- Подумает, что это сожгли русские, - ответил Петер.
Он направился к сараю, но только собрался поджечь пучок соломы, как они услышали, что издали кто-то зовет. Из дома или из сада? "Э-эй, вы-ы!" кричал кто-то, и было ясно слышно.
Герман предложил бежать, но Петер хотел расследовать дело. Он сделал себе дубинку и пошел к двери дома. Раскрыл дверь. Среди аккуратно расставленных ведер с водой, лопат и веников разлеглась толстая такса. Даже и не подумала лаять. Петер открыл дверь кухни. О Боже, вот это зрелище! На кухонной скамейке сидела старая Вовериша. Седые волосы в беспорядке висели вокруг ее лица, грязь налипла к рукам, проложила коричневые борозды на коже. Старуха выглядела как привидение.
- Идите поближе, мальчики, - обрадованно звала она.
Герман и Петер остались стоять на пороге. Они смотрели на остатки еды и грязные тарелки, но, правда, нигде не было ломаных столов, стульев и шкафов.
- Наконец-то кто-то пришел, - смеялась старая женщина, убирая с лица склеившиеся пряди волос. - Ты не сын бургомистра Штепутата? Ага, скажи своему отцу, что йокенцы меня бросили совсем одну... Все удрали, сбежали пленные, сбежала и моя батрачка, только Пизо остался.
Значит, толстопузую таксу зовут Пизо. Собака тем временем прыгнула на стол и разгуливала среди остатков еды.
- Я же не могу бежать, дети, - пожаловалась старуха. - Не могу даже в деревню придти... Кто-то должен за мной присмотреть. Вы меня, старую, не оставляйте.
- В Йокенен никого нет, - сообщил Герман.
- Но кто-нибудь должен смотреть за старой Воверишей, я ведь тоже отношусь к Йокенен. Скажи своему папе, мальчик.
- Война давно кончилась. В Йокенен русские, каждый справляется, как может, - сказал Петер.
- У меня никаких русских не было, - сказала Вовериша.
Она встала и толкнула клюкой дверь в чулан.
- У меня тут не так уж плохо, - засмеялась она, показывая на банки с вареньем, копченую колбасу, куски сала и ветчины. Мальчики открыли рты от удивления. Петер какое-то мгновение боролся с искушением просто войти и взять, что хочется - старуха же не сможет сопротивляться. Но Вовериша предупредила его желания.
- Возьмите себе колбаску, мальчики, - сказала она.
Петер выбрал метровую колбасину, разломал ее о колено и начал есть. У Германа комок встал в горле. Не от колбасы, нет, от неаппетитной грязи на столах и стульях. И там же ходит толстый Пизо.
- Их действительно больше нет, йокенских господ? - говорила сама с собой Вовериша, пока Петер поглощал колбасу. - И твоего отца тоже нет?
Герман покачал головой.
- Трактирщика Виткуна нет и камергера Микотайта нет, - продолжала старуха. - И маленький Блонски больше не разъезжает с криками по полю. Господа слезли с лошадей и уже больше на них не сядут. Они пересядут на еще больших лошадей. И потом опять где-нибудь станут господами.
Старая Вовериша всегда видела больше, чем остальные люди.
Петер засунул остаток колбасы под рубашку. Если не замечать грязи, то этот дом, обойденный всеми грабежами и пожарами, казался настоящей сокровищницей. Петер твердо решил приходить еще. Такой кладовой не было больше нигде на много километров вокруг.
Вовериша смотрела поверх своих очков, листая засаленную книгу, откуда она черпала всю свою премудрость. У Иезекииля или у пророка Даниила все точно описано, слово в слово. Красный конь победит коричневого коня. Так было предсказано в этой книге. И будет большое опустошение и разорение. Голод и зараза. Вовериша для всего нашла свое место. И зачем только люди так много лет шли следом за коричневым конем, если в книге Вовериши было четко написано, что коричневый конь погибнет?
