…Через два дня Фомин задолго до полуночи прогнал Сашу из управления:
— Иди домой да хорошенько отоспись перед дальней дорогой.
Дорохов вышел через двор, черным ходом, чтобы не попасться на глаза ребятам. На улице поднял воротник изрядно поношенного полушубка, надвинул на глаза потертую, видавшую виды шапку. Шел и насвистывал про веселый ветер. Мелодия рвалась из груди, хотелось петь в полный голос. Ему, Сашке, наконец поручили настоящее дело! Это вам не повесточку отнести или бумажки подшить…
Старый циник, выхоленный мерзавец, господин Международный будет разоблачен им, комсомольцем Дороховым.
«Не беспокойтесь, Михаил Николаевич, мы тоже кое-что умеем и сработаем в лучшем виде, — хвастливо думал о себе Саша. — Да, а выдержки дяде Мише не занимать. И как он только выносит все эти бредни старого болтуна? Да еще чайком поит и спичку зажженную к папиросе подносит. Тьфу!»
Пришел домой он рано, и мать еще не спала. Увидев сына, она только руками всплеснула:
— Опять вырядился? Прошлый раз пришел как нэпман, а сейчас босяком. Увидят соседи, со стыда умру. Иди-ка сюда, отец, посмотри на нашего сыночка. Ты эту рванину зачем нацепил? Хоть посмотрел ее как следует? Там, поди, вши кишат. Снимай все немедленно, узлом свяжи и у порога брось. — Мать не могла успокоиться. — Надо же, Пинкертон! В лохмотьях…
Дорохов-старший молча наблюдал, как сын снял старенький полушубок, неопределенного цвета свитер, а когда Саша, стягивая валенки, вытащил из-за голенища финку, прикрикнул на мать, чтобы та замолчала.
— В разведку, что ли?
— Вроде этого, батя!
— Наган не дали?
— Нет. Нельзя, говорят.
— Когда уйдешь?
— Завтра. Утром. В пять часов встану. — Саша улыбнулся матери: — А одежонка чистая, не волнуйся, у нас грязную не держат.
Утром Дорохов-старший разбудил сына:
— Вставай, уже пора. Иди, я там тебе яичницу с салом изжарил и чай вскипятил. В дорогу кусок сала и хлеб завернул. Заодно ножик твой по бруску потер и на ремне поправил. Сталь ничего. Можно бриться.
Саша был тронут отцовской заботой. Он хотел было рассказать отцу о своем задании, но раздумал. Конечно, тот никому не скажет, но зачем его зря волновать?
Провожая сына, Дорохов-старший спросил:
— Когда ждать-то?
— Не знаю. Если ничего не выйдет, вернусь скоро, если повезет, придется задержаться.
— Ну, как говорили в старину, путем тебе, дорогою.
— И тебе по той же, — откликнулся Саша, закрывая дверь.
На тракте он простоял недолго. Шофер новенького ЗИС-5 сам заметил Сашу и открыл дверцу, а когда узнал, что тот едет до самого прииска, даже обрадовался.
— Не люблю по дороге попутчиков менять. Если до конца — пожалуйста. Деньги за проезд не надо, но на месте поможешь разгрузиться. Идет?
Тронув машину, шофер сразу же запел песню про Чуйский тракт, про Марусю, которая ездила за рулем «форда», и про зеленый АМО, что прародитель ЗИСа.
— Понимаешь, привык в пути петь или разговаривать. Иначе заснешь. Дорога длинная, а я на ней почти все ухабы да колдобины знаю, вот и кидает в дремоту. Раньше на полуторке ездил. На той не вздремнешь: старая, того и гляди развалится, а сейчас не машина, а сказка. ЗИС-5 — король дорог. Представляешь, на базу прислали три штуки. Переполох поднялся. Кому давать? Собрание устроили. Одни говорят, нужно жребий тянуть, а потом решили передать ЗИСы ударникам.
Но на прииск приехали глухой ночью, по дороге встречались заносы, и Саша с шофером брались за лопаты. Они загнали машину на территорию продуктовых складов, под охрану сторожей, а сами пошли в дом приезжих немного вздремнуть. Утром закусили остатками домашних запасов и принялись за разгрузку. Перетаскали мешки с крупой, мукой и сахаром.
