В тюрьме на острове Каменном, где я служил настоятелем церкви, открытой и освященной четыре года назад с разрешения ГУИНа и по благословению патриархии, содержалось сто семьдесят два заключенных. Всем им суд вынес высшую меру наказания — смертную казнь. Но, поскольку прежнее руководство страны ввело под нажимом Совета Европы мораторий на исполнение смертных приговоров, всем им заменили исполнительный тупик и пулю в затылок пожизненным заключением в стенах древнего мужского монастыря, переоборудованного еще при большевиках в тюрьму. Вот эти зэки, а также несколько человек из охраняющих Каменный сотрудников МВД и были моей паствой. Без сомнения, самой специфической и однородной из всех окормляемых Русской Православной Церковью. Серийные убийцы, сексуальные маньяки, растлители малолетних, головорезы, с легкостью вспарывавшие животы грудным детям и беременным женщинам, в погоне за квартирами растворявшие живьем несчастных алкашей в бочке соляной кислоты и лишавшие жизни по пять человек разом за одну дозу героина. Примерно половина зэков, запоздало «раскаявшись», увешала все стены камер вырезанными из журналов образами Спасителя и полученными от меня после слезливых стенаний картонными иконками с ликами святых. Но с точки зрения любого нормального человека, почти каждый из нынешних обитателей Каменного был тварью, выродком, нечистью и не имел права на существование.
За годы, проведенные на этом затерянном в северных лесах острове, среди своей лицемерной, лживой и подчас агрессивно настроенной против священника паствы, я видел только двух заключенных, которые разительно отличались от остальной масссы зэков. И, по странному стечению обстоятельств, оба они, как и я сам, оказались родом из Санкт-Петербурга. Первым был таксист Вадим Скопцов. Его приговорили к высшей мере за изнасилования и зверские убийства семерых женщин, которых он не совершал. Одной из этих семи была моя жена, Вика... Скопцов провел в заключении шесть лет — пять в Питере, в коридоре смертников, и год на Каменном. С моей помощью и при активном участии генерала ФСБ Корнача не раз пытавшемуся покончить с собой бедолаге удалось в конце концов доказать свою невиновность и стать единственным заключенным, кому удалось добиться полного снятия обвинений, покинуть эти древние стены живым и вернуться в потерянный, казалось, навсегда мир обычных людей. Настоящим преступником, ко всеобщему шоку, оказался тот самый следователь прокуратуры, который вел дело Вадима Скопцова, но это удалось доказать лишь полтора года назад...
Вторым заключенным тюрьмы особого назначения, которого, несмотря на действительно совершенные им убийства, я не мог назвать нелюдем и приравнять ко всем остальным душегубам, был Алексей Гольцов. В прошлом — бандит по прозвищу Реаниматор, далеко не рядовой член одной из организованных преступных группировок северной столицы, он отличался от обитателей Каменного буквально во всем и потому сразу же привлек мое внимание.
Он никого не винил. Не говорил о запредельной жестокости приговора, хотя как раз именно у него — единственного из ста семидесяти двух! — имелись на это все основания. Он не лгал, не писал письма в Кремль с просьбой пересмотреть дело. И, самое главное, ни разу не говорил, что жалеет о случившемся. Наоборот, в первой же нашей беседе Алексей, глядя мне в глаза, произнес буквально следующее: «Будь у меня возможность вернуться в прошлое, я прикончил бы их всех еще раз! Я убивал бы их ровно столько раз, сколько шансов у меня было, потому что ни один из этих четверых ублюдков не имел права жить после того, что сделал...» Если не знать предысторию появления Алексея, или, как он сам себя называл, Лехи, на острове пожизненно заключенных, эти жестокие слова могли бы любого нормального человека по ту сторону тюремных стен лишь укрепить в мысли, что нахождение столь агрессивного бандитского отморозка в узилище для смертников вполне закономерно...
Почти сразу после прибытия на остров Леха рассказал мне историю своей трагичной, густо политой кровью любви, рассказал во всех деталях, не упуская даже мельчайших подробностей. Выслушав его, я прежде всего подумал о том, что смертный приговор, вынесенный ему за убийство порнодельцов и вероломно предавшего и обрекшего их с Аленой на верную гибель братка, более чем суров. Если бы суд не выполнял чье-то указание свыше, если бы судьи приняли во внимание личности жертв Реаниматора и сотворенное ими на этой земле запредельное зло, если бы Алексей рассказал на суде всю правду от начала и до конца, как мне, и тем самым добился участия в процессе любимой девушки, а та сумела бы дать показания, то ни о каком смертном приговоре не могло бы даже речи идти! Конечно, просто так списать четыре убийства нельзя. И это, как ни крути, правильно... Никто не имеет права вершить самосуд и лишать жизни другого человека, за исключением случаев вынужденной самообороны. Алексей, безусловно, заслужил наказание. Суровое. Справедливое. И по совокупности совершенных тяжких преступлений срок тюремного заключения вряд ли был бы менее десяти — двенадцати лет. Но десять лет — это еще не вся жизнь! Да, это много, это ужасно много — десять лет в зоне! Не все дотягивают до освобождения. Но осознание того, что срок неволи ограничен, дает крепкому духом человеку силы для выживания. К тому же всегда существует шанс покинуть зону досрочно...
Если бы суд вынес иной вердикт, Алексей Гольцов рано или поздно вышел бы на свободу. Крепкий еще мужчина, он запросто мог найти работу, создать семью, родить и воспитать детей... Увы, неоправданная жестокость приговора поставила на его жизни огромный жирный крест.
И не было ничего удивительного в том, что, зная историю Алексея и по-человечески сочувствуя ему — убийце! — я по мере моих скромных возможностей пытался поддержать его морально и подарить радость от общения с Господом. Ибо лишить человека его духовной жизни, к счастью, не в состоянии ни один суд, ни одна самая мрачная тюрьма в мире.
Мы виделись с Лехой раз в неделю. Гораздо чаще, чем с остальными узниками. Я приходил в его одиночную камеру, и там мы подчас по два-три часа проводили за беседами, для которых всегда находились темы. Алексей, в тюремных документах отныне навечно значившийся как «заключенный № 160», постепенно, по крупицам, рассказал мне буквально всю свою жизнь. А я поведал Лехе кое-что о себе. Про гибель Вики, про Вадима Скопцова, про свежую еще в памяти схватку с сектой сатанистов, главарь которой, Каллистрат, в результате медико-психологической экспертизы в конце концов был признан невменяемым и до конца дней своих отправлен в спецлечебницу... И каждая новая встреча с бывшим бандитом лишь укрепляла меня во мнении, что Гольцов — умный, крепкий духом парень, исковеркавший свою жизнь роковой ошибкой. Будучи студентом последнего курса мединститута, совершил по недомыслию уголовно наказуемый проступок, попал в «Кресты», познакомился там с Александром Мальцевым и не нашел в себе сил противостоять соблазну обещанной паханом сладкой жизни. Так вместо молодого специалиста-реаниматолога появился Леха Реаниматор.
Вначале, как признавался Леха, ему даже нравилось. Еще бы! Легкие деньги, дорогие автомобили, модные кабаки, сауны, модная одежда и доступные красивые женщины. Плюс оружие в кармане и непередаваемое словами ощущение принадлежности к могучей, наводящей страх на ч у ж и х криминальной группировке. Потом, гораздо позже, постепенно наступило прозрение. Только вот руки к тому времени были обильно выпачканы в бандитской крови, пролитой на стрелках и разборках с конкурентами, в битве за деньги. К счастью, серьезно калечить, пытать и тем более убивать предпринимателей ему за все годы в братве так и не довелось. Коммерсанты, запуганные и беззащитные, исправно платили назначенную дань. Милиция, в частности РУБОП, тоже не сильно досаждала. Половина сотрудников отделов по борьбе с оргпреступностью давно сидела «на кормушке» у бандитов. Так что главные проблемы возникали со стороны конкурирующих группировок и огромного числа мелких банд, отличавшихся особой жестокостью и состоявших из законченных отморозков. Такие пробитки действовали по принципу точечных опустошающих набегов на чужую территорию и понимали только язык оружия...
Когда стало совсем невмоготу, Алексей сел за компьютер и придумал себя заново. Так, благодаря Интернету, в его жизнь вошла, ворвалась, сразу заполнив собой зиявшую в душе холодную пустоту, юная немая девушка Алена. А позже произошло то, что произошло...
Я не скрывал от недавно назначенного на должность начальника тюрьмы подполковника Саенко своего мнения относительно несправедливости вынесенного «заключенному № 160» приговора. Однажды, без особой надежды, под впечатлением очередного разговора с Алексеем даже поинтересовался возможностью пересмотра дела, заранее предвидя неутешительный ответ... Действительно, просить высоких начальников о смягчении приговора бандиту, бывшему активному члену ОПГ, признавшемуся в умышленном убийстве четырех человек, было так же безнадежно, как пытаться доказать дикарю из джунглей, что земля не плоская, а круглая...
На двенадцатом месяце своего пребывания в тюрьме особого назначения Алексей неожиданно попросил охрану о встрече со мной. Когда я пришел к нему в камеру, он, пребывая в крайнем нервном возбуждении, сбиваясь, сказал, что прошлой ночью ему приснился сон, перетряхнувший весь его внутренний мир, и, к моему огромному удивлению, категорично спросил, могу ли я при помощи подключенного к Интернету компьютера, который без труда можно найти в Вологде (в город я наведывался не реже одного раза в месяц), послать письмо Алене Беловой, спросить, как у нее дела. Слушая его путаную речь, я с грустью подумал: «Вот и этот не выдержал. Дело вовсе не в каком-то там сне, а в том, что Леха сломался, окончательно осознав, что выхода нет. И что он останется здесь навсегда».
Я выслушал более чем неожиданную просьбу пожизненно заключенного, умоляюще глядевшего мне в глаза, и спросил:
— А стоит ли, Леша? Ведь для нее ты уже целый год не существуешь. В е е мире тебя давно уже нет. У девушки, особенно после того, как к ней вернулась способность говорить, теперь совсем другая жизнь. И с людьми она общается уже без помощи компьютера. Возможно, — осторожно предположил я, — у Алены даже появился друг... И тут вдруг приходит письмо с того света. Для девушки, какие бы чувства вас в прошлом ни связывали, это послание будет очень сильным шоком. Подумай о ней.
— Если мне не изменяет память, — сухо выговорил Алексей, — однажды вы, батюшка, сказали, что, будь у вас возможность, сделали бы все, чтобы облегчить мою участь. Или я тогда ослышался?! — Гольцов приподнял брови и посмотрел на меня как на лицемерного лжеца, не отвечающего за свои слова.
— Я имел в виду тот отрезок времени, когда суд еще не вынес тебе смертный приговор, — спокойно конкретизировал я. — Да, чисто практически мне не составит труда отправить из Вологды сообщение на электронный почтовый ящик Алены. Но если я сделаю то, о чем ты просишь, то нарушу закон. За такой поступок... в общем, начальник тюрьмы будет иметь полное право требовать, чтобы я, умышленно нарушивший условия моего пребывания в закрытом режимном учреждении ГУИНа, немедленно покинул остров. Навсегда. Ты этого хочешь? Я — нет.
— Хотите сказать, что я, зэк, толкаю вас, священника, на преступление? Ну и что?! — скрипнув зубами, взорвался Алексей. — Это самое безобидное преступление из всех, какие вообще можно совершить! — Медленно опустив взгляд и уставившись в пол камеры, Реаниматор понизил голос почти до шепота: — Неужели вы не видите, как мне это нужно... Просто знать, что с ней все в порядке! Большего я от вас не требую! Одно-единственное письмо и... если будет... один ответ. Я прекрасно понимаю, что прошу вас о том, чего вы делать не должны. И понимаю, ч е м вы рискуете в случае, если охране станет известно о нашей договоренности. Ведь смертник не имеет права на переписку. Но... ведь никто ничего не узнает, так?! Или вы выезжаете в Вологду только в сопровождении ментов?
— Так было только в самом начале моей службы на Каменном, — ответил я. — Бывший начальник тюрьмы, подполковник Карпов, имел все основания не доверять мне, считая меня засланным тайным агентом спецслужб, который должен неотлучно находиться в тюрьме и докладывать наверх о всех нарушениях. К тому же ему было что скрывать... Тогда за мной в Вологде действительно следили. Причем не таясь, открыто. Сейчас я просто выхожу из машины и возвращаюсь назад в оговоренное время.
