В пятницу в три часа дня я сидел в часовне при крематории в Слоу, и вот мимо меня четверо мужчин пронесли гроб с телом отца и поставили на покрытый тканью катафалк.
Вошел священник в белом стихаре поверх черной сутаны, встал за кафедрой.
— Вы сын? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Ждете кого-то еще?
— Нет.
— Хотите что-нибудь сказать об усопшем? — спросил он.
— Нет.
— Хорошо. Тогда начнем.
Двери в задней части часовни со скрипом отворились. Я обернулся. Вошел сержант Мюррей, сел на скамью в двух рядах от меня. Я кивнул ему, он ответил тем же. Затем я обернулся к священнику, он уже принялся за дело:
— Ты есть воскресение и жизнь, сказал Господь; тот, кто верит в меня, хоть и мертв, будет жить; те, кто живут и верят в меня, никогда не умрут…
И священник продолжал бубнить слова поминальной молитвы, выложив перед собой Книгу Псалмов.
Но я не слишком прислушивался к его словам.
Вместо этого сидел и смотрел на простой деревянный гроб и пытался запомнить лежавшего в нем человека. Живым я видел его совсем недолго, не больше часа, однако неожиданное его появление влияло на всю мою жизнь на протяжении последних двух с половиной недель, как не влияло на протяжении целых тридцати семи лет.
Трудно описать, какие чувства обуревали меня в тот момент. Пожалуй, гнев превалировал над всеми остальными. Гнев потому, что теперь отец ушел навсегда, так и не сделавшись настоящим отцом.
Нет, конечно, отцом он был. Это доказала экспертиза ДНК. Но казалось, он не имел ко мне никакого отношения. И тем не менее он и его поступки повлияли на мою жизнь, на то, кем я был и кем стал.
Я жалел о том, что не смог поговорить с ним дольше в ту роковую ночь, что у нас не было шанса встретиться и поговорить еще раз, пусть даже беседа эта вылилась бы в укоры и недовольство его поступками или же привела бы к получению ответов на безответные до сих пор вопросы. Почему он убил маму? Почему убежал? Почему не взял меня с собой? Как мог бросить меня так надолго? И главное: почему и с какой целью он вдруг вернулся?
Я думал о его дочерях, моих сестрах, живших в далекой Австралии. Наверное, до сих пор не знают, что отца их уже нет в живых. Может, мне стоит помолиться от их имени?
Священник меж тем уже заканчивал.
— В надежде и вере в воскресение к жизни вечной через Господа нашего Иисуса Христа мы передаем Всемогущему Богу брата нашего Питера; тело его, земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху. Благослови его Бог, спаси и сохрани, дай ему вечный покой. Аминь.
Произнося последние слова, священник нажал на какую-то кнопку в кафедре, и я наблюдал за тем, как гроб медленно исчезает за длинным красным занавесом, окутавшим его со всех сторон.
Вся процедура заняла ровно девять минут. Кремация займет немного больше. И тогда все — земное тело моего отца уже перестанет существовать.
Ах, если бы его влияние на мою жизнь можно было бы устранить с той же легкостью и быстротой.
— Прекрасная служба, — сказал я священнику уже на выходе. — Благодарю вас.
— Всегда рад, — ответил он и пожал мне руку.
На похоронах, подумал я, всегда так говорят: прекрасная служба, даже если она таковой не являлась. Не то время и не то место, чтобы критиковать, как бы скверно все ни обстояло на самом деле. В данном случае служба была функциональна. И этого достаточно.
— Спасибо, что пришли, — сказал я сержанту Мюррею, когда мы вышли из часовни.
— Старший инспектор Льювелин сожалеет, что не смог быть, — сказал он.
— Я его и не ждал, — заметил я. И действительно, я не ожидал, что кто-то придет, и уж менее всего — старший инспектор. И словом никому не обмолвился, где и когда состоятся похороны.
— Нас уведомили из офиса коронеров, — сказал Мюррей. Я кивнул. — Полиция по возможности всегда старается присутствовать на похоронах жертв, павших от руки убийц.
— На тот случай, что убийца вдруг объявится? — спросил я.
— Так бывает, — с улыбкой ответил он.
— Только не сегодня, — заметил я. — Иначе мы бы его сразу заметили.
— Да, — ответил он с нервным смешком. — На этих похоронах в толпе было не спрятаться.
