— Этак мы в такие дебри залезем… Надо искать паренька. Чувствую, с паренька все начинается, им и окончится, — говорит Эдгар как бы про себя.
Я скинулся назад, пока не уткнулся затылком в стену. Глаза слипались, и мне стоило больших усилий держать их открытыми. Ломило суставы, бухало сердце, а голова была дурнее некуда.
— Все-таки ты скверно выглядишь, — снова сказал Эдгар, — надо показаться врачу, специалисту.
— Эти типы мне что-то кололи, чтобы я маленько взбодрился.
— Тем более.
— Больница отпадает. Наркологический диспансер — тоже. Слушай, а ведь Бессонова — нарколог. Если мне кололи наркотики, она должна в этом понимать…
— Поедем к ней?
— Ага…
Не знаю, что тут сыграло роль. Скорее, мне просто захотелось снова увидеть эту женщину. Не скажу отчего, но я испытывал перед ней некое чувство вины. Нет, не вины. Наверное, так ощущает себя спаниель, вернувшийся к охотнику без утки в зубах. Хотя, в общем, утка в меню не предусматривалась с самого начала…
— Только машину поведу я, — сказал Эдгар.
Небеса разверзлись. Дождь лил как из ведра. Дворники только размазывали водяную муть по стеклу. Эд припарковался за золотистой иномаркой, и мы вышли. Дорожка от калитки до крыльца напоминала душ Шарко, потому что струи ливня, вопреки закону земного тяготения, хлестали не только сверху, но и с боков, и даже, кажется, снизу. Непередаваемое ощущение.
Дверь открыла Нина. Она ласково кивнула Эдгару, потом посмотрела на меня, и брови у нее поползли вверх.
— Кто это вас отделал? — спросила она.
Скрипнули половицы, и в коридор из гостиной вышла Марина. Я вспомнил, она часто бывает в этом доме. Значит, нам вновь суждено встретиться.
— Привет, — сказал ей Эдгар. — По-моему, вам пора бы уже быть в лаборатории, а? Рабочий день начался.
— Не стройте из себя деспота, Эдгар, — Нина улыбнулась. — Это я попросила Марину переночевать здесь. Последнее время боюсь оставаться в этом доме одна. Мы просто заболтались за завтраком… Но все же, — она обернулась ко мне, — что с вашим лицом?
— Я ухожу, — Марина взяла со столика под вешалкой сумочку, — не волнуйтесь.
— На улице ливень, — сказал я, — подождите немного, подбросим вас на машине.
— У меня есть зонтик, — она уже открыла дверь. — Зонтик защищает от разных напастей. Даже от ретивого начальника. Повернулась и вышла, затворив дверь.
— Не очень получилось, — качаю головой. — В том смысле, что не очень здорово получилось.
— Так и будем стоять в коридоре? — раздраженно спросила Нина.
— Значит, вы не знаете, что вам кололи? — сказала Бессонова, когда я кончил рассказывать. — Без необходимых анализов я не могу вам помочь…
Голос у нее становится официальным, она входит в привычную профессиональную струю.
— Наверняка наркотики, — говорит Эдгар. Чем вы там лечите, когда травятся наркотиками?
— Помогает налорфин, — говорит она задумчиво, — когда морфийное отравление. Тут антидот — это налорфин, но если что-то другое…
— Значит, вы морфинистов налорфином лечите? — спросил я.
— Ни в коем случае.
— Почему?
— Потому что налорфин — конкурентный антагонист морфина, — она взглянула на меня и улыбнулась, — ну, чтобы вы поняли: налорфин как бы замещает наркотик в организме. Когда у морфиниста снижается содержание морфина…
— А, абстиненция, похмельный синдром, это я слышал от Эда.
— Так вот, синдром абстиненции, или ломка, как говорят в той среде, — страшная штука. В этом состоянии наркоман способен на что угодно…
— Может даже пойти на самоубийство?
— И это тоже. Лишая, в лечебных целях, наркомана привычной дозы, мы вызываем абстиненцию. Она нарастает постепенно и достигает максимума, как правило, на пятый день. При этом мы помогаем организму привыкнуть к отсутствию наркотика другими препаратами. Если же ввести налорфин — абстиненция достигнет максимума в считанные минуты. С этим ни организм, ни психика не справятся.
— Теперь ты понял, Эд? — спросил я, — ты понял, почему твоя крыса подыхала не по правилам? Громовой перед смертью ввели налорфин. Это было убийство.
— Не думаю. Помнишь, соседка говорила тебе, что «скорая» подъехала к дому раньше, чем они ее вызвали. Знаешь почему? Ее вызвал тот, кто делал Громовой. укол. Искусственно вызвав состояние абстиненции, ее хотели спровадить в лечебницу. Подальше от тебя.
— Нет, старик. Это было убийство. Громова смертельно боялась лечебницы. Панически. И они это знали.
— Вы говорите о той женщине… — Нина покачала головой, — с которой мой муж… Что ж, теоретически… А практически — ампулы очень отличаются. Морфин — в прозрачных, длинненьких, а налорфин в оранжевых и пузатых. Нет, опытный наркоман не ошибется.
— Скорее всего она не видела, чем наполняют шприц.
— Но и достать налорфин крайне сложно. Правда, у каждого уважающего себя анестезиолога найдется пара ампул…
— И у вас есть? — спросил я.
— По правде говоря, есть, — она улыбнулась. — Дома в аптечке.
— Вы не могли бы мне их показать?
— Пожалуйста. Только не выдавайте меня, нельзя так хранить эти препараты.
Бессонова вышла, а Эдгар подмигнул:
— А ты быстро соображаешь…
Я подошел к журнальному столику возле кресел, взял с него потрепанную книжку в сером переплете. Оказалось, комедии Шекспира. Никогда бы не подумал, что в этом доме, набитом одной специальной литературой, читают произведения «нежного лебедя Звона». Хотя, наверное, я необъективен. Погода влияет.
— Где-то я уже видел эту книжку… — Эд заглянул через плечо.
Вернулась Нина. Вид у нее растерянный.
— Что случилось? — спросил Эдгар.