— Я знаю, чего вы на самом деле опасаетесь, отец Павел, — снова подняв глаза и с надеждой посмотрев на меня, сказал Алексей. — Вы не боитесь, что вас заметят. И уж тем более узнают, по какой надобности вы решили зайти в Интернет-клуб. Практически это невозможно. Даже если за вами будут наблюдать сразу два топтуна! Нет, вы просто опасаетесь... если она... ответит и не захочет ограничиться лишь одним письмом... то я буду снова и снова просить вас быть нашим посредником. Такого не случится. Я понимаю — все кончено. И не хочу портить Алене жизнь, превращаться из первого любимого мужчины в вечно висящий за спиной, постоянно напоминающий о своем существовании в каком-то параллельном мире бестелесный призрак. Я обещаю вам. Всего одно письмо!.. Неужели вы — не на словах, а реально — не можете сделать для меня даже такую мелочь?!
— Для тебя письмо от Алены — мелочь?
— Что?.. Нет. То есть... Да, вы правы. Для меня это очень важно. Я хочу знать, что с ней все хорошо. Я не прошу вас соглашаться прямо сейчас, отец Павел...
— Просишь, Леша, просишь, — чуть улыбнулся я, качая головой. — Прости, но...
— Ладно. Хватит! — излишне резко перебил меня Гольцов. — Будем считать, что я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Извините. Я действительно не должен был предлагать вам, священнику, совершать недостойный поступок. Письмо смертника любимой девушке — это ведь кошмарное, опасное преступление...
Я услышал, как скрипнули его зубы.
— А теперь... если вы не возражаете, батюшка, можно я побуду один?! — сухо, уставившись в одну точку на стене, попросил узник.
— Конечно, — кивнул я. Подошел к двери камеры и нажал кнопку звонка, вызывающего контролера. Вскоре дверь распахнулась и выпустила меня в ярко освещенный коридор.
— Все в порядке, отец Павел? — бросив холодный взгляд на неподвижно сидящего на нарах зэка, задал традиционный в таких случаях вопрос прапорщик.
— С Божьей помощью, — ответил я и, перекрестившись, первым направился вперед, к расположенной в конце коридора, перекрывающей вход в корпус решетке, у которой дежурил другой контролер.
В ту минуту я еще не знал о жуткой, кровавой трагедии, которая разыгралась минувшей ночью в Троицком храме Санкт-Петербурга. Я не знал, что моего духовного наставника, единственного по-настоящему близкого мне на этом свете человека, протоиерея отца Сергия, больше нет среди живых.
Через день, раздираемый противоречивыми чувствами и сам еще до конца не уверенный, правильно ли поступаю, я вошел в камеру к Гольцову и без лишних слов протянул ему вырванный из тетради лист и авторучку...
Завтра утром я собирался в Вологду.
Утро выдалось солнечное, не по-октябрьски теплое. В приоткрытое окно проникал по-летнему сильный запах хвои. Не успел я об этом подумать, как ко мне в домик постучался старший прапорщик Каретников и, извинившись за столь раннее вторжение, передал настоятельную просьбу начальника тюрьмы немедленно подойти к нему в кабинет для важного разговора. Теряясь в догадках, чем могла быть вызвана такая неожиданная, не предполагающая отказа «просьба» главного человека на Каменном, я быстро оделся, сполоснул лицо озерной водой из ведра и направился вслед за контролером в административный корпус.
Подполковник Саенко, невысокий худенький человек примерно моего возраста, с наметившейся лысиной в коротко стриженных, но все равно кучерявых волосах, встретил меня молча. Я сразу понял: начальник тюрьмы чем-то сильно взволнован. Андрей Юрьевич жестом указал на стул, подождал, пока я сяду, затем, шумно дыша, нахмурившись и поджав губы, некоторое время излишне внимательно смотрел на лежавшую перед ним раскрытую папку с личным делом заключенного, номера которого я не разглядел, потом медленно покачал головой, сочувственно взглянул мне в глаза и тихо сказал:
— Боюсь, у меня для вас плохие новости, отец Павел. Очень плохие...
Мое сердце словно сжало клещами. Мне даже показалось, что оно, замерев от предчувствия надвигающейся беды, пропустило один удар.
— Мне только что звонили из Санкт-Петербурга. Майор Томанцев, вы его знаете по делу Каллистрата... В общем... в ночь на тринадцатое октября скончался отец Сергий, протоиерей Троицкого храма, в котором вы служили до перевода к нам. Мне очень жаль, поверьте. Я понимаю, что это звучит банально, но примите мои действительно искренние соболезнования, батюшка...
Я был не в силах произнести ни слова. Ни одно из них все равно не смогло бы в полной мере выразить то, что в этот миг творилось в моей истошно кричавшей, парализованной ледяным холодом душе.
— Возможно... мне не следовало говорить об этом сейчас, здесь, — глядя в сторону, с чувством продолжал подполковник, — но, наверное, будет лучше, если вы узнаете всю правду сразу, а не по прибытии в Санкт-Петербург, где завтра утром состоятся похороны. Отец Сергий умер не своей смертью. Его убили. Жестоко, зверски. Прямо в храме. Пять выстрелов из пистолета «ТТ», практически в упор. Майор Томанцев предполагает, что присутствие протоиерея в храме в первом часу ночи было неожиданностью для самих вандалов...
— Что? — непроизвольно сорвалось с моих одеревеневших губ.
— Несколько скотов, нелюдей, предположительно — из секты сатанистов сначала хладнокровно прикончили дежуривших возле храма милиционеров, затем проникли внутрь, застрелили отца Сергия и осквернили храм до самого гнуснейшего предела. Когда майор перечислял мне все, что они сделали, я в первую секунду даже не поверил, что такое возможно... К распятию они прибили мертвую собаку с вывернутыми наизнанку кишками, изрисовали стены и образа дьявольскими символами, накидали живых лягушек, нагадили прямо возле алтаря, а главное — сумели снять бронированное стекло с какой-то очень почитаемой верующими иконы... названия я, к сожалению, не запомнил, ну да вы наверняка знаете, о чем идет речь... Короче, эти грязные ублюдки вылили на образ большое количество концентрированной кислоты и фактически полностью его уничтожили. Майор так и сказал: икона восстановлению не подлежит. Нечего там уже восстанавливать...
— Господи! — закрыв лицо ладонями, прошептал я оторопело. — За что, Господи?!
— Если вы поедете на поезде, то, боюсь, не успеете попрощаться с протоиереем. Поезд приходит слишком поздно. Поэтому я уже распорядился... — чувствовалось, с каким трудом дается Андрею Юрьевичу каждое произнесенное им слово. — Каретников отвезет вас в Санкт-Петербург на моей служебной «Волге», а затем вернется назад. Так что... через полчаса можно уже выехать. Собирайте вещи, отец Павел. Еще раз извините, что вынужден был сообщить вам столь тяжелое известие.
— Капи.... майор Томанцев, случайно, не оставил номер своего телефона? — медленно поднимаясь на ноги, опустошенно прошептал я.
— Да, конечно, — со вздохом кивнул начальник тюрьмы и протянул мне вырванный из настольного перекидного календаря листок. — Как приедете, сразу позвоните ему. Здесь и служебный, и сотовый, и домашний...
Спустя час серая «Волга» подполковника Саенко уже неслась по пыльной лесной грунтовке в сторону ведущей в Вологду автотрассы. Всю дорогу до областного центра мы почти не разговаривали. Каретников, одетый в штатское, получивший командировочное предписание и деньги, тактично не задавал никаких вопросов. И только когда завернули на бензозаправку, чтобы залить полный бак топлива, парень, принявший православное крещение прямо на Каменном, не выдержал:
— Как вы думаете, батюшка, их найдут? Не может быть, чтобы на раскрытие такого громкого, наглого и вызывающего преступления не бросили лучших сыщиков! И спецы из ФСБ как пить дать подключатся...
Я посмотрел в горящие праведным гневом глаза старшего прапорщика, потом отвел взгляд в сторону и тихо сказал:
— Не знаю, Андрей. Но я бы отдал жизнь за то, чтобы убившие отца Сергия и осквернившие храм подонки еще на этом свете пожалели, что родились на свет.
— Откуда они такие, больные на голову, только берутся, а?! Знаете, что я вам скажу, батюшка... Если там, на небесах, действительно есть высшая сила... в чем я, уж не сердитесь, отец Павел, в последнее время все чаще начинаю сомневаться... — вильнув взглядом в сторону вставленного в горловину бензобака, гудящего под напором топлива «пистолета», честно признался Каретников. — Если Спаситель на самом деле не фикция, то у таких сволочей должна в буквальном смысле слова земля гореть под ногами!
— Должна, Андрюша, обязательно должна... Только прежде должен найтись тот, кто ее подожжет, — задумчиво прошептал я и, открыв заднюю дверь, снова сел на бархатистое сиденье пропыленной «Волги».
Впереди у нас с прапорщиком было почти семьсот километров пути. Асфальтовое покрытие на ведущей в Питер дороге местами было так разбито, словно по нему в течение часа работало несколько расчетов гранатометчиков. После наскока на очередную из таких ям не выдержала передняя шаровая опора и треснул литой колесный диск. На то, чтобы добраться до ближайшего более-менее цивилизованного городка, найти там принадлежащий местному ГИБДД эвакуатор, отбуксировать машину методом частичной погрузки до ремонтного бокса, раздобыть втридорога нужную запчасть, установить ее и запаску, ушло восемь часов.
В северную столицу мы приехали, когда вокруг была уже глубокая ночь. Решив никого не беспокоить, остаток времени до утра провели прямо в машине, на набережной. Измученный хлопотами по ремонту и долгой, изнурительной дорогой Андрей уснул мгновенно, едва опустил спинку сиденья и смежил веки. Мне не спалось. Я просто сидел, смотрел на сотни огней на другом берегу Невы и вспоминал нашу с Викой первую встречу с пожилым священником...
В семь часов утра я разбудил Андрея и из ближайшего телефона-автомата позвонил домой майору Томанцеву. От него узнал, что похороны отца Сергия состоятся в десять, на Южном кладбище. Договорились встретиться на площадке перед главным входом. Майор предупредил, что, по его информации, проститься с убитым протоиереем придет несколько сотен людей, и с плохо скрываемой насмешкой добавил, что будут даже «золотопогонные» представители МВД и депутаты Законодательного собрания города. И разумеется, большое количество переодетых в партикулярное милицейских охранников.
Я с щемящей тоской подумал о том, что, увы, как это обычно случается, вконец потерявшие совесть и чувство такта власть имущие, вне всякого сомнения, попытаются превратить похороны злодейски убиенного священника в шоу, использовав в качестве трибуны для толкания речей и гневных заверений «о скором возмездии» свежезасыпанную могилу.
Я совсем уже собирался попрощаться с Томанцевым... и вдруг вспомнил о лежавшем в моей дорожной сумке письме Реаниматора к Алене. На листе, густо исписанном с двух сторон мелким убористым почерком, в верхнем левому углу был указан адрес электронной почты, по которому мне надлежало отправить письмо из Вологды. Но раз уж судьбе было угодно, чтобы я, сам того не ожидая, оказался в родном городе, то не проще ли позвонить по телефону и, договорившись о встрече, передать девушке письмо Алексея из рук в руки? Ведь знакомому майору из ГУВД не составит ни малейшего труда в считаные минуты узнать для меня номер любого из пяти миллионов жителей мегаполиса...
Извинившись и, само собой разумеется, не став вдаваться в детали, я попросил Томанцева, если можно, узнать номер телефона и на всякий случай домашний адрес Беловой Алены Олеговны, семнадцати лет.
— Вы, отец Павел, имеете в виду дочь бандитского авторитета Олега Степановича Белова? — после короткого молчания со странной интонацией уточнил Томанцев.
Отпираться и тем более лгать не имело ни малейшего смысла, поэтому я коротко подтвердил:
— Вы правы, майор. Вы поможете мне?
— Разумеется... Мне даже не придется входить в компьютерную базу данных. Я наизусть помню и адрес, и оба телефона виллы Тихого. Однако, прежде чем сообщить их вам... могу я, батюшка, высказать предположение, зачем вы ищете встречи с этой девушкой?