— Спасибо, что помог, — пожал Сашину руку шофер. — Если надумаешь возвращаться в Иркутск, ищи меня в приисковом управлении, я там буду груз получать. Может, обратно вместе и махнем.
— Не знаю, успею ли. Родню надо отыскать, пока то да се…
Прощаясь, Саша искренне пожалел, что не мог назвать свою настоящую фамилию и имя этому симпатичному шоферу.
У женщины, охранявшей склады, он расспросил, как отыскать чайную, и та, выйдя из сторожки, показала крышу длинного, похожего на барак дома, видневшегося в центре поселка.
— Ты, сынок, заходи с той, дальней стороны, — объясняла женщина, — где елка растет. С этой-то у них вход в кухню, а с той — в залу. Только зачем тебе чайная? Неужто водку с утра пьешь? Шел бы в приисковую столовую, там сытно кормят, да и подешевле. Правда, выпивохам она не по нутру, нет в столовке этой проклятущей водки.
— Спасибо, мамаша, а насчет водки, — замялся Саша, — не пью я. Совсем не пью.
Чайную он нашел на небольшом пригорке, под разлапистой огромной елью, в рубленом доме. На вывеске местный живописец изобразил огромный самовар, из трубы его, как из паровоза, поднимался толстый столб дыма. Рядом с самоваром — аляповатые чашки и огромный каравай. На пороге Саша задержался, словно собираясь с духом. В маленькой прихожей на стенке были прибиты вешалки. На двух деревянных колках уже висели полушубок и дошка из какого-то лохматого меха. Саша повесил полушубок, под медным рукомойником сполоснул руки, причесал свои вихры и направился к двери в зал, прикрытой портьерой. Откинув плотную ткань, почти столкнулся с огромным медведем, поднявшимся на дыбы. Саша понял, что это чучело, но все-таки от неожиданности отшатнулся. Медведь был как живой, одну лапу он протянул, словно для приветствия, а в другой держал фанерку с надписью:
«Добро пожаловать».
«С фантазией работники в этой чайной», — подумал Саша и осмотрелся.
На стенах висели чучела: на сосновом сучке расправил крылья глухарь, чуть дальше сидел ястреб-тетеревятник, а на другой стене на обрубке лиственницы разлеглась рысь. С потолка на металлических крючках спускались шесть больших керосиновых ламп. В зале было тепло, чисто. Десяток столиков, покрытых пестрой клеенкой, были свободными. Только в углу за столом расположились двое мужчин. Стойка, уставленная тарелками с закуской, тянулась в полстены. За ней в двух высоких резных буфетах красовалась целая выставка бутылок с разноцветными этикетками. В середине зала под чучелом рыси возвышалась крохотная эстрада. На ней едва ли могло разместиться больше двух человек. «На стенку бы плакат: «Не стреляйте в баяниста» — и получится совсем как у Джека Лондона в клондайкских салунах», — подумал Саша, располагаясь за столиком поближе к буфету. В меню, написанном карандашом, значилось много блюд, и почти все из местных продуктов: рагу из дикой козлятины, котлеты из медвежатины и еще что-то в этом роде. Видно, чайную обеспечивают охотники. Саша решил, что возьмет расколотку из ленка, соленые рыжики и котлеты. К нему чинно подошла степенная немолодая женщина в белых, расшитых красными узорами поярковых валенках и в платке, похожем на русский кокошник. Приняв заказ, она спросила, что будет молодой человек пить. Узнав, что требуется только чайник чая, усмехнулась:
— А может, к грибкам и расколотке все-таки стопку подать? Не хочешь? Ну, хозяин барин.
Официантка подошла к буфету, постучала вилкой по тарелке, и к стойке вышла буфетчица. Ей было лет под сорок, а может, и меньше, высокая, стройная, белое приятное лицо и черные, гладко причесанные волосы, разделенные на ровный пробор, аккуратно заплетенные и уложенные на затылке. В ушах поблескивали серьги, а на пальцах красовались золотые перстни.
