Ты увидишь,
что напрасно называют
грязь опасной
Ты поймешь, когда
Поцелуешь грязь.
Приехав в какую-то «тьму-таракань», два долбоёба двинулись по темным закоулкам к «заветной цели» — дому Холмогорцева.
«Как же так? — думала про себя Рыба. — Я иду с замужним мужчиной к нему домой тогда, когда у него там никого нет. Понятно, зачем я туда иду, и что между нами будет. А что потом? Он ведь не сможет после этого на мне жениться. У него уже есть жена, семья, дети. И что тогда? Нам придется с ним расстаться. Я останусь одна. Мало того, что до свадьбы девственности лишусь, так еще и одна останусь. Вот весело будет! Как я тогда буду смотреть в глаза своему будущему мужу? Ужас! Караул!»
Так, размышляя сама с собой, Рыба молча чапала по грязным улицам деревни, освещаемой одной только полной Луной. Но природа брала свое. Взбунтовавшийся инстинкт действовал по своим законам и не слушал каких-то заморочек, навязанных проклятой поганью. Просто-напросто Рыбе до ужаса хотелось пороться с кем-нибудь. Хотелось уже с тринадцати лет. Но мама не велела. А сейчас ей сколько? Почти восемнадцать. Пора бы уже. Тем более, что она постоянно тусовалась с какими-то мужиками и такая стойкость была даже удивительной. Но как победить мешающие установки? А очень просто. Нужно создать «буфера», как между железнодорожными вагонами, чтобы они не сталкивались. И Рыба стала ярко себя оправдывать.
«Но ведь он меня полюбит. Обязательно полюбит после этого. Он поймет, что я хорошая, что я лучше его жены, и тогда он с ней разведется и женится на мне. И мы с ним будем счастливы! У нас будет все прекрасно. Проживем долгую счастливую жизнь и умрем в один день!»
Так грезила Рыба, рисуя себе заманчивые картинки будущего. Гормон делал свое темное дельце, а болезненное воображение подыгрывало ему, оправдывая все и вся.
Холмогорцев плелся рядом и, ковыряя спичкой в зубах, думал о своем:
«М-м-да! Ну и телка же мне сегодня попалась!… Давненько мне таких трахать не приходилось. Все-таки что-то понормальней попадалось. А это что? Да к тому же еще и девственница, ничего делать не умеет. С ней придется повозиться. Уф-ф!!! Может зря я во все это ввязался? А? Будет потом еще бегать за мной: «женись на мне, да женись!» А я что? Шило на мыло менять что-ли? Да нахер мне все это нужно?! Ну и влип же я!»
Но треклятый гормон, не дающий покоя ни одной живой твари на Земле, допекал и это немного более рассудительное существо. Между ног у него чесалось! Конкретно чесалось и последние три дня, он думал только об одном: кому бы и куда засадить?! А никого подходящего «под руку» не попадалось. На необозримом пространстве вырисовывалась одна только Рыба. А на безрыбье, как говорится, и Рыба может сойти за телку. Подойдет все, что «шевелится».
«А-га! Ну, с этим как-нибудь разберусь, — продолжал «утрясать» свои мысли Холмогорцев, — в конце-концов, она же не из нашей деревни. Поебу ее немножко, да и отправлю восвояси. Пусть возвращается на свою тусовку или к родителям, в общем, куда захочет. А вот что сказать жене, если она про нее узнает? Так-так-так! Надо подумать! А! Вот! Придумал! Рыба просто будет сидеть у меня дома все эти дни и никуда не выходить. А потом я ее так же по темноте выведу из дома и отправлю домой на лепездричке! М-ху! Славненько, и никто ничего не узнает. А в случае чего- она- моя сестра троюродная, седьмая вода на киселе. Вот и славненько! Все состыкуется.»
Так рассуждал «раб своей мошонки», трясущийся от каждого шороха.
А что «раба иллюзий и своей пизды?» Она тоже не отставала от него. Но мыслила совершенно иначе:
«Ах! Вот, наконец, наступает тот самый главный этап в моей жизни! Я скоро стану женщиной! Это так прекрасно! Мне кажется, должно случиться какое-то чудо! Многие рассказывали, что это должно обязательно случиться. Да-да-да! Я чувствую! Это обязательно должно произойти! Да! Но как я преодолею эту боль? Ведь это же очень больно! Тогда с Егором ничего не получилось, а как больно было! А теперь что будет? А вдруг я не выдержу и опять не получится? Некоторые мои подружки говорили, что боль бывает такая, что «хоть на стены лезь». Как я все это вытерплю? Ой-ё-ей! Караул! Может отказаться от всего этого? Уехать просто назад, в Сокур? И ничего не делать?»
Но гормон диктовал Рыбе свое: «Размножайся! Твоя пора пришла! Надо размножаться! Немедленно! Сейчас же! Не думай! Я хочу продолжать через тебя человеческий род! Не думай! Размножайся! Вперед!»
У Рыбы тоже чесалось между ног, и чтобы оправдать свои будущие действия, она продолжала строить в своей башке компромиссы:
— «Ах, он такой необычный, этот Саша, такой скромный, интеллигентный. С ним есть, о чем поговорить! Он очень даже умный! Именно таким я себе и представляла мужчину своей мечты! Ну и не страшно, что он ростом немного ниже меня. Я же каблуки носить не собираюсь! Ну, а что лицо немного рябое — так ведь с лица-то воду не пить! Саша, очень даже приятной наружности мужчинка».
Поток ее говняных мыслей неожиданно прервался переменой обстановки. Холмогорцев привел ее к какому-то одноэтажному кирпичному дому с двумя подъездами.
— Где мы? — удивилась Рыба.
— У меня дома, — произнес Холмогорцев и, схватив Рыбу за руку, потащил ее за собой в подъезд.
Нервно шебурша в замке ключом, озабоченный сэксот открыл-таки дверь, ворвался в квартиру и врубил свет в прихожей.
Рыба, стоящая и прислушивавшаяся к нарастающему внутри нее страху, зажмурилась от яркого света. На мгновение она забыла о своих гнилых мыслишках.
— Ну-с! Прошу, как говорится! Будь как дома и забудь, что ты в гостях, — стараясь держаться как можно непринужденнее, произнес Холмогорцев.
У самого же в голове у него крутились совершенно другие мысли:
«А интересно, чем я буду ее кормить? У меня самого-то дома — кати-шаром, а еще вот один рот появился, хуже пистолета! Придется теперь на нее свои деньги тратить. А куда деваться, ебаться-то охота. Да и раб-силу бесплатную привез. Будет у меня работать, ремонт делать, квартиру благоустраивать. Нормально! Заодно и поебу ее немножко. Полезное с приятным!»
— Проходи, проходи, Рыб, ты есть будешь?
— М-м-м! — оживленно закивала Рыба головой. — Конечно — конечно!
— А у меня пока ничего нет, кроме печенья, хлеба и варенья. Ты как на это смотришь?
— Очень даже хорошо! — ответила она, хватая печенье, лежащее прямо на полу. Мебели в кухне не было никакой.
«Ну вот, так и знал, прожорливая попалась! Еще бы! Вон, какую задницу наела! Худышкой ее не назовешь». - думал «про себя» Холмогорцев. А вслух услужливо произнес:
— Ты кушай — кушай, не стесняйся! А вот еще хлеба возьми и варенья тоже!
Рыба уплетала за обе щеки. За ушами у нее хрустело, и она блаженно мечтала: «Какой он внимательный, обходительный, заботливый! Именно таким я и представляла себе своего рыцаря! Я нашла то, о чем мечтала!»
Холмогорцев, внимательно наблюдая за тем, как убывают пищевые запасы, стал и сам быстренько уплетать их, чтобы не остаться голодным. И хоть он и старался улыбаться всем своим ртом со слегка подгнившими зубами, его все-таки глодали крамольные мыслишки: «А чем я ее вообще буду кормить эту неделю? До получки далеко. И что я скажу жене, когда она увидит, что я все деньги протратил? Эх, надо что-нибудь придумать! А!!! Вот что! Нужно жене сказать, что меня облапошили цыгане. А ее можно кормить пакетными супами. Они дешево стоят и на них можно здорово сэкономить. Здорово! Так, хлеба побольше накупить, а остальное ей не нужно. Какая ей разница: апельсин или желуди? Свинья все- равно соловьем не станет! Ну, а если мне самому чего-нибудь вкусного захочется, я вон к Любке, пробляди местной зайду, у нее поем. Заодно и ее поебу! Красота! Так, с этим вроде-бы нормально, но вот ведь еще одно «но»: голова-то у нее хуй знает, сколько не мытая, потная, вонючая. Одежда на ней, наверно, год не стиранная. Как вообще с такой можно что-то делать? Бр-р-р! А вдруг у меня от отвращения еще он и не встанет?! Я так и импотентом сделаюсь! Ух! Что же делать? Ну и ввязался же я в переделку!»
— А можно чего-нибудь попить? — неожиданно прервала поток его раздумий Рыба.
— Попить? Конечно! — фальшиво-радушно улыбнулся он. — Вот, у меня есть кипяченая вода. А могу еще чаем тебя напоить! Выбирай!
— А мне бы чайку.
_ Вот, бери, — искривился от злобы скряга, протягивая ей заварник.
— Спасибо! — вежливо ответила Рыба.
Ей в свою очередь лезли в башку другие тараканы. «Блин! У него здесь кати-шаром! Да еще и ремонт ведь надо делать! Во всей квартире. Хорошо, что она еще однокомнатная. Это сколько же мне тут с ней придется ебашиться?! Я ему что, бесплатная рабыня что-ли?» Тут она опять подумала, а не удрать ли отсюда. Но гормон опять начал диктовать ей свое: «Размножайся! Не думай! Размножайся!» И под его властным и настойчивым натиском Рыба вновь стала искать оправдания всему безумию:
«Но ведь это же хорошо, я помогаю людям! Я нужна кому-то, а это главное! А заодно я и ремонт научусь делать, как следует. В жизни все пригодится! Дома мне мама помогала, а здесь я даже сама могу все сделать!»
Так она рассуждала до тех пор, пока не сожрала все печенье и хлеб. А Холмогорцев, деланно улыбаясь ей и в тайне скрипя зубами, думал про себя:
«Надо же, ну все сожрала. Гусеница прожорливая! Спрячу-ка я от нее остатки варенья».
— Ну вот, поели, а теперь давай, иди мыться.
— Я не хочу! Мне и так нормально!
— Нет-нет-нет, ты очень грязная, ты давно не мылась, у тебя все чешется, особенно голова и ты очень, ну просто очень-очень-очень хочешь ее помыть! — гипнотизировал ее Холмогорцев.
— Ну может.
— Никаких «ну может»! — Уже твердо и непримиримо ответил Холмогорцев. — Мыться и никаких гвоздей! Живо! Марш! В ванную! Вперед!
Напуганная таким напором, рыба пошла туда, где, как ей показалось, должна была быть ванная и с налету заскочила в кладовку, забитую краской, олифой, шпаклевкой и обоями по случаю ремонта.
— Стоять! — Раздался за ее спиной непреклонный командный голос Холмогорцева. — Ванная у нас находится вот здесь.
И Холмогорцев бесцеремонно втолкнул Рыбу в ванную.
— Шампунь у меня вот здесь, мочалка здесь, мыло здесь! Поняла?
— Поняла.
— А теперь раздевайся!
— Зачем?
— Ну мыться чтобы. Ты что в одежде что-ли мыться собралась? — Теряя терпение, проскрипел зубами Холмогорцев.
— Нет, но я Вас стесняюсь! Отвернитесь, пожалуйста!
— Ха-ха-ха! А чего тут стесняться?! Я итак тебя во всех видах увижу, а ты говоришь…
— Ну вот, когда увидишь, тогда и поговорим — Неожиданно заявила Рыба.
— Надо же! Ну и ца-ца! Ну ладно, я выйду, только ты обязательно хорошо помойся, а особенно голову. Ладно?
— Угу!
Закрывшись одна в ванной, Рыба стала мысленно рассуждать сама с собой:
«Надо же! Он ко мне предъявляет какие-то претензии! Голова, видите-ли у меня не такая, я не такая. Что это за чувства у него ко мне? Если бы он меня действительно любил, то ему было бы все-равно, что у меня за голова, и чистая я или нет. Ведь главное, мне мама говорила, — это чувства к человеку. И настоящая любовь не выбирает и не торгуется! А может он меня и не любит вовсе? Зачем он так настойчиво заставлял меня мыться? Ну, а куда деваться? Сухой же он меня отсюда не выпустит!» Рыба стала намыливать себя мочалкой, намылила шампунем башку и стала тереть себя во всех «разрешенных» и «запрещенных» местах. И когда ее рука коснулась кунки, то злополучный гормон стал делать свое темное дельце. Заделись нервные окончания, железы начали работать, кровь стала наполняться ферментами и «машина поехала». А вместе с изменением «химической среды» в организме стали меняться и Рыбехины мыслишки.
«Ой! Ну ведь он не зря же так сказал! Значит, ему нравиться чистая голова и чистое женское тело. Значит, я должна сделать все, чтобы ему понравиться. Мыться — так мыться! Он же не требует от меня, чтобы я сбривала волосы на затылке и мазала его собственной мочой, как это делают жительницы некоторых племен Африки. Не заставляет обрезать половые губы и клитор. Или с самого детства уродовать ноги колодками, как это делают в Японии. Хотя!… Если бы я оказалась на месте Африканок или Японок, то я проявлялась бы в точности же, как и они, чтобы понравиться тамошним мужикам. Во как! А здесь, что от меня требуется? Всего лишь голову помыть? Ну это же ерунда! Главное, что я кому-то нужна! Ведь он — мой принц! Я должна понравиться ему!
И с этими мыслями Рыба радостно вымылась, кое-как обтерлась и в чем есть выбежала из ванны.
Холмогорцев увидев ее, поначалу обомлел, но затем, весело глумливо заулыбавшись, молвил:
— Хвалю за храбрость! Так держать! Ну, ты пока ныряй в кровать, а я пойду тоже ополоснусь. Не помешает! — Сказал он и удалился.
Рыба радостно нырнула в пахнущую дешевыми духами «Красная Москва» кровать и погрузилась в сладостные мечты по поводу предстоящей ночи. В задернутое простынями окно светила полная луна. Ее серебристый свет наполнял всю комнату светлым сиянием, даря сладостные мечты и фееричные грезы.
Страх перед болью у Рыбы полностью пропал и она с нетерпением стала ждать своего «принца».
Холмогорцев, уединившись в ванной, стал предаваться своим раздумьям.
— Ох, и влип же ты! — Говорил он сам себя, глядя на свое отражение в старом ржавом зеркале. — Откуда ты знаешь, с кем она до тебя таскалась?! Смотри, какая она грязная. А может быть она заразная?! Не пойми кто ее до тебя ебал! Ой! Чего это я? Она же ведь еще девственница! Нет, но ведь она с кем-то все равно могла что-то делать, тот же пейтинг, например. И могла из-за этого заразиться. Ох, ну и влип же ты, дружок! Что ты будешь говорить жене в случае чего!? Ведь вы же обои можете залететь в какой-нибудь триппер-бар![1]
Холмогорцев схватился руками за голову, выронив из них зубную щетку.
«Что же делать? Что же делать?! — Бешено крутилось в его мозгу.
С другой стороны ему уже давно было невтерпеж засадить кому-нибудь «по самые кукры». Яйца чесались, плоть звала. И вот под руки попалось что-то живое. Холмогорцев начал прислушиваться к своей похоти. Неуправляемая сила влечения стала направлять его мысли совершенно в другом направлении.
— А что теперь можно поделать? На дворе уже вечер. Кого я еще смогу найти? Это нереально! А ебаться-то хочется! Ну и пусть я потом заражусь, и зато теперь мне будет хорошо и приятно. Эх, была — не была. Какие наши годы. Залетать, так с музыкой. Ну, где эта бронецелка?! Уж я-то ей сейчас покажу, где раки зимуют!
С этими мыслями раб плоти грешной направился к объекту своего вождения.
В комнате было темно. Рыба все никак не могущая уснуть, при виде своего «долгожданного», скукожилась от страха.
— А может он не будет все-таки ко мне приставать? — Утишала она себя. — Ой, а на сколько-ж он меня старше? Да он же мне в отцы годится! Мне семнадцать, а ему уже тридцать «с хвостиком»! Ну и влипла же я! Столько ровесников вокруг меня было, Киса, Прист. Ну Херман на худой конец сгодился бы. Дибильноват малость, но уж все-таки лучше, чем старик какой-то. Ох, и дура же я! Да чё теперь поделаешь?! Уже поздняк метаться. Ой, он уже ко мне ложится! Я пропала!
— Кто это тут прячется?! — Раздался деланно-веселый голос Холмогорцева. — А — ну-ка, давай переходи к новой жизни! К жизни половой! Ха-ха-ха.
Холмогорцев по-хозяйски залез в постель, потеснил Рыбу, подложив ей руку под голову.
— Ты знаешь, амфибия, что я тебе хочу сказать, — издалека начал он, — тебе сейчас сколько лет?
— Семнадцать, — проблеяла Рыба.
— Совсем шпана еще! — Захохотал он. — Так вот, сейчас ты станешь женщиной. Ты начнешь расцветать. Потом тебе будет двадцать, двадцать пять. Ты познаешь много мужчин. К тридцати годам ты достигнешь своего максимального расцвета. А потом начнешь медленно увядать.
— А потом что? — Испуганно перебила его Рыба.
— Ну потом ты состаришься. — Риторически ответил он. — Но я не это тебе хотел сказать.
— А потом что?
— Ну умрешь, ты не перебивай меня и слушай внимательно, пожалуйста! — Нервничал урод. — Ты познаешь много мужчин и ты станешь понимать, что вот тот первый, который у тебя был, ничего особенного из себя не представляет. Обычный мужичонка, каких много, как говна.
— Нет, нет, Саша, ты не говно!
— Ну ты меня, в общем, понимаешь, что я обычный, посредственный, каких много, а есть даже и получше. Так что из-за меня расстраиваться не стоит.
— А?! М-хы! — Задумчиво произнесла Рыба, ковыряясь в носу.
— Ну, в общем, если ты сейчас меня не совсем понимаешь, то потом, через много-много лет поймешь. И ты вспомнишь мои слова и увидишь, что я был прав.
Рыба почти ничего не поняла из его слов. Она молча таращилась на полную луну.
Холмогорцев облегченно вздохнул: «Ну, если она не возражает, значит поняла, что я у нее первый, но не единственный. А значит, и расстраиваться из-за меня нечего. А значит, я могу быть спокоен, что из-за меня эта дура не повесится. Ха-ха-ха! Значит теперь, когда я ее уже подготовил, выебал ей мозги, так сказать, я могу и ее спокойно выебать! Ура! Успокоив себя, уродец принялся за дело. Он почесал свои волосатые яйца и слегка замацал Рыбу. Та лежала как бревно, мечтательно глядя в потолок. Уродец начал тереться об нее своим хуем и смачно присосался к ней.
У Рыбы был заложен нос и она с трудом выдержала эту пытку, думая как бы быстрее вздохнуть. Холмогорцев уже начал хуже понимать, что происходит вокруг. Им завладело одно лишь сильное желание: запиндюлить Рыбе «по самые кукры» и ебать-ебать-ебать ее до одури. Что он и начал делать.
— Ох, только бы быстрее ее пробить! Как хочется побыстрее кончить! — Судорожно думал он, вскарабкиваясь на нее. — Хули она до сих пор ни с кем не поролась?! Здоровая кобыла такая! Рыба лежала как полено с плотно сжатыми ногами и не ощущала никакого удовольствия от его ласк. Но мозги она себе ебла конкретно: — Это сейчас случится! Это сейчас случится! — Мысленно повторяла она. — Ой! А ведь он ниже меня ростом! Че это его голова на моем плече лежит?! Ой, титьку мне зачем-то сосет. Че, молока захотел что-ли? Фу, урод! Может ему сказать, что у меня молока нет? Вообще странно все это как-то!
А Холмогорцев тем временем стал раздвигать ей ноги и пристраиваться между них.
— Так, расслабься, ничего не бойся! — Произнес он. При этих словах Рыба еще больше напряглась. — Сейчас я все сделаю как надо. Потерпи!
Как опытный гинеколог он обследовал своими клешнями кунку Рыбы, а затем наставил в нее свой стручок и начал тычиться им в нее. Собачье возбуждение у него росло.
— Только бы не кончить раньше времени. Я должен сделать это, иначе я не мужик, — отчаянно думал он, — как бы не опозориться, как бы не опозориться!
Рыба, почуяв давление между ног, напряглась в предвкушении нестерпимой бои. Все ее тело сжалось. Ей казалось, что сейчас произойдет что-то страшное и в то же время сакральное. — Я становлюсь женщиной! Я становлюсь женщиной, — доседонила себе тупая машина, — сейчас, скоро это случиться. Надо только потерпеть!
И боясь точно так же, как в детстве, когда брали кровь из пальца, она лежала и ждала. Запуганная завнушенная скотина!
— Ой, что-то больно, — думала она, кусая край подушки, — ну чуть-чуть еще потерплю. Это ведь для счастья нужно. Ой, а че это от него так потом воняет? И долбится он как отбойный молоток. У, сука, как больно!!!
Холмогорцев отчаянно прорывал злосчастную целку. С одержимостью танка он пер и пер вперед. Страшно сопя, извергая потоки горячего пота, он выпучил глаза и … пробил-таки броню и первым, да именно первым проник туда, куда еще никто не проникал. А что еще больше может возбуждать воображение, чем эта мысль. Теперь он мог мысленно поздравить себя! Он был первым!
— Так, а че там Рыба? — Вдруг вспомнил он. — Чей-то она подо мной не шевелиться? Не порядок это! — Думал он. — Что я, мужик плохой че-ли, что она как бревно лежит? А ну-ка, не бывать этому позору. А ну-ка, расшевеливайся, Рыба свежемороженая! Камбала глушенная! Под нормальным мужиком, говорят, и баня ходуном заходит. А я че, выходит, плохой мужик чей-ли. Нет! Ни хуя! Я докажу это! Я енту дуру до оргазму доведу! Непременно доведу!
И тут он стал шептать на ухо Рыбе:
— Ну, давай, шевелись, двигайся, бедрами двигай, ищи положение, в котором тебе будет приятно!