— Я не в состоянии запретить вам думать и строить догадки, — нейтрально ответил я, уже понимая, что прокололся.
— Возможно, вы не в курсе... Но это я вел дело приговоренного к высшей мере и сейчас пребывающего на вашем острове Алексея Гольцова. И это я устроил ему в «Крестах» встречу с Аленой... Уверен, прежде чем просить об услуге, Гольцов подробно рассказал вам свою историю. Жаль парня, вполне мог бы отделаться сроком. Но ему вкатали выше верхнего предела. Таково было указание сверху, — вздохнул майор. — Отец Павел, он... попросил вас передать девушке письмо? — вполголоса предположил Томанцев.
— Да, так и есть, — сознался я, почувствовав, что в лице майора с Литейного, который по долгу службы должен неукоснительно стоять на страже закона, неожиданно нашел не осуждающего мой поступок закостенелого служаку, а понимающего, в чем-то даже сочувствующего «заключенному № 160» обычного мужика. Однако я все же счел своим долгом предположить: — Вы, наверное, осуждаете мое решение... майор.
— Нет, конечно, — без раздумий, быстро ответил Томанцев. — Ведь мы с вами, отец Павел, одни из немногих, кто знает, как оно было на самом деле. И я тоже считаю, что Гольцов, хоть и был бандитом, хоть действительно кончил всех этих скотов, до «вышки» однозначно недотягивал... У вас есть чем и где записать? Если нету, я запишу сам и передам вам... чуть позже.
Ему явно не хотелось лишний раз говорить «на кладбище».
— Диктуйте, я запомню, — с облегчением заверил я Томанцева. Майор по памяти выдал два номера, по которым я мог попробовать связаться с Аленой Беловой. Именно попробовать, ибо к телефону с большой долей вероятности мог подойти или сам престарелый авторитет, или кто-либо из охраны виллы. В этом случае, сто к одному, придется не только назваться, но и аргументировать свое настойчивое желание переговорить с дочерью Тихого. Вряд ли Алене, учитывая грозный криминальный статус ее отца, по нескольку раз в день названивают многочисленные приятели и подружки с целью просто поболтать...
Еще раз уточнив место встречи — на площадке у Южного кладбища и осведомившись о марке и цвете автомобиля, на котором я приехал в Питер, Томанцев попрощался. Я повесил трубку, тут же снял снова и набрал один из названных майором номеров виллы Тихого. С легким холодком под ребрами слушая длинные гудки, я мысленно молился о том, чтобы к телефону подошла сама девушка. Чего мне сейчас хотелось меньше всего, так это общаться со старым уголовником или кем-нибудь из круглосуточно охраняющих его драгоценное тело бандитских мордоворотов.
После пятого гудка раздался щелчок и послышался бодрый, слегка запыхавшийся женский голос, вряд ли принадлежавший семнадцатилетней девушке.
— Алло?!
— Добрый день. Могу я попросить к телефону Алену Олеговну?
— Одну минуточку, подождите, — вежливо попросила женщина. А затем я вновь услышал ее голос, на сей раз звучавший откуда-то издалека: — Алена! Вас к телефону! Кажется, это доктор Новиков...
Слава Богу, мысленно прошептал я, воздев очи горе и увидев нацарапанное на пластиковом куполе телефона-автомата неприличное слово. Домработница или гувернантка — судя по обращению на «вы» к Алене, снявшая трубку дама могла быть только из обслуги — по голосу ошибочно приняла меня за семейного врача. Что ж, лучшего и не пожелаешь. Никаких лишних вопросов...
— Да, Виктор Львович, — Алена подошла к телефону где-то через минуту и сразу торопливо заговорила, не дав мне произнести даже слова: — Вы сегодня приедете? У Петруши, кажется, простуда. Температуры, к счастью, нет, я измеряла, но сопли текут ручьем и, кажется, горлышко красное!
— Извините, Алена, но вы меня с кем-то перепутали, — спокойно сказал я. — Это не доктор.
— Ой!.. А кто?! — уже на полтона тише с любопытством спросила девушка.
Я собрался с духом и начал, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более ровно:
— Меня зовут отец Павел. Я священник церкви на острове Каменном, в тюрьме для пожизненно осужденных. Алексей Гольцов просил передать вам письмо... Вначале предполагалось отправить его по электронной почте, из Вологды, но вышло так, что мне пришлось срочно приехать в Петербург, и поэтому я счел возможным передать его вам лично. В справочном бюро я назвал ваши имя-фамилию, и мне дали номер телефона...
Я умышленно не стал упоминать о Томанцеве. Это могло насторожить Алену. Священник из тюремной церкви, водящий тесное знакомство с офицерами ГУВД, у любого склонного к логическому мышлению нормального человека вызовет, как минимум, скептическую ухмылку. В памяти большинства наших людей еще свежи скандальные разоблачения времен перестройки, когда вдруг выяснилось, что коварный и грозный КГБ, оказывается, уже давно завербовал многих священнослужителей, сделав их секретными агентами-осведомителями...
— Вы слышите меня? — В трубке повисла напряженная тишина, и я, прекрасно представляя себе то шоковое состояние, в котором пребывала сейчас девушка, ненадолго снова потерявшая дар речи, вынужден был первым нарушить молчание.
— Д-да... — с запинкой произнесла Алена. — Как... там Леша?
— С ним все в порядке, — успокаивающе сообщил я. — Конечно, в той степени, в какой может быть в порядке человек в его нынешнем положении. Как передать вам письмо? Я могу оставить его на почте, откуда вы его позже заберете. Могу передать вам в руки при встрече. Как удобней. Я пробуду в городе еще дня два.
— Господи, как это все неожиданно... — с судорожным вздохом прошептала Алена. — Не нужно почты, батюшка. Думаю, нам с вами лучше встретиться, и как можно скорее.
— В ближайшие несколько часов я, к сожалению, буду занят. Лучше где-нибудь во второй половине дня. Скажем, в пять. В Катином садике, на Невском. Узнать меня, уверен, будет несложно.
— Хорошо, я обязательно приеду!.. Только... скажите, вы ведь приехали в Петербург... на похороны убитого священника? — совершенно неожиданно спросила Алена и, тонко почувствовав мое секундное замешательство, поспешила добавить: — Не удивляйтесь, просто я как-то давно, года три назад, читала про вас большую статью в «Невском репортере». Вот и подумала, раз вы раньше служили в Троицком храме... Вы не могли не знать об убийстве настоятеля. О нем вот уже три дня, с той самой ночи, шумят все газеты и телевидение.
— Да, я приехал проститься с отцом Сергием, — глухо подтвердил я. — Буду ждать вас в пять часов.
— Я не опоздаю! — извинительным тоном заверила Алена. — До встречи, батюшка. Спасибо вам, что... согласились. Вы даже не представляете, как много для меня это значит!
— Выходит, он писал не зря... Храни вас Господь, — я повесил трубку и направился к поджидавшей меня «Волге». До похорон оставалось примерно два с половиной часа. И прежде чем поехать на Южное кладбище, я решил заглянуть в осиротевший после гибели отца Сергия, переживший варварское надругательство Троицкий храм. Скорее всего, он, требующий реставрации изуродованных краской стен, будет закрыт. Но только не для меня...
Как я и предполагал, к завершению церемонии прощания возле буквально заваленного живыми цветами песчаного холмика, окруженного огромной толпой скорбящих людей, начался откровенный фарс. При помощи охраны из накачанных бугаев, ледоколами пробивавших своим хозяевам дорогу к могиле, начали толкать свои длинные, насквозь фальшивые и «прочувствованные» речи милицейский генерал Войцеховский и депутат Законодательного собрания Питкевич. Привычно нацепив на гладкие, раскормленные лица соответствующие ситуации траурные маски, они приступили к своему привычному делу — публичному словоблудию. Слушать эти, словно надерганные из интервью наугад взятого демократа в телепередаче «Парламентский час», гневные обличительные тирады, судя по напряженным лицам, было тошно абсолютному большинству тех, кто стоял у могилы. Одна старушка, хладнокровно и молча вытесненная шкафообразными охранниками депутата с пятачка возле могилы отца Сергия, не выдержав, прошептала, негромко, но так, что услышали многие:
— Хотя бы здесь, на могиле святого человека, постыдились языками своими погаными молоть, ироды проклятые! Да на ваших продувных рожах клейма ставить некуда, а все туда же!.. Нигде от вас покоя нет...
Бабушку быстро взяли под локти двое неприметных молодых мужчин в штатском и деликатно, но настойчиво, без лишнего шума увели куда-то в «третьи ряды». А стоявший рядом со мной и Томанцевым молоденький веснушчатый лейтенант, приехавший на Южное кладбище вместе с майором, не совладав с возмущением, тяжело вздохнул и презрительно сплюнул под ноги. Вовремя спохватился, наткнувшись на тяжелый взгляд Томанцева, виновато потупил очи долу и бочком отошел в сторону, за спины священников Троицкого храма, отца Агапа и отца Николая.
Я с трудом дождался окончания длинных монологов власть имущих. Когда генерал и депутат закончили свои выступления и с чувством выполненного долга удалились вместе с громилами-охранниками, к могиле протоиерея снова нескончаемой чередой потянулись люди, чтобы проститься с жестоко убитым священником. Когда растянувшаяся на целых три часа траурная церемония завершилась и толпа скорбящих стала быстро редеть, песчаного холмика уже было не видно под целой горой из живых цветов.
...Я и Томанцев покинули Южное кладбище в числе последних и, уединившись на заднем сиденье его «девятки», смогли наконец поговорить о важном для нас обоих деле — розыске осквернивших храм убийц-сатанистов.
— Я очень хотел бы сказать вам, отец Павел, хоть что-нибудь действительно обнадеживающее, но, увы, — сухо произнес майор, глядя в сторону, — несмотря на проделанную моими коллегами и товарищами из ФСБ огромную работу, пока для оптимизма мало оснований. Хотя некоторые зацепки эти уроды все-таки оставили... Пистолет «ТТ», из которого были убиты отец Сергий и похороненные вчера милиционеры, оказался без криминального следа и отпечатков... Но есть показания свидетеля, который в момент совершения преступления выгуливал в сквере у храма свою собаку. Он издали видел выходивших из дверей храма двух длинноволосых типов, один из них нес камуфлированный рюкзак. Еще, говорит, с удивлением подумал, чего они, лохматые, могли там делать в час ночи. Да еще с рюкзаком. В милицию пришел сам, когда утром по радио услышал про тройное убийство и осквернение. Что же касается уничтоженной варварами старинной иконы... Экспертиза не может дать однозначного ответа, действительно ли облитый кислотой образ является Тихвинской Пресвятой Богородицей. Доска вроде бы очень старая, однако есть мнение, что не настолько, чтобы ей можно было дать три с лишним сотни лет. Улавливаете мысль?
— Вы считаете, все это... я имею в виду осквернение храма и уничтожение иконы, всего лишь прикрытие? — спросил я, в упор взглянув на прикуривавшего сигарету Томанцева.
— Не исключено. Хотя кое-кому из начальства очень хочется поскорее списать все случившееся именно на сатанистов... Но уж больно профессионально работали эти лохматые. С первого взгляда ясно, что акция была заранее, со всей тщательностью подготовлена. Я уверен, что они вынужденно убили оказавшегося в храме в столь поздний час отца Сергия. Но не в этом дело... Убийцы прекрасно знали, что Тихвинская икона защищена не только бронированным стеклом, а еще и сигнализацией. Более того, они знали, что она отключается ключом-чипом, и имели представление, где находится сканирующее устройство! Теоретически можно предположить, что отец Сергий и воры находились в сговоре. Но это полный бред. Самая популярная версия — протоиерей под угрозами применения оружия сам рассказал взявшим его на прицел лохматым выродкам о способе отключения сигнализации и снятии бронированной защиты. Он же, под прицелом пистолета, дал грабителям имевшийся у него ключ — один из двух чипов, сделанных при монтаже системы. Его нашли на столе, возле трупа. Но, во-первых, это маловероятно, а во-вторых... Положение трупа — настоятель сидел за столом — и характер полученных отцом Сергием смертельных ранений показывают, что убийца стрелял прямо с порога. Он и его подельник явно не ожидали увидеть священника в его комнате, где за книжными полками и находилось сканирующее устройство. Отсюда логичный вывод...
