После победного окончания польской войны были опять разрешены танцы, правда, с достоинством и приличием. Виткун воспользовался случаем и вечером открыл для отпускников и деревенских девушек зал трактира. Кучер Боровски играл на гармошке до изнеможения.
Отца Петера не было среди отпускников, но через два дня после праздников почтальонша принесла из Дренгфурта посылку со штампом полевой почты. В ней был потертый плюшевый медведь, коробка домино и 27 орехов.
- Он наверняка отобрал это у польских детей, - сказал Петер.
- Зачем? Это же можно купить, - возразил Герман.
- А можно и отобрать. Когда кто-то проигрывает войну, дети тоже проигрывают. В войну это можно.
Начальник штурмовиков Нойман все время помнил, что в Йокенен, несмотря на то что прошло уже полгода после начала войны, все еще не было пожарного водоема. Штепутату его беспокойство казалось довольно бессмысленным, ведь в Йокенен был пруд и лучшего источника воды на случай пожара невозможно было выкопать при всем желании. Но у Ноймана были свои соображения. Деревенский пруд слишком мелкий, грязь и водоросли забьют шланги мгновенно. Нет, в Йокенен нужен настоящий глубокий водоем.
Всю зиму Ноймана отговаривали тем, что земля мерзлая, но весной уже некуда было деваться. В одно из воскресений Штепутат созвал всех мужчин с лопатами. Вот это была пьянка! Когда Марта принесла на перерыв холодные битки и хлеб с топленым салом, все уже были основательно на взводе.
Эта грязная яма посреди деревни может оказаться опаснее воздушных налетов. В нее можно свалиться и сломать шею. Дети вертелись вокруг ямы, как будто там откапывали сокровище, смотрели, как орудуют заступами и лопатами их подвыпившие отцы. Подъехал на лошади майор и стал смеяться над усердными йокенцами.
- Можете и у меня в парке выкопать такую же, буду купать собак после охоты, - сказал он.
После обеда, когда все, сидя на свежевыкопанной грязи, ели кислую капусту, приехал Нойман принимать работу. Он смело ступал по грязи в своих высоких сапогах. Измерив глубину и ширину, распорядился оградить яму прочным забором.
- Чтобы не утонули дети.
Приехав в Йокенен, Нойман вспомнил и еще один старый вопрос.
- У вас в деревне раньше был какой-то коммунист, - сказал он.
А, это он про каменщика Зайдлера. Кто он был-то - коммунист, социалист или какой-нибудь сектант?
Нойман еще не знал, что ему делать в этом случае. Но раз уж он был в Йокенен, он хотел решить это дело на месте. Может быть, просто взять его с собой и допросить?
- Он ведь однажды уже ходил по деревне с красным флагом, - вспомнил Нойман.
- Да, это было в трудные времена, в 1923 году, - сказал Штепутат. - Ему выдали месячную зарплату, несколько миллионов денежными знаками, а их не хватило даже на бочонок селедки. Тогда он пошел по деревне скандалить.
- Да он уже на пенсии, - сказал Микотайт.
- Кроме того, он был пьян тогда, - вмешался в разговор шоссейный сторож Шубгилла. - Всей получки хватило как раз, чтобы напиться.
С помощью бутылки медовой водки, которая ходила из рук в руки, йокенцам удалось отвлечь Ноймана от старого Зайдлера. Но он этот случай запомнил. Да, он к этому вернется. Врагов надо искоренять, больших и малых.