Рыба, едва что-либо соображавшая от болевого шока, лежала с вытаращенными глазами и почти его не слышала.
— Тебе хорошо, милая? — С деланной лаской в голосе произнес эгоист.
— А? Что? — Сквозь пелену тумана спросила она.
— Да двигайся же ты, кому говорю! Че лежишь, как полено!? Ты че, фригидная что-ли?
— Не знаю! — Проблеяла Рыба.
— Не знаешь, так давай узнавай! — Едва сдерживая нетерпение, бесился «принц».
— А как надо двигаться?
— Как-как, бедрами, задницей, туда-сюда, туда-сюда! Будешь двигать, двигать и найдешь!
— А?! Ну сейчас попробую!
Рыба стала делать неуклюжие угловатые движения, как будто она хотела задницей протереть дыру в кровати.
— Ну, ведь это нужно для принца, — думала она.
Холмогорцев обрадовался, что обучение пошло как надо и тоже стал гарцевать на ней, пытаясь подстроиться в такт ее сумбурным движениям.
— Так! Так! Давай-давай, пытайся-пытайся, ищи его, то положение, в котором тебе будет сказочно приятно!
— Черт, че-то ничего не получается. Боль только одна и больше ничего. — Простодушно пожаловалась Рыба.
«Ну вот! Столько с ней возился, столько ей объяснял, а она, тупая, ни во что не въезжает! Ну дура какая-то попалась! — Думал он про себя. — Ну почему у меня хуй такой маленький? Был бы он побольше! Я бы ей его как запиндюрил! И она бы сразу же потащилась, а тут возиться надо! Эх, испробую последний способ! Пусть-ка она ноги задерет и тогда-то уж мы на нее посмотрим!
— Рыб, слыш, а ты попробуй ноги повыше поднять.
— А это зачем?
— А в этом положении мой хуй до твоей матки достать сможет. И ты тоды кончишь!
— А? Ну коли так, тоды можно и поднять.
Рыба задрала свои ходули вверх. Одеяло поднялось и холодный воздух добрался до горе-любовников.
— Да ты их не прямыми поднимай, дура, ты согни их в коленях! Так лучше будет!
— А? Согнуть? Ладно.
Рыба согнула ходули и держа их навесу, стала опять таращиться на луну и уплывать в какие-то мечты о случившемся счастьице.
— Эй, ты че замерзла-то? Ноги согнула, а двигаться-то кто будет за тебя? Папа римский?
— Не-е-ет! — Проблеяла Рыба.
— А, ну вот тогда сама двигайся. Я что-ли за тебя кончать учиться буду?!
Рыба немного обиделась на такое обращение, но вида не подала и стала все-таки самоотверженно двигать задницей.
— А-га! Вот так! Хорошо! Давай-давай, ищи это положение! — Подначивал ее горе Казанова. — Двигайся-двигайся!
Рыба лежала и про себя думала:
«на хрен нужны все эти причуды?! Мать мне про это все ничего не рассказывала. Главное — енто, чтоб чуйства были друг к другу, а весь этот кордебалет мне чей-то совсем не понятен! И что во всем этом хорошего?! Между ног болит, ноги устали, все затекло, а он еще и о каком положении мне талдычит. Ничего не понимаю. Какое в этом счастье?!?
Холмогорцев яростно сопя, шептал Рыбе на ухо:
— Вот еще выше ноги задери. Чувствуешь, я своим хуем твою матку задеваю?
— Наверно. Не знаю. — Безучастно отвечала она. А сама про себя думала: «быстрей бы все это кончилось! Боль — ну просто адская какая-то! И что хорошего люди находят в этом сексе?! Че он все никак обкончаться не может? Заело что-ли?! Заебал, скотина!»
Холмогорцев, охваченный сладостным упоением, ебал с собачьей скоростью и орал, что есть мочи:
— Тебе хорошо, милая? Тебе хорошо?
Глаза его выпучились от нестерпимого наслаждения, дыхание учащалось как в цыганочке, ум ничего совсем не соображал.
Рыба совсем потеряла терпение и мысленно стала проклинать его: «Да отстань же ты от меня, идиот ебучий! А чтобы тебе такого сказать? А! Вот, придумала!»
— О, милый, мне так хорошо! Несказанно хорошо! Просто чудо какое-то! — Произнесла вслух она.
«Ага! Я и не сомневался в этом! Я победил! Я достиг! — Обрадовался самовлюбленный эгоист. — Я могу теперь себя поздравить! Я — настоящий мужик! Теперь-то можно позволить себе облегчиться!
— Вот, чувствуешь, — шептал он на ухо Рыбе, — я своим хуем долблю твою… твою… твою..
Что же он долбит своим обрубком, Рыба так и не успела услышать. Холмогорцев как-то странно взвизгнул, закряхтел, все его тело напряглось, конвульсивно задергалось. Но раб плоти грешной все-таки успел вытащить свой стручок и с большим облегчением выпустил фонтан спермы прямо Рыбе на живот. Он испустил странный хрип, похожий на предсмертный.
Холмогорцев на некоторое время потерял способность вообще что-либо понимать, думать и даже слышать.
После судороги скотского наслаждения его туша лежала как падаль. Он вообще ничего не ощущал, пребывая сам невесть где. Но через некоторое время он встрепенулся и глубоко вздохнул.
Когда же к нему вернулась таки способность что-то соображать, он первым делом подумал: «Ах, какой же я молодец! У меня это получилось. Никто не мог до меня это сделать, а я смог! Я могу себя теперь поздравить! Ну и пусть говорят, что стоит только одному открыть эту бутылку, как все начинают ею пользоваться, зато первым сделал это именно я! Я! Я! А она мне еще за это спасибо скажет! Ну и пусть они ничего из себя не представляет, зато я поебал ее, облегчился, так сказать, а это самое для меня главное! Во-вторых, я ее пробил, а в-третьих, я ее еще и всему обучу! Во как! Трех зайцев сразу убил! Да, кстати, как она там? Я ее не придавил случаем? А-то чей-то она не шевелится!»
— Эй, Рыб, ты как? — Испуганно спросил чадос.
— Нормально, — чуть живая откликнулась Рыба.
— А, ну, тогда давай спать! — Уже вяло и лениво ответил он. — Спокойной ночи, малыши!
— У-гу, спокойной ночи.
И не успела Рыба это ему ответить, как урод уже отвернулся от нее и как насосавшийся клоп засопел «в обе дырки».
В окно продолжала светить своим безразличным ровным светом серебристая луна. Вокруг стало тихо и спокойно. Ночную тишину нарушал только храп Холмогорцева.
Рыба лежала и молча таращилась в темноту, думала: «Неужели это то счастьице, о котором мне все так усиленно затирали с самого детства?! Неужели во всем этом есть что-то ценное?! Х-м! Как обидно, что он отвернулся! Он ведь должен был проявлять ко мне знаки внимания, ласкать меня, говорить какие-то нежные слова! А вместо этого? Полюбуйтесь на него: отвернулся и задрых! Хам!
Рыба почувствовала холод, подбирающийся к ней и стала сильнее натягивать на себя одеяло. Холмогорцев сквозь сон что-то недовольно промычал и рванул его так, что Рыба чуть не осталась совсем без него. Агрессивное мычание продолжалось еще с минуту, а потом опять все стихло.
«Ох, уже лучше буду тихонько лежать. Так мне будет спокойней. — Решила про себя Рыба. — Ой, а в чем это у меня живот, весь испачкан? Фу! Что-то липкое и вонючее! А запах такой, прямо до боли знакомый. А, дак это же ведь молофья. А за эти три копейки все пузо в молофейке… Чем бы все это стереть? А, вот, наволочку сниму и ею вытру. Вот так, уже лучше. А что теперь делать-то? Ух и болит же пизда! Все мне разорвал, дефлоратор хуев! Э-ге, это еще что, а вот когда рожать, говорят, будешь, вся пизда до жопы разорвется. И срать потом больно будет. А вообще-то, так ведь у всех, а я что, хуже что-ли? Нет. Значит и мне все это вытерпеть — не грех!
Ну вот, я уже стала женщиной. Могу себя поздравить со своей первой, так сказать, ночью».
Рыба лежала со скомканной грязной наволочкой в руке и молча таращилась на Луну. Долго думая о том, что же случилось и счастлива она теперь в связи с этим, или нет, она так и уснула.
— Просыпается с рассветом вся советская страна, — доносилось непонятно откуда задорная песенка.
Рыба долго не могла понять, откуда доносятся эти звуки и где вообще она находится, как и когда сюда попала. Комната какая-то пустая с белыми стенами, она лежит на кровати. А кто-то песенки поет.
«Я, что в больнице что-ли? — недоуменно подумала Рыба. — Как я сюда попала?»
Неожиданно резкая боль между ног вернула ее к воспоминаниям прошедшей ночи. Она отчетливо вспомнила все события, случившиеся с ней. Невольная судорога отвращения прошла по всему ее телу.
«Постой, — тут же одернула она себя, — но ведь с тобой произошло такое важное событие! Как ты можешь так думать обо всем?! Сегодняшний день будет особенным для тебя. Ты уже женщина, а значит в этом что-то особенное. Это все вранье, что только дырка между ног появляется. Главное — должно измениться восприятие! Вот увидишь, сегодняшний день будет каким-то особенным! Вот увидишь! Стоит только чуть-чуть напрячься, как чудо обязательно случится!»
Так раба своих иллюзий ебла себе мозгени.
— Эй, а ты че до сих пор валяешься? — Раздался бодрый задиристый голос ее «принца». — А ну-ка, давай, вставай! Умываться пора.
Рыба лениво потянулась, стала тереть глаза руками. И только она открыла рот, чтобы что-то возразить, как тут же Холмогорцев очень властно произнес:
— И не забывай, что я в этом доме хуйзяин и я буду решать, что тебе здесь делать!
И в тот же миг, он достал из своих штанов свой висящий хуй, подошел к кровати и щелкнул Рыбу хуем по лбу.
От неожиданности она сначала даже не знала, как нужно среагировать. Ей мама не говорила как себя надо вести, если хуем по лбу щелкают. Но в конце-концов тупая машина решила, что надо обидеться. Закусив губу, она села на постели и уткнула голову в колени.
«Так, начинается, этого мне еще не хватало. — Отчаянно думал Холмогорцев. — Я забыл ведь, что она замужем еще не была, рога-то ей еще не обломали. Это тебе не жена «объезженная». Так, если она обидится и убежит, то я потеряю раб-силу: некому будет делать ремонт. И некого будет ебать, придется кого-то искать. А еще в Сокуре кто-то сболтнет про меня. Поползут слухи, дойдут до жены и тогда… пиши «пропало». А зачем мне все это нужно? Ладно, уж так и быть, пойду ей навстречу. Но, уж, будь она моею женою, я бы ей такое устроил! Берегись, сука!
— Послушай, Рыбуля, ты давай, вставай, иди умойся, приведи себя в порядок и все такое, — ласково запел он, — потом поедим и за работу. День длинный, а работы много!
Совсем не поняв, о чем идет речь, Рыба обрадовалась, что с ней ласково обошлись.
— Что? Мыться? Работать? Да, да, конечно, я с радостью! — И машина побежала в ванную в чем мать родила.
— Стоп! — Поймал ее за руку «принц». — Если ты так будешь при мне постоянно щеголять, то ты мне быстро надоешь и у меня на тебя вставать не будет.
— Да? А что нужно делать?
— Ха-ха-ха! Тебя что, ничему мать не учила что-ли?
— Нет. Она после восемнадцати обещала.
— Эх и гавно же она! А ты вот видишь, и сама всему теперь научишься. Поздравляю! Ха-ха!
Рыба сконфузилась и стыдливо прикрывая срам руками, продефилировала в ванную.
«Так, — отчаянно думал Холмогорцев, — план действий такой. Сейчас ее кормлю каким-нибудь пакетным супом, пою чаем, сам тоже делаю вид, что ем, а затем сваливаю нахрен к Любке. Поем там заодно. Эх, поебать ее хотел, да вот боюсь, не встанет у меня после сегодняшнего. Ну да ладно. Глазки ей построю, после шумок, заодно на будущее ее настрою. Пригодится. Так, а с ней мне что делать? А-га, пускай пока старую краску и штукатурку везде сдирает. А — я прийду и разберусь, а — то еще напорет что-нибудь без меня. Я думаю, ее мать ничему не научила и она вообще ничего не умеет. Уродица». Так думал ловкий пакостник, пытаясь заправить постель после блядской ночи.
«Так! А это еще что?» — неожиданно на белоснежных «больничных» простынях он увидел пятно крови. «О, боже, этого еще мне не хватало! — Яростно думал он, срывая злосчастную простыню. Что будет думать моя жена, когда увидит все это?! О, Господи. Нет, только не это! Я должен спасти свое положение. Но как?!! А, вот, придумал. Я слышал, что если кровь застирывать холодной водой, то она хорошо отходит и не остается никаких пятен. Вот именно этим я сейчас и займусь. Эврика! Я спасен!». Холмогорцев стал долбиться в ванну.
— Кто там? — Раздался мечтательный голос Рыбы.
— Да кто же еще здесь кроме меня может быть, еб твою мать! Открывай быстрее!
— Ой, но ведь я не одета, а ты сам говорил, чтоб тебе часто на глаза не попадаться голой!
— Да это сейчас не важно.
— Как не важно? Минуту назад ты говорил совершенно другое!
— Да открывай ты быстрее, ебаная дочь! Сейчас кровь свернется и ее потом не отстираешь!
— Какая кровь! Ты что ранен, милый?
Рыба тут же распахнула дверь и ринулась навстречу своему «милому».
— Да отойди ты! — Оттолкнул ее Холмогорцев. — Мне тут стирать надо, а ты еще и лезишь ко мне! За тобой ведь стираю!
— За мной?! А я тут причем?
— Причем-причем?! — Орал красный от злобы Холмогорцев, включая холодную воду. — Кого сегодня дефлорировали, меня что-ли?
— Нет, вроде бы меня. — Проблеяла Рыба обиженным голосом.
— Ну вот я и стираю за тобой.
— Ничего не понимаю. У нас белье дома раз в неделю стирали, а здесь что, каждый день что-ли?
— Да, когда кого-то проебывали! — Почти срываясь на педерастический фальцет провизжал Холмогорцев и, уткнувшись в раковину, стал яростно стирать.
— Послушай, но если эта кровь моя, хотя я не понимаю, как она здесь взялась. У меня месячные должны быть через две недели. Но допустим, что она моя, так давай я сама все это постираю!
— Нет!!! Ни в коем случае. Такой растяпе как ты вообще ничего нельзя доверять! Ты все сделаешь как попало и останутся следы. А я потом жене, что объяснять буду?! Что у меня месячные вдруг пошли? Иди-ка ты знаешь куда! В гробу я видам твои услуги! Вали!
— Что? Не поняла.
— Вали отсюда! — Заорал «принц» прямо в лицо тормозной дуре.
Не выдержав такого хамского обращения, Рыба психанула и вся в слезах кинулась на кухню.
«Ишь, уа-уа какая! Обиделась она! — Яростно думал Холмогорцев, стирая простынь со скоростью пулемета. — А мне что прикажете делать?! У меня жена через неделю приезжает. А мне тогда на кого обижаться? Ничего, переживет, не сахарная!»
Рыба забежала на кухню с грудой скомканных грязных вещей, бросила их на пол, села в угол и разрыдалась.
«Вот как! Выебал — теперь можно со мной как угодно обращаться?! А я-то, дура, набитая, думала, что после первой ночи со мною будут ласково обращаться, говорить мне нежные слова, приносить мне кофе в постель и вообще меня на руках носить. А вместо этого что?! О, Господи, за что?! За что?!» Рыба сидела голая, с растрепанными длинными волосами на груде своего тряпья и рыдала в голос.
«А откуда мне что-то знать про кровь? Меня что, каждый день дефлорируют что-ли? — Думала она. — А мать мне про это вообще ничего не объяснила. У, сука проклятая! Погань злая. Все меня «завтраками» кормила, мол, будет восемнадцать — все расскажу. А мне уже с тринадцати мужика со здоровым хуем хотелось! У, сволочь ты проклятая, ничему не научила. Я тут мучайся из-за тебя. Скотина вонючая!»
Услышав надрывные рыдания из кухни, Холмогорцев насторожился. «Так, сейчас достирываю простынь и иду утешать эту идиотку. А-то она мне всех соседей переполошит. Они жене про нее все донесут. И тогда-то уж скандал мне обеспечен. Уф, и влип же я!»
— Что случилось, дорогая? — С наигранной заботливостью в голосе произнес он.
— У-у-у!… - Нечленораздельно промычала Рыба.
— Ну, подожди, подожди, успокойся, все будет хорошо!
Холмогорцев взял ее за руку и стал гладить по голове. Это стало потихоньку успокаивать психопатку. «Слава Богу, кажется проходит», — с облегчением подумал он. Рыба с надеждой по-собачьи заглянула ему в глаза.
— Сейчас мы с тобой покушаем! Ты есть хочешь?
— Конечно! — Моментально оживилась Рыба.
_ Вот и хорошо! Сейчас я поставлю суп и чай и мы поедим. Тебе надо хорошо кушать, дорогая, ты ведь потеряла много крови! — Еле сдерживая смех, сказал он.
Рыба совсем растаяла от внимания и заботы. Обида куда-то улетучилась и она опять начала ебать себе мозги, что чудо, о котором она так долго мечтала, наконец-то случилось.
Пока несчастный Холмогорцев делал нехитрый завтрак, она смогла натянуть на себя свое застиранное вонючее тряпье и подобием расчески распутать свои патлы.
Когда же все сготовилось, Холмогорцев наспех накрыл на стол, жадно слопал свою порцию и бесцеремонно заявил:
— Так! У меня сейчас важные дела с председателем, я пошел, а ты давай тут наводи марафет, все обдирай, убирай. К обеду все стройматериалы будут.
Рыба раздобрела от его добрых слов и теперь готова была для него целые горы свергнуть.
— М-гы! Я все сделаю. — С энтузиазмом ответила она.
«Ух, ну слава Богу, хоть не зря ее сюда притащил. — Думал втихаря Холмогорцев. — Пусть она ремонт тут у меня делает, все вылизывает, а я пойду погуляю. Может в столовку зайду, если Любки дома не будет. Ох, и голодный же я после сегодняшней ебли. Как черт!».
— Ну ладно, Рыб пакедава! — Сказал он и ушел.
И Рыба осталась одна, везти грязь за своим столь неожиданно появившимся «принцем». Вот теперь-то я ему все сделаю! — Думала зомби, сдирая старую краску с батареи. — Я все тут выдраю, все отремонтирую, все будет здесь блистать и сиять! Я горы сверну! Я квартиру всю переверну! Я за ним хоть на край света пойду! Саша исключительный! Ведь именно он сделал меня». Тут неожиданной кусок старой краски попал ей прямо в глаз. Она тут же побежала к единственному в доме ржавому зеркалу в ванне.
— Эх, и невезет же мне! — В сердцах восклицала Рыба, тараща свои зеньки.
Когда все-таки с краской было покончено, уродица стала рассматривать себя в зеркало. «А ведь во мне должно быть что-то особенное. Ведь этот день вовсе не простой! Ебла она себе мозгени. — Сегодня самый особенный день моей жизни!»
С этими мыслями она продолжала отшелушивать проклятую краску. «А что, собственно особенного происходит? — Думала другая ее часть. — Вот сижу тут, хуйней страдаю, а между ног… у, сука!!! Как болит! Пиздец какой-то! Че тут хорошего?».
«Но, постой, — тут же начинала спорить внутри нее другая, ебанутая часть, — ведь такое событие случается только один раз в жизни! Нет — нет, ты должна измениться! Твое восприятие обязательно должно измениться! Надо только сделать маленькое усилие!»
И тут ебанутая уродка стала ебать мозги, делать дурацкое шизофреничное усилие, чтобы крыша стала съезжать.
«Так! Прислушивайся к своему состоянию, — внушала она себе, отдирая штукатурку от стен, — ты чувствуешь что-то особенное! Нет, вот подожди, вот, чувствуешь, это уже начинается? Чувствуешь? Так, хорошо. Еще чуть-чуть, так, еще немного. Ага! Уже немного получается. Так, еще напрягись. Ага, еще лучше получается! Молодец, так держать! Умница!
Так залечивала себя пердоусердка и вся та сексуальная нереализованная энергия, которая копилась в ней долгие годы, со всей силы шарашила ей в тупую башкень. И ей уже начинало казаться, что происходит нечто особенное, сверхъестественное и неповторимое. Эх, и уродица же! Цвета ей казались ярче, предметы больше, все вещи — значительнее. Симптомы шизофрении стали ярко проявляться у нее. Так, ебя себе мозги, она отскребла все, что можно и нельзя. И когда Холмогорцев пришел домой, он просто ахнул.
— Слушай, ты чего здесь натворила? — Только и проронил он, ставя на пол здоровые сумки с обоями, олифой и краской.
— Я? Да то, что ты мне сказал. И ничего больше, — Стала оправдываться Рыба.
— О, Боже! Я что теперь жене говорить буду? — Вопил он, указывая на ободранные стены. — Дура ты, недоебанная.
— А что, что ты сделал ремонт. — Огрызнулась Рыба.
— Да она в жизнь не поверит, что я столько смог сам отодрать. Она знает, какой я лодырь.
— А что же теперь делать?
— Что делать, что делать?! Срочно надо все это замазывать, олифить, красить и заклеивать, к чертовой матери, ко всем факеням собачачьим.
— К кому, к кому?
— Да не спрашивай ты ерунду! Лучше подумай как бы быстрее это все замазать и заклеить. О, Боже! О, ужас! Я пропал! Я пропал!
— А знаешь, Саша, я именно для тебя так старалась! — Радостно сказала Рыба.
— Господи, почему?!!
— Потому, что сегодня — самый торжественный и особенный день в моей жизни!
— Это еще почему?
— Потому, что я сегодня стала женщиной. Это мой первый женский день.
— Лучше бы он был и последним. — Невольно вырвалось у бедняги.
— Нет, нет, ты просто ничего не понимаешь, я готова для тебя целые горы свернуть!
— Нет!!! Нет, пожалуйста, не надо! Ничего не надо переворачивать! У тебя слишком много сексуальной энергии, которая тебе ебанула в башку. Ты недокончала, наверное.