— Либо отец Сергий и воры действительно были в сговоре, либо убийцы имели с в о й, третий, ключ, о существовании которого никто не знал.
— Именно! Обычно при проектировании таких сложных, штучных охранных систем заранее обговаривается нужное заказчику количество ключей. А после выполнения заказа вся информация, пользуясь которой, при наличии специального оборудования, можно изготовить дубликат и отключить электронную защиту, в обязательном порядке уничтожается... Поэтому мужики из ФСБ тут же связались с работавшим в одном из питерских оборонных НИИ технарем, который проектировал и устанавливал сигнализацию. И выяснили, что, оказывается, незадолго до роковой ночи он, представьте себе... скончался. — Томанцев пристально посмотрел мне в глаза. — Выпал из окна квартиры, будучи в сильном подпитии. Официальная версия — несчастный случай. Жена и дочка технаря уехали к теще в деревню, вот мужик, дескать, воспользовавшись свободой, и наступил крепенько на пробку. Принял на грудь, сел на подоконник покурить и — ага... с пятого этажа на асфальт.
Затянувшись в последний раз, майор приспустил тонированное стекло на двери «девятки» и щелчком выбросил окурок на асфальт.
— Только это еще не вся история. Обломившись, коллеги решили поговорить со спецом, принимавшим участие в создании бронированной защиты иконы. Этот, как выяснилось, был аж из Москвы, из известного НИИ. Надеялись, а вдруг он, отвечавший за создание защитного контейнера из тонкого, прозрачного, как вода, и безумно дорогого пуленепробиваемого стекла класса «диамант», знает о существовании третьего ключа-чипа? Но не тут-то было! Не смогли сыщики расспросить спеца. Как думаете, отец Павел, почему?
— Видимо, несчастный случай...
— Точно! Причем произошел он примерно в то же время, что и с электронщиком. Этот мужик, как оказалось, тоже погиб, будучи в сильном алкогольном опьянении. Попал под машину, далеко за городом, на Ленинградском шоссе. Ночью. Спрашивается, что он там делал? Однако никаких оснований предполагать, что имело место умышленное убийство, подмосковные коллеги не нашли... Что же получается? Оба специалиста, принимавшие участие в создании защитных устройств для Тихвинской иконы — между прочим, оцененной крупнейшими европейскими страховыми компаниями в два с половиной миллиона долларов! — скончались в одно и то же время от несчастных случаев... Совпадение?! Теоретически — возможно, но реально — шанс один к миллиарду... Вот и скажите мне, отец Павел, под силу такое обычным сатанистам?! Какими бы связями, возможностями и деньгами ни обладали их «духовные наставники», одного из которых, по прозвищу Каллистрат, мы с вами не так давно общими усилиями до конца дней отправили в «дурку»... Причем, заметьте, все предварительные телодвижения и жертвы — отнюдь не для того, чтобы похитить драгоценную старинную икону, заменить ее подделкой и крепко погреть руки на продаже раритета теневому коллекционеру, а лишь для того, чтобы, сняв защиту, демонстративно уничтожить икону кислотой! Возможно такое?
— Намекаете на причастность спецслужб к организаторам подмены? К тем, кто написал сценарий столь тщательно инсценированного сатанинского шабаша?
— Не намекаю, — покачал головой Томанцев, — я просто убежден в этом. Но есть опасение, что ни мне, ни кому-либо другому, имеющему отношение к расследованию дела, не удастся найти хоть какие-нибудь реальные доказательства этого. Слишком грамотно все сработано. Подозрений, версий — да ради бога! Улик — ни одной!.. Вот и выходит, что технари скончались сами по себе, без криминала, а убитый лохматыми отморозками-сектантами священник просто испугался и, желая сохранить жизнь, самолично отдал вандалам чип от сигнализации. А у тех — вот так совпадение! — кроме убитой собаки, лягушек и баллончика с нитрокраской, совершенно случайно оказалась в рюкзаке бутыль с концентрированной кислотой!.. Так что если хотите знать мое личное мнение, батюшка, то над подготовкой похищения иконы долго и кропотливо трудилась целая команда. Предусмотрели буквально все! Придумать и организовать такую акцию, используя связи в верхних чинах ФСБ, под силу только очень влиятельному подонку. Главарю крупной бандитской группировки или, скажем, вору в законе. Причем далеко не каждому «апельсину», а лишь опытному, хитрому, дерзкому. Вроде покойного Булыжника...
— Значит, вы уверены, что ни убийц, ни тем более организатора похищения иконы милиция и даже спецслужбы не найдут? — с горечью произнес я, чувствуя, как под ребрами вновь образуется вакуум, а перед глазами начинают плавать темные пятна.
— Простите, отец Павел... Но я думаю, вряд ли. Скорее всего, в конце концов найдут формальных козлов отпущения, шестерок, которые окажут вооруженное сопротивление при аресте и будут застрелены группой захвата... Поймите одну простую истину. Жилы рвем и носом роем землю только мы, рядовые служаки, а наши отцы-командиры в большинстве своем заинтересованы не в поимке реальных преступников, а в «рубке палок» и сохранении под своей задницей теплого кресла! Иными словами, следствие по громким делам всегда идет по пути наименьшего сопротивления. Главное — не найти и покарать реальных мокрушников, а отчитаться перед вышестоящим начальством в раскрытии особо тяжкого преступления и наглядно показать толпе, что милиция и ФСБ не зря едят свой хлеб! Впрочем, даже эта показуха удается далеко не всегда. Так и живем, батюшка... Бывает, конечно, и слепое везение, на нашем жаргоне — «пруха», но на моей памяти громких дел, раскрытых исключительно благодаря стечению обстоятельств, — считаные единицы... Единственное, отец Павел, что я могу как майор ГУВД гарантировать вам на сто процентов, так это то, что наши парни действительно сделают все возможное, чтобы найти этих тварей. А если сподобит Бог отыскать — чтобы они, скоты, еще на этом свете пожалели о том, что родились!..
Я до боли в скулах стиснул зубы и на пару секунд закрыл глаза. Только что Томанцев буквально слово в слово повторил фразу, сказанную мной на бензозаправке в Вологде Андрею Каретникову. А еще я сказал парню, что готов поменять свою жизнь на неотвратимость человеческого, земного возмездия...
Имеет ли право священник на такие жестокие пожелания? Положа руку на сердце могу признаться, что в ту секунду я не хотел и не мог об этом думать. Так же как во время схватки с похитившей Лизочку Нагайцеву бесовской кодлой Каллистрата, я уже не сдерживал свои эмоции и, мысленно продолжая взывать к правосудию небесному, всем своим существом жаждал мести земной! Я смотрел на себя словно со стороны и с холодным безразличием осознавал: за годы пребывания на Каменном и вынужденного ежедневного общения с самыми гнусными представителями рода человеческого во мне, как духовном пастыре, хотел я того или нет, что-то неотвратимо изменилось. Я во многом утратил ту всепрощающую беспристрастность к пожизненно заключенным, которая изначально должна быть присуща взвалившему на себя столь тяжкий крест, живущему лишь служением Господу священнику.
Сидя рядом с майором Томанцевым, крепким, волевым и — главное — не стесненным в своем праведном гневе никакими условностями, кроме Уголовного кодекса, мужиком, я вдруг со всей очевидностью понял: в то и дело вспыхивавшей в моей душе на протяжении последних четырех лет незримой борьбе между оставшимся в далеком прошлом боевым офицером Авериным и сменившим его, казалось — навсегда, духовным пастырем отцом Павлом все-таки произошел перелом... Гибель пожилого протоиерея от рук подонков, осквернивших храм только из желания скрыть следы похищения иконы, стала той последней каплей, которая переполнила чашу. Я, Аверин, хотел мстить. Я готов был сделать все, чтобы приблизить час расплаты. Я желал придумавшему всю эту дьявольскую комбинацию кукловоду и непосредственным убийцам отца Сергия не «законного» осуждения и тюрьмы, пусть даже на острове Каменном, а только смерти...
Око за око, зуб за зуб. Эти слова придумал не я. Они есть в Ветхом Завете.
Возможно, это было только самооправданием. Но, вспомнив этот библейский текст, совершенно неожиданно ощутил небывалый прилив сил.
— Вы сразу же вернетесь назад или пока останетесь в Питере? — пробился откуда-то извне спокойный голос Томанцева, прервав мои размышления и в один момент вернув меня к действительности. Я, как и прежде, сидел в «девятке» майора, на площадке перед входом на Южное кладбище.
— Я пока останусь... может, всего на день-два.
— У вас есть где остановиться?
— Не беспокойтесь.
— Отец Павел, я не просто так, из любопытства, спрашиваю. Дело в том, что протоиерей завещал вам свой новый дом, заново отстроенный при помощи добрых людей на месте сгоревшего, в Стрельне. Но, насколько мне известно, в доме пока еще не закончена внутренняя отделка и совершенно нет мебели. Старая сгорела при устроенном сатанистами пожаре, когда вы оба чуть не погибли... А у меня как раз есть одна свободная квартирка. Не хоромы, но вполне приличная. В центре, у концертного комплекса «Юбилейный». Мой младший брат Димка, он сейчас в ОМОНе служит, недавно женился и переехал к жене, в Сестрорецк. Курортная зона, море и все такое... После загазованного города — вообще сказка. Вот квартира пока и стоит пустая, но в ней есть все необходимое — мебель, холодильник, посуда, горячая вода. Так что... Ключи у меня в кармане. Если вы не против, можем прямо сейчас туда и заскочить. А прапорщик ваш, — Томанцев кивнул на припаркованную неподалеку серую «Волгу», возле которой стояли и о чем-то переговаривались Андрей Каретников и приехавший с Томанцевым веснушчатый лейтенант, — если в состоянии рулить, может возвращаться назад на Каменный, как и собирался. А нет — пусть едет за нами. На квартире спокойно отоспится, а уж завтра с утра отправляется в дорогу. Что скажете, батюшка?!
— Не скажу «нет», — кивнув и в знак благодарности за заботу тронув майора за плечо, ответил я. — Спасибо, Володя...
Каретников не поехал с нами в центр, напомнив, что подполковник Саенко сегодня до конца дня или, по крайней мере, к следующему утру ждет его возвращения на остров. Я, Томанцев и лейтенант по фамилии Греков попрощались с Андреем, пожелали ему доехать без проблем, сели в «девятку» и поехали на 2-ю Советскую улицу, где и находилась квартира, которая должна была стать моим временным пристанищем.
Алену я узнал сразу, хотя прежде мы никогда не встречались. Прогуливаясь возле памятника императрице Екатерине Великой, которая свысока глядела на своих медных фаворитов, окруживших постамент, я заметил остановившийся на Невском проспекте, против Катиного садика, большой черный «мерседес», из которого торопливо выпорхнула и, забросив за плечо сумочку, направилась в мою сторону высокая стройная девушка с короткой, почти мальчишеской стрижкой светлых волос, в ярко-красной приталенной куртке из похожего на клеенку лакированного материала, черных чулках на стройных ножках и длинных, выше колен, остроносых сапогах-ботфортах с металлическими пряжками. От моего внимания не ускользнуло, как буквально все находившиеся в этот момент в радиусе десятка метров мужчины в возрасте от пятнадцати до пятидесяти синхронно вывернули шеи и обратили свои взоры на вызывающе одетую молодую красотку, с таким же, как у императрицы на постаменте, высокомерным видом появившуюся из шикарной сверкающей машины и подиумной походкой решительно направившуюся к застывшему у памятника бородатому священнику в длинном черном пальто, из-под которого виднелась ряса.
Приблизившись ко мне, Алена, взволнованная, но не забывающая, что ее, как и всегда, раздевают взглядом посторонние люди, сбавила шаг, смущенно заглянула мне в глаза и, тут же отведя их в сторону, торопливо, вполголоса сказала:
— Здравствуйте, отец Павел. Может быть, мы отойдем куда-нибудь?.. Вон туда, на свободную скамейку?
— Конечно, — кивнул я, следуя за девушкой. — Вы так обаятельны, что привлекаете к себе внимание всех окружающих мужчин.