— Ну а что нового на детективном фронте? — осведомился я. — Хоть подозреваемые появились?
— Подозреваемый у нас один, вы, — ответил он и снова улыбнулся. — Как-то невзлюбил вас наш шеф с самого начала.
— Пусть это вас не волнует, — парировал я. — Наши чувства взаимны.
— Да, я заметил.
— Ну а составленный на компьютере портрет помог?
— Вообще-то, знаете, да, — ответил он. — Мы показали его другим свидетелям, и они сошлись во мнении, что именно этого человека видели на стоянке. Так что портрет, составленный вами, взят за образчик как наиболее точный. Его и разместили в газетах.
Я был уверен: Киппер с его близко посаженными глазками будет далеко не в восторге.
— Но что-то я не видел его в газетах, — заметил я. — И по телевизору тоже не показывали.
— Был напечатан в «Брэкнел энд Аскот Таймс», а также в «Виндзор энд Итон Экспресс», — сказал Мюррей. — Но до сих пор никто не сообщил, что опознал этого человека.
— Наверное, было бы лучше напечатать его в мельбурнских газетах, — сказал я. — Ну или хотя бы в «Рейсинг Пост».
— А знаете, это мысль, — заметил сержант. — Доведу ее до сведения старшего инспектора.
С этими словами Мюррей извинился и ушел. И я остался с глазу на глаз с агентом похоронного бюро, который все это время болтался поблизости.
— Как вам показалось, мистер Тэлбот, все прошло достойно? — спросил он.
— Да, спасибо, — ответил я. — Просто замечательно.
— Хорошо. А что будем делать с прахом?
— Какие есть варианты? — осведомился я.
— Можно забрать прах, если желаете, — ответил он. — К завтрашнему дню мы все подготовим. Соберем и подержим у нас в конторе, если желаете. Все равно придется сюда приходить. Следующие похороны у меня в субботу.
— Ну а еще? — спросил я.
— Прах можно развеять прямо здесь, у нас, в Саду Памяти, если вам так захочется, — ответил он. — Тогда вам не придется покупать контейнер.
— Контейнер? — удивился я.
— Если вы хотите забрать прах, его надо в чем-то хранить. Возможно, в шкатулке или урне.
— О, — протянул я. — Нет, давайте развеем прах здесь. Мне он не нужен.
— Как скажете, — заметил он. — Тогда все. Я пришлю вам уточненный список всех расходов по пунктам.
— Спасибо, — сказал я. — Это было бы замечательно.
Он кивнул, скорее это был не кивок, а поклон, затем быстрым шагом направился к своей машине, сел в нее и уехал. «Интересно, — подумал я, — как ведут себя дома гробовщики, смеются ли больше, чем другие люди, чтобы как-то перебить мрачность своего занятия, или же постоянно сохраняют скорбное выражение лица, приличествующее профессии?»
Я остался стоять в парке крематория со странным чувством, словно что-то утратил или потерял — так бывает, когда оставляешь пакет с покупками на прилавке в магазине, а затем, на полпути домой, вдруг вспоминаешь об этом.
Возможно, я утратил детство с любящими родителями, семейными выездами на природу, рождественскими праздниками. Но потерял я только лишь свое детство или еще и моих нерожденных детей? И тут вдруг я привалился спиной к машине и заплакал.
Подъехала вереница автомобилей, из них вышли люди, новая похоронная процессия потянулась к часовне. Меня это не смутило. Плакать в парке крематория — вполне естественно.
Рано утром в субботу я поехал навестить бабушку. Я старался убедить себя, что вчерашние похороны отца тут ни при чем, но на самом деле это, конечно, было не так. Мне страшно хотелось задать ей еще несколько вопросов.
Софи в халате и домашних тапочках подошла к двери проводить меня. Она была убеждена, что вчера весь день я был на скачках в Варвике. Когда-нибудь я скажу ей всю правду, со временем.
— Передавай ей привет, — сказала она.
— Обязательно, — ответил я, хотя оба мы знали, что бабушка наверняка не помнит, кто такая Софи. Она даже иногда и меня не узнает. Поэтому я и решил ехать так рано. Просветы в сознании возникали у нее только тогда, когда она не уставала. Порой она звонила мне в семь утра или около того и говорила вполне нормально. Но день на день не приходится, и хороших дней становилось все меньше, а сами они короче. Все это напоминало скольжение вниз по наклонной плоскости. И на этом пути к полному слабоумию лишь изредка попадались маленькие участки нормального состояния. В глубине души мне иногда хотелось, чтобы бабушка не дожила до падения в эту пропасть.
