Когда Ключников увидел ее, он не поверил глазам: не могло быть, чтобы после двух лет отсутствия встретить на дороге ту, по которой иссохся весь. Он решил, что она по своей надобности едет в Москву и ждет электричку. Но она ждала его, забежала накануне к родителям и день провела на станции, встречая подряд все электрички из Москвы.
Они не виделись два года и без раздумий отправились в санаторий, где Галя работала медсестрой, сменщица пустила их в пустующую палату.
Дома за накрытым столом томились гости, исходили слюной, курцы толклись на крыльце, поглядывали на улицу и на свое отражение в бочке с дождевой водой.
Сергей и Галя пришли вместе, когда гости заждались и уже не надеялись: началось позднее застолье, Галя сидела рядом за столом как законная жена - мать изревновалась.
Они сошлись еще в школе, в десятом классе, Галя жила по соседству в таком же старом срубе под железной крашенной крышей. Они легли в Новый год, уснули вместе под утро, а когда проснулись, все уже знали, вся родня, Звенигород - город маленький.
Сойдясь, они уже не смотрели по сторонам, - ни он, ни она. Их повсюду видели вместе и даже на тренировках по борьбе в местном "Спартаке", куда он ходил по вечерам три раза в неделю, она ожидала его - летом на улице, зимой в холле у входа в раздевалку.
Сергей успел сдать экзамены в институт и проучился немного, потом его призвали в армию - тогда студентов брали - и послали в десантные войска.
Как она его ждала! С его отъездом, точно штору задернули в светлой комнате, день превратился в сумерки. Галя даже на танцы перестала ходить, подруги решили, что она заболела. С ее внешностью странно было хранить такую верность: стройная блондинка на хороших ногах, чистая гладкая кожа, которая, казалось, светится в темноте, и Сергей изнывал два года, вспоминая подробности свиданий.
Он вспоминал ее тело, минуты страсти, вожделение изнуряло его, хотя с чего, казалось бы: их часть, как всю сороковую армию в Афганистане, держали впроголодь.
"Зачем я здесь?" - думал он, озирая иссушенную солнцем землю, каменистое нагорье, за которым поднимались горы. И почти неизбежно вспоминался Звенигород, сочная зелень окрестных лесов, церкви на холмах, их яркая белизна на солнце среди деревьев.
Для встреч они облюбовали сенной сарай на задворках дома, в котором жила Галя. Сена в нем давно не держали, но старое дерево помнило его запах - впитало когда-то и теперь источало помалу: тонкий сенной запах смешивался с запахом сухого дерева.
Они устраивались на полатях, в сарае был помост, куда забираться надо было по приставной лестнице.
Под скошенной кровлей висели пучки целебных трав и связки кореньев, которые собирала бабушка Гали. Тесное сумрачное пространство было пропитано запахами. Пахло смолистым бальзамом березовых почек, чередой, хмелем, полевым хвощем, горицветом, пижмой, дягилем, чемерицей, кипреем, но сильнее всего и приятнее пах узколистный с маленькими красно-синими цветочками чабрец; когда крыша накалялась на солнце, воздух в сарае густел, настоянный на травах, и становился вязким, как сироп.
От запахов кружилась голова, и казалось, сарай, наполненный травяным духом, как горячим воздухом воздушный шар, тихо отрывается от земли и, покачиваясь, бесшумно плывет над оврагами, ручьями, покатыми косогорами, над вершинами холмов и церковными куполами.
В сумрачной, пропахшей травами укромной тесноте было уютно, и какое-то время они молчали и не двигались, как бы не веря, что уединились наконец. Потом они обменивались поцелуями и долго, медленно раздевались, чтобы растянуть ожидание, разглядывали друг друга, прежде чем прикоснуться.
Без одежды Галя выглядела почти невесомой. Кожа ее светилась в полумраке, и могло сдаться, впрямь излучает свет. Иногда ему мнилось, Гали нет рядом, это память его кажет ее, как случалось с ним на войне, но прикосновение возвращало ее: она была здесь, с ним, ждала его и звала.
Из армии Ключников вернулся весной, с осени снова пошел в институт. Пока он служил, Галя закончила медицинское училище и теперь работала медсестрой. Чтобы не мотаться каждый день по электричкам, Сергей поселился в общежитии, выходные проводил дома. В субботу собиралась вся семья: мать - бухгалтер в соседнем финансовом техникуме, отец - мастер на фабрике игрушек и трое детей; младшие брат и сестра учились в школе. Мать всегда имела озабоченный вид, ее одолевали мысли, как прокормить семью; если б не огород, ни за что не прожить бы.
