Посещение инспектора сыскной полиции Лестрада были нам не в диковину, и когда он заглядывал по вечерам в наше скромное жилище, то всегда являлся желанным гостем для Шерлока Холмса, который, таким образом, имел возможность следить за тем, что происходило в главной полицейской квартире. В благодарность за новости, приносимые Лестрадом, Холмс был всегда готов внимательно выслушивать подробности дел, поручаемых сыщику, и мог по временам, помимо личного вмешательства, давать полезные указание и советы, основанные на его собственном обширном знание и опыте.
В тот вечер, о котором идет речь, зашедший к нам Лестрад болтал о погоде и газетных новостях. Потом он примолк, задумчиво попыхивая сигарой. Холмс пристально смотрел на него.
— У вас есть в запасе что-нибудь замечательное?— спросил, наконец, мой приятель.
— О, нет, м-р Холмс, ничего особенного.
— Расскажите нам, однако!
— Ладно, м-р Холмс; не стану отрицать, что у меня есть кое-что... Впрочем, это такая нелепая история, что я не решаюсь докучать вам ею. С другой же стороны, при всей нелепости, она престранная, а я знаю, что вы любите все, выходящее из ряда. Но, по моему, это будет скорее по части доктора Ватсона, чем по нашей.
— Какая-нибудь болезнь?— полюбопытствовал я.
— Во всяком случае безумие, и предиковинное. Вы едва ли поверите, чтоб в наше время кто-нибудь мог питать непримиримую ненависть к Наполеону I и разбивать вдребезги каждое его изображение, подвернувшееся под руку.
Шерлок откинулся на спинку кресла.
— Это в самом деле не по моей части,— согласился он.
— Совершенно верно. Я так и говорю. Но когда человек совершает кражу со взломом, с целью уничтожения не принадлежащих ему бюстов, тут уж требуется не доктор, а полицейский.
Холмс снова выпрямился.
— Кражу со взломом! Это становится интереснее. Расскажите-ка мне подробнее.
Лестрад вынул из кармана свою оффициальную записную книжку и заглянул в нее, чтоб освежить память.
— Первый случай, донесенный полиции, произошел три дня назад,— начал он. — Дело было в магазине Морза Гудсона, который торгует картинами и статуями на Кеннингтон-Роде. Приказчик, отлучившийся на минуту из лавки, услыхал в ней грохот и, вбежав обратно в магазин, увидал гипсовый бюст Наполеона, стоявшие со многими другими скульптурными произведениями на прилавке, расколотым на мелкие куски. Он выбежал на дорогу, но хотя прохожие заметили человека, выскочившего из магазина, однако, того негодяя и след простыл. По-видимому, то было одним из проявление хулиганства, какие встречаются сплошь и рядом, и в таком именно свете случившееся было представлено констэблю, стоявшему на посту. Гипсовый бюст стоил всего несколько шиллингов, и все дело казалось слишком ребяческим для того, чтоб подать повод к судебному следствию.
Второй случай вышел, однако, серьезнее и вместе с тем удивительнее.
На Кеннингтон-Роде, на расстояние нескольких шагов от магазина Морза Гудсона, живет известный практикующие врач, д-р Барнико, который имеет чрезвычайно обширную практику на южном берегу Темзы. Его жилище и главный приемный кабинет помещаются на Кеннингтон-Роде, но он имеет еще отделение для консультаций с постоянными кроватями на Лауэр-Брикстон-Роде, в двух милях расстояния. Этот д-р Барнико пламенный поклонник Наполеона, и его дом наполнен книгами, картинами и реликвиями французского императора. Недавно он приобрел от Морза Гудсона две одинаковых гипсовых копии знаменитого бюста Наполеона, работы французского скульптора Девина. Одну из них он поставил в вестибюле дома на Кеннингтон-Роде, а другою украсил камин в лечебнице на Лауэр-Брикстоне. И вот, когда д-р Барнико вернулся к себе домой сегодня поутру, то с удивлением увидел, что в его доме ночью побывали воры; между тем все имущество оказалось в целости, исключая гипсового бюста, который исчез из прихожей. Он был похищен и разбить в мелкие дребезги о садовую ограду, у подножия которой нашли его осколки.
Холмс принялся потирать руки.
— Это бесспорно нечто небывалое,— сказал он.
— Я так и думал, что вы заинтересуетесь моей историей,— продолжал Лестрад.— Постойте, однако, это еще не все. Д-р Барнико должен был явиться к себе в лечебницу к двенадцати часам; каково же было его изумление, когда, по приезде туда, он убедился, что одно из окон дома было отворено ночью и осколки другого бюста валялись на полу комнаты. Он был раздроблен в мельчайшие дребезги там, где стоял. Как в том, так и в другом случае не было ровно никаких указаний, по которым можно было бы заключить, действовал ли здесь преступник или помешанный. Ну вот, м-р Холмс, теперь я изложил вам важнейшие факты.