Александр метался по квартире, осматривая, что же в ней теперь твориться. Теперь его жилище превратилось в убитую бомжовскую халупу без краски, а во многих местах даже и без штукатурки.
«Так, если я сейчас начну на нее орать, — лихорадочно думал он, — то она может обидеться. А с нервишками у нее явно не в порядке. А-то ведь ремонт станет некому делать. Так, значит, я беру себя в руки и беру ситуацию под контроль. Ведь если я наору на нее, и она сбежит, то придется мне в одиночку все это вылизывать. А мне одному здесь и недели не хватит. Так, сейчас я начну все исправлять. Ох, и горе же мне.
С этими мыслями он вдохнул побольше воздуха в легкие, натянул на свою рожу дежурную улыбку и снова подвалил к Рыбе:
— Слушай, Рыбуля, ты у меня такая клевая герла! Мне так хорошо с тобой сегодня было! Как никогда в жизни.
От этих слов тупая зомби стала таять, как кусок замерзшей мочи во время весенней оттепели.
«Так! Он говорит сейчас мне очень важные слова!» — Думала она вся в нездоровом ожидании своего ебучего чуда.
— Ты знаешь, я хочу тебе сказать, что только ты одна такая замечательная и только ты одна можешь мне сейчас помочь, как никто другой. — С наигранной трогательностью говорил Холмогорцев, теребя в руке рулон обоев и трогательно глядя ей в глаза.
— В чем я могу помочь тебе, Саша?! — Самоотверженно выпалила идиотка.
— Ты можешь мне помочь доделать этот ремонт, дорогая!
— Конечно-конечно! Ради тебя я готова на все! Я горы ради тебя сверну!
— Нет — нет, — испугался урод, — ничего сворачивать не надо! Надо всего лишь сделать ремонт.
— Да-да-да! Только скажи, что нужно сделать, я обязательно сделаю, Саша!
«Так! Прекрасненько! Машина поехала, — думал про себя мелкий пакостник, — сейчас ей замазку в зубы, штукатурку, олифу, краску — и пусть все как надо делает! На дурака не нужен нож: ему с три короба наврешь — и делай с ним что хош».
— Так, вот, давай здесь подмажь, тут вот штукатурку надо восстановить. А здесь проолифить. Так…
Холмогорцев ходил по всей квартире и везде указывал, где и что нужно сделать. А Рыба как бесплатная раб-сила ходила за ним и подобострастно внимала каждому его слову. Теперь нереализованная сексуальная дурь стала хорошим подспорьем ей в работе. Ведь не будь у нее этой дури, то, и горы бы сворачивать ей не хотелось бы. Она бы не ринулась на баррикады, строить ебучий коммунизм. Ей не хотелось бы рожать, создавать семейку и всю жизнь срабатываться на нее до самых костей.
Получив «ц.у.» от своего «принца» Рыба кинулась пулей наводить марафет в квартире. Холмогорцев же ходил из угла в угол и только поплевывал по сторонам. Дело начало спориться и от сердца у него отлегло.
«Уф! Я спасен! — Мысленно утешал себя он. — Теперь-то уж эта фанатичка вылижет мне всю квартиру как надо!»
Ему стало настолько смешно, что он еле сдержался, чтобы не расхохотаться «в голос».
— А что ты такой веселый, Саша? — Спросила его Рыба.
— Я просто радуюсь, что ты у меня такая замечательная! — Слащаво произнес он.
«Вот! Это уже начинает случаться! — Обрадовалась идиотка. — Да, Саша именно тот, о ком я так долго мечтала. Это Он! Он! Он!»
Видя то отождествление и идиотизм, с которым Рыба взялась за работу, Холмогорцев все-таки не выдержал и захохотал.
Рыба тоже стала весело хохотать, сама не зная от чего. Видимо гормон хуякнул ей в башкень.
Поняв, что шутки плохи, Холмогорцев заткнулся, делая вид, что тоже что-то ремонтирует. Но Рыба еще добрых минут пятнадцать продолжала активно радоваться, а потом неожиданно ее хохот перешел в протяженный ебанутый вокализ. Рулады стали разливаться на всю комнату.
— А-а-а-а-а! — Доносилось во все концы квартиры на все лады.
«Так! Это уже не порядок. — Струхнул поганый лавелас. — Тут уж точно все услышат соседи, а потом донесут жене. Так, чем бы ей занять рот? Так — так — так! А! Придумал! Пусть мой болт сосет. Как раз я уже за день восстановился!».
— Рыбуля! А, Рыбуля! — Начал он ласково подвалил к ней.
— Что, дорогой?!
— Ты знаешь, я хотел тебе сказать…
«Так, — тут же стала лихорадочно думать дурица, — сейчас он мне скажет что-то особенно важное. Он с таким волнением говорит».
— Нет, я хотел… хотел попросить тебя…
Рыба вся в напряженном внимании обратилась к нему.
— Послушай, у меня к тебе небольшая просьба. Та не могла бы сделать мне минет? Я тебя очень-очень прошу! — Униженно заискивал хитрый плут. — Ты знаешь, ты такая замечательная! Ты такая необыкновенная! Ты мне с самого первого раза понравилась!
Рыба тут же при этих словах размякла, растеклась как жидкий понос и уже была готова на все, даже жрать гавно.
Как завороженная сомнамбула она слушала хитрого лапшеплета, открыв рот. А он, конечно же не долго думая, поставил ее на колени, расстегнул ширинку и вытащил из своих парток сморщенный вонючий обрубок. При виде этого зрелища у Рыбы подкатило к горлу и ее потянуло блевать. Но внутренний поганый голосочек нашептывал ей совершенно другое: «Но ведь это же надо сделать из-за любви! Он же тебя просит. Надо помочь человеку. А тем более, он тебе такие слова сказал! Ну же! Давай! Это ради любви!»
Пока рыба сидела в раздумьях, Холмогорцев бешено соображал, как же заставить ее все таки сосать свой хер: «Так! Если она сейчас это не сделает, значит уже не сделает никогда. Ага! Надо ее побуждать и подхваливать. Я знаю, бабы падки на лесть. А, ну-ка, вот так еще попробую!»
— О, Рыбонька, возьми его в ротик, хорошая моя! У тебя такие удивительные губки! Ты вообще такая изумительная. А волосы у тебя… Прошу тебя, Рыбуля, возьми его в ротик.
— Как это? — Притворилась «шлангом» Рыба.
— Ну вот так. Губки вытяни, ротик открой пошире и бери! Я знаю, у тебя это здорово получиться.
Рыба с упованием и в то же время с отвращением приблизилась к хую и встала в столбняке. Тогда ее «принц» сам взял в руки свою пипетку и вставил ее Рыбе в рот. «Ну, давай же, давай! Че тут сложного? Соси себе, да соси как соску!» — Лихорадочно думал он.
«Я должна сделать это, — завнушивала себя Рыба, — ради своей любви, ради своего же счастья! Я просто обязана! В концов-концов это не так уж и противно. Партизан, я слышала, заставляли гавно жрать, а тут всего-то делов!… Дак это же все пустяки, ведь это же для моего же счастьица!»
И тут Рыба как очумелая бросилась насасывать сморщенную пипетку Холмогорцева.
«О! Ничего себе, как набросилась! — Удивленно подумал он, Как будто изголодалась по минету. А еще и в несознанку играла, мол, не знаю что да как, а тут ишь как разошлась! Как бы хуй мне не оторвала!»
— О! О! о! Как хорошо-о-о!!! — Вслух приговаривал он, задавая ритм движениям Рыбы.
Рыба, смачно причмокивая, наяривала далеко не могучий, но уже начинающий разбухать болт своего «принца».
«Ох, хорошо, что на рту у нее нет девственной плевы и мучиться с ней не надо, возиться и обкончаться можно именно тогда, когда тебе вздумается! Классно! Ох! О-ой-оё-ё! Не могу больше. Ух и ублажила, Рыбуля! А-а-а!..»
Холмогорцев слащаво застонал, изогнулся, замер и из его обрубка в открытый зев Рыбы брызнула обильная струя молофьи.
«Ой, а че, теперь делать-то, — напряглась Рыба в долгом раздумье, — мне мать ничего ж ведь не объяснила. Во, уже полный рот спермы он мне наспускал, а дальше чо?…»
— А ты проглоти ее! — Как-бы читая ее мысли, посоветовал он. — В ней калорий много и белков. И для организма она полезна. Много важных элементов содержит!
Рыба тут же сглотнула противную вонючую жидкость и невольно брезгливо передернулась. «Фу, ну и гадость! — Подумала она. — Нет, но ведь это я сделала для…»
— Ну ладно, Рыбуля, — прервал ее говняные мысли Холмогорцев, — время уже позднее. Всем нам нужно набраться свежих сил на завтра. Так что давай: на горшок — и спать.
И не успела она что-либо сообразить, как ее т. н. «принц» скинул с себя все одежки, тут же вырубил свет и завалился спать. Через минуту в комнате раздался его раскатистый мирный храп.
«Тогда и мне наверное надо спать», — подумала Рыба и прямо в одежде завалилась дрыхнуть рядом с ним.
«До чего же странный вкус у этой молофейки, — думала она, засыпая, — до сих пор во рту как-то странно и противно. Да, но почему же мне мать ничего не рассказала и не объяснила?…»
С этими мыслями Рыба провалилась в сон.
Прыг-скок, прыг-скок!
Я — веселый гонококк.
Открывайте дверь скорей!
Я принес вам гонорей.
«Заболел — не заболел?! Заболел или нет?! А может… Так, мне это уже порядком надоело, — Думал Холмогорцев, принимая душ. — Эта грязная свинья может быть еще и заразила меня, небось какой-нибудь венерической пакостью. Ой, что с моим хуем?»
Уродец залупил свою пипетку и стал отчаянно ее разглядывать и так и эдак.
«Ой! Какие-то красные следы появились! Что это?! Боже! Я заразился! Но чем?! Боже мой! Это она, она, я так и знал! Грязная хиппушка! Это она подхватила какой-то чипилес у себя на тусовке и теперь меня вот им наградила! О Боже! Что я скажу жене?! Позор-то какой!
Холмогорцев согнулся «в три погибели» над своим обрубком и чуть не плакал от самосожаления. Все его тело содрогалось в конвульсиях. «Но подожди, может это можно вылечить? А? И вообще, что это за болезнь? Сифилис? Но он вроде поздно вылазит. Гонококк? Но там вроде бы с конца капать должно. А у меня капает?» И страдалец жизни половой начал со всей силы сдавливать свой желудь, чтобы понять, капает ли действительно у него или нет. Но ничего не капало.
«О, Боже! Это значит не гонококк, а еще какая-то непонятная новая болезнь. — Продолжал бичевать себя безумец. — Все! Сегодня же чтоб духу ее здесь не было! Я так и знал! Я так и знал! За минуту ложного удовольствия приходится расплачиваться неделями мучения. А может быть месяцами? Нет, только не это! А, ну-да ладно, потом разберемся. А может она мне его просто нагрызла, когда его мне сосала? Но как понять, что это именно погрызы, а не чипилес? О, горе мне, грешному! Все, с меня довольно, — решительно закрывая кран, сказал себе уродец, — сегодня же увожу ее отсюда. С меня хватит!»
— А это ты, дорогой? — Услышал он идиотский голос Рыбы, не успев выйти из ванны.
Мрачнее тучи он пошел на кухню, ничего не ответив. Зараза увязалась за ним.
— Что-то случилось, дорогой?! — Пристала она как банный лист к жопе.
— Отстань! — Злобно рявкнул «принц»
— Что?! — Округлила глаза Рыба. — Что ты сказал?
— То, что ты слышала! — Кривляясь, бросил он ей в лицо.
— Саша, что случилось?!
— Я что, не ясно тебе что-ли сказал? Отстань!
— Ах, так! Ну, тогда можешь оставаться со своим ебучим ремонтом!
Рыба порывисто вскочила, схватила свой бессменный грязный, рванный рюкзак и опрометью бросилась к выходу.
— Стой! Ты куда?! Стой, идиотка! — Сделал отчаянный рывок Холмогорцев.
Но не тут-то было. Безумицу смыло одним дуновением ветра. Дверь с грохотом захлопнулась и горе-принц остался «один на один» с реальностью.
— Так! Допрыгался! — Мрачнее тучи сказал он сам себе. — Чипилес! Ремонт! Жена! О горе мне, грешному!!! А ведь я знал, что все именно так получится! Жопа знала, но я ее, как всегда не послушал. Поделом мне, неуделку жизни! Поделом!
С этими мыслями он понесся в местный сельский здравпункт, сдаваться в триппер-бар.[2]
— Мать гавно! Мать — сволочь! Скотина проклятая, старая пакостница! — Кляла свою мать на чем свет стоит Рыба. — Налапшила мне про принцев, про первую любовь, про чудо первой ночи и все такое прочее! А я из-за тебя страдай! А нака-ся-выкуси! Нет твоих, блядь, принцев, нет никакого чуда. Одни подонки вокруг шастают наподобие ентого — вот Холмогорцева или еще похлеще. Рожи — одна страшней другой. Да ебала я такое счатьице. Мне оно и с приплатой не надо!!!
С этими мыслями Рыба вломилась в электричку, вихрем пронеслась по полупустому салону и плюхнулась на свободное место у окошка. Полусонные мыши слегка взбудоражились ее стремительным появлением, а потом опять погрузились в свой «сон».
Рыба лихорадочно рассматривала их тупые физиономии, пытаясь найти спасения или ответа на терзавшие ее вопросы. Но никому не было абсолютно никакого дела до нее. Все были заняты своими проблемами. Бабы с тяпками думали, как окучить карточку. А мужики с пропитыми лицами и сизыми носами думали, где наскрести грошей на выпивон. И никто никогда отродясь не видал того счастьица, о котором так мечтали они в юности, о котором мечтала тупая Рыба. Вокруг было только серое, беспросветное, тупое выживание и больше ничего!
Поезд тронулся. За окном замелькали поля, перелески, дачи. Рыба таращилась на эти пейзажи и судорожно думала:
— Все! Мне больше ничего от этих уродов не надо! Затрахало — зафачило. Сил нет больше никаких! Буду жить одна, семейка эта мне нахрен не нужна, особенно с этими идиотами! Буду просто кататься по трассе автостопом. Лафа будет! Вот хоть на природу, на красоты всякие посмотрю. А-то в семейке-то хрен то чего насмотришься!
А чтоб всякое дурачье и быдло ко мне по ночам не приставало, буду с собой туристическое снаряжение носить: палаточку, на хуй, спальничек, бля, ковричек такой специальный туристический, чтоб на земле-то голой не валяться. Все у меня будет зашибись! А все эти козлы самовлюбленные мне на хуй не нужны! Вот так, бля!
Размышляя, таким образом, Рыба доехала до Сокура, где уже был в сборе весь «табор» Жени Иорданского.
— О! Кого я вижу! Рыба к нам пожаловала! — Радушно улыбнулся ей Евгений. — Ну, проходи-проходи! Какими судьбами?
— Да так, решила заскочить на огонек.
— А Сашу — то ты где оставила?
— Сашу… — Рыба сконфуженно замолчала и потупила взор.
— Ну да ладно-ладно. — Понимающе хлопнул он ей по плечу. — Можешь не отвечать. Ты проходи-проходи, будь как дома!
И не успели они войти в дом, как тут же на них наскочила Ольга:
— Кого тут черти носят, на ночь глядя? Кто это? Рыба? Ой, Господи! Итак уже полна горница людей, а еще и она тут прикатила!
— Но послушай, Оленька, ведь это наш гость! А каждый гость — это радость.
— Для кого радость, а для кого и нет! Мы итак уже всю зарплату на них угрохали, а до получки еще десять дней!
Всклокоченная, с красными от невысыпания глазами и в убогом переднике Ольга была сейчас похожа на исчадие адово.
— Ну ничего раньше мы и хуже жили и ничего! — Попытался оправдаться Евгений.
— Да! Да!? Ты еще попробуй вспомнить блокадный Ленинград! Корми меня байками и дальше! — Обиженно бросила Ольга и пулей понеслась в соседнюю комнату, громко грохнул дверью.
Женя с минуту ошалело смотрел, не зная, что предпринять, а затем обратился к Рыбе:
— Ну ты не стесняйся, проходи. Оленька у меня вообще-то хорошая. Это она раньше ничего не принимала, а сейчас она стала намного лучше, спокойнее. Она теперь меня понимает. Это я ее перевоспитал из девочки-комсомолочки. Сделал человеком.
Рыба слушала его монолог, глядя на его седеющую шевелюру и бороду и про себя думала:
— Да! Конечно же! Размечтался, одноглазый! Как бы не так. Все мы принимаем желаемое за действительное, но на самом деле все совсем иначе! И зачем он только завел эту семейку? Ведь кроме ругани и упреков ничего он в ней не видит! А так бы жил бы себе припеваючи. И не слышал бы этого занудства каждый день.
Вот бы лафа ему была! А вместо свободы он предпочел кабалу. Вот поэтому-то он сейчас и страдает.
— Ну что мы тут, в предбаннике, стоим? — Прервал ее размышления Евгений. — Пошли в дом! Айда тусоваться!
— Да, семейка — это самое большое зло, которое только может быть на земле, — продолжала думать Рыба, щурясь от неожиданного яркого света. — Сколько смогу — буду гулять. А что дальше? Там видно будет. Авось да улизну от мышиной судьбы.
Так, найдя хитрый нелепый компромисс в своей башкене, она успокоилась и «поплыла» дальше по руслу жизни среди таких же кусков говна, как и она сама.
— Дорогие гости, прошу внимания, — громогласно объявил хуйзяин, — к нам пожаловала Рыба.
Гости оживились и уставились на нее. Ее живописный прикид не оставил никого равнодушным. Длинные, грязные, растрепанные волосы, матросская тельняшка, значок «анархия» на спине, рваные джинсы. И завершали весь этот экстравагантный ансамбль борцовские черно-белые буццы.
Оказавшись в центре внимания, Рыба почувствовала себя как в своей стихии. Она сделала легкий реверанс, вызвав бурный смех тусовища.
Вдруг из общей толпы неожиданно выскочила Людка и чуть-ли не набросилась на Рыбу:
— Рыба, ебаная дочь! Я тебя тут по всему N разыскиваю. Ты мне во как нужна!
— Ой, интересно, зачем это?
— Так, ты лишних вопросов не задавай. Я за нас уже все продумала, — напористо тараторила Людка, — мы с тобой должны немедленно ехать автостопом. А-то лето кончиться — не покатаешься.
— А куда мы с тобой поедим?
— В Прибалтику, конечно-же. Потом поедим к моему другу и Гуру — Сашке Раевскому в Москву, ну а на зимовку остановимся у Жорика…
— У кого, у кого? — Вытаращилась Рыба.
— У Жорика, я сказала, — уже раздраженно бросила Людка. — А ты вообще-то слишком много вопросов задаешь, как я посмотрю. Мне это что-то не нравиться. Рыба испуганно сжалась и втянула голову в плечи. — Так! Завтра выходим спозаранок. Время детское кончилось. Тебе пора на горшок и спать! — Властно глядя на Рыбу закончила Людка.
Рыба без лишних вопросов сиганула на полку над входом и зажмурив глаза, стала делать вид, что спит.
Людка самодовольно усмехнулась, глядя на это представление. Ее прыщавая рожа со вздернутым носом в этот момент больше всего напоминала крокодила. Не спросив разрешения у хозяев, Людка бесцеремонно завалилась на диване и захрапела.
Наглость, конечно, может в некоторых случаях помочь нам урвать «кусок пожирнее», но у Людки она проявлялась все время, бездумно, а во многих случаях и во вред ей самой.
Но самое страшное — это была Рыбина бесхребетность, из-за которой любой мог заставить делать ее что угодно!
И вот эти две противоположности нашли друг друга! Они были вместе!
— Мама, мама! Смотри! Вот облако!!! — Радостно выкрикивал черноглазый малыш, одетый в яркий бирюзовый комбинезончик.
— Молодец, Вовочка! — Отвечала ему толстая клушка в бесцветном платье с тележкой в руках. — Ты правильно сказал. А теперь скажи на что похоже это облако?
Малыш задумался, замолчал и опустил голову.
— Ну, Вовочка, посмотри внимательно! На что оно похоже? А!
— Не знаю!!!
— Как?! Не знаешь? Нет, Вовочка, оно похоже, очень похоже. Ты просто смотри очень-очень внимательно. Ну-же, старайся! Развивай свое воображение.
— Не зынаю я, сказал!
— Нет, Вовочка…
И так продолжалось раз десять, пока наконец-таки несчастный карапуз не выдавил-таки из себя:
— На коняшку…
— Правильно, Вовочка! Молодчина! — Возликовала квочка. — А скажи, вон то облако на что похоже?
После долгих неимоверных усилий он прогундосил:
— На дом.
— Молодец, сынок, а вон то?…
Так продолжалось полчаса, пока наконец-то не подошел автобус и не положил конец всем этим потугам.
Квочка схватила свое чадо под мышку, другой рукой схватила тележку и с неимоверным трудом втиснулась в тесное брюхо «Икаруса».
Наблюдавшие за этой картиной хиппушки весело рассмеялись над этой сценой.
— Вот как нас учили развивать болезненное воображение с самого детства! — С насмешкой бросила Людка.
— А другой бы на его месте другие бы вещи увидел, — промычала в ответ Рыба, — я вот видела в облаке куски плывущей сладкой сахарной ваты.
Рыба сглотнула слюну. В животе у нее заурчало.
— Ну и дура! — Резко оборвала ее Людка. — Мой Учитель меня учил, что наоборот ничего ни в каких облаках видеть не надо. Надо просто созерцать то, что есть, ничего не выдумывая.
— А-а-а! Ну тогда ж ведь и жить будет не интересно, если ничего не выдумывать. Скучно.
— Балда! Если бы ты могла не выдумывать, ты бы в жизни гораздо больше могла бы увидеть потому, что тогда бы ты стала намного реальней.
— А как это? Быть реальней? — Спросила Рыба, теребя лямки своего рюкзака.
— А очень просто. Например, мать тебя завнушала, что любой первый встречный, который первым подойдет к тебе и скажет тебе три «волшебных» слова, это твой принц, с которым у тебя будет счастье на всю жизнь. Так?
