском переулке, оставив Эдика сторожить компьютеры. Встреча с Барбосом и двумя его барбосятами завершилась довольно мирно, даже дружески – если, конечно, не принимать во внимание двух вывихнутых рук у шестерок (не надо было их распускать!) и трех выбитых зубов у самого Фокина, которому было вполне по средствам вставить себе новые, из лучшего мейсенского фарфора. После этого случая Саломатов уже мог издавать свою классику без помех. Тем более, кстати, что дело это особых дивидендов не сулило и лишь такой непроходимый кретин, как Барбос, мог рассчитывать крупно обогатиться на выпуске сочинений великих – но, увы, не коммерческих – писателей.
– Скажите мне, Эдуард, – поинтересовался я, оглядывая помещение, где со времен моего последнего визита в «Наследие» творческого беспорядка, по-моему, только прибавилось, – что у вас сейчас в работе?
– Гоголь, – немедленно откликнулся Саломатов, не забывая и о своих дирижерских манипуляциях. – Четырехтомник избранного с комментариями Андрея Манна. Должен выйти примерно через месяц. Годится?
– Не совсем, – подумав, ответил я. Кажется, у Гоголя не было рассказов. И к тому же он совершенно точно был усатым брюнетом. – А что еще?
– Академический Куприн, – Саломатов походя щелкнул ногтем по ближайшему дисплею. – Двенадцать томов. Но это не раньше чем через полгода. Много возни. Наш Добренков в Дижоне по уши увяз в теме «Куприн и маркиз де Сад», но нам-то нужны комментарии, а не докторская диссертация…
«А мне-то нужно и того меньше, – подумал я про себя. – Маленький сугубо реалистический презент для альманашника Ляхова».
– Очень хорошо, – проговорил я. – Куприн мне подходит. Отпечатайте мне два рассказа.
– Каких? – с готовностью спросил Саломатов, совершенно не удивляясь. Он привык к моим необычным просьбам.
– Любых, – объяснил я. – Только не очень больших и желательно не слишком известных… А впрочем, как получится. Главное – два.
Эдик понятливо кивнул, подскочил к рыжей девице за одним из дисплеев и что-то ей негромко объяснил. Уже через несколько секунд лазерный принтер замолчал и минут на пять перестал выплевывать листки. Затем машина буркнула нечто по-японски, словно негодуя, что ей поручено заниматься такой чепухой, и в корзинку посыпалась новая партия бумаги. Очень скоро рыжая девица собрала урожай, разложила листки на две неравные по толщине стопки, каждый прошила скрепкой и протянула готовую работу Саломатову. А тот – мне.
– Спасибо, Эдуард, – я не глядя свернул полученные рассказы вдвое, немножко примял и сложил в сумку, к фотоаппаратному футляру со свинчаткой. При таком соседстве бумага еще больше помнется в пути, отчего мои (теперь мои!) произведения скоро приобретут вид творений, уже побывавших во многих руках. Неплохо было бы еще немножко загрязнить страницы и насажать в текст рукописных исправлений, но этот марафет наводить уже некогда. Я понадеялся на русский «авось», распрощался с Саломатовым и через полчаса оказался в доме на улице Мытной. Точнее, оказался я на скудно освещенной лестничной площадке возле двери квартиры номер 43. Этаж был шестым, лифт, само собой, не работал, – так что я полминуты переводил дыхание, полминуты сосредоточивался. Еще секунд шесть понадобилось, чтобы нацепить на нос очечки в невероятно уродливой оправе из черной пластмассы. В Москве таких оправ не выпускали лет двадцать, однако у нас в Борисоглебске эти пластмассовые монстры могли еще водиться в аптеках. Я вытащил из сумки уже основательно помятые рассказы и для приличия глянул на названия. Рассказ потолще именовался «Суламифь» и был даже не рассказом, а небольшой повестью. Рассказ потоньше назывался «Ученик». К стыду своему, Куприна я знал плоховато и просто понадеялся, что классик меня не подведет… Все, пора. Я нажал на кнопку звонка, звонок равнодушно промолчал. Ах, да! Ляхов мне ведь велел стучать. Я стукнул раз, стукнул два и три.
– Кто там? – раздался из-за двери осторожный шепот. – Чего надо?
– Яков Штерн, – послушно сказал я. – Из Борисоглебска. С рассказами.
– От кого? – недоверчиво спросили из-за двери.
– От Марьи Васильевны, – ответил я, как заведенный, потихоньку начиная ненавидеть бдительного Ляхова. Неужели ему мало телефонного допроса? Сейчас он меня еще спросит, брюнет ли я и при усах ли я.
Вторая стадия дознания была, однако, несколько короче первой. Вопросов больше не последовало, дверь с жалобным скрипом стала приоткрываться. За дверью было совсем темно, как будто у Ляхова досрочно наступил конец света. В одной отдельно взятой квартире.
– Скорее проходите, – приказал шепот. – А то они все у меня разбегутся…
Я шагнул в темноту и немедленно наступил на что-то мягкое. Мягкое тут же взорвалось оскорбленным кошачьим возгласом. Я шарахнулся в сторону и опять наступил кому-то на лапу. По-моему, кошек здесь было штук десять, одна другой голосистее.
– Осторожно! – с раздражением проговорил все еще невидимый хозяин. – Глядите под ноги!
В кромешной тьме совет был на редкость бессмысленным. Опасаясь еще кого-нибудь задавить, я стал по-стариковски шаркать и, двигаясь таким макаром, последовал за шепотом. Кошачье поголовье терлось о мои ботинки, недовольно мяукало, однако мне удалось обойтись без членовредительства и не распугать вконец домашних животных. Повинуясь сдавленным указаниям невидимого Ляхова, я преодолел пыльную портьеру, чихнул и очутился в кабинете, где было значительно светлее, чем в коридоре: сумрак рассеивали огни двух канделябров. Напоследок я все-таки наступил на любопытный хвост, обладатель которого с пронзительным мявом отпрыгнул обратно во тьму.
– Любите кошечек? – робко спросил я у хозяина.
– Это коты, а не кошки, – недовольным тоном уточнил писатель Ляхов. – И я их терпеть не могу. Орут, гадят, кроме рыбы и колбасы, ничего жрать не хотят… Зато кошачья шерсть экранирует враждебные психополя.
– Ага… – сказал я, дабы не выглядеть невеждой. До сих пор я и не догадывался о таинственных свойствах кошачьей шерсти. И тем более ничего не слышал про какие-то психополя, которые надлежит экранировать. Про психов слышал, про поля – нет.
Ляхов между тем завладел одним из канделябров, приблизил его ко мне и стал внимательно рассматривать мое лицо. Вероятно, он не исключал возможности обмана с моей стороны: я мог вдруг оказаться преступно усатым. Мне ничего не оставалось, как тоже застенчиво разглядывать физиономию хозяина квартиры.
Когда-то в ранней молодости Юрий Владимирович Ляхов был, вероятно, очень не дурак покушать, отчего к пятидесяти годам здорово располнел. Лицо его раздалось вширь и приобрело неприятное сходство с масленым блином, в загадочных гастрономических целях обвитым по краям редкими кустиками кудрявой столовой зелени. Насколько я знаю, во времена уже упомянутой молодости писатель Ляхов подавал известные надежды. Одно время он даже ходил в талантах районного масштаба, но вот на областной уровень пробиться не смог. Любимой темой писателя Юрия Ляхова на десятилетия стали именно районные структуры. В каждую из них писатель нарочно устраивался на службу, несколько месяцев изучал обстановку, а потом создавал умеренно-обличительные повести, высоко ценимые журналом «Молодежь». Первая повесть, «Тяжелый пар», мне, помню, даже понравилась: Ляхов клеймил подлые нравы, царящие в одной из районных бань, где сам писатель работал доливальщиком пива. После выхода повести директора бани моментально выгнали, а Ляхов инкогнито поступил мужским мастером в парикмахерскую «Красная Москва». Оттуда он вскоре уволился с замыслом повести «Свежие скальпы», которую и напечатал в журнале. Бухгалтера парикмахерской немедленно посадили за махинации, он отсидел свое, эмигрировал в Штаты и теперь, говорят, служит на хорошей должности в «Дженерал моторс». Ляхов тем временем поступил на работу в школу того же района преподавать то ли химию, то ли астрономию. Буквально через неделю он был опознан по фотографии в журнале и срочно изгнан директором под предлогом неполного служебного соответствия. Однако и этой недели писателю хватило, чтобы создать очередную повесть под названием «Контрольная работа». К тому времени цензура стала помягче, кое-какие темы перешли в разряд дозволенных, а потому Ляхов с хорошим знанием дела описал несколько ночных оргий в учительской плюс групповое изнасилование второгодницы под руководством директора. Педагоги клялись и божились, что подлый автор все выдумал, однако школу на всякий случай расформировали под предлогом аварийного состояния здания, причем в доказательство аварийности само здание снесли и на этом месте разбили детскую площадку. У меня, кстати, с этой площадкой связаны были неприятные воспоминания: лет пять назад, когда я еще служил в МУРе, меня как раз на том месте едва не подстрелил из охотничьего ружья чокнутый семейный дебошир Харланя Цепов. Харланя прятался в утробе детской металлической ракеты, и, когда я уговорами и лаской попытался выманить его наружу, обещая амнистию и дармовой опохмел, Цепов стрельнул в меня из иллюминатора ракеты почти в упор и только чудом промазал… Но бог с ним, с Харланей.
В годы перестройки дела Ляхова, как я понял, пошли худо. Районный масштаб перестал интересовать читателя, да и журнал «Молодежь» утерял былой блеск. Чисто по инерции автор создал разоблачительную повесть «Комсомольское пугало», где сотрудники райкома ВЛКСМ, утробно урча, брали неслабые взятки за исключение из комсомола по политическим статьям – благо исключенным в те времена за «политику» мог посветить статус беженца, быстрая виза в США и хорошее пособие. Однако к моменту выхода повести ВЛКСМ распался, посольства стали менее гостеприимными, и «Комсомольское пугало» кануло почти никем не замеченное. С тех пор я ничего не слышал о Ляхове – вплоть до того дня, когда я приобрел на раскладке в Госкомпечати новую ляховскую книжку издательства «Тетрис» и когда Слава Родин просветил меня насчет альманаха «Шинель». Сегодня утром, перед походом на книжную ярмарку, я немного полистал роман «Вопли и овцы» и понял, что Юрий Владимирович Ляхов за прошедшие годы как писатель ничуть не изменился. В своем новом сочинении автор с каким-то угрюмым ожесточением описывал рабочие будни районной избирательной комиссии, сотрудники коей, по Ляхову, в дни выборов практиковались во всевозможных гнусностях – от банальных подделок бюллетеней до содомии и работы на несколько иностранных разведок. Среди этого зверинца нежной чистотой и непорочностью выделялся лишь герой-рассказчик по фамилии Чехов. Понятно, что однофамильца классика в конце романа запихивали в бочку и в таком виде сбрасывали в море. Я еще подумал, отчего у наших авторов такая болезненная тяга к водоемам? У Новицкого в песне тоже скульптор прыгает в океанскую пучину. Да и в книге юного дарования Жилина присутствует, по-моему, какая-то река – Волга или Урал, не помню. Наверное, все дело в генной памяти: все мы подсознательно тянемся обратно в океан, откуда миллионы лет назад выползли наши отдаленные прапрапредки…
Пока я предавался раздумьям о Ляхове, сам Ляхов завершил, наконец, процесс рассматривания моей физиономии, более-менее уверился в неналичии у меня усов и лишь тогда вяло произнес:
– Ну-с, давайте ваши рассказики… Я робко протянул писателю свои листочки, уповая на то, что Юрий Владимирович – не самый большой специалист по творчеству Куприна и не распознает плагиата. В противном случае пришлось бы жалко врать про бродячие сюжеты и роковые совпадения. Наготове у меня был, впрочем, и хороший статистический примерчик, позаимствованный из «Науки и жизни». Некий специалист по теории вероятности доказывал, будто в принципе возможны любые невероятности. Если, мол, посадить за пишущую машинку обезьяну, то у нее есть исторический шанс случайно напечатать «Божественную комедию».
Ляхов заглянул в рассказ «Суламифь» и с печалью проговорил:
– Да-а-а…
Я уже собирался покаянно признаться, что у меня дома в Борисоглебске действительно живет ручная обезьяна, которая любит, знаете, посидеть за компьютерной клавиатурой и проверить на себе теорию вероятности. Однако издателя «Шинели» огорчил, похоже, вовсе не плагиат.
– «Царь Соломон не достиг еще среднего возраста – сорока пяти лет, – горестным тоном зачитал мне вслух писатель Ляхов первые строчки моего сочинения, – а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины…» Вы ведь написали?
Я судорожно закивал, про себя помянув недобрым словом рыжую операторшу из издательства «Наследие». Неужто ей трудно было подобрать мне что-то менее взрывоопасное? Соломон… Палестина… Сейчас он меня просто с кашей слопает.
– Угу-у… – с оттеночком мрачного удовлетворения в голосе произнес Ляхов. – А здесь у нас что? – Он взял второй мой рассказ. – «Большой, белый, двухэтажный американский пароход весело бежал вниз по Волге…» – издатель шинельного альманаха нарочно выделил голосом слово «американский».
На мгновение я почувствовал себя государственным преступником.
– Понимаете ли… – понуро начал я. – Недостаток литературного опыта…
– Бросьте, – сокрушенно помотав головой, об-ронил Ляхов. – Если бы только вы один, Яков… Бульварщина, американщина, китч – это сегодня всеобщая зараза…
«Бедный Куприн, – подумал я. – Как же он так оскандалился? А еще говорили: „классик“, „классик“…»
Ляхов отбросил мои рукописи куда-то в полумрак письменного стола и с горестным выражением на лице развил свою мысль.
– Вот вы, – писатель скорбно ткнул толстым пальцем в направлении моей переносицы, – простой борисоглебский литератор Яков…
Я опустил глазки, всем своим видом доказывая, что да, проще некуда.
– …И кто вам, интересно, посоветовал написать про американский пароход?
– Никто, я сам, – осторожно отозвался я, боясь, что сейчас Ляхов начнет выпытывать имена соучастников, пароли и явки. Под пыткой я бы наверняка раскололся и заложил своего подельщика Куприна.
– Правильно! – толстый палец писателя Ляхова опять мелькнул в опасной близости от моей переносицы. Стоило писателю увлечься, и я рисковал остаться без глаза. – Правильно! Человек даже не улавливает… Ему кажется, что он сам… Зло разлито в воздухе, как ядовитый газ, без цвета и без запаха…
Я машинально принюхался. Запах в темной квартире Ляхова как раз был: воняло стеарином, кошками и какой-то тухлятиной. Не очень сильно, однако пованивало.
– Возьмем для примера наш районный избирательный участок, – с чуть заметным воодушевлением продолжил издатель альманаха. – Вы, кстати, не читали моей последней книжки?…
– Конечно, читал, – тотчас же ответил я, демонстрируя почтение маленького провинциального самородка к столичной писательской глыбе. – «Вопли и овцы», в издательстве «Тетрис»… А как же!
Мой ответ, по-моему, пришелся Ляхову по душе. Он не без гордости тряхнул кудряшками и отвесил нечто вроде поклона. При этом он невольно сделал шажок в сторону, что было опрометчиво: как оказалось, вблизи пролегал доселе не замеченный очередной кошачий хвост.
– Мя-а-а!! – истерично заголосил обиженный кот и исчез в складках портьеры. Загремела жесть, что-то глухое неподалеку с шумом брякнулось на пол.
– Подлюга, – с кислой миной заметил Ляхов. – Проклятая скотина. Опять вешалку свалил… Так на чем это мы с вами остановились?
– На издательстве «Тетрис», – подсказал я, радуясь возможности незаметно перевести разговор на интересующую меня тему.
– Ну да, «Тетрис», – задумчиво повторил Ляхов. – Возьмем для примера издательство «Тетрис». Вроде бы там люди как люди, нормальные. Один бабник, другой барахольщик, третий наперсточник. Но…
Я затаил дыхание.
– …Но они – уже не люди!
– То есть как – не люди? – спросил я с испугом. Я, конечно, надеялся на какую-нибудь тайну, но чтобы ТАКУЮ… В этом был некоторый перебор.
– Они – зомби, – убежденно объявил мне Ляхов. – Марионетки. Их дергают за ниточки как хотят. Психотехника, внушение на расстоянии. Прикажут: «Солги!» – солгут, прикажут: «Убей!» – убьют. Прикажут: «Не плати гонораров!» – умирать будут, но не дадут ни копейки… Система беспрекословного подчинения. Смекаете?
– Так вам не заплатили! – смекнул я. Ляхов недовольно поморщился.
– В данном случае это неважно, – заметил он. – Важно не это. Частный случай в общей системе. Важно понять принцип, и я на прошлой неделе все окончательно понял. Хозяева проверяют своих марионеток, дают им задания время от времени… Тренинг. Чувствуете, Яков?
Я пока чувствовал, что Ляхова несет куда-то совсем не туда.
– Но почему именно «Тетрис»? – несмело поинтересовался я. – Почему, допустим, не…
– Верно-верно! – перебил меня писатель. – Я вам о том и толкую. Частный случай. «Тетрис», избирательная комиссия, уличная мафия… кто угодно! У кукловодов все контролируется. Из любого можно сделать зомби, и он даже не заметит… А в день «икс», в час «Ч» кукловод дает команду и понеслось!… Ну, поняли?
Я припомнил свой разговор с бабушкой Дроновой. Ольга Афанасьевна несомненно была права: в эту жуткую дребедень и впрямь верят многие. И некоторые из них – как Ляхов, – похоже, неизлечимы.
– Юрий Владимирович, – деликатно проговорил я. – Я только одного не понимаю. Как они команду-то дадут?
– А психополя-то на что? – без тени колебаний сказал Ляхов. – Весь мир пронизан психополями… Но вы не бойтесь, Яков, – покровительственно добавил он. – В моей квартире вы в полной безопасности. На окнах шторы с металлической сеткой, внутренне психоизлучение экранируют коты… Я заметил, что наиболее подвержены психотронной атаке усатые брюнеты. Они – первейшие кандидаты в зомби. Но у нас-то с вами все в норме. – Для страховки Ляхов еще раз внимательно осмотрел мое лицо. Очевидно, проверял: не отросли ли у меня усы во время нашего разговора? Усы не отросли, и писатель успокоился.