— Выпиши мне, Анна, заказ, — попросила официантка.
«Повезло! Та самая!» — решил Саша и стал всматриваться в буфетчицу, а она, не обратив внимания на нового посетителя, перед зеркалом, вставленным в одну из дверок буфета, поправила воротник белой кофточки, небрежно повела плечом, чтобы удобнее легла на спине большая пуховая шаль, и снова скрылась за дверью.
Официантка быстро принесла заказ, пододвинула тарелку с разогретым калачом. Саша ел и поглядывал на буфет. Анна дважды выходила к стойке, что-то доставала из ящиков, принесла какую-то коробку, потом, усевшись на табуретку, стала писать, изредка щелкая счетами. Мужчины закончили трапезу и ушли, а Саша, отпив несколько глотков чая, прямо со стаканом в руках отправился к буфету.
— Нюра! У меня дело до Хозяина.
Женщина медленно, словно нехотя, оторвалась от работы, спокойно и холодно оглядела Сашку.
— А ты с какой бригады? Что-то я тебя раньше здесь не видела.
— Не из бригады я. Из Иркутска, записку ему привез.
— От кого? Давай сюда.
— Понимаешь, велено отдать самому в собственные руки. — Саша спиной почувствовал, что в зале появились посетители, и буфетчица заторопилась.
— Ступай допивай чай. Жди. Как только освобожусь, иди за мной вон в ту дверь. Там поговорим.
Волнуясь, но сохраняя внешнее спокойствие, Саша вернулся за столик, налил себе из чайника еще стакан и стал во все глаза глядеть на буфетчицу, но та его и не замечала. Вдруг она пальцем поманила официантку и что-то зашептала ей на ухо. В знак согласия официантка кивала и несколько раз взглянула в сторону Сашки. Лицо буфетчицы заметно посуровело. Она взяла из-под прилавка черную клеенчатую сумку и ушла в дверь, ведущую на кухню. Минут двадцать, а то и полчаса ее не было, и официантка сама заходила за буфетную стойку, разливала для посетителей водку, брала тарелки с закусками.
«Убежала куда-то, — сообразил Саша. — Предупредить Хозяина или еще кого-нибудь».
Буфетчица вернулась вся разрумянившаяся, точно и впрямь прошлась по морозу. Стрельнула глазами в Сашу, и тот, опасаясь на этот раз встретиться с ней взглядом, опустил голову. Ему стало не по себе. Вокруг него явно что-то затевалось. Вспомнив советы Фомина и Попова, нащупал под столом в валенке рукоятку ножа.
— Может, вам еще что подать? — подошла к нему официантка.
Но он отказался, рассчитался за обед — отдал целых полтора рубля, подумал и прибавил пятнадцать копеек — на чай. Как только официантка отошла, Анна незаметно кивнула ему, и Саша направился за ней следом. За дверью оказалась небольшая кладовая. В одной стороне были расставлены ящики с бутылками, в другой — на полках лежали какие-то коробки. Между ними стоял стол, и на нем зажженная керосиновая лампа.
— Где письмо? — глядя ему в глаза, спросила буфетчица. — Давай сюда.
— Велели отдать самому Хозяину, — упрямо повторил Саша.
— Нет его в поселке. Сейчас к нему бегала. И когда вернется — не знаю. Может, завтра, а может, через неделю или через две. Давай я передам.
— Как же я тебе-то отдам, когда дядя Гриша велел самому в руки.
— Чей дядя? Твой? — насторожилась буфетчица.
— Нет, Международный.
— Что это за Международный? Где ты его видел? — не скрывая любопытства, спросила женщина.
— Где же мне его видеть? В уголовке сидит.
— Как сидит? За что?
— Не знаю. Верка ходила к Резаному, к мужу, значит, на свидание, а тот передал ей записку, говорит, дядя Гриша велел отвезти и через тебя передать Хозяину.
— Верка-то тебя как нашла?
— Да сестра она мне, живем вместе.
— Давай записку-то, — строгим тоном потребовала буфетчица.
— А ты не врешь, что самого нет?