— Ну, допустим.
— Не допустим, а так оно и есть! — Усмехнулась «ведьма» — А ты, что просто так без дела стоишь?
— А что мне делать?
— Снимать штаны и бегать!
— Ну ты чего? — Стушевалась Рыба.
— Да я пошутила. Давай дальнобойщика лови. Нам уже ехать пора.
Рыба неуверенно подошла поближе к трассе, походкой, как будто она в штаны навалила и стала высматривать здоровые машины, везущие товар из одного конца страны в другой. Вскоре таковые стали появляться в поле зрения. Рыба сжала кисть в кулак, оттопырила большой палец и протянула в сторону проезжавших машин.
С третьей попытки ей все-таки удалось поймать здоровый «Камаз». Обдав путешественницу слоем пыли и гарью из выхлопной трубы, он пронесся по инерции вперед, добрую сотню метров. Искательницы «на жопу приключений» бросились за ним вдогонку.
Оказавшись в высокой здоровой кабине, они стали с интересом наблюдать за дорогой. Рыба совсем заснула и расплылась в новых впечатлениях. И тут-то к ней снова подсела Людка:
— Ну, на чем мы остановились?
— Не поняла! — Как из забытья ответила Рыба.
— Балда! Если ты так редко будешь задумываться над жизнью, ты так никогда ничего не поймешь!
Рыба наморщила свой толоконный лоб и напряглась.
— А! Про облака и сахарную вату, и, про принцев.
— Молодец, дура! Хвалю за смекалку!
— Ну чо!
— А ничо! Большой хер тебе через плечо. Ты потому такая тупая, что не видишь как тебя, да и всех людей вокруг дурачит их больное воображение. При Сталине все грезили идеей коммунизма. Каждая свиноматка грезит, что найдет себе сказочного принца. Каждый бомж, нищета, прощалыга надеется, что разбогатеет, станет крутым, престижным, знаменитым. Дураки, которые ишачат на заводах мечтают отдохнуть на пенсии. Каждая мамаша, ждет, что родится у нее Христос или на худой конец какой-нибудь — гений. А в реальной жизни этого ничего нет. А образы, которыми напичкано болезненное воображение людей, созданы специально для того, чтобы использовать их как инструменты, а затем выбросить на свалку жизни. Вот такочки! Бай!
Рыба крепко задумалась над всем этим. Людка, как ни в чем не бывало, стала пиздеть с водителем, выпрашивая у него еду. Рыба все время тупо молчала, таращась на вымпела и фотки голых баб, украшающие кабину водителя. Водила попался веселый, разговорчивый и не жадный. Всю дорогу кормил, поил, потчевал анекдотами. Было не скучно.
За окном потянулись бескрайние необжитые просторы нашей Родины: перелески, поля, озера, кое-где даже болотам.
Постепенно Рыба стала выходить из своего загруза и с интересом смотреть в окно. Ей стало казаться, что на краю земли, или уже вот-вот скоро ее будет ждать какое-то сильное событие или очень яркое впечатление. И она не ошиблась!!!… О-хо-хо!…
Вечерело. Машина ехала по уральским горам то набирая высоту, то теряя ее. Перевал за перевалом открывалась невиданная бажовская красота. Закат окрасил пики гор, поросших еловым лесом. Все вокруг дышало сказкой, невиданным доселе чудом.
Вот уже и совсем стемнело. Солнце скрылось за горами. На вечернем небосклоне зажглись первые звездочки.
— Ну, вот мы и приехали, голубочки мои! — Неожиданно пробазлал водила.
— Как!!? Что значит приехали?! — С возмущением напала на него Людка.
— Ну так! Я приехал к своему конечному пункту. Два дня здесь отдохну и назад поеду.
— Но мы так не договаривались! — Еще больше разбесилась Людка. — Куда же мы поедим на ночь глядя?!
— Ну, а мы вообще ни о чем не договаривались. Я вас просто подвез. Ну, а ехать вы можете и дальше так же преспокойненько. Сейчас машины еще ходят.
— Ну и порядки! — Возмущенная до глубины души психовала Людка. — Если бы я знала, что так получиться, я бы никогда в Вашу машину не села!
— Ну, а мне то это до балды! И вообще, как говориться, баба с возу… камазу легче! Ха-ха!
Водила слегка разозлился.
— Пошли, Рыба! — Яростно рванулась Людка. — Я вижу: нам тут делать больше нечего!
Рыба как хвостик поплелась за ней.
— Скатертью дорожка! — Крикнул на прощание водила.
Людка в бешенстве яростно грохнула дверью Камаз отъехал, обдав их грязью из лужи и гарью из выхлопной трубы.
Вскоре все стало тихо. Подружки остались вдвоем на темной пустынной трассе, освещаемой полной луной.
— Ну, что теперь будем делать? — Гневно глядя на Рыбу, как будто именно она была причиной этой ситуации, спросила Людка.
— Не знама я! — Проблеяла та, ежась от ночной прохлады.
— Не знама — не знама! А кто будет знама?
Рыба нервно пожала плечами и вся съежилась.
— А! Я вижу с тебя проку… — Махнула рукой Людка. — Пошли! Не стоять-то?!
Она решительно пошла по дороге. Рыба как овечий хвост потрусила за ней.
— А куда мы идем? — Проблеяла Рыба.
— На Москву! — Съязвила Людка.
— Но ведь ночь на дворе. Куда же мы пойдем?
— Ничего, за ночь знаешь насколько можно к Москве приблизиться!
— А-а-а! … — Рыба задумалась, замолчала и стала бессмысленно таращиться на круглоликую Луну с ощеренным голодным ртом и умоляющими здоровыми глазами. Рыбе стало вдруг казаться, что Луна хочет проглотить ее. Глаза — кратеры постоянно умоляли: «Ну, дай! Дай! Ну, хотя-бы один кусочек! Пожалуйста!»
— Что за чушь! — Встряхнулась Рыба. — Привидится же такое!
— Что такое? — Вмешалась Людка.
— Знаешь, мне только что показалось, что Луна хочет меня съесть!
— Ха! Ты наверное догадалась! — Усмехнулась ее подружка.
— Но ведь она же далеко! Она — всего лишь спутник Земли, я где-то читала.
— Бестолочь! Луна — это живое существо! — Щелкнула Людка по лбу Рыбу. И поэтому она питается оболочкой, которая покрывает Землю.
— Какой такой оболочкой?
— Мною, тобою, всеми людьми, зверьми и всеми живыми существами, населяющими Землю.
— но как?! Она же очень далеко от нас!
— Это ее физическое тело далеко, а ее тонкие оболочки вплотную связаны с Земными. И в данном случае, речь идет о тонкой энергии, которой ты и я, и все живое на Земле кормит Луну.
— Ничего не понимаю!
— А что тут понимать-то? Луна «ест» энергию страданий, страстей, выделяемых Землей. Сюда же относятся сексуальные переживания, все низкие эмоции, а также агония, которую испытывают все умирающие существа.
— Но зачем она это делает?
— А как же? Ей ведь тоже надо расти! Вот ты, например, мастурбацией любишь заниматься? — Неожиданно спросила Людка, хитровато сверкнув глазами.
Я?… Ну… Это… — Заикаясь, отвечала Рыба.
— Ага! Вижу, что любишь!
— Нет-нет. Мама мне говорила, что это плохо!…
— Не ври! По глазам вижу, что врешь. А все, что тебе говорила мать — это бред сивой кобылы! Выбрось это все на помойку! Но дело не в этом. Луна любит «есть» твою энергию, когда ты испытываешь оргазм при онанизме. И может быть даже и не один… — Людка испытующе посмотрела на Рыбу.
Рыба смущенно опустила голову.
— Ты любишь заниматься сама с собой, — как ни в чем не бывало продолжала Людка, — а Луна любит «есть» твою энергию во время этого, когда ты испытываешь оргазм, вот так это все происходит.
— А вдруг она так всю меня съест? — Трясясь как овечий хвост, спросила Рыба.
— Не ссы, спокуха! Таких свиней как ты на Земле знаешь как много! С той чуть-чуть, с другой чуть-чуть. Так Луна и наедается потихоньку. Вот сейчас ее рот во как широко открыт. Значит сильно голодна. Много ей энергии нужно. И заставляет она все живое сексом заниматься во всех формах и видах. А шизофреники да дебилы дурачиться начинают: видеть, слышать, шизовать, — тоже ее подкармливают. Лунатики всякие с ума сходят — тоже самое. Так что ты не одинока, Рыба!
— Да — уж, утешила! _ Удрученно отозвалась она. Спасибочки!
— Да не за что. Всегда пожалуйста. Но это не все время так продолжается. Вскоре Луна на убыль пойдет и «рот» свой закроет. Наестся то есть. И «живность» на Земле утихомириваться начнет. А к безлунию совсем успокоится. До следующего полнолуния. Луна будет расти-расти и все больше и больше пищи сексуальной для себя требовать.
— Так что? Во время безлуния Луна вообще ничего не «ест»? — Заинтригованная спрашивала Рыба.
— А вот и не так! Балда! — «Обрадовала» ее Людка. — Помнишь детские страшилки, которые ты рассказывала в пять лет: «В черном-черном лесу, черной-черной ночью стояло черное-черное кладбище?»
— А! Да, конечно помню! — Воскликнула Рыба. — Мы их еще в темноте рассказывали в тубзике.
— Вот! Правильно. А знаешь почему идет речь про черную-черную ночь или почему ведьмы устраивали свой «шабаш» именно в безлуние?
— Не-а.
— Балдося! да потому, что в безлуние как раз вылазит вся «преисподня» — все низшие инстинкты, все что связано с ужасом, страхом, насилием и другими негативными эмоциями. И этим тоже радостно подпитывается Луна.
— Дак что, я что-ли служу как динамо-машина для выработки тока для Луны?
— Ты верно догадалась, и не только ты, но и все человечество на всей Земле. — Весело играя глазами, расхохоталась Людка. — Всех людей Земли «разводят» на ней как овец, чтобы можно было стричь с них шерсть их страданий, страхов и страстей. И всем этим кормить планеты.
— Мы что, как какой-то планктон тут разводимся что-ли? — ошарашено выпалила Рыба и встала как вкопанная посреди дороги.
— Именно как планктон! — радостно хохотала Людка. — А ты думала — ты венец природы?
— Ну да! Человек — это царь… Нам так внушали…
— Ну какой же он царь?! Он сам с собой справиться не может. Дали ему игрушку — научно-технический прогресс, а он взял и всю Землю испоганил. Нет. Человек — это не царь! Это безвольная фишка в руках космических сил. Или вернее было бы сказать — планктон. Ну да ладно, че ты встала? Пошли давай. Вон видишь — машина едет
— У-гу!
— Вот давай лови!
Рыба яростно замахала руками и выбежала на середину дороги, как будто это была последняя машина на трассе.
Старенькие раздолбанные Жигули завизжали тормозами и кое-как остановились, чуть не сбив Рыбу.
— Подвезите нас пожалуйста! — Умоляюще стала просить Рыба.
— Садитесь! Поехали! — Послышался пьяный голос с восточным акцентом. В машине было двое. Рыба рванула было в машину, но вдруг увидела, что заднего-то сиденья у машины нет вообще!
— А куда садиться-то?! Мест ведь нет!
— А ничего, вы прямо на пол садитесь, на свои котомки! — Ответил второй, русский голос водителя.
— Ну, коли так!…
Рыба стала залазить в машину, но как-то вдруг нечаянно зацепилась рюкзаком за верх дверного проема и застряла. На помощь пришла Людка, отцепив свою непутевую подругу.
Вскоре они уселись на своих вещах на грязном полу машины и покатили «куда глаза глядят».
— Ви мюзика лубитэ? — С большим акцентом спросил нерусь.
— Ну, да! Любим! — Неопределенно ответила Рыба.
— Сычас вклучу!
Хачик, поставил кассету в раздолбанный магнитофон, стоящий прямо на полу между сидений и включил ее. Из одного — единственного динамика полилась замысловатая восточная мелодия.
Подружки сидели молча, несколько придавленные такой странной обстановкой.
— Ну, как? Нравиться? — Спросил хачик.
— Ну… вообще-то… ничего. — Робко ответила Рыба. А сама подумала: «Странная машина какая-то. Сиденья нет. Магнитофон на полу прыгает — вот-вот разобьется. Русский Ваня рулит, а этот индюк тогда кто тут? Как они вместе оказались? Ничего не понимаю!
Тут Людка чуть плотнее приблизилась к Рыбе и шепнула ей на ухо:
— Слыш, Рыб! Не зря ведь ты рюкзаком-то зацепилась!
— А че тут такого?
— А то, что это знак.
— Какой еще такой знак?
— Знак, что что-то нехорошее может случиться. Меня мой Учитель учил, что в жизни нам постоянно даются какие-то знаки и мы должны научиться их видеть и вовремя реагировать на них.
— И че теперь?
— Что-то не нравиться мне все это… — Загадочно закончила Людка.
— Но ведь ехать надо. Ночь ведь на дворе…
— Будем смотреть, что будет дальше.
Машину пару раз тряхнуло на кочках. Что больше всего удивляло Рыбу, это то, что их не спрашивали куда они едут, зачем и почему.
— А ви вино или водка хотитя? — Неожиданно спросил нерусь.
Подружки переглянулись.
— Да нет, мы не употребляем. — Неохотно ответила Людка. А у самой на уме завертелось: «Так. Начинается! Не к добру все это!»
Рыба тоже молчала. Под ложечкой у нее сосало. на душе было тревожно.
Хачик наклонился к русскому и стал что-то шептать ему на ухо.
Рыба изо всех сил стала напрягаться, чтобы понять о чем идет речь, но тщетно, рев машины и вой магнитофона заглушали все слова. Подружки попритихли и сжались в комочки. Русский, выслушав хачика, гадко усмехнулся и закачал головой. Оба весело заржали.
От этого смеха у хиппушек захолонуло в груди. Они замерли в напряженно ожидании.
Неожиданно резкий толчок вывел их из раздумья. Машина со всего маху далась днищем о здоровый камень, лежащий прямо посреди дороги. Ее развернуло на 180 градусов и понесло дальше по уклонной дороге.
— Все! Пиздец котенку! — Мелькнуло в голове у Рыбы. — Сейчас взорвемся, как в фильме. И всем хана! Накормили Луну досыта! К ебене матери!
— Русш! Русш идиот. — Орал хачек.
Водила резко крутанул рулем и машина съехала задом в глубокую канаву у обочины. Двигатель заглох. Все стихло так же резко, как и началось.
— Фу! Пронесло! — Вырвалось у Людки. — Рыба, пошли! И подруги вышли из машины.
— Лови машину! — Скомандовала Людка Рыбе.
Та безропотно повернулась к дороге в надежде, что кто-то в этот ночной час появится на трассе.
А тем временем уродцы всеми силами пытались выпихнуть свою инвалидку обратно на дорогу. Чудом уцелевший жигуленок, как ни странно, завелся и через несколько неудачных попыток все-таки опять оказался на трассе.
А у Рыбы ничего, как на грех, не клеилось, нет-то, чтобы ничего не ловилось, а вообще ничего не ездило в этот час.
— Что делать, Людка? — Запаниковала она.
— Лови! Чем тебе еще заниматься? Ночь длинная. Глядишь, чего-нибудь и поймаешь.
Рыба беспрекословно кинулась выполнять приказ. Людка стала одним глазом посматривать за возней идиотов, по чьей вине они едва не разбились.
Те довольно быстро и проворно вытащили свою колымагу, благодаря недюжинной силе хачека, который толкал ее сзади и проворности русского Вани, который видимо уже привык к таким ситуациям.
— Эй, дэвушки! Поехали с нами! У нас высё в паряткэ! — Крикнул хачик из машины хиппушкам.
Рыба с надеждой обратилась к машине, видя в ней единственную надежду на «спасение». Людка решительно и резко крикнула в их сторону:
— Нет уж, спасибо! Мы как-нибудь уж сами доберемся!
Машина дала задний ход и подкатила к хиппушкам.
— Да чэго ви тута будытя всу ног стаять? — Вкрадчиво произнес хачик. — Холодна жэ вэдь!
Рыба заерзала, а потом как овца двинулась к машине.
— Рыба, не смей! — Одернула ее Людка. — Это уже был второй явный знак, что нам опасно ехать в этой машине.
Рыба встала на полпути к машине как буриданов осел, не зная, что же ей дальше делать.
— Да какой там к черту знак! — Подначивал русский. — Мы же не разбились. Ничего с не случилось.
— Да уж, этого нам еще не хватало! — Огрызнулась Людка.
— Да поехали и все тут! Чего на дороге-то зря мерзнуть! — Не унимался водила.
Рыба как безвольное чмо поплелась к машине и села в нее.
— Рыба, что ты делаешь? Это плохая машина! Я это жопой чую! Тебе, что мало что-ли? — Негодовала Людка на свою тупоголовую подругу.
— Мне холодно и страшно одной на трассе. — Рыдала идиотина.
— И, что теперь? Против знаков идти что-ли?
— А я во все эти знаки не верю!
Тут в дело вмешался хачик:
— Да какыя проблэмы?! Давайтя садытэсь и поехалы! Ночь та вэдь холодная на Уралэ!
Людка с минуту колебалась, потом что-то в ней дрогнуло, появилась какая-то двойственность.
— Садысь-садысь! — Почуяв слабость, стал еще сильнее уговаривать ее хачик.
— Люд, да чего тут! Поехали скорей! Подвякивала тупая Рыба.
— А, да ладно, — махнула рукой Людка, — была — не была! Но смотри, Рыб, это на твоей совести!
Людка совсем не подозревала, что эти слова с таким же успехом можно было бы сказать умалишенному. Как, впрочем, и любому другому «левому» человеку.
Машина неслась «на всех порах» по извилистой уральской дороге. Мафон опять завыл протяжную восточную мелодию. Но на душе было как-то тяжело. Водила и хачик некоторое время сидели молча, а потом вдруг начали опять свои переговоры шепотом. Водила согласливо кивал. Мурашки забегали по спине у Рыбы. «А может быть, Людка была права?» — Мелькнула спасительная мысль. Но уже было поздно.
Водила увидел проселочную дорогу, примыкавшую к трассе и свернул на нее.
— Ой, а куда это мы едем? — «Проснулась» Рыба.
— Падажди, ми сичас немнога атдахнут заедэм. — Залечивал ее хачик.
— Куда это?
— У нас тут в дэрэвня знакомыя ест.
Тут взбесилась Людка.
— Никуда мы не поедим! Немедленно остановите машину! Нам не нужно сворачивать! Остановите машину!
Ответом ей было только зловещее молчание.
Подружки переглянулись. Теперь они уже без слов прекрасно поняли друг друга. Людка внезапно открыла дверь.
— Рыба, прыгай! — Крикнула она и неожиданно выпрыгнула на ходу вместе со своей сумкой.
Хачик и водила не успели вовремя среагировать и одна их жертва оказалась на свободе. Рыба сделала рывок, чтобы придвинуться к открытой двери, но сильные цепкие руки хачика схватили ее «мертвой хваткой».
— Пустите! Пустите меня! — Завопила она.
— Ти что, хочэшь о камны разбытса? — Прокартавил хачик на ломанном русском.
Рыба глянула в открытую дверь и ужаснулась. Под колесами машины мельками кочки, колдобины и здоровые булыжники.
«Боже! Что там с Людкой? — Мелькнуло в башке у Рыбы. — Может быть, она покалечилась?! О, Господи! Это все из-за меня! А ведь она меня предупреждала!»
Цепкие лапы держали Рыбу, вывернуться из которых не было сил.
— Вона туда рулы! — Указал он водиле на ближний лесок.
«Все! Пиздец! Сейчас изнасилуют и убьют! И свидетелей никаких нет!» Рыба в припадке отчаяния стала вырываться из железной хватки. В порыве отчаяния она выскользнула из куртки, за которую ее держал нерусь и рванула к двери. Но взбешенная скотина вцепилась ей в волосы и намотала их себе на руку. Тут уж делать было нечего. Рыба затихла, загнанный зверь, ожидая своей участи.
Водила подогнал авто к лесочку. Двигатель смолк.
— Дяржы яё! — Приказал хачик.
Водила взял Рыбу за руку. Нерусь отпустил волосы Рыбы и вылез из машины. Та почуяла, что хватка ослабла и вырвалась на свободу. Но ей можно было бы даже не торопиться. Ее все равно охватил нерусь и вдруг неожиданно дал ей под дых. Резкая и сильная боль парализовала Рыбу. Нечем стало дышать.
— Ах, ты прошмандовка! — Вопил русский. — Ты от меня ускользнуть хотела! Тварь! Вот тебе! Получай!
Несколько сильных увесистых ударов обрушилось на беззащитную Рыбу со всех сторон. В один миг ей стало казаться, что она вся превратилась в эту боль. «Неужели конец? — Мелькнуло у нее в голове. — Но ведь Людка на свободе. Она — свидетель. Она сможет кому-нибудь про меня рассказать. И они могут бояться этого и не убить меня».
Между тем, два уродца продолжали свою экзекуцию. Русский заломил Рыбе руку, а хачик начал со всей мочи лупить ей кулачищами по затылку. Искры из глаз посыпались у нее градом.
«Так, я слышала, менты и бандиты бьют для того, что «вырубить» человека. — Умудрялась думать Рыба в перерывах между сериями ударов. — Вот странность, что я никак не вырубаюсь. А жаль! Так бы вырубилась и больше ничего не чувствовала. А очнулась бы уже «на том свете. Вот красота бы была! А то вот приходится «вживую» терпеть все это».
От уродов разило страшным перегаром, чесноком, потом и еще Бог знает чем. Видя, что у них ничего не получается, хачик двинул Рыбе на последок по зубам и начал шептать ей на ухо:
— Зави сваю падругу, а-то хана табэ!
Рыба стала жалобно и тихо скулить:
— Людка! Людка! Где ты, Людка?!
— Громчэ зави! Громчэ! — Замахнулся нерусь.
Рыба со всей силы заорала:
— Людочка-а-а!!! Людка! Отзовись! Где ты?!
— Вот уже лучшэ получаитса! Давай-давай!
Рыба горланила еще пять минут, но никто не отзывался на ее истошные вопли. Лес был тихий. Вокруг — ни одной живой души. и только с недосягаемой высоты на нее светила безмолвная круглоликая Луна.
