И вот это «если что» случилось. Дмитрию Петровичу пришлось обратиться в Смольный. Но ответа не было уже полмесяца, и он не понимал почему...
Кощеев сидел на скамейке, положив руки на рукоятку трости, а подбородок — на руки. Думал. Чья-то тень закрыла заходящее солнце. Кощеев поднял глаза. Перед ним стоял молодой человек, в котором старый ученый не сразу, но узнал студента с платного отделения.
— А, Брилев... — вежливо кивнул он.— Тоже решили воздухом подышать?..
— Вас ищу! — развязно ответил студент.
— Какие-то вопросы?.. Готов выслушать.
— Вопрос один: оценка за экзамен.
Брилев стоял, засунув руки в карманы брюк. Лицо его выражало решимость.
— Так в чем же дело? — не понял Кощеев.— Готовьтесь, сдавайте, все в ваших руках.
— Хватит, насдавался,— перебил Брилев.
— Чего ж вы тогда хотите?
— Три балла. Мне больше не надо,— Брилев вытащил из кармана куртки зачетку. Точнее, резко выдернул. Будто это не зачетка, а нож.
— Вы шутите?..
— Шутки кончились,— с нажимом заявил студент.— Не поставите — пеняйте на себя.
Кощеев, опираясь на трость, медленно поднялся. Выдохнул возмущенно:
— Что ты сказал?..
— Голову оторву,— пригрозил Брилев, закусив губу.
— Наглец! — прошептал Кощеев сорвавшимся от возмущения голосом.— Прочь отсюда! И чтоб на кафедре я тебя больше не видел! Прочь!..
И что есть сил толкнул Брилева. Теперь студент стоял против фонаря. Он отражался в его безумных зрачках. Словно зажглись в глазах костерки адского пламени.
— Ты достал, Кощей!..— Брилев схватил его за отворот пиджака.— Я из-за тебя в армию не пойду! Понял?!
— Там тебя жизни научат. Отпусти, негодяй! — Кощеев пытался освободиться.
— Не тебе о моей жизни судить, козел вонючий!..
Кощеев неловко тюкнул Брилева тростью. Силы, конечно, были не те... Тот легко отбил удар рукой, отобрал у старика тяжелую трость и резко ударил его в висок.
Потом еще раз. И еще...
Кощеев вскрикнул, упал и остался лежать без движения. Брилев наклонился, пощупал старику пульс. Распрямился и сказал: «Ни хера себе!»
Вдали раздался свисток сторожа. Брилева словно молния поразила, он весь скособочился, закрыл зачем-то голову руками... но быстро сообразил, что это лишь сигнал о скором закрытии сада.
Волоком дотащил тело Кощеева до Лебяжьей канавки и спихнул его в воду.
Туда же выкинул трость...
Руки его почти не тряслись. Он быстро прошел по крайней аллее, разминувшись со сторожем и нарядом милиции, который как раз отходил в другую сторону от пруда.
Из ажурных ворот он вышел, никем не замеченный.
Лихо!..
Брилев даже ухмыльнулся — вспомнил анекдот, как поручик Ржевский гулял с барышней по Летнему
саду.
— Поручик, вы хотели бы стать лебедем?..
— Голой жопой в мокрую воду?! Бр-р-р... Ни за что!
В прошлом директор молочного магазина, что на углу, а теперь его владелец (ныне магазин был позиционирован как «мини-маркет») и хозяин еще двух или трех близлежащих торговых точек пятидесятилетний толстяк Иван Солодунов слыл самым богатым человеком в подъезде.
Несколько лет назад он прикупил к своей трехкомнатной квартире соседнюю двухкомнатную и являлся теперь обладателем настоящего «пентхауза» на последнем этаже.
Сейчас он сидел, развалившись, в кресле, в ярко-красном спортивном костюме (это был фирменный «Adidas», Иван Тимофеич не любил подделок, особенно после того, как сильно «попал», купив сдуру партию китайского барахла с надписью «Adidos»). Сидел и пил пиво из жестяной банки. Черемыкина стояла перед ним в стареньком домашнем платьице, неловко скрестив руки на груди.
— Две тыщи, соседка, деньги немалые... — тянул Солодунов нутряным басом. Было впечатление, что заговорил большой цинковый бак.— Очень немалые деньги, соседка, две тысячи долларов...
Он был уверен, что мысль, повторенная дважды, лучше усваивается.
— Так ведь посадят его, дурачка,— всхлипнула Черемыкина.— На три года, может быть!..
— Зато поумнеет,— предположил сосед.— Будет время для размышлений.
— Да какое там, Иван Тимофеич!.. Он же под дурное влияние — за пять минут... Бандитом вернется, вся жизнь насмарку...
Солодунов помолчал, подумал.
— Воспитывать надо было с детства, а то много воли дала. Да, с детства воспитывать, а воли — не давать! Пороть!
— Когда воспитывать-то, если на фабрике в две смены ишачила... — смахнула слезу Черемыкина.— Одна ведь, без отца, его растила. Да и неплохой он парень, дурной только малость... Пропадет!
Солодунов опять задумался.
— Иван Тимофеич, миленький, помогите. Больше некому!..
— Ты думаешь, мне деньги с неба валятся?.. Или в «Поле чудес» выиграл?.. Все своим трудом, своими руками! Без сна и продыху. Добро не приходит само!
Добра в гостиной было и впрямь — выше крыши. Одну стену полностью занимали шкафы с хрусталем — увлечение прежних лет. Противоположную — хобби недавнее: стеллажи с продукцией Ломоносовского фарфорового завода. Тарелки, чашки, пастушки, собачки, барышни и крестьянки. Фарфор, как и хрусталь,, стоял плотно, как солдаты на параде.