– Я даже пробки вывернул три дня назад, – известил он меня, хитро улыбнувшись. – Электрическое поле тоже проводит психоэнергию. В «Российской газете» кандидат технических наук Валентьев проговорился, а я засек…
Я тут же сообразил, отчего в квартире такой запах.
– А холодильник?… – вежливо поинтересовался я.
– Что «холодильник»? – не понял меня писатель. Потом вдруг понял, всплеснул руками и кинулся прочь из кабинета. Вновь загремела жесть. Взвыли потревоженные коты, где-то неподаче щелкнула дверца.
– Протухло… – раздался досадливый возглас, ппиглушенный портьерой. – Полтора килограмма говядины… пачка масла… Рыба для котов… Пр-р-роклятые зомби!!
Обычно я не люблю уходить не простившись, но тут мне страстно захотелось изменить своим привычкам. Никаких вопросов больше к Ляхову у меня не было, поскольку все его ответы я мог бы предсказать заранее. Славка Родин, сукин сын, не предупредил меня насчет шизы Ляхова. Или, может, сам не знал. В крутую шизу люди впадают постепенно. Сначала – мелкие странности в быту, потом – легкий прибабах, затем – тараканы в голове и, наконец, на десерт – таинственные разговоры о всемирном заговоре усатых брюнетов. На первых двух стадиях у нас находится полным-полно граждан, но писатель Ляхов уже перешагнул стадию номер три. Чего, в общем, и следовало ждать. Тот, кто в наше время рискует издавать альманахи, – потенциальный кандидат в психушку. Ляхов долго зрел и в конечном итоге дозрел.
Я бросил на произвол судьбы оба своих рассказа и под горестные вопли Ляхова, перечисляющего продовольственные убытки, тихо прокрался к выходу. Мне даже посчастливилось ни разу не наступить на котов и с третьей попытки отомкнуть входную дверь. Где-то за моей спиной писатель все еще сыпал проклятиями. Последние слова, услышанные мной из области кухни, были горячими обещаниями потерпевшего от зомби Ляхова немедленно, не-ме-длен-но уйти в оппозицию. К правительству, к Президенту, ко всем чертям!…
От метро я позвонил Родину в «Книжный вестник».
– Ты жив, Яшка? – первым делом тревожно поинтересовался Слава. – Мне уже рассказали про заваруху на ярмарке…
– Ничего страшного, – поспешил я разочаровать Родина. – Обычная маленькая бомбочка в дипломате, от которой никто не пострадал. Была, правда, паника, но где же у нас обходится без, паники?…
– Ты как магнит, – подумав, укорил меня Сла-ва. – Притягиваешь неприятности.
– Оттягиваю их у других, – уточнил я. – У меня-то, по крайней мере, уже есть опыт с ними справляться… Кстати, по твоей наводке я нашел на ярмарке Жилина. Можешь отметить в своей колонке: юноша отныне не посягает на Пушкина, а пишет роман из жизни крыс.
– Крыс? – изумился Родин. – С чего бы это вдруг? Ты оказал на него физическое воздействие?
– Без комментариев, – ответил я. – И вот тебе еще новость, только не для печати. Писатель Ляхов сошел с ума.
Вторая моя новость циничного Родина отнюдь не впечатлила.
– Да он уже много лет с приветом, – равнодушно откликнулся Слава. – Или что-то вроде этого. Я еще когда у него про парикмахерскую читал, обратил внимание. Отличная парикмахерская, какие уж там скальпы… И этот альманах у него, между прочим, дебильный. Все нормальные писатели давным-давно вышли из «Шинели», а он теперь их обратно загоняет.
Я хотел было уже объяснить Родину всю разницу между «с приветом» и шизой, однако передумал. У меня в запасе было всего два жетона, и один я уже израсходовал.
– Переменим тему, – сказал я. – Ты выяснил что-нибудь о последней книжке? То бишь про автора, как я просил?
– Ха! – довольно произнес Слава. – А чем я, по-твоему, сегодня все утро занимался? В трех библиотеках был, считая ИНИОН…
– Так есть результат? – осведомился я. – Только давай без преамбул.
– Есть, – с гордостью ответил Слава. – У меня – и чтобы не было? Значит, слушай и запоминай…
– Стоп, Слава, стоп, – неожиданно остановил я его. – Я звоню из автомата, и на твое красноречие у меня никаких жетонов не хватит. Давай-ка встретимся через часок у Жадного Вити и спокойно обо всем потолкуем.
– Тогда уж через час пятнадцать, – попросил Родин. – У меня еще по номеру кое-какая работенка осталась.
– Идет, – согласился я. – До встречи. Дело было, конечно же, не только в жетонах. Просто в ту секунду, когда мой Слава вознамерился мне выложить очередные сведения, я вдруг подумал: не слишком ли я стал доверять телефонной связи? За свой домашний аппарат я, пожалуй, мог быть спокоен. Несколько хитрых устройств защищали мой телефон от прослушивания и дали бы мне сигнал, если что. Но вот господину Родину и в голову бы не пришло подумать о технике безопасности. Если не своей, то хоть моей. Что-то много несчастий за последние дни я стал к себе притягивать… Нет уж, лучше теперь не рисковать. Давай-ка, Яков Семенович, попробуем размагнититься. Говорят, для здоровья полезнее.
Ровно через час и пятнадцать минут я был в Столешниковом переулке. Никто, кроме меня и Родина, и знать не мог, что «Жадным Витей» на нашем школьном языке назывался крохотный пятачок на тротуаре рядом с бывшим «Букинистом» (теперь там располагался ювелирный). Во времена нашей со Славиком школьной молодости мы регулярно приходили сюда на пятачок – в надежде купить с рук какой-нибудь редкий томик из «зарубежной фантастики». Жадным Витей мы между собой именовали завсегдатая этих мест, хромого полубомжа, который притаскивал откуда-то дефицитные книжечки и бешено торговался, обдирая нас, пацанов, как липку… Сейчас на пятачке никаких перекупщиков не было и в помине: золотую цепочку или браслет в ювелирном можно было купить без очереди и без проблем.
Слава опоздал на пять минут, пожаловался на своего главного редактора и на какого-то еще Александра Михалыча, а затем, раздуваясь от важности содеянного, поделился своим открытием.
По словам Родина, у «Большой энциклопедии азартных игр», выпущенной «Тетрисом», автора не было вовсе. Не было – и все тут. Слава нарочно облазил целых три библиотечных фонда, переругался с половиной персонала, зато выяснил одну простую вещь. Книга неизвестного К. Вишнякова оказалась чистой воды компиляцией: глава – из Вайкса, две главы – из Гуткиной, вся середина позаимствована из классического пособия Никольского. Среди всех азартных игр компилятор почему-то больше всего внимания уделил рулетке – почти четверть книги. Только эта четверть и была прилично проиллюстрирована фотографиями и схемами, остальной текст обошелся практически без картинок.
– Любопытно… – протянул я. Что-то забрезжило.
– Это еще цветочки, – с улыбкой начинающего мага ответствовал Родин. – Вот, смотри… – Слава вытащил из своего портфеля «Большую энциклопедию». Точно такая же, только новенькая, у меня лежала дома на столе. – Узнаешь, что здесь на фото?…
– Погоди-ка, – я пристально вгляделся в большой черно-белый снимок. В центре – рулетка. А по краям… а по краям…
– Страшно далеки они от народа, – с ехидцей заметил Родин. – Сразу видно, что ты не посещаешь злачных мест.
– Средства не позволяют, – повинился я, не отводя глаз от фото. – Хотя именно это заведение я, похоже, припоминаю. Однажды мы там проводили облаву, искали одного фартового гастролера. Я как раз дорабатывал тогда последние денечки в МУРе… «Вишенка», я угадал?
– Наблюдательный ты, Яша, – не без зависти проговорил Родин. – А я вот минут двадцать рассматривал, пока до меня не дошло.
– Не расстраивайся, Славочка, – утешил я своего приятеля. – Я тоже с трудом сообразил. Ракурс съемки тут необычный. Интересно, где находился фотограф? Такое впечатление, что… Ладно, разберемся.
– Разберись уж, – Родин проворно спрятал энциклопедию обратно к себе в портфель. – Есть у тебя на примете люди, связанные с «Вишенкой»?
Слава так и набивался ко мне в докторы Ватсоны. Да только я, увы, не Шерлок, а обычный Яков Семенович Штерн. И работаю в одиночку.
– Будем искать, – кратко пообещал я, немного слукавив. Собственно, я и прежде не сомневался, что ЭТОГО человека мне рано или поздно предстоит найти. Просто теперь я уже не сомневался, ГДЕ искать.
Родин понял, что раздачи слонов сегодня не предвидится, и загрустил. Чтобы вернуть Славе спортивный азарт, я как бы между прочим поинтересовался, не приходил ли к ним в редакцию телефонных дел мастер. Родин мгновенно сделал охотничью стойку.
– Еще как приходил, – поспешно произнес он, глядя на меня во все глаза, – чистый Ватсон! – Пару дней назад, то ли во вторник, то ли в среду, такой амбал с такими кулаками… Ну, и?…
– Проводку проверял? – брякнул я, что называется, от фонаря.
– Нет, аппарат заменил, – ответил Родин, жестами показывая, какой хороший большой аппарат амбал-мастер принес ему вместо его старого и дрянненького. – Сказка, а не телефон! Ну, и…
Что-то подобное я и предполагал. М-да, совсем не дураки за меня взялись.
– Вот тебе и «ну», – передразнил я. – Мой тебе совет: верни-ка на место свой старый телефон. На всякий случай, а? Родин просиял.
– Ух ты! – радостно выдохнул он. – Ты намекаешь, что меня кто-то…
– Черт его знает, – задумчиво сказал я. – Но береженого, как говорится, бог бережет.
– На бога надейся, а ишака привязывай, – лучезарно улыбаясь, заметил Слава. – Вас понял, шеф.
Я видел, что гордость так и распирает Родина: он сразу почувствовал себя ЗНАЧИТЕЛЬНОЙ ПЕРСОНОЙ, которому ставят подслушку. Как в кино! Мало же человеку надо для счастья. В следующий раз, когда мой друг Слава снова впадет в депрессию, я нарочно пришлю ему по почте настоящую пиратскую «черную метку». Для тонуса.
– Отлично, Слава, – командирским тоном проговорил я. – А теперь расходимся. Скрытно, по одиночке и в разные стороны… И не забудь про телефон.
Родину, как видно, очень не хотелось расходиться в разные стороны.
– Погоди, Яш, не беги, – он попридержал меня за пуговицу. – Совсем забыл. Есть одна новость, из Госкомпечати.
– Что такое? – вздрогнул я. Мысленно я тут же проиграл все самое худшее: нападение на бабушку Дронову, погром в комнатке на шестом этаже… Дьявол меня побери! Неужто я в самом деле притягиваю несчастья?
Увидев мое перекосившееся лицо, Родин выпустил из пальцев пуговицу и даже попятился от меня.
– Чего ты, Яш… – удивленно пробормотал он. – Новость смешная, честное слово. Представь, в сортире Госкомпечати на четвертом этаже с пола уже содрали весь кафель и стелят теперь паркет… И все потому, что какой-то пьяный козел из Госкомприроды поскользнулся на этом кафеле и набил себе шишку. Умора, да и только… Эй, Яш, ты чего?
– Во-первых, не пьяный, – отчеканил я. – Во-вторых, за козла ответишь…
Произнеся эту загадочную для Славы фразу, я быстренько покинул наш пятачок. Последнее слово, – что особенно приятно, – осталось за мной.
С утра привычный мой распорядок был нарушен. Я, как всегда, полез на антресоли за очередным брикетом каши из бабушкиных еще запасов, и тут внезапно выяснилось, что каша кончилась. Ряды брикетов, на которые я возлагал надежды, оказались пачками сухого клюквенного киселя. Киселем же я мог бы питаться только в чрезвычайных обстоятельствах. Допустим, дрейфуя на льдине. Да и то я бы для начала постарался украсить свое полярное меню блюдами менее противными – вроде сырой рыбы или зимних сапог.
К счастью, пока я находился на кухне, а не на льдине. Со вздохом я слез со скрипучего табурета, достал из тайника неприкосновенную консервную банку, вскрыл ее, чуть не порезался об острые края и вывалил полбанки тушенки на сковородку. А затем разжег самую большую горелку, для быстроты. Где-то у меня еще было припрятано несколько картофелин, на всякий пожарный, однако я здраво рассудил, что их время пока не пришло. Хватит мне и тушенки с белым хлебом, который я все-таки догадался вчера купить по пути домой. Длинный такой батон, похожий на бейсбольную биту. Сейчас, правда, от этой биты остался огрызок меньше половины, но мне довольно и этого. Не в бейсбол же мне играть.
Тушенка на сковородке между тем уже аппетитно заскворчала, я снял сковородку с огня, поставил греться чайник. После чего мне оставалось только лопать свой нехитрый полярный завтрак, одновременно прислушиваясь к любимому радио «Эхо столицы».
Новости были обыкновенными. Самая Свободная Республика Как Бы В Составе России пережила еще одну ночь без катаклизмов. Неназванные сыщики, прилетевшие из Москвы, вяло расследовали обстоятельства нового неудачного покушения на министра Камиля Убатиева, а сам Камиль-ака в интервью корреспондентам радио в свойственной ему витиеватой манере объяснял свою неуязвимость особым покровительством со стороны аллаха. Я-то раньше грешным делом полагал, будто министру в большей степени покровительствует не аллах, а тульский спецназ. Однако не мне, гяуру, судить о таких вещах. В конце концов, ничто ведь не мешает аллаху в целях защиты Убатиева патронировать непосредственно спецназ, вместе с БТРами. Восток, как говорится, – дело темное. Особенно для малограмотного в исламе сыщика Штерна.
Вслед за везучим Камилем слово взял помощник Президента Геннадий Батыров, который ненавязчиво вернул меня с Востока обратно в Москву. В прямом эфире Батыров стал опровергать слухи о своей размолвке с Президентом и скорой отставке, но делал это столь обстоятельно и многословно, как будто хотел сначала убедить себя, а только потом – радиослушателей. Стоило помощнику Президента замолчать, как в эфире возник радостно-злой комментатор Андрей Чертанов, вкусно выругал левых, правых и виноватых, привычно сравнил наших политиков с бульдогами под ковром, предрек победу на президентских выборах клетчатому паяцу и, демонически расхохотавшись, исчез, на прощание посоветовав запасаться мылом, солью и спичками. Совет, похоже, был обращен ко мне: кроме бабушкиных запасов чая и киселя, никаких иных накоплений у меня не было. Я представил себе, как отправляюсь в магазин с огромным рюкзаком, как на глазах у покупателей мучительно долго запихиваю покупки в этот рюкзак, как пытаюсь со всеми припасами влезть в автобус… Бррр, не хочу. Лучше уж я не поверю Чертанову. Не такие ведь мы кретины, чтобы избрать клетчатого, верно?
По радио тем временем шла уже хроника столичных происшествий. Темой номер один продолжал оставаться взрыв в павильоне ВВЦ на книжной ярмарке. Но если вчера в ночном выпуске новостей «Эха столицы» в основном перечислялись версии причин теракта и прозрачно намекалось на «кавказский след», то сегодня речь шла уже исключительно об убытках. Как я и предполагал, из-за давки обрушилось полдюжины боксов, закоптился потолок в районе взрыва и, кроме того, кое-кто пострадал от мародерства. Со стендов «Гроссмэна», например, неопознанные малолетние преступники увели не менее сотни томов, из бокса издательства «Кавалергард» пропал новенький стул, а противопожарный щит в суматохе лишился ведра. Кому оно понадобилось, никто так и не смог вразумительно объяснить. Вдобавок ко всему из ячейки «Живой природы» сбежал взрослый медведь пяти лет от роду. Комментатор явно сочувствовал свободолюбивому хищнику, я тоже принял сторону медведя, и мы дружно понадеялись, что мишка каким-то образом избежит патрулей, засад и капканов и доберется до ближайшего леса. Главное, чтобы ему в пути не встретился человек с гармошкой… Впрочем, по мнению комментатора, все новости о взрыве, украденном ведре и даже беглом буром медведе перекрывались суперновостью с той же книжной ярмарки: оказывается, вчера среди гостей был замечен не кто иной, как популярнейший Сэм Нижегородцев, великий британский ди-джей и издатель самого крутого музыкального канала. Судя по всему, на ярмарке мистер Сэм надеялся сохранить свое инкогнито, но был опознан каким-то бдительным фаном. Лишь благодаря панике в павильоне ди-джею удалось вовремя исчезнуть, оставив с носом своих поклонников. Комментатор не исключал, что общение со столичными фанами неизбежно бы завершилось разрыванием на сувениры знаменитого светло-синего концертного пиджака…
«Вечно у меня так, – горестно подумал я. – Пока я занимаюсь своим частным сыском, мимо меня проходит все интересное. Такая знаменитость запросто гуляла по ярмарке в одной толпе со мной, а я даже не заметил! Стыд вам и позор, Яков Семенович».
Дальше я уже слушал вполуха, да и сенсаций никаких больше не было. Радиокомментатор скороговоркой протараторил про два ночных ограбления в центре столицы, взаимную перестрелку нескольких неопознанных камуфляжников в районе Измайловского парка и несмертельную аварию «девятки», принадлежащей Мосгидромету. Про последнее происшествие сказано было без малейшего сочувствия, даже с ехидством: машину синоптиков занесло на мокром шоссе, которое по их же собственным прогнозам всю ночь должно было оставаться сухим. Буквально через три минуты обиженные синоптики отыгрались на москвичах. Словно в отместку за аварию погода на сегодня предсказывалась из рук вон плохая: дождь, порывистый ветер, похолодание. В такую погоду ходить по улицам частному сыщику противопоказано. Правда, я так и так собирался днем отоспаться, а вечером воспользоваться машиной. Оставалось лишь выяснить, какое именно авто мне подадут к подъезду.
Напоследок я выслушал новую песню печальной хромоножки Беллы Винтковской, потом приглушил радио и набрал номер.
– «Диана-сервис», – откликнулся незнакомый женский голос. – Слушаю вас.