— Говорят тебе, что уехал и когда вернется — не знаю. В тайгу отправился по бригадам.
— Что же мне тут, полмесяца торчать? — возмутился Сашка.
— Давай и проваливай. Хозяин вернется, приедет в Иркутск сам или кого пошлет.
— Ладно. — Саша достал из кармана ватных брюк сложенную пачкой газету, развернул ее и вытащил исписанный мелким почерком листок. — Вот, передачу просит, а дальше не разобрал. — И Саша вручил буфетчице послание.
Она, не читая, подсунула листок под какой-то ящик на полке. Взяла со стола бумагу и карандаш.
— Напиши, как найти тебя в Иркутске, фамилию, адрес. Может, через твою Верку сам-то передачу этому Грише и отправит.
— Раз взяла записку, деньги давай, — со всей грубостью, на которую оказался способен, заявил Саша.
— Какие деньги? — вскинула брови женщина.
— Как какие? Дядя Гриша Резаному посулил, что Хозяин за записку полсотни отвалит. Зря я сюда по морозу тащился, что ли?
— Ладно, подожди. — Анна вышла и вскоре вернулась с бутылкой водки и стаканом. Вынула из кармана фартука три червонца. — Держи! С тебя и тридцатки хватит. — Хозяин-то, может, и поболе отвалил бы, да где его сыскать. А вот стакан на дорожку налей. Посошок и за знакомство.
Не выпить было нельзя, а водки Дорохову страсть как не хотелось, и он решился на новую грубость. Спрятав деньги, взял со стола бутылку, встряхнул ее и, не распечатывая, опустил в карман.
— Хорошая ты баба, Нюра. Прямо жаль уезжать. За твое здоровье эту водяру всю дорогу буду сосать.
— Куда же ты в ночь-то?
— Найду попутную машину — и домой. Нечего мне тут у вас прохлаждаться.
На улице стемнело, крепчал мороз. И днем-то было мало народу, а к вечеру и совсем стало безлюдно. Дорохов пришел к продуктовым складам, потом к постоялому двору, снова вернулся в центр, к приисковому управлению, но ни одной машины не встретил. Симпатичный шофер с новеньким ЗИСом, наверное, уже укатил. Возвращаясь к постоялому двору, Саша услышал за собой шаги. Ему показалось, что человек осторожно крадется, стараясь, чтобы снег под ногами не скрипел. Саша остановился, оглянулся, но никого не увидел. Однако и скрип прекратился. Померещилось, что ли? Едва Дорохов тронулся дальше, сразу же услышал те же осторожные шаги. В темноте, на неосвещенных проулках, преследователю легко удавалось спрятаться, Прижался к темному забору, и все. Кто же это следит? Как проверить? Может, Хозяин? Стало зябко и неуютно.
Сунув в левый рукав финку, Саша пошел быстрее. Сзади снова послышались теперь уже торопливые шаги. Дорохов побежал, свернул за угол и остановился, прижавшись к тесовому забору. Когда шаги приблизились почти вплотную, он вышел навстречу и лицом к лицу столкнулся с женщиной. Та громко ойкнула и отскочила в сторону.
— Ну и напугал ты меня! — открывая лицо, закутанное шалью, проговорила женщина, в которой он тотчас признал официантку чайной. — Бегаю по поселку, ищу тебя, а ты мотаешься, как гуран по тайге. Увидела возле конторы и никак не догоню.
«Врет, — подумал Саша. Он же явно слышал, как официантка останавливалась, когда он замедлял шаги. — Следила. Интересно, зачем?»
— Чего это ты меня вдруг искать начала?
— Да Нюша наша, буфетчица, у которой ты про своего дядю спрашивал, говорит: «Парень вроде хороший, родственника не нашел, уехать не сможет. Машину в ночь где найдет? Разыщи его, да пускай у тебя и переночует».
Дорохов хотел отказаться, а потом решил выяснить, что кроется за этим приглашением.
— Да ты не бойся. Дом у меня семейный, люди мы порядочные, идем. Пельмешками побалую.