— Спасибо, — вздохнула не услышавшая от меня ничего нового Алена и присела на скамейку. — Я не опоздала? — спросила она, мельком посмотрев на крохотные золотые часы-браслет и не решаясь сразу же попросить письмо Алексея. — Кажется, нет. Без одной минуты пять...
— Вы не одна? — Я внимательно окинул взглядом припаркованный на проспекте, возле сквера, «мерседес».
— Да... Там охранник, но вы не волнуйтесь, он не в курсе. И вообще — нормальный, не болтливый парень, — торопливо заверила меня Алена и выжидательно замолчала, теребя тонкую лямку подобранной в цвет куртки красной сумочки.
Я сунул руку во внутренний карман пальто и без лишних слов протянул девушке долгожданное письмо Лехи. Фактически — послание с того света.
— Может, мне лучше прогуляться, пока вы будете читать? — на всякий случай предложил я, но Алена торопливо замотала головой.
— Ой, что вы, батюшка!.. Это совсем не обязательно! — ее щеки залились румянцем. Развернув сложенный вчетверо, густо исписанный тетрадный лист в клеточку, дочь Тихого принялась жадно, быстро водить наливающимися влагой глазами по строчкам, наспех нацарапанным Реаниматором в одиночной камере.
...Заключенные на Каменном убийцы, не проявляющие буйный нрав, не бросающиеся с кулаками на контролеров и не отказывающиеся от обязательной работы — пошива рукавиц, содержались, как правило, в двухместных камерах и имели, по крайней мере, возможность постоянно общаться между собой. Таких в тюрьме особого назначения было большинство. В одиночках «гноили» лишь агрессивных, а также тех, кто сам желал изоляции (их было крайне мало) или наотрез отказывался, даже после жесткой «обработки», выполнять какую-либо работу в тюрьме. К числу последних, как ни странно, несмотря на все мои уговоры, относился и Алексей Гольцов...
За год своего пребывания в узилище Реаниматор не отработал ни одного дня и, похоже, не собирался делать этого и впредь, хотя такое несгибаемое упрямство бывшего бандита на первых порах стоило ему двух выбитых зубов и сломанного прапорщиками ребра, с тех пор изредка напоминавшего о себе по ночам тупой болью. Быстро убедившись, что имеют дело с конченым «отрицалой», и не желая напрасно тратить силы и к тому же прослыть в моих глазах полными садистами, контролеры оставили сто шестидесятого в покое. Из камеры размером два с половиной на три метра Алексей выбирался только на тридцать минут в день, когда его выводили на обязательную прогулку в затянутый сверху металлической сеткой тюремный двор, а также на помывку, положенную зэкам Каменного раз в десять дней...
Только вряд ли Леха писал любимой девушке об этих нюансах своего пребывания в стенах древнего монастыря...
Я видел, как у Алены, третий раз жадно перечитывавшей письмо, текли из глаз слезы, и искренне сочувствовал ей. То, что пришлось испытать, пережить ее «мужу» за прошедшие после безнадежного приговора месяцы, по моему твердому убеждению, стоило заслуженных Реаниматором за убийство нелюдей десяти лет в обычной зоне. Только какой судья в России рискнет произвести этот абстрактный, не предусмотренный ни одним законом «взаимозачет»?
Наконец Алена нашла в себе силы оторваться от письма. Чересчур медленно, бережно проглаживая кончиками пальцев сгибы бумаги, она сложила листок вчетверо и спрятала в сумочку. Достала из шуршащей целлофановой упаковки бумажную салфетку-платок и промокнула мокрое от слез, пылающее, покрывшееся пятнами лицо. Смяв платок в ладони, небрежно-изящным жестом бросила его в стоявший рядом со скамейкой мусорник. Несколько раз шмыгнув носом, провела пальцами по щекам, пригладила коротко остриженные волосы цвета спелой ржи. Шумно вдохнула, глядя себе под ноги, на острые носы сапог, чуть слышно выдохнула, повернулась ко мне и вдруг нежно улыбнулась. Ее глаза были полны надежды и, я бы даже сказал, решительности.
— Как вы считаете, отец Павел, Леша действительно заслужил высшую меру за то, что сделал? — с затаенной надеждой спросила девушка, пытаясь прочитать на моем лице ответ. — Я спрашиваю вас не как священника, а просто как человека! Как одного из немногих, которому известно в с е... Или ваш духовный сан не позволяет вам... как там сказано в Библии... судить ближнего своего? Не судите, и не судимы будете, так?!
— Я считал и считаю, что, учитывая все известные вам обстоятельства и социальную опасность его жертв, вынесенный Алексею приговор был слишком суровым, — не кривя душой, честно сказал я и сразу же увидел, как просияло, буквально залучилось теплотой красивое лицо Алены. — Если бы можно было повернуть время вспять...
— Если бы он не убил этого предавшего нас подонка, Лобастого, и не угодил в лапы милиции, то сейчас был бы на свободе... — бесцветно, словно в пустоту, произнесла дочь авторитета. — Хотя в таком случае я не уговорила бы Томанцева провести меня в «Кресты» и... не родился бы Петя, — молодая мама, гордая за своего малыша, испытующе посмотрела на меня, ожидая увидеть внезапное изумление. Но не увидела.
Я был готов к новости, которую услышал, потому что за прошедшие с нашего с Аленой телефонного разговора полдня уже не раз мысленно задавал себе вопрос: кто отец маленького Петруши, у которого из носа текли сопли и чье красное горлышко так беспокоило принявшую меня за врача маму? В разговорах со мной Гольцов ни разу не упоминал, что у Тихого были другие дети, кроме Алены. И уж конечно, учитывая преклонный возраст давно разменявшего восьмой десяток авторитета, таковые вряд ли могли появиться за последний год. Значит, мальчик был его внуком... Но кто тогда отец? Может быть, Алена вышла замуж?
Я собирался задать ей этот вопрос, но девушка опередила меня и рассказала все сама.
— Сколько ему? — с улыбкой спросил я.
— Пять месяцев, — ответила Алена. — Уже после суда я тайно побывала у Леши в камере, заплатив майору Томанцеву десять тысяч долларов. Когда отец узнал, что я беременна и от кого, он буквально обезумел. — С лица девушки исчезла счастливая материнская улыбка. — Если бы не врачи, которые категорически запретили делать аборт, предупреждая о возможных последствиях, Петруши сейчас не было бы на свете... Однако отец всегда мечтал о внуках и поэтому вынужден был смириться. Но только в том, что касалось аборта... Если бы вы знали, батюшка, каких оскорблений и унижений я натерпелась за последующие полгода! Я даже — страшно сказать! — подумывала о том, чтобы подсыпать отцу в кофе какой-нибудь яд, — так он меня достал своими ежедневными язвительными репликами! До сих пор удивляюсь, как хватило сил сдержаться... — покачала головой Алена. — Правда, после рождения внука отец сильно изменился. Вначале я думала, притворяется, но потом убедилась, что нет. Сейчас буквально боготворит Петрушу, часами напролет с ним возится. Более заботливую няньку даже трудно себе представить...
— Лучше поздно, чем никогда, — банальнейшей фразой вполголоса ответил я, помимо желания вспомнив мою так и не ставшую матерью жену Вику. Ее, беременную, сначала изнасиловал, а затем убил сексуальный маньяк Яблонский.
На некоторое время мы оба погрузились в свои мысли. Первой заговорила Алена, и я сразу обратил внимание, как разительно переменился ее тон. Чем были вызваны новые интонации в ее голосе, я понял очень скоро. А поняв, испытал настоящий шок.
— Отец Павел... вы поможете мне вернуть сыну его отца?
— В каком смысле? — удивился я. Алена, скорее всего, просто не очень четко сформулировала свой вопрос. Наверное, она хотела, чтобы я сообщил Алексею о том, что у него, у них, есть малыш, зачатый тогда, в камере «Крестов».
— В самом прямом! — Лицо юной мамы на мгновение окаменело, губы плотно сжались. Глаза смотрели с холодной, безоглядной решимостью. — Я хочу, чтобы вы помогли Алексею бежать с Каменного!..
С таким выражением лица люди совершают самые главные поступки в своей жизни. С такими глазами бросаются под колеса летящего по дороге грузовика, чтобы спасти побежавшего за мячиком ребенка. С такими глазами делают шаг вперед, стоя на краю крыши и сводя счеты с жизнью.
«Господи, о чем она говорит?..»
— Я знаю, как это сделать! Мы с отцом придумали план побега! Я припугнула его тем, что в противном случае заберу Петрушу и уеду навсегда, и он в конце концов вынужден был сдаться и начать всерьез обсуждать возможность вытащить Лешу с вашего проклятого острова...
Я начинал понимать, в какую авантюру пытается втянуть меня дочь уголовного патриарха.
— Нам осталось только передать Леше всю необходимую для побега информацию! Длинную и сложную легенду, которую он должен выучить до последней запятой и которая поможет ему покинуть пределы тюрьмы. Мы освободим его без единой жертвы, обещаю вам!.. Поймите, отец Павел, вы уже столько для Леши... для всех нас, включая малыша, сделали, что я не хочу, не имею морального права использовать вас втемную! Вы же сами только что сказали, что на смертную казнь Алексея осудили несправедливо!
— Да, сказал. И готов повторить это еще сто раз. Однако вне зависимости от нашего с вами личного мнения, то действие, о совершении которого вы меня просите, на языке закона называется «организация побега». Это уголовное преступление, за которое полагается срок, — сказал я, прекрасно понимая, что не смогу переубедить девушку, охваченную желанием во что бы то ни стало осуществить в высшей степени авантюрный план. За всю более чем семидесятилетнюю историю тюрьмы на острове Каменном с него еще никому и никогда не удалось бежать. А в последние пять лет меры по охране смертников стали поистине беспрецедентными.
— Я понимаю, что это преступление, — спокойно согласилась Алена. — А... осквернение храма и убийство протоиерея — не преступление?!
— Что?.. Я вас не понимаю...
— Отец Павел, я не просто прошу вас о помощи.
Я, если хотите, предлагаю вам сделку! Да, да, именно сделку! Если вы передадите Леше письмо с подробным планом побега, в обмен я назову вам имя организатора ограбления Троицкого храма. Вы узнаете настоящее имя того гнусного ублюдка, который придумал инсценировку сатанинского ритуала с целью завладеть Тихвинской иконой! Посланные этой мразью отморозки осквернили храм и убили сначала двух милиционеров, а затем и священника, с которым сегодня утром вы прощались на Южном кладбище!
— Вы... знаете, кто это сделал? — Я непроизвольно схватил локоть девушки и, сам того не желая, в бурном эмоциональном порыве, слишком сильно сжал его.
Алена тихо вскрикнула от боли, глядя на меня широко открытыми глазами, и попыталась машинально высвободить руку. Это удалось ей только со второй попытки, когда я, опомнившись, разжал железный захват и, быстро проведя ладонью по лицу, нашел в себе силы заговорить:
— Извините, ради бога... Алена! Но... мне трудно поверить... Как в а м удалось узнать... его имя?! Если только... организатором похищения иконы не был ваш отец, — чуть слышно прошептал я, поразившись внезапно пришедшей мне на ум догадке.
Если все, что сказала девушка, чистая правда, то узнать истину она могла только в одном случае — за убийством протоиерея стоял ее отец, криминальный авторитет по кличке Тихий!
— Нет, это не его идея, — отрицательно качнула головой Алена. — Но он, безусловно, был полностью в курсе предстоящей акции. И даже, правда на вторых ролях, принял непосредственное участие в ее подготовке. У отца ведь есть связи в ФСБ, я знаю... Когда Леша окажется на свободе, я — клянусь памятью матери и сыном! — сообщу вам имя главного преступника. Дальше поступайте с ним так, как посчитаете нужным. Сдайте его ментам или эфэсбэшникам, они будут очень рады!.. Только единственная просьба: никогда не упоминать нас с Алексеем. Что же касается отца, — дрогнувшим голосом добавила Алена, вильнув недобро блеснувшим взглядом в сторону, — то рано или поздно он должен ответить за все зло, которое совершил на этом свете. Мне нисколько не жаль его! Он — чудовище!.. Но, прежде чем отца возьмут за горло, его головорезы должны помочь мне освободить Лешу!