— Привет, ба, — сказал я, входя в комнату.
Она сидела в кресле, смотрела в окно, потом обернулась ко мне. Я подошел и поцеловал ее в щеку.
— Привет, Нед, — сказала она. — Как это мило, что ты меня навестил.
Значит, сегодня хороший день. И выглядела она такой нарядной в темной юбке и белой блузке с вышитыми на груди мелкими розовыми и желтыми цветочками, поверх которой был накинут кардиган цвета лаванды. И еще она со времени моего последнего визита привела волосы в порядок.
— Да ты у меня просто красавица, — со всей искренностью заметил я.
Она понимающе улыбнулась. Как бы мне хотелось, чтобы такое ее состояние длилось вечно.
Я присел на краешек кровати рядом с ее креслом.
— Как самочувствие? — спросил я. — Мне нравится твоя прическа.
— Спасибо, хорошо, — ответила она. — Скоро придет Джули.
— Кто такая Джули? — спросил я.
— Джули, — повторила она. — Скоро будет здесь.
Я решил больше не спрашивать.
— Софи передает тебе большой привет, — сказал я. В глазах ее отразилось легкое недоумение. — Ты ведь помнишь Софи? Она моя жена.
— О да, — ответила она, но я усомнился в ее искренности.
В дверь постучали, потом заглянула санитарка.
— Как у нас тут, все в порядке? — спросила она.
— Все замечательно, — ответил я.
— Хотите принесу чай или кофе?
— Кофе? С удовольствием, — ответил я. И обернулся к бабушке. — Бабуль, ты будешь чай или кофе?
— Я чай не пью, — ответила она.
— Все равно принесу и ей, — с улыбкой заметила санитарка. — Всегда говорит, что не пьет чай, но при этом выпивает чашек шесть-семь в день. Молоко, сахар?
— Да, — кивнул я. — Один кусочек сахара, пожалуйста.
Голова исчезла, дверь затворилась.
— Мне нравится Джули, — сказала бабушка.
— Это она и была? — спросил я, но бабушка не ответила. Снова уставилась в окно. Я взял ее руку, погладил.
Мы тихо сидели какое-то время, затем снова появилась санитарка, с подносом и двумя чашками.
— Вы Джули? — спросил ее я.
— Нет, я Лаура, — ответила она. — Но у нас тут есть одна Джули, и ваша бабушка всех называет Джули. Мы не против. Я откликаюсь на любое имя, — она рассмеялась. — Вот, пожалуйста, миссис Тэлбот, ваш чай, — сказала Лаура и поставила поднос на столик рядом с ее креслом.
Мне было приятно, что рядом с бабушкой находятся такие заботливые люди.
— Спасибо, — сказал я.
— Если что понадобится, зовите. — И Лаура указала на красный шнур, свисающий вдоль стены рядом с кроватью. — Сейчас она в порядке, но вдруг понадобится сводить в туалет или что еще. Иногда она бывает очень нетерпелива.
— Спасибо, — еще раз сказал я. — Буду иметь в виду.
Я сидел и не спеша пил кофе. Бабушкин чай остывал на столике.
— Вот, бабуль, — сказал я и придвинул к ней чашку. — Пей, а то совсем остынет.
— Я чай не пью, — ответила она, однако все же взяла фарфоровую чашку тонкими костлявыми пальцами и стала пить. Чашка быстро опустела, я забрал ее и поставил на поднос.
— Бабуля, — сказал я. Она продолжала смотреть в окно. — Бабушка, — повторил я чуть громче и потянул ее за руку.
Она медленно обернулась ко мне.
— Бабуль, можешь рассказать мне о моих родителях? О Питере и Трише? — Мне не казалось странным, что я называю папу и маму по именам. Ведь мамы и папы у меня никогда не было, были только бабушка и дедушка.
Она смотрела прямо мне в глаза, и по взгляду я понял — снова настало помутнение сознания. Я испугался, что потеряю последний шанс, потеряю ее. Даже в лучшие моменты задавать ей вопросы и получать ответы было нелегко. А в нынешнем состоянии — невозможно.
