- Нам всем нужно сматывать. Горит весь восток, трясет со всех сторон.
- На фронте спокойно, - заметил Микотайт.
- Это спокойствие перед бурей. Если мы вовремя не переберемся на запад, нас всех перережут. Все валится в одну кучу. Нам уж лучше перейти к американцам или англичанам. Здесь на востоке страшно. Нас предали и продали. Предали итальянцы и румыны, евреи, цыгане и иезуиты, помещики и офицеры. Конечно, они не могли простить ефрейтору Адольфу Гитлеру, что он выигрывает войну! Куда ни посмотришь, предательство. Противотанковые батареи на фронте получают пулеметные патроны, вместо топлива для наших "тигров" привозят воду, а вместо ручных гранат присылают ящики с дамским бельем.
- Ну, дело выглядит не так уж плохо, - возразил Микотайт. - Фюрер обещал отстоять Восточную Пруссию.
- Фюрер! Фюрер! Он один не может удержать границу. До октября он еще был здесь, а сейчас наверняка и он испарился. Восточная Пруссия - фронтовая область. Вы этого, небось, не заметили, а?
"Посмотрите-ка на этого Блонского", - думал Микотайт. - "Готов обделаться от страха. Как изменился! Да и еще меньше стал". Он взял Блонского к себе в дом, чтобы тот смог помыться и прилично одеться. Увидев отряд русских пленных, марширующих на работу, Блонски схватился за голову.
- Да у вас тут еще и пленные в Йокенен!
- Они нам нужны для уборки свеклы, - объяснил Микотайт. - Без русских нам свеклу не собрать.
- Вы с вашей сраной свеклой! Если вы не избавитесь от пленных, они вам первые перережут глотки, как только подойдет фронт.
Микотайт затряс головой.
- Послушай, ты только не наделай в штаны! Почему это пленные должны так поступить? Им в Йокенен было хорошо.
Никаких разговоров, русские должны остаться! Микотайт и не думал бросать сахарную свеклу в замерзающем поле. После уборки свеклы еще можно о чем-то говорить. Зимой в поместье работы мало, а в лес на рубку дров пленных все равно нельзя пускать. Но до конца ноября русские ему нужны, ничего не поделаешь!
Почему Карл Штепутат вдруг стал запирать свой ночной шкафчик? Герман притворился спящим. Он видел, куда отец положил ключ. Все остальное было уже детской игрой. Герман выдвинул изъеденный жучком ящик и ахнул. Его рука коснулась холодного ствола револьвера. Он взял оружие из ящика и стал рассматривать со всех сторон. Для чего отцу револьвер? Чего он боится? Что ночью из Вольфсхагенского леса в Йокенен придут партизаны?
Под револьвером лежала газетная бумага, под ней журналы. Герман взял ноябрьский номер "Народного наблюдателя". На первой странице фотография: трупы Неммерсдорфа.. Изуродованные человеческие тела, собранные и уложенные в ряд. Трупы немцев. Неммерсдорф был первым немецким пунктом, жители которого попали в руки русских. После того как немецкие войска отбили Неммерсдорф, фотографы пересчитали трупы, а "Народный наблюдатель" показал их в предостережение немецкому народу: "Так будет с каждым из нас, если мы не будем готовы отдать в этом бою последние силы для достижения окончательной победы!" Ниже лежал номер "Штурмовика", специальный выпуск о Варшавском гетто. Там Агасфер ковылял на костыле, перешагивая через изможденных и высохших от голода людей. Безобразные, апокалиптические фигуры, толстые носы, растрепанные седые бороды, ветхие одежды заполняли страницу за страницей. Это нагромождение уродства Штепутат держал в своем ночном шкафчике под замком, чтобы никого не беспокоить понапрасну. На последней странице "Штурмовика" фотография, на которой одно лицо показалось Герману знакомым. Этот человек в форме СС, с автоматом на изготовку, стоял на варшавской улице, а перед ним десяток мужчин и женщин с поднятыми руками, повернувшись лицом к стене... Герман понесся с журналом на кухню к матери.
- Это доильщик Август! - кричал он, показывая на фотографию с подписью: "СС очищает гетто".