— Господи... Милая моя, вы хоть понимаете, что фактически уже подписали своему отцу смертный приговор?! А если я, не дожидаясь побега и не передавая Алексею ваше письмо, немедленно свяжусь со следственной группой и слово в слово передам наш с вами разговор?!
— Вы этого не сделаете, батюшка. — Девушка поглядела мне в глаза и нашла в себе силы беззлобно усмехнуться. — Во-первых, уже потому только, что вы — священник. Во-вторых, потому, что сами желаете во что бы то ни стало найти убийц отца Сергия. В-третьих, вы хорошо относитесь к Алексею и в глубине души сами хотите, чтобы он оказался на свободе. И наконец, в-четвертых, даже зная о некоторой причастности отца к похищению иконы, без моей помощи ни один сыщик не сможет ничего доказать. Отец не так прост, иначе он не был бы тем Тихим, которого знает и с которым вынужден считаться весь криминальный Питер... И уж тем более при таком раскладе милиция и спецслужбы никогда не узнают, кто в действительности стоит за всем этим дьявольским спектаклем и кто в ту ночь был в храме под личиной сектантов. Только я могу дать следствию самую главную улику! Потому что, отец Павел, я знаю не только имя организатора, но и место, где в настоящее время находится похищенный образ Тихвинской Пресвятой Богородицы!
Упоминание о возможности возвращения украденной иконы поставило точку на моих и без того стремительно затухающих сомнениях. Я понял, что мне не найти причин, которые заставили бы меня отказаться от реального шанса не только приблизить желанное возмездие убийцам отца Сергия, но и — Алена права — помочь бывшему бандиту Алексею Гольцову вновь обрести свободу и начать жизнь заново. После годичного общения с Лехой я не сомневался, что она, его новая жизнь, действительно будет другой. Если... если осуществится план побега...
— Хорошо, — сглотнув застрявший в горле комок, согласился я. — Письмо Алексею я передам. Возможно, ваши расчеты верны и дело, задуманное вами, увенчается успехом. Но кто может дать твердую гарантию, что в процессе его реализации никто из охраняющих Алексея милиционеров не пострадает? Не стану скрывать, я с трудом представляю себе, как можно освободить заключенного из тюрьмы особого назначения, не прибегая к насилию. Если во время акции завяжется перестрелка и будут жертвы среди сотрудников милиции или, наоборот... кто-нибудь из них, имея на то полное право, убьет Алексея при попытке к бегству, ни вы, ни я не сможем простить себя до гробовой доски. Вы это понимаете?
— Я могу дать вам гарантию! — На сей раз девушка сама крепко схватила мою ладонь обеими руками. — Если вы готовы выслушать меня, я открою вам все детали. Вы сами сможете убедиться, что план до гениальности прост и совершенно реален! Я расскажу, как и когда мне стало известно о причастности отца к ограблению храма. И если в моих словах вы услышите хоть каплю лжи или посчитаете, что план побега недостаточно продуман, я... я обещаю, что откажусь от него. По крайней мере, до тех пор, пока не доведу его до идеала. Но мне кажется, что он и так безупречен. Согласны?!
— Согласен... Только начните с самого начала. Как вы узнали имя того... человека?
— Случайно! За несколько часов до ограбления, вечером двенадцатого числа, я стояла возле открытого окна детской. Комната Петруши находится на третьем этаже дома, как раз над балконом отцовского кабинета. Неожиданно на балкон вышли Бульдог... это Пал Палыч, бригадир боевиков, и отец. Они не ожидали, что их могут подслушать, и совершенно открыто обсуждали предстоящую операцию. Из их разговора я узнала, что некоторое время назад тот человек, который задумал выкрасть икону и свалить все на сатанистов, обратился к отцу с просьбой найти техников, способных отключить сигнализацию и вскрыть бронированную защиту иконы. Остальное должны были сделать уже его отморозки. Икону заказал некий очень пожилой подпольный коллекционер, француз. Но отец и... тот человек решили его обмануть, всучив копию, написанную каким-то гениальным самородком. Кажется, у них получилось...
— Вы уверены?!
— Отец терпеть не может любые подделки. Если мебель, то из натурального дерева, а не из опилок. Если табак, то высшего качества. Если продукты, то без консервантов и прочей химии. Если автомобиль, то «ягуар», специальной ручной сборки. Эта черта его характера проявляется буквально во всем... А через сутки после ограбления в спальне отца появилась икона, как две капли воды похожая на украденную. Ее фото не раз показывали по телевидению. Значит, это оригинал, понимаете?! Только, отец Павел... Мы договорились. До освобождения Леши вы не станете сообщать в милицию о местонахождении Тихвинской Богородицы. Если отец, зная, что лучшие сыщики города брошены по следам убийц, рискнул повесить икону в доме, значит, он сделал это
навсегда и полностью уверен, что никому даже в голову не придет искать пропавший образ на его вилле! Так что никуда она не денется!
— Хочется верить... А насчет остального — не волнуйтесь. Я умею держать язык за зубами, — твердо пообещал я. Хотя первым, импульсивным, желанием было как можно скорее позвонить майору Томанцеву. Занимаясь расследованием, он имел все полномочия поднять по тревоге группу спецназа, способную штурмом взять дом авторитета и, обнаружив похищенную реликвию, тем самым получить все основания для привлечения Тихого к делу. Томанцев и его парни с вероятностью девяносто девять из ста выбили бы из «несгибаемого» авторитета имя организатора ограбления, а тот в свою очередь заложил бы как миленький непосредственных исполнителей шабаша и убийц...
Но поступить таким образом — значит поставить крест на побеге Гольцова и нарушить данное Алене слово...
Когда же девушка поведала мне детали целиком придуманного ее ушлым, повинным во многих смертных грехах родителем плана вызволения Реаниматора с острова, я вынужден был признать, что в нем, простом, как три копейки, действительно нет ни одного изъяна. Конечно, было множество «если», но даже с их учетом шанс Алексея в ближайшие два-три месяца оказаться на свободе и с помощью «тестя» затеряться в лабиринте большого города, казался не таким уж маленьким. Оставалось надеяться, что старик, когда его и неизвестного пока мне организатора преступления возьмут с украденной иконой и раскрутят на полную катушку, так и не догадается, что сдала их криминальный тандем родная дочь. Впрочем, я не сомневался, что оградить Алену от подозрений такому опытному оперативнику, как Томанцев, было вполне по силам...
Мы проговорили с девушкой в общей сложности больше полутора часов. Письмо с планом побега оказалось у Алены с собой — пухлый заклеенный конверт, пронести который через КПП тюрьмы я мог только при соблюдении крайних мер предосторожности. Слава богу, с молчаливого согласия контролеров я, единственный на острове, кроме подполковника Саенко, уже давно был избавлен от необходимости личного досмотра.
Прежде чем расстаться, я не удержался и сказал, испытующе глядя на воодушевленную моим согласием Алену:
— Если твоего отца посадят в тюрьму, то дом и большую часть денег, возможно, конфискуют. Трудно придется, особенно первое время.
— Что-нибудь придумаю! — с вымученной улыбкой сказала Алена, вставая со скамейки и накидывая на плечо ремешок сумочки. — Главное, чтобы Леха был с нами. Втроем мы уж точно не пропадем. Конечно, в Питере ему оставаться нельзя. Так что, скорее всего, мы уедем за границу. Куда — пока не знаю. Рано еще об этом думать... Значит, если вдруг что, я жду вашего сообщения на электронную почту? — еще раз уточнила дочь авторитета.
Я молча кивнул...
Вскоре черный «мерседес», в который села Алена, сорвался с места и скрылся из виду, влившись в бегущий по Невскому плотный поток автомобилей. Осенний город неуклонно погружался в сумерки. Зажглись тысячи разноцветных огней.
Я покинул Катин садик и пешком направился к Московскому вокзалу, недалеко от которого находилась квартира младшего брата Томанцева...
Весь последующий вечер и всю бессонную, бесконечную ночь со мной происходило что-то необычное. Я то и дело порывался поднять телефонную трубку, связаться с майором и, полагаясь на наши доверительные отношения, сообщить о том, что мне стало известно. Но каждый раз сдерживал себя, убеждая свое вопившее в голос второе «я», что даже если мне удастся уговорить майора до поры до времени не предпринимать в отношении Тихого никаких активных действий, Томанцев, узнав о причастности Тихого к ограблению, наверняка отдаст распоряжение скрытно вести за авторитетом круглосуточное наружное наблюдение. А наружка запросто может проколоться, и тогда, звериным нюхом почуяв опасность, Тихий запросто спрячет икону, откажется помогать в совершении побега «зятя» Гольцова и, что называется, заляжет на дно...
В начатой Аленой и поддержанной мной игре по-крупному ставки были слишком высоки, для того чтобы идти на необдуманный риск.
...Я пробыл в Санкт-Петербурге еще день, поблагодарил майора за жилье, выразил уверенность, что совместному следствию милиции и ФСБ все-таки удастся выйти на след убийц, и на следующий вечер поездом вернулся в Вологду, где меня встречал Андрей Каретников.
Только через неделю, чтобы не привлекать ненужного внимания, я навестил Леху, которому в мое отсутствие, как оказалось, опять крепко досталось от контролеров. Я передал ему конверт, предупредив о необходимости избавиться от письма немедленно после вдумчивого его прочтения. Я был уверен, что Алена обо всем написала ему сама, поэтому не стал сообщать ни о варварстве в храме, вынудившем меня срочно выехать в родной город, ни о маленьком Петруше, его сыне. О том, что в конверт вложена цветная фотография улыбающейся блондинки с голеньким кудрявым карапузом на руках, я узнал от Лехи гораздо позже..
Несмотря на все мои настойчивые просьбы и предостережения, Алексей наотрез отказался уничтожить снимок, да и само письмо тоже. Остается только гадать, как ему удавалось прятать свои сокровища от контролеров, регулярно обыскивавших камеры и одежду заключенных, на протяжении последующих трех месяцев и в конце концов забрать с собой, когда по рапорту начальника тюрьмы подполковника Саенко на Каменный срочно прибыли двое следователей из Генеральной прокуратуры и Леху в наручниках и кандалах, под охраной четырех вооруженных бойцов погрузили в автозак и увезли в Петербург для проведения беспрецедентного следственного эксперимента по громкому, два года назад взбудоражившему всю северную столицу розыскному делу...
Как позже сообщил мне подполковник Саенко, «заключенный № 160» неожиданно признался, что был непосредственным исполнителем заказанного его покойным боссом, Александром Мальцевым, убийства депутата Государственной Думы, петербуржца Михаила Толмачева, до сих пор официально считавшегося пропавшим без вести. И Гольцову предстояло на месте показать, как и где он убил депутата и куда спрятал тело. Назвать точный адрес по памяти он не мог, зато выразил полную уверенность, что опознает место захоронения зрительно. На вполне логичный вопрос следователя, что заставило его признаться в преступлении, Гольцов ответил дословно следующее: «Расстрел все равно отменили, начальник, а больше, чем дали, уже не вкатят! Скучно тут, захотелось в последний раз в жизни на свободу хоть одним глазком посмотреть! А вам, кровь из носу, нужно раскрыть эту мокруху! Так что не пудри мне мозги, командир, надевай „браслеты“ и погнали в круиз! Пока я не передумал и не отказался от своих показаний...»
Как сказал мне Саенко, у прокурорских следаков просто не оставалось выбора. Они были обязаны подтвердить или опровергнуть признания зэка, а сделать это было возможно только путем следственного эксперимента. Если выяснится, что Гольцов врет, его, «случайно споткнувшегося», предварительно от души поучив хорошим манерам, скоренько вернут назад, прямиком в тюремную больничку. Если окажется, что бывший бандит действительно «завалил» депутата, его во второй раз поместят до суда в коридор смертников питерского СИЗО, так что на Каменный, вполне может статься, сто шестидесятый вернется только через несколько месяцев...
У подполковника Саенко — я видел это по его глазам — даже мысли не возникало, что бывший бандит и известный «отрицала» может вообще не вернуться на остров. Что он покинет его насовсем, для того чтобы освободить место хладнокровно застрелившим трех человек нелюдям, претворившим в жизнь жуткий и кровавый план ограбления Троицкого храма. План, который придумал н е к т о, пока остававшийся за кадром...
