…согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? Смотри сам.
Мф., 27.4
…– Юшечка, солнышко, ты почему не спишь до сих пор? А? Все хорошие детки уже давно спят. Смотри, – неприятно толстый как разваренная сосиска палец упирается в дальний угол. – Спаситель не любит непослушных детей. Не будешь спать, он тебя не пустит в Царствие Небесное…
Юшка смутно представляет, что такое Царствие Небесное. Мама часто говорит о нем, особенно когда сердится на кого-то – мол, этого человека в Царствие Небесное не пустят. Юшке оно представляется чем-то вроде кондитерского отдела в гастрономе и, одновременно, Луна-парка, в который его водил дядя Гриня год назад. Мама тогда сильно рассердилась на дядю Гриню и обещала, что он в Царствие Небесное точно не попадет. Но дядя Гриня совсем и не расстроился – еще бы, ведь он мог ходить в Луна-парк хоть каждый день!
Спаситель на толстой доске, стоявшей на полочке в углу Юшкиной комнаты, смотрел на него большими грустными глазами. Мальчику не верилось, что этот дяденька добрым печальным лицом может на него рассердиться. Мама часто читала Юшке «Детскую Библию» с картинками, поэтому он знал: грустного дяденьку зовут Иисус, он добрый, его убили злые римляне. . Юшке жаль Иисуса: он плачет каждый раз, когда мама читает про его казнь.
– Меня зовут Юшка!!!… – голос срывается на противный мышиный писк. Вокруг – белесые пятна пляшущих лиц.
– Иоанн, Иоанн, мы нассым тебе в карман!!!
Хор приплясывает вокруг, издевательски кривляясь. Он беспомощно сжимает кулаки: драться не с кем – против него одновременно и весь класс и – никто. Одноклассники сливаются в единый безликий организм, в мерзкую завывающую массу …
Ну почему, почему мама назвала его таким дурацким именем?!! Раньше ему не приходило в голову, что имя у него дурацкое. С самого детства все звали его Юшкой, и только в школе он узнал: его полное имя – Иоанн. Не Иван, а Иоанн. Как объяснила мама, в честь какого-то другого Иоанна – ученика Спасителя.
От этого было чуть-чуть легче. Иисус наверняка не дразнил своего ученика и другим не позволял.
Но лучше бы его все-таки назвали Иваном!
– Ах ты, дрянь!!!
Тяжелая ладонь обрушивается на щеку. Юшка не может удержаться на ногах и больно ударяется спиной о стену.
– Дрянь! Дрянь! Грязный грешник! – мать надвигается на него неудержимой массой, сочащейся гневом.
Юшка даже не помышляет о сопротивлении или бегстве. Он, правда, не понимает, что ужасного в том, что они с Машей – одноклассницей Юшки – сняли трусики и рассматривали друг друга… Они ведь не делали ничего плохого! Просто он очень удивился, узнав, что Маше нужно присесть на корточки, и спросил, зачем она так делает. В тот момент, когда Маша показывала ему зачем – тут их и застали.
Юшка безумно испугался дворника – от испуга он сразу сказал, где живет, и всю дорогу, пока тот волок его за болезненно заломленную руку, мечтал только о том, что сейчас мама спасет его от сумасшедшего дядьки. Мама и впрямь сначала заорала на дворника, но когда тот рассказал, за каким занятием застал Юшку с Машей, вдруг замолчала и посмотрела на сына словно на какое-то отвратительное насекомое. Этот взгляд убедил его, что они делали что-то гадкое, запретное, а потому Юшка безропотно терпел побои и лишь тихо скулил:
– Мамочка, пожалуйста, прости меня, мамочка, прости…
И потом, когда мать притащила его в угол к иконе и буркнула: «У него проси прощения!» – он так же бессвязно молил: «Прости меня, боженька, прости, пожалуйста… пожалуйста, прости меня…»
Спаситель смотрел на него большими грустными глазами, и Юшке было невыносимо стыдно неизвестно от чего…
– Ну ты, чё ты там увидал? Давай быстрее – тару не томи! – Петька пихает его под локоть так, что Юшка невольно глотает вонючую жидкость одним махом и натужно кашляет от обжигающей волны, мгновенно обволокшей рот, горло, желудок.
– Кончай ты, обсос пэтэушный! – Машка пинает Петра в голень армейским говнодавом и заглядывает в слезящиеся от кашля глаза Юшки. Протягивает пластиковую бутылку с кока-колой. – На, запей! Первая всегда тяжело идет.
– Да ладно тебе, Белка! – Петр потирает ушибленную голень и обиженно хмыкает. – Чё ты нянчишься с этим придурком? На хуя ты его вообще притащила сюда? Он же лох!
