- Хай! - приветствовал их Стэн и, бледный, обессиленный, улыбался кротко, сидя на хирургической кровати и опираясь спиной на подушки.
- Здравствуй, Стэн, - ответила Джуди, и вдруг ее словно током ударило: она вздрогнула и уставилась на лежащего у другой стены альбиноса.
- Это он! - прошептала она чуть слышно и всплакнула слегка - на радостях, что он жив, и в горести, что он ранен.
На кровати лежал молодой альбинос, который ее спас. Он же спас Хартмана, и выходило, что Бирс ошибся: он надеялся, их двое в подземном гарнизоне - один спас Джуди, другой - Хартмана, но оказалось, это один человек - один на всех.
Наверное, его можно было определить в безумцы. Таящийся от всех, окруженный смертельной опасностью, без проблеска надежды, замкнувшийся в себе, рискующий на каждом шагу, а главное - немыслимо одинокий, он не поддался стаду, его богам, и один - один! - противостоял тупой удушающей силе.
- Спасибо тебе, - Бирс пожал ему руку. - Ты сделал что-то невероятное!
- What is your name? [Как твое имя? (англ.)] - спросила Джуди, а Бирс перевел.
- Марксэн, - ответил альбинос.
"О Боже! - подумал Бирс. - Маркс-Энгельс! Никуда от них не скрыться!"
Джуди поцеловала раненого, было заметно, как он оробел и смутился.
- Что с ним? - спросил Хартман, а Джуди растерялась и не знала, как быть.
- Что-нибудь случилось? - неуверенно спросила она.
Бирс перевел альбиносу вопрос, тот молчал, как бы колеблясь, стоит ли говорить, а сам покраснел, его белая кожа просто загорелась от прихлынувшей крови.
- Не смущайте его. Это первый поцелуй в его жизни, - сказал Бирс по-английски.
- На самом деле? - не поверил Хартман, а Джуди села к раненому на кровать и погладила по голове: от смущения тот не знал, куда деться.
Аня навещала раненых каждый день, Хартман уже не мог без нее и злился, если она не приходила.
Молодой альбинос целые дни смотрел в окно, за которым в тепле и тиши бабьего лета дремали старые клены, липы и тополя. В воздухе плавали желтые и красные листья, иногда переулком пробегал мимолетный дождь, по вечерам сквозь опадающую листву уютно светились разноцветные окна, и раненый часами неотрывно смотрел на чужую жизнь, о которой он ничего не знал и которая была для него тайной за семью печатями.
Он не знал ничего, что окружает человека с рождения, и теперь открывал для себя новый мир, которого был лишен, - все то, что человек узнает в младенчестве, - открывал и старался постичь.
Отряд готовился к последнему штурму. Изо дня в день штурмовые группы отрабатывали маневр под землей. Першин надеялся обойтись малой кровью, хотя понятно было, что за главный бункер альбиносы будут стоять до конца весь гарнизон.
В один из дней Першин наведался в госпиталь, навестил Хартмана и раненого альбиноса, которого все называли Марк.
С американцем капитан перекинулся несколькими словами, узнал, как идет лечение, нужна ли помощь и пожелал скорее подняться, - Аня помогла им с переводом. Першин подсел к альбиносу, который, не отрываясь, смотрел в окно.
- Я знаю, что ты сделал, мне рассказали. Неужели ты был один? спросил Першин.
- Один, - подтвердил Марк.
- И никто тебе не помогал?
- Я никого не просил.
- Не доверял?
- Да, это было опасно.
- Как же ты решился?
- Слишком много крови. Я не хотел.
- Мы все тобой восхищены! Я бы тоже не хотел крови. Как ты думаешь: это возможно?
Марк подумал и покачал головой.
- Они не сдадутся. Детей уведут, спрячут где-нибудь, сами будут драться.
- И нельзя им ничего объяснить?
- Нельзя.
- А ты бы мог?
- Это бесполезно. Меня не послушают. Будет еще хуже.
- Врачи говорят, что тебя скоро выпишут. Что дальше?
- Не знаю.
- Если хочешь, я могу взять тебя в отряд, - предложил Першин.
- Воевать? - он глянул на Першина и покачал головой. - Я не хочу.
- Ты все знаешь внизу, нам было бы легче. Меньше крови.
Марк подумал и спросил:
- Вы действительно не будете никого убивать?
- Не будем, обещаю. Надо поскорее закончить. Ты себе не представляешь, как нам это надоело. Всем надоело, не только мне.
- Хорошо, - согласился Марк. - Если будет нужно, я помогу.
- Я на тебя надеюсь, - пожал ему руку Першин и поднялся. Поправляйся скорее.
24
Сентябрь в Москве был дождливый, ни дня без дождя. Прихотливо, как вздумается, дождь гулял по всему городу: вовсю в Зарядье, на Болоте и на Плющихе, помышлял объявиться в Кочках, на Разгуляе или на Благуше, а во многих прочих местах покропит и уйдет, поминай, как звали.
С того дня, как они вышли к бункеру, Першин установил за ним наблюдение. Выдвинутые к стене посты сообщали о полной тишине. Вероятно, бункер жил по своим уставам: долбил землю, занимался военной и политической подготовкой и каждый день проводил общие собрания, на которых обсуждали, как ужасно жить наверху.