- Пожалуйста, сто метров вперед... потом направо... Увидите надпись "Временное убежище", спуститесь вниз.
- Мы туда надолго? - осведомился кто-то из поезда.
- Только на эту ночь, - ответил железнодорожный служащий. - Утром поезд пойдет дальше. Дальше на запад или в Тюрингию.
Но сначала нужно было попасть в это убежище. Перед ним стояла очередь длиной не меньше, чем от йокенского трактира до мельницы. Регистрация. Две девушки у входа записывали фамилии.
Герман втиснулся в очередь, встал перед какой-то незнакомой женщиной.
- А ты чей, мальчик? - спросила она.
- Я один, - сказал Герман. - Моих родителей здесь нет. Их забрали на работу в Россию.
- Ну, из этих-то никто и не вернется, - сказала незнакомая женщина. Кого забрали, те уже все погибли.
- Мои родители не погибли! - закричал Герман так громко, что все обернулись. - Они работают в России, а когда закончат, вернутся обратно в Германию.
Тут вмешалась мать Петера, сказав женщине что-то, чего Герман не понял.
- Хорошо, хорошо, мальчик! Когда в России работа закончится, они вернутся.
Две девушки усердно трудились в конторе. Записывали все. Фамилию, имя, место рождения. Наконец, они прошли. Убежище встретило их уютным теплом и настоящим туалетом, в котором пугающе громко шумела спускаемая вода. В умывальной длинный ряд кранов. Некоторые непрерывно текли.
"Вода в кранах горячая!" - обнаружил Петер. Они отправились осматривать убежище, хотели увидеть все, что там есть. Ого, даже кухня! Но на ночь кухня была закрыта. Ну ладно, утром наверняка дадут что-нибудь поесть. В одиннадцать одна из девушек выключила свет. Время спать. Можно вытянуться на замечательно мягких соломенных тюфяках, устилающих пол. Темно. Только красноватый свет от вывески "Временное убежище" падает от входа на бодрствующих и спящих. Трудно заснуть в таком убежище. Герман лежал без сна, смотрел на красный свет перед входом и вспоминал разговор с женщиной в очереди. Ее слова не выходили у него из головы. Было слышно, как в конторе смеялись девушки, звонил телефон. Герман ощупью перелез через спящих. Прошел так тихо, что даже Петер не заметил. Он постоял перед конторой, прежде чем собрался с духом, потом вошел, не стучась.
- Ну что, малыш? - сказала девушка. - В это время тебе надо спать.
- Я хочу найти моих родителей, - объяснил Герман.
- Как тебя зовут?
Герман сказал свою фамилию. Она взяла стопку бумаг, склонилась над ними, стала водить по спискам вверх и вниз указательным пальцем.
- Как зовут твоих родителей?
- Карл Штепутат и Марта Штепутат из Йокенен в Восточной Пруссии.
- Их нет в моих списках, - сказала она.
- Да они и не приехали сегодня, - сказал ей Герман. - Их в марте забрали русские... Они не вернулись домой... Я думал, может быть, они из России поехали прямо в Берлин и ждут меня там. Если они сюда добрались, вы наверняка их записали.
Девушкин палец остановился. В полной растерянности она подняла глаза, выпрямилась. Тот же указательный палец, который только что проходил по спискам имен, коснулся Германовых волос.
- Нет, мой мальчик, их нет в этом списке, - сказала она.
Значит, нет. Не повезло. Герман закрыл за собой дверь, так же ощупью вернулся в темноте обратно.
- Ты чего болтаешься? - пробурчал Петер, когда Герман улегся на свое место.
Всего один день в Берлине. Перед отправлением прежде всего пройти дезинсекцию. Это было даже забавно. Мужчины и женщины отдельно в одном большом помещении. Снять с себя все. Сидели голышом, пока одежда кипятилась в большом дымящемся котле. Запах средства от вшей намертво впитался в одежду. Прежде чем одеваться, в душ. В головы, под мышками и между ног втереть жидкость, чтобы вывести водворившихся там гнид.