– Сам ты лох! Мы с ним в одном дворе выросли, в одном классе учились… – Машка пытается вспомнить еще какие-нибудь достоинства Юшки, не находит, и потому выкладывает «козырь»: — Ты, бля, Рыжий всю жизнь будешь на заводе вкалывать, как твои старики, а Иоанн выучится, и в банке адвокатом будет работать. На черном мерсе на работу ездить!
– Ага! – Ржет Петька, – а ты, небось, думаешь у него женой устроишься?
– А вот и устроюсь! – Машка зло щурится. – Прямо сейчас и устроюсь! Пошли, Юшка!
Она тащит обалдевшего Юшку в соседнюю комнату. В полуразвалившемся доме еще оставалось несколько комнат с целыми полами. В одной из них местная шпана, с которой пытается подружиться Юшка, построила из ящиков и матрасов что-то вроде кровати. Водка, выпитая Юшкой впервые в жизни, оглушает: мысли ползут по внутренней поверхности черепа вялыми тараканами. Он позволяет Машке усадить себя на «кровать», забраться к нему на колени, лицом к лицу; он механически кладет руки на упругие бугорки под ее розовым топиком с портретом кота Леопольда.
– Ну же? Ты чего? – Маша берет его лицо в ладони и касается его рта губами: это приятно, и Юшка пытается ответить. Машка отстраняется и смеется. – Ты что, никогда не целовался?
– Я иконы целовал… в церкви…
– Иконы?!! В церкви?!!! Ой, не могу!!! – Машка скатывается с него на матрас и катается, повизгивая от неудержимого смеха. – Ну, ты сказанул!!! Ой, умора!!!
Отсмеявшись, она остается лежать на спине, не пытаясь поправить задравшуюся до самого пояса юбку. Юшка не может оторвать глаза от голых ног и треугольника трусов между ними. Маша усмехается и, нарочито извиваясь, стягивает их вниз…
– Придурок!!! Импотент!!! Ну и проваливай к своей ебанутой мамочке!!!
Юшка, вжимая голову в плечи, выбегает туда, где продолжают пить его новые знакомые: Петр, Яшка и еще несколько каких-то ребят постарше – их имен он не запомнил. Петр смотрит на него презрительно, кладет на древнюю тумбочку, заменявшую стол, свой бутерброд, и решительным шагом направляется в комнату, где продолжает орать что-то невыносимо обидное Маша. Юшка растерянно смотрит ему в спину и чувствует себя несчастным. Абсолютно. Полностью. Раздавленным. Оставшиеся в комнате смотрят на него с насмешливым презрением. Как объяснить им… Как объяснить ей, что дело не в физической слабости? Как объяснить, что он вдруг отчетливо осознал: сейчас совершится непоправимый грех, от которого душа его будет навеки погублена? Как объяснить, что вот прямо сейчас они… да-да, отдают душу Дьяволу, и что он ясно видит перед собой глаза Спасителя, скорбящего об их участи? Он хочет убежать, но Яшка неожиданно удерживает его, усаживает рядом, наливает в стакан водки.
– Не переживай. В первый раз бывает. А Белка – стерва. Но вообще… она хорошая. Не обижайся на нее, просто… ей тоже плохо, вот она на всех и кидается. Ты выпей, тебе надо сейчас…
Юшка послушно опрокидывает стакан и его передергивает от нового обжигающего потока. В голове неожиданно проясняется. Мысли не просто четкие – они кристально отчетливы. Он не должен был бежать от них. Он может их спасти…
– Слушай, а это у тебя погоняло такое – Юшка? – Яков протягивает ему бутерброд Петра. – Я когда в деревне у бабки был, слышал там это слово. Так там кровь называют. Только с чего у тебя такое козырное погоняло, не пойму?
– Меня так в детстве звали. Уменьшительное от Иоанн.
– Иоанн?
– Меня зовут Иоанн. – Юшка выпрямляется. Ставит на стол стакан. Смотрит в глаза Якову, в глаза двум оставшимся парням. – Меня зовут Иоанн. И я буду говорить к вам от имени Его…
Он болтается в простенке между сидениями, вцепившись в скользкий металлический поручень, с трудом сопротивляясь натиску толпы. Кажется, отдельные люди, заходя в вагон метро, поглощались единым организмом, усиливая собою массу, силу и ненависть этой амебы. Иоанн ненавидит метро, но продолжает ездить в подземке в институт, несмотря на то, что может позволить себе купить машину или ездить на «бомбилах». Год назад они с парнями начали свой бизнес по ремонту автомобилей и дела уверенно шли в гору. Иоанн бездарен во всем, что касалось двигателей, кузовов и прочего «железа», зато его интеллигентная внешность и умение убеждать делает его великолепным менеджером. Даже Петр, с самой первой встречи проникшийся какой-то мутной, чуть ли не классовой ненавистью к «мажору», в конце концов вынужден смириться – Иоанн регулярно приводит в их гараж особо «жирных» клиентов.
Его «пристрастие» к метро знакомые считают блажью, а друзья-подчиненные-ученики – смирением. Ни кто не знает о том, что случилось год назад.