Галя удивляла всех своим здравомыслием. Она была тихая, домашняя, рассудительная, с ней было спокойно и надежно, как с преданной женой.
Они никогда не говорили о женитьбе, но само собой разумелось, без слов. Все, кто знал их, полагали, что это уже решено, о лучшей жене и мечтать нельзя было, понятно было, что кроме него ей никто не нужен. С ней он испытывал покой - никаких неожиданностей, все прочно, устойчиво, надежно, как в мирном устроенном доме; ощущение благоразумия и рассудительности исходило от нее неизменно.
Сколько Ключников помнил себя, семья жила скудно. Особенно это стало заметно с тех пор, как он пошел в институт. Иные студенты не задумываясь тратили суммы, превышающие бюджет его семьи, некоторые ездили на своих машинах и одевались, как кому вздумается, во всяком случае, мало кто так трясся над каждой копейкой.
Нет, он не завидовал, но поневоле заскучаешь, если не снимая таскаешь одни и те же джинсы и один свитер, а единственная твоя куртка подбита рыбьим мехом. И жмешься, жмешься в столовой, в магазине, кроишь-выкраиваешь и даже мечтать не можешь о сносной еде или одежде. Как говорится, со свиным рылом да в калачный ряд.
...было тихо. Отряд не двигался, все смотрели в просвет тоннеля, с пристрастием ощупывали взглядами каждый предмет.
Разумеется, отключиться сама по себе вентиляция не могла. Вентиляторы включались как в самой шахте, на месте, так и с пульта в центральной диспетчерской. И одно из двух: либо вентиляцию отключил диспетчер, либо... Сам собой напрашивался вывод: в шахте кто-то есть.
Все напряженно вслушивались в окружающее пространство, было похоже, они с головой окунулись в тишину, как в тяжелую жидкость, заполнившую тоннель. Непроницаемое беззвучие царило здесь, и пока они прислушивались, ни звука не было вокруг - рядом и вдали. Если и был здесь кто-то, то замер, затаился и ни звуком, ни шевелением не выдал своего присутствия. Могло сдаться, на земле вообще исчезли звуки, и теперь все обречены на беззвучие - отныне и впредь.
Першин отдал приказ, разведка тронулась с места. Теперь они двигались иначе, чем раньше: пятерки попеременно выдвигались вперед, пока одна группа находилась в движении, другая прикрывала ее, держа тоннель под прицелом.
...после выписки Лиза встретила его на черной машине, за рулем сидел солдат.
- Куда мы едем? - поинтересовался Першин, но Лиза не ответила, и он охотно умолк, положившись на нее. Славно, когда о тебе пекутся: куда надо - доставят, когда надо - накормят, что надо - дадут. Просто, как в армии радуйся, повезло!
Она и впредь лучше знала, чего он хочет, по крайней мере, лучше, чем он; если ему нужно было узнать свое мнение, он спрашивал у нее.
Они выехали на автостраду, ведущую в Домодедово, за кольцевой дорогой свернули на старое Каширское шоссе. Першин обратил внимание на посты автоинспекции, отслеживающие машину на каждом перекрестке. Машина пересекла узкий мост через реку, въехала на эстакаду и помчалась по пустынной дороге, рассекающей поля и лес.
Дорога привела их в лесную глушь. На контрольном пункте в лесу охранник проверил пропуск, записал номер машины, нажал кнопку, и ворота открылись. Покружив по плавно петляющей асфальтированной дороге, машина подъехала к большому, облицованному светло-серым известняком зданию, построенному в виде пропеллера из трех лопастей или огромного фирменного знака автомобиля "мерседес".
Место называлось Бор. В здании Першин на всех этажах увидел роскошные холлы, дорогую мебель, свисающие виноградными гроздьями люстры, плещущие фонтаны, толстые узорчатые ковры... Тут же располагались теннисные корты, бассейн, спортивный зал с тренажерами, сауна, массажные кабинеты.
Лиза поселила Першина в отдельный номер, круглый год принадлежавший их семье, роскошный номер из двух больших комнат - гостиной с мягкой мебелью и спальни с широкой, как поле, кроватью.
- Ну и кровать! - воскликнул Андрей, разглядывая диковинное ложе с гнутой, как виолончель, спинкой, обитой ярким цветастым стеганым шелком.
