На следующий день Фомин и Дорохов с самого утра засели «рассуждать». Попов вчера опять напомнил Фомину, что предупредить преступление, задуманное Международным, их святая обязанность, что ему да и Фомину просто несдобровать, если соучастники Никитского, не дождавшись его, сами рискнут пойти на какое-то, очевидно, крупное дело.
Фомин с Сашкой начали по порядку.
— Сначала давай уточним, чем мы располагаем. — Михаил Николаевич достал из сейфа дело Никитского, свои заметки, полистал документы. — Вот телеграмма, с которой все и началось. «Стало известно, что вор-рецидивист Никитский по вызову с инструментами и оружием выехал в Иркутск. Намерен остановиться в одной из гостиниц. Предполагается, что соучастники подготавливают крупное преступление. Никитский был в Ленинграде, договаривался в обмен на золото приобрести иностранную валюту. Примите меры задержания рецидивиста, предупредите преступление. Исполнение доложите. Начальник уголовного розыска Главного управления милиции НКВД СССР». Сдается мне, Никитский давно готовил это преступление. Но у него что-то не клеилось, — объяснил Фомин. — Когда мы его задержали, начальник звонил в Москву, и ему прямо сказали, что Никитский уехал на дело. Взяли мы его на второй день после приезда. Так? И я думаю, что за это время он ни с кем из дружков не встретился, потому что пистолеты и отмычки так и остались при нем.
— Похоже, дядя Миша, вы правы. А если в почтовых отделениях поискать ту телеграмму, что ему отправили?
— Как же ты будешь ее искать? Откуда послана, неизвестно. Когда и самое главное, на чей адрес — тоже не знаем. В уголовном розыске наркомата, если бы знали эти подробности, подсказали бы нам обязательно. Давай лучше подумаем, почему наш Григорий Павлович за сутки с лишним своих знакомых не нашел. Ну, скажем, в Иркутск он приехал в четыре часа дня. На извозчике весь город мог объездить, кого угодно отыскать, а потом и в гостиницу. Мы с тобой опоздали его встретить. Но нам же не было известно, когда он заявится.
Два года назад задерживал я Никитского после побега. Он тогда, как сохатый по тайге, по окраинам города носился: то в Рабочий поселок, то на Звездочку заявится, а схватили его на станции Иннокентьевской. Точно было известно: приехал он тогда в Иркутск с чемоданом, но куда его спрятал или кому передал, что было в том чемодане — так и не узнали. Проведал я сейчас те адреса, был на Звездочке. Похоже, на этот раз там он и не показывался.
— Дядя Миша, а может быть, он на прииск собрался?
— Зачем же ему тогда гостиница? С поезда — и на тракт. В попутную машину — и там. Меньше бы на глазах маячил. Впрочем, дай-ка сюда копию его записки. «Сижу в уголовке, но тут мне недолго маяться, — читал вслух Фомин. — Пришли жратву. Гадаю: кто меня продал? Не забывай мой совет. Узнай, где я буду отдыхать, пусть из дому привезут чистое белье и липовый чай. Не обижай без меня рыжую. Жениха ей нашел. До свидания». — Фомин отложил листок, прошелся по кабинету, остановился против Саши. Давай представим себя на месте Никитского и подумаем, как в каких случаях он мог бы поступить. Обсудим первую задачу. Почему, имея приятелей или соучастников в Иркутске, он шлет записку на прииск?
— Боится, дядя Миша, что попадет она вам в руки и приятели окажутся в соседней камере. До прииска, может, не доберетесь.
— Возможно… Еще вопрос: если его дружки у нас в городе, почему он не встретился в ними сразу?
— Заходил, не застал дома и отправился в гостиницу.
— Тут, к сожалению, дорогой мой, ты ошибаешься. О гостинице мы узнали из телеграммы. Значит, еще до приезда в Иркутск Никитский намеревался остановиться именно там.
— Все ясно! Поторопились мы, дядя Миша. Нельзя было брать Никитского возле гостиницы на дороге. Он как раз и отправился к своим приятелям, чтобы отдать им на хранение саквояж.