Видя, то на Рыбин зов никто не откликается, придурки поволокли ее в лес.
— Придется тебе одной, голубушка, за двоих теперь отдуваться! Ха-ха-ха! — Схохмил русский Ваня.
«Ха! Интересно! — Подумала Рыба. — А убивать меня тоже за двоих будут? Как это за двоих умереть можно?»
— Пошли — пошли, красавица, — приговаривал русский, продолжая заламывать руку Рыбе и волоча ее при этом в лес. — Не хотела по-хорошему, значит по-плохому заставим.
«Все, значит точно хотят меня насиловать, — мелькнуло в голове у Рыбы, — а погань мне говорила, что если тебя изнасиловали, то должны и убить, чтобы ты в суд на них не падала. Свидетелей то есть убирают. Все! Мне хана! Мамочки мои! Что же теперь со мной будет?» от страха Рыба даже не чувствовала ни боли от заломленной руки, ни своей распухшей губы, ни холода ночи — ничего! В ее голове безумно крутилась только одна мысль:
«Я не хочу умирать! Я не хочу умирать! Я еще молодая! Я еще не пожила, я жизни еще не повидала! Нет! Нет! Нет!»
И вдруг как гром среди ясного неба раздался голос Людки:
— Стойте! Отпустите ее немедленно!
Выродки переглянулись. Нерусь бросился к ней и схватил ее.
— А-га! Нэ зра твая падруга так тэба звала! Ха-ха-ха! Маладэц шо прышла! Так нам вэсэлее будэт! Ха-ха!
«Господи, зачем она это сделала!? — Думала Рыба. — Если бы она не пришла, то на свободе остался бы свидетель, а теперь нас тут обоих уроют!»
Трясясь как овечий хвост, Рыба тупо и безвольно шла за своими мучителями. Они завели их в лес и обменялись между собой какими-то знаками.
«Что? Что? Что они делают? Какие дают друг другу сигналы? О чем они «переговариваются»? — Паниковала овца — Все! Теперь-то мне точно пришел конец!»
Неожиданно их стали разводить в разные стороны. Хачик поволок Людку в одну сторону, а русский с рыбой пошел в другую.
«Ага! Нас разделяют, чтобы перебить по одиночке!» — Мелькнула в голове у Рыбы мысль.
— ну что, красавица, попалась?! Пошли. Сейчас я тебе веселье устрою! — Разя перегаром, глумился уродец.
Только сейчас Рыба увидела, какой он плюгавый, мелкий, низкорослый и отвратительный. «И такой меня сейчас будет трахать? О, Боже! Холмогорцев по сравнению с ним — ну просто Аполлон какой-то! Господи! Фу! Уродство жизни». — Так думала Рыба, тупо следуя за своим мучителем, который еще сильней заломил ее руку, дабы она не вырвалась.
«Ой, а если он заразный? — В первый раз за все это время подумала Рыба. — А если у него сифилис какой-нибудь? Ой, мамочки мои! Но это не страшно, лишь бы не убивали. Сифилис и вылечить, говорят, можно. А если меня убьют, то это уже не вылечишь, блин! А если я забеременею от этой пьяной скотины и родится какой-нибудь урод? О, Боже, ну почему я не послушалась Людку? А ведь она была права! О, Господи, только бы меня не убивали! Только не это!» Так рой самых сумасбродных мыслей крутился в ее тупой башке.
— Тпр-р-ру, стоять! — Скомандовал урод.
Рыба встала, чувствуя, как ужас и отвращение накатывают волной в грудь. Коленки затряслись. Русский, не отпуская руки Рыбы, повернулся к ней лицом и неожиданно дал ей подсечку сзади. Рыба рухнула как подкошенная, рука вырвалась и на какое-то мгновение она выскользнула из рук своего мучителя. Но в следующую же секунду он свалился на нее и придавил своей тушкой. Рыба, почуяв слабость, попыталась было вырваться, но получила такую звонкую зуботычину, что у нее звездочки полетели из глаз в разные стороны.
«Ух тварь, крепко держит! Теперь мне уже не вырваться! — Еле соображала после удара по морде Рыба. — Ну что-ж, придется все терпеть? Только бы они не убивали нас!»
Так Рыба цеплялась за свою ничтожную жизнь, как поп за кадило и готова была терпеть любые трудности, тяготы и лишения, лишь бы продолжать существовать и мучаться. Так же мучаются очень много людей подобно рабам, прикованным к веслам на галерах.
— А! Так ты еще и вырываешься! — Взбесилась пьяная скотина. — Ну, я тебе покажу, где раки зимуют!
И тут же он надавил ей локтем на горло. Рыба захрипела, глаза выкатили из орбит и она стала вырываться.
— Лежи тихо, а то удавлю! — Прошипел уродец, еще сильнее придушив ее.
«Ну все, пиздец! — Мелькнуло в помутившемся рассудке у Рыбы. — Притворюсь-ка я мертвой!» Имитируя смерть, Рыба расслабилась и легла неподвижно. Этого-то и надо было пьяному ублюдку.
Быстрыми расторопными движениями от стащил с Рыбы ее грязные рваные штаны, расстегнул свою ширинку и вынул из нее свой висячий хуй. Еще придерживая ее на всякий случай одной рукой, другой он пытался всунуть свой шланг ей между ног. Но из этого ничего не выходило. Видимо, интенсивная напряженная борьба с Рыбой отняла у него много сил.
Видя это, он положил свою письку Рыбе между ног и улегся на ней, стараясь успокоить дыхание.
«Фу! Как воняет! — Думала Рыба. — Как тысяча кошек ему в рот насрали! Хорошо, что еще целоваться не лезет!»
Между тем, русская свинья отдышалась и помаленьку стала приходить в себя. Его хуй стал чуть-чуть расшевеливаться и согреваться. Уже перестав держать Рыбу за горло, он навалился ей на грудь и начал елозить своим обрубком пытаясь попасть им в пизду. Кое-как соображая спьяну, он с трудом справился с этой задачей, но, черт возьми, там было сухо, как в пустыне Сахара. И его «дуло» никак не могло попасть туда, куда нужно. С минуту пьяный урел подумал, но так ничего и, не придумав вдруг начал ебать-ебать-ебать Рыбу с собачьей скоростью. Его желудь елозил туда-сюда в бешенном темпе, как будто он боялся, что Рыба опять начнет вырываться и он не успеет обкончаться.
Рыба лежала чуть живая и со страхом, ужасом и отвращением думала: «Господи, быстрей бы все это кончилось! Блин, как будто не мужик меня ебет, а собака какая-то. А хуй у него, ну прям чуть толще пальца! Бывают же на свете такие уроды! За нормальными мужиками бабы косяками бегают, а такие — вот дебилы кого-то насилуют. Уродство жизни! Эх, не послушала я Людку…»
Пьяная скотина вдруг засопела, задвигалась в темпе отбойного молотка, все чаще и чаще, а потом замерла и беззвучно застыла с остекленевшими глазами.
«Это еще что такое?! — Мелькнула в голове у Рыбы. — А-а-а!!! Не прошло и полгода!»
Из обрубка у пьяной сволочи стало фонтанировать, писька конвульсивно задергалась. Уродец обмяк и всей массой навалился на Рыбу.
«У, сука! Итак чуть не придушил, а тут еще и валяется на мне! — Злобно подумала жертва своей глупости. — Ну и сколько так будет продолжаться? Я ему что, кровать что-ли? У, сволочь! Маленький такой, а тяжелый! Видно говна много в нем — вот почему! Как еще таких земля носит?!»
Рыба сделала попытку выкарабкаться из-под ненавистного уродца, но тот засопел, недовольно забурчал и еще сильней вцепился в свою жертву.
«И что, я теперь ему всю ночь подстилкой буду?! В прямом смысле?!»
Вдруг неподалеку раздался окрик. Русский лох поднял голову и прислушался. Но все было тихо. — А, показалось! — Отмахнулся он, и опять навалился на свою подстилку и захрапел.
— Эй, Ванно! Ванно, сколько тэбя можна зыват?! — Послышалось уже где-то поблизости.
— А?! Что?! — Тут же вскочил русский. — Кто меня зовет?
— Ты что, ужэ совсэм спьяну голова потэрал? Эта жэ я, Ахмэд?! Иди, там Луда ужэ жыдёт тэба! А иы тута вот с нэй пагаварым.
«Да-уж, конечно! — Мысленно огрызнулась Рыба. — Все бы так кого-то ждали! Веселье-да и только!»
Но не успела она и глазом моргнуть, как русского как будто след простыл.
«Фу, слава Богу, хоть отдышатся спокойно можно!» — Облегченно подумала Рыба, вставая с земли и надевая свои задрипанные штаны. Но радоваться было рано. Нерусь подступился к ней и начал говорить:
— Послушай, эта тэбя завут Рыба?
— Да, меня.
— А правда, Луда сказала, что ты ещо девочка?
— Да! Но он меня обесчестил!!!… Автоматом выпалила Рыба. И тут же закусила губу.
— А, ну раз так, — Задумчиво произнес хачик. — Ну, что тогда подэлаешь?! Тагда лажис.
«Елки-палки, но ведь я могла ответить совершенно по-другому! — Бешено переживала Рыба. — и он мог меня не тронуть!»
Но было поздно. Хачик подошел к ней и взял в руку прядь ее волос.
— Какой у тэбя красивий волос! Эта твои?
— Ну да, а чьи же еще?!
— Ты бэлый и волос у тэбя бэлый! Как эта странна! У нас наобарот жэнщина черный и волос у нее черный! У тэба наоборот. Ти красывый!
Рыба не знала как реагировать на его слова, особенно после того, как он пять минут назад лупасил ее по башкене.
— Ну давай лажис! — Приказывал хачик.
Видя, что Рыба не повинуется ему, он подошел к ней и точно таким же движением, как и его товарищ, дав подсечку, повалил несчастную жертву своей дурости на землю. Та упала как подкошенная. Сил сопротивляться у нее больше не было.
Хачек машинально взгромоздился на нее и начал гладить ее по волосам.
— Какой бэлый волос! Какой бэлый волос! — Приговаривал он.
— Ой, скажите, а вы не будете нас убивать? — Проблеяла Рыба.
— Убиват? Зачэм убиват? — Удивился нерусь.
— Ну, я слышала от мамы, что всех, кого изнасиловали — их убивают.
— Зачэм убывают? Пачыму убывают? Не понымаю.
— Ну я так слышала.
— Ха-ха-ха! Мы нэ будэм убыват!
— А вы нас потом отпустите?
— Хм. Эта мы эщо пасмотрым. Падажды. Памалчы. Мнэ тут нада, панымаэш — лы сдэлат такоэ дэло, а ты мэна атвлэкаэш вапросамы глупымы. Какой ты глупый дэвушка!… Но какой бэлый волос!
Хачик долго сопел, елозил на Рыбе, но его хуй долго не вставал. Толи от борьбы, то-ли от того, что он только что обкончался с Людкой. Но все это время Рыба терпеливо молчала и думала про себя:
«Нам хулиганы в школе говорили, что если тебя насилуют, то нужно расслабиться и получить удовольствие. Да уж, расслабишься тут, когда такой тушей придавили. Слава Богу, хоть локтем на шею не давит. И то хорошо! — Думала Рыба, лежа на спине и тупо таращась на полную Луну. — А интересно, Луна сейчас питается моими страданиями? Наверное уж… Вон рот какой здоровый расщеперила! А интересно, если меня будут убивать, она больше «еды» получит? Наверное больше! Ой, что это я? Он же обещал нас не убивать…»
Вдруг с Рыбы стали стаскиваться штаны. «Ой, что это такое?» Это хачик сдернул с нее ее портки и пристроил свой оголенный хуй ей на живот.
«А, быстрей бы и ты насосался! — Злобно подумала Рыба. А! Убивать они не будут, но и отпустить не обещали. Что все это, интересно, значит?…»
Неожиданно Рыба почувствовала, что что-то твердое и весьма ощутимое стало настойчиво ввинчиваться ей в «святая святых», ее пизду. «О, а у него огурцик побольше, — на ходу подумала Рыба, — и входит уже легче. Ванно-то уже продрал. А как его энто удовольствие почувствовать? Расслабиться я вроде бы расслабилась, а удовольствие где?…»
Между тем, пьяный хачик, сверкая своими черными глазами с тяжелым взглядом драл ее во все корки. И в голове у него не было вообще никаких мыслей. Вот кто получал удовольствие. На все остальное ему было посрать.
«Хм, а он ведь не молодой уже, где-то за тридцать, — продолжала думать Рыба. — Ой, как этим перегаром разит! А дупло у меня как болит! Господи, ну сколько можно!? Я им что, писсуар для спермы что-ли?! Заебали!!!»
Но хачик не спешил заканчивать. Он двигался спокойно, медленно, думая, что доставляет этим Рыбе радость.
— Тэбэ харашо, Рыба? — Неожиданноспросил он.
— М-м-м. ничего. — Еле сдерживая себя ответила она.
— Эта харашо, что тэбэ харашо. Тагда и мэнэ сичас будэт харашо. — Ответил он и начал постепенно ускорять свой темп. Его сопение усилилось. Кроме перегара в воздухе еще запахло потом. Дупло у Рыбы разогрелось так, что в любой момент было готово воспламениться.
И вот на самом пике своей активности хачик вдруг замер и из его ствола брызнул «победный залп», предвещающий конец Рыбиных страданий. Глаза неруся блеснули зловещим огнем, и затем он обмяк и опять придавил Рыбу.
«Нет, это наверное никогда уже не кончится, — думала Рыба, таращась на полную Луну. — По-крайней мере до безлуния. Ха-ха-ха!»
Но, как ни странно, через некоторое время хачик ожил, встал и даже помог Рыбе подняться.
— Тэбэ была харашо? — Застегивая ширинку спросил он.
— У-гу, — неопределенно ответила Рыба, натягивая на себя грязные вонючие портки.
«неужели все? — Крутилась у нее в голове мысль. Ну может хоть теперь-то нас отпустят?»
— Паслушай, у тэбя такой красывый бэлый волос! У нас, в наша страна нет таких как ти. Белий волос, белий кожа. Ти мнэ очэнь понравилса.
«Так! Че к чему?! — Бешено соображала Рыба. — На фиг мозги трахать после того, как уже оттрахал. Ой, ну когда же нас отпустят?»
Хачик опять подошел к Рыбе и принялся гладить ее по волосам.
— Ты извэни пажалюйста мэна, что я я был с табой немного груб.
«Ничего себе немного! — Бесилась про себя Рыба. — Чуть к праотцам не отправил, когда по репе пиздил! Еще и извиняешься, сволочь!»
— Но я хачу тэбэ прэдложыть хорошее будущэе.
— О, какое это еще? — С недоверием спросила Рыба.
— Ты будэшь жить обэспечэно, тэбэ ни нада будэт работат. За табой будут ухажыват. Волос тэбэ мыт, одэват, прычоска, маныкур дэлат, пэдыкюр там всакый, соларий тэбэ, ванны, массажы тэбэ делат и многоэ другоэ. Тэбэ ничэго самой дэлат будэт нэ нада.
— Вообще-вообще ничего?! — Обрадовалась Рыба.
— Ну ты проста далжна будэшь прынымат к сэбэ гастэй и дэлат то, что оны захотят.
— Это в каком смысле? Что захотят?
— Ну панымаэш, мы, это багатыэ луды. Началныки всякые. Они хатят развлэчся, атдахнут и так далэе… Ну ты вэд панымаэш, о чом идот рэч.
— А-а-а! Это типа проституткой что-ли быть?
— Ну, нэ гавары так. Прастытутка — это в рэстаранэ, с кэм папала. А тут вэд багатыэ люды. И эта ваабщэ называэтся гарэм. А главнаэ, что там ваабще нычэго дэлат нэ нада. Кушат вкусна будэш, фрукты всакыэ, что пажэлаэш.
Рыбе показалось очень заманчивой именно последняя фраза, Лежи себе весь день, балдей, к тебе приходят, все тебе делают, жрать дают, а ты… «Да, но ведь там надо будет со всеми трахаться. — Вдруг подумала Рыба. — А мне мама с детства говорила, что так делают только плохие женщины. Тут Рыба вспомнила, как подруга погани, «тетя Лариса», приехав в очередной раз из отпуска, рассказывала поганой где, с кем и как она познакомилась. Она любила бывать в Прибалтике, Болгарии, Чехословакии. И не будучи замужем, она легко знакомилась и расходилась с разными мальчиками. Погань с завистью слушала рассказы о похождениях подруги, но когда та уходила, свою дочь, Рыбу, она учила, так сказать, «добру», навязывая ей средневековую ересь о «сказочных принцах». И вообще она говорила, мол, будешь такой, как тетя Лариса — убью! Детские и юношеские комплексы стали всплывать из подсознания Рыбы и она засомневалась, надо ли так поступать.
— А потом, — продолжал Ахмед, — когда тэбэ будэт сорок лет, ми тэбэ выдадим квартыра, машина, мужа, дэнгы и твая будэт до старасты жыт прыпэваучы.
«Хм, про такое мне что-то мать ничего не говорила, — Думала тупая дурица. — Квартира? Машина? Деньги? Мы и без всего этого жили. А вот то, что я буду поступать не так, как мама мне сказала — это плохо! Нет, не буду я слушать этого хачика! Мне мои принципы дороже всего на свете! Ради них я готова даже умереть!
— Паслушай, ну что ты рэшила? — Настойчиво спрашивал хачик.
— А выходить из помещения я там смогу?
— Да, ты будэш на Кипр, когда пожэлаэшь ездит, в лубую страна, куда захочэш.
Рыба руками — ногами стала отпихивать эту счастливую возможность жить как человек, нечего при этом не делая.
— А скажите, а если я захочу выйти замуж по любви? Что тогда? Дадут или нет?
— По лубви? — Удивился нерусь. — Какая такая Лубов? Сколко жыл, ныкогда ныкакой лубвт нэ выдэл.
— Ну как в книжках описано, в романах. — Фанатично долдонила маминистка.
— Так то жэ кныжкы. Ха! Там что угодна напысат можна. То, что нэт. А в жизны ест то, что ест. Машина, квартыра, дэнги, гараж, а любов?… Какая тут можэт Бэт? Ныкогда нэ выдэл.
— О, какой вы жестокий человек! Вы разрушаете мои идеалы!
— Мылый мой! Мая лудэй на вайнэ выдэл, как убывают, а ти гаварыш жэстокый! Какой ти глупый дэвушка! Какой глупый!
— Ну не знаю, глупый или не глупый, а я все равно не хочу оставаться в этом вашем гареме. — Взбесилась Рыба. — Где Люда? Отпустите нас! Немедленно!
Хачик посмотрел на нее как на душевно больного человека. На лице у него выразилась непонимание, удивление и сострадание одновременно. Ему было непонятно: почему человеку предлагают «жизни полную чашу», а он от нее отказывается из-за каких-то выдумок.
— Люда! Люда! Где ты? Отзовись! — Заорала Рыба на весь лес.
Хачик перепугался, что ее крики услышат в близлежащей деревне и закрыл ее рот ладонью.
— Падажды, нэ крычы. Сичас Луда будэт здэс.
Рыба заткнулась. Хачик присвистнул специальным посвистом и уже через несколько секунд из чащи леса перед ним предстал русский свин, а следом за ним появилась Людка. Вид у нее был слегка помятый и забитый.
— Паслушай, а вот твая падруга хотэл прэдложыт харашо жит, — Обратился к ней хачик, — а он отказаваэтса. А ты хочэш харашо жит?
— Хочу, но только без Вашей помощи. — Категорично отрезала Людка.
— Падажды, нэ спэши. У тэба всо будэт, твой работат нэ будэт. Панымаэш-лы, машины, квартыра, дача, гараж, муж, отдых, где захочэш.
— Нет-нет, спасибо-уж! Отдохнули мы тут с Вами. Хватит. Рыба! Пошли! — Наотрез отказалась Людка.
Рыба встрепенулась решительно двинулась прочь.
— Нам здесь больше нечего делать! — Яростно бросила Людка на прощанье.
Видя, что с ними бесполезно разговаривать хачик махнул рукой и позволил им уйти.
— Удывлаюс я на лудей! — Произнес напоследок он. — Кладош ым пранык вы рот, а анны его выпловывают!
Людка с Рыбой решительно и быстро шли вперед, пока не скрылись в чаще леса.
Вот так, цепко держась за свои цепи — принципы, человек теряет в жизни удачу, если она не соотвествует этим принципам. А принципы делают из людей рабов и заставляют пахать, как рабов, прикованных цепями к веслам на галерах. Вот так!
— Тише иди! На ветки не наступай! Хрустят. Стой! Замри! Слышишь?
Рыба замерла с идиоткой рожей и стала прислушиваться.
— Слышишь?! — Командовала ею Людка.
— Не-а! — Идиотисто отвечала Рыба.
— А! Балда! Вот машина поехала. Смотри — вон на трассу выезжает. Так! Дальше вперед по ней поехали, сволочи! А-га, значит и нам уже не так опасно Рыб, пошли!!!
И запоздало соблюдая все меры предосторожности, подружки опять вышли на трассу в надежде поймать машину и продолжить свое нелепое путешествие.
Но у них равным счетом ничего не получалось. Трасса была безлюдна и пучта. Время перевалило далеко за полночь. над всем ночным великолепием природы царила все та же полная Луна. Подружки шли молча, придавленные всем произошедшим.
Рыба шла и думала:
«надо же! Такое случилось! Что теперь дальше делать? Мама же ведь мне сказала, что моя пизда священна. Как теперь жить? Это ужасно! Просто ужасно! Эх, пойти и самой что-ли удавиться?!»
С минуту она колебалась, потом испугалась своей затеи и гнилой поток мыслей продолжился: «Где-то в средневековых романах, я слышала, писали, что в моем положении порядочная девушка должна была сама наложить на себя руки. Но что-то это мне не очень все нравится. Ведь я сама хотела, чтобы нас не убивали. И тем более, мама мне про то, как себя вести в таких ситуациях ничего не говорила. Так, ага! Значит, вешаться еще не нужно. Ну тогда славно! Еще поживем малехо. Ну а выебали… Ну дак ведь я же их не любила. Значит это любовью назвать нельзя. А значит это было просто так, а просто так не считается. Меня ж ведь никто не бросил. А значит все нормально! Жить дальше можно. Разрешается! Во ништяк — бля!»
