Инстербург, город, в котором, как поется в старинной восточно-прусской песне, умерла Аннушка из Тарау.
- Может, разбудить мальчика, пусть посмотрит? - спросил Штепутат жену.
Ни за что на свете! Пусть ребенок спит. Не надо его беспокоить. Он так спокойно спит под картинкой с пухлощеким ангелом, дующим в трубу.
Марковша тоже вышла к забору и не могла поверить, что этот свет - дело рук человеческих.
- Это знамение с небес, - сказала она. Только никто не знал, хорошее это знамение или плохое.
Когда все огни погасли, Йокенен оказался как в черной пустыне. Очень нескоро бледному месяцу удалось снова осветить тонкий снежный покров. Хорошо, что в спальне Штепутата, да и во всех остальных комнатах в Йокенен, было тепло. Марта с тревогой посмотрела на детскую кровать, где спал ее сын. Да, Герману нужна уже кровать побольше. Ему уже десять лет.
Все будет хорошо. Так или иначе, все будет хорошо. Красное сияние не проникло в спальную комнату к пухлощекому ангелу с трубой. Почему все должно быть плохо? В прошлый раз все кончилось хорошо. Марта вспомнила смеющихся казаков, которые в августе четырнадцатого трясли детям сливы. В Йокенен ведь никто не сделал никакого зла, все только выполняли свой долг. Поэтому все должно быть хорошо.
В последний раз йокенцы почувствовали себя в безопасности, когда в самом центре Восточной Пруссии - а это как раз был маленький Йокенен -расквартировалась дивизия СС. Они заняли все свободные помещения, заполнили замок, трактир, комнату на чердаке Штепутата. Но они мало говорили о войне, эти молодые люди частей особого назначения. А Штепутату так хотелось, чтобы они помогли развеять мучившие его сомнения. Добавили бы немного уверенности. Веры в руководство и силу страны. Мы удержим границу, конечно же! Может быть, сумеем выпутаться из неприятного положения с почетным миром. У нас ведь еще есть что предложить: кусок Польши, Чехословакию, немного Югославии, северную часть Италии, угол Франции, Голландию почти всю, от Бельгии кусочек и, конечно, Данию и Норвегию, да не забыть Курляндию. Если взять все эти клочки земли и бросить врагу в пасть, можно было бы взамен заключить приемлемый мир!
Но они не говорили ничего, молодые эсэсовские солдаты, не давали Штепутату никаких надежд. Просто молчали. Ждали следующего назначения и молчали. Впрочем, самого их присутствия было достаточно, чтобы в йокенских гостиных появилось перед Рождеством ощущение уюта и довольства. Высшее руководство не оставило Восточную Пруссию на произвол судьбы, иначе не послали бы сюда эти отборные части.
Даже Блонски, из-за тишины на фронте задержавшийся в Йокенен дольше, чем собирался, стал опять высоко вздергивать правую руку. Как-то в воскресенье он даже надел свою партийную форму, что, однако, не произвело на молодых эсэсовцев никакого впечатления.
Перед тем же Рождеством Йокенен покинули русские пленные, просто потому, что СС понадобилось и то помещение в поместье, где они жили. Русские успели повытаскать сахарную свеклу из глинистой земли еще до наступления зимы и отправить ее по узкоколейке в Растенбург. Теперь, в общем-то, делать было больше нечего, так что даже Микотайту пришлось согласиться на их отъезд.
- На весенние работы будут у вас новые пленные, - сказал по телефону окружной сельхозуполномоченный.
Отправление пленных происходило тихо. Они даже не пели, как это часто бывало за все эти годы, а молча шагали через парк по направлению к узкоколейке. За ними конвоир. Рядом с ними ехал верхом Микотайт, единственный из Йокенен, кто вышел проводить пленных на поезд. Они залезли в два выложенных соломой товарных вагона.
- Вы знаете, куда поезд идет? - спросил Микотайт конвоира.
Тот не знал. Наверное, в какой-нибудь лагерь.
- Война капут, - сказал один из русских, пробуя улыбнуться.