– Девушка, – ласково попросил я. – Соедините меня с Олегом Евгеньевичем.
– А вы по какому вопросу к Олегу Евгеньевичу? – вежливо, но с легким оттенком подозрительности осведомилась телефонная трубка.
Олег отличался редким постоянством натуры: постоянно менял секретарш. И каждой мне приходилось заново доказывать, что я имею право говорить с ее шефом без предварительного заполнения анкеты в трех экземплярах. Ужасно утомительное занятие, доложу я вам.
– Милая девушка, – нежно промурлыкал я с интонациями тигра-людоеда. – Передайте вашему начальнику, что звонят из канцелярии Штерна, Штерна, вы хорошо расслышали?
– Да-да, – испуганно отозвалась новая Олежкина секретарша. Слово «канцелярия» произвело на нее магическое действие.
– Вот и славненько, – задушевным тоном продолжил я. – Только поторопитесь, милая, Яков Семенович ждать не любит…
Через три секунды в трубке возник Олежка.
– Яков Семеныч, – укоризненно пробурчал он, – зачем детей пугаешь?
– А не надо детей на работу брать, – весело ответил я. – Детям положено в школу ходить или в садик. Ну, ладно, передай ребенку мои извинения. Скажи, что дядя добрый, он только прикидывается Карабасом… Кстати, у дяди Штерна есть к тебе дело.
– Я уж понял, – сразу стал деловитым Олег Евгеньевич. – Выкладывай.
В те времена, когда нынешний владелец «Дианы-сервиса» был еще простым Олежкой, молодой пинкертон Яша Штерн вполне бескорыстно помог юноше выпутаться из дрянной истории, куда тот угодил по своей глупости и по чужой подлости. Позднее Олежка стал Олегом и, наконец, важным Олегом Евгеньевичем, однако чувства признательности к бывшему муровскому пинкертону не утратил и никогда не упускал возможности мне помочь. А возможности у хозяина лучшей в городе автомастерской были, заметим, преизрядные. Всякий раз, прибегая к его помощи, я чувствовал себя сукиным сыном, стригущим проценты со своего доброго поступка. Но бывали случаи, когда выручить меня мог бы только Олежка.
– У тебя есть сейчас посольские машины с дипномерами? – осторожно поинтересовался я у хозяина «Дианы-сервиса». – Только чтобы на ходу были… Есть?
– Смотря что ты понимаешь под словами «на ходу», – начал было педантичный Олег. – Если, например, тебе нужно доехать до финской границы…
По-моему, Олежка вообразил, что я собираюсь кого-то нелегально вывезти за рубеж, и уже деловито прикидывал про себя, как половчее обставить эту операцию.
– Нет-нет, – усмехнулся я. – Все в пределах Садового кольца.
– Понял, – чуть разочарованно проговорил Олег. – Это намного проще. Есть «Чайка» восьмидесятого года. Ее вчера как раз пригнал твой тезка из гаража украинского посольства. Зверь-машина. Ты знаешь, какая у нее мощность двигателя?
– Догадываюсь, – кратко ответил я, не желая углубляться в автомобильные дискуссии. – Но мне украинская «Чайка» все равно не подходит. Мне бы чего подальше и позарубежнее.
– Пожалуйста, можно и подальше, – сказал невозмутимо Олег. – Имеется «Тойота» Его Превосходительства генерала Такэо, военного атташе Японии.
С печальным вздохом я вынужден был отклонить и этот заманчивый вариант. При соответствующей экипировке я бы еще мог сойти за генерала, но за японского генерала – никогда. Кроме того, по-японски я не знал ничего, кроме «харакири», «банзай» и «Хакамада».
– Какой ты привередливый, – заметил Олег, выслушав мои возражения. – Украина тебе слишком близко, Япония чересчур далеко… У меня ведь не автосалон, а всего лишь мастерская.
– У тебя прекрасная мастерская, – льстивым голосом уточнил я. – Европейские автосалоны просто меркнут на ее фоне. Дошло до меня, о великий шах, что у тебя в любое время дня и ночи стоит на приколе до сотни изысканных лимузинов…
– Гораздо больше, – хмыкнул в ответ владелец «Дианы-сервиса». – И среди них есть даже «Роллс-ройс» шейха Хайраддина. Но тебя же рухлядь не устроит.
– В каком состоянии «Роллс-Ройс»? – вежливо осведомился я. Было бы заманчиво хоть разок закосить под нефтяного шейха. Главное, тут камуфляж требуется минимальный: белый бурнус и толстая пачка долларов.
– Пока не транспортабелен, чиним, – не оставил мне надежд бессердечный Олег. – Дня два назад у Рижского рынка «Волга» потеряла управление и шейховой тачке – ровнехонько в бок. Хайраддина, на его счастье, в салоне не было, зато шофер его едва жив. Правда, и тем, в «Волге», досталось дай боже. Пьяные, наверное, были или накурились. Хорошо еще, не мне эту «Волгу» чинить, у них там свой автосервис… Но нам и шейха за глаза хватит! Вынь да положь ему срочный ремонт, потому как его четырнадцатая жена именно к этому «Роллс-Ройсу» привыкла.
– Силен мужик, – оценил я выносливость Хайраддина.
– С жиру бесится, – не согласился со мной Олежка. – Тут с одной женой скандалов не оберешься…
– Мне бы машину, – поспешно перебил я приятеля, боясь, что сейчас тот надолго соскочит в семейную тему. Не люблю я эту тему. Сразу вспоминаю свою бывшую супругу Наталью. Шейху крупно повезло, что в его гареме не оказалось Натальи. Она бы ему устроила веселую жизнь.
– Машину… – задумчиво повторил Олег. – Я не забыл, Яша, я думаю. Так… «Понтиак» отпадает, у «Ниссана» капот ободран… О! Вот это тебе подойдет. Ты как относишься к «фордам» девяносто второго года выпуска?
– Положительно, – тотчас же ответил я. – Обожаю их с самого девяносто второго.
– Тогда «Форд» твой, хоть на два дня, – сообщил мне Олег. – Но потом придется машину вернуть. Хозяйка, понимаешь, возвращается из Майами.
– Мне только на один сегодняшний вечер, – заверил я приятеля. – И непременно чтобы с твоим шофером.
– С шофером тебе… – проворчал Олег. – Ладно, будет сделано. Во сколько ему подъехать и куда?
– К моему дому, в двадцать один ноль-ноль, – проинструктировал я приятеля. – Кстати, чья машина?
– Миссис Джулии Стерн из американского посольства, – отозвался Олег. – Она там, кажется советник по туризму… Бойкая такая мадам, лет под восемьдесят. Сама, между прочим, автомобиль водит, не то что некоторые…
Упрек был несправедлив. Обычно я никогда не отказывался от вождения любой колымаги внутреннего сгорания, включая «Запорожец» и асфальтовый каток. Однако сегодня мне требовался именно водитель. Для дипломатической солидности.
– Ты извини меня, родной, – покаянно сказал я в трубку. – Я давно не сидел за рулем, глазомер уже не тот, руки дрожат. В общем, нельзя мне без шофера… И вот еще что, – добавил я уже нормальным тоном. – Скажи водителю, пусть оденется построже. Темный костюм, галстук, все по протоколу.
– Куда это ты собрался ехать? – с интересом спросил Олег. – На прием к английской королеве?
– Ты близок к истине, – важно произнес я и на этом быстро распрощался с владельцем «Дианы-сервиса».
Теперь мне надо было поспать, что я и сделал. Вещих снов при этом мне не снилось. Ровно в восемь вечера предупредительно затренькал будильник, однако я уже без того проснулся. Смокинг висел в шкафу, уже заранее подготовленный – вычищенный и поглаженный. Это был очень хороший смокинг: кобура под мышкой совершенно не была видна, как ни крутись. На всякий случай я все-таки покрутился перед зеркалом и остался доволен своим внешним видом. Прическа джентльмена, умное выражение на лице, монокль, умеренно широкие плечи. Мистер… м-м… мистер Джейкоб Стерн, американский дипломат, советник по туризму, большой любитель азартных игр… Таких в любом казино встречают с распростертыми объятиями и не задают лишних вопросов. И правильно. Там вопросы буду задавать я.
«Форд» уже стоял у подъезда и выглядел тоже неплохо, под стать будущему пассажиру. Водитель, правда, несколько переусердствовал в строгости своего костюма и стал похож на служащего похоронного бюро. Водителя звали Константином: это был личный шофер Олежки.
– Куда поедем, Яков Семенович? – поинтересовался строгий Константин, заводя мотор.
– В кино, – объявил я. – Кинотеатр «Художественный» на Арбате. Трогай, любезный, а то не дай бог опоздаем к началу сеанса.
– «Художественный»? – переспросил водитель. – Но ведь там же…
– Вот-вот, – кивнул я. – Гнездо азарта и порока. Мой карман жгут баксы, заработанные нечестным путем. Надо их поскорее потратить…
Шофер Костя моментально потерял свой торжественно-похоронный вид и фыркнул. Он вообще был очень смешлив и поэтому даже не умел рассказывать анекдоты: сам же на середине начинал хикать. Такой серьезный недостаток перекрывался, однако, многими достоинствами, в числе которых наличествовало умение ловко править автомобилем при любых погодных условиях. Это умение сегодня вечером было особенно кстати: синоптики не соврали насчет ненастья. Пока я усаживался в «Форд», дождь и ветер как-то поутихли – из уважения к моему смокингу. Но стоило нам выехать на Ленинский проспект, как силы природы за окнами тут же взяли свое.
– Паршивая погодка, – сказал я, глядя в окно. – Сейчас бы дома сидеть, у телевизора…
Костя хихикнул. Очевидно, он с трудом представлял меня спокойно сидящим у телевизора. Для него я был агентом 007 и лишь по совместительству – другом его шефа Олега Евгеньевича. Один раз я в присутствии Константина довольно аккуратно поставил на место парочку праздношатающихся гоблинов, и с тех пор водитель был твердо уверен, что частный сыск неотделим от погонь, автоматной стрельбы, постоянных драк и прочих киношных фокусов. Само собой, визит в фешенебельное казино входил в этот джентльменский набор. Мой шофер очень бы удивился, обнаружив, что знания мои о подобных столичных заведениях носят в основном теоретический характер. Если не считать, конечно, той давнишней облавы, когда я в первый и единственный раз побывал в этой самой «Вишенке».
Казино «Вишенка» выжило кинотеатр «Художественный» из родного здания за каких-то два года. Казиношники действовали по безотказному методу лисички из сказки: сперва они скромно арендовали в кинотеатре небольшое помещение, а затем стали расширять и укреплять свое влияние. Зрители приносили «Художественному» мизерный доход, зато рулетка – весьма солидные суммы. Как-то незаметно киномеханики выучились на крупье, кассиры стали вместо билетов торговать фишками и обменивать валюту, потом из главного зала исчезли кресла, и рулетка окончательно обосновалась на новом месте. Напоследок фасад был перекрашен в ярко-красные бодрые тона, в результате всем стало ясно: слово «Художественный» на фасаде смотрится более чем странно. Последним штрихом стала смена вывески, причем семь веселых букв слова «Вишенка» были очень тактично выполнены в той же графической манере, что и четырнадцать букв предыдущего названия – и потому многие москвичи долгое время просто не замечали никаких изменений. Насколько я знал, уже к осени «Вишенка» должна стать заведением «клубного» типа – с рестораном и дискотекой. Но пока здесь, помимо рулетки, был лишь скромный бар, и сюда приезжали поиграть, ни на что другое не отвлекаясь. Трое швейцаров из-за стеклянной входной двери внимательно оценивали публику; окажись у клиента несолидный рублевый вид, он едва бы прошел в зал. Я вспомнил презрительные взгляды, которые казиношная обслуга бросала на нас, муровцев: против самого МУРа обслуга, в общем, ничего плохого не имела. Мы были просто ненадежной клиентурой, с которой нечего было взять.
Теперь я намеревался учесть прошлую ошибку и явиться в «Вишенку» с иностранным блеском и шармом. Автомобиль со звездно-полосатым флажком на капоте и с дипломатическим номером должен был стать самой надежной гарантией моей солидности и хорошей покупательной способности.
Так оно и случилось. Стоило нашему «Форду» притормозить у входа, как нам навстречу выкатился один из здешних швейцаров с зонтом в руках – золотой позумент ливреи, фуражка с буквой В на околыше и улыбка в тридцать два зуба.
– Вэлкам! – пропел он, отворяя дверцу машины и сразу накрывая меня огромным куполом зонта. Шофер Костя, глядя на эти швейцарские телодвижения, проявил чудеса стойкости и не засмеялся. Я, выходя, успел только заметить, как напряглось Костино лицо. Словно у парня заболели обе челюсти сразу.
Про себя я отдал должное выдержке Константина и поскорее проследовал за обходительным швейцаром в ярко освещенную дверь игорного заведения. Внутри меня уже ждали еще два любезнейших стража входа, тоже в фуражках и позументах.
– Вэлкам! Вэлкам! – дружно рявкнули они, вытягиваясь во фрунт. Любой уважаемый посетитель сразу чувствовал себя чуть ли не полководцем, принимающим парад. Я оценил выучку и одарил обоих гренадеров купюрами по доллару, а провожатому с зонтом дал десятку. Мы, американские дипломаты, не разбрасываемся деньгами с портретами любимых президентов, но умеем ценить чужой труд.
– Хау ду ю ду! – Ко мне уже летел по лестнице услужливый господин в темно-вишневом костюме и с багровым лицом (вероятно, под цвет заведения). – Скьюз ми… – Я видел, с каким трудом даются господину заученные английские фразы.
– Здра-фствуй-те, – пришел я на помощь бедолаге, изображая чудовищный акцент. – Я… хотеть… рульетка. Андестенд?
Краснолицый тут же прекратил свои попытки объясниться со мной на языке Чарльза Диккенса и обрадованно затряс головой. Для быстроты общения я сунул и ему десятку, получив которую господин с фирменным вишневым лицом сделался моим лучшим другом, почти кровным братом.
Повторяя за мной «рульетка», «рульетка», новый друг довел меня до кассы, принял из моих пальцев пять стодолларовых банкнот, обменял американские деньги на целую охапку российских рублей и тут же на рубли купил мне входной билет и множество разноцветных фишек.
– Скьюз ми, – проговорил мой вишневый фрэнд, переводя дыхание. – Приходится менять… Таковы правила, извините… Но это быстро, у нас сервис…
– Глюпый прафила, – надменно ответил я, по-прежнему коверкая язык. – Ваш Конгресс… изменить прафила…
– Это Дума, что ли, – Конгресс? – рассмеялся мой провожатый. – Вы шутите, мистер. В Думе у нас сидят такие… А-а, черт с ней. Пойдемте в зал…
И мы пошли в зал. Здесь было уже многолюдно, несмотря на ранний – для казино – час. Между столов сновали бледные юноши, одетые стильно и изысканно, и намакияженные девушки в вечерних платьях с огромными декольте. По-моему, главной их целью была не игра, а суета: они словно бы старались заполнить собой все неигровое пространство в зале, чтобы вновь прибывшим ничего не осталось бы, как только подсесть к ближайшему столу. Все это сильно напоминало мне броуновское движение молекул из учебника физики – с тем лишь отличием, что некоторые из декольтированных молекул были очень ничего себе. Один из бледных юношей, завидев меня, круто изменил свою броуновскую траекторию; на скучающей бледной мордашке моментально возникло выражение почтительной готовности за символическую сумму поведать мне все тайны любой из рулеток, поделиться со мной самым верным способом сделать ставки, дабы умножить мое состояние раза в три за один присест. Вишневый провожатый тут же выдвинулся у меня из-за спины и играючи подхватил кандидата в новые друзья под локоток, нежно при этом улыбаясь. Богатый американец, плохо знающий русский язык и вдобавок глуховатый, не нашел бы ничего предосудительного в мирной беседе двух хороших знакомых. Однако русский-то я знал, слышал тоже прекрасно и, с американской бесцеремонностью озираясь по сторонам, сумел заодно разобрать почти все нешуточные угрозы, обращенные к бледнолицему брату вишневым господином. Судя по ним, дружеского преломления томогавков и выкуривания трубки мира здесь не ожидалось. По всему выходило, что господин с плохим английским был штатным работником казино, вроде метрдотеля, а бледный – обычным мелким прохвостом из числа тех, кто надеется отщипнуть себе кусочек фарта от щедрот солидной клиентуры. Шушера допускалась в игровой зал на правах массовки и обязана была знать свое место. «Паси совковых… – на прощание посоветовал сквозь зубы профессионал любителю, дружески похлопывая его по плечу. – Дипломата не трожь… Фискалов сюда хочешь навести, ты, дешевка?…»
Бледный был на редкость понятливой молекулой. Он всплеснул руками, отвесил вишневому поклон и затерялся в толпе.
– Это есть… ваш… приватный знакомец? – осведомился я у вишневого ангела-хранителя. – Он тоже… делать бизнес?…
– Я ему покажу – бизнес, – на мгновение забывшись, злобно пробормотал себе под нос вишневый, однако сразу ликвидировал промах, изобразив на лице вежливую гримасу: – Ноу бизнес. Просто давно не виделись… Старые друзья.
Я еще раз порадовался, что выбрал на сегодня именно зарубежное прикрытие. В основном здесь тусовалась публика отечественная, хотя далеко не бедная. По закону все обладатели входных билетов и набора цветных пластмассовых фишек были в зале равны, и тем не менее гости из дальнего забугорья считались равнее прочих. Дело было, как я понимаю, не в низкопоклонстве перед заграницей или особой любви к иностранцам. Просто соотечественников в случае чего проще было бы убедить не поднимать шума, – в то время как иностранцы, народ богатый и капризный, могли бы при любом наезде затеять склоку с непредсказуемым для заведения финалом. Мельком я заметил, как несколько других ангелов-хранителей, по повадкам похожих на моего, точно так же опекали у крайних столов расфуфыренную пожилую пару и какого-то араба в перстнях. На мое счастье, идея прикинуться шейхом так и не осуществилась – иначе я рисковал бы встретиться здесь нос к носу с предполагаемым соплеменником, у которого, думаю, на Яковов Семеновичей Штернов глаз наметанный.