На протяжении всех последующих дней я напряженно ждал сенсационного известия о побеге заключенного и верил, что Алена после этого сообщит мне имя главного режиссера дьявольского спектакля.
Если же побег Реаниматора закончится любого рода провалом или вдруг выяснится невероятное — что дочь Тихого просто кинула меня, придумав легенду о якобы подслушанном разговоре отца и появившейся у него в спальне краденой иконе, то я имел полное моральное право рассказать все Томанцеву, и майору пришлось бы бросить по остывающему следу преступников милицейских бультерьеров. Впрочем, о таком варианте развития событий я предпочитал думать как можно меньше...
Гром грянул на двенадцатый день после отъезда Реаниматора с острова.
Это был, без сомнения, самый захватывающий фильм, который я видел в своей жизни!
...Я понял, что э т о произошло, когда меня опять срочно пригласил к себе без объяснения причин начальник тюрьмы. Просторный, как актовый зал, кабинет уже вместил более двух десятков свободных от несения караула офицеров и прапорщиков. Угрюмый и пугающе молчаливый подполковник Саенко указал мне рукой на единственный незанятый стул, подошел к уставленному телефонами и заваленному бумагами письменному столу, нажал потайную кнопку, подождал, пока разъедутся в стороны деревянные стенные панели, за которыми обнаружился огромный телеэкран, и, взмахнув пультом, глухо произнес:
— Прошу внимания! Эту видеокассету с записью следственного эксперимента заключенного Гольцова я получил с курьером сорок пять минут назад. И хочу, чтобы вы все тоже ее посмотрели... Разговаривать будем потом.
В кабинете, уже заполненном табачным дымом — Саенко сам был заядлым курильщиком и не запрещал «травиться» своим подчиненным, — сразу повисла напряженная, выжидательная тишина. Все срочно вызванные к начальнику тюрьмы офицеры и охранники сразу смекнули, что во время проведения в Питере следственного эксперимента произошло нечто из ряда вон выходящее, и буквально впились глазами в мерцающий голубым светом экран, ожидая появления видеокадров. Было слышно тихое гудение вентилятора и шипение сигарет, когда кто-либо из присутствующих жадно затягивался дымом...
Съемка, вне всяких сомнений, велась либо не очень хорошим оператором, либо не самой хорошей камерой — изображение то и дело прыгало, резкость, которая регулировалась автоматически, не сразу настраивалась на меняющиеся условия съемки. Впрочем, на такие мелочи, я уверен, никто из приглашенных на просмотр даже не обратил внимания...
На экране телевизора появился автозак. Двое вооруженных автоматами омоновцев в камуфляже подошли, открыли дверцы. На свежевыпавший снег выпрыгнул Алексей, с заведенными за спину скованными руками... Следом за ним — двое сопровождавших зэка охранников...
Едва я увидел Реаниматора, сердце мое учащенно забилось, дышать стало тяжелее, чему в немалой степени способствовал повисший в кабинете сизыми слоями никотиновый смог.
...На экране — фасад старой пятиэтажки. В расселенном доме полным ходом идет ремонт, окон нет, только пустые проемы. К одному из них, расположенному на третьем этаже, приделан похожий на гигантский водосток замкнутый желоб, предназначенный для сброса мусора в оранжевый контейнер, стоящий точно под желобом, в кузове грузовика...
Я почувствовал, что начинаю потеть. Пот буквально ручьями начал стекать с моего лба и щипать глаза. Спина тоже взмокла.
Алексей в сопровождении четырех охранников и еще нескольких мужчин в штатском поднимается по темной лестнице на третий этаж дома. Заходит в одну из квартир. Кажется, ту самую, с желобом... Глядя на следователя, который стоит за спиной оператора, молча кивает на заложенный кирпичом много лет назад и заклеенный обоями старый камин в дальнем углу большой, в два окна, комнаты.
— Здесь, — коротко сообщает Леха. Заметно, как сильно он волнуется. Несколько раз бросает быстрый, цепкий взгляд в сторону оконного проема, к которому подведена гигантская, сделанная почему-то не из досок, а из гладкого прокатного железа горловина желоба. До окна всего несколько шагов. Рядом с Лехой два вооруженных милиционера.
— Уточним. Именно здесь вы, по приказу главаря группировки Александра Мальцева, замуровали труп задушенного удавкой в его служебном автомобиле депутата Госдумы Михаила Толмачева? — слышится за кадром строгий, слегка недоверчивый голос. Мелькает чье-то плечо в коричневой замше, затем — лицо в профиль.
У меня в груди все разом обрывается. Томанцев!
— Да... — с ленцой, широко зевая, отвечает Гольцов, который не может прикрыть рот скованными руками.
— Почему именно здесь? — спрашивает следователь. Оператор натужно чихает, изображение некоторое время прыгает. — Не проще ли было избавиться от трупа в другом месте? Зачем понадобилось тащить его из машины в пустой дом, заталкивать в давно не работающий камин и закладывать кирпичом?
— Это вы у покойника Мальцева спросите, на фига ему это надо было, — фыркает Реаниматор. — Наше дело — выполнять. За убийство и «захоронение» тела он отстегнул мне и Антонову тридцать тысяч баксов... Когда максают такие бабки, лишних вопросов не задают. Значит, в прикол ему именно в камине этого терпилу замуровать. Может, здесь потом губернатор квартиру купит? Начнет ремонт делать, камин восстанавливать станет, а тут этот пропавший коммуняка! Здрасте...
— Я бы попросил вас выбирать слова, Гольцов, — нехотя осаживает чересчур раздухарившегося бандюгана хорошо знакомый голос.
— Да пошел ты в жопу, козел, — лениво цедит, ухмыляясь, Леха.
В кадре появляются два похмельных мужика в строительных ватниках, с ломами. Вопросительно смотрят на следователя.
— Начинайте, — приказывает тот. Реаниматор делает два шага в сторону окна, освобождая рабочим площадку перед камином. Мужики бросают на замусоренный пол чинарики, давят их кирзачами и начинают дробить кладку. Дело продвигается черепашьим темпом...
А потом, примерно минуту спустя, вдруг что-то происходит. Слышен сначала короткий шаркающий звук, затем звук удара, слившийся почти воедино с удивленно-растерянным возгласом одного из охраняющих зэка вооруженных милиционеров, и, наконец, заглушающий все, кувалдой бьющий по ушам отчаянный возглас Томанцева:
— Он выпрыгнул! Вниз, бля! Скорее! Надо его перехватить!
Камера еще успевает запечатлеть, как застывают мужики с ломами, потом оператор стремительным рывком поворачивается в сторону окна, но в воцарившейся неразберихе на него кто-то сгоряча натыкается, кадр виляет в пол. Слышны отчаянные крики, гулкий, удаляющийся топот ног. Громкий рев мощного мотора... Наконец прыгающая камера выхватывает пустой оконный проем и стоящего возле него Томанцева. Держа пистолет в вытянутых руках и прищурив левый глаз, майор напряженно целится. Затем тихо матерится и начинает стрелять. Пять раз подряд давит на спусковой крючок. Отдаленный гул мотора. Оставшийся рядом с Томанцевым милиционер — остальные бросились вниз, на перехват — давно уже вскинул автомат, но не может дать прицельную очередь по беглецу, ему мешает закрывший своей широкой спиной большую часть оконного проема оперативник.
— Снимай тачку, Толик! Уходит! — визгливо орет опомнившийся, оттесненный на второй план следователь.
Наконец-то оператору удается через второй оконный проем поймать в кадр и заснять отъехавший от дома грузовик с контейнером, заполненным какими-то черными пухлыми мешками, в котором находится сиганувший головой вниз с третьего этажа Алексей Гольцов. Самого зэка, в его робе и телогрейке, на фоне мешков почти не видно. Грузовик, не снижая набранной скорости, с грохотом сворачивает за угол, попутно сталкиваясь с оказавшимся на пути белым «жигулем». От удара легковушка крутится волчком, выскакивает на тротуар и таранит стеклянную витрину магазина. Слышен приглушенный расстоянием звон осколков, вой сработавшей сигнализации и совсем близкий, похожий на звериный рык голос Томанцева:
— Кажется, я его предпоследним достал... Точно. Он, сука, как раз оглянулся, вот и получил, прямо в лобешник!
— Уверен? — опуская автомат, со вздохом облегчения спрашивает милиционер в камуфляже.
— Да. Без базаров.
Камера плавно поворачивается и запечатлевает напряженное, с застывшей на губах зловещей полуулыбкой лицо старшего опера...
Подполковник Саенко взял со стола пульт и выключил запись. Сел в кресло, нахмурился, закурил очередную сигарету, обвел мрачным взглядом всех присутствующих и сказал:
— Вот такой у них, мужики, со сто шестидесятым вышел следственный эксперимент. Прямо хоть в кино вставляй. Признание в убийстве депутата, замурованный камин, труба эта долбаная для сброса мусора, грузовик внизу... Козлы... Это же надо — так облажаться!
Начальник тюрьмы особого назначения, не сдерживая более раздражения, ударил ладонью по столу, отчего на пол посыпались какие-то папки. Кажется, с личными делами осужденных...
— Так этот, в замше, его точно застрелил? — спросил сидящий рядом со мной долговязый, вечно пахнущий чесноком старлей Литвинов.
— Неизвестно, — буркнул, шумно выдыхая дым, Саенко. — Ни этого Реаниматора, ни грузовик, на котором он скрылся, насколько мне известно, питерские сыскари до сих пор не нашли... Но что самое удивительное, так это то, что в камине, когда его все-таки додумались раздолбать до конца, действительно оказался труп того самого депутата!
— Краси-иво задумано! — восхищенно протянул заместитель начальника тюрьмы майор Авдеев. — Тут целая команда работала! И для кого все это делалось, спрашивается? Для какого-то братка?! Дурдом...
— Не о том говорите, Валентин Данилович, — жестко перебил, зыркнув на заместителя исподлобья, подполковник. — Не о том... — Саенко медленно обвел всех своих подчиненных тяжелым испытующим взглядом, игнорировав, умышленно или случайно, только меня одного. — В чем вся соль, не понимаете?! Ну! Хоть кто-нибудь мне скажет? Или я один такой умный, что сразу догадался?!
В кабинете вновь воцарилась тишина. Все морщили лбы и скрипели мозгами, но продолжали хранить гробовое молчание.
От повисшего коромыслом дыма у меня уже вовсю щипало глаза и першило в горле.
Саенко осуждающе цокнул щекой и, впервые за время общего экстренного сбора пристально взглянув на меня, сказал:
— Сдается мне, депутата завалил кто-то другой. И признание сто шестидесятого в старом убийстве изначально было направлено на побег. Стен тюрьмы он, понятное дело, не покидал. Значит, кто-то, имея возможность общаться и с ним, и с его питерскими корешами, передал Гольцову подробный план детально спланированной на воле операции по его освобождению. Скорее всего — письменный, чтобы можно было как следует его изучить и запомнить. Если мне не изменяет память, единственный из всех нас, кто в последнее время побывал в городе на Неве, это вы, батюшка... Старший прапорщик Каретников не в счет, он в камеру сто шестидесятого не заходил после своего возвращения из Питера. Что скажете в свое оправдание, отец Павел?
— Ничего, — спокойно ответил я.
— Это почему же?! Вы не согласны с моей версией?!
— Не согласен, — собрав всю волю в кулак, отверг я обвинение. — На мой взгляд, два года назад Гольцов действительно убил этого депутата по заказу своего покойного босса и признался в убийстве только потому, что ему, по его же словам, захотелось использовать свой единственный шанс вновь оказаться за пределами этого острова, пусть и в наручниках. Совершить такое путешествие, согласитесь, удается далеко не каждому из местных обитателей... Что же касается плана побега... Как вы наверняка убедились сами, он весьма простой, незатейливый и необычайно рискованный. И, скорее всего, закончился для Гольцова пулей в лоб. Вы все слышали, с какой уверенностью говорил о своем точном попадании тот майор...
— А откуда, простите, вы знаете, что человек в замшевой куртке именно майор? Почему не лейтенант? Или, скажем, капитан?! — мгновенно, с поистине бультерьеровой хваткой уцепился за случайно допущенную мной оплошность подполковник Саенко. Его губы медленно изогнулись в торжествующей улыбке. — Странно... Ведь на нем была гражданская одежда. А может, он ваш сообщник?!