На Иванов день в Мариентале сгорел двор крестьянина Шиппера. Вместе с домом, конюшней, амбаром и тележным сараем. Ветра не было, черный столб дыма свечой уходил в небо.
- Что, если увидят русские в Дренгфурте? - сказал Герман.
- А им все равно, - ответил Петер.
Он начал с амбара, на конюшню огонь перекинулся сам собой. Только с домом Петеру пришлось немного помочь. Да, этот пожар у крестьянина Шиппера в Мариентале был весьма необычный. Не подлетела, звеня колокольчиками, пожарная команда. В стойлах не ревел перепуганный скот. Никто не таскал из горящего дома одежду и мебель. Никто не заливал огонь. Пламя пожирало строения беспрепятственно, чуть ли не скучая - то обрушит стену, то прихватит старую грушу, то запустит языки огня в компостную кучу посреди двора. Больше всего дыма было от крытого толем тележного сарая. Жара доходила до всех уголков сада, припекала даже Германа и Петера, которые лежали под смородиновыми кустами и срывали первые красные ягоды.
- Не интересно, - сказал Петер и начал бросать в огонь камни. Он ожидал большего.
Первым рухнул амбар. Петер подошел довольно близко и повалил еще стоявшие столбы. Больше ничего не оставалось, только остов жатки с обломанными крыльями. Дымилась земля под амбаром, трава сгорела, на грушевом дереве за конюшней болтались почерневшие листья и плоды.
Нет, это было не интересно. Они обошли сгоревшее подворье, не зная, за что приняться среди еще дымящихся развалин с печной трубой, покосившейся настолько, что Петер мог бы повалить ее одной рукой. Когда в доме обрушился потолок, они уже играли на лужайке позади двора. Герман начал качать насос лошадиной поилки, и в конце концов на самом деле пошла вода. Ну, раз уж есть вода, так можно и гасить. Это уже было интереснее - таскать от поилки воду и слушать, как шипит горячая зола. Идя обратно к поилке, обнаружили в траве два скелета. Вокруг них особенно густо росли одуванчики и гусиная лапка: ясное дело, трупы - отличное удобрение. Петер сдвинул палкой истлевшую одежду, так что открылись кости. Запаха не было: трупы лежали на открытом месте, на свежем воздухе. Старые люди. Может быть, старики-родители крестьянина Шиппера, не пожелавшие уезжать. Длинные седые волосы женщины еще легко было узнать. Когда Петер тронул палкой череп, оттуда пустилась бежать всякая живность: жуки, мокрицы и черви.
Удивительно, как они аккуратно легли рядом на лугу.
- Наверное, убегали, когда пришли русские, - решил Петер.
Да, может быть, так и было. В убегающего стреляют. Неприятно стрелять вблизи, когда еще видны белки глаз. Но на расстоянии в сто метров все люди превращаются в фигуры, вызывающие желание прицелиться. Так старики и легли на лугу. А теперь вокруг них растут цветы.
Герману пришла в голову мысль сделать что-то вроде могилы. Они натаскали камней, принесли и закоптившиеся кирпичи из сгоревшего свинарника. Сложили вокруг скелетов красивую каменную ограду. Здорово, выглядело хорошо! Накрыли все это обуглившейся дверью. Вот это могила! Немного странно, но лучше, чем ничего.
Восточная Пруссия еще раз испытала иллюзию мирной жизни. Когда стала созревать рожь. Озимая рожь утвердилась вопреки всем сорнякам, выросла без минеральных удобрений и сейчас переливалась волнами от йокенского кладбища до Мариенталя. В воздухе носилась мучнистая, сухая пыль наливающихся колосьев. Время страды в Восточной Пруссии. Время лошадиных оводов, белых платков на полях, соломенных шалашей, полдников в траве на полевой меже, громыхающих телег. Отбивание одинокой косы, делающей первый закос. Облака пыли над полевыми дорогами, как в песчаную бурю. Кувшины с простоквашей в тени снопов. Дети, катающиеся на возах. Попробуй побегать босиком по жнивью! Полевые мыши шныряют под снопами. Может, молотить прямо в поле, не завозя на гумно? Скирдование соломы. Заход солнца. Отдых. Купание лошадей. В это время как раз и начинаются школьные каникулы.