Уже секунд через пятнадцать после исчезновения с горизонта бледнолицего прохвоста броуновское шевеление других бледных юношей и декольтированных девиц чуть изменило свое направление, сделалось несколько более осмысленным: подчиняясь здешним законам физики, свободные частицы стали колебаться так, чтобы избежать даже случайных соударений с такой большой и опасной молекулой, как мистер Джейкоб Стерн. Я почувствовал себя под защитой дипломатической неприкосновенности, гордо расправил плечи и принялся высматривать себе подходящий стол для игры. Пятьсот долларов, которые я столь героически потратил на билет и фишки, были моей единственной валютной заначкой. Я не собирался оставлять в «Вишенке» всю свою ограниченную наличность, но сколько-нибудь проиграть было надо, чтобы не обмануть ожиданий хозяев казино. К тому же предстояло хорошенько осмотреться, акклиматизироваться и лишь потом – действовать.
Стол, где сидели араб и пожилая пара, я сразу же исключил. Супруги могли оказаться англоязычными, и для них американский дипломат, вдруг позабывший родной язык, выглядел бы стопроцентным советским разведчиком. Нет, отпадает. С некоторым запозданием я натолкнулся взглядом на еще одного выходца из забугорья. Да, мне сегодня везло. Вздумай я обернуться Его Превосходительством генералом Такэо, я тоже встретил бы в «Вишенке» собрата из Страны восходящего солнца. Таким образом, стол с японским клиентом тоже отпадал: имелся немалый шанс, что этот японец окажется полиглотом и, не дай бог, из вежливости начнет беседовать с дипломатом дружественной державы. Можно, конечно, сыграть роль твердолобого республиканца, который до сих пор не простил проклятым самураям Пирл-Харбора, но только таких закоренелых в дипкорпусе не держат.
А вдруг и этот японец – тоже дипломат? Выйдет международный конфликт, и я невольно подведу лично мне не знакомую однофамилицу миссис Джулию Стерн. Даже подумать страшно.
Я уже почти нацелился сесть за стол, где было полным-полно народа и поголовно наших российских граждан, но вовремя уловил причину, по которой эта рулетка пользуется такой популярностью. Только здесь минимальная ставка была двадцать пять баксов, во всех остальных местах заведения игрок обязан был ставить не меньше пятидесяти. Мелочиться не будем, мысленно произнес я, пятьдесят – так пятьдесят. Надо же когда-то начинать играть по-крупному. Решительным движением указательного пальца я ткнул в сторону самой большой рулетки в центре зала – между прочим, той самой, что мы со Славой Родиным опознали на фотографии в «Большой азартной энциклопедии». Вишневый ангел-хранитель, который учтиво поглядывал на меня, не мешая определиться с выбором, послушно отвел меня к столу и присоединил к имеющимся игрокам. Колесо уже было пущено без меня, мне оставалось пока лишь рассматривать публику, дожидаясь следующего кона.
Азартных граждан за моим столом набралось от силы дюжина – по преимуществу дам. Каждой из них издали можно было дать не больше двадцати пяти, но вблизи – все шестьдесят. Поскольку я сидел достаточно близко, особого удовольствия их разглядывать у меня не было. Мужчины тоже не отличались особым шармом: почти все они были крупные, мордатые, очень сосредоточенные. Чем-то они походили на тех рэкетиров среднего звена, из которых обычно получались самые неповоротливые гауляйтеры. Гауляйтеров мне в жизни хватало и за стенами «Вишенки», поэтому я сосредоточил внимание на крупье. Когда-то он, возможно, был простым киномехаником в «Художественном» и умел только переставлять коробки с пленками и следить за тем, чтобы лента не оборвалась. Теперь же это был мастер своего рулеточного дела – хладнокровный, внимательный, элегантный. Почти как я.
Маленький блестящий шарик тем временем закончил свое путешествие в одном из гнезд рулетки. Над столом пронесся приглушенный вздох. Эдакий легкий ветерок, рожденный обидой на госпожу Удачу. Дамы от двадцати пяти до шестидесяти не смогли сдержать своих эмоций, мужчины проявили несравненно большую выдержку.
– Зеро, – равнодушно объявил элегантный крупье и сгреб лопаточкой почти все фишки с поля. Одна из дам вскочила, с досадой топнула ногой и схватила сумочку.
– Николай! – во всеуслышанье проговорила она одному из мордатых кандидатов в гауляйтеры. – Ты как хочешь, но я ухожу! Сил моих нет…
Мордатый Николай вознамерился что-то возразить, однако у него во внутреннем кармане пиджака вдруг зазвенело, затренькало.
– Силянс, – строго сказал крупье, призывая всех ко вниманию. Здесь надлежало играть, а не устраивать семейных сцен или болтать во весь голос по сотовому телефону. Николай выхватил из кармана дребезжащую трубку, рявкнул в нее нечто неразборчивое и грозное, после чего бегом последовал за проигравшейся дамой.
– Ай'м сорри, – прошептал мне на ухо неразлучный ангел-хранитель, примостившийся сбоку и чуть позади. – Это у нас нью-рашен. Буянят немного, от широты души… Лайф у них богатый да больно нервный.
– Что есть «буянят»? – вполголоса осведомился я.
– Бузят, – тихо растолковал мне краснолицый ангел. – Дебоширят, шухер поднимают… Аларм на пустом месте, одним словом.
Крупье с легкой укоризной посмотрел вслед ушедшим, затем нараспев произнес:
– Фэт во жу.
Ангел-хранитель снова наклонился к моему уху и объяснил:
– Можно ставки делать…
Я послушно взял три пятидесятибаксовые фишки и разом поставил на нолик. Дамы за столом переглянулись, ангел сбоку огорченно цокнул языком, крупье едва ли не с сочувствием улыбнулся. Я сделал очевидную глупость. Бомба дважды не попадает в одну воронку. Вероятность того, что сейчас вторично выпадет «зеро», чрезвычайно мала. Фактически я выбрасывал на ветер полтораста долларов, зато зарабатывал репутацию рискового игрока. Рискового и щедрого – неплохо для начала.
– Рьен не ва плю, – сказал крупье, что, по всей видимости, означало: «Игра сделана, ставок больше нет». Завертелось колесо фортуны, шарик отправился на поиски счастливого гнездышка, и теперь все следили за ним. Все, кто поставил на красное, на черное, на несколько заветных цифр или на колонку… В общем, все, кроме меня. Я же получил возможность неторопливо обозреть взглядом игорный зал. Где же, черт возьми, то место, откуда фотограф делал снимки для «Энциклопедии»? Едва ли он залез на потолок. Едва ли посетители «Вишенки» спокойно бы наблюдали, как их фотографируют, – публика не та. И все-таки в книге, изданной «Тетрисом», снят зал именно в минуты Большой Игры. Инсценировка? Не похоже. Фотомонтаж? Крайне сомнительно. Скрытая камера? Снимок такого качества из-под полы не сделаешь, да и ракурс…
За нашим столом ахнули хором, и я вернулся к игре. Дамы таращили на меня глаза, мордовороты багровели и хмурились, крупье выглядел слегка удивленным.
– Зеро, – объявил он и подгреб фишки в мою сторону.
– Твою мать… – прошептал ангел-хранитель.
Теория вероятности преподнесла мне маленький сюрприз. Бомба второй раз угодила в ту же воронку, а я сделался счастливым обладателем кругленькой суммы. «Новичкам везет», – вспомнил я народную мудрость. Мне сейчас же захотелось больше не испытывать судьбу, обменять поскорее выигрыш обратно на рубли и доллары. И потом – свалить подобру-поздорову. Так бы я и поступил, если бы пришел сюда просто играть. Но я, к сожалению, явился в «Вишенку» по другому делу.
– Фэт во жу, – сказал крупье, но никто пока больше не торопился делать ставки. Все за столом глядели, куда поставлю я. Срочно необходимо проигрывать, озабоченно подумал я, иначе я сделаюсь тут исторической личностью и на моем частном расследовании можно поставить жирный крест.
Недолго думая, я разделил на две части горку с выигранными фишками и примерно половину своего выигрыша вновь придвинул к нолику. Человек шесть за столом, загипнотизированные моей уверенностью, тоже пристроили свои фишки на «зеро».
– Рьен не ва плю, – скороговоркой произнес крупье и поскорее раскрутил свое колесо. Ни в какую фортуну он наверняка не верил, и все же, все же… Ангел-хранитель в темно-вишневом костюме заерзал на месте. В его задачу входила только лишь опека иностранца, но, если этот иностранец вдруг превращался в супервезунчика, с опекуна могли бы строго спросить: не с фокусником ли он связался? не с экстрасенсом ли, не дай господи?
Пока шарик на колесе испытывал мою судьбу, я снова окинул взглядом зал. Уже ничего здесь не напоминало о кинотеатре. Кроме высоких потолков, огромной люстры наверху и, конечно же… Ну, да! Все проще простого: по правую руку когда-то висел экран. Значит, с левой стороны…
Над столом пронесся громкий вздох облегчения, и я догадался, что проиграл. Лица просветлели даже у тех, кто вместе со мной поставил на «зеро» и теперь тоже пострадал. Оно и понятно. Собственную неудачу воспринимаешь куда спокойнее, когда рядом с тобой – человек, пострадавший еще сильнее. Психологический феномен. Если бы я зарыдал и стал рвать на себе волосы, были бы осчастливлены даже те, кто проигрался в пух. Но это было бы чересчур.
– Дис сет, руж, импэр, манк, – вновь равнодушно сказал крупье. Опасения не оправдались. Иностранцу с моноклем разок повезло, но только раз. Второй раз он продул наравне с другими.
– Номер семнадцать выиграл, – зашептал мне успокоенный ангел. – Красное, нечет, низ…
Впрочем, я и сам видел, что шарику, наконец, надоело выбирать «зеро». Умный шарик, не подвел Якова Семеновича. Теперь предстояло чем-нибудь занять у стола своего краснолицего соглядатая. Может, он и славный дядька, однако не из тех, с кем я пошел бы в разведку. В разведку, как и в сортир, я вообще предпочитаю ходить самостоятельно, без провожатых.
– Плят! – выругался я по-русски, наблюдая, как мои фишки уплывают новым счастливцам. Надеюсь, физиономия моя выглядела достаточно кисло. Как у человека, которому остается лишь заполировать свою неудачу рюмкой-другой местного коньяка в баре.
Элегантный крупье снова предложил делать ставки. Среди моих соседей за столом возник легкий шумок. Некоторые мадам принялись давать советы своим благоверным мордоворотам, те негромко огрызались, не торопясь воспользоваться мудрыми указаниями. Самое время отсюда линять.
– Где есть бар? – мрачно поинтересовался я у ангела-хранителя.
– Сей момент! – оживился краснолицый. – Плиз, я покажу.
– Ноу, – пресек я его инициативу, раскладывая фишки еще в несколько кучек. – Ты… оставаться. Играть за меня…
На ломаном русском я объяснил вишневому, какую горку фишек ему надлежит перевести обратно в деньги, какую – оставить себе за труды и какую – использовать для дальнейшей игры. Когда ангелу-хранителю стало ясно, что американец с моноклем хочет каждый раз ставить по сто баксов на то же число семнадцать, вишневый господин посмотрел на меня почти с неприкрытой жалостью. Часть моих денег, конечно, уходили в пользу заведения, но уж больно велик был перепад от моего грандиозного выигрыша к очевидным потерям всех моих фишек. Ангел даже предпринял слабую, попытку уговорить меня обождать или выбрать разные комбинации, но я немедленно сделал вид, что перестал понимать по-русски. Вишневый пожал плечами, знаками и мычанием показал мне, где тут бар и ватерклозет, и остался у стола разбазаривать мой без труда нажитый капитал.
А я вышел из зала, миновал длинный кольцевой: коридор, однако, вместо того чтобы спускаться вниз к заветным буквам «WC» или двигаться вправо навстречу приглушенной музыке, – вдруг полез вверх по винтовой лестнице навстречу неизвестности. Должно быть, от волнения и обиды мистер Джейкоб потерял способность ориентироваться на местности. С американцами такое бывает. Шел в комнату, попал в другую. Даже Америку, между прочим, открыли таким вот неожиданным способом: хотели Индию, а получили сами знаете что. Наверху меня уже ждали. Здоровенный детина в костюме-тройке защитного цвета без улыбки взирал на визитера. Положение у детины было на редкость удобным. Один пинок – и незваный гость летит обратно вниз, пересчитывая на ходу металлические ступени. Правда, в этом смокинге и в монокле выглядел я на удивление мирно. Как обычный иностранец, заплутавший по малой нужде.
– Сюда нельзя, – лениво произнес детина, – Служебный вход.
– Йес! – радостно закивал я, преодолевая еще пару ступенек. – Мэнсрум. Ватерклозет, о'кей!
Мои перемещения не встревожили охранника, и он утерял инициативу.
– Я вам русским языком говорю… – начал было детина, но как раз в этот момент американский мистер Джейкоб вознамерился резким движением поправить свой пробор. Да так неловко, что по пути въехал локтем в солнечное сплетение охраннику.
– Сорри! – виновато сказал я и посторонился, давая возможность детине сделать все, что он захочет. А именно – хрюкнуть, сложиться пополам и покатиться вниз по лестнице. Каждый раз через две ступеньки на третью у детины что-то неприятно громыхало за пазухой. То ли металлическая фляжка, то ли автомат. По моим расчетам, сила инерции обязана была доставить беднягу прямо к дверям «WC», где человек в полной отключке вызывает понимание, но не подозрение.
Овладев господствующей высотой, я не успокоился на достигнутом. Дверь служебного выхода манила, я не мог противиться искушению. За дверью обнаружилась узкая уходящая вверх галерея, где могли бы разминуться два человека, но третий – уже с трудом. В пору, когда «Вишенка» еще не расцвела на Арбате и в «Художественном» крутили художественные фильмы, здесь наверняка находилась будка киномеханика… Пока же тут находилась парочка явных громил с самыми неприветливыми будками. Очевидно, шум на лестнице насторожил их – посему два дула двух «кольтов» были нацелены мне прямо в лоб.
– Ты кто такой? – спросил один из громил. Тот, что стоял поближе. Его предшественник на лестнице был, по крайней мере, вежлив и обращался ко мне на «вы». Чем выше поднимаешься, тем больше хамства. Глядишь – в конце галереи меня и вовсе могут послать непечатно. Что за времена, что за нравы!
– Я – к вашему шефу, – объяснил я на чистом русском языке. Мистер Джейкоб временно уступал место господину Якову. – Моя фамилия Штерн.
После такого признания любой разумный громила должен был бы уступить мне дорогу, сказать: «Проходите, Яков Семенович!» и гостеприимно улыбнуться. Увы, здешняя охрана была темной и необразованной. На невысоком челе ближайшего громилы не отразилось ничего.
– Ты кто такой? – с угрозой в голосе повторил он. – Кто тебя послал?
Для полного кайфа не хватало лишь яркого света в лицо и вопроса: «Кто с тобой работает?!»
– Никто меня не послал, – попытался втолковать я громилам такую простую вещь. – Я сам пришел.
– Может, он просто псих? – предположил второй охранник. – Или проигрался и пришел права качать? А?
На прямой вопрос следовало бы дать честный ответ.
– Проигрался, – подтвердил я. – Поставил на «зеро» и…
Будки у громил приобрели осмысленное выражение. Наверное, сюда хоть изредка, но забирались несчастные, которым не повезло. И тех приходилось усмирять доступными средствами.
– Пшел вон, – уже не угрожающе, а просто брезгливо сказал ближайший охранник. Второй тоже придвинулся поближе, собираясь оскорбить меня действием в случае непослушания.
– Ухожу, ухожу, – покладисто сказал я и уже повернулся к двери лицом, к громилам – спиной. Руки мои обхватили косяк, а вот ноги… Раз – и я взбрыкнул, словно необъезженный мустанг. Такой фокус рискованно показывать в больших залах, где от копыт мустанга есть куда уклониться. Но зато в узкой галерее прием сработал с четкостью, изумившей даже меня. Каждый из двух ботинок нашел свою цель. Раздались хруст, клацанье зубов, короткие вскрики – после чего из нас троих только я один смог передвигаться по галерее на своих двоих, а те двое громил только ползком. И то – через полчаса, не раньше. Я, честно говоря, надеялся управиться быстрее.
Метров через пятнадцать галерея еще больше сузилась и в конечном счете я уперся в ровную глухую стену. Тупик. Тот, кто оборудовал в этом, месте укрытие, свалял большого дурака: не доверяя маскировке, он еще забаррикадировал свое убежище громилами охраны. Не окажись на лестнице и наверху вооруженных субъектов, даже я, может быть, не сообразил, что искать вход надо именно здесь. Пустое место и голую стену сторожить никто не станет.
Я тщательно обследовал каждый сантиметр ровной тупиковой поверхности и отыскал на ощупь шов и дверные петли, почти полностью утопленные в стену. Дверь открывалась внутрь, что заметно упрощало дело. При большом желании ее можно было выбить с небольшого разбега. Однако для начала я решил интеллигентно постучаться.
В этом забытом богом уголке казино «Вишенка» интеллигентность, представьте, еще ценили. Дверь осторожно приотворилась, и из нее высунулась бритая ушастая голова. Высунулась всего сантиметров на пять, – но рукоятке моего «Макарова» и этого расстояния было довольно. Я интеллигентно тюкнул по голове, и, когда ее неуклюжий обладатель с шумом плюхнулся на пол, я получил право войти. И не надо теперь говорить, будто бы Яков Семенович Штерн предпочитает входить без стука.
– Можно к вам? – Этим вопросом я предварил свое появление. Человек, пришедший сюда с дурными намерениями, не стал бы так говорить. Он вторгся бы быстро и молча. И почти наверняка получил бы в живот очередь из пулемета «РПК-74» – убойной машины в умелых руках. Прицельная дальность-тысяча метров, боевая скорострельность – до ста пятидесяти выстрелов в минуту. Плохой человек, явившись сюда, испытал бы на своей шкуре эти замечательные тактико-технические данные. Мне же, как человеку приветливому и миролюбивому, вместо очереди в живот досталось только обещание:
– Одно движение – и стреляю.
Пулемет держал в руках ночной кошмар писателя Ляхова – иссиня-черный брюнет с большими усами.