Озадаченная Марта забрала у него журнал. Отнесла обратно в шкафчик. Закрыла на ключ. Нет, это не для детей - ни трупы в Неммерсдорфе, ни СС в гетто.
В декабре доильщик Август приехал в отпуск (на Рождество он всегда приезжал к матери). Когда он появился у Штепутата, чтобы забрать свои отпускные карточки, сел на стул для посетителей и собирался закурить первую сигарету, Штепутат достал номер "Штурмовика".
- Узнаешь этого? - смущенно улыбнулся он, показывая на фотографию из гетто.
Да, Август узнал. Он сначала побледнел, как полотно, потом налился краской. Пальцы нервно сдавили сигарету. Он наклонился над фотографией, рассматривал ее, как будто обследовал каждый камень улицы и домов. Но не было ничего, что можно было бы истолковать превратно.
- Можешь гордиться - попал в газету, - сказал Штепутат.
- Мы их не расстреливали, - сказал доильщик Август, показывая на людей, обращенных лицом к стене варшавского дома. - Только обыскивали и отбирали оружие. Это выглядит хуже, чем было на самом деле.
С первым морозом лебеди улетели на юг. Очень поздно, слишком поздно. Они задержались, потому что вылупившиеся в конце июня птенцы еще не умели летать. Виноват был Петер Ашмонайт, разбивший у лебедей первую кладку яиц.
Молодые лебеди остались, пытались стоять на тонком льду, проломили его, сгрудились все вместе в маленькой полынье, не давая воде замерзнуть. Величиной они были уже почти с родителей, но их перья еще не побелели. Вначале они кормились отмирающими остатками тростника и последней ряской йокенского пруда. В конце концов мороз выгнал их на берег. Они вперевалку шлепали по выгону, отважились даже выйти на дорогу, отбивали у ворон кухонные отбросы, картофельные очистки. Зашли даже на двор к тете Хедвиг, обнаружив там остатки корма для кур. Йокенские дети преследовали их с беспощадным упорством. Где бы они ни появлялись, их гнали камнями и палками, они безуспешно пытались взлететь, падали на уже промерзшую землю - серые пятна среди ставшего белым ландшафта.
Но серые лебеди были не единственными пятнами на свежем снегу: следы! По снежной белизне через йокенские поля с северо-запада на юго-восток пролегла свежая тропа. Прошло человек двадцать, не меньше. И ни одна собака не залаяла. Кто это ходил ночью вокруг деревни? В лесах становилось тревожно. Каждый вечер с наступлением темноты прилетали завывающие швейные машинки.
- Они сбрасывают в лес боеприпасы и продовольствие, - сказал мазур Хайнрих.
Работники поместья торопились выбраться из леса до темноты, а ночью леса принадлежали другим. Лесник Вин завел себе вторую собаку и итальянский карабин.
- Я не дам, чтобы мне вспороли брюхо, - смеялся он, хотя на самом деле ему было не до смеха.
Кучер Боровски каждый день уговаривал маленькую бледную женщину прекратить выезжать. В последнее время говорят столько всякого! Но маленькая бледная женщина настаивала на своем. Ей нужны ежедневные поездки в санях, простор и тишина убранных полей, вид до зубчика елок на горизонте.
"Нас как-нибудь прикончат", - в отчаянии бормотал Боровски. Он старался устроить так, чтобы избегать опасных мест. Никакими силами не удавалось заставить его поехать к болоту, да и полевой сарай и песчаная дорога к Воверише на опушке леса нагоняли на него страх. Гораздо спокойнее было ехать по открытой проселочной дороге, идущей к усадьбе. Или к мельнице. И, конечно, проехать немного по шоссе на Дренгфурт. Но шоссе казалось маленькой бледной женщине недостаточно безлюдным. Нет, она не могла переносить, чтобы на нее смотрели проезжающие мимо беженцы с границы, солдаты в белых маскировочных халатах. Больше всего ей хотелось бы оставить дома и кучера, чтобы побыть одной, поплакать одной.
