Хелен покачала головой:
— А про курорт знаешь?
— Нет.
— Эрика Бургойн решила не продавать Файфу лагерь «Товарищей». Она передает его государству, там сделают что-то вроде заповедника. Значит, доступа к устью не будет и весь проект рухнет.
Кэшин слушал ее и вспоминал откинутое кресло в зале штаб-квартиры «Товарищей», Эрику в ее офисе, следы слез на кремовой шелковой блузке, рыдания.
— Вот и отлично, — сказал он. — Теперь можно будет сосредоточиться на выборах.
— Надеюсь, голос одного полицейского у меня уже есть.
— Смотря что еще выяснится в дальнейшем. Но ведь нам, полицейским, о политике разговаривать нельзя.
— А пить можно?
— У меня печень почти как новая. Столько недель отдыхала…
Они переглянулись, он помолчал, посмотрел на темную долину ручья, на верхушки деревьев на холме и сказал:
— Давно хочу спросить… Когда умер твой отец?
— В восемьдесят восьмом. Не вписался в поворот на дороге, через год после того, как мы закончили школу. А зачем тебе?
— Так… Он подписывал свидетельство о смерти жены Бургойна.
— Он их сотнями подписывал…
— Да.
— Ну что? Зайдем ко мне, выпьем? Я тебя даже покормлю.
— Опять готовыми пирожками?
— Кстати, в прошлый раз мы до них так и не добрались.
— Собак сначала покормлю, — ответил он, — и сразу же приду.
— Смотри, в засаду не попади.
— В засаду… Редкое слово.
— Над тобой работать и работать, — заметила она. — Знаешь, существует еще много редких слов.
Он поднялся, почувствовал, как ноги стали точно деревянные, свистом подозвал собак и оглянулся. Хелен стояла и смотрела на него.
— Домой иди! — крикнул он ей. — Домой иди, пирожки разогревай!
Он проснулся, лежа на боку. Над створками жалюзи брезжил серый свет. Рядом с собой он чувствовал ее тепло, а потом она повернулась, ее дыхание коснулось его спины, между лопатками, до спины дотронулись ее губы, она прижалась к нему и поцеловала. Мир распахнулся, начался новый день, и он почувствовал, что прощен и снова живет.
— Джо…
— Что?
— Это Кэрол Гериг. Не разбудила?
— Нет.
— Джо, это ерунда, конечно, но вот вчера выпила, и мне вспомнилась одна вещь.
— Что такое?
— В мусорном баке были обертки от шоколада. Дважды.
— Ну и что же?
— Так он не ел шоколада, — пояснила Кэрол. — Никогда в доме сладкого не держал и даже в чай сахар не клал.
— Значит, вы видели обертки от шоколада в кухне?
— Да не в кухне. В баке, на улице. Я заметила, когда мусор выбрасывала. «Марс» там и прочая ерунда.
— Может, кто-нибудь гостил?
— Нет, в те дни нет.
— Два раза, говорите?
— Ну, я запомнила два. Неинтересно, да?
Появился Ребб, он возвращался с дойки коров Дэна, по бокам его, как два телохранителя, трусили собаки, готовые защитить хозяина от любой опасности.
— Да что вы! — возразил он. — А когда это было, не припоминаете?
— Раз, помню, было после дня рождения Кирсти… так, день. Понедельник, двадцать третьего июля восемьдесят восьмого года. Точно. Да-да.
23.07.88.
— Любопытно, — сказал Кэшин. — А второй раз когда? Месяц, год. Лето, зима…
— Надо подумать.
Они попрощались, а он стоял и вспоминал девять глиняных ваз работы Бургойна, которые этот перфекционист счел достойными сохранения. На одной из них стояло число: 11.06.88.
Это что, дата изготовления? А можно перевернуть только что вылепленную вазу такого размера и нацарапать на ней дату? Или это делается позже?