– Брось пистолет, – скомандовал брюнет. Я без раздумий выпустил из пальцев свой «макаров».
– Ты пришел меня убить? – осведомился брюнет. Ему очень хотелось выглядеть чуть ли не Терминатором, но голос выдавал. Это был голос смертельно уставшего и вдобавок порядком испуганного человека. Хорошо еще, ему хватило выдержки не начинать стрельбу с порога.
– Я не собираюсь вас убивать, – очень медленно и очень разборчиво проговорил я. – Моя фамилия Штерн. Я не киллер, я частный детектив. Специализируюсь по книжным делам…
Вот уже третий день я вращался среди граждан, которым моя фамилия ничего не говорит. Если и брюнет на нее никак не отреагирует – значит, я ем свой детективный хлеб напрасно.
По лицу человека с РПК-74 пробежала смутная тень узнавания.
– Штерн… Штерн… – забормотал брюнет, не опуская ствола. – Штерн, который нашел «Эротический роман»?… Конечно, я знаю про вас.
– Ну что за народ! – с обидой подумал я. – Хоть тест проводи на стереотипность мышления! Великий поэт – Пушкин, часть лица – нос, лучшее дело сыщика Штерна – поиск этого дурацкого тиража. Штерн, между прочим, остановил резню на Волхонке, вычислил «доппелей» в Госдуме, спас «витязей» от перехвата, на каждом арбитраже распинается, как Демосфен… Но публика помнит прежде всего эту глупую историю с «Эротическим романом»! И книга-то была дрянь, и искал я ее тираж полтора месяца. И вообще это было у меня первым делом на книжном поприще…
– Тот самый Штерн, могу паспорт показать, – сварливо произнес я. – Рад, что вы обо мне слышали… Может, уберете пулемет, а, Игорь Алекперович? Палец у вас на курке, того и гляди – стрельнет…
– Сначала объясните, что вам надо и как вы меня нашли. – Игорь Алекперович Искандеров, один из хозяев издательства «Тетрис», опустил ствол пулемета. Однако не убрал его совсем. Так что раньше я рисковал получить несколько пуль в живот, а теперь дело бы ограничилось перебитыми ногами. Скажите спасибо, что наш усатый брюнет хоть на «вы» уже перешел. Первый хороший признак: убивать не станет. Моя репутация меня бережет. Вызывает доверие.
– Мне надо просто с вами поговорить, – все так же медленно объяснил я этому пулеметчику. – А как я вас нашел… Это отдельная песня. Будем пока для краткости считать, что я вас вычислил. Кстати, по ходу вычислений мне пришлось ветречаться с разными и не всегда приятными людьми, а также чуть не оказаться в эпицентре взрыва… В вашем, Игорь Алекперович, боксе на ярмарке ВВЦ. Стоило нам с Жилиным немного промедлить – и меня бы сейчас здесь не было. Причем Жилин-то в этом боксе ждал именно вас. Но дождался чемоданчика с миной…
Наконец-то Искандеров совсем опустил свою смертоносную игрушку. Теперь дуло смотрело в пол.
– Значит, вы думаете, что это я… – ошеломленно произнес он.
– Нет-нет, – успокоил я Искандерова. – Я не исключаю, что это вас…
Мое предположение Игоря Алекперовича совсем не обрадовало. Однако, как я понял, не слишком-то удивило.
– Аллах его знает, – потерянно проговорил он. – Сам ничего понять не могу. В щель забился, дрожу… Охрану вот усилил… Как вам ее удалось пройти?
– С трудом, Игорь Алекперович, с трудом, – сильно польстил я громилам и здоровяку на лестнице. – Крепкие парни…
Словно бы в подтверждение моих слов наружная дверь распахнулась, и к нам не то вошли, не то вползли донельзя обозленные громилы. Вооружены они были все теми же здоровенными «кольтами» сорок пятого калибра.
– Шеф! – процедил один из них сквозь оставшиеся зубы. – Отодвиньтесь, мы его держим на мушке.
Со страдальческой гримасой Искандеров отмахнулся от своих доблестных охранников.
– Сгиньте! – буркнул он. – Не видите – у нас совещание!
Охранники переглянулись и сгинули. Вместе с ними на четвереньках покинул комнату и бритоголовый тюкнутый сиделец. Мы остались одни. Я подобрал с пола свой «Макаров», сдул пыль и вернул его обратно в кобуру под мышкой. Искандеров с шумом водрузил свой пулемет на полированный стол. И сел на табуретку рядом с ним.
– Что же вы все-таки от меня хотите? – не слишком приветливо спросил он. – Раз вы тот самый Штерн, шантаж я исключаю. Вы не из тех…
– Не из тех, – подтвердил я. Честное имя избавляло меня от многих хлопот. Плюс кристально честная фамилия.
– Но я все равно пока не понял, чем обязан… – приветливости в голосе у Искандерова прибавилось ненамного.
– Игорь Алекперович, – ответил я задушевным тоном. – Вы мне ничем не обязаны. Равно как и я вам. Я работаю не на «Тетрис», а на себя. У меня появились проблемы, в суть которых я вдаваться не буду. Возможно, они пересекаются с вашими проблемами. Возможно, нет. Расскажите-ка мне обо всем. Хуже-то не будет, по крайней мере…
Я специально выбрал очень обтекаемое выражение «обо всем», потому как не вполне представлял себе, что же конкретно случилось с Искандеровым. Однако Игорь Алекперович, как я и ожидал, не стал переспрашивать и уточнять.
Все неприятности господина Искандерова начались дней пять назад. Сперва были странные телефонные звонки – домой и в «Тетрис». В трубке слышались только щелчки, треск и нечто вроде хихиканья. Игорь Алекперович устроил скандал на ГТС, вообразив, будто в его районе что-то случилось с телефонной линией – и это в то время, как он, соучредитель солидного издательства «Тетрис», ждет важного звонка от своих компаньонов из Уругвая. На городской телефонной станции Искандерова уверили, что все в порядке и в доказательство даже еще раз прозвонили обе линии в присутствии клиента: все работало, соединялось и разъединялось. Тогда-то Игорь Алекперович еще не догадывался, что первые звонки – психическая атака. Через день неизвестные перестали молчать и хихикать в трубку и стали разговорчивее. «Тетрису» было рекомендовано не раздражать серьезных людей…
– Каких именно людей? – прервал я Искандерова.
– Э-э, – горестно махнул рукой Игорь Алекперович. – Думаете, я не спросил? Спросил. «Серьезных» – и все тут.
Не будучи человеком слабонервным, Искандеров на всякий случай обратился к местному гауляйтеру господину Цыпе. Знает ли господин Штерн этого Цыпу? О, да, господин Штерн прекрасно знает Вячеслава Николаевича Цыпляева, увальня с куриными – под стать фамилии – мозгами. Более всего на свете Цыпа не любит нештатных ситуаций, не предусмотренных его скудным опытом. Свой участок Цыпа получил в наследство от двоюродного брата – вместе с добрым советом не суетиться, и тогда все будет прекрасно. Видимо, поэтому в разговоре с Искандеровым гауляйтер, зевая, посоветовал спать спокойно, на глупые угрозы не обращать внимания, поскольку он, Цыпа, к «Тетрису» никаких претензий не имеет. «А если они от слов перейдут к делу?» – поинтересовался не слишком-то успокоенный Искандеров. «Тогда и приходите, окажем помощь, – пообещал увалень Цыпа. – Если чужие – мальчиков пошлем. Если свои – дожмем на арбитраже…» На следующее утро после визита к гауляйтеру Цыпе на голову Игоря Алекперовича свалился кирпич. Ну, не совсем на голову – иначе некому было бы сейчас рассказывать, – но очень близко. Произошло это на выходе из собственного подъезда. Бритоголовый телохранитель обследовал крышу и никаких случайных кирпичей там не обнаружил. Игорь Алекперович специально упаковал кирпич для доказательства преступных намерений неизвестных шантажистов, однако продемонстрировать его Цыпе не успел. Через час на Зубовском бульваре «Мерседес» Искандерова попал в аварию, и только благодаря ловкости шофера все остались живы и даже «мерс» не слишком пострадал…
– На вас там микроавтобус наехал, «Диетическое яйцо»? – припомнил я сообщение по радио «Эхо столицы».
– А-а, какое там «Яйцо»! – раздраженно проговорил Искандеров. – Те пострадали просто за компанию с нами. Какие-то сволочи на «Скорой» вывернули… Нас подрезали – и рванули себе на красный как ни в чем не бывало. И я так понимаю: нарочно нас подрезали, специально аварии хотели. Врачи-убийцы, я бы так сказал…
Мне стало неуютно: призрак «Скорой», отправленной мной на дно подвала, успел и здесь наследить. Я почти не сомневался, что на Зубовском и потом на Казакова проявила себя одна и та же машина, вечная ей память. Не знаю уж, насколько врачами были те, кто играл со мной в кошки-мышки, но что убийцами – наверняка.
– Пожалуйста, дальше, Игорь Алекперович, – попросил я, видя, что Искандеров выжидательно смотрит на меня: не скажу ли я чего. Должно быть, при упоминании о «Скорой» на лице моем нечто все-таки отразилось. Обычно мне в таких случаях удается хранить невозмутимость, но тут, вероятно, расслабился. Вам «кол» по лицедейству, Яков Семенович.
Так и не дождавшись разъяснений, соучредитель «Тетриса» продолжил свой печальный рассказ. Собственно, продолжение было кратким. После аварии Игорь Алекперович предпочел скрыться и немного выждать, но потом сгорел его издательский офис – и у Искандерова хватило ума законопатиться как можно глубже, отменить все встречи и перейти на нелегальное положение. А когда он узнал о том, что случилось в павильоне ВВЦ, – перебрался окончательно в «Вишенку» и усилил охрану… А потом пришел вот господин Штерн в смокинге…
– И сколько продлится нелегальное положение? – осведомился Штерн-в-смокинге.
Игорь Алекперович окончательно утратил всякое сходство с Терминатором, неловко пожал плечами и сообщил, что до конца месяца, как минимум. Укрытие надежное, охрана какая-никакая имеется, да и в «Вишенку» попадет не каждый. А там вернутся из Уругвая Терехов с Трифоновым, и совместно втроем они что-нибудь придумают. У Терехова остались хорошие связи в органах, а у Трифонова лучше получатся объяснения с Цыпой. Должен же гауляйтер, наконец, понять, что неизвестные давно от угроз перешли к делу…
– Хороший у вас план, – выслушав Искандерова, прокомментировал я. – Очень перспективный. Значит, вы так и не узнали, кто вам угрожает и чего хочет. Вы просто заперлись тут в «Вишенке» с пулеметом и ждете у моря погоды… Здесь вы как в ловушке, это же ясно!
Игорь Алекперович, насупясь, заметил, что для него «Вишенка» – что дом родной, он здесь знает все ходы и выходы и при необходимости может уйти подвалами. И пулемет с собой не брать.
– Ну, допустим, – не стал спорить я. Подвалами – значит, подвалами. – Тогда я перехожу к наводящим вопросам. Готовы на них отвечать?
– В пределах разумного, – объявил осторожный Искандеров. – Точные цифры всех наших доходов и расходов…
– Игорь Алекперович, – устало возразил я. – Я – не налоговая полиция. Держите свои цифры при себе, сколько хотите. Мне нужна другая информация… Скажите только, у «Тетриса» большие долги?
– Мелочь! – без малейших колебаний отозвался Искандеров. – Балахне треть кредита еще не выплатили за бумагу. Можайску – в пределах штуки баксов… И еще какие-то пустяки.
– Вроде гонораров своим авторам, – подсказал я.
Игорь Алекперович усмехнулся:
– А-а, вот у вас, значит, какая версия! Мы кому-то из авторов не заплатили, и кто-то, оскорбившись, хочет мне отомстить… Это – чепуха, господин Штерн!
– То есть вы платите авторам вовремя, – уточнил я. – Я правильно вас понял, Игорь Алекперович?
– Конечно, нет, – спокойно возразил Искандеров. – у нас издательство, а не собес. Если можем не платить – не платим. Предположим, рукопись пришла по почте, из Кошкодавска Кривоглазовой губернии. Мы ее приняли, опубликовали. Но если автора мы не знаем и он ничей не сват и не кум – будем тянуть с оплатой до последнего. Скажем, что адрес потерялся, следов нет…
– Неужто рукописи присылают? – удивился я.
Мне-то казалось, что такая практика давно отмерла. Нынешний автор – вроде Жилина, все учитывает: ты – мне, я – тебе. Почте не доверяет, предпочитает оказию, курьеров и т.п.
– Присылают, – заверил меня Искандеров. – У «Тетриса» самотек большой. Рассказы шлю стихи, переводы… Кое-что неплохого качества. Если вы мне не верите…
– Что вы, верю, Игорь Алекперович, – нетерпеливо сказал я. – Итак, я слушаю внимательно. Мы остановились на моей версии, вами изложенной. Кто-то, оскорбившись, хочет отомстить…
– Повторяю, это – полная белиберда, – убежденно произнес Искандеров. – У нас слишком низкие гонорары, чтобы из-за них на нас накатывать. У киллеров, я читал, солидные расценки. Чтобы оплатить услуги убийцы, вам пришлось бы издать у нас, как минимум, пятитомное собрание сочинений и деньги получить одномоментно. И то, наверное, за такую сумму вы сможете нанять далеко не всякого киллера. Кроме того…
– Так-так, – поощрил я Искандерова. – Продолжайте, Игорь Алекперович.
– Кроме того, – вновь усмехнулся Искандеров. – Московским авторам мы предпочитаем всем платить. Аванс плюс роялти. Чтобы не делали «Тетрису» в столице антирекламу.
– Боюсь, без рекламации все-таки не обойдется, – сказал я. – Есть вот такой поэт, Новицкий…
– Перед Владленом я виноват, – легко согласился Искандеров. – Никуда не денешься. Вы с ним разговаривали? Он на меня обиделся, да? Я как раз собрался расплатиться с ним, когда началась вся эта катавасия… Слушайте, Штерн, деньги у меня пока есть. Я-то сижу в норе, но, может, вы передадите?
– Поздновато, – я покачал головой. – Новицкий сейчас в реанимации, и неизвестно, выкарабкается ли. Его опять ограбили.
Я не стал делиться с Искандеровым своими подозрениями по поводу этого странноватого происшествия, чтобы лишний раз не напугать издателя новыми подозрениями. Чем меньше люди знают, тем спокойнее живут на свете. Одного меня тянет знать побольше всяких неприятных вещей. Словно Джордано Бруно какого.
– Жалко старика, – слегка погрустнел Игорь Алекперович. – Это все Алла виновата, насоветовала! Надо было не ворота ставить, а колючку пустить по всему периметру. И напряжение врубить вольт на триста восемьдесят. А я ему говорил… – Чувствовалось, милого Гарика Искандерова куда больше взволновало не столько самочувствие ограбленного поэта, сколько собственные давешние советы, которым поэт не внял.
Для приличия я выдержал паузу-подождал, не будет ли угодно Игорю Алекперовичу еще поговорить о бедном поэте. Однако соучредителю «Тетриса» не было угодно. Издатели, как и частные детективы, – люди вполне бессердечные.
Чтобы покончить с версией об авторе-мстителе, я осведомился, не виноват ли Искандеров заодно и перед неким Ляховым. Игорь Алекперович весьма энергично объявил мне, что у некоего Ляхова к издательству не должно быть никаких претензий. Аванс тот получил, но роялти ему не скоро светит. Не раскупается книжечка. Сам Искандеров вообще жалеет, что «Вопли и овцы» были изданы. Понадеялись на отблеск былой популярности создателя «Тяжелого пара», да промахнулись. Про махинации в районной избирательной комиссии сегодня может с интересом читать лишь ненормальный. Остальные-то знают: мухлюют наверху.
– Мухлюют? – переспросил я.
– Точно так, – откликнулся издатель Искандеров и для верности пристукнул пальцами по полизанному магазину лежащего на столе РПК. – В нашем государстве – да чтобы не мухлевали? глядите на эти думские рожи! Какой нормальный человек по своей воле стал бы их выбирать?…
Я вспомнил мрачное предсказаньице комментатора с «Эха столицы» – что мы еще добровольно изберем в президенты клетчатого типа, – однако не стал вести политических дискуссий. У нас тут частный детектив, а не политический триллер.
– Раз уж речь зашла о государстве, – сказал я. – У «Тетриса», случаем, не было с ним каких-нибудь разногласий?
– В каком это смысле? – настороженно поинтересовался Игорь Алекперович. – Предварительная цензура у нас отменена, и год у нас пока еще не тридцать седьмой…
Я оценил иронию своего собеседника.
– Нет, я не об этом, – уточнил я. – Не было ли к вам каких-либо приватных претензий со стороны госбезопасности, Службы ПБ, УО или РУ? Мало ли какие бывают оказии…
Я нарочно поместил ведомство генерал-полковника Сухарева в середину списка и теперь ждал реакции.
– Спаси аллах! – замахал руками Игорь Алекперович. – Нигде и никогда! Мы против властей не бунтуем, как сказал классик.
Не похоже было, что соучредитель «Тетриса» решил мне соврать. Отмахивался и отнекивался он прямо-таки истово. И на лице его читалась полная непричастность к делам тайных и явных спецслужб.
– Пусть так, – согласился я. – Закроем эту тему. Откроем другую. У государства, что ни говори, есть и приятные для издательств стороны…
Искандеров понял меня мгновенно.
– Да-а, госзаказ… – мечтательно протянул он. – Такие деньги можно прокрутить, федеральная программа, учебники, всякая агитлитература. Нам, господин Штерн, от пирога ни разу не доставалось, все другие расхватывали…
– Значит, ни разу? – осведомился я. Игорь Алекперович с нескрываемым интересом уставился на меня.
– У вас что, другие сведения? – жадно спросил он. – Нам хотят что-то дать?
«Несколько дней назад, – подумал я, – у меня была твердая уверенность, что так оно и есть. Аккурат после разговора с генерал-полковником и до беседы с господином Гринюком». Теперь-то я догадывался, что вся история с изданием президентских мемуаров в «Тетрисе» – блеф. Я не понимал причины блефа, однако это, как говорится, совсем другая история.
– Увы, – огорчил я Искандерова. – Вопрос у меня, так сказать, абстрактный. Сослагательное наклонение.