— Рыб, слыш! — прервала ее мысли Людка. — Нам ведь с тобой провериться нужно.
— Что? Не въехала та.
— Что-что? Анализы сдавать надо, дура!
— Какие анализы?
— На сифон, гонококк и СПИД, дура недобитая!
— А что ты кричишь?
— А то, что ты самых простых вещей не понимаешь. Как ребенок прям!
— Ну чо!
— А хуй в очо — не горячо?! А потом еще и на беременность провериться нужно будет.
— Зачем?
— Как зачем?! Ты что, решила дибилов рожать от этих ублюдков?! — Взбесилась Людка.
— Нет.
— Я вообще на тебя удивляюсь: почему ты ни хрена не знаешь?! Тебя что мать ничему не учила?
— Нет, она в восемнадцать обещала, завтраками кормила. А я у нее книжку такую стащила — «гинекология» называется и втихаря ее разглядывала. Вот прикольно-то было!
— Да, твоя мать — сволочь! — Тяжеловесно изрекла Людка.
— Это почему еще?! Мама у меня хорошая.
— А потому, идиотина, что потому, что тебя ничему не научили, ты, сука на хуй, будешь теперь всю жизнь на таких-вот уроках учиться!
— Ой, не надо! — Запищала Рыба.
— Надо, Федя, надо! — Расхохоталась Людка. — Скажи за это «спасибо» своей любимой мамочке!
— Ой, а что же мне теперь делать?
— Умных людей надо слушать и стараться учиться у них. Вон машина едет. Давай лови! К знакам прислушивайся!
Рыба бросилась к трассе и яростно замахала руками. Небольшой камаз подъехал к ней и остановился. Подружки осторожно залезли в кабину и «принюхались». Водила попался преклонного возраста. Никакого нездорового внимания к ним он не проявлял, но по их покоцанному уставшему виду, понял, в чем дело и ехал без лишних вопросов. А в конце поездки даже купил целое ведро яблок и подарил его на прощанье подружкам.
Прощаясь, он сказал только одну фразу:
— Будьте осторожны, девчата!
— Спасибо, будем! — Горько усмехнувшись, ответила Людка.
— Тёпка-растрепка! Смотри-ка что я тут сочинила! — Вылезла погань из кухни и стала приставать к Рыбе, которая долбила по пианино. — Да во мне ведь настоящий гений пропадает!
— Ну что там еще? — Невольно буркнула Рыба. — Какой гений?
— Обыкновенный, Пушкин. Ты лучше послушай. Пламенно размахивая руками, погань начала:
— В каждый-каждый унитаз
Ты смонтируй фотоглаз.
Будешь знать, моя зазноба,
У кого какого цвета жопа.
— Ой, мама, а ведь ругаться нехорошо.
— Но ведь это стихи. И все поэты матершинные стихи писали, а я чем хуже?
А зачем все это?
— Глупая, ты ничего не понимаешь! Эти стихи я написала про директора нашего института «батяню», Морозова, то есть.
— А почему его зовут «батяня»?
— Ну, потому что он такой институтище на себе тянет, — немного задумавшись, ответила погань, — заботится о всех нас. Премиальные там всякие и даже поквартальные выписывает
— А-а-а… — неопределенно протянула Рыба.
— Ну, а еще он нам здание новое такое отгрохал. Вот за это ему спасибо огромное! Молодец, тятя!
— А зачем старое здание было плохо?
— Да ты что?! Это же курятник какой-то был. Старый двухэтажный, прогнивший такой. А он нам новое шестиэтажное здание построил. Выбил деньги где-то, ты представляешь?! При нашей-то бюрократии, при совке! Да ему просто памятник за это поставить надо! Прямо при его жизни! Перед входом в этот институт! Молодец, батяня!
— Слыш, мам, а может тогда не стоит про него такие стишки писать, если он такой хороший? А?!
— нет! — Тут — же наотрез возразила погань. Писать надо, но про другое!
— А про что-же?
— Ну, видишь-ли, тепушка, тут однажды такая история произошла… — стыдливо замялась поганая.
— Какая история?! Ой, расскажи, мне интересно!
— Тебе рано еще об этом знать!
— Ну, мам!…
— Ну, ладно уж, так и быть! Слушай!…
Еду я как-то раз на лифте в нашем институте. А лифт у нас такой просторный с зеркалами, да еще и по заявке на любом этаже останавливается. Ну вот. Еду я, в зеркало смотрю на себя, прихорашиваюсь. А я, знаешь-ли, если хорошо накрашусь, да причесон сделаю, да в туфельках — так просто любо-дорого смотреть! Красавица — да и только! Меня иногда даже первой красавицей курса называли.
И вот останавливается лифт и в него батяня заходит. Один. В костюмчике такой, весь из себя, надушенный, деловой, подтянутый. Ну, я вида не падаю, еду дальше, а он, как только двери закрылись — сразу ко мне подошел и говорит:
— Танечка! Ты сегодня так хорошо выглядишь! А не зайти ли тебе ко мне?… На рюмку кофе?!
А я в тот же миг почувствовала на своей, так сказать… ну это… ну как его там?
— Ну, говори, не тяни! — Выпалила Рыба.
— Ну, в общем, заднице, прикосновение его руки…
Поганая заткнулась и, залившись краской, уткнулась в вязание.
— Ну, а дальше что?!
— Ну, что-что? Я его руку как отшвырнула! Да чуть пощечину ему не влепила, слава Богу, сдержалась. А сама ему отвечаю: «А рюмку в другом месте распивают, это во-первых. Во-вторых — не ты, а Вы, а в третьих, руки распускать неприлично!»
Он немного опешил, но «проглотил», а сам говорит: «Ну, как хочешь, я-ж ведь хотел как тебе лучше. Я слышал, ты мать-одиночка. Ребенку хотел твоему помочь. Ну раз так…»
Тут лифт остановился на моем этаже и я пулей выскочила из лифта, чуть не сбив его с ног. А сама подумала: «Ну, ты у меня еще попляшешь! Я тебе отомщу!»
— А за что? — Наивно спросила Рыба.
— А за то, что он намекал на то, чтобы мне с ним переспать.
— А почему?
— Потому, что ему так хочется! Да на наш институт пора уже вешать красный фонарь!
— А зачем?
— А затем, что это уже не институт, а дом терпимости какой-то! С каждой красивой бабой он уже по двести раз переспал! И каждую облагодетельствовал.
— А как это?
— Ну переспит с ней, а потом премиальные или поквартальные ей повышает, поблажки им всякие-там дает, даже если они весь день ничего не делают, бьют баклуши.
— О! А вот бы нам так! Мы бы мне аквариум с рыбками купили и коньки и канареечек!
— Ой, да мы и без этого как и без этого как-то жили! Но с тятей трахаться? … Ни за что на свете! Пусть я лучше буду нищая, но только не это!
— Почему? Ведь с зэком — Жориком и пьяницей — «Котом» ты так делала! За просто так.
— А ты откуда знаешь?
— А я за вами подглядывала: что это за шум такой странный?
— Ах ты бесстыжая!
— Это вы бесстыжие, что при мне такими делами занимались.
— А почему ты подглядывала?
— А почему ты из-за денег с Морозовым не хочешь так делать? Он ведь хороший. Он же лучше этих твоих пропойц, один из которых тебя чуть не прирезал!
— Ни за что!
— Ну мам!
— Никогда!!!
— Хочу рыбок, хочу коньки, хочу…
— А я не хочу делать с ним за деньги!
— Ну почему?!!
— Потому, что он уже весь институт на хую перетаскал! Я не хочу быть частью этого борделя! — Размахивая спицами, орала поганая.
— А подстилкой у Жорика — зэка быть лучше?!
— Зато у него я единственная! Я у него одна.
— Ну и что с этого толку?
— Слушай, отстань от меня пожалуйста!
— Ну мам…
— Отстань!!! — Поганая бросила свою паутину и с воем ломанулась на кухню.
«Что за ребенок?! Что за ребенок?!! — Слышалось ее протяжное причитания. — У всех дети — как дети, а у меня?!…»
Рыба снова стала долбить по пианино, недоумевая по поводу погани.
* * *
— Ах!!! Хорошо!… О!… Еще! — Доносилось из кабинета директора. — О-о-о!… А-а-а!!!
На директорском огромном столе была разостлана куча документов и чертежей. Поверх нее возлежала Лена Мамаева в одном лишь лифчике и приспущенных чулках с растрепанной прической и поплывшим макияжем, а поверх нее взгромоздился своим здоровым пузом сам «батяня». Потный, до самой лысины, в одной лишь рубашке, он напористо долбил своим ялдаком ее кунку. Стол сотрясался от его мощных кабаньих движений. Документы «конвеером» съезжали с него и падали на пол. Он сам, да и Лена Мамаева почти уже ничего не соображали. И вдруг в самый накал страстей, в момент максимального пика эмоций в кабинет постучали.
— Ну что там еще?! — невольно пробурчал Морозов.
В дверь просунулась испуганная физиономия секретарши и роболенно проблеяла:
— Алексей Григорич, тут Вашу подпись просят.
— А, позже! Зайди через пять минут! не видишь что-ли, я занят! — Указывая на Мамаеву отрезал «батяня».
— Виновата, но…
— Никаких но! Вон отсюда! — Уже агрессивно и властно изрек он.
Секретутка тут же учуяла, что «дело плохо» и исчезла.
Батяня повернулся к Мамаевой, улыбнулся ей и промурчав: «Ну-с, продолжим», продолжал свое любимое занятие. Стол заходил ходуном. Пачка чертежей упала на пол. Но это никого не смутило. Стоны, скрипы, вздохи и черт знает что сплелись в единую какофонию. Батяня задвигался со скоростью пулемета, а затем вдруг замер и беззвучно обкончался в разгоряченную кунку Мамаевой. Она тоже уже почти ничего не соображала и только беззвучно мотала головой из стороны в сторону.
В следующий момент все стихло и два «бездыханных» тела, взгроможденные одно на другое, замерли на директорском столе…
Первым «очнулся» Морозов.
— Ну ладно, давай вставай, — небрежно бросил он, — назначаю тебе повышение в окладе!
— О! Алексей Григорич! Я так Вам бла…
— Не стоит! — Оборвал он. Это — «за выслугу перед начальством».
— Ой, тут чертежи немного закапались…
— Закапались? Чем закапались?
Мамаева смущенно склонила голову.
— А! Ерунда! — Бросил Морозов. — Татьяна перечертит. А ты одевайся и позови мою секретаршу.
— А! Вот опять они мне чертежи перечерчивать дали, закапанные спущенкой! — Носилась, вопя, поганая по дому.
— Сгущенкой? — Не поняла Рыба.
— Спущенкой, молофьей, то есть. Сами ебуться, а мне перечерчивать за них! Смотри, во что они мои чертежи превратили! Устряпали все, как свиньи, а я тут корпей за них!
— А почему?
— Потому, что я — ведущий специалист института! — Гордо выпалила погань.
— А че, она сама что-ли перечертить не может?
— А она зато с батяней спит, а ей за это зарплату повышают.
— Во классно! Надо и тебе так делать!
— ни за что на свете! Лучше я сдохну!!!
— Ну мам!
— Ни за что!
— А рыбки? А коньки? А канарейки?
— Никаких рыбок! Никаких канареек! Ни за какие миллионы не соглашусь!
— Ну и хрен с тобой! Вот вырасту и сама с Морозовым спать буду. А на повышение зарплаты и коньки и рыбок и все, что захочу себе куплю! — Категорично заявила Рыба.
— Только попробуй!
— А потому, что ты — моя дочь! И если ты посмеешь так поступить, как эта мразь Мамаева, то я тебя просто убью!
— Как это ты меня убьешь?
— А очень просто! Возьму топор и убью!
— А зачем? — Жалобно заскулила Рыба.
— Затем, что ты — моя дочь! И ты будешь жить так, как я хочу! А если нет — я тебя убью.
— Ну мам…
— Никаких мам!!!
— Ну мам…
— Не зли меня! — Уже грозно и дико зарычала поганая на Рыбу.
Та сникла, испугалась и замолчала. В ее голове стали прокручиваться картинки того, как она трется с директором, чтобы ей повысили жалование, а сзади подходит поганая с топором, замахивается им и в последний момент Рыба вкрикивает, но уже поздно. Топор летит в ее удивленное и испуганное лицо. Брызги крови и мозгов разлетаются во все стороны. Следующая картинка: Рыба стоит у огромного красивого аквариума и любуется роскошными рыбками и живыми экзотическими водорослями. Сзади подкрадывается поганая, пряча под мышкой за пазухой топор.
— Мам! Мам, посмотри! — Ликует Рыба. — Это я на деньги «тяти» купила! Смотри, какая прелесть!
— Что ты сказала? Чьи деньги?!
— «Тяти», мам. Ну ты сама понимаешь. Он их мне дал за то…
— За то, за что я тебя сейчас прикончу!
И в мгновенье ока поганая выхватывает из-за пазухи топор и отсекает Рыбе голову. Тело, фонтанируя струями крови, падает на пол, а отрубленная голова плюхается в аквариум, беззвучно произнося полуживыми губами: «Я не виновата! Я не виновата!» и заливает его алой пеленой крови. По стенкам стекают темные брызги. С губ обезумевшей погани хриплым шепотом слетают слова:
— Уж лучше ты умри, если не хочешь быть такой, как я хочу!!!… Смерть тебе! Дрянь!
Рыба вздрогнула от этого страшного наваждения, однако этот образ очень сильно овладел ею. Со страхом и отчаянием она стала мысленно повторять себе:
«Никогда не буду делать плохо! Буду хорошей девочкой, овечкой! Никогда не буду пороться с такими, как Морозов! Никогда, никогда, никогда!!!»
Рыба стала тщательно себя завнушивать уродскими установками, особым усилием делая себя дурой. Так, потихоньку она стала становиться послушным секс-зомби тоталитарной секты маминизма. Секты с суицидальными установками, заполонившей весь мир. Секты, с которой нужно начинать отчаянную непримиримую борьбу. Секты, унесшей миллионы молодых невинных жизней и искалечившей жизни миллиардов ни в чем не повинных людей!
— Эй, ты чего задумалась? — Подскочила погань к оцепеневшей от ужаса Рыбе. — Не бери в голову, лучше посмотри какие я классные стишочки пишу. Тут все про нашего «батяню» сказано.
— Ну и что?
— А то, что я повешу это в женском туалете на самое видное место.
— А ваш директор что, женский туалет ходит что-ли?! — Сильно удивилась Рыба.
— Да ты что, рехнулась что-ли?
— А как он эти стихи прочитает?
— А эти же стукачки ему это и донесут.
— А дальше что?
— Ну, что-что? Нервничать будет, переживать, беситься. Это же так весело: все ему всегда говорят: «да, тятя! да, тятя!», а здесь вот такое. Он как узнает, что про него такое написали, сильно забесится.
— А если он узнает, что это ты?
— А я почерк изменю и пока никого нет в туалете, тихонечко это повешу. У! Как будет здорово!
— А зачем все это?
— Ну чтоб досадить Морозову, как ты не понимаешь?! Какая ты глупенькая у меня. — Самозабвенно базлала поганая. — А потом через несколько дней я другое стихотворение напишу. Якобы другой поэт пишет этому.
— Писать на стенах туалета
Увы, друг, немудрено.
Среди говна — мы все поэты,
Среди поэтов — все говно!
— Ничего не понимаю! И зачем тебе все это нужно?
— А, иди ты! Ничего ты не понимаешь! — Отмахнулась погань и ушла на кухню.
Через несколько дней тупая каракатица опять подвалила к рыбе.
— Знаешь, доча, а меня кажется сокращают.
— Ой, а почему?! Что же мы теперь будем делать? — Заскулила Рыба.
— Да вот, блин, одна из его подстилок зашла в туалет, когда я свой стишок на зеркало приклеивала. Она вроде как сделала вид, что ничего не замечает, а тяте все равно настучала, сволочь. И теперь меня из-за этого в первую партию сокращают. А ведь я — ведущий специалист института!
— А кого это колышет? Не фиг че попало писать. Я же тебя предупреждала! — Забесилась Рыба.
— Да причем здесь это? Просто это случайность: если бы эта баба не увидела, то все было бы нормально! Тятя занервничал бы от стишка. Я бы порадовалась!
— Да ну тебя! Ничего ты не соображаешь. — Не выдержала Рыба и убежала на улицу гулять с подружками.
Переубедить старую маразматичку было невозможно! Даже оставшись на помойке жизни, она не била себя по голове и не проклинала свою дурость. С умом она, видимо, никогда не дружила. Ведь для чего она ходила на работу. Зарабатывать деньги. И поэтому какая ей хуй разница, кто, с кем, зачем и в каких позах? Ведь главное — то — деньги. А деньги, как говориться, не пахнут. И кто их тебе дал — какая менгам разница?
Ну не хочешь ты пороться — не порись. Кто тебя заставляет: Но и на голову человеку лезть тоже нечего. Сиди, сопи в тряпочку и радуйся, что получаешь свои «три копейки». А что толку, что погань против чего-то там бесилась? никому она ничего не доказала, а только себе напакостила! Ох, и дура же! Уродица Божья! Тварь несчастная! Гавно!
Грузовой дальнобойщик несся в пригороде Риги. С горем пополам подружки добрались в Прибалтику.
— Блин, а я же ведь точно такая-же, как моя дура — мать! — Хлопнула себя Рыба по лбу. Ежель — можель, блин, я ведь точно так же, как и она не слушаю умных людей. Сейчас вот не послушала Людку и из-за этого нас изнасиловали. А кто знает, что может случиться в будущем. А я такая же упрямая, тупая и дурная, как моя дура — мать.
И в отчаянии Рыба начала дубасить себя кулаками по репе, приговаривая:
— Проклятая тыква! Проклятая тыква! Сколько же от тебя страданий! Сколько же от тебя мучений! Из-за тебя мне так плохо в жизни. Из-за тебя я чуть не повесилась только что! У, сволочь, у сука, скотина проклятая. Взять, оторвать тебя, вытряхнуть из тебя все дерьмо! Выбросить тебя на помойку! Только тогда мне будет хорошо и спокойно!
— Эй, ты с кем это здесь разговариваешь? — Неожиданно прервала ее Людка.
— Да на тыкву свою злюсь.
— Раньше надо было злиться, до того, как нас отъебли, и теперь давай — вываливай из машины.
— А че?
— А то, что мы уже приехали.
— Куда-куда? В Ригу, твою мать! Что, совсем уже уплыла и ничего не соображаешь?
— Но я не вижу тут никакой Риги. Тут какие-то поля и усадьбы.
— Тебе мало что-ли горя было?! А-ну давай вылазь! вылазь, кому говорю. Людка с яростью толкнула Рыбу так, что та вышибла дверь и вывалилась на обочину.
Не долго думая, Людка схватила вещи и выскользнула из машины. Она помахала на прощание водителю, машина тронулась, оставив за собой шлейф пыли и гари.
— Что, не наигралась еще с огнем?! — Мстительно бросила она Рыбе.
— А че?
— В очо — не горячо? Пошли.
— Куда?
— На остановку!
— Че еще куда-то идти?! Доехали бы на машине, сейчас день, а он один!
— Пока один. А мог бы завести нас в свое депо и там пропустить по «ромашке». Тебе это надо?!
— Нет. — Опустила Рыба голову.
— Тогда пошли! Давай, лупи себя по башке, дура!
Рыба больше не сопротивлялась. Она покорно плелась сзади своей подруги.
Подружки дошли до остановки, сели в автобус и прикатили в Ригу.
* * *
Ой, смотри, какие башенки! Ой, а ангелочки! Ой, а украшения какие! А мостовая! Я никогда не видела такой отродясь!
— А что ты вообще-то видела?
— Ну, мостоотряд мамин видела …
— А че это такое? Мостоотряд? — Со скучающим видом спросила Людка.
— Да это знаешь, такой поселок из одних только бараков, куда посылают всяких там рабочих, чтобы они строили мост.
— Какой мост? Из бревен что-ли?
— Да нет, самый натуральный, из железобетона. Через Вятку строили.
— А ты тут причем?
— А меня погань туда утащила.
— Совсем что-ли?
— Да нет. Она уехала за отцом, которому дали распределение в «тьму таракань». А ей хоть и в N-sk выпало, она все равно за ним увязалась, как жена, блин, декабриста траханного. Ну и меня туда утащила. Так что детство свое я провела весело: среди пьяных матерных рабочих мостоотряда и местных коров. И уже к пяти годам я матюгалась не хуже заправского сапожника. Вот так.
— А, ну все с тобой понятно! — Язвительно усмехнулась Людка. — А еще что ты выдающегося видела?
— N-sk видела[3], а еще собаку болонку такую…
— Ха-ха-ха! — Не выдержала Людка. — Не смеши людей!
— Правда-правда. У нее один глаз был карий, а другой — голубой!
— А, ну теперь понятно в кого ты такая дура! — Гадко захохотала Людка.
Рыба сконфузилась и обиженно замолчала.
— так, пошли в поликлинику!
— Это насчет гонококка, что-ли?
— Ты верно догадалась! — Горестно усмехнулась Людка, — Умнеешь, дура.
Рыба обиженно замолчала, теребя свой грязный тельник. Подружки пошли в поликлинику.
— Девушка, у вас есть венеролог? — Простодушно спросила Рыба у миловидной медсестры, сидящей в регистратуре.
Та в ответ только лишь подняла надменно брови и сделала вид, что не понимает русского языка.
— Девушка, пожалуйста! Поймите нас! — Слезно стала умолять Рыба. — Нас изнасиловали. Нам нужно сдать анализы. Девушка!!!
Медсестра брезгливо передернулась, но все равно продолжала сидеть, делая вид, что ничего не понимает.
— Девушка, поймите! Нас могли заразить, надо провериться! — Орала Рыба на всю больницу, ярко жестикулируя руками, показывая на пальцах суть дела.
Но проклятая латышка продолжала сидеть с каменным лицом, делая вид, что ни во что не втыкает.
Видя все это, Людка не выдержала и рассвирепела:
— Ах, ты, мандавошка ебаная! Хуесоска проклятая! Если ты сейчас же не выдашь нам талоны, мы пойдем и напишем на тебя главврачу. Мой отец — прокурор! И тогда покатишься ты отсюда колбаской по Малой Спасской! Поняла, крыса болотная?! Тварь!!!