На краю поселка, как казачья крепость, стоял большой рубленый пятистенок, обнесенный тыном в сажень высоты. Лиственницы в обхват, расколотые пополам, были стоя врыты в землю, одна к одной. Остро затесанный верх образовал по забору грозную зубчатую ленту.
«Не дай бог лезть через эту загородку. Напорешься, и конец», — подумал Саша, заходя во двор.
В избе оказалось людно. Женщину встречали радостно и суетливо, старуха мать или свекровь кинулась раздувать огонь в печи. Девушка лет пятнадцати помогла раздеться, из-за занавески выглянул парень ростом с Сашу, но помоложе. Хозяйка от порога объявила, что привела человека переночевать, чтобы на заезжем дворе не валялся. Как только Саша разделся, провела его в залу, велела детям занимать гостя, сама с бабкой стала собирать ужин.
Вошедший парень застенчиво сунул жесткую негнущуюся ладошку Дорохову и назвался Кешкой, появилась девчушка, любопытно осмотрела гостя и сказала, что ее зовут Лена. Саша задал несколько вежливых вопросов о прииске, погоде, охоте, но ответы слушал рассеянно. Его мучило другое: зачем официантка затащила его к себе домой? Не могла же она вот просто так бегать в темноте по поселку, невесть где искать его только ради того, чтобы накормить пельменями и устроить на ночлег в теплой и чистой избе? Почему буфетчица сказала ей, что он, Саша, разыскивает дядю? Может, придет сам Хозяин или встретит его где-нибудь и с этой целью и затащили его сюда… Пришел к одному выводу: им заинтересовались. Записка Международного была явной неожиданностью, и от него хотят подробностей. А может, ему устроят проверку? Ну, к проверке он готов. Вместе с дядей Мишей они перебрали все возможные варианты разговора с Хозяином. Все? Нет, пожалуй, ночлега в семейном доме, и, судя по парню и девушке, вполне порядочном, они все-таки не предвидели.
— А где отец-то? — спросил Саша у парня.
— Батя в тайге. До рождества белковали вместе, а сейчас один ушел за сохатыми…
Парень понравился Дорохову. Здоровенный, неуклюжий и очень застенчивый, открытое мальчишеское лицо и мягкие белые волосы, коротко остриженные под скобку…
— Ну и как нонче белка? — в тон парню поинтересовался Саша.
— Нормально. Батя добыл поболе трех сотен, да я около двух. Он с мелкашкой белковал, а у меня берданка. Разве с винтовкой ее сравнишь?
Кешка встал, вышел в боковушку, вернулся со стареньким дробовиком и передал ружье гостю. Саша со знанием дела осмотрел берданку, изготовленную еще в прошлом веке.
Лена слушала мужские разговоры и все порывалась о чем-то спросить. Выждав паузу в рассказе брата, тронула Сашу за плечо:
— Вы не знаете, как принимают в Иркутске в техникум? Летом семилетку закончу, хочу в медицинский поступить. В техникуме, наверное, общежитие есть… А Иркутск большой? Народу, говорят, там тьма-тьмущая.
Рассказать девушке об Иркутске Саше не удалось. Мать велела ей накрывать на стол, а Кешка все не унимался:
— Мне все-таки карабин больше по душе. У нас тут есть один охотник — Кирьяном зовут, он в прошлом году купил себе карабин, хорошо добывает зверя. Но батю все равно обстрелять не может… Ты в чайной был? — внезапно спросил он Сашу.
— Был.
— Медведя возле дверей видел?
— Видел.
— Так это его Кирьян из карабина завалил. Сам и чучело сладил и Анне Егоровне за две бутылки зеленого вина отдал.
— Что же так дешево? — удивился Саша.
— Вроде как подарок, а Егоровна женщина сурьезная, за так не взяла. Глухарь там, рысь — тоже его работа. Стрелок этот Кирьян стоящий. Только до бати далеко… — с гордостью заключил парень.
— Чего же ты с батей не ушел в тайгу?
— Не взял. — В голосе Кешки звучало сожаление. — Говорит, хватит на семью одного охотника.