К вечеру, довольно громко обмениваясь крепкими выражениями, все отправились в трактир. За собой они оставили кучу земли и яму глубиной два метра, которая медленно заполнялась грунтовой водой. Впоследствии йокенский пожарный водоем исчез в окружающей грязи и зарос ряской. Хозяевами его стали лягушки и дети. Для лягушек эта глубокая лужа была отличным местом поупражняться в прыжках в длину. В теплые дни они десятками сидели на краю земли и поочередно плюхались в воду. Иногда мальчишки помогали им камнями. Пожарный водоем был также не менее замечательным полигоном и для упражнений Германа в стрельбе. Герман и Петер лежали в ивовых кустах и бросали камни, куски глины и дерна. Каждое попадание в водоем уничтожало польский бункер или еще что-нибудь ценное. Потом Петер внес усовершенствование в стрельбу. Лягушки, которые, беззаботно квакая, высовывали свои головы из лужи, стали польской пехотой, попадающей под плотный обстрел немецкой артиллерии из ивовых кустов. После каждой канонады они подсчитывали потери врага, плававшие белыми животами кверху среди зарослей зеленой ряски. Петер натыкал мертвых лягушек на палочку и вытаскивал на сухое место. Там они медленно разлагались, пока не оставалась только сухая лягушачья кожа.
Французский поход был подготовлен гораздо лучше, чем польский. С самого начала была создана подходящая песня, которую Герман за несколько дней выучил наизусть:
... Через Шельду и Рейн
Маршем победным
Во Францию мы идем ...
Он лежал с Петером в камышах и перед утками и жерлянками воспевал победы Германии. Однако и погибают многие из лучших! Кто уже пал? Несколько желторотых лягушек в мелкой воде и чибис, которого Петер сбил камнем на лету и которого они потом похоронили в поле. После падения Кале Марта позвала мальчиков в дом послушать специальное сообщение. Победа! Нечто грандиозное!
Для Йокенен война на западе была еще спокойнее, чем марш через Польшу. Фрау Буш из Кенигсберга прониклась доверием к немецкой авиации и на этот раз не бежала от воздушных налетов в деревню. Не было постоя, по шоссе не проезжали военные колонны. Полный мир и глубокая тишина на востоке. До Кале было далеко. Во время серповидного прорыва через Арденны дядя Франц первым вышел косить одуванчики и лютики на лугах у пруда. При этом случилось самое ужасное событие того лета: сидящей на яйцах дикой утке косилкой отрезало ноги. Утка беспомощно трепыхалась в траве - пытаясь взлететь, все время падала на собственный клюв, пока поляк Алекс не сжалился над ней и не свернул ей шею. Что делать с уткой? У шоссейного обходчика Шубгиллы было девять детей, которым тоже хотелось когда-нибудь поесть утиного жаркого. Насиженные яйца вскоре начали вонять, и Герман с Петером размолотили их камнями в кашу.
"Народный наблюдатель" регулярно присылал особые приложения с картами областей, где Германия в это время одерживала победы. Штепутат одну за другой вешал эти карты на стены своей мастерской. В мае 1940 года крупномасштабная карта Западной Европы полностью закрыла еще недавно доставленную карту Скандинавии. Подмастерье Хайнрих на своем мазурском диалекте пытался произносить французские названия так, как, ему казалось, это сделал бы образованный человек в его мазурском крае. Когда в сообщении вермахта было сказано о взятии Вердена - так, мимоходом, без особого волнения, - Штепутат, качая головой, подошел к желтой карте.
- В прошлый раз мы там стояли целый год.
- Делается как-то не по себе, - пробурчал мазур Хайнрих, глядя на палец Штепутата, вкручивающийся в карту Франции.
Это было непостижимо. Эти быстрые победы. Даже майор, когда флаг со свастикой стал развеваться над Парижем, безоговорочно доверился фюреру. Некоторое удовлетворение испытали и пленные поляки. Если уж великая Франция оказалась раздавленной за шесть недель, то для маленькой Польши не такой уж позор, что они продержались против немцев и русских всего три недели.