Было ясно, что после санобработки в товарные вагоны уже не пошлют. Там вши набросились бы на них опять. Вместо этого - хотя это и казалось невероятным - обесвшивленных ожидали темно-зеленые пассажирские вагоны третьего класса. Герман разбирал на стенках вагонов казавшиеся бесконечно далекими названия: Кассель, Альтона, Вюрцбург. Это - куда они едут или откуда пришли вагоны?
Само собой разумеется, они захватили место у окна. Сидели, как бы стесняясь. Ноги обдувало теплым воздухом из отопительной системы. Они выезжали из Берлина в теплом пассажирском поезде. Время шло к обеду. Солнце уже давно стряхнуло с себя пыль развалин и поднялось в желтоватое, молочно-мутное небо. При дневном свете руины выглядели даже вполне сносно. Обнаружилось несколько уцелевших окон, и вообще в Берлине все активно жило, копошилось и дымилось. По улицам среди развалин ездили автомобили. На площадке, расчищенной разрывом снаряда, берлинские мальчишки играли консервной банкой в футбол. Были магазины, в которые входили и выходили покупатели. Наверняка там на двери висел колокольчик и позвякивал так же приветливо, как в йокенском трактире. Проехали мимо булочной, перед дверью которой стояла украшенная Рождественская елка.
- А скоро Рождество? - спросил свою мать Петер.
Она точно не знала и вопросительно посмотрела на соседей.
- А сочельник уже сегодня или только завтра?
Все заговорили наперебой, но никто толком не знал. Они узнали только, когда мимо них проходила майорша, направлявшаяся в туалет.
- Сочельник завтра, - сказала она.
Поезд крутился среди бранденбургских сосен и озер еще целый день и целую ночь, очень долго простоял на запасном пути товарной станции Ратенов, опять останавливался, и только к полудню сочельника, как бы собравшись с духом, прибыл, наконец, в город Бранденбург на реке Хафель.
Долгий переход пешком от вокзала через весь город.
- Там за городом есть уютный, теплый лагерь, - сообщил однорукий представитель городского управления, принявший и сопровождавший их.
Толпа сильно растянулась. Герман и Петер опять встретили Туллу. Втроем они шли впереди всех рядом с одноруким, в то время как старые женщины отставали все больше и больше. Прошли мимо завода синтетического топлива "Бреннабор", вокруг которого стояла русская военная охрана.
"От бензина Бреннабор раскаляется мотор", - продекламировал однорукий и засмеялся.
Потом лагерь.
- Раньше здесь были пленные, - пояснил однорукий. - Но Красная Армия освободила их.
Вход был ярко освещен. Красная звезда. Нет, не по поводу Рождества. О Рождестве напоминала только елка перед сторожевой будкой. Да и на огромные продовольственные склады вермахта в Дренгфурте эти бараки не были похожи. А вот был бы праздник, если бы оказаться в бараке с банками плавленого сыра, печенья и мармелада!
- Здесь все еще колючая проволока, - заметил Петер, показывая на высокий забор, окружавший территорию.
Собрались на плацу перед будкой. Однорукий стал озираться в поисках места повыше, наконец залез на жестяное ведро. Он начал свою приветственную речь, пожелал вновь прибывшим много счастья в новой Германии, не скрывал, что нужда еще велика, но что совместными усилиями теперь будут строить лучший социалистический мир. Во всех бедах виноваты гитлеровцы.
Хорошо, хорошо. Они были готовы поверить всему, только скорее бы дали чего-нибудь поесть и маленькую печку с огоньком.
- Похожи на наше гитлеровское звено, - прошептал Герман Петеру, показывая на группу мальчиков, построившихся позади однорукого.
- Но форма другая, - ответил Петер.
А, конечно, форма была другая. Однорукий отступил назад, и мальчики запели своими звонкими голосами. И что же поют в новой Германии? Что поют в таких случаях? Рождественские песни? Нет, бранденбуржцы пели: "Братья, к солнцу свободы".
- Мы то же самое пели на собраниях в Йокенен, - заметил Петер. - Тоже и свобода, и солнце.
- Нет, это было немного по-другому, - возразил Герман.