— Бабушка, — уже настойчивей повторил я, — расскажи мне о Питере и Трише.
— Питере и Трише? — Она вдруг словно проснулась.
— Да, бабуль. О Питере, твоем сыне, и Трише, его жене.
— Просто ужасно, — пробормотала она и вновь отвернулась к окну.
— Что ужасно?
— То, что он с ней сделал, — ответила она.
— А что он с ней сделал? — спросил я и снова потянул за руку, чтобы привлечь внимание.
Она обернулась ко мне.
— Он убил ее, — медленно произнесла она. — Он ее убил.
— Тришу?
— Да, — сказала она. И посмотрела прямо мне в глаза. — Он убил Тришу.
— Но за что? — спросил я. — Почему он убил Тришу?
— Из-за ребенка, — ответила она.
— При чем тут ребенок? — воскликнул я. — Почему надо было убивать ее из-за ребенка? — «Наверное, — подумал я, — отец убил маму, потому что ребенок был не от него».
Бабушка продолжала смотреть мне в глаза.
— Он и ребенка тоже убил, — добавила она.
— Да, понимаю. А чей был ребенок?
— Триши, — ответила она.
— И Питер был отцом?
— Питер убежал.
— Да, я знаю. Питер убежал потому, что убил Тришу. Но был ли Питер отцом ребенка?
В глазах ее снова промелькнуло недоумение.
— Это не Питер, — медленно произнесла она. — Это Тедди. Это он убил Тришу.
Я замолк, затем решил, что она что-то путает.
— Нет, — сказал я. — Конечно, это Питер убил Тришу, правильно? Поэтому и убежал.
— Тришу убил Тедди. — Она произнесла это отчетливо и громко. Похоже, что ничего она не напутала.
Я сидел, точно громом пораженный. Так, значит, убийцей был не отец, а дед.
— Но почему он ее убил? — в отчаянии пролепетал я.
— Из-за ребенка, — все так же отчетливо произнесла она. — Твой дед был отцом этого ребенка.
«О боже», — подумал я. Нерожденный младенец мамы, девочка, которая могла стать моей младшей сестренкой, одновременно доводилась мне тетей.
Я просидел с бабушкой еще час, пытаясь сложить воедино фрагменты этой печальной истории. Пытаться извлечь мало-мальски точные детали из ее замутненной памяти было равносильно сборке кубика Рубика с закрытыми глазами. Прежде я не только не видел общей картины, я далеко не был уверен, что сумею разгадать эту головоломку вообще.
Однако теперь она начала выдавать тайну, сжигавшую ее изнутри на протяжении столь долгого времени, и я не ожидал, что ей удалось сохранить такую ясность мысли. Я знал, что многие больные, страдающие ярко выраженным слабоумием, способны вспоминать события давних лет и при этом абсолютно не помнят того, что произошло совсем недавно, — этим и объясняется их неспособность нормально функционировать изо дня в день. Примерно то же самое произошло и с бабушкой этим утром, когда все эти ужасные признания полились из нее, как вода из разбитого кувшина, и она, судя по всему, испытывала облегчение — от того, что может поделиться тайной, мучившей ее на протяжении стольких лет. Всего за час я узнал о родителях и своем детстве больше, чем за все тридцать семь лет. И мне страшно не понравилось то, что я узнал.
Выяснилось, что мы впятером жили в доме деда в Суррее и что мама моя переехала туда сразу после свадьбы. Прежде я как-то об этом не задумывался, но бабушка, судя по всему, тогда не видела в том ничего необычного.
Однако, если то, что сказала мне бабуля, правда и если я правильно прочел все недосказанное между строк, отношения между отцом и мамой складывались напряженные. И между родителями и бабушкой с дедушкой тоже постоянно возникали трения. Такую семью никак нельзя было назвать счастливой.
Выяснилось также, что родители, когда случилась трагедия, были в Пейнтоне не одни. Бабушка с дедушкой поехали вместе с ними, ну и я, разумеется, тоже был там. Идею провести отпуск в Девоне подал отец, видно, пытался как-то наладить отношения, но вышло только хуже.
— Питер и Триша все время ссорились, — говорила бабушка, слегка склонив голову набок и закрыв глаза. — Конца тому не было. Не раз доходило и до рукоприкладства. Питер дал ей пощечину, а она исцарапала ему лицо.