– Ответ же мой будет конкретный, – сказал Игорь Алекперович. – Нет, ни разу. Мы и близко не стояли. Потому мы крутим рулетку тут, а не там – госкредиты на всем готовеньком.
Господин Искандеров очень вовремя напомнил мне, в каком заведении протекает наш непринужденный разговор. Отнюдь не в издательстве.
– Игорь Алекперовяч, – осторожно проговорил я. – Как я уже сказал, точные цифры вашего баланса меня ни капельки не интересуют. Но вы сами сейчас кто: соучредитель издательства или по-прежнему хозяин казино «Вишенка»?
– Это имеет отношение к теме нашей беседы? – глянул исподлобья Искандеров. Мне даже почудилось, будто пальцы его вновь потянулись к пулемету. Точнее, к спусковому крючку.
– Имеет, и самое прямое, – подтвердил я.
Искандеров стал нервно полировать пальцами приклад своего ручняка.
– Официально я вышел из совета директоров «Вишенки», – наконец, произнес Игорь Алекперович, не глядя на меня. – Есть соответствующие документы, все по закону. Была даже публикация в «Московском листке»…
Я вопросительно посмотрел в глаза Искандерова, надеясь на продолжение фразы. «А неофициально?» – спросил я мысленно.
Оказалось, Игорь Алекперович наделен задатками телепатических способностей.
– Неофициально я и здесь, и там, – глухо признался Искандеров. – Налоги «Вишенка» платит аккуратно, но вот «черная» наличность… Сами знаете, она образуется как бы непроизвольно, оприходовать ее нельзя. Можно только пропить… Или, как говорится, отмыть. Мы не пропиваем.
Я и раньше предполагал нечто в таком духе.
– Ясно, – кивнул я. – «Тетрис» при «Вишенке» как дочерняя структура. Неофициально, конечно. Ну, так это обычная…
– Господин Штерн, – с непонятной досадой в голосе перебил меня Искандеров. – Я работаю в книжном бизнесе всего ничего, однако о вас успел услышать кое-что хорошее. Только поэтому сейчас мы с вами общаемся. А совсем не потому, что вы явились сюда с пистолетом и отлупили мою охрану…
Я вновь кивнул, пока не понимая, куда он клонит.
– …Но вы все-таки – детектив, – продолжил Искандеров. – Простите, я не хочу вас обидеть и в моем незавидном положении делать это тем более глупо… Вы рассуждаете линейно, как детектив. Все гораздо сложнее, есть система обратных связей… Вам не попадалась наша «Большая энциклопедия азартных игр»?
Игорь Алекперович снова предупредил мой нарождающийся вопрос. Отлично, пусть инициатива исходит от него.
– Попадалась, – кратко ответил я.
– А вы не помните, сколько вы за нее заплатили? Не правда ли, дешево?
Я напрягся, пытаясь вспомнить, сколько же я за нее платил. А ведь действительно – недорого, иначе я бы не уложился в полтинник. Да уж, наблюдательность моя оказалась не на высоте. Хотя я был тогда очень занят спором с пигалицей-продавщицей. От женщин – одни беды.
– Дешево, – вынужден был подтвердить я. – Однако при чем тут…
– Не торопитесь, – остановил меня Искандеров, поднимая палец. Роскошные черные усы его важно топорщились. В это мгновение он был похож на проповедующего жука. – Лучше признайте, что обычный покупатель едва ли упустит случай задешево приобрести книгу, которая называется «Большая энциклопедия…». Даже если это энциклопедия кролиководства.
– Вы правы, – не слишком уверенно проговорил я. Кажется, впервые за все время нашего разговора Игорь Алекперович забыл про опасности и неведомые угрозы и говорил, словно пел.
– Тысячу раз прав! – заявил Искандеров. – Вот вам пример обратной связи. «Вишенка» вкладывает деньги в книгу, книга приносит «Вишенке» новых клиентов.
Я невольно улыбнулся столь наивной вере в действенность печатного слова. Только неофит в книжном деле, вроде Игоря Алекперовича, мог рассчитывать на такой быстрый эффект.
– Не вижу тут ничего смешного, – тут же произнес Искандеров. – Вы читали в книге раздел «Рулетка»?
– Как вам сказать… – замялся я. Эту почетную обязанность я, как известно, переложил на исполнительного Славу Родина. А сам проглядел лишь по верхам.
– И все-таки? – не отставал Искандеров. Вид у него был по-прежнему важный и немного таинственный.
– Так, перелистал, – сказал я полуправду. – Например, мне доподлинно известно, что это компиляция. – Э-э, – протянул Игорь Алекперович. – Вы, значит, невнимательны. Не скрою, я и впрямь кое-что позаимствовал у некоторых авторов…
– Минутку! – прервал я его, чтобы зафиксировать чистосердечное признание. – К. Вишняков – это вы, верно? Я правильно вас понял?
Игорь Алекперович и не намеревался отпираться.
– Правильно, – небрежно согласился он. – В определенной степени. Однако вы меня не дослушали, господин Штерн. Компиляция здесь лишь частичная, там двадцать страниц моих собственных вставок… Так вот. Будущего игрока трудно заманить в зал простым обещанием выигрышей. Его можно заманить знаете чем? Системой! Кто не мечтает управлять фортуной? Во всем мире известно более сотни систем, каждая из которых обещает верный выигрыш. Есть «Мартингейл», есть «Биарриц», есть система «Черная магия», «Виши», «Перевернутый Король». Есть потрясающая «Система Лапласа», тридцать две логически неуязвимые позиции. Знаменитый Джероламо Кардано полжизни потратил, чтобы проверить одну из таких систем… Подумайте, Штерн! Если люди верят жуликам, экстрасенсам, политикам и создателям финансовых «пирамид», почему бы им не поверить умным людям – математикам с богатым опытом? Число азартных людей ограничено, и наша массовая клиентура в один несчастливый день перестанет приносить «Вишенке» прибыль. Почему бы уже сейчас не поискать волонтеров, верящих не в судьбу, а в точные числа? Таких ведь большинство. Обратите внимание, господин Штерн: в судьбу, в приметы, в дурной глаз, привидения и прочую чертовщину верит по-прежнему не так уж много людей. Подавляющее большинство верит в то, что можно описать хоть видимостью науки: в биолокацию, психополя, зомби, хилеров и тому подобное…
Перед моим мысленным взором в ту же секунду предстал сумасшедший Ляхов. Что ж, Искандеров недалек от истины. Даже помешательства сегодня специфичны.
– …Возьмем для примера самое простое, – с увлечением говорил между тем Игорь Алекперович. – Система «Кьюбан». Чистая теория вероятности. В третьей колонке на восемь красных номеров приходится три черных. Стало быть, в каждой партии делаем сразу две ставки: на черное и на всю третью колонку. Выигрыш гарантирован, не так ли?
Я замороченно кивнул.
– Не так! – с торжеством произнес Игорь Алекперович. – Вы забыли про «зеро». «Зеро» непредсказуемо. В тот момент, когда вам кажется, что система работает безупречно, появляется ноль – и съедает ваш выигрыш. Но вы уже на крючке, вы ставите снова и снова. Возьмем более сложную систему – «Канселейшн»…
Я мягко прервал усатого брюнета Искандерова.
– Игорь Алекперович, – сказал я. – Так, может, дело не в «Тетрисе», а в «Вишенке»? Если только представить, что ваши конкуренты из других казино…
Искандеров энергично покачал головой:
– Отпадает. За каждым заведением жестко закреплены территории по столице. Казино в Москве так мало, что в этой сфере не нужны ни гауляйтеры, ни арбитраж. Разборок нет, все слишком на виду. Я точно знаю, что делается в «Голден паласе», в «Метрополе», в «Ройяле» или в «Карусели», а там тоже отлично знают, что творится в «Вишенке». Здесь могут вас перекупить, но кирпич на голову? но пожар в офисе?… Стиль не тот, я это знаю. Я это чувствую.
«Хорошо живут, – не без зависти подумал я. – Цивилизованный бизнес, не то что наш. А пулемет в кабинете так, на крайний случай. Ворон пугать».
– Игорь Алекперович, – я посмотрел с грустью ка часы. Пора было иностранцу Стерну возвращаться из бара. И возвращаться ни с чем. – Я больше не стану вас беспокоить, я уйду. Но подумайте хорошенько, кто же и почему может играть против вас? Так уж вышло, что сам я попал в круг ваших неприятностей, как будто заразился от вас. Вы должны понять и простить мое любопытство. Все, что происходит, тоже имеет какую-то закономерность. Но какую?
Искандеров невесело усмехнулся:
– Я-то надеялся, вы мне теперь сами что-нибудь расскажете. Или хоть присоветуете, как частный детектив.
Я поправил смокинг, протер свой монокль и снова надел.
– Совет у меня только один, – проговорил я. – Если у вас есть другое убежище, уходите из «Вишенки». Для того чтобы вас здесь найти, не надо быть великим частным детективом. Стоит лишь внимательно рассмотреть вашу «Большую энциклопедию». Снимок главной рулетки в зале сделан именно отсюда, из бывшей будки киномеханика. Правильно?
Искандеров озадаченно почесал в затылке.
– Об этом я как-то не подумал, – признался он. – Хотя, когда мы готовили книгу, никто и не собирался прятаться…
Обратный путь в игорный зал я проделал беспрепятственно. На физиономиях бритого телохранителя и двух битых громил, правда, написано было горячее желание разобраться со мной по-свойски. Однако великодушный Игорь Алекперович как раз-таки это строго-настрого запретил им делать – в знак уважения к моим профессиональным заслугам. Детину в костюме-тройке защитного цвета я застал именно в том месте, где и ожидал: рядом с дверью в «WC». Первая жертва моего любопытства все еще пребывала в состоянии некоторого шока после падения, хотя уже слабо шевелилась. Чтобы чуть загладить свою вину перед охранником (все-таки он называл меня на «вы»!), я нашарил в кармане десятку и сунул ему в руку. Все еще в беспамятстве детина захрустел десятибаксовои купюрой и, похоже, звук этот начал возвращать его к жизни. Мне же оставалось напоследок еще совсем немного побыть в шкуре американца, дабы не смущать персонал неожиданным превращением. А затем – распрощаться с гостеприимным ангелом и покинуть «Вишенку» с целым ворохом новых вопросов и без единого ответа. Моя встреча с господином Искандеровым обогатила меня всего на рубль: Игорь Алекперович все-таки всучил мне мой традиционный символический задаток в обмен на обещание, если что, представлять интересы «Тетриса». Я не стал отказываться, поскольку все равно занимался этим делом. Только теперь к спортивному интересу мог прибавиться гонорар – если я узнаю, кто же, черт возьми, и, трижды черт возьми, с какой целью устроил «Тетрису» и Якову Семеновичу заодно это развлечение…
Когда я, слегка пошатываясь, вернулся к главной рулетке как бы из бара, безжалостный шарик доедал мои последние фишки. Краснолицый ангел, очевидно, вошел во вкус и переживал потерю остатков моего выигрыша как собственную беду. Что называется, увлекся.
– Профукали денежки, – с осуждением в голосе произнес он, возвращая мой неприкосновенный запас в пять сотен. – Семнадцать так больше ни разу и не выпало.
– Что есть «профукали»? – машинально осведомился я.
– От слова «фак», – в сердцах ответил вишневый, но, вспомнив вдруг, кто он и кто я, кротко добавил: – Сорри, мистер.
«Ничего удивительного», – подумал я, покидая «Вишенку» под дружные прощальные возгласы швейцарской гвардии у дверей. Только Шону Коннери, великому Джеймсу Бонду, посчастливилось однажды выиграть тридцать тысяч баксов, трижды оставив на «17». Яков Семенович Штерн – всего лишь жалкий эпигон. Он, конечно, узнал за сегодняшний вечер много интересного про издательство «Тетрис» и примкнувшую к нему «Вишенку». Однако Яков Семенович по-прежнему не понимает, какое отношение все это имеет к истории, в которую он самозабвенно впутался. Последняя надежда, книга фальшивого Вишнякова – и та оказалась пустым номером, как и прочие книги-версии с моего стола. Что ты будешь делать, и тут – «зеро»! Теперь, правда, можно заподозрить, что у господина генерал-полковника Сухарева вырос огромный зуб не на «Тетрис», но именно на «Вишенку». Допустим, Его Превосходительство проиграл в здешнюю рулетку половину государственной казны и решил замести следы… Нет, этот вариант исключается. Наша жизнь фантастична, но не до такой степени. К тому же проигрыш клиентом любой мало-мальски крупной суммы сразу становился известен хозяевам казино, и Игорь Алекперович отнюдь не идиот, чтобы из-за денег ссориться с Службой ПБ и посягать на государственную казну. Игорь Алекперович против властей не бунтует. Да и не стал бы я на месте генерал-полковника в ближайший месяц-полтора вообще светиться в злачных местах: выборы на носу, любая оплошность в команде Президента добавит очков его соперникам – в том числе и клетчатому претенденту. Ему в особенности. «Неужели мы все-таки изберем клетчатого? – с внезапным унынием подумал я. – Ох, не хотелось бы. Может, пронесет? Смилуйся, государыня рыбка, спаси и сохрани».
Ничего не сказала рыбка старику Якову, только хвостиком вильнула и ушла в глубину. От нас, дураков, подальше…
Выйдя из казино, я вновь убедился в легкомысленности наших синоптиков: вопреки их прогнозам, дождь прошел, ветер утих, луну не загораживали никакие тучи. Шофер Константин, присовокупив к свету луны тусклую лампочку в салоне посольского «Форда», даже умудрялся что-то читать.
– Я бы поберег глаза, – наставительно проговорил я, садясь в машину. – Я, конечно, сам люблю почитать, но…
Шофер Константин отложил книжку, которая оказалась толстым пособием «Как быстрее разбогатеть».
– Ничего, – хихикнул он, заводя мотор. – Мы привычные. И книжка больно интересная. Столько способов стать миллионером, что глаза разбегаются… Там, в казино, одни миллионеры, да, Яков Семенович?
– Каждый второй, – ответил я. – Они там напополам с миллиардерами. И у каждого в руках точно такое же пособие по разбогатению…
Шофер Константин вновь радостно захихикал. Это не помешало ему одновременно ловко вырулить со стоянки возле «Вишенки» и направить бег нашего – вернее, американского – экипажа в направлении моего дома. Догадавшись вскоре, что я больше не расположен к юмору и разговорам, Костя проявил невероятную силу воли и тактично промолчал всю обратную дорогу. Лишь неподалеку уже от моего дома он осторожно предложил мне сделать небольшой маневр и подогнать авто прямо к подъезду.
– Спасибо, Константин, – отказался я. – Тут темновато и тесновато для машины, еще поцарапаете. Я уж сам дойду, здесь два шага… Счастливо доехать.
«Форд» старушки-американки на прощание бибикнул и скрылся, а я отправился пешком, надеясь, что на последней стометровке ничего со мной не случится. Однако я, должно быть, своим вторым «зеро» исчерпал на сегодня все запасы везения. Когда от заветного подъезда меня отделяло всего каких-то метров пятьдесят, дорогу мне заступила чрезвычайно несимпатичная троица. Два бугая, похожих на ресторанных вышибал, и худосочный шибздик между ними. Не думаю, что эту троицу послал сюда на вертолете Игорь Алекперович, вдруг затосковав о потерянном рубле. Скорее всего парни – из другой оперы. Внешне они напоминали урядных наезжал, но я как частный детектив с большим опытом знал: в эту пору обычных наезжал здесь не бывает. Пустынно, клиентов нет. Выходит дожидались меня.
«Делать нечего, – досадливо подумал я. – Путь к дому придется прокладывать с боями. Возможно, неся потери в живой силе и боевой технике. Техники, правда, у меня с собой было маловато – один „Макаров“. И тем я пока не желал размахивать. Вдруг как-нибудь само рассосется».
Три сомнительных богатыря молча стали брать меня в полукольцо.
– Значит так, ребята, – бодро скомандовал я, чтобы слегка раззадорить молчаливых крокодилов. – Скидывайтесь по червонцу – и свободны. Я сегодня не в настроении убивать, вам повезло. Разойдемся мирно.
Как всегда, мое легкое хамство принесло свои плоды. Два бугая накинулись справа и слева, намереваясь захватить меня в плен по частям и начать с конечностей. Третий же, тощий, замахнулся на меня каким-то холодным оружием. Одинокий фонарь над подъездом в полусотне метров отсюда давал не так много света, тип оружия навскидку определить я не смог. По-моему, у нападавшего было что-то необычное для здешних мест – очень тонкий стилет или вязальная спица. Нечто тонкое и острое. Конечно, запоздало догадался я, ведь с помощью предмета тупого и толстого, вроде батона колбасы, в человеке никак нельзя наделать дырок. Ребята разбираются в оружии.
Похоже, я недооценил квалификацию бугаев справа и слева. Оба они обладали сноровкой не вышибал, а едва ли не санитаров из психушки: в руки мои вцепились на совесть. Однако парни определенно не читали в детстве Архимеда, а ведь умный древний грек еще давным-давно грозился перевернуть весь мир, как только ему дадут точку опоры. Моя задача была значительно скромнее, весь мир я не собирался трогать. Добровольно подарив нападавшим правую и левую руки, я получил сразу две точки опоры. Отныне мне уже ничего не мешало проверить на прочность типа с очень холодным оружием. Что я и сделал, изо всех сил наподдав свободными ногами шибздика по корпусу. Очень хорошо, что в профессиональном боксе удары ногами запрещены, иначе все нокауты кончались точно так же, как этот. Центральный нападавший выронил свой стилет и, словно кегля, отлетел в темноту, далеко за пределы воображаемого ринга. Звук падения об асфальт и сдавленный крик не развеселили оставшуюся парочку, а, сдается мне, слегка деморализовали. Наверное, оба фланговых бугая привыкли иметь дело с нервными клиентами, которые, попав в захват, начинают беспорядочно сучить ручками-ножками. Как только в моих действиях обнаружился порядок, парочка заметно пала духом. Я резко дернул левым локтем, угодил им в чужую шею, после чего парень слева пал заодно и телом. В строю остался хлопец номер три, которого я вознамерился взять в качестве «языка» и допросить в ближайшем подъезде. Но и на старуху бывает проруха. Бугай справа, оставшись в одиночестве, не стал дожидаться пленения, а, сильно толкнув меня, бросился наутек. Хорошо еще, что парень не стал оборачиваться. А то бы он увидел, как Яков Семенович Штерн с преглупой физиономией валится на землю. И ладно бы только валится! Неприятный треск материи заставил меня похолодеть. Так и есть! Замечательный смокинг, краса и гордость моего гардероба, лопнул сразу в двух местах, я это почувствовал на ощупь. И пока я лихорадочно проверял, насколько глубоки мои потери, где-то за деревьями взревел мотор – и неопознанное транспортное средство скрылось, унося незадачливых седоков. Для порядка я осмотрел место происшествия, надеясь найти хоть шибздика, получившего нокаут. Но раненых и убитых на поле боя мне обнаружить не удалось. Должно быть, я слишком долго переживал удар по смокингу и дал врагам шанс достойно отступить. Впрочем, кое-какие трофеи на поле боя мне посчастливилось собрать, несмотря на недостаток освещения. А именно – оружие нападения плюс какое-то круглое стеклышко и мягкий сверток. Я донес свою добычу до фонаря над подъездом и там рассмотрел внимательно.
