- Мы с вами будем приятно проводить время, - было первое, что Венкша сказала в Йокенен. Потом предложила спеть песню: "Рано утром не теряй ни минуты, первым солнце встречай!"
Появление Венкши вызвало в Йокенен потрясение, которое можно было сравнить только с попаданием бомбы, а может быть, даже и с днем начала войны. Веками это было привилегией мужчин - лупить йокенских детей тростью по заду. А тут такой молокосос! Да есть ли у женщины вообще столько понятия, чтобы учить детей чему-то? Сколько ей лет-то, в конце концов?
У больших мальчиков новая учительница ускорила половое созревание. Они краснели, когда она обращалась к ним с вопросами. Или начинали дерзить. Некоторые стали тщательно причесывать волосы. Буби Хельмих даже мазал свои кудри помадой. Аккуратно стриг свои ногти. Уже тогда стал делать фасонную стрижку, в то время как все остальные стремились только к тому, чтобы оставить на голове как можно меньше волос.
Венкша создала атмосферу натянутой напряженности. После школы мальчики стали бегать на конюшню поместья смотреть, как конюх подводит к жеребцу кобыл. Так как йокенские табу распространялись и на половую жизнь животных, мальчикам обычно доставалось кнутом. Им приходилось забираться в сараи и на сеновалы и тайком подсматривать через щели и дыры в досках. Петера Ашмонайта охватила в эти дни мания бессмысленного уничтожения. Он убивал всех лягушек, которые спаривались в воде. Сбивал с крыши из рогатки воробьев, топтавших своих подруг. Разгонял дубинкой спаривавшихся собак, бегал с палкой за петухами, давил садившихся рядом мух. Всем живым созданиям приходилось страдать из-за того, что Эрика Венк явилась в Йокенен учить с детьми таблицу умножения. А она далеко продвинулась в науках. В то время, как Клозе дошел только до Старого Фрица, Венкша рассказывала о Версале, об утраченных Хульчинских землях, Эйпене и Мальмеди и о первых демонстрациях нацистской партии в Мюнхене.
В конце лета в кратковременный отпуск приехал старший лейтенант. Без маленькой бледной женщины. Только чтобы пострелять уток. Каждый вечер он ходил с Хассо и двумя двустволками вокруг пруда и своей пальбой не давал йокенским детям заснуть. На выходные дни приглашал помещиков из Скандлака, Альтхофа и Колькайма. Дюжина ружей громыхала вокруг пруда, стреляя вспугнутых диких уток. Майор в этом не участвовал. В то время как остальные отправлялись к пруду, жена выводила его на террасу замка, уютно устраивала в кресле. Оттуда он видел вылетавший из стволов огонь и слышал в листьях деревьев шелест разлетавшейся дроби.
Герман и Петер в каждый такой вечер или рано утром перед школой бегали к пруду. Герман собирал яркие патронные гильзы, Петер думал о более практичных вещах. В одно воскресное утро ему повезло, он нашел смертельно подбитого селезня, которого накануне вечером не учуял Хассо. Селезень лежал в камышах совсем близко от берега. Петер нашел палку, закатал брюки и пошел в пруд. Какое-то время Герман надеялся, что селезень сможет подняться в небо и просто улететь. Селезень и попробовал, но смог преодолеть всего метров пять. Из попытки нырнуть тоже ничего не получилось. Петер уже держал хлопающую крыльями птицу за горло и тащил к берегу.
- Теперь будет жаркое! - кричал он.
Как убить птицу? Палкой или камнем? Петер посмотрел немного, как селезень беспомощно трепыхался в траве, а потом совершенно спокойно свернул ему шею. Так, с этим готово. Он вытер руки о штаны.
- По деревне его тащить нельзя, - сказал Петер. - Если нас увидит кто-нибудь из поместья, жаркого не будет.
Понесли селезня к дому Ашмонайтов огородами. Под конец Петер достал из сарая мешок. А теперь с добычей бегом в дом. Положили селезня на каменный пол в кухне. Слепая бабушка еще спала. На спинке стула висел солдатский мундир.
- Это не куртка часового Йегера? - спросил Герман.