Медсестра сразу же подскочила, испуганно засуетилась, стала извиняться:
— Ой, прашу извинятса, прашу извинятса! Вот ваша талони!
И тут же выписав талоны на ближайшее время, услужливо подала их Людке.
— Вот то-то же мне, тварь проклятая. Смотри мне, сволочь! — Людка выхватила у нее из рук талоны и громко захлопнув окно регистратуры, вихрем помчалась в кабинет.
Влетев в него на всех порах, даже не поинтересовавшись, кто крайний, она чуть было не набросилась на врача. Но, увидев перед собой спокойного интеллигентного седого мужчину, она чуть сбавила обороты.
— Эй, любезнейший, нас тут на днях изнасиловали двое подонков. Не сочтите за труд взять у нас анализы на СПИД, сифон и гонококк. И на беременность тоже.
— Но… — хотел, было возразить врач.
— Какие еще могут быть но?! У меня отец — прокурор! Что тебе еще не ясно?! Быстрей давай все анализы! Козел! Ты понял? Понял? Понял?!
— Да, я — то понял, но я хотел только сказать…
— Ну, что еще?
— Беременность можно проверить только позднее.
— Как так!? Ты че не въехал еще что-ли?!
— Ну, таковы уж наши методы. А вас когда… Ну это… Как бы это сказать?…
— Да три дня назад нас выебли. А что?
— Да нет, ничего. Просто давайте я у вас анализы сейчас возьму на болезни, вы завтра в регистратуре узнаете их результаты, а беременность? С ней лучше приходите дней через десять. Там и поговорим…
— Ну, да ладно, врачило. Давай бери, какие тебе надо анализы. — Недовольно буркнула Людка и полезла на гинекологическое кресло.
— Слыш, Рыб, че-то вроде никакого стриптококка у нас не нашли. Вроде здоровы мы. Пошли по городу пошляемся, — предложила Людка Рыбе.
— У-гу, — как всегда послушно ответила Рыба.
— Пошли вон в то кафе зайдем.
И подружки завалили в красивое старинное здание, где располагалось уютное миниатюрное кафе.
Войдя со света в полумрак, подружки не сразу поняли, где они находятся. Но через несколько минут их глаза привыкли к темноте и они тут же поломились к барной стойке, где орудовала бойкая чернявая миловидная латышка.
— Эй, любезнейшая, извольте два кофе и два пирожных с кремом! — Заносчиво изрекла Людка.
Рыба с трудом вскарабкалась на барную тумбу и стала крутиться на ней.
Официантка высокомерно молчала, даже не удостоив хиппушек ни одним взглядом.
— Та-а-ак! Это еще, что такое?! — Взбесилась Людка. — Я тебе русским языком еще раз повторяю: два кофе и пирожных!!!
Ответом ей было молчание. Официантка только еще выше вздернула брови и стала молоть кофе в кофемолке.
— Это еще, что за такое? У них, что принято играть в молчанку что-ли. Регистраторша молчала, эта коза молчит?! — Разбушевалась Людка. — Эй ты, ты знаешь кто я? Да у меня папа — прокурор! Да он тебе! Да ты у меня! Официантка надменно окинула взглядом хиппарок с ног до головы, но продолжала молчать, делая вид, что ничего не понимает.
— Эй, да ты, ты че тут шлангом прикидываешься?! — Бесилась Людка. — Ты че, не поняла что-ли, овца?!
Людка орала так громко, что все кафе обратило на нее внимание и несколько молодых латышей решительно и уверенно, если не сказать агрессивно, двинулись к ним.
Приблизившись к хиппушкам вплотную, они молча встали напротив них со сложенными руками.
— Эй, вы чего это? — Слегка бзднув, проблеяла Людка. — У меня ведь папа…
Одни из парней властно и непримиримо указал ей на дверь. Их молчание и красноречивый жест говорили сами за себя. В воздухе воцарилась напряженная тишина.
Людка, почуяв сральником, что сейчас ей будет плохо, стала медленно и медитативно «сплывать» со стула и пятиться к выходу.
Когда взгляды латышских мстителей воззрились на Рыбу, она уморно ялдыкнулась со стула на пол, и, не вставая прямо на полусогнутых поковыляла к Людке, волоча за собой свой идиотский брезентовый рюкзак.
Взгляд «народных мстителей» неусыпно наблюдал за двумя трясущимися тварями, которые за минуту до этого были героинями.
— Ну, что, дочь прокурора, куда пойдем дальше? — Съязвила Рыба.
— А ты бы лучше помолчала! Не могла заступиться за меня!
— Больно надо!
— Ну и вообще тогда молчи, свинья!
Рыба ехидно хрюкнула, но замолчала. И подружки двинулись молча по улицам Риги, ища на жопу приключений.
В скором времени их взгляд приковала небольшая группка людей, собравшаяся на одной из центральных площадей у памятника.
— Товарищи! — Выкрикивал пожилой человек, одетый «с иголочки» в костюм «тройка» и элегантную шляпу. — Пора прекращать засилие социалистического фашизма в Риге!
Толпа одобряющее загудела.
— А так же по всей Латвии и Прибалтике! — Добавил он, потрясая своей козлиной бородкой.
Толпа слушала заворожено и одобряюще гудела. Казалось еще немного — и все это человека-стадо начнет бунтовать, схватит винтовки и бросятся на штурм какого-нибудь «Зимнего».
Хиппушки с любопытством стали приближаться к стачке, но тут вдруг какой-то человек с хитрым лицом отделился от всей толпы и пошел прочь от нее. Его состояние было удивительно спокойным и заговорщическим.
— Ой! А он куда это? — Удивилась Рыба.
— Иди спроси у него! — Огрызнулась Людка.
— Да иди ты!
Рыба отождествлено уставилась на странного джентльмена.
— Мы не должны мириться с советским произволом! — Яростно выкрикивал он. — Наша земля должна принадлежать нам! Коммунисты, убирайтесь прочь!
Человеческое быдло-стадо ревело в унисон ему. Кое-кто выкрикивал из толпы: «Точно!», «Верно!», «Давай!»
Обстановка накалялась. Было удивительно, как такой коротышка, щупленький старичок может обладать такой бешенной энергией, чтобы заряжать целую толпу.
Хиппушки стояли как загипнотизированные и начали тоже впадать в общий «сон» идей, толкаемых старикашкой.
— Русские, убирайтесь прочь! — Бесновался он. — Латвию — латвийцам, Прибалтику — прибалтам! Русские — вон отсюда!
— Русские вон отсюда! — Подхватили хиппушки вместе со всем быдлом.
— Ой, подожди, а мы ведь русские! — Толкнула Рыба Людку в бок.
— А, похрен. Мне просто интересно — и все.
— Но, ведь мы же русские! — Яростно — патриотично продекламировала Рыба.
Вдруг несколько человек из толпы воззрились на двух идиоток. Рыба тут же заткнулась.
Очко ей стало подсказывать, что сейчас случиться нечто страшное. Она сама еще не знала что. Весь ее патриотический пыл куда-то пропал, она вся сникла, ссутулилась. Несколько пар яростных глаз сверлило ее насквозь. В этот момент ей было поровну: русская она или нет, как себя обозвать, латышкой или самим чертом, но лишь бы ее не трогали. Сердце ушло куда-то в задние конечности.
Неожиданно всеобщее внимание отвлекло появление нескольких ментовских машин. Оказывается, их вызвал стукач, так таинственно отделившийся от тусовки.
— А! Опять это ты, вонючий ублюдок!
Несколько здоровенных ментов подскочили к джентльмену — возмутителю спокойствия, схватили его и поволокли к воронку. Он шел спокойно, даже с радостью мученика, идущего на страдания «за веру».
Несколько недюжих молодцов с дубинами, недавно вошедшими в милицейский обиход, яростно бросились в атаку на оставшуюся толпу.
Митингующие бросились в рассыпную. В воздухе запахло сероводородом. Но несколько человек все-таки попались в лапы ментов и были увезены вместе со стариканом в бутузку.
Бедный старпер даже не подозревал, что сам по себе он — ничто. Просто он был пешкой аспектов, планет, которые через него творили свои замыслы. Этот интеллигентный был просто предвосхитителем стихийного процесса отделения Прибалтики от СССР. И не больше. Просто подошло это время отделения, конец восьмидесятых. Так же, как в свое время был момент присоединения, в пятьдесят седьмом. А люди во всем этом не играют абсолютно никакой роли. Они ведомы стихийными силами космоса — и не больше. И если какой-то человек стал проводником этого процесса, как, например Ленин, то это вовсе не значит, что сам по себе он может что-либо делать. Сам по себе человек — ноль, пустой воздушный шарик, тряпичная кукла. А всем в этом мире правят силы космоса: войнами, революциями, НПР, культурой, размножением, болезнями и т. д.
Человек лишь может выбирать под власть каких сил он попадет: тех, что правят революцией и погибнет на баррикадах или тех, что заведуют эволюцией и пойдет путем саморазвития. И от этого выбора зависит его судьба. Но как это сделать?! Ведь человек даже ничего не знает об этом! О каких-то там силах. Каждый человек думает, что мысли, руководящие им являются его собственными, а не чужими, привнесенными откуда-то извне. И в этом самое его большое заблуждение. Если бы он что-то знал и мог выбирать!!!… Тогда бы и жизнь не была бы такой трудной и тяжелой. Но именно незнание, ведение являются основой всех страданий всех людей на Земле. Их рабства, зависимости, болезней, внутренней несвободы и закозленности.
— Слыш, Рыб, да я все поняла, я допетрила! — Хлопнула себя по лбу Людка.
— Что опять случилось?! — Недовольно буркнула Рыба.
— Нам пора тикать отседава!
— Че еще тут вздумала?
— Да ни че. Ты сама позырь! Латыши с нами не разговаривают. На площадях митинги протеста проходят. Прибалтика вздумала от совка откалываться. А скоро ведь тута и переворот начнется.
— Коды?
— Ну скоро, говорю тебе!
— Ну коды начнется, тоды и потикаем отседа. — Тупо долдонила Рыба.
— Ты что, он уже может начаться завтра!
— Ну, а сегодня же он не начался!
Людка не выдержала и стала истерично орать на Рыбу:
— Ты что, совсем очумела что-ли? Тебе что мало на жопу приключений было что-ли? Еще не хватало, чтобы эти очумелые националисты схватили нас и поволокли в каталажку!
Людка совсем обезумела. Грудь ее ходила ходуном, лицо раскраснелось. По нему текли слезы. То, что было подобием макияжа, уморно потекло по роже.
— А как же вот это все?! — Рыба в отчаянии показала на царившее вокруг нее великолепие.
— Дура! Лучше думай о том, что тебя в тюрягу не посадили! Будет тебе!
— Людка, а как же мостовая, башенки, ангелочки?! — Слезно умоляла Рыба.
— Будут тебе и мостовая и башенки, вернее «в башенку» тебя упекут. А ангелочками тебе часовые в тюряге станут! Налюбуешься на всю жизнь!
— Ой, а я не хочу!
— А, не хочешь?! А тогда давай валить отседава.
— Нет…
Рыба «уперлась рогом в землю» и сдвинуть ее с мертвой точки было совершенно невозможно.
— Последний раз говорю тебе. Давай тикать! — Злобно настаивала Людка.
— Ни — за-что! Нет, нет и нет! — Долдонила Рыба.
— Ну, как хочешь. Пеняй на себя! — Хладнокровно ответила Людка, достала свою записную книжку и стала что-то выписывать из нее на отдельный листок.
— Что ты делаешь? — Взволнованно спросила Рыба.
— Пишу, не видишь что-ли?
— Ой, а что ты пишешь?
— Адреса и телефоны.
Чьи?
— Тусовщиков в Риге.
— А зачем? — не въезжала тупая Рыба.
— А ты что ночевать в парадняке[4] собралась что-ли?!
— Нет.
— А где же, если не секрет? В помойке?
— Да я вообще как-то об этом не думала.
— А о чем ты когда-либо думаешь, балда?! — Разъярилась Людка. — Вот, держи!
Людка всучила драгоценный листок с тусовочными адресами хиппарей Риги, дабы та могла вписавшись у них, переночевать на тусовке.
— Ой, спасибо, Людка. — Обрадовалась Рыба. — А может ты все-таки останешься?!
Людка ничего не сказала в ответ. Она была холодна как лед и неприступна как скала.
— Ну ладно, как хочешь. — Виновато улыбнулась Рыба.
— Так, стоять! — Властно скомандовала Людка. Вот тебе адреса Москвы: Жорика и Раевского.
— А зачем? А кто они такие?
— Мои друзья. Как тебя отседова попрут, приезжай ко мне. Я тебя там у них буду ждать.
— Ой, а мне тут нравиться.
— Посмотрим, что ты через месяцок тут запоешь. — Злобно отрезала Людка. Она резко повернулась и отправилась в сторону вокзала.
— Людка! Людка, Людочка, не уезжай! — Заплакала Рыба во весь голос. — Не оставляй меня.
Та резко повернулась, показала ей «фак-ю! и скрылась в толпе прохожих.
— Ой, что же мне теперь делать? Что же мне делать, как теперь быть? — Ныла Рыба, размазывая слезы и сопли по лицу. — Людка! Людка! Людочка, вернись.
Рыба голосила как пятилетний ребенок. Потому что поганая ее приучила чуть что плакать, жалеть себя, распускать нюни. И хотя мир — это не добрая мамочка, а Рыбе уже не пять лет, она все равно ныла, как в своем ебучем детстве.
Проходившая мимо толпа разодетых девиц и хулиганистых парней гадко расхохоталась над ней. Кое-кто отпускал в ее адрес реплики на непонятном ей латышском языке. И хотя Рыба ровным счетом ничего не понимала, но ей все равно было до смерти обидно, что над ней смеются.
И она поспешила быстрее спрятаться в ближайшей подворотне, чтобы убежать от внутреннего дискомфорта. А зря. В этой ситуации она могла бы попросветлевать, понаблюдать за своим внутренним дискомфортом, посмаковать его, проникнуть им до самой глубины души и увидеть наконец, понять насколько идиотично она реагирует на каждый пустяк, на каждую мелочь жизни, насколько она ранима, болезненна и слаба. И в самом эпицентре этого дискомфорта она могла бы расхохотаться сама над собой вместе со своими обидчиками и на удивление им. Вот тогда она вместо болезненной овцы смогла бы стать сознательным человеком.
«Ой, вроде бы пронесло, — подумала про себя Рыба, — куда же мне теперь податься-то? Ой, кафе какое-то. А жрать-то охота!»
Рыба прислушалась к бульканью в своем желудке. И тут же зов инстинкта загнал ее в харчевню.
— Та-а-ак! — Думала про себя Рыба. — Куплю какого-нибудь дешевенького гарнирчика, чайку. Та-ак. Хлебца побольше. Ага! А остальное — нештяками[5] уохаваю. Тут, я вижу, много нештяков латыши бахаться наоставляли.
И Рыба так и поступила. Подойдя к столу, заваленному недогрызенными пойми кем котлетами, она подсела поближе к тарелкам с объедками, и радостно стала соскребать их содержимое к себе в тарелку.
— Вот кайф! Сейчас нахаваюсь! — Радостно думала она.
Напротив нее сидел приличный мальчик — чистюля и доедал свой обед. В начале он не въехал, что происходит, но когда он поднял свои локаторы на Рыбу, то сразу онемел. Глядя на то, как она поедает месиво из объедков, он замер, побледнел, покраснел. Слезы навернулись на его лупалы и он тут же встал. Молча, без единого звука, он красноречивым жестом, исполненным сострадания и самопожертвенности, подвинул Рыбе свою булочку и тут же выбежал на улицу:
— Что Вы делаете?! Не надо! — Заорала Рыба. — Я не нуждаюсь в Вашей помощи!
Но придурка и след простыл.
— Хм! Слабонервный какой! — Кучмекала про себя Рыба. — Себя пади поставил на мое место и начал жалеть?! Ну и урел! Не хуй жалеть, кого попало, о себе лучше подумай. А булочка-то вроде бы ничего. Вкусная.
Рыба уплела все, что могла, вытерла рот грязным тельником, смачно отрыгнула и подалась восвояси, сопровождаемая презрительными взглядами чистоплюев — рижан.
Что заставило ее быть в таком положении? Что погнало ее на край земли? Она и сама не догоняла этого. Просто она всегда мечтала, что счастье у нее будет на краю земли, что там оно обязательно найдется, на то ведь он и край земли! Ну, а поскольку она уже далеко заехала, то это уже подходящее место, в котором она обретет свое счастьице. Вот так. Это вам не в тапки срать и не письки воробьям показывать! И не шубу в трусы заправлять. Гудбай.
— Та-а-ак! Ебстель-мопстель! — Ругалась про себя Рыба. — Чтоб их всех черт побрал. Ну никто меня не хочет к себе на ночлег брать. Че делать то? Совсем какие-то дурканутые эти прибалты.
Она набрала очередной номер телефона. Трубку взяла какая-то грымза.
— Алло! Кто говорит?
— Панки, хой! Я от Егора, а Валдиса позовите пожалуйста к трубе! — Весело выпалила Рыба.
— Ми не знаем никаких Панков, никаких Егоров. А Валдис поступает в институт и ви сюда болше ни званите! … — На ломанном русском ответила старперка и бросила трубку.
Слушая противные гнусавые гудки, Рыба думала про себя:
— Вот так! Потусуется — потусуется немного человек в молодости, а потом насядут на него его предки проклятые, преподы тупые да всякое чморофосье и конец при ходит его развеселой жизни. И становится бывший панк тупой серой мышью, поступает в институт проклятый, заводит дребанную семейку. Нет! Надо быть панком по жизни, чтобы никогда не вляпаться во все это дерьмо! Валить из него, пока тухло не стало! Я буду панковаться всю жизнь! Вот так, бля!
Накрутив последний номер под загадочным погонялом «Блэк», она услышала веселый самоуверенный голос без остопиздевшего латышского акцента:
— Хэлло! Я слушаю!
— Хэлло! Говорит Рыба! Я от Егора!
— О, рыбы заговорили! Прикольно! — Расхохотался незнакомец. — Я внимательно слушаю.
— Ну это, … ну в общем… ну… я тут хотела спроситься к Вам… к тебе… — стала заикаться Рыба.
— Ну короче, хватит по ушам ездить, — перебил ее Блэк. — Тебе че надо? Найт[6]?
— М-м-м… — не во что не втыкая, промычала Рыба.
— Ну так бы и сказала, а — то Егор, Егор. Че лапшу-то на уши вешать?!
— Я хотела сказать…
— Короче подъезжаешь ко мне. Я тебя у дома встречу через полчаса. Всасываешь?
— У-гу.
— Ну все, давай, пока!
В трубке раздались короткие частые гудки. «Ну, слава тебе, Господи! — Обрадовалась Рыба. — Хоть не придется ночевать на скамейке под открытым небом».
Через полчаса она выперлась из последнего трамвая и поволочила ноги к стандартной многоэтажке на окраине города.
Издалека она углядела здоровенного верзилу, прикинутого во все черное с шикарной копной пышных кучерявых черных волос.
«А, вот он, Блэк!» — Тут же врубилась Рыба. — Да, стильно выглядит. Крутой чувак!»
— А, это ты, Рыба? — Свысока посмотрел на нее Блэк, как только она приблизилась к нему.
— Да я, а откуда ты догадался?
— Да у тебя это на фейсе написано.
— Что?
— То, что ты — Рыба. — Ха-ха-ха!
Рыба сконфузилась и замолчала.
— Ну да ладно. Похиляем до хаты. — Хлопнул он ее по плечу. — У меня пращуры[7] на выходные умотали на дачу. Да вот западло: ко мне тут два придурка нагрянули, блин! Черт бы их подрал!
— Какие придурки?
— Да, парочка семейная: Дик и Ханка.
— Кто-кто?!! — Не въезжала Рыба.
— Да Дик и Ханка, тебе говорю, блин! Скоро ты их увидишь собственными лупалами.
Когда дверь квартиры открылась. Рыбиному взору предстала такая картина. Разбросанные детские игрушки, кухонные причиндалы, книги и еще бог знает что валялось черт знает где. В этом живописном хаосе не сразу можно было обнаружить лудэй.
— Ага! Ах вот ты как?! Ну я тебе покажу, как подкрадываться ко мне сзади! — Орал длинный белобрысый жердь, заламывая кисть толстой чернявой помпушке. — Я практиковал видение спинным мозгом аж целых четыре месяца! Да как ты могла подумать, что ты смо…
Но договорить свою тираду он так и не смог. Толстая бестия ухватила его за яйца, он взвыл от боли, вытаращил глаза и застыл на месте.
— А вот я практикую стиль «глазунья в штанах», — весело парировала она, радуясь, что ее прием удался, — и, как видимо, неплохо получается. А?… Эй. ты чего молчишь? нехорошо молчать, когда с тобою разговаривают. Эй, Дик, тебе понравился мой прием?
Дик скрючился от боли и, держась за свои яйца, уморно прыгал по комнате.
Тут в ситуацию вмешался Блэк.
— Эй, что вы тут делаете? — Гневно заверещал он.
— А мы тут кун-фу практикуем. — Испуганно пискнула Ханка и стала прятаться за скрюченной фигурой Дика.
— А почему тут такой бедлам?! — Показал Блэк на валяющиеся, где ни попадя вещи.
— Ну, мы пользовались всем подручным материалом.
— Ах, вы, мандавоны вонючие! Мне насрать на это! Пользуйтесь, каким хотите материалом — хоть подручным, хоть подкожным, хоть поджопным, только не в моем доме! Уроды! Вон отсюда!
— Ой, подожди, Блэк, я… нет мы — тебе сейчас все объясним… — заикалась Ханка. — Мы — тренера кунг-фу и мы не можем терять навык.
— А мне насрать на ваш навык! Что я прощурам скажу? Убирайтесь немедленно.
— Сейчас-сейчас! — Скулила Ханка. — Эй, пошли Дик! Да отпусти ты свои яйца! Всю яичницу по штанам размажешь. Кто тебе их стирать будет?
Дик как побитая собака покорно поплелся к выходу.
Блэк был просто вне себя от ярости. Его рожа покраснела, побагровела, приобрела лиловый оттенок и чуть ли не сливалась с цветом волос.