Сразить меня пытались – кто бы мог подумать? – вовсе не стилетом и даже не спицей, а тонким шприцем, заполненным какой-то серебристой дрянью. Стеклышко при ближайшем рассмотрении оказалось треснутым моноклем, к тому же моим собственным. Наверное, я сам на него и наступил, когда обронил его в драке. Черт, еще одна потеря, обидно-то как!
Сверток оказался белым халатом, довольно чистым и без особых примет. В таких халатах у нас ходят парикмахеры, продавцы, лаборанты… Ну, и врачи-убийцы, конечно. Как сказал бы Игорь Алекперович. И если учесть, что парикмахеры и продавцы едва ли используют шприцы в качестве холодного оружия, то цепочка вырисовывалась более чем…
Эту захватывающую мысль я начал обдумывать еще на лестнице в родном подъезде, поднимаясь на свой этаж. К тому моменту, когда я добрался до квартиры, отомкнул все замки и вступил в мое индивидуальное убежище, что-то любопытное уже забрезжило в мозгах. К сожалению, плодотворное течение мыслей Я.С. Штерна было грубо прервано. Проклятый телефон на кухне внезапно забился в истерике.
Я подскочил к скандалисту, поднял трубку, ожидая, как всегда, услышать бдительный голос Славы Родина. Из всех моих знакомых только он ухитрялся звонить так невпопад и бесцеремонно нарушать ход моей мыслительной деятельности. Профессиональной, между прочим, деятельности. Дедуктивной и индуктивной.
– Славка, имей совесть! – крикнул я в трубку. – Сколько раз я тебя просил…
– Почему Славка? – удивился в трубке совсем не родинский голос. – Нет, синьор Яков, я вам не Славка. Я имею удовольствие предупредить вас, что моя акция состоится завтра. В двенадцать дня на Красной площади, у Лобного места.
– Какая еще акция? – измученно прошептал я, сразу узнавая говорившего. Мои замечательные догадки моментально выветрились из головы, и я замер у телефона в предвкушении новых неприятностей. Беды у меня никогда не ходят в одиночку, а наваливаются все разом, словно уличное шакалье из-за угла.
– Какая акция? – радостно переспросил знакомый голос. И сам ответил: – Ужасно эффектная! Ужасно!
Обнадежив меня таким образом, сиятельное отродье граф Паоло Токарев бросил трубку.
К девяти утра я натер мозоль на указательном пальце, безуспешно пытаясь дозвониться до кого-нибудь из бывших коллег с Петровки, 38. В прежние времена майор Окунь появлялся в своем рабочем кабинете не позднее 7.00, однако теперь его номер отзывался ленивыми гудками. То ли в МУРе телефонные номера поменялись, то ли майор уже с ранней поры гонялся за бандитами, но, вернее всего, Окунь переживал последствия чьих-то именин и физически не мог явиться на службу. Или просто пребывал в легком штопоре. В мое время такие прорывы случались у майора не чаще одного раза в месяц, однако нынче времена на дворе куда более веселые, и Окунь вполне мог бы изменить график своих нагрузочно-разгрузочных дней. Естественная, между прочим, реакция на стрессы. Если человек абсолютно трезво взирает на окружающий мир – то он-то сегодня и есть первейший кандидат к Кащенко.
Моя версия выглядела достаточно убедительно, и тем не менее я от нее в конце концов отказался: вместе с окуневским дружно молчали номера Вальки Канистерова и еще нескольких моих знакомых соратников по МУРу. Массовый одновременный запой – это было бы слишком для Петровки, несмотря на все стрессы и вчерашнюю плохую погоду. В прежние годы у нас существовало четкое правило очередности, согласно которому совсем оголить фронт работы было бы решительно невозможно. Даже если половина личного состава по разным причинам стояла на ушах, всегда находился один, твердо стоящий на ногах и поддерживающий высокую муровскую марку. Сегодня я при всем желании не мог найти даже этого одного.
Отчаявшись, я набрал свой бывший номер. Просто так, на всякий случай. Когда я покидал стены здания на Петровке, обиженный тогда Окунь заверил меня, что он сделает бывший кабинет Я.С. Штерна мемориальным: туда будут складывать пыльные папки, полусписанные вещдоки, старую амуницию и прочий милицейский хлам. В назидание всем прочим дезертирам.
– Капитан Лебедякин, – неожиданно откликнулся номер. Я читал, будто один известный средневековый химик закупоривал в реторту немножко подмоченной глины и ожидал, что там самозародится органическая жизнь. В принципе я не исключал возможности зарождения новой муровской жизни из старых папочек с нераскрытыми делами. Вполне возможно, фамилия гомункулуса окажется именно Лебедякин – все-таки лучше, чем Франкенштейн.
– Капитан, а капитан, – проговорил я панибратским тоном. – Что-то я до вашего майора Окуня дозвониться не могу. Он что, взял однодневный отпуск?
Упрямый гомункулус из моего бывшего кабинета не принял легкомысленного тона.
– Майор отсутствует по уважительной причине, – важно сказал капитан. – Он в служебной краткосрочной командировке. А кто его спрашивает?
Вместо ответа я положил трубку на рычаг. Майор, разумеется, находился не в запое, а в отъезде. Для людей с понятием типа меня слово «краткосрочный» сразу все объясняло: Окуня, Вальку и еще двух-трех ребят бросили куда-то в провинцию, на помощь местным мегрэ. Где у нас на окраине, интересно, вспух очередной волдырь? Понято где. В горах. Как раз в те дни, когда помощь бывших коллег нужна мне до зарезу, их командируют в Самую Свободную Республику – разбираться, кто же это чуть не угрохал драгоценного Камиля Убатиева. Очень вовремя. И, главное, очень перспективно. В тех краях стреляет каждый камень, попробуй-ка, собери улики… И попробуй-ка заодно объясни трезвому капитану Лебедякину, что мстительный граф в Москве может быть поопаснее любого стихийного бедствия в горах.
Я тяжело вздохнул. Неприятности шли косяком, словно селедка в дни нереста. Я сверился по справочнику и набрал номер милицейского участка, в поле внимания которого находится Красная площадь с прилегающими к ней зданиями культурно-исторического значения, включая маленький домик с мумией внутри.
– Райотдел, – сообщил мне томный голос на другом конце провода. – Старший сержант Пастушенко.
– С вами говорят из Государственной Думы, – медленно, с достоинством сказал я. – Депутат Маслов, заместитель председателя Комитета по безопасности. Дело чрезвычайной важности.
– Я уже записываю, господин Маслов, – живо кликнулся старший сержант, демонстрируя положительность и усердие. Младший милицейский состав – как, впрочем, и старший – парламентариев не боялся, однако сегодня все предпочитали открыто не грубить народным избранникам без серьезных оснований. Депутаты слыли публикой довольно-таки скандальной: мент, превысивший в беседе с депутатом квоту ежедневного хамства, рисковал остаться без сладкого.
– Товарищ Маслов, – процедил я, чтобы у мента Пастушенко не оставалось сомнений, что он общается именно с членом парламента.
– Виноват, товарищ Маслов, – поправился старший сержант. – Слушаю вас.
Теперь требовалось очень аккуратно выбирать выражения, не преуменьшая, но и не преувеличивая степень возможной угрозы, исходящей от графа. Если я скажу, что злоумышленник намеревается взорвать Кремль, старший сержант немедленно переадресует меня к Службе ПБ, чего мне совершено не хотелось. Надо было придумать беду поменьше.
– До нашего думского Комитета дошли сведения, – начал я, – что сегодня в двенадцать часов дня на вверенной вам Красной площади будет проведена преступная акция…
– Какого рода акция? – с заметным любопытством, переходящим в легкую обеспокоенность, осведомился у меня Пастушенко.
Старший сержант задал хороший вопрос. После телефонного звонка графа Фьорованти делла Токарева я сам ломал голову над тем, какое же очередное паскудство предпримет этот борец с пиратством. Обстрел лотка на Савеловском был, как я понял, небольшой разминкой. Что же, черт возьми, граф считает акцией? Публичное заклание на Лобном месте кого-то из издателей-пиратов? Или, может быть, громкий тротиловый трах-бабах под девизом: «Так будет со всеми, кто покусится на мои авторские права»? Черт его знает, какие формы протеста сегодня модны в Италии…
– Так что за преступление ожидается на площади? – повторил свой вопрос старший сержант Пастушенко.
И тут я дал маху. Мне бы надо было придумать нечто умеренно-неприятное, как раз на уровне полномочий райотдела милиции. Что-то чуть меньше взрыва гранаты и чуть больше семейной склоки с битьем посуды под присмотром Минина и Пожарского.
– Акция протеста… – брякнул я наугад и сразу понял, что сделал непоправимую ошибку.
– Не волнуйтесь, товарищ Маслов, – успокоил меня Пастушенко, мигом утрачивая всякое любопытство к моей новости. – Если демонстрация или шествие не зарегистрированы в мэрии, мы примем строгие меры.
На практике это означало: пришлют двух раздолбаев из числа постовых, и не к двенадцати, а к двум. За последние десять лет Красная площадь выдержала уже столько различных акций протеста любой расцветки, что удивить старшего сержанта психованным графом мелитопольского замеса было просто невозможно.
– Акция может иметь серьезные… – попытался я было усилить прессинг.
– Все будет в порядке, товарищ депутат, – вежливо остановил меня Пастушенко, чей голос вновь приобрел первоначальную томность. Наверняка старший сержант был уже уверен, что я руками милиции пытаюсь устроить пакость каким-то своим недругам из других думских фракций. Исправить мою оплошность стало невозможно.
Я с досадой кинул трубку на рычаг, по-английски уходя от дальнейшего разговора. Официальные стражи порядка в последнее время обленились не меньше, чем стражи неофициальные. И у гауляйтера вроде Цыпы, и у мента наподобие Пастушенко на все вопросы теперь один ответ: «Не паникуйте. Вот убьют вас, тогда и приходите к нам жаловаться…»
Я с трудом подавил желание набрать номер Живчика Тараса и посоветовать ему в такой-то час посетить главную площадь России. Тарас – не Цыпа, он бы козликом примчался в центр, чтобы получить в свои руки вредителя. Однако звонить Тарасу я все-таки не стал. Во-первых – потому что существовала пусть небольшая, но вероятность моей собственной ошибки. Во-вторых, любая высадка Тарасова десанта на чужой территории тотчас бы стала формальным поводом для нового арбитража. Сивобородый Витек Топорянский (по кличке, сами понимаете, Топор), гауляйтер сих мест, более чем ревниво относился к покушениям на суверенитет. В свое время право контроля над книжными точками на Никольской, на Ильинке и на Москворецкой стоило будущему гауляйтеру Топору немалых жертв и финансовых осложнений. Если бы Тарас хоть пальцем пошевелил в районе, отведенном Топорянскому, – новая распря закрутилась бы в десять минут.
Таким образом, у меня оставался единственный путь: как всегда, делать все самому. Правда, на этот раз без помощника мне не управиться. В сказках, прочитанных мной в раннем детстве, у Ивана-дурака вечно крутилась под рукой дюжина всякой живности, готовой прийти к тому на помощь хотя бы из сочувствия к его искусно симулируемой дурости. К концу любой сказки каждая собака уже знала его легкую походку. Увы, Яков Семенович Штерн обычно производил впечатление умника, потому и с помощниками дела у него обстояли похуже. Волонтер Слава Родин – вот и весь резерв Главного Командования. Но резерв мы трогать-то и не будем…
После некоторых сомнений я отыскал в блокноте номер «витязей». Я был уверен, что Тим Гаранин не откажется мне пособить, особенно после того случая с «Великолепной Анной». Однако именно поэтому я и сомневался сначала: слишком уж часто мне приходится злоупотреблять хорошим отношением людей, которым я некогда оказал профессиональную помощь. Может, у вас есть вариант получше, Яков Семенович? – спросил я самого себя. Не издевайтесь, Яков Семенович, – ответил, я на свой же риторический вопрос и набрал номер Тима Гаранина.
Гаранин спокойно и деловито выслушал меня, задал пару коротких вопросов, а затем спросил только:
– Куда мне подъехать?
Я объяснил. Настроение мое немного улучшилось. Никаких колебаний в голосе Тима я, к счастью, не обнаружил. Может, у него и были срочные дела, и не было особого желания ввязываться в чужую авантюру, однако просьба Яши для него оказалась главнее. Кроме того, Гаранин терпеть не мог романов графа Паоло Токарева, считая их надругательством над жанром детектива. Так что у Тима были и личные мотивы оказать мне поддержку. Маленькие, но были.
Без двадцати двенадцать я открыл дверцу «Москвича» Тима, припаркованного, как мы и договаривались, возле «Радиотоваров» на Ильинке. Выяснилось, что Гаранин приехал не один: на заднем сиденье машины чинно восседал кандидат наук Алексей Арнольдович Рунин, большой специалист по поэзии «серебряного века». Но в бою худосочный и близорукий Рунин был совершенно бесполезен.
– Я – с вами! – непреклонным тоном объявил мне сей ученый муж. – И не возражайте, Яков Семенович. Вы помогли «Витязю», мой святой долг – помочь вам. В молодости я неплохо владел джиу-джитсу…
Тим виновато кашлянул. Обуздать боевой пыл своего соратника по издательству ему так и не удалось. Моими планами третий лишний не был предусмотрен, однако я все-таки не стал удалять с поля добровольца. Пусть не кулаки, но глаза и уши Рунина нам тоже могли сгодиться. Еще ни в одной сказке сказочный дурак не отбраковывал помощников: дескать, ты – со мной, а ты – проваливай.
– Уговорили, Алексей Арнольдович, – покладисто сказал я. – Может, вам и придется еще вспомнить молодость… А теперь приготовьтесь, господа, – добавил я, уже обращаясь к обоим соратникам. – Через десять минут идем. И накрепко запомните мое условие. Если сам граф не появится на площади, и вам двоим делать там нечего. Я сам произведу осмотр на месте, а вы останетесь в тылу. Насколько я знаю, сам Токарев в пиротехнике профан, но вот про его телохранителя я этого сказать не могу. Просто не в курсе.
Алексей Арнольдович снял очки и стал протирать стекла. Этот жест, вероятно, свидетельствовал о его глубокой сосредоточенности. Тим же просто слушал меня и изредка кивал.
– Если на горизонте возникнет сам граф, – продолжал я, – тогда действуем по другому плану. Я не знаю, что собирается выкинуть его сиятельство, и надо быть готовым ко всему. В случае чего я нейтрализую телохранителя, а Тимофей – хватает графа. И тащит его в нашу машину…
– А я? – обиженно спросил Алексей Арнольдович. – Я тоже могу кого-нибудь хватать…
– Господин Рунин остается в арьергарде, – объяснил я. – И ждет моих устных распоряжений.
Тима интересовало другое:
– А как мы подберемся к нему незаметно? Я потеребил приклеенную бородку-эспаньолку, в которой я не так уж сильно был похож на привычного Якова Семеновича, столь знакомого графу. Бородка, пожалуй, придавала мне сходство с рассеянным профессором или художником – как тех обычно изображают плохие карикатуристы. Такую богему, оторванную от реальности.
– Подберемся, можешь быть спокоен, – заверил я Тима. – Если граф явится, будет и публика. Его паскудное сиятельство обожает публику. Репетицию он провел на вокзале, а уж сюда наверняка зазвал кучу народа…
Я не ошибся. У Лобного места уже сгрудилась оживленная толпа, которая состояла по преимуществу из разнокалиберных граждан с видеокамерами, фотоаппаратами и диктофонами. «Пресса, это уже веселее», – подумал я, и мы влились в толпу. Первый мой план действий, к счастью, отпал сам собой: и граф, и его шкаф-телохранитель тоже были на месте и громко переговаривались по-итальянски. Увидев Токарева, я успокоился. Стало быть, его акция не связана с пиротехникой. Некоторые подозрения внушали два здоровенных мешка, сваленные у самых ног графа. О содержимом мешков мы могли только догадываться. Надеюсь, там лежат не издатели-пираты, приготовленные мстительным Токаревым для публичной экзекуции. Журналистская братия счастлива будет получить такую сенсацию, но мы-то с Тимом, если что, смертоубийства не допустим.
– Жду устных распоряжений, – конспиративно прошептал стоящий рядом Алексей Арнольдович.
У меня, наконец, возникла идея, как мне занять нашего третьего компаньона без ущерба для его самолюбия.
– Господин Рунин, – тихо осведомился я, – вы в своих очках хорошо видите?
Кандидат наук с достоинством кивнул.
– Тогда слушайте внимательно, – сказал я. – Мы с Тимофеем сейчас проберемся как можно ближе к этой парочке. Вы же оставайтесь здесь, сзади, и следите за ними во все окуляры. Как только дело запахнет криминалом, крикните погромче…
Алексей Арнольдович выхватил из бокового кармана маленькую записную книжечку и огрызок карандаша.
– Текст крика? – тихонько осведомился он. Сразу чувствовалось, что Рунин – человек науки, привыкший к системному подходу.