Но в это лето зерно созревало, и ничего не происходило. Никто не принимался косить. Со стороны Мазурских озер надвигались летние грозы, проливались дождем на горе Фюрстенау, ударяли молниями в тополя за прудом. Никто не волновался из-за погоды. Что будет, то и будет.
Среди ржаного поля дяди Франца Герман и Петер сделали себе убежище. В то лето, лето 1945 года, этого никто не запрещал. Мальчики уже не боялись полевой ведьмы: этот старый призрак наверняка тоже покинул нивы Восточной Пруссии, бросив священный хлеб на произвол судьбы.
Герман часто лежал в убежище, к которому вели тропинки, звездой расходящиеся по полю. Обычно он ждал Петера. Не знал толком, чем заняться. Смотрел на колосья, сталкивающиеся над его головой. В лесу выколосившейся ржи все было, как всегда - все можно было очень живо себе представить. Вот приедет дядя Франц со своей крылатой жаткой скосить еще несколько рядов. Днем мама позовет на обед. О, она могла громко кричать! Слышно было на каждом поле! Лежать и ждать. Смотреть, как над колосьями плывут на восток белые кучевые облака.
Петер обычно подкрадывался, как индеец. Они в этом специально упражнялись. Подобраться беззвучно. Потом напасть с громким воплем. Так и в этот раз Петер одним прыжком выскочил из густых колосьев и перекувырнулся на соломенной подстилке рядом с Германом.
- Здесь нас ни одна свинья не найдет, - с удовлетворением констатировал Петер.
Он сорвал несколько колосьев, растер в руке, сдул мякину и стал жевать зерно. Это придавало сил. Так они ежедневно часами лежали в поле. Говорили о том и о сем.
Например, о школе. Куда девалась йокенская учительница? О планах на ближайшие дни. Пойти на двор Беренда убивать голубей или лучше в Вольфсхагенский лес ловить кроликов? Будет ли в это лето черника? Герман иногда вспоминал о войне, о великих временах, которые так быстро пролетели. Петеру было совершенно все равно, что станет с Германией. Ему больше нравилось говорить о других вещах, прежде всего о еде. Где ее достать. Что еще можно найти.
О своих родителях Герман не говорил никогда. Но они вернутся. Когда-нибудь обязательно вернутся. Между красивыми рядами деревьев на Ангербургском шоссе вдруг появится фигура - а может быть, и две - и будет медленно приближаться к Йокенен с востока. Герман побежит навстречу, пока не перехватит дух. Оставаясь один, он начинал смотреть. Выбирал какое-нибудь высокое место, с которого было хорошо видно шоссе, и осматривал дерево за деревом. Час за часом. До мариентальской дуги было сто двадцать шесть деревьев.
За пределами ржаных полей иллюзия кончалась. Везде буйно росли сорняки в человеческий рост, чертополох, дурман, осот, хвощи. Хватило одного лета, чтобы снова привести эту землю в первобытное состояние, отдать на растерзание сорнякам. Желтые пятна напоминали оазисы в огромном море запустения и сорной травы.
Но зато васильков было, как никогда.
- Что ты собираешься с ними делать? - спросил Петер, когда Герман нарвал их целый букет.
- Возьму домой.
- Ах, мальчик, это любимые цветы нашей королевы Луизы, - разволновалась Виткунша, когда Герман вошел с васильками в кухню трактира.
Наша королева Луиза. Герман помнил картину в школе. Бегство королевы Луизы от французов. В санях через замерзший залив. Только представить себе: тогда французы дошли до Мемеля! А сейчас русские. Тогда все было по-другому. Почему не может быть и сейчас? Герман твердо верил, что Германия не погибнет.
После обеда за ним зашел Петер.