— Они удивительны, если не сказать нелепы,— отвечал мой приятель.— Позвольте вас спросить: два бюста, разбитых в доме и в лечебнице д-ра Барнико, были точными дубликатами первого бюста, уничтоженного в магазине Морза Гудсона?
— Они были отлиты в одной и той же форме.
— Этот факт опровергает догадку, будто бы человек, разбивающей их, воодушевлен какой-то ненавистью к Наполеону. Взяв во внимание, сколько сотен скульптурных изображение великого императора должно существовать в Лондоне, было бы слишком наивно предположить подобное совпадете, чтоб неразборчивый ненавистник случайно напал на три образца того же самого бюста и начал с них замышленное им дело истребления.
— Позвольте, раньше я думал точно так же, — заметил Лестрад.— Но, с другой стороны, этот Морз Гудсон служить поставщиком бюстов в той части Лондона, а уничтоженные три экземпляра были единственными, находившимися у него в магазине в продолжение нескольких лет. Таким образом, хотя, как вы говорите, в Лондоне существует несколько сот скульптурных изображение Наполеона, но весьма вероятно, что эти три бюста были единственными в тамошней местности. По этой причине местный фанатик, естественно, должен был начать с них. Как вы полагаете, д-р Ватсоъ?
— Возможностям мономании нет границ,— отвечал я.— Существует болезненное состояние, известное у современных французских физиологов под названием «idee fixe»; человек может быть расположен к этой форме безумие в слабой степени, отличаясь во всех других отношениях полным здравомыслием. Лицо, зачитавшееся биографией Наполеона или разоренное вследствие наполеоновских войн, способно усвоить себе такую неотвязчивую идею и под ее влиянием совершать фанатические проступки.
— Нет, ваше объяснение не годится, милейший Ватсон,— возразил Шерлок, отрицательно качая головой.— Самая упорная idee fixe не могла бы внушить вашему интересному мономаниаку, где именно находятся ненавистные ему бюсты.
— Хорошо, как же вы объясняете такую странность?
— Я не пытаюсь делать это. Я заметил бы только, что в эксцентричных действиях того джентльмэна обнаруживается некоторая последовательность. Так, например, в прихожей д-ра Барнико, где грохот мог поднять на ноги семью, бюст не был сразу разбит, но предварительно вынесен вон, тогда как в лечебнице, где представлялось меньше опасности вызвать тревогу, он был раздроблен на том же месте, где стоял. Вся эта штука представляется пустой до нелепости, а между тем, я не осмеливаюсь назвать ничего ничтожным, едва только вспомню, что некоторые из моих наиболее классических дел имели самое необещающее начало. Может быть, вы не забыли еще, Ватсон, каким образом страшное происшествие в семействе Эбернети было сначала замечено мною на глубине, на какую опустилась петрушка в масло, растаявшее в жаркие день. Поэтому я не могу улыбаться, слушая о ваших трех раздробленных бюстах, Лестрад, и буду весьма вам благодарен, если вы сообщите мне еще какие-нибудь свежие добавления к такой странной цепи обстоятельств.
Добавление, которого желал мой приятель, последовало быстрее и в бесконечно более трагической форме, чем он мог себе вообразить. На следующее утро я еще одевался в своей спальне, когда в мою дверь постучались, и ко мне вошел Холмс с телеграммой в руке. Он громко прочел ее:
— «Приезжайте немедленно, 131, Питт-Стрит, Кенсингтон. Лестрад».
— Что же это такое?— спросил я.
— Не знаю. Мало ли что может быть! Но я подозреваю, что это продолжение истории разбитых бюстов. В данном случае сокрушитель изображение Наполеона начал свои операции в другом квартале Лондона. На столе готов кофе, Ватсон, а у крыльца меня ждет кэб.
Через полчаса мы достигли Пит-Стрита, мирного затишья, как раз позади одного из самых стремительных потоков лондонской жизни. № 131 представлял собою одно из ряда плоских, почтенных и самых неромантических жилищ. Когда мы подъехали к нему, то увидали, что заборы на противоположной стороне улицы окаймлены любопытной толпой. Холмс свистнул.
— Клянусь Георгием,— воскликнул он,— тут по меньшей мере покушение на убийство! Только это одно может удержать лондонского посыльного. Какое-нибудь злодейство явно читается в согнутой спине и вытянутой шее этого малого. Что это значить, Ватсон? Верхние ступени крыльца окачены водою, тогда как остальные сухи. Но во всяком случае следов имеется достаточно! Да вот и сам Лестрад у окна на улицу; сейчас мы разузнаем все.