В августе 1940 года в маленький заспанный Йокенен пришла открытка с берегов Бискайского залива. Доильщик Август писал инспектору Блонскому точнее, попросил грамотного товарища написать, - что купался в Атлантическом океане. Никто из Йокенен не погиб и во французском походе, а из соседнего Вольфсхагена сразу двое: лесной рабочий, похороненный где-то под Амьеном, и один батрак, умерший после тяжелого ранения в госпитале за Рейном. Зато на Йокенен выпал Рыцарский крест: его получил сын майора Зигфрид за участие его зенитной батареи в боях под Дюнкерком. В это же время его произвели в старшие лейтенанты. Майор из-за этого Рыцарского креста пришел в необыкновенное возбуждение и заодно израсходовал все запасы своего винного погреба. Он даже - что уже шло совершенно вразрез с его привычками и самообладанием - сам позвонил Штепутату, чтобы сообщить эту новость. Рыцарский крест в Йокенен! Понятно, что связывать этот крест с Йокенен было некоторой натяжкой: молодой Зигфрид, начиная со студенческих лет, жил в Кенигсберге, женился там на маленькой бледной дочери профессора биологии и в Йокенен приезжал только по большим праздникам. Но родился он здесь, и поэтому вполне можно было считать, что крест принадлежит Йокенен.
Перед приездом в начале сентября в отпуск Зигфрид прислал отцу ящик шампанского, справедливо полагая, что винному погребу поместья нужны подкрепления. Молодой кавалер Рыцарского креста прибыл со своей маленькой бледной женой в открытом вездеходе кенигсбергской комендатуры. Они приехали, не предупредив по телефону. Просто машина вдруг оказалась перед подъездом замка. Пока подбежавший кучер Боровски помогал маленькой бледной женщине выйти из машины, молодой Зигфрид направился к охотничьим собакам. Он зашел в клетку, гладил прыгавших вокруг него собак, слегка потянул своего любимца Хассо за уши и пообещал ему охоту за утками в йокенских камышах. Маленькая бледная женщина робко стояла рядом, перебирая ремешок своей сумочки, и каждым жестом давала понять, что грубая сельская простота Йокенен ей не очень нравится.
Майор долго не мог себе простить, что прозевал прибытие своего кавалера. Он как раз отправился в одну из своих верховых прогулок по полям у болота и вернулся домой, только когда его сын уже сидел на кухне и поглощал тарелку настоящего восточно-прусского борща. На следующий день все в Йокенен знали: майор плакал, обнимая сына.
Кавалер прожил в Йокенен две недели. Он даже нашел время принять участие в большом турнире Инстербургского общества верховой езды в Тракенен и выиграл там какой-то приз. Но большей частью он разъезжал по деревне в одиночестве, сопровождаемый только охотничьей собакой Хассо. Йокенцам он показался несколько надменным. Когда дети громко кричали "Хайль Гитлер", он в ответ только слегка кивал головой. Он сидел на лошади совершенно прямо, как редко кто другой, да и длинный он был, выше своего отца. Взгляд его направлялся далеко за пределы низких и невзрачных йокенских домов, но на это, пожалуй, нельзя было обижаться. Не должен ли кавалер Рыцарского креста смотреть дальше соседней деревни? Йокенцы были им довольны.
Маленькая бледная женщина не умела и не хотела ездить верхом. Кучер Боровски возил ее на прогулку по полям в одноконной коляске, и каждые три дня она ездила в Дренгфурт к парикмахеру. Она всегда носила светлую одежду и шляпу с широкими полями, к тому же белые перчатки. За неотесанным Боровским она сидела в коляске как белый мотылек и, кротко улыбаясь, смотрела на однообразную красоту ивовых аллей, опустевшие сжатые поля и заросшие пруды.
Перед отъездом кавалера Рыцарского креста майор устроил праздник. Прибывающим каретам не было конца: Тоденхеферы, владелец поместья Альтхоф, Зигфриды из Скандлака и Колькайма, даже Лендорф из Мауэрзее. Все - владельцы плодородной земли Восточной Пруссии. Крупнейшие. Сюда не мог затесаться какой-нибудь санитарный врач Витке или пастор Брошек, какой-нибудь бургомистр Штепутат или карьерист вроде инспектора Блонского. Допустили разве что ландрата из Растенбурга. И, конечно, офицеров.
