— Встреча? Нет, скорее допрос.
Они молча шли вверх по холму. У калитки Кэшин свистнул собак, и они подбежали с разных сторон.
— Хорошо выдрессированы, — заметила Хелен.
— Хорошо проголодались. Ужинать пора. — У задней двери он предупредил: — За то, что увидишь, не извиняюсь. Я живу в развалине.
Они вошли и через коридор попали в большую комнату.
— О боже! — только и сказала она. — Это что?
— Бальная зала. Я здесь даю балы, знаете ли.
Кэшин загнал собак в кухню, провел гостью в жилые комнаты, досадуя про себя на лоскутья обоев, трещины на штукатурке, кипы пожелтевших от времени газет.
— А здесь ты, видимо, отдыхаешь после бала, — заметила Хелен. — И понятно — тут уютнее, да и теплее.
— Наше убежище, — поддержал ее тон Кэшин. — Так сказать, салон.
Слово «салон» он вычитал в каком-то старом романе, но до знакомства с Рэем Сэррисом не знал его, это точно.
Хелен посмотрела на него, оценив шутку, и прикусила нижнюю губу.
— Мне очень неловко оттого, что я пришла сюда, — произнесла она. — Но я очень зла!
Кэшин скинул газеты со стула прямо на пол и сказал:
— Так садись, раз уж пришла!
Она села.
Он не знал, как быть дальше, и смущенно продолжил:
— Надо бы собак покормить. Чай, кофе? Чего покрепче?
— Это для собак? Выбираю я? Ну тогда чаю и печенья.
— Отлично. А тебе?
— Чего покрепче — это что? — поинтересовалась она, снимая куртку и оглядывая комнату, музыкальный центр, полки с дисками и книгами.
— Ну, пиво… Красное вино, ром. Кофе с ромом — отличная штука в холод, значит, сейчас можно хоть каждый день. Только маленькую чашку. Хотя большая тоже пойдет.
— Среднюю. Можно?
— Можно попробовать. Здесь тянет на крайности. Я его в кофеварке делаю, только подогреть надо.
Ее волосы блеснули на свету, и она ответила:
— Вот и отлично. Совсем не та бурда, которую я обычно пью.
Пока он кормил собак, кофе уже успел согреться. Кэшин щедро плеснул в кружки рома, налил до краев кофе, взял кружки в одну руку, а сахарницу в другую и появился в комнате.
Хелен разглядывала диски.
— Серьезная музыка, — заметила она.
— Ты имеешь в виду — для полицейского?
— Нет, для меня. Мой отец днем и ночью гонял оперные записи. Я их прямо терпеть не могла. Да, в общем-то, и слушать не умела. Плохой я слушатель, признаться.
Он протянул ей кружку.
— Чуть-чуть сахару положи, чтобы не горчило, — посоветовал он.
— Слушаюсь и повинуюсь!
Он положил ей ложку сахару, размешал, потом кинул себе.
— Ну, будем здоровы!
Она отхлебнула и радостно заметила:
— Надо же, вкусно!
Они сели.
— Грустно это все, — заметила она, глядя в огонь.
— Ясное дело.
— Мне как-то неловко обо всем этом думать. Знаешь, по-моему, тебе кажется, будто я пытаюсь тебя использовать.
Залаяли собаки.
— Ничего, если они тут посидят? — спросил Кэшин. — Беспокоить не будут.
— Ничего, пусть заходят.
Кэшин взял ее кружку, впустил собак внутрь. Они подошли к Хелен, но она совсем не испугалась. Он строго приказал им идти к камину, собаки послушались и легли у огня, положив головы на лапы.
— Это совсем не допрос, Джо, — мягко сказала она. — Я пришла поговорить о том, что происходит, просто поговорить по душам. Думаю, что правительство с удовольствием повесит убийство Бургойна на мальчишек, лишь бы это добавило политических очков.
— Да какая это политика. Убийство есть убийство.
— Что, совсем никакой?