— Попробуйте поговорить с Камиллой Булатовой. По-моему, она должна помнить Соню лучше других, они начинали вместе.
— Как мне ее разыскать?
— Она уже не работает, но я могу вам дать ее домашний телефон.
Неродимова порылась в сумке, нашла потрепанную записную книжку и продиктовала телефон Булатовой.
— Спасибо большое.
— Не за что. А почему, если не секрет, ею интересуется приморская газета?
— Да газету, собственно, интересует не она, — разоткровенничался было Игорь, — а ее дочь…
Потом спохватился и, упреждая расспросы о дочери, поспешил откланяться.
Через час он сидел в гостиной народной артистки Татарстана Камиллы Зеноновны Булатовой. Она жила в центре города вместе с мужем, сыном, снохой и двумя трехлетними внуками-близнецами, которые то и дело пробегали с криком и визгом по проходной комнате невероятных размеров, и Игорю стоило больших усилий не отвлекаться от разговора.
— Тише, Зияд! — одергивала внуков располневшая сорокашестилетняя балерина. — Отдай Мише машинку!.. Извините… На чем я остановилась?
— На корреспонденте из Приморска.
— Ах да, я рассказала ему все, что знала о Соне.
Игорь вернул ей визитную карточку Павла.
— Камилла Зеноновна, дело в том, что Павел Сергеевич умер, — понял он, что от этой информации уйти не удастся. — Вы не обратили внимания, в программе «Время» и в газетах сообщали о его смерти. Насильственной смерти.
Она театрально закрыла рот ладонью и округлила глаза.
— Боже мой!.. Он же совсем молодым был!..
— Мы проводим журналистское расследование. Из его записей мы узнали, что в последнее время его интересовала Соня Маликова. Но больше никаких подробностей.
— Какой ужас! — страдальчески покачала она головой. — Миша, прекрати!.. Отдай крокодила Зияду, слышишь?.. Извините. Мы газет не выписываем, а телевизор смотрим редко. Только про Хрюшу и Степашу.
— Я понимаю, — улыбнулся Игорь. — Вы не помните, чем мотивировал свой интерес к Соне Маликовой Козлов?
Муж Камиллы Зеноновны Шамиль Зиннурович — рослый татарин в расшитом золотом халате — поставил на журнальный столик поднос с пиалами и пастилой в хрустальной вазочке.
— Пара щаю папить, — показал он золотые коронки на обеих челюстях. — Шай, примешай, куда шайки летят, да?
Все стены в гостиной — от потолка до самого пола — были увешаны театральными портретами артистической четы Булатовых; на полках стояли статуэтки и призы, за стеклами в рамках из золоченых багетов висели дипломы и грамоты. Все это множилось в зеркалах и черных стеклах дорогого серванта и вместе с саблями в инкрустированных ножнах на текинском ковре, люстрой «каскад», лепниной на потолке, французскими занавесками на высоких окнах создавало впечатление музейной роскоши и благополучия.
— Спасибо.
— Не буду мешать, — улыбнулся хозяин и бесшумно исчез.
«Не иначе, решил, что корреспондент прилетел из Приморска, чтобы взять интервью у его отставной балерины», — догадался Игорь.
— Чем мотивировал? — наморщила Булатова лоб. — Он разыскивал ее дочь Неллочку. Но я, к сожалению, ничего не знаю о ней. Вскоре после того, как они уехали из Казани, связь наша прервалась.
— Простите, куда уехали?
— К Сониной маме в Набережные Челны. Мама ее болела, а в Казани не захотела жить… Это сложная длинная история. У Сони была драма в личной жизни, из которой она сделала трагедию.
Перечисление театральных жанров Игорю ни о чем не говорило.
— Сделала?
— Ну, может, это только я так считаю. Во всяком случае, я бы отнеслась к этому по-другому. Каждый кузнец свой судьбы.
Булатова откусила маленький кусочек пастилы, отпила чаю и, вытерев пальцы расшитой вензелями салфеткой, направилась в соседнюю комнату.
— Одну минуту…
«Какие разные жизни, — думал Игорь, оставшись в одиночестве. — Вместе учились, вместе начинали танцевать. Неродимова сказала, у Сони были способности. Она тоже могла бы стать народной артисткой, нянчить внуков, живя в достатке и почете. А вместо этого спилась, попала под поезд, кости ее давно сгнили в земле и о ней никто не вспоминает…»
Булатова вернулась с большим альбомом в сафьяновом переплете.
— Вот, посмотрите… Это — я… Узнаете?.. А это — Соня Маликова… Мы с ней — в танцклассе училища… Это уже в театре в Перми, миманс… Вот Соня — у кулисы сзади… А это они с Неллочкой выходят из роддома, мы с Шамилем забрали их оттуда.
— Вы? А муж?
— Чей муж?
— Обычно из роддома забирают мужья.
Булатова вздохнула, поправила шаль на плечах.
— Мужа у нее не было. Она родила дочь от студента… по-моему, Московского строительного института. Она его любила, он ее тоже. До поры до времени, как говорится. Пока не разлюбил. Променял на другую, когда Соня была уже на третьем месяце беременности.
— Как его звали, не помните?
— Костя Гридин. Отчества не помню, да и не хочу вспоминать. У меня была фотография, на которой они с Соней запечатлели себя во время прогулки по Москве. Потом Соня забрала ее у меня, порвала…
— Она ездила к нему в Москву?
— Да… А он сюда приезжал на каждые каникулы. Он родом отсюда, жил здесь неподалеку, на Пионерской. Обаятельный такой, представительный, сильный. Цветами ее задаривал. Я бывала у него вместе с Соней. Устраивали вечеринки, пили, пели, веселились. Никто не сомневался в том, что они поженятся… И вот однажды мне позвонила Сонина соседка по театральному общежитию на Качалова и сказала, что Соня… отравилась. Выпила стакан уксуса, что ли… Ее положили в больницу. Долго держали — целый месяц. Очень тяжело выкарабкивалась — положение осложняла беременность.
— А он знал о том, что она беременна?
— Думаю, знал. Зачем бы она стала от него это скрывать? Но он больше никогда не появился. Прислал ей письмо, в котором писал, что встретил другую и полюбил, прощения просил. Письмо привез какой-то партийный товарищ, очень долго утешал Соню, извинялся за Костю, предлагал устроить ей операцию в Москве в клинике, если она пожелает избавиться от ребенка.
— Она не пожелала?
— Врачи сказали, что после этого она не сможет вернуться на сцену. У нас работа тяжелая — по шесть часов в день «у станка». Соня решила рожать… Обком комсомола выделил ей двухкомнатную квартиру. Стараниями этого товарища, конечно.