«Так вот откуда частички эпителия отца под ногтями у мамы, — подумал я. — Полиция провела анализ ДНК и сочла, что убийца он».
— А потом она сказала ему, что ребенок не его, — продолжила бабушка. — Сказала, что он от твоего деда. Он был просто вне себя от ярости.
— Питер был вне себя от ярости? — решил уточнить я.
— Да, — сказала она. — Но и Тедди тоже бесновался, потому что она грозилась рассказать всем, даже газетчикам. И говорила, что после этого он потеряет лицензию букмекера.
Не думаю, что у него отобрали бы лицензию. Но очевидно, что дед испугался не на шутку.
— Но дитя, которое носила в себе Триша, это действительно был ребенок от дедушки? — спросил я.
— Да, — ответила она и открыла глаза. — Думаю, да.
— Ты в этом уверена? — не отставал я.
— Уверена, — ответила она. — Я и раньше подозревала, до того, как она призналась. Месяцами твердила Тедди, что лучше б мы жили без нее, но он и слышать не желал. Вообразил, что влюблен в нее. А потом как-то утром, после того, как Триша сказала, что это он отец ребенка, входит в гостиницу, где мы остановились, и говорит, что между ними все кончено. Ну и после так спокойно говорит мне, что он задушил эту маленькую сучку.
Я смотрел на нее с ужасом и недоумением.
— Но почему тогда отец убежал? Ведь он ее не убивал.
— Потому, что я велела ему, — спокойно ответила она, словно не видела в этом ничего необычного.
— Но почему?
— Чтобы Тедди не арестовали за убийство.
— Но почему вы не пошли в полицию?
— Потому, что тогда мы бы разорились, — ответила она. — На что бы стали жить, если б дед твой оказался в тюрьме?
«До чего же преданная, практичная, умная жена», — подумал я. Она не только сообразила, что не надо идти в полицию и сообщать, что муж признался в убийстве невестки, она настояла, чтобы единственный сын ее бежал, понимая, что тогда в убийстве обвинят его. И все это ради материального благополучия.
Возможно, именно ей пришла мысль удушить «маленькую сучку». На что она постоянно намекала Тедди, говоря, что лучше б ее здесь не было? Вполне вероятно, что дед намек понял.
А отец бежал на край света, навсегда открестился от властной и волевой матери, готовой пойти на все, лишь бы спасти своего мужа-тирана от правосудия. Неудивительно, что при встрече в Аскоте он ни разу не спросил меня, как она поживает.
— Ну а я? Почему отец не забрал меня с собой? — гневно воскликнул я.
— Он хотел, — ответила она. — Но я тебя ему не отдала. Сказала, что ему не справиться, а мы с дедом можем позаботиться о ребенке. Тут он начал говорить, что непременно вернется за тобой, но я сказала ему, чтобы проваливал и не смел больше появляться. Чтобы забыл о твоем существовании. Так лучше для всех.
— Но только не для меня, — ответил я, с трудом сдерживая ярость.
— Ничего подобного. Так было лучше для всех нас. — Она произнесла эти слова с непоколебимой уверенностью. — И я решила, что уж определенно лучше для меня.
Словно нож мне в сердце вонзила. Как могла эта женщина навсегда вычеркнуть отца из моей жизни? Разве он это заслужил? Ведь он не сделал ничего плохого. И как она могла молчать так долго? Наверное, просто потому, что считала: так будет лучше для нее.
Только вчера днем я сидел в часовне крематория в Слоу, и сердце мое было переполнено горечью и злобой. Теперь же я был полностью раздавлен. Я пренебрег правом и возможностью оплакать отца как подобает, считал, что это он отнял у меня счастливое детство. Как же я заблуждался!
Я встал. С меня довольно, я не желал больше ничего слышать. Стоял и смотрел на нее сверху вниз, на эту хрупкую больную восьмидесятилетнюю женщину, разрушившую жизнь нескольких близких ей людей.
Они с дедом вместе растили и воспитывали меня с младенчества, дали мне дом, пусть я и не был там особенно счастлив. Я любил их, доверял, верил, что все, что они говорят, правда, а потом вдруг выяснилось, что это был целый клубок, сложное переплетение лжи и предательства.
Не оборачиваясь, я направился к двери и ушел.
И никогда больше, ни разу, не навещал ее.