— Может быть, Сашок, может быть… Только сдается мне, что не привел бы Международный к своим приятелям. Чутье у него, что у волка. Помнишь, он сам сказал, что слежку почувствовал.
— Куда же он хотел податься?
— Чего не знаю, того не знаю, — вздохнул Фомин. — Попробуем с другого конца. Ну-ка прочти еще раз записку.
— «Сижу в уголовке…»
— У нас, значит, — усмехнулся Фомин. — Дальше.
— «Но тут мне недолго маяться…» Конечно, недолго. Вы же сами говорили, что его скоро переведут в тюрьму.
— А тюрьма ему что — санаторий? Тут маяться, а там не будет? Постой, а почему маяться? По-блатному он должен был написать «чалиться». — И Фомин, откинувшись на спинку стула, задумался. — А помнишь, как он хвастался, что снова убежит?
— Помню. Говорил, дождется «зеленого прокурора», весны, значит, и убежит в тайгу.
— Может быть, тут намек на май месяц? — задумчиво произнес Фомин. — Дальше.
— «Пришли жратву…» — продолжал читать Дорохов.
— Зачем Никитскому продукты? Он что, голодает у нас, что ли? Вчера я ему разрешил купить колбасу, сыр, сахар, папиросы. Деньги у него есть. Нет, передачу он требует по другой причине.
— Может, ждет что-нибудь тайное?
— Что он, новичок? Не знает, что передачи проверяются? Нет, не ждет он ничего тайного. Думаю, для него важен сам факт передачи. Раз принесли передачу, значит, записку получили и все его намеки поняли. Раньше у старых рецидивистов хитрющая символика была. Скажем, есть в передаче луковица. Одна-единственная — значит, и на воле тем, кто принес передачу, горько. Две луковицы — еще горше, много — совсем невмоготу…
Посмотрим, что там дальше.
— «Гадаю, кто меня продал».
— Это для красного словца, чтобы цену себе поднять. Никто тебя не продавал, Григорий Павлович, сам себя продал. Дьяволу.
— «Не забывай мой совет».
— Это, пожалуй, уже не пустые слова. Может быть, напоминание о каком-то сговоре, а может, предостережение. Согласен?
— Согласен-то согласен, а только насчет чего предостережение?
— Эх, друг ты мой, я-то думал, что ответ с прииска ты привезешь. Думаю, только там и можно было это выяснить, особенно если бы удалось повстречаться с самим Хозяином. О чем тут речь, мы, пожалуй, сразу и не узнаем.
— Жаль, конечно, что повидаться с ним не удалось, — вздохнул Саша.
— Кто знает, может, и к лучшему… Что еще?
— «Узнай, где буду отдыхать, пусть из дому привезут чистое белье и липовый чай».
— Тут все ясно. «Где я буду отдыхать» значит «Где буду отбывать наказание». «Чистое белье» — деньги, а «липовый чай» — «липовые», в смысле поддельные, документы. Есть возражения?
— Раз хочет бежать, куда же без денег и документов? По-моему, дядя Миша, все логично. Но смотрите, дальше-то опять не вяжется.
— «Не обижай без меня рыжую. Жениха ей нашел».
— Считаешь, не вяжется? — переспросил Фомин.
— Неужели ему сейчас до какой-то рыжей? Тем более до сватовства?
— Тут, конечно, Саша, ты прав, не до сватовства ему. Ну а если допустить, что речь идет не о женщине?
— О ком же? — удивился Дорохов.
— Не о ком, а о чем. Прочти-ка конец московской телеграммы.
Саша отыскал телеграмму.
— «…Никитский был в Ленинграде, искал возможность в обмен на золото приобрести иностранную валюту…»
— Стой, понял? В обмен на зо-ло-то, — по слогам повторил Михаил Николаевич. — А знаешь, как его рецидивисты называют?
Саша пожал плечами.
— Золото преступники на своем жаргоне называют рыжьем, рыжиками.
— Как же понимать «не обижай рыжую»? Чепуха какая-то.
— Не совсем. Скорее всего, это просьба или требование без него самого не трогать золото, для которого, очевидно, в Ленинграде