— Конечно, хватит, — поддержала мать, появившаяся с большой миской соленых грибов и с тарелкой сала. — Ленка, поставь на стол лафитнички, под пельмени-то не грех… Да принеси отцовскую настойку, ту, что в черной бутылке, мамане вроде как нездоровится, а полынная от всех болезней.
— Кеша, мамку-то как величают? — потихоньку спросил Саша.
— А ты чего же сам не спросил? Олимпиада Никоновна. Да ты ее просто Никоновной зови. Так вот, не пустил меня в охоту отец и золотишко мыть не велел. Золото, говорит, много людей загубило. Велит техникой заниматься. Да мне все одно скоро в солдаты идти, а из армии вернусь — в тайгу подамся. Тогда меня никто от охоты не отобьет.
Пришла из кухни старушка лет под семьдесят, принесла миску с вареной сохатиной. Саша понял, что принимают его по первому разряду. Он вышел в сени, отыскал свой полушубок и вытащил бутылку водки, что взял у буфетчицы. Хозяйка внесла огромную дымящуюся кастрюлю с пельменями, и все уселись за стол. Хозяйка разлила по рюмкам водку, предложила Саше настойку, но тот отказался, и тогда темную густую жидкость налили бабушке. Не обошла мать и дочку: и ей плеснула в рюмку.
— Мне просто неудобно, Олимпиада Никоновна, сколько я вам хлопот доставил. Из-за меня такой стол накрыли.
— Почему для тебя? — искренне удивилась хозяйка. — Нам-то тоже ужинать надо. Я в той чайной и куска в рот не возьму: все не по мне, а дома люблю вот так поесть. Провиант, слава богу, свой, не купленный. Ты вот попробуй-ка пельмешки-то. В подклети еще полкуля висит. Неделю стряпали. Мои охотники в тайгу без пельмешек зимой не ходят. А ты говоришь: для тебя.
Пельмени и верно оказались — пальчики оближешь. Сочные, духовитые, с привкусом брусничника, голубицы и какого-то знакомого таежного запаха.
Сашке было хорошо в этой гостеприимной семье. И лишь мысль о том, что от Олимпиады или ее мужа какая-то нить тянется к Международному, не давала покоя. Не хотелось связывать этих вроде бы славных людей с отъявленным преступником. Но что-то ведь их объединяет? Он несколько раз пытался перевести разговор на чайную, даже прямо спросил у хозяйки про Анну, но та просто-напросто отмахнулась. После сытного ужина и чаепития Сашу уложили спать здесь же в зале на широкой лавке. Хозяйка разостлала огромную волчью шубу, положила подушку, забрала Сашины валенки посушить и пожелала спокойной ночи. Но ему не спалось. «Кто Анна? Кто такая на самом деле Олимпиада? Зачем привела она его в свой дом?» Саша прислушивался к шорохам, вертелся, вставал, снова ложился. Постепенно сон начал его одолевать, как вдруг в тишине отчетливо послышался скрип половиц, застонала неладно расклиненная доска. Саша хотел вскочить, спросить, кто это бродит, но заметил в дверях длинную белую женскую рубашку. «Хозяйка, — решил он, — что же ей нужно?» И тут же нашел успокоительный ответ: «Мало ли что может понадобиться человеку в собственном доме, даже ночью» — и притворился спящим. Между тем женщина постояла в дверях, прислушалась, вошла в комнату и потихоньку подошла к табуретке, взяла в охапку сложенную одежду гостя и так же крадучись вышла на кухню, откуда в коридор пробивалась полоска света.
«Что это она задумала? Может, захотела посмотреть, нет ли в моей одежонке насекомых?» Теперь уже Саша не мог спокойно лежать. Он поднялся и, осторожно ступая, прижимаясь к стене, чтобы не заскрипели половицы, приблизился к кухонной двери. Ему было хорошо видно, как Олимпиада Никоновна возле стола в свете прикрученной керосиновой лампы осматривала содержимое его карманов. Едва улегся на свою постель, как снова услышал шаги. Хозяйка так же тихо постояла в дверях и уже более уверенно вошла в комнату и положила все вещи на прежнее место.