— В некотором роде. Был. Дело в том, Андрей Юрьевич, что я хорошо знаком с этим человеком, — легко нашелся я. — Его зовут Владимир Томанцев. Майор, старший оперуполномоченный по особо важным делам. Именно он расследовал дело о секте сатанистов Каллистрата, о котором вы более чем наслышаны. Именно с ним вы разговаривали по телефону в день моего отъезда в Петербург, как вы, конечно, помните... Однако я не закончил насчет побега Гольцова. Так вот... Вне всякого сомнения, он не сам управлял оказавшимся под желобом для сброса строительного мусора грузовиком с контейнером. Разумеется, у него были сообщники. Тот факт, что труп пропавшего два года назад депутата действительно отыскался в заложенном камине, говорит о том, что Гольцов не лгал, признаваясь в заказном убийстве. И для того чтобы это сделать, ему не требовалось получать послание здесь, на Каменном. Скоропалительно разработанный его дружками план побега он получил уже будучи в Петербурге. Бандиты от своих агентов в милиции узнали, что сгинувший в тюрьме для смертников Реаниматор сознался в убийстве и привезен в город для следственного эксперимента. Кто-то из его друзей изначально знал, где по приказу главаря Гольцов и его подельник спрятали труп народного избранника. Не поленился, съездил на место. Увидел, что в некогда брошенном доме полным ходом идет ремонт, в том числе и в той самой квартире... Не знаю, бандиты ли придумали приделать к окну желоб или его соорудили сами строители. Такие желоба — дело обычное. Точно ясно только то, что дружки Гольцова на скорую руку разработали план и передали его бывшему бригадиру. Или в «Кресты», или в следственный изолятор ФСБ... Я, как и вы, Андрей Юрьевич, понятия не имею, где его содержали в Петербурге. Для Гольцова это был шанс обрести свободу — рисковый, очень рисковый! — но он им все-таки воспользовался. Точно так же поступил бы почти каждый из содержащихся в этих стенах преступников, осужденных на пожизненное заточение. Но судя по видеозаписи, которую мы только что увидели, Гольцов проиграл... Вряд ли майор Томанцев, офицер с таким большим опытом и таким умением владеть табельным оружием... между прочим, если вы обратили внимание, у него был не традиционный «макаров», из которого можно прицельно стрелять только с близкого расстояния, а более функциональный «стечкин»... Вряд ли он ошибался, утверждая, что попал. А в том, что труп Гольцова до сих пор так и не обнаружили, я вообще не вижу никакой несостыковки. Поставьте себя на место бандитов. Ваш бывший кореш застрелен милицией при неудачной попытке к бегству. Его что, как собаку, бросят посреди улицы? Отнюдь. Его похоронят со всеми полагающимися в такой ситуации почестями. Где — это уже вопрос отдельный. Ленинградская область большая, места на кладбищах хватает... Вот если бы в камине не оказалось никакого трупа, тогда бы вы имели все основания предполагать, что я передал заключенному план побега... Так что, Андрей Юрьевич, вы несколько погорячились.
— Возможно, отец Павел, возможно, — нехотя пошел на попятную подполковник Саенко. — Но войдите в мое положение! Не каждый день от меня бегут! Тут поневоле начнешь подозревать... Тем более вы не так давно вернулись из Питера и вообще... испытывали к этому бандиту явную благосклонность...
— И не скрывал этого, — подтвердил я.
— Мне кажется, вы зря волнуетесь, товарищ подполковник, — вмешался в наш с начальником тюрьмы более чем эмоциональный диалог майор Авдеев. — Сто шестидесятый сбежал не от нас. Он сбежал от питерских, почти в тысяче километров отсюда. Так что безупречная репутация Каменного ничуть не подмочена. К нам даже комиссию никто присылать не будет. Этот побег — чужая проблема.
— Это точно! — поддержал зама Саенко кто-то из расположившихся в конце длинного стола, за моей спиной, прапорщиков.
— Батюшка Павел тут явно ни при чем!
— Прикончили братка — туда ему и дорога!
— Я бы его, бычару упертого, сам грохнул... — кажется, это была реплика одного из тех двух контролеров, которые при посредстве резиновых дубинок в мое отсутствие «отвели душу» в камере беглеца.
Увы, далеко не с каждым из охранников тюрьмы у меня сложились нормальные отношения. Некоторые особо воинствующие атеисты с пудовыми кулаками и узкими лбами откровенно посмеивались у меня за спиной. Единственное, что заставляло их не переступать некую грань, отделяющую высокомерное ерничество от скрытого оскорбления, это остаток здравого смысла и, возможно, созерцание моих не очень частых, но интенсивных тренировок в спортивном зале. Об участи однажды попытавшегося взять меня в заложники серийного убийцы Маховского были наслышаны все без исключения.
— Разговорчики! — начальственным басом рявкнул подполковник. Судя по заострившемуся лицу и плотно сжатым губам, он уже жалел о своей поспешности в выводах и излишней эмоциональности.
Голоса разом стихли.
— Какая разница, где он сбежал! — Саенко окинул собравшихся тяжелым взглядом и с видом побитой собаки переключился на созерцание своих ногтей. — Все равно на душе словно кошки насра... нагадили!
Подполковник одними губами прошептал нечто и вовсе непечатное, поднял глаза, посмотрел на меня и сказал:
— Извините, отец Павел. Я погорячился. С кем не бывает?
— Не стоит извинений, Андрей Юрьевич, — ответил я, вкладывая в эту фразу куда больше смысла, чем мог предполагать начальник тюрьмы особого назначения. — Я вам больше не нужен? Тогда, с вашего позволения, я пойду... Если помните, через двадцать минут доктор Жуков будет ждать меня в «додже». Мы с ним едем в Вологду. Или... уже не едем?
— Бросьте... Не смею вас больше задерживать, — буркнул, угрюмо кивая на дверь, вынужденно обманутый мной, как мне тогда верилось — во имя благой цели, главный на Каменном человек.
Сообщение от Алены я обнаружил в специально подготовленном мной для этого случая электронном почтовом ящике лишь через три недели после побега, когда я уже почти перестал его ждать. С каждым днем становилось все тяжелее на сердце и крепла уверенность в том, что меня, увы, просто использовали, купив на хитрую приманку — обещание открыть имя главного преступника...
Письмо оказалась значительно длиннее, чем я мог предполагать:
«Слава богу, все получилось, отец Павел! И я сдержала слово — никто из охранявших Лешу милиционеров не был даже ранен! Впрочем, как и сам Леша... В этом ему очень помог тот самый человек, который устроил нам встречу в „Крестах“... Сейчас Леша в безопасности, мы втроем — я, он и Петя — живем на благоустроенной зимней даче, на берегу залива, совсем недалеко от финской границы. Ближе к концу недели отец приедет с фотографом, который сделает снимки для документов. Дед обещает, что у Леши будет самый настоящий греческий паспорт и водительские права. А пока мой безумно счастливый, как и мы все, муженек целыми днями не отходит от сына, отращивает бороду и учит не очень сложную легенду, необходимую в его положении нелегала. Одним словом, благодаря Вашей, батюшка Павел, помощи все у нас отлично, и я уверена, что так будет и впредь!
Теперь о другом... Грязного подонка, виновника трагедии в храме, зовут Леонид Флоренский. Он владелец крупного казино «Полярная звезда». Это он все придумал, и это его шакалы убили отца Сергия и похитили икону. Только, боюсь, после вчерашнего происшествия узнать имена исполнителей будет очень сложно. Случилось то, чего ни я, ни кто-либо другой не могли предусмотреть! Подлеца Флоренского застрелили прямо у входа в казино. Профессионально, из снайперской винтовки. Одна пуля в голову, две в сердце... Узнав из новостей об убийстве Флоренского, я подумала, что его заказал отец с целью оборвать ведущие к подельнику ниточки. Так это или нет — остается только гадать...
Тихвинская Пресвятая Богородица за день до побега Леши еще висела у отца в спальне, я мельком видела ее через приоткрытую дверь.
Только... Батюшка Павел! Наверно, по всем неписаным людским законам, зная о стопроцентной причастности отца к похищению святыни, я не имею права просить Вас о снисхождении. И все-таки я прошу! Во время нашей с Вами встречи я назвала отца чудовищем, но теперь умоляю Вас пощадить его! Я могу представить себе, ч т о Вы сейчас, в эту самую секунду, чувствуете! Поверьте, еще месяц назад я всей душой желала, чтобы отец ответил за все то зло, которое он совершил на этой земле своими руками и которое было совершено другими по его приказу. Но после того, как он вернул нам с сыном Алексея, теперь, когда я... мы так несказанно счастливы, я просто не могу и не хочу желать кому бы то ни было плохого! Каким бы негодяем он ни был... Я точно знаю, в тюрьме отцу не прожить и месяца. Ему семьдесят четыре года, он очень болен, хоть и скрывает это. Фактически он держится только благодаря таблеткам, ему осталось не так много дней на этом свете. Отец Павел, я умоляю Вас, будьте великодушны — настолько, насколько только может быть великодушен православный священник к одному из самых величайших грешников! Подарите возможность дряхлому старику перед смертью побыть с внуком, которого он просто боготворит, и спокойно закончить свои дни дома в постели, в окружении близких, а не в тюремной больнице. Это все, о чем я прошу Вас...
А чтобы Вы не сочли меня неблагодарной и лицемерной, я обещаю Вам сделать единственное, что в моих силах, — частично искупить один из грехов отца. Я клянусь, что в ближайшие три дня Тихвинская икона Пресвятой Богородицы вернется в Троицкий храм — вне зависимости от того, сможете Вы простить отца или нет.
...Отец Павел, это Алексей. Благодарю Вас за все. И присоединяюсь к просьбе Аленки. Простите старика и дайте ему шанс тихо уйти из этого мира на высший суд. Вы всегда верили мне, я благодарен Вам за это. Надеюсь, поверите и сейчас. Как только мы сможем «выйти в люди», я сделаю все возможное и невозможное, чтобы взять за жабры кое-кого из подельников Флоренского и вычислить двух скотов, осквернивших храм и застреливших священника. В чем, в чем, а в таких делах я собаку съел. Заранее прошу у Вас прощения, если выпадет возможность свернуть им головы... Я обещал, если побег удастся, с прошлой жизнью покончить раз и навсегда. Я — на свободе и не отказываюсь от своих слов. Но пусть отсчет нового времени начнется после того, как я достану гадов. Извините, если не слишком умело излагаю свои мысли, но я не писатель, так что как могу.
Надеюсь, когда-нибудь увидимся. Если подфартит и удастся осуществить задуманное, Вы это обязательно узнаете. Еще раз благодарим за понимание и поддержку. Алена, Леха и Петр Алексеевич Гольцовы».
...Прочитав письмо дважды, я стер его из электронной памяти и вскоре покинул вологодскую церковь, настоятель которой, мой старый знакомый отец Михаил, любезно позволил мне воспользоваться его компьютером, подключенным к всемирной паутине. В век кибернетики, виртуальной реальности и сотовых телефонов бездушная электронная машина, способная одним нажатием кнопки сводить к нулю любые расстояния, покорила не только мирян...
Возвращаясь на остров микроавтобусом «додж», некогда подаренном тюрьме особого назначения Советом Европы, и краем уха слушая доктора Жукова, рассказывавшего какую-то историю, я нисколько не сомневался в том, что Реаниматор, нет, Алексей Гольцов и Алена выполнят данные ими обещания. А Тихий... если не свернет себе шею на очередном грязном деле, что ж, пусть и дальше регулярно навещает любимого внука. Маленького, очень похожего на отца кудрявого крепыша, год назад едва не пущенного взбешенным стариком под нож хирурга-убийцы...
Что касается меня, то звонить через три дня в Петербург и проверять факт возвращения иконы в храм я не стал. Со временем узнал из газеты, что бесценный образ был тайно подброшен новому протоиерею Троицкого храма — отцу Иоанну. И что зашедшее было в тупик следствие по громкому делу «...с возвращением считавшейся навсегда утраченной святыни сразу получило новый ускорительный импульс. Раскрылись новые горизонты в розыске преступников». Да уж...
Вот бы поглядеть на вузовских профессоров, которые учат будущих газетчиков задвигать в своих опусах такие умопомрачительные фразы!?