На самом деле никого в те дни не убили. Не было моря крови, проливаемого партизанами среди гражданского населения. Да это были и не настоящие партизаны, а просто беглые пленные, которые еще осенью рассчитывали на приход Красной Армии, а сейчас были застигнуты врасплох зимой. Начавшиеся морозы выгоняли их из лесов. Как-то вечером трое пришли на стоящий особняком хутор Эльзы Беренд. Они распахнули дверь кухни, один с автоматом. Забрали с кухонного стола два куска сала, копченую колбасу и каравай хлеба, прихватили старые рукавицы крестьянина Беренда. Запихнули все это в мешок, который сами принесли с собой. Пока двое укладывали, человек с автоматом сидел на табуретке возле двери и разговаривал по-русски с кошкой, подставляя ей рукав, по которому она карабкалась ему на плечо и потом спрыгивала на кафельные плитки.
- Война капут! - сказал он, смеясь, когда они уходили.
Не было ни единого выстрела. Эльза быстро, на все задвижки, заперла за непрошеными гостями дверь. Некоторое время все было тихо, потом все-таки раздался выстрел. Короткая очередь из автомата изрешетила не вовремя разлаявшуюся дворовую собаку.
Налет на запасы Эльзы Беренд вызвал настоящие военные действия. Начальник штурмового отряда в Дренгфурте Нойман (это была его последняя большая операция) выгнал всех мужчин округи на облаву. Цепь загонщиков с дубинками, охотничьими ружьями и револьверами растянулась по лесу, выгнала из трясины дикого кабана и перепугала несколько косуль, пустившихся отчаянными прыжками наутек. Не нашли ни одной серой шинели, пропала и колбаса Эльзы Беренд. Единственной добычей охотников стала куча листьев под деревом, в которой, возможно, спал кто-нибудь, спасаясь от холода. Нойман отправил в Растенбург донесение: болото и Вольфсхагенский лес прочесаны. Подозрительных лиц не обнаружено! Это успокаивало. Это придавало начинающим задумываться людям уверенность. Когда пять дней спустя тетя Хедвиг зашла в свой курятник и увидела, что ночью трем курицам свернули шею, дядя Франц даже не стал сообщать о случившемся. Опять заварится большое дело и придется целый день ходить по болоту. И все из-за каких-то трех куриц!
А слухам не было конца. На перегоне за Норденбургом ночью расшатали шпалы. Омет, эту маленькую речку севернее Йокенен, отравили, и рыбу из нее нельзя есть. В Восточной Пруссии становилось невесело. Йокенский трактир все лето был увешан пестрыми рекламными щитами сигарет "Экштайн" и "Юно", а сейчас в нем осталась только тень "подслушивающего врага", да еще крался по всей стране угольный саботажник. Шоссейный обходчик Шубгилла разговаривал в Энгельштайне с одним старшим офицером: предательство, везде предательство! В оцепленном лесу Мауэрвальд южнее Ангербурга каждый день разъезжают тяжело нагруженные военные машины.
- Чудо-оружие, - сказал Шубгилла, слышавший об этом от человека из организации "Тодт".
На острове Упальтен на озере Мауэрзее, где росли вековые деревья и стоял летний замок семейства Лендорф, установили орудие, которое должно было спасти Германию.
Утешительные слухи. В мире было полно чудес и чудо-оружия. Каждый вечер люди ложились спать в ожидании чуда наутро. Тем временем по белградскому радио меланхолически пели о Лили Марлен. А в кино в Дренгфурте показывали фильм "Золотой город".
На фронте было тихо. И в стране было тихо. Поверх первого снега выпал второй. Пруд замерз окончательно, и работники поместья начали вырезать глыбы льда и возить в погреб. Не было повозок беженцев на Ангербургском шоссе. Не было ревущей скотины на полях. Глубокая тишина. Мир был настолько полным, что некоторые беженцы вернулись к границе. Провести Рождество дома! Посмотреть, не протекла ли от осенних дождей крыша сарая. Как взошли озимые? Да нельзя же и хозяйство бросить. О курах нужно позаботиться и о свиньях, отвести на случку кобыл и телок, даже если никто не знает, кто будет помогать животным произвести на свет потомство. На праздники, как и каждый год, резали свиней, пекли пряники с сиропом из сахарной свеклы. А что принесет Дед Мороз 1944 года? Все шло своим чередом, как всегда. Адольфка в эту раннюю, спокойную зиму не бросил Восточную Пруссию на произвол судьбы. По льду озера Швенцайтзее, как всегда зимой, носились буера. Начались первые облавы на зайцев и лисиц - в них участвовало больше военных, чем обычно это были тыловые офицеры. Шубгилла ездил по долгу службы на военное кладбище Йегерхе возле Ангербурга. Домой он привез новость, что армия спустила воду Гольдапского озера, так что лед обвалился. Красная Армия теперь не сможет перейти по льду.