— Ты не обижайся на нас, Блэк. Мы не со зла. — Подлизывался Дик. — Мы конечно уйдем. Жаль, что пыхнуть[8] не удалось. Ну да ладно, значит не судьба сегодня.
При этих словах Блэк как-то побледнел:
— Что? Что ты сказал, дружище?! — Ласково пропел он. — Пыхнуть? Пыхнуть?! Да ты мне самыми небесами просто послан! Оставайся, дорогой!
— А как же это?! — Растерянно указал Дик на беспорядок в комнате.
— А, это мелочи! Зачем обращать внимание на такую глупость?! Проходи — проходи, будь гостем! — Ласково припевал Блэк, убаюкивая гостя.
— Но как же Ханка? — Не унимался Дик.
— И она тоже будет гостем. Проходите — проходите.
Блэк поволок их обоих на кухню. Те даже глазом моргнуть не успели.
«Удивительно, — думала про себя Рыба, — как странно устроен человек! Только что он бесился с пеной у рта, «исходил на гавно», а теперь уже вон как запел. Ходит павою вокруг этих оборванцев. Странно. Какая-то мелочь и вдруг такая разница.
Хм! Из-за чего это он так резко переменился? Пойду-ка позырю. Приколюся!»
Рыба «вплыла» на кухню.
Вполне удивительная, просторная, оборудованная по последнему слову техники кухня никак не вязалась с ее «посетителями».
Дик, одетый в драные джинсы и черную полинялую майку с надписью ASDS[9] сидел за столом и с видом заправского мастака забивал «косячок». Блэк в кожаной клепанной куртке с шикарной шевелюрой черных кудрявых волос в данный момент совсем размяк и был похож на добродушного пуделя, глотающего слюну. Он пристально следил за каждым магическим движением Дика.
Ханка тоже была не прочь покумарить, но ее в то же время подмывала желание еще, как-нибудь напакостить Дику. Она стояла у него за спиной и поигрывала дуршлагом.
— Эй, ты чего там припухла у меня за спиной? — Нервозно выпалил он. — Опять какую-то пакость затеваешь?
— А я то-че? А я ни че. Стою себе и стою. Тебе — то че?
— А ни че! — Завелся с полоборота. — Я все спиной своей чую. Ты че меня за урела че-ли тута держишь?!
— Да ты совсем спятил! Я стою тут, никого не трогаю, а ты бесишься по чем зря! — Завозгудала Хинка.
— Та-а-ак! Что у тебя в руках? — Не оборачиваясь, спросил он. Видно было, что эта игра в «кошки-мышки» ему тоже нравилась, хотя он делал вид, что бесится.
— Врешь!…
Тут в разговор встрял Блэк:
— Ребята, послушайте, может вы, потом свои отношения выясните. А сейчас может быть, мы займемся делом?!
— Ты ничего в этом не понимаешь, Блэк! Лучше сиди и помалкивай. — Отрезал Дик. — Тренироваться нужно при любом удобном случае, при любых обстоятельствах. Только тогда ты можешь называться настоящим кунгфуистом. Понимаешь, это целая философия, это сама жизнь! Только тогда, ког…
Договорить Дику было не суждено. Ханка, все это время подкрадывающаяся к нему сзади, сделала резкий выпад и замахнулась дуршлагом. Дик услышал звук и резко обернулся назад. Его тело механически, отточенным до совершенства приемом иша-цу схватило Ханку за кисть и резко и сильно заломило ее. Дуршлаг выпал у нее из рук и со звоном повалился на пол.
— Ой-о-ё-ё-ё-ей! — Завопила Ханка во весь голос. Что ты делаешь?? Совсем озверел что-ли.
Дик неожиданно опомнился, отпустил руку и виновато опустил голову.
— Прости дорогая! Это не я!
— А кто же еще?! — Выла толстая дурища, потирая растянутую кисть.
— Это он!
— Кто он!
— Навык.
— Какой еще такой навык?!
— Навык многолетних тренировок. — Оправдывался уродец. — Понимаешь, я тут ни при чем. Мое тело само реагирует на ситуацию. Я ничего с этим не могу поделать. Ты так лучше со мной больше не шути!
— А я че? Я просто у тебя за спиной стояла. И ничего плохого делать не хотела.
— Да?! А это что такое? — Гневно воззрился Дик на дуршлаг.
— Это? — Невинно спросила Ханка. Дуршлаг со звоном выпал из ее рук и покатился по полу.
— Что это такое? Что это? Что?! — Неистово орал Дик, махая дуршлагом перед ее шнобелем.
— Я не виновата! Я не виновата! — Гнусавила она.
— Не виновата я?! Он сам пришел?! — Орал Ане себя от ярости Дик.
Ханка как испуганный ребенок не знала куда бы спрятаться от этого кошмара. Рыба смотрела на все это со стороны и про себя кумекала:
«И вот ента хуйня называется семейным счастьицем? Да они же как кошка с собакой цапаются! Вон одна только краснющая рожа Дика чего стоит! Это лицо любящего чучека что-ли? Да уж, ну и ну!
А Ханка? Тоже мне, любящая женщина! Че ей не сидится на месте?! Какого хрена она к нему доебывается?! Вот уродица Божня! А, впрочем, оба они хороши: что он — что она! Два сапога пара! Да, клево они прокололись с этой любовью! С этим семейным счастьицем! Ох и дураки же, бля!»
— А ты че задумалась?! — Вывел ее из забытья потусторонний голос Блэка.
_ Да вот, на семейную идиллию засмотрелась!
— Ну ты прикалываешься! Да-а-а!… Я вообще-то их уже давно знаю.
— И они все время так?
— Как?
— Ну, дерутся.
— А, сначала они просто на секции У-шу познакомились, поженились А потом пошло-поехало. Она в каратэ пошла, чтоб его в семейных стычках переплюнуть. А он — не будь дураком в айкидо пошел.
— А в «айки-после» он не был? — Съязвила Рыба.
— Нет! — Захохотал Блэк. — После… После Ханка в кунг-фу пошла. И он тоже туда увязался.
— А что такое кун-фу? — Удивилась Рыба.
— А ты лучше у него спроси. Он лучше тебе все разъяснит.
Рыба повернулась к разбешенному Хенку, который поучал Ханку, забившуюся в угол кузни:
— Ну что, поняла?! Радуйся, что я с тобой еще по-хорошему. А-то… — Дик, приблизился к Ханке, замахиваясь на нее дуршлагом.
— Не надо! Не надо! — Истошно орала она. — Поняла-поняла-поняла!
— Ну вот! То-то! Смотри у меня!
Тут в разговор вмешалась Рыба:
— Скажите, Дик, а что такое кун-фу?
— Хм! — Самодовольно усмехнулся он. — В пе5реводе это значит — «искусство убивать».
— Убивать?! — Ошарашено вытаращилась на него Рыба. — А какое же в этом может быть искусство?! И вообще я слышала от мамы, что убивать — это плохо!
— Плохо? — Пожал плечами Дик. — Да ничего плохого я в этом не вижу. Что естественно, как говориться, — то не без оргазма! Ха-ха-ха!
— Но я не въезжаю: какое в этом может быть «искусство».
— А! Погоди, ты ничего в этом не понимаешь! Знаешь, убивать ведь тоже можно по-разному: Ну, например, взять лом и проломить башку кому-нибудь.
— Ой! Мама, не надо! — Пискнула Рыба.
— Да подожди. Слухай сюда! Вот… А можно нежно и ласково ручками сонные артерии надавить и он в отрубе. Но это еще что! А вот недавно к нам приезжали ребята из Вильнюса — так они там преподавали стиль «лапа тигра» называется.
— А это еще что за хреновина? — Встряла Ханка.
— Да сама ты хреновина! Че, не видишь, я с человеком разговариваю! — Взбесился Дик.
— Ну и разговаривай, пожалуйста. Я тебе не мешаю! — Надулась Ханка и отвернулась.
«Так! Не успели помириться, а уже опять грызться начали! — Промелькнуло в голове у Рыбы. — Ну и нашли же они семейное счастьице!»
— Ну вот, слухай дальше, — ткнул Рыбу пальцем в плечо урод. — Они берут так руку, делают как лапу тигра, основанием ладони наносят удар по телу, а пальцами сдирают с человека кожу и мясо. Хочешь, покажу, как это делается?
— На ком? — Струхнула Рыба.
— Ну, на тебе, например.
— Ой, не надо! Пожалуйста! Я боюсь! — Заскулила Рыба.
— Да не ссы ты. У меня еще плохо получается!
— Все равно не надо!
— Ну, не хочешь — как хочешь. А вот у ребят неплохо это получается. За минуту из человека могут скелет сделать.
— Да ну.
— Правда-правда! Они один удар в секунду делают. Шестьдесят таких ударов — и ты покойник! Вот это круто!
— Да-а-а?!
— Да! Я бы не прочь такую технику освоить!
— Но зачем?
— Прсто потому, что это круто. Че тут думать? Знаешь, как клево себя ощущать таким вот сильным и всемогущим! Да, я бы подучился у этих ребят!
— Но ведь убивать — это плохо! — Бунтовала Рыба.
— А я никого еще пока и не убил! — Невозмутимо отрезал Дик. — Я же тебе повторяю: я это делаю для ощущения собственного превосходства и крутизны! Вот так!
Рыба сокрушенно вздохнула. Она поняла, что спорить с этим отморозком бесполезно. Он кичился своей собственной крутизной, но сам не мог даже справиться со своей другой — женой. Такой он был растяпа и лох, что его же собственная жена ему устроила «яичницу в штанах».
— Ну хорошо, а ты какой стиль предпочитаешь? — Перевела Рыба стрелки.
— Я? Ну… это… как его? … М… А!!! Домашнее кун-фу! Вспомнил! Я сам его изобрел, практикую и могет быть даже и преподавать его буду. М-да!
— А это еще че за хреновина такая?
— А это коды в ход идет все, что попадается под руку, ну то есть вся кухонная утварь: ложки, вилки… вилки, пожалуй не нужно, а то, как говориться, «не бойся ножа, а бойся вилки: один удар — четыре дырки» Ну там, полотенца всякия, подушки, скалки ухваты, кастрюли, сковородки и так далее.
— А зачем все это нужно? — Со скучающим видом спросила Рыба. Я-то по себе семейную жизнь как идиллию представляла. А тут вот драться нужно.
— А, ничего ты не понимаешь! — Бесился Дик. — Если я сейчас открою школу домашнего кун-фу, да ко мне же толпы повалят баб, которых в семейке их мужья избивают. И я тогда смогу сказочно озолотиться!
— Но ведь так не должно быть!
— А мне плевать на это, что должно быть, а чего нет! Я просто буду так делать — и все тут! И скоро, очень скоро я сказочно озолочусь! Вот так, бля!
Дик продолжал рассуждать о своей несуществующей секции, а Рыба смотрела на него и думала: «да, в мыслях все так легко и просто. Каждый в мечтах — уже наполеон, папа Римский, Христос и кому что вздумается. А на самом — то деле все в жизни обстоит иначе. Вон, Ханка за его спиной стоит и оглядывается по сторонам: что бы еще схватить и огреть этим его. Он даже с женой не может справиться, а в мечтах он — уже тренер целой лиги, а может быть и даже всего мира! И надо же, как звучит! Родоначальник нового вида боевых искусств … нет! Лучше единоборства… э-э-э… нет!.. Многоборья — домашнего кун-фу! Ура! — а-а-а!!!
Хм, а я чем лучше? Меня мать наебла по полной программе, а я как тупая овца верю во все это! Бе-е-е! Тупая овца! Принцы тебе, дифирамбы, цветы? Сантиментики? А вон посмотри, как люди живут. Уже не знают, как друг от друга защититься, что еще придумать. А ты что, лучше что-ли бы жила? Да тебе самой бы в пору записываться в такую секцию! Надо же, как звучит! Домашнее кун-фу! Да, в семейной жизни оно бы здорово пригодилось! Незаменимейшая вещь была бы.
В голову Рыбе пришла презабавнейшая картина: «Вечер. Тишина. В однокомнатной квартирке хлопочет женщина. В ее руках работа «спориться». Однако ее усталый вид, мешки под глазами и опухшее лицо говорят о том, что она очень сильно устала и в голове у нее только одно: «Как бы доползти до постели!»
Но вот, наконец, суп доварен, квартира «вылизана», простыни доглажены, некогда обхезанные штаны и облеванное пальто мужа приведены в приличный вид.
Женщина гасит свет и, не раздеваясь, прямо в рваном халате ложиться в холодную одинокую постель. Но она не засыпает тут же сладким сном. Нет! Она с любовью и нежностью поглаживает, как вы думаете что?… Не место, где должен лежать, пригревшись ее суженный и даже не свои собственные груди, промежность и клитор, а… самодельные нунчаки, сооруженные ею из двух картофельных толкушек, которые она заранее спрятала под подушки. Но это еще не все. Перед засыпанием она делает себе специальный аутотренинг. Самовнушение. Она заранее почувствует приближение своего собственного супруга и проснется еще тогда, когда он даже не успеет войти в подъезд. Она встрепенется и будет напряженно ждать его приближения. И когда он пьяный и злой вломиться в дверь ее комнаты, и, приблизиться к ней, она внезапно вскочит и набросит нунчаки ему на шею и начнет душить. Но не сильно! Стоит ему только потерять сознание, от передавленных сонных артерий, как тут же она схватит бельевую веревку, свяжет его, бессознательного и привяжет к кровати. Конечно же, бережно накроет его одеялом, дабы объект ее любви не замерз. И так, он проспит до утра, пока не протрезвеет. Она, конечно же, будет ночевать у соседки. А на утро она развяжет узлы, не снимая с него, сонного веревки и «тихой сипой» ушмыгнет на работу, дабы избежать семейной разборки. А весь следующий день будет думать чего бы еще придумать, чтобы предстоящий вечер или ночь не стали для нее последними…
Как нужны, будут такой женщине — знания Дика, его гениальнейший стиль! Подумать только! Как звучит — «Домашнее кун-фу».
— Эй, а ты чего задумалась?! — Прервал ее молчание Дик.
— Да, так ничего! — Вернулась Рыба из забытья.
— Давай лучше я тебя прямо сейчас здесь поучу всем премудростям моего искусства! Ты знаешь, ты классная девчонка! Мне сразу понравилась!
При этих словах лицо Ханки позеленено от злобы.
— Ну давай! — Бессмысленно согласилась Рыба.
— Эй, стой! — Взбесился Блэк. — Эта телка моя и учить ее буду только я!
— С чего это? — Не въехал Дик.
— А с того! Вдруг ты ее таким приемам научишь, что я потом с ней не справлюсь? А?! Кто тогда будет виноват?
— Да не ссы ты, Блэк. Не научу!
— А вдруг научишь?
— Да ты мужик или нет, твою мать?! В конце концов против каждого приема есть контр-прием…
— Но ведь ему научиться надо!
— Ну вот ты и учись, чем тебе еще заниматься?!
— Да иди ты!
— Ну, Блэк!
— Я сказал иди!!! — Теряя терпение процедил сквозь зубы Блэк. — Я вообще-то ленив и ничего изучать не хочу. Тех приемов, которые я знаю, мне достаточно. А вы извращенцы просто!
— Кто извращенцы? Повтори, что ты сказал! — Взбесился Дик. — Да я тебе сейчас такое устрою!
— Стоп-стоп-стоп! — Неожиданно воскликнул Блэк. — Вы в чьем доме находитесь?!
— Ну, в твоем, — уже менее уверенно пробубнил Дик, — а что?
— Да ничего. Если бы в моем доме, то кто здесь хозяин?
— Ты… — повесил голову Дик.
— Значит, как вы должны вести себя?
— Как в гостях. Спокойно, рассудительно.
— Ну так, извольте, милейший! — Уже повышая голос, изрек Блэк.
— Ты это… Блэк… ну извини нас… мы… я… я не хотел… я совсем не это хотел сказать. — Начал «затыкать жопу пальцами» Дик.
— А что же?
— Я хотел все наоборот сказать, что ты — клевый парень! Я таких еще не встречал! Ты мне с самого первого раза понравился, как только я тебя увидел!
Блэк стоял с невозмутимым видом и, как видно не собирался смягчаться. Поставив руки «феризом», он стоял как статуя посреди кухни.
— Ну слушай, Блэк, продолжал скулить подхалим, — давай-ка лучше мы с тобой пыхнем. И тебе и мне лучше-ж станет! А? Блэк, ну давай курнем! Вот, смотри, и косячок уже забит.
— Курнем говоришь? — Уже более мягко произнес Блэк. — Изволь, коли не шутишь.
Тут проснулась Ханка:
— Ия! И я! Меня-то не забудьте! Я тоже хочу!
— Ия, Ия! — Передразнил ее Дик. — Головка…
— Ну че ты обзываешься?! Блэк, скажи ему. Че, он меня обижает?
— Ну ладно, садитесь все! — Сменил гнев на милость Блэк. — Разрешаю! Ха-ха-ха! Рыба, а ты чего в стороне стоишь?
— Да я…
— Сегодня не день трезвенника. А ты — у меня в гостях. Так изволь уж, как говориться.
— ну ладно. Все курят и я тоже курну. — Проблеяла овца.
— Ну вот, так-то лучше. Ха-ха-ха! Все в пропасть — и я в пропасть! Хо-хо-хо!
— Ну че ты прикалываешься?
— Ладно-ладно, садись, пока пращуры не нагрянули. Кайфуй, пока есть возможность.
Все дружно уселись за кухонный стол, над которым очень низко свисал фиолетово-лиловый абажур. В его свете все стали видны как на арене цирка. Дик старался полнее набить косячок, хотя он уже был переполнен до отказа. Руки его тряслись от предвкушения удовольствия. Блэк был более спокоен и сидел на стуле, развалившись в ленивой позе. Ханка нервно следила за каждым движением Дика, теряя терпение от ожидания. Ее короткий, вздернутый, курносый нос стал в этот момент казаться еще меньше и смешнее.
Рыба тоже тупо таращилась на косячок. И уже была в предвкушении сладкого мига, как вдруг… в своей голове она почувствовала до боли знакомое ощущение. Кто-то сильно и больно укусил ее в затылок. Появилось характерное зудящее ощущение и Рыбе захотелось чесать-чесать-чесать укушенное место.
«Что это? — Подумала она. — Неужели у меня воши завелись?! Неужели у меня насекомые? А-а-а! У меня вши! У меня вши!»
Тут же пришли на память все пионерские лагеря, куда погань засылала Рыбу на сезон-другой, чтобы избавиться от нее и хорошенько погулять. И найти очередного алкаша, с которым она надеялась сколотить семейку. Но алкаш оставался алкашом и «папа в семью» из него ну никак не выходил, и погань, как всегда, оставалась одна, матерью-одиночкой, а Рыба привозила полную башку вшей. Погань орала: — А! Немедленно стричь! Стричь налысо! Опять вшей притаранила!
Рыба принималась ныть: «Ну не надо! Ну не надо!» Но потом поганая успокаивалась и начинала терпеливо выводить Рыбе всех вшей и гнид. Эх, ничего-то она в этой жизни не понимала! Ни как от вшей дочь уберечь — ни где приличного мужика искать. Ничего-то ей было не известно, темнота!
— Эй, а ты чего задумалась? — Неожиданно вывел из забытья Дик.
— Да так ничего, — Почесывая шею, пробурчала Рыба.
— Давай-ка, курни немного! Нештяк травка!
— М-м-м! — Протянула Рыба, затянулась и тут же закашлялась.
— Ха-ха-ха! — Весело заржали все над ней! — Сразу видно — никогда ты не курила, овца! Ну че, косячок в руках держишь — пускай его дальше, не переводи добро!
Рыбе стало вдруг как-то странно хорошо, восприятие дрогнуло, пошатнулось и все поплыло перед ее глазами. Мир стал казаться углубленным, предметы — какими-то осмысленными и емкими. Люди стали казаться Богами, а комната — сверхъестественным храмом наивысшего Божества. Неизвестно сколько Рыба пробыла в этом состоянии.
— Эй, че ты тут зависла? — Неожиданно громовым раскатом прогремел голос одного из них у нее над ухом.
Рыба подняла на него взор и с изумлением увидела, что это Блэк.
«О! Как он преобразился! — Подумала Рыбеха. — Прямо совершенство какое-то!»
— Че молчишь, контуженная? — С удвоенной силой прогремело «божество».
— Я?
— А кто же?! Головка от хуя!
— Что случилось?
— Свинья опоросилась! Ха-ха-ха. — Даже сейчас Блэк казался Рыбе каким-то божеством и смысл его слов не обижал Рыбу. — Пошли»!
Блэк резко рванул Рыбу за руку. Она по инерции потащилась за ним в другую комнату. В ней был такой же раскидон, как и в первой
— Так, — осмотрел Рыбу с ног до головы Блэк, ты меня кажется о чем-то просила.
— Не помню. — Вытаращилась на него Рыба.
— Не ври. Ты просила, чтобы я научил тебя приемам самообороны.
— А-а-а?! Да-да! — Въехала Рыба. — Это как раз мне поможет от насильников!
— Ха-ха-ха! — Зафадно усмехнулся Блэк. — Вот смотри, как надо делать. Берешь — подходишь к мужчине, делая вид, что ты такая вся согласливая и доступная. Он при виде этого размякает, распускает слюни. А тебе как раз этого и надо. Давай, попробуй так сделать.
Рыба, маршируя, стала подходить к нему.
— Стоп! Стоп! Стоп! Ты что, на демонстрации что-ли? А ну давай назад и по другому попробуй!
Рыба попятилась, а потом с радостным визгом бросилась на Блэка, повисла на его шее и оба они с грохотом брякнули на пол.
— Ты че, дура, совсем что-ли? — Выкарабкиваясь из под нее, заорал Блэк. — Ты че, из баскетбола что-ли? Че ты тут прыгаешь? Я тебе не сетка, блин, баскетбольная! Уродина! И где вас, таких наделывают?
триппер-бар — вендиспансер.
«Триппер-бар» — венерический диспансер.
N-sk — поселок городского типа
Парадняк — парадный вход, подъезд.
Нештяки — объедки.
Найт — ночевка.
Пращуры — родители.
Пыхнуть — покурить анашу.
Ай-си-ди-си — название рок — группы.