- Война еще далеко не капут, - пробурчал конвоир и сплюнул в грязный снег.
- Они думают, что едут домой, - сказал Микотайт.
Но конвоир покачал головой.
- Им страшно. Они ясно понимают, как хорошо им было в Йокенен. А что будет теперь, никто не знает.
Когда подцепили паровоз, некоторые даже нерешительно помахали рукой через открытые двери вагона. И Микотайт помахал в ответ.
Теперь в Йокенен остались только йокенцы и эсэсовская дивизия. Рождественский праздник для детей не состоялся, потому что у Виткунши стояли солдаты. Но зато дети были вознаграждены перловым супом, густой гороховой кашей и солдатским хлебом. Под дубами на дороге к поместью стояла полевая кухня. Повар прежде всего останавливал лай собак на псарне, заткнув им глотки жирными кусками. После собак наступала очередь йокенских детей. Остатки из котла распределялись в жестяные банки с острыми краями, о которые можно было очень просто порезать губы. Несмотря на это, для детей работников это каждый раз был настоящий праздник. Многочисленные маленькие Шубгиллы вкушали здесь приятную сторону этих дней конца войны. Стало обычаем, что сразу после школы кто-нибудь бежал к полевой кухне узнать, чем сегодня кормили СС. Армейская еда прибавляет сил, говорила учительница. Солдатский хлеб укрепляет зубы. При сознании, что такой же едой питаются тысячи немецких солдат, любая похлебка казалась укрепляющей и полезной для здоровья.
Все это кончилось 10 декабря 1944 года, когда дивизия покинула Восточную Пруссию. Фюрер счел необходимым рассечь с помощью этой отборной части русский прорыв в районе Платтензее в Венгрии. Немцы Восточной Пруссии с их выдержкой и упорством как-нибудь сами смогут себе помочь. Блонски, опять на высоте, тут же истолковал это в положительном смысле: "Наш Восточный вал настолько надежен, что мы отдаем резервы на другие участки фронта".
Впрочем, была йокенцам и некоторая компенсация. Командование Четвертой армии, на которую была возложена задача обороны Восточной Пруссии, отправило в Йокенен подразделение саксонцев, занимавшееся ремонтом танков, автомобилей и орудий. Парк поместья, скрытый среди деревьев, превратился в огромную мастерскую. Всюду валялись танковые гусеницы, части моторов, автомобильные шины и бензиновые канистры.
Понятно, что саксонцы не шли ни в какое сравнение с молодыми парнями из эсэсовской дивизии. Они, наверное, могли привести в движение сломавшийся грузовик, но вряд ли остановили бы русскую атаку. Правда, были они разговорчивее и все время мечтали о своем дрезденском Рождественском пироге, который скоро должна была доставить полевая почта. Но они не придавали Штепутату чувства уверенности. Скорее наоборот. Они ясно говорили, насколько в данный момент плохи дела. Не было никакой возможности самим себя вытащить за уши из болота и перенести куда-то в безопасное место: вся Германия горела огнем. Йокенен казался чуть ли не единственным мирным пятном на земле. Кто знает, может быть, русские здесь вообще наступать не будут. Они еще не могут придти в себя после осени.
С прибытием саксонцев шоссе оживилось. В парк тащили подбитые гусеничные машины, грузовики с поломанными осями и с кабинами, изрешеченными очередями из пулеметов и осколками снарядов. По шоссе опять ездили и маршировали, как в то раннее лето 1941-го, когда войска шли на восток. Конечно, по-другому. Ни строевого шага, ни песен о цветущем вереске на занесенных снегом полях Восточной Пруссии. Из войск по Ангербургскому шоссе шли лишь отдельные группы в белых маскхалатах. Время от времени танк. Между ними телеги беженцев, торопившихся попасть к Рождеству домой. Иногда противотанковая пушка. Самоходные орудия. Но не все двигалось на восток для укрепления фронта. Подозрительно большое количество транспорта исчезало за Викерауской дугой в западном направлении. Насколько надежным должен был быть этот Восточный вал, если Восточная Пруссия могла обойтись без лишних войск.
