Он смущенно поклонился.
- А их недостойный слуга получил королевское прощение.
Гримм чертыхнулся было, но сказал, смеясь:
- Иоанн Конрад, вы и впрямь - сам черт! Я не удивлюсь, если вам удастся что-то сделать. Может быть, Хлодвиг III забыл, что он - король, но он еще помнит, что он - джентльмен. Идите своим путем, Великий Князь Павонский - может быть, вы знаете путь. Во всяком случае, вы сделали, что обещали. Вы сдержали слово.
- Да, - сказал Иоанн Конрад серьезно и спокойно. - Только в таком случае можно писать его с большой буквы.
Мы уже говорили, что в Павонии было просвещенное, современное правительство, и читатель вряд ли поверит, что и оно сдержало слово. Политики и финансисты мешали, как могли, чтобы выполнение обещаний не вошло в обычай. Однако в первый и в последний раз король топнул ногой, как бы звякнув шпорой. Он сказал, что это - дело чести; но ходили слухи, что немалую роль сыграла его племянница.
ЭПИЛОГ
Убийца, шарлатан, вор и предатель рассказали журналисту о своих преступлениях короче и немного иначе, чем здесь. Однако длилось это долго; и за все время мистер Пиньон ни разу их не перебил.
Когда они закончили, он кашлянул и сказал:
- Что ж, господа, ваши рассказы замечательны. Но ведь всех нас иногда не понимают. Окажите мне честь, признайте, что я вас не торопил, не насиловал, слушал вежливо и наслаждался вашим гостеприимством, не извлекая из него практической пользы.
- Никто не мог бы, - сказал врач, - проявить больше вежливости и терпения.
- Говорю я это потому, - мягко продолжал мистер Пиньон, - что у себя на родине я известен как Беспощадный тиран, или таран, Первый Проныра и даже Джек Потрошитель. Заслужил я такие прозвища тем, что буквально вырываю сокровеннейшие тайны или сокрушаю, как упомянутый таран, стены частных домов. В моем штате давно привыкли к шапкам: "Проклятый Пиньон протаранил президента" или "Старый бульдог вцепился в секретаря". До сих пор толкуют о том, как я взял интервью у судьи Гротана, схватив его за ногу, когда он садился в самолет.
- Никогда бы не подумал, - сказал врач. - Кто-кто, а вы...
- Я и не хватал, - спокойно ответил Пиньон. - Мы приятно побеседовали у него в кабинете. Но каждый должен заботиться о профессиональной репутации.
- Значит, - вмешался высокий, - вы никого не таранили и не потрошили?
- Даже в той мере, в какой вы убивали, - мягко отвечал газетчик. - Но если я не буду считаться грубым, я потеряю престиж, а то и работу. В сущности, вежливостью можно добиться всего, чего хочешь. Я заметил, кратко и серьезно прибавил он, - что люди всегда рады поговорить о себе.
Четверо друзей переглянулись и засмеялись.
- Да, - сказал врач, - от нас вы всего добились вежливостью. Предположим, что вы нарушите слово. Неужели пришлось бы писать, что вы были с нами грубы?
- Вероятно, - кивнул Пиньон. - Если бы я напечатал ваши истории, я написал бы, что ворвался к доктору и не дал ему оперировать, пока он мне не рассказал всю свою жизнь. Машину мистера Нэдуэя я остановил, когда он ехал к умирающей матери, и вырвал у него соображения о Труде и Капитале. К вам я ворвался, вас схватил в поезде, иначе редактор не поверит, что я настоящий репортер. На самом же деле все это не нужно, надо просто говорить с людьми уважительно или, - едва улыбнувшись, прибавил он, - не мешать, когда они с тобой говорят.
- Как вы думаете, - медленно спросил высокий, - публика действительно это любит?
- Не знаю, - ответил журналист. - Скорее - нет. Это любит издатель.
- Простите меня, - продолжал собеседник, - а вы-то, вы сами? Неужели вам приятно, что от Мэна до Мексики вас считают каким-то грубым громилой, а не мягким, просвещенным, воспитанным джентльменом?
- Что ж, - вздохнул журналист, - всех нас иногда не понимают.
Все немного помолчали, а потом доктор Джадсон повернулся к своим друзьям.
- Господа, - сказал он, - предлагаю принять в наш клуб мистера Ли Пиньона.