На дворе усадьбы был сложен высокий штабель дров, и с наступлением темноты кучер Боровски поджег его. Начали жарить на огне молочных поросят (хотя их и запрещалось резать в таком возрасте). В кустах стоял работник и подкладывал дрова, когда огонь грозил угаснуть. Сентябрьские ночи в Восточной Пруссии холодные. Тепло пылающего костра доносилось до террасы замка, и все-таки маленькой бледной женщине пришлось накинуть пальто. К полуночи трофейное шампанское кончилось, и гостям пришлось перейти к более грубым местным напиткам. Только для маленькой бледной женщины майор оставил в резерве бутылку из Франции, от восточно-прусской медовой водки она могла бы и умереть.
Когда рано утром в усадьбу пришли доильщики и зажгли в коровнике керосиновые лампы, праздник подошел к концу. Молодой Зигфрид направился в кучерскую рядом с конюшней, где кучера коротали время за свекольной водкой и игрой в карты. Он был собран и подтянут, кавалеры Рыцарского креста не напиваются.
- Можете запрягать, - сказал он.
Это была та самая ночь, когда Эльза Беренд родила своего польского ребенка, младенца с рыжими волосами поляка Станислава. Ребенок прожил всего четверть часа, он даже ни разу не закричал. Да, фюрер был прав. Теперь было ясно видно, что польская и немецкая кровь несовместимы, если ребенок прожил так недолго. После этой четверти часа Эльза Беренд похоронила свою тайну и снова стала верной женой немецкого солдата.
- Эй, Герман-соня, - приветствовал поляк Алекс маленького Штепутата, когда тот прибегал через выгон, чтобы везти с Алексом молочные бидоны на молокозавод в Дренгфурт. Летом выезжали рано, часов в шесть утра. Когда у Петера начались каникулы, он стал ездить тоже. Они сидели втроем впереди, Алекс посередине, а сзади громыхали бидоны с молоком. Почему Алекс всегда придерживал лошадей, когда они проезжали мимо йокенского трактира? Почему он каждое утро смотрел на маленькое окошко под крышей? Один раз он даже кивнул и снял свою засаленную шапку. Когда Петер разнюхал, что на чердаке живет Марыся, мальчики однажды утром, проезжая мимо трактира, заорали во все горло: "Марыся! Марыся!" Боже, как Алекс рассердился! Он чуть не скинул их с телеги. Успокоился только на шоссе, когда они были уже далеко от трактира. Герману и Петеру разрешалось по очереди держать вожжи, пока Алекс скручивал про запас сигареты. На Мариентальской дуге Алекс обычно говорил: "Бискайя петь, ребята".
Алекс подразумевал песню о Бискайском заливе, которая ему очень нравилась, хотя он и не все в ней понимал. Они пели для него "Бискайю", а когда заканчивали, Алекс пел по-польски о Катеринке из Натшинки. Это была грустная песня!
На обратном пути Герман и Петер лазили среди пустых бидонов, пока не находили простоквашу, которую Алекс вез домой. Простоквашу наливали в бидонную крышку, зажимали дыры пальцами и пили.
Но однажды случилось так, что Герману не пришлось бежать за телегой. Алекс сам подъехал к дому Штепутата.
- Пан, - обратился поляк к отцу Германа. - Эта фрау никс гут... У Марыси всегда синяки.
Алекс сжал кулак и продемонстрировал, как Виткунша ставит Марысе синяки под глазами.
- Какое тебе дело до Марыси? - спросил Штепутат.
- Марыся хорошая польская девушка... Порядочная... Все польские девушки делают детей, когда хотят домой... Делать детей, только так можно ехать домой.. Марыся не делает детей... Марыся порядочная... Зачем Марысю бить?