- Да, - ответил Петер, не поворачивая головы. Он был всецело поглощен заботами о том, как очистить и разделать птицу. Сначала отрубить топором болтающуюся голову. Раздуть огонь в печи. Как лучше всего удалить с мертвой птицы перья? Опалить. Подать сюда клещи! Взять за ноги и держать над огнем. Фу, черт, как воняет! Когда весь селезень загорелся, Петер бросил его в ведро с водой. Герман засмеялся. Слепая бабушка проснулась, раскашлялась таким сильным кашлем, что от него стало жутко.
- Опять проказничаешь, Петерка? - закричала она из кровати.
Послышалось шевеление и рядом, в спальне Ашмонайтов. Мама Петера вышла в кухню. Герман впервые видел ее так близко, обычно она с утра до вечера была на работе. Она выглядела немного растрепанной. Как бывает в воскресенье утром. Волосы в беспорядке, надета только нижняя юбка.
- Что вы тут делаете? - приветливо спросила она, проходя.
Она не дожидалась ответа, взяла со стула мундир и ушла обратно в комнату.
Герман удивлялся. Что нужно в этом доме мундиру Йегера? Этот Йегер ведь должен охранять пленных русских.
- Вот как мы сделаем, - сказал Петер. Они принес большие ножницы и состриг остатки перьев.
Теперь вспороть живот. Выпотрошить. Может бабушка это сделать? Мальчики стояли возле кровати и смотрели, как слепая бабушка выдирала из тела селезня требуху. Петер считал дыры от дробинок. В понедельник он принес в школу целую пригоршню дроби, собранной из жаркого, и рассыпал ее по полу.
Было еще лето, когда дочь Марковши с пятью детьми - все девочки приехала из Кельна. В Кельне падали бомбы. Но дело было не только в бомбах. У нее была и другая печаль на сердце. Она подозрительно долго стояла в кустах бузины в окружении первых сухих астр и лиловых флоксов и невидящим взглядом смотрела на отцветший шпорник. Когда над Йокенен в сторону Мазурских озер пролетал самолет, она не могла поднять голову к небу. Может быть, йокенская глушь была для нее не таким уж подходящим местом и в городском шуме Кельна она бы лучше справилась со своими заботами?
- Это все равно выходит, - говорила Марковша. - На кладбище ей нельзя было плакать, жены немецких солдат не плачут.
- Как могли они заставить отца пятерых детей летать инструктором? спрашивала мужа Марта.
- Над гробом выстрелили из ружей, - рассказывала Марковша. - Над кладбищем низко пролетели три самолета. Все было покрыто флагами. Даже гроб не видно. Кругом военные. Там нельзя было плакать. А потом все выходит.
Маленькие девочки вели себя так, как будто ничего не случилось. Со своими черными головками, остриженными под мальчиков, и белыми гольфами они все выглядели хорошенькими, даже по йокенским меркам. Конечно, неженки. Никак не могли привыкнуть бегать босиком, вступив в гусиный помет, визжали на всю деревню, никогда не входили в заросший водорослями, грязный пруд и только играли в мяч или прыгали через скакалку на выгоне.
Герман и Петер часто сидели в ивовых кустах у пруда и наблюдали за черными головками.
- Они, наверное, думают, что они со своими белыми носками лучше всех, сказал Петер.
- Их отец был летчиком-инструктором... сбили... вот так.
Герман изобразил, как падающий самолет идет в штопор.
- Если уже сбили, то нужно нацелиться так, чтобы еще попасть в русский танк или английский корабль.
- Тихо, идут, - сказал Петер.
Когда белые гольфы подошли достаточно близко, Герман и Петер, набрав полные руки черного ила, выскочили из кустов. Они бросали мокрую гниль на белые платья, хватали за банты, оставляли черные отпечатки пальцев на гольфах, бежали, подняв вверх грязные руки, за визжащими девочками до самой калитки огорода Марковши. Потом просидели несколько часов в камышах, отдыхая после своего геройского поступка. Вечером выяснилось, что иногда бывает и лучше, если отца нет. Для Петера нападение с грязью и илом на одетых в белое девочек осталось без последствий, но Штепутат, наблюдая за коровой, сидел на скамейке на выгоне и терпеливо ждал.
- Почему это у тебя такие грязные руки! - спросил он. А потом поднял палку, которая в общем-то предназначалась для крупного рогатого скота, и начал лупить. Сначала по штанам, потом по голым бедрам. Девчонки - снова во всем белом - висели на калитке и смотрели. Дуры. Они уехали еще до того, как наступила осень.
