— Слабаки! — ответил Дав. — Ну и слабаки! Это же капитуляция!
Дежурный полицейский указал на дверь.
— Готовьтесь, там комитет по встрече. Телевизионщики.
Кэшин похолодел. Почему-то как раз об этом он забыл.
— Вот и разбирайся с ними, — обернулся он к Даву. — Ты же городской.
Дав покачал головой:
— Что-то быстро вы записались в деревенские.
Они вышли на улицу, навстречу вспышкам и блестящим черным зрачкам телекамер, меховым микрофонам, тянувшимся к ним на длинных ручках. Вокруг толкалось не меньше десяти человек.
— В чем обвиняют Донни Култера? — задала первый вопрос женщина в черном, с обесцвеченными, залитыми лаком волосами.
— Без комментариев, — ответил Кэшин. — Скоро все станет известно.
Они едва протискивались через толпу, а операторы забегали вперед и снимали, как они уходят по зимней улице под серым, неприветливым небом. Завернув за угол, они увидели толпу у дверей суда.
— Мисс Каслман постаралась, — сказал Дав.
Люди расступились, образовав узкий коридор. Кэшин и Дав прошли, натыкаясь на враждебные взгляды, и в полной тишине поднялись по ступеням.
— Палачи! — крикнул мужчина в поднятом вязаном шлеме слева от Кэшина. — Только и можете, что детей убивать.
— Сволочи! — поддержала его женщина справа. — Подонки!
В коридоре и небольшом зале суда было людно. Они с трудом протиснулись к обвинителю, старшему констеблю.
— Все переменилось, — сказал Кэшин. — Не возражаем против выпуска под залог.
Она кивнула:
— Слышала уже.
Они заняли свои места на стороне обвинения. Дав огляделся.
— Мы тут единственные представители сил правопорядка, — заметил он. — А где же Хопгуд, лучезарный глава местной полиции?
— Может, сбивается с ног в поисках замены Ка-Ди и Престону, — предположил Кэшин.
Дав быстро глянул на него, сверкнув стеклами очков.
Вошли Хелен Каслман и какая-то пожилая женщина. Кэшину показалось, что Донни — точная ее копия.
Ровно в двенадцать пятнадцать под приветственные крики в зал ввели Донни Култера. Он смотрел только на женщину рядом с Хелен Каслман. Та в ответ улыбнулась ему и ободряюще подмигнула.
Присутствующих попросили замолчать, потом встать. Вошел и занял свое место судья. Круглое розовое лицо и зачесанные на лысину жидкие седые пряди делали его похожим на преждевременно постаревшего ребенка.
Обвинитель представил Донни, объявил, что тот обвиняется в попытке убийства. По аудитории пробежал недовольный ропот, и пришлось снова призвать к порядку.
— Решение принято под явным давлением, ваша честь, — сказал обвинитель, — но обвинение не возражает, чтобы обвиняемого выпустили под залог.
Судья взглянул на Хелен Каслман и кивнул.
Она поднялась.
— Я Хелен Каслман, ваша честь, представляю интересы мистера Култера и настаиваю на том, чтобы он был отпущен под залог. Мой клиент никогда не привлекался к уголовной ответственности, а обвинение ему предъявили при невообразимо трагических обстоятельствах. Всего несколько дней назад на его глазах погибли его двоюродный брат и друг, погибли в результате несчастного случая с участием полицейских…
С галереи раздались хлопки и крики одобрения. Судебный чиновник опять потребовал тишины в зале.
— У нас здесь суд, а не митинг, миссис Каслман! — хриплым голосом заметил похожий на ребенка судья.
Хелен Каслман кивнула:
— Я и не собиралась ораторствовать, ваша честь. Мой клиент — ни в чем не повинный мальчик, жертва обстоятельств. Он потрясен тем, что произошло, он должен сейчас находиться дома, вместе с семьей, и готов предоставить все сведения, которые может затребовать суд. Благодарю вас, ваша честь.
Судья нахмурился:
— Обвиняемый выпускается под залог. Он должен находиться дома с девяти часов вечера до шести часов утра и обязан ежедневно отмечаться в полицейском участке Кромарти.
Послышались аплодисменты, шум, призывы соблюдать тишину.
Кэшин посмотрел на Хелен Каслман. Она наклонила голову и тонко улыбнулась ему в ответ. А он снова почувствовал себя подростком, который, умирая от желания, гадает, может ли такая красивая, богатая и умная девочка поцеловать его.
Они прошли мимо Хелен Каслман, у которой наперебой брали интервью прямо на ступеньках суда, но до самого участка не могли отстать от настырных телевизионщиков. Дав категорически отказался отвечать на вопросы.
— А для вас комнату обустроили, шеф, — доложил Кэшину дежурный полицейский. — Поднимаетесь наверх, там налево, и последняя дверь справа.
Оказавшись в комнате, Дав огляделся и только покачал головой.
— Обустроили? — присвистнул он. — Открыли засранную кладовку! Обустроили, называется!
Их взорам предстали сдвинутые столы, два компьютера, четыре колченогих стула, обрывки старых газет, бумаг, коробок из-под пиццы и гамбургеров, раскиданные повсюду пластиковые стаканы и ложки, сломанные ручки, мятые банки из-под напитков.
— Как будто в доме у студентов-художников, — проворчал Дав. — Бардак!
Он подошел к окну, открыл задвижку, попробовал было приподнять раму, но не сумел, со всей силы шарахнул кулаком по раме, снова попробовал. На шее у него напряглись все жилы, а рама все не поддавалась.
— Вот черт! — досадливо бросил он. — Здесь дышать нечем!
— Что, в горлышко побрызгать?
— Я тебе не астматик! — окончательно разозлился Дав. — Здесь просто дышишь воздухом, который уже десять тысяч раз прошел через чьи-то гнилые зубы, больные гланды и нездоровый кишечник.