Кровать была так велика, что даже двоим ничего не стоило в ней потеряться: лечь и не найти друг друга.
- Как-то даже страшновато, - оробел Першин. - Одному в такой кровати...
- Еще чего! - с вызовом дернула плечом Лиза. - Даже не надейся! Неужели я оставлю своего больного без присмотра? Хороша я буду врач!
Он понял, что сопротивление бесполезно, пора сдаваться, все равно она настоит на своем: не в ее правилах было отказываться от того, что она задумала, не для того она привезла его в Бор.
Это был маленький, затерянный в лесу поселок на берегу реки. Одна гладкая пустынная охраняемая дорога вела сюда от шоссе. Дремотная тишина висела над лесными холмами и оврагами, и только в непогоду ее нарушал шум деревьев, да изредка гул пролетающих самолетов прокатывался из края в край над безлюдным пространством. Настоенный на тишине и лесных зарослях воздух был так чист и прозрачен, что у приезжего с непривычки кружилась голова. Воздух Бора, как средневековый бальзам, клонил в вещие сны, изгонял бесов, открывал способность к ясновидению и рождал озарения свыше. Правда, обитателям Бора редкий воздух не шел впрок, они не становились умнее, благороднее, чище, волшебный воздух приносил им мелкую пользу, как чернослив или свекла приносят пользу пищеварению. Нет, Бор не шел впрок своим обитателям, как не идет впрок все, что добыто неправедно.
По России много таких мест укрыто от чужих глаз. Это были те самые таинственные закрома Родины, куда отовсюду свозили все лучшее, что водилось на свете и рожала земля. На особых фермах растили особый скот, в особых прудах разводили особую рыбу, особые поля давали особые урожаи, и особые плоды росли в особых садах.
О да, постояльцы пансионата знали толк, как должна быть устроена жизнь, и похоже, вся страна для того и трудилась - недоедала, корячилась натужно, чтобы они ни в чем не знали нехватки и отказа.
В пансионате предугадывали малейшие желания постояльца. Он даже мог пригласить гостей без счета, сколько вздумается, всех обязаны были накормить и обласкать; при желании постоялец оставлял гостей ночевать.
Это было очень удобно для тех, кто имел любовниц: никто не спрашивал документов, не докучал расспросами, не домогался узнать, кем приходится женщина и кому.
Вышколенный услужливый персонал делал жизнь в пансионате удобной и легкой. Безмолвная челядь исправно служила круглые сутки, оставаясь незаметной, и готова была предстать пред очи по первому зову. Челядь понимала манеры и обхождение, хорошо знала свое место, но главное, помалкивала; умение держать язык за зубами ценилось здесь превыше всего: сведения о пансионате персонал обязан был хранить, как государственную тайну.
Между тем пансионат Бор на самом деле был государственной тайной. Как, впрочем, и другие подобные пансионаты: "Сосны", "Лесные дали" и прочие, прочие...
Пансионат скрывали, как важный военный объект, дороги к нему были закрыты, каждая машина имела пропуск, номера всех машин заносили в специальный журнал. Контрольно-пропускные пункты, глухие заборы и сигнализация стерегли лес, как зеницу ока. Служба безопасности бдительно охраняла все входы и выходы, держала под присмотром каждую щель и окрестности, патрули прочесывали местность день и ночь.
Обитатели пансионата жили спокойно, уверенные в своей безопасности. Сказочный воздух, как отмечалось, не шел им впрок и не способствовал развитию ума и таланта, они по-прежнему не понимали, что происходит за забором, что творится вокруг, куда клонится жизнь, - не понимали и не хотели понимать.
Всех, кто их кормил и содержал, они определили в быдло, в рабочий скот, необходимый для их благополучного существования, они презирали эту безликую массу, от имени которой они управляли страной, - презирали, не подозревая, что сами они - всего лишь унылая бездарная саранча, способная все пожрать.
Обслуживающий персонал жил в полукилометре от самого пансионата в отдельном поселке из десяти больших домов. Разумеется, челяди перепадало кое-что из того, чем владела номенклатура. Челядь подкармливали, чтобы служила верно - не за страх, за совесть. Она была надежно защищена от невзгод, в которых прозябало прочее население: все, кто обитал в поселке, не знали житейских забот.
Это было райское место, изолированное от остального мира, заповедник, остров счастья, сказочная земля, мечта, осуществленная наяву. Это был особый лагерь, зона наоборот, где зэки имели все, о чем можно мечтать. И все же это была зона, загон, окруженный ненавистью голодных.