Герман и Петер лежали на пруду, сосали кусочки льда, выбитые коньками. Они наблюдали за русским разведчиком, который с черепашьей скоростью полз по ясно-голубому зимнему небу Восточной Пруссии, фотографировал Дренгфурт и Бартен, а между ними и маленький Йокенен. Может быть, уже сегодня где-то в русском генеральном штабе окажется воздушный снимок йокенского пруда и на нем две черные точки на льду: Герман Штепутат и Петер Ашмонайт.
Над Растенбургом фотографа стала обстреливать зенитка, раскидывая по темной голубизне белые облачка, взяла блестящий на солнце фюзеляж самолета в вилку и вынудила пилота делать крутые развороты и пике. Герман и Петер представляли, какой хаос возник бы, если бы самолет упал на йокенский пруд. Но зенитка его не сбила, фотограф летел слишком высоко. Вместо этого на йокенский пруд посыпались осколки зенитных снарядов, так что лед зазвенел от ударов. На месте разбитого льда выступили черные пятна открытой воды. Герман и Петер помчались в камыши и плюхнулись на живот.
- Засранцы, - заявил Петер. - Если такой осколок попадет по голове, сразу ноги протянешь.
Когда железный дождь прошел, Петер предложил поехать на велосипеде в Дренгфурт. Там можно посмотреть на огромный противотанковый ров, протянувшийся через предместья как часть Восточного вала. Очень глубокий. Как борозда великанского плуга. Они осторожно слезли по крутому откосу и пошли по дну рва на юг. Внизу ни ветерка. Восточный ветер наверху сдувал через край снежную порошу, и снежинки медленно падали в глубину. Как далеко тянется этот ров? Неужели и правда до границы? Когда весной снег растает, весь ров заполнится водой. Здорово, канал через всю Восточную Пруссию. А русские танки и на самом деле туда скатятся? Хорошо, что Йокенен расположен западнее рва -йокенцы в полной безопасности.
Когда возвращались домой, уже темнело. Разволновавшаяся Марта не находила себе места. Нельзя в темноте находиться на дороге, сейчас такие времена. Герман рано пошел спать, не желая слушать рассказы Марты о немецких детях, которых партизаны утаскивают в лес.
Из-за раннего отхода ко сну он пропустил представление, показанное в тот вечер жителям Восточной Пруссии. Представление на весь вечер. Петеру повезло больше. Он сел со слепой бабушкой есть молочный суп. Выйдя после ужина закрыть сарай, чтобы никто не утащил велосипед, он увидел это зрелище: на северо-востоке все небо пылало ярким огнем. В эту предрождественскую ночь русские самолеты сбросили над Инстербургом великолепно расцвеченные Рождественские елки. Свет был такой яркий, что отражался в окнах домов, а тень Петера четко обозначилась на стене.
Петер позвал слепую бабушку. Она действительно вышла на холод, широко раскрыла свои огромные пустые глаза, так что в них тоже отразился далекий свет.
- Что это за новая мода, - сказала она, когда Петер описал ей волшебное небо. Медленно спускающиеся к земле факелы, освещавшие для русских летчиков затемненную Восточную Пруссию, она не видела. Не видела и вспышек зенитных снарядов над инстербургским аэродромом и возле больших казарм. Но зато слышала далекий грохот бомбовых разрывов.
- Когда зимой бывает гроза, на следующий год хорошо родится хлеб, вспомнила она.
На безоблачном небе вспыхивали все новые гирлянды огней. Свет растекался с северо-востока по всей стране. Над предрождественской Восточной Пруссией повисла звезда Вифлеема. Она затмила бледный полумесяц над кладбищем и своим розоватым блеском окрасила снег в необычный цвет. Это был первый раз, когда война произвела на Петера сильное впечатление. Он сидел на крыше сарая, смотрел на небо и мерз.
Штепутат и мазур Хайнрих тоже оставались на улице, пока над Инстербургом не погасли последние огни.