– Произвольный, – не стал я ограничивать свободу Рунина. – «Караул!», «Ура!» или «Ногу свело!» Главное – громкость. Пусть репортеры повернутся к вам, и тогда Токарев – наш. Задача понятна?
– Понятна, – очень серьезно шепнул Алексей Арнольдович.
Я сделал знак Тиму, и мы медленно стали пробираться сквозь репортерскую могучую кучку. Делали мы это по возможности деликатно, а потому достигли первых рядов ровно к двенадцати.
Ударили куранты. Торжественный граф, одетый сегодня еще более богато и более безвкусно, чем прежде, хлопнул в ладоши.
– Дамы и господа. – провозгласил он. – Я, Павел Токарев, граф Фьорованти делла Винченца, итальянский писатель русского происхождения…
Минут пять граф перечислял одни свои заслуги перед литературой и всем мировым сообществом. К концу пятой минуты по журналистским рядам пробежал ропот недовольства, а несколько человек с видеокамерами демонстративно прекратили съемку. Только один журналист с профессиональным «Бетакамом» исправно продолжал ловить занудливого Паоло своим объективом. По репликам, которые оператор отпускал своему ассистенту, я сообразил, что усердный господин – итальянец. Очевидно, того грела мысль снять новую серию необычайных приключений итальянца в России. Все же остальные репортеры ждали собственно приключений.
Граф Паоло Токарев, надо думать, и сам заметил, что несколько затянул вступление. Кое-как закруглив его, писатель повелительно щелкнул пальцами. Шкаф-телохранитель вскрыл один из мешков, в котором обнаружилось несколько внушительного вида канистр.
Репортеры моментально оживились в предвкушении зрелища. Стоящий рядом со мной растрепанный бородач аж крякнул от удовольствия.
– Самосожжение будет, клянусь вам! – возбужденно объяснил он ближайшему соседу с эспаньолкой, коим как раз и был я. – Сейчас он обольет себя бензином, вот увидите!…
Я недоверчиво пожал плечами. Конечно, флюиды безумия у нас витают в воздухе, однако граф меньше всего был похож на самосожженца. Люди, которые собираются превратить себя в факел, одеваются гораздо дешевле.
– Дамы и господа! – вновь возвестил граф. – Леди и джентльмены! Синьоры и синьориты!… – Последние слова были явно обращены к двум журналистам-соотечественникам, из которых, правда, ни один не был синьоритой.
Репортеры заинтересованно притихли. В воздухе повисло только легчайшее электрическое жужжание видеокамер.
– Сейчас будет проведена акция! – упирая на последнее слово, заявил Токарев-Фьорованти, окидывая орлиным взором толпу. – В знак протеста против бесстыдного произвола, которые чинят российские издательства…
Я, предосторожности ради, сделал несколько шажочков в сторону графа. На всякий пожарный – в прямом смысле слова – случай. Шкаф-телохранитель тем временем уже раскупорил пару канистр. Отчетливо запахло бензином. Мой бородатенький сосед тоже придвинулся поближе. Не для того, естественно, чтобы спасать, а чтобы лучше видеть. Морда у бородача была блаженная, так и напрашивалась на оплеуху.
– …Это зрелище может вас шокировать, – граф бросил быстрый взгляд на канистры, – но, мама миа, таков мой последний шанс быть услышанным на своей бывшей Родине…
– Мама миа! – отчетливо произнес итальянский оператор. То ли так сочувствовал графу, то ли его видеокамеру заело в самый ответственный момент.
– Сейчас вы все увидите, как горит писатель Токарев, – на сиятельном лице возникла гримаса хорошо отрепетированного отчаяния. – Как пылают его сокровенные мысли, плоть и кровь писателя.
Граф щелкнул пальцами и раздельно, по слогам, проговорил: – Ау-то-да-фе!
Для полноты картины не хватало лишь барабанной дроби и обморока какой-нибудь нервной дамочки из публики. Однако барабан сюда, на Лобное место, никто не додумался захватить, а с нервами у журналистов было все в порядке: и не такое видывали.
Вероятно, сам Паоло Токарев все-таки надеялся хоть на один обморок. Он выбросил вперед правую руку в отличной замшевой перчатке и повторил голосом приговоренного к мучительной смерти:
– Ау-то-да-фе!!
К сожалению, граф сильно переоценил образованность журналистской братии. Я бы на его месте не выпендривался и употреблял перед видеокамерами поменьше умных иностранных слов из ассортимента Святой Инквизиции. Не в коня корм. Из всей толпы графское словцо понял только кандидат наук Рунин.
– Караул! – воскликнул в толпе Рунин. – Ура! Ногу свело!…
Алексей Арнольдович честно исполнил мой приказ. Он лишь поторопился со своим криком. Увы, граф еще не совершил на площади ничего предосудительного, за что его можно было бы хватать. Кроме того, рунинский академический фальцет никак не тянул на полноценный громкий вопль. Поэтому-то наш выстрел получился холостым. Тихий козлетон Алексея Арнольдовича никого из репортеров не отвлек, а графу даже придал уверенности.
– Престо, престо! – скомандовал он шкафу-телохранителю. Тот развязал второй таинственный мешок и вывалил на брусчатку площади его содержимое.
У менй сразу отлегло от сердца: в мешке были одни книги, сочинения самого Токарева в хороших переплетах 7БЦ. Целые две большие вязанки книг.
Готовясь к своей акции, граф здорово потратился, зато скупил столько собственной макулатуры, что хватило бы на целую библиотеку для сельской школы. Если бы, конечно, какой-нибудь остолоп додумался комплектовать школьные библиотеки сочинениями графа Фьорованти.
Недолго думая, сиятельный Токарев опорожнил содержимое канистр на вязанки своих сочинений, затем принял из лап телохранителя зажигалку и, картинно морщась, кинул искорку прямо на груду книг. Кинул – и благоразумно отскочил в сторону.
Из искры, как и положено, возгорелось приличное пламя. Сперва столб огня поднялся аж метра на три, однако быстро успокоился. И видеокамеры репортеров спокойно смогли запечатлеть довольно пакостное и скучное зрелище – костер из книг.
– Вот, посмотрите! – Граф горестно и горделиво одновременно ткнул пальчиком в направлении костра. – Я, писатель Павел Токарев, граф Фьорованти, сжигаю свои книги! Это – незаконные, пиратские издания. Я призываю вас всех поднять свой голос против интеллектуального пиратства…
Токарев достал из кармана тщательно сложенную бумаженцию и, развернув, принялся читать:
– От имени творческой интеллигенции русского зарубежья…
Над толпой пронесся единодушный разочарованный выдох.
– А самосожжение где? – обидчиво выкрикнул кто-то самый нетерпеливый.
Граф запнулся, поднял глаза от своей декларации.
– Это и есть самосожжение… – растерянно произнес он. – Символическое, так сказать…
Итак, от имени и отчасти по поручению творческой…
Речь его была тут же прервана несколькими громкими криками: «Трус!», «А еще граф называется!» Кое-кто из журналистов, по-моему, еще не потерял надежды, что граф сейчас устыдится и шагнет в костер. Другие, вслух ругаясь, начали зачехлять свою аппаратуру.
– Но подождите… – жалобно воззвал Токарев. – Вы ведь не думали, в самом деле, будто я…
– Сдрейфил! – выкрикнул оскорбленный в лучших чувствах соседний бородач. – Коперник взошел на костер ради идеи!…
Насколько я помню, Коперник-то как раз избежал костра, в отличие от синьора Бруно. Но сейчас было глупо объяснять бородачу его небольшое заблуждение.
– Только одну минуточку!… – пролепетал организатор акции, тщетно стараясь вернуть расположение журналистов. – Два абзаца из моей Декларации, а потом я отвечу на все ваши…
Публика ответила дружным свистом. Репортеры вели себя еще хуже, чем мои гауляйтеры на арбитраже. И кстати, среди них не было арбитра, способного навести порядок. Один итальянский оператор добросовестно прилип к видеокамере, намереваясь отснять весь сюжет до конца.
– Только время зря потеряли! – пробился сквозь свист злой бас, выразивший общее мнение.
Лицо графа страдальчески перекосилось. Мне показалось, что он вот-вот сделает отмашку своему вооруженному шкафу, тот выхватит из-под полы «ингрем» и начнет палить в толпу. Если на Савеловском стреляли, почему бы не пострелять и на Лобном месте? Только теперь Яков Семенович Штерн начеку. До шкафа-телохранителя – не больше двух прыжков. Поглядим, кто успеет раньше: он – выстрелить или я – допрыгнуть? Я не сомневался, что я.
Однако обошлось без стрельбы. На горизонте замаячили две милицейские фуражки, и у графа появился шанс. Пусть не сгореть за идею, но хоть отправиться за нее в участок и тем самым себя частично реабилитировать.
– Меня сейчас арестуют! – радостно выкрикнул Токарев. – Меня, графа! И я пойду в каземат с высоко поднятой головой!… Потому что интеллектуальная собственность…
Репортеры, зачехлившие было камеры, стали сноровисто их расчехлять. Арест на Красной площади графа-пропагандиста был сенсацией послабее, чем самосожжение, но все-таки – лучше, чем ничего. Секунд тридцать в вечерних теленовостях обеспечено.
Однако сегодня графа преследовало клиническое невезение – словно бы в насмешку над его усилиями.
Пока милиционеры неторопливо пересекали площадь, на Лобном месте рядом с затухающим костром возникла загадочная фигура в наглухо застегнутом плаще. В руках у нового персонажа был пузатый портфель.
Появление фигуры вызвало в стане репортеров некоторое оживление. Пришельца, должно быть, многие знали. Растрепанный бородач, стыдивший Токарева Коперником, сразу повеселел.
– Фойер явился, – доверительно сообщил он своему ближайшему соседу, которым снова оказался я. – Этот-то свое дело знает…
Граф с тревогой смотрел на человека в плаще, явно не предусмотренного сценарием его провалившейся акции. Зато загадочный Фойер не обращал на графа никакого внимания. Он внимательно осмотрел все канистры, нашел ту, где еще оставалось немного бензина, и плеснул остатки в костер. Скудное пламя тоже заметно повеселело.
– Обычно они вместе с Глухарем работают, – поделился со мной бородач. – Но тот сейчас, говорят, в Париже. Поехал облаивать памятник Луи Пастеру… Ничего, этот и в одиночку справится.
Несмотря на отсутствие Глухаря, человек по имени Фойер действовал спокойно и сосредоточенно. Убедившись, что костер не потухнет, Фойер открыл портфель и извлек оттуда маленький граммофончик. Покрутил рукоятку и очень серьезно объявил публике:
– Римский-Корсаков. «Снегурочка». Партия Снегурочки – Аркадий Фойер.
Из раструба граммофона донеслись звуки, слабо напоминающие музыку. Скорее это было похоже на ритмичное царапанье кошачьих когтей об оконное стекло.
– Позвольте… – пробормотал вконец уничтоженный граф Токарев.
– Не мешайте, гражданин, – строго оборвал его исполнитель партии Снегурочки. После чего всунул граммофончик с царапающей музыкой прямо в лапы шкафу-телохранителю. Тот машинально взял эту бандуру. Представьте себе удивленный кирпич – и вы поймете, как выглядела в этот момент физиономия мафиозо.
Легко разделавшись с конкурентами, Фойер одним движением руки обнажился. Теперь его одежду составляла лишь белая балетная пачка и черный бантик на шее.
Именно в таком облачении Фойер и стал шустро прыгать через костер. Взад – вперед, взад – вперед. Прыжки его подчинялись ритмике царапаний из граммофона. Зрелище было на редкость отталкивающим. Полуголый Фойер и без костра был весьма нехорош собой – сутулый, костистый, непропорционально сложенный, а после нескольких прыжков к этим эпитетам смело можно было бы добавить слово «чумазый». Вдобавок каждое второе па новоявленной Снегурочки сопровождалось дикими воплями: «Гори-гори ясно! Чтобы! Не! Погасло!»
К тому времени, когда два милиционера, наконец, добрались до эпицентра происшествия, Фойер окончательно загрязнился и приобрел сходство с одним из маленьких лебедей, которого, не ощипывая, сразу поставили в духовку и к тому же сделали слишком сильный огонь.
– Мастер! Настоящий мастер! – восторженно прокомментировал соседний бородач. – Любой перформанс присвоит… Талант!
Граф Фьорованти делла Токарев воспринял приход милиции как знак избавления от бед.
– Я сдаюсь добровольно, – произнес он, косясь на милицейские дубинки. – Вяжите меня! – И граф сложил руки в расчете на наручники.
Героический порыв сиятельного Токарева прошел, однако, не замеченным уже никем, кроме нас с Тимом и оператора-соотечественника. Один из милиционеров небрежно отодвинул графа в публику, другой принял из лап графского телохранителя уже замолчавший граммофончик.
– Твои художества, Аркадий? – лениво поинтересовался первый мент у закопченного Фойера, кивая на догорающий костер.
– Мои! – бесстыже соврал исполнитель партии Снегурочки, разом отнимая у графа даже право посидеть в кутузке. – Это, сержант, пролог к хеппенингу в защиту наших рефрижераторов.
Бедный граф Токарев, мгновенно лишенный надежды на мученичество, попытался что-то протестующе пискнуть. Без толку.
– Заплатишь штраф, Аркадий, – все так же лениво проговорил мент. – За нарушение общественного… И так далее.
– Хоть сейчас, – согласился довольный Фойер. – Искусство требует жертв. Пикассо тоже сперва не понимали. У меня как у художника новой волны…
Поняв, что чумазый наглец считает себя еще и художником, граф Паоло Токарев был полностью деморализован.
– Бедная Россия, – простонал он тихо. Лучшей возможности для пленения Токарева трудно было себе представить. Мой план захвата номер два вовсе не пригодился: граф упал в наши руки, как переспелое яблоко, и отрешенно согласился на все наши условия. А именно – уйти с площади, переговорить со мной в нашем «Москвиче» и даже отпустить шкафа-телохранителя на время беседы в ближайшую тратторию. Проще говоря – в закусочную на углу Ильинки и Ветошного переулка.
– У моей Бьянки-покойницы была коллекция живописи, – печально поведал мне граф, еще не придя в себя после увиденного. – Маленькая, но очень неплохая. Тинторетто, Караваджо, одно полотно Пинтуриккьо… Ну, почему тот ужасный человек на площади назвал себя художником?…
Я, однако, захватил Токарева в плен отнюдь не для того, чтобы отвечать на его вопросы. Тем более на те, на которые ответов не существует. Кроме одного: «Такова жизнь».
– Времена меняются, – произнес я. – Вчера был в моде Тинторетто, сегодня – Аркадий Фойер. Я полагаю, Тинторетто не умел так здорово сигать через костер?…
Моя кощунственная реплика привела графа в чувство. Он внезапно осмотрелся и увидел, что сидит в чьей-то машине рядом с типом в бороде-эспаньолке.
– Да вы кто, собственно говоря… – начал было граф Паоло. – И по какому праву…
Я трижды дернул себя за приклеенную бородку, пока, наконец, не оторвал ее совсем. А клея-то было совсем чуть-чуть, прочный продукт.
– Яша Штерн, – узнал меня граф. – Да-да, я приглашал тебя на акцию… Какой позор, Яша! Этот голый ужасный тип…
С утра я еще ненавидел графа, но сейчас уже ничего, кроме жалости, к нему не испытывал.
– Синьор Токарев, – проговорил я, для быстроты опуская титулы. – Вам необходимо побыстрее уехать из Москвы и вообще из России. Стрельба по лотку на Савеловском имела последствия. Гауляйтеры обижены. В любой момент они могут обо всем догадаться…
– Я уеду из Москвы и из России, – послушным эхом ответил граф. – Я все понял. Стрельба на вокзале имела последствия. Меня ищут… Подождите-ка, Яша! – неожиданно встрепенулся граф. – Какая стрельба? Кто стрелял-то?
По всей видимости, после пережитого провала Токарева началось помрачение рассудка.
– Стреляли на Савеловском вокзале, – внятно доложил я Токареву. – По лотку, где продавались ваши книги. Стрелял этот ваш мафиозо.
Граф старательно потер пальцами виски.
– А зачем моему Томмазо было стрелять по лотку? – удивленно поинтересовался он. – И когда он успел? Он ведь постоянно при мне…
Моя прекрасная версия обстрела лотка внезапно зашаталась. Крошечный шанс иной вероятности, который я оставил просто для очистки совести, начал неожиданно расти.
– Вы хотите сказать, будто не давали приказа?… – недоверчиво осведомился я. – Но вы ведь сами мне сказали, – я чувствовал себя с каждой секундой все большим и большим идиотом, – будет акция… Суд на вашей стороне… – Стройная цепочка стала рассыпаться, и каждое звено больно стучало по моей макушке.
– Верно, все верно, – проговорил граф. – Мы и готовили с Томмазо эту акцию на площади. Ездили по городу, я покупал на лотках книги для аутодафе, потом целый день сочинял Декларацию для прессы… Сами посудите, на кой дьявол нам заниматься стрельбой?…
Похоже, граф не обманывал меня. Последнее звенышко цепи, повисев в воздухе, хлобыстнуло по моей голове. Я так загипнотизировал себя версией о причастности Токарева, что не стал разрабатывать никакую другую… Но мало ли в Москве крепышей с автоматами? Правда, требуется отыскать повод. Вот незадача-то! Великий сыщик Яков Семенович Холмс сел в глубочайшую лужу. По горлышко.
Граф Токарев был скверным физиономистом. Тоску на моем лице он принял за гримасу недоверия.
– Не стреляли мы, клянусь! – воскликнул итальянский писатель. – На Савеловском были, лоток видели… Но не стреляли! Там вообще моих сочинений было мало. Там одни монстры были. Весь лоток в монстрах…
Сердце мое провалилось даже не в пятки, а в кончики пальцев ног.
– Какие… монстры? – с трудом выговорил я. Граф пренебрежительно повел плечами:
– Не помню уж точно. Какие-то ужасы, мэйд ин ЮСА. «Монстры Нью-Йорка» или «Монстры Техаса». Что-то очень американское…
Лужа, в которую сел сыщик Штерн, оказалась попросту бездонной. Я почувствовал, как пускаю пузыри, опускаясь в бездну собственной дурости.
Единственная книга «Тетриса», которую я сразу отложил в сторону, называлась «Ночные монстры Манхэттена».