Иоанн тогда еще ездил под землей по необходимости, с трудом снося прикосновение раскаленной вонючей толпы. Он не сразу осознал, когда именно толпа перед ним вдруг перестала быть толпою – от нее отделился один человек. Наверное, чуть старше Иоанна. С длинными, собранными в «конский хвост», волосами и небольшой аккуратной бородкой. С большими грустными глазами, которые Иоанн мельком увидел в черноте окна перед собой – парень стоял к нему спиной… Прижимался к нему спиной… Иоанн задохнулся от неожиданного жара в том месте, к которому он стыдливо прикасался лишь в туалете да в душе. Вагон качало, ягодицы неизвестного парня терлись о живот Иоанна; он покрылся потом. Весь. Когда же вагон качнуло в очередной раз, Иоанн вонзил зубы в ладонь, чтобы не выдать себя криком. На очередной остановке парень вышел из вагона; Иоанн рванулся за ним, прикрывая мокрое пятно на брюках барсеткой, но быстро отстал. Остановившись посреди зала на «Пушкинской», он закрыл лицо руками и разрыдался, не обращая внимания на испуганно шарахающихся в сторону пассажиров. Осознание чудовищности греха, только что сотворенного им, смешивалось безумным коктейлем с испытанным удовольствием; боль же в прокушенной до крови ладони была одновременно и желанным наказанием за грех, и желанным удовольствием. Иоанн понял, что не сможет рассказать о происшедшем даже на исповеди. Он поклялся себе, что больше ни за что не сядет в переполненный вагон, не иначе как самим Сатаной придуманным дабы побуждать ко греху…
Конечно, он не выполнил этой клятвы.
Не все поездки были «удачными» – иногда вагон был не на столько полон, чтобы незаметно прижаться к «объекту»; иногда вокруг словно в насмешку прессовались отвратительно толстые и старые М/Ж.
Он осмелел, и уже не ограничивался «случайными» прикосновениями, за что его несколько раз очень сильно били. Этим случаям он придавал особое значение, принимая боль от побоев и унижение как искупление греха. В такие минуты перед ним отчетливо сиял лик Спасителя: его добрый, всезнающий, всепрощающий взгляд.
Менеджер зала радостно распахивает объятия и скалится в дежурной улыбке. Он знает Иоанна (давно определил его в «робкие дрочеры»), но дорогой прикид клиента и расточительные чаевые заставляют тщательно скрывать презрение к трусу. Иоанн приходит в этот клуб регулярно – два-три раза в неделю, делает вид, что увлечен шоу. Исключительно с эстетической точки зрения, разумеется.
«Расскажите это моей бабушке! – ехидно говорит каждый раз официантам менеджер. – Пиздолюб получает удовольствие от мужского стриптиза?!! Ха-ха!!!»
Иоанн знает, что над ним втихую смеются, презирают… Он и сам себя презирает. Не за то, правда, что скрывает свою ориентацию, а за нее саму. Перечитанные горы книг на эту тему, несколько трусливых разговоров с входящими в моду психоаналитиками «о друге, у которого такая проблема» – все это так и не убедило его в своей нормальности.
Уж и статью соответствующую в УК отменили… Гей-культура льется сквозь телеэкраны и радио-колонки; «голубые» вошли в моду… Только вот Спаситель продолжал смотреть с полочки грустным осуждающим взглядом. Словно Иоанн предал его. И от этого взгляда Иоанну трудно говорить со своими учениками – с Яшкой, Матвеем, Машкой, Петром – повзрослевшей шпаной, его командой, его апостолами. Он называет их «своими апостолами» только иногда, и – мысленно, пугаясь своей непомерной гордыни. На самом деле, конечно же, они – Его апостолы, а Иоанн просто готовит почву для Его возвращения. Об этом он говорит своей команде постоянно. Ему не особо верят, вернее – верят, но по-разному. Яшка, например, верит самозабвенно и искренне, он – любимый ученик Иоанна. Петр, напротив, рычит и плюётся, стоит Иоанну завести разговор о Втором Пришествии, но ведь все равно слушает весть до конца. Остальные колеблются между этими двумя «полюсами»: то зачарованные мастерскими проповедями Иоанна, то отрезвленные язвительными комментариями Петра. Тем не менее, Иоанн чувствует – вместе их держит не только бизнес.
В последнее время, правда, проповеди становятся все более невнятными, да и проповедует Иоанн все реже. Он давно сомневается, что имеет право говорить от имени Его, будучи таким грешником. Ежедневно он раскаивается и обещает себе, что завтра же пойдет на исповедь и смиренно примет любую епитимию. Но на следующий день вновь садится в вагоне метро, прижимается к очередной юношеской спине, а вечером идет в клуб… Парадоксально, но при том он продолжает ждать знака, некоего события, которое подтвердит его избранность и право готовить этот мир к приходу Спасителя.