А потом опять Рождество. Все было как раньше: домашние пряники, жаркое из только что забитых свиней, обычный Рождественский рацион на водку и табак. За три дня до праздника лесник Вин доставил к Штепутату елку и получил за нее рюмку шнапса и пригоршню сигар. Как и в прошлые годы, он натаскал на своих сапогах мокрый снег в убранную к празднику гостиную, в то время как его собака лежала на коврике в сенях и оттаивала. Дробовик он поставил рядом с собой в угол дивана. Вин уверял, что на праздник выпадет еще снег. Но зима не будет суровой. Он это видит по почкам берез и по коре деревьев. Будет ранняя весна, но не такая холодная как в 1929 году, когда в Восточной Пруссии померзли фруктовые деревья.
Они болтали в теплой комнате, пока не кончилась бутылка. Потом он вышел на улицу, осанистый лесник Вин, один со своей собакой и ружьем. Нужна немалая храбрость, чтобы ходить так в лесу. В такие времена.
В ночь перед Рождеством выпал обещанный лесником Вином снег, хотя и в умеренном количестве. Сухой, морозный снег, набиваемый в окна восточным ветром. Как и в предыдущие годы, доносился звон колоколов из Дренгфурта. Бисмаркова башня на горе Фюрстенау посылала над заснеженной землей свои сигналы - ее затемнили только в сторону востока. На шоссе ни одной машины. Вблизи домов легкие следы зайцев и ворон. Йокенский пруд, обычно такой оживленный, в сочельник был предоставлен воронам. Работники поздно вечером расходились из поместья с полными бидонами молока, предварительно обильно насыпав лошадям в ясли овса. На террасе замка (вообще-то из-за затемнения это не разрешалось) на елке горели свечи, и это опять была самая большая елка в Йокенен.
Маленькая бледная женщина после прогулки в санях сидела, завернутая в покрывала, на террасе и смотрела на сверкающую елку.
И опять пришел Дед Мороз. Конечно, Герман давно знал, что это не Дед Мороз, а Шубгилла, зарабатывающий таким образом несколько марок. И его родители знали, что он знает. Но все-таки что за Рождество без Деда Мороза? Штепутат тщательно завесил все окна, прежде чем зажигать огни. "О, елочка" была его любимая Рождественская песня, не такая религиозная как другие. От песни "Ночь тиха" у Марты покатились слезы. Почему она вдруг заплакала? С ней никогда этого не было на Рождество. Мазур Хайнрих сидел молча в углу даже не подпевал - и вертел свою холодную трубку. Раньше он на Рождество обычно уезжал в свои мазурские края, но на этот раз Штепутат его отговорил. Это слишком близко к границе. И вообще не стоит в такие времена разъезжать по железной дороге. Когда перед домом вдруг послышались тяжелые шаги, когда постучали в окно, потом снова раздались шаги, открылась дверь, кто-то загремел в прихожей, Герману пришла в голову страшная мысль, что это не Шубгилла, а человек из леса со своим автоматом.
Несмотря на краснощекую маску, Шубгиллу легко было узнать, например, по тяжелой походке и по рукам, высохшим рукам дорожного обходчика. Начались обычные формальности: "Хорошо себя вел?", "Можешь прочитать стихотворение?" - "Я пришел из-за леса в родные края". - "Эй, Дед Мороз, не хочешь ли рюмочку?" (Это была Марта.) Конечно, он хотел! Он выпил стопку медовой водки прямо через маску. Развязать мешок. Марте передник (больше Дед Мороз ничего не мог придумать), Штепутату подтяжки и рукавицы, мыло для бритья для Хайнриха. Зато Герман был удивлен по-настоящему. То, чего он страстно и безуспешно желал из года в год, в Рождество 1944 года стояло на столе: деревянная пушка со стволом длиной ровно тридцать сантиметров. Такая пушка может через всю комнату обстреливать деревяшками вражеские патрули и населенные пункты. Экипажный мастер в Дренгфурте делал такие по пятнадцать марок за штуку - удивительно, что в это время еще делали игрушечные пушки для детей. Герман проверил ее на дальность стрельбы, забросал тяжелыми снарядами пол, произвел страшные опустошения среди пехоты, окопавшейся под елкой. Пока не вмешалась Марта, заявив, что шум сражения нарушает Рождественский мир.