Инспектор встретил нас с весьма серьезным видом и провел в гостиную, где мы нашли крайне взволнованного пожилого господина в фланелевом халате; взъерошенный, немытый, он прохаживался нервными шагами взад и вперед. Этот субъект был представлен нам в качестве владельца дома, м-ра Гораса Гаркера, одного из сотрудников «Центрального Синдиката Печати».
— Новая история с Наполеоновским бюстом,— сказал Лестрадъ.— Вчера вечером это дело, по-видимому, заинтересовало вас, м-р Холмс, и я подумал, что, может быть, вы пожелаете присутствовать здесь, когда странное приключение приняло несравненно более серьезный оборот.
— А к чему оно привело на этот раз?
— К убийству. М-р Гаркер, не расскажете ли вы в точности этим джентльмэнам, что у вас произошло?
Человек в халате повернулся к нам с самой унылой миной.
— Необычайная вещь!— заговорил он. — Всю свою жизнь собирал я новости о других людях, а теперь, когда настоящая новость повстречалась мне самому, я до того сбит с толку и расстроен, что не способен связать двух слов. Если бы я пришел в качестве журналиста, то интервьюировал бы самого себя, после чего напечатал бы по два столбца в каждой вечерней газете. Но в теперешнем настроение я бросаю на ветер ценный материал, по нескольку раз повторяя мою историю целому ряду посторонних лиц, и не могу воспользоваться ею сам! Впрочем, ваше имя мне знакомо, м-р Шерлок Холмс, и если вы только объясните это странное происшествие, я буду вознагражден за свой непроизводительный труд.
Холмс опустился в кресло и сталь слушать.
— Все это, по-видимому, концентрируется вокруг бюста Наполеона, купленного мною вот для этой самой комнаты месяца четыре назад. Он приобретен мною за бесценок у братьев Гардинг, через два дома от станции Гай-Стрита. Большую часть моей журнальной работы я исполняю ночью и зачастую пишу до утра. Так было и сегодня. Я сидел у себя в спальне, в верхнем этаже дома, окнами во двор; около трех часов меня встревожил какой-то шум внизу. Я прислушался, но шум не повторился, и мне пришло в голову, что он донесся с улицы. Вдруг, несколько минуть спустя, раздался ужасный вопль, страшнее которого я ничего не слыхивал, м-р Холмс. Он будет отдаваться у меня в ушах, пока я жив. Минуту или две сидел я, оледенев от ужаса, потом схватил кочергу и спустился вниз. Войдя в комнату, я увидал, что окно распахнуто настежь, и заметил исчезновение бюста с камина. Зачем понадобилось ночному вору стащить подобный предмет, остается для меня совершенно непонятным, потому что то был гипсовый слепок, не имевший действительной ценности.
Вы можете убедиться сами, что из этого отворенного окна удобно шагнуть на крыльцо. Так, вероятно, и поступил грабитель; поэтому я обошел кругом и отворил дверь. Выйдя из нее в темноту, я чуть не упал, споткнувшись о труп, распростертый у моих ног. Сбегав за свечей, я увидел несчастного человека с зияющей раной в горле, который плавал в крови. Зарезанный лежал навзничь с согнутыми коленями и ужасно разинутым ртом. Его лицо будет пугать меня во сне. Я только успел свистнуть в мой полицейский свисток, как, должно быть, лишился чувств, потому что не помнил ничего более до той минуты, когда я очнулся и увидал полисмэна, стоявшего надо мной в сенях.
— Хорошо, но кто же был убитый человек?— спросил Холмс.
— На это нет никаких указаний,— отвечал Лестрадъ,— Вы увидите труп в покойницкой, но до сих пор мы не сделали ничего для открытия личности убитого. Это высокие загорелый мужчина, очень сильного сложения, не старше тридцати лет. Одет бедно, однако, не по-крестьянски. Нож с роговой рукояткой валялся возле него в луже крови. Послужил ли он орудием убийства или принадлежал убитому, я не знаю. На его одежде не было имени, а в его карманах не нашлось ничего, кроме яблока, бечевки, карты Лондона в шиллинг и фотографической карточки. Вот она.
То был, очевидно, моментальный снимок малой камеры. Он представлял бойкого, похожего на обезьяну человека, с резкими чертами. Густые нависшие брови и сильно выдававшаяся вперед нижняя часть лица придавали ему сходство с бабуином.
— А что сделалось с бюстом? — спросил Холмс, тщательно всмотревшись в карточку.
— Мы получили сведены о нем как раз перед вашим приходом. Он был найден в палисаднике одного необитаемого дома на Кемпден-Гоуз-Роде и оказался раздробленным в куски. Я сейчас иду взглянуть на него. Не желаете ли и вы пойти со мною?
— Конечно. Я только осмотрюсь немного здесь.