- Дети не переносят нашу зиму, - сказала Марковша, и наверняка была права. Со своими белыми чулками они не вписывались бы в осеннюю слякоть и грязь, в морозное уединение зимы.
Ночи становились длиннее, вместе с ними вытягивались и лица. Германия еще побеждала, без передышки, но последней, решительной победы все не было. Крестьянин Беренд получил Железный крест первой степени за успешную операцию ударного отряда группы армий "Центр". Эльза Беренд с письмом и маленькой дочкой пришла в бургомистерскую, выслушала от Штепутата поздравления с награждением, которое ее на самом деле не очень-то обрадовало.
- Начинается с креста второй степени, потом дают первую степень, а потом ставят деревянный крест.
Так думала Эльза Беренд, не ведая о подлинных директивах о порядке награждения в вооруженных силах Германии. После Железного креста первой степени идет сначала Рыцарский крест Железного креста, потом Рыцарский крест с дубовыми листьями, Рыцарский крест с дубовыми листьями и мечами, наконец Рыцарский крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами (сколько нужно убить, чтобы получить такой крест?) и потом Большой крест Рыцарского креста. Конечно, иногда получалось и не по порядку. Некоторые начинали с деревянного креста и потом награждались металлическими. Некоторые вообще не получали деревянного креста, выигрывали, как в рулетку, подряд металлические кресты вплоть до дубовых листьев, вдобавок медаль за взятие Крыма, нашивку за ранение, орден за обморожение, застежку за рукопашный бой... Но потом этот ряд вдруг все же завершался простым деревянным крестом.
Штепутат подвел Эльзу к большой карте России с красными флажками. В средней части Орел. Где-то здесь. Там в размокшем от осенних дождей блиндаже лежал Хайнрих Беренд и радовался своему железному кресту первой степени. Эльза немного успокоилась, найдя на карте название Орел и увидев, где приблизительно находится ее муж.
- А скажите честно, мастер Штепутат, - сказала Эльза. - Трех лет войны ведь достаточно.
- Война четырнадцатого-восемнадцатого года была еще дольше, - пытался успокоить ее Штепутат. - Нам нельзя останавливаться раньше времени, как в тот раз.
В то время как Эльза осматривала окрестности Орла, маленькая девочка, держась за юбку матери, играла с красными флажками внизу на южном фронте. Она смела весь выступ фронта у Сталинграда, оставив большой бесфлажковый пробел. Почистила она и на Кавказе, сократив немецкий фронт до Ростова, зато взяла в пользу немцев Астрахань.
- Может быть, скоро дадут отпуск, - заметил Штепутат.
Эльза покачала головой.
- Старая Вовериша говорит, что эта зима будет особенно плохая. Много убитых будет этой зимой.
- Это все предрассудки, - засмеялся Штепутат. - Вовериша всегда предсказывает конец света.
- В Майстерфельде у одной женщины открылась дверь в кухне, когда ее муж умер в России. А в Янкенвальде ночью постучали в окошко. На улице никого не было, и утром не нашли никаких следов под окном. Через две недели пришла похоронка из России.
Эльза пошла домой еще до того, как стемнело. Темноты уже стали бояться. По земле бродили души, возвращались из России и стучали в окна, за которыми спал немецкий народ. В Колькайме сын объявился у своей матери и сорвал со стены спальной детскую фотографию. Души бродили. Долгими ночами. Особенно по деревням. Там блуждающим душам не мешал электрический свет, освещение улиц. Вольфсхагенский лес начинался сразу за полями. Они выходили оттуда, из темноты. Призраки неслись по небу вместе с завывающим ветром. Куда брела немецкая душа? От Чудского озера в Инстербург. А старая Вовериша кричала вслед каждому, кто проходил мимо ее одинокого дома на опушке леса: "Пожар! Пожар!" При этом она поднимала руки в сторону востока, скрестив пальцы перед глазами, и смотрела через эту костистую решетку, как будто видела вдали море огня.
- Если она не остановится, ее еще посадят, - сказал Штепутат.
Начинающаяся темнота, таинственный страх, видения большого пожара пугали только старших, которые и всегда были скептиками. А йокенская молодежь учила у Венкши:
Даже если мы погибнем,