«Ладно, хоть нож сунул под лавку. Хорош был бы я, если бы финка оказалась в кармане…»
Что же она все-таки искала? Как ни странно, но ни страха, ни тревоги Саша не испытывал. Видно, Анна велела его не только приютить, но и проверить. Значит, все они тут заодно с Хозяином. Усталость взяла верх, и он заснул.
Когда Саша открыл глаза, за окнами, покрытыми морозными узорами, было солнечно.
Первым делом он мысленно поблагодарил дядю Мишу, который накануне отъезда потребовал у Сашки наган и удостоверение личности.
— Давай, давай, — говорил Фомин, — прихватишь с собой по глупости и сгоришь синим пламенем. Нам с тобой это ни к чему.
«Все-таки, что ей было надо? — думал Саша. — Деньги целы, да и сколько их? Своих меньше десятки, плюс три червонца, что вытребовал у Анны. Анна… Как бы разузнать о ней побольше?»
Умывшись, Саша пожелал доброго здоровья Никоновне и старушке, расположившимся на кухне у самовара.
— Иди чай пить, парень, — пригласила старуха, — наши-то уже убегли: одна в школу, другой в мастерские.
— Сначала сохатинки отведай да вот рюмку прими, — предложила хозяйка.
«Ночью все карманы перетрясла, а сегодня снова спаивает», — раздраженно подумал Саша и отказался.
— Пожевать чего-нибудь — другое дело, а водки не хочу.
— Еще вечор приметила, что к спиртному ты не сильно охоч, — уважительно отметила старуха, а Никоновна промолчала, вроде и ни к чему ей.
За чаем Дорохов рискнул:
— Скажите, Олимпиада Никоновна, а сколько лет вашей буфетчице? Тридцать наберется?
Обе — и старая, и молодая — вмиг рассмеялись.
— Глаз у тебя, милок, не зоркий. Вот скажу Анне, что ты в нее втрескался, пусть радуется. Ей уже за сорок, она тебе в матери годится. К ней ты не примажешься, она у нас, как монашка, одна, мужчин не жалует. К ней тут наш приисковый инженер сватался, а она ему от ворот поворот. Есть один охотник, одинокий, до сих пор по ней сохнет, а Нюрка и в дом его не пускает. Сколько лет живет здесь, а все одна, все с книжками, только с учительницей дружбу водит. Строгая женщина, а ты туда же…
— Что вы, Олимпиада Никоновна, я ведь просто так.
— Ты лучше скажи, зачем приехал и какого дядю разыскивал? — Олимпиада искоса взглянула на Сашу. — Я ведь тут всех от мала до велика знаю.
«Интересно, — подумал Саша. — Дядю выдумала Анна, а Никоновна спрашивает всерьез. Выходит, буфетчица ей не сказала про записку? Нужно как-то выпутаться».
— Ну, Никоновна, ты чисто прокурор, все тебе скажи… Давай-ка лучше карандаш и бумагу, я тебе свой адресок оставлю. Будешь в Иркутске, погостюешь. — И так же, как в чайной, написал адрес той самой Веры, за брата которой себя выдавал.
— Некогда мне по Иркутскам-то ездить, — вздохнула женщина. — Может, соберусь к пасхе, тогда загляну.
В тот же день к вечеру, правда, с меньшим комфортом, уже в кузове, на каких-то мешках, Саша вернулся в город и сразу позвонил Фомину.
— Приехал? Живой-здоровый! Ну, молодец! Иди домой, отдыхай.
— Мне бы, дядя Миша, зайти в свое переодеться.
— Приходи, буду ждать, — сразу же согласился Фомин.
Саша переодевался и рассказывал. Торопился, перескакивал с одного на другое. Фомин слушал молча, не перебивая, ни о чем не расспрашивая.
— Ладно, — решил он. — Отправляйся-ка домой. Утро вечера мудренее. — Но, видно, под конец не вытерпел: — Что же эта Анна, так одна и живет?
— Олимпиада сказала: «Одна, как монашка».
— Интересно. Ну, вот твой револьвер, удостоверение, иди, а я Ивана Ивановича подожду. Он о тебе спрашивал. Расскажу, как ты съездил.