Поздно вечером пришли и саксонцы. Они устроили в деревенском трактире складчину с обилием пунша. Не удивительно, что они вернулись через выгон домой весьма навеселе. А у Штепутата продолжили праздновать. Штепутат уже в который раз открывал лаз в подполье, ложился на живот и одну за другой выуживал из своего винного погреба запылившиеся бутылки смородиновой настойки. Один саксонец, подмастерье Хайнрих и Штепутат дошли до того, что уселись в ночь перед Рождеством играть в скат, что в Йокенен считалось почти неприличным.
Тот, кто пьет, угодит на тот свет,
А тот, кто не пьет, полетит ему вслед!
- орал Хайнрих каждый раз, прежде чем опорожнить свой стакан. Ничего не достанется мазурам. Хайнрих проиграл в скат все деньги, которые собирался положить в копилки на Рождество своим мазурским племянникам и племянницам. Ничего, через год опять Рождество!
В то время как саксонцы и мазур Хайнрих шумели все громче, Петер праздновал самое удивительное Рождество своей жизни. Никогда еще мать не приносила столько, сколько в это военное Рождество 1944 года. Пакеты с леденцами, рисом и мукой, даже изюм из далекой Греции. Мешок грецких орехов, а к нему щипцы-щелкунчик из Рудных гор в мундире "долговязого гвардейца" времен прусского "солдатского короля". Себе шелковые чулки, которые она примерила в Рождественский вечер, натянув на крепкие, мускулистые ноги, чтобы повертеться и потянуться перед зеркалом. Тем временем Петер гонял по каменному полу кухни жестяной "тигр" и сыпал искрами из его поворачивающейся пушки. Потом он до поздней ночи занимался грецкими орехами, ел их вместе с изюмом.
- Что, мы уже выиграли войну? - спросила слепая бабушка, ощупывая своими костлявыми руками Рождественское изобилие на кухонном столе.
- Ты еще не пела ни одной Рождественской песни, бабушка, - сказала мать Петера.
Старая женщина легла в свою кровать и спела полностью и подряд все песни от "Ночь тиха" до "Каждый год опять".
Когда мать тоже пошла спать, Петер потихоньку подобрался к начатой бутылке лимонного ликера, стоявшей в кухонном шкафу. Напиток был сладкий и крепкий. И после него так хорошо спалось.
Утро первого дня Рождества началось с обычной беготни детей. Посмотреть подарки. Сравнить елки. У кого самая большая? На какой больше всего золотого дождя? Саксонцы расчищали на льду место для катка. Когда дядя Франц, как всегда в этот самый христианский из всех праздников, уезжал в Ресель, доильщик Август в одиночестве уже вырисовывал на льду свои восьмерки и пируэты.
После обеда Герман зашел за подарками, которые Дед Мороз оставил для него у дяди Франца и тети Хедвиг. Эти подарки всегда были особенно богатыми. В Рождество 1944 года дяде Францу пришлось даже помогать ему нести вещи домой. Так получилось, что дядя Франц как раз к послеобеденному кофе оказался в гостиной Штепутата и сказал: "Вот и последнее Рождество в Йокенен".
Он сказал это без всякого стеснения, хотя здесь были и Герман и мазур Хайнрих. Слышала это и Марта, входившая в комнату с кофе.
- На фронте спокойно, - заметил Штепутат.
- Но что-то там заваривается.
(Такие пессимистические мысли дядя Франц всегда привозил из Реселя от своих католиков.)
- Мы должны пройти через все, так или иначе, - геройски сказал Штепутат. - Старому Фрицу двести лет назад было еще хуже.
- Но женщин и детей надо бы отправить в безопасное место, - предложил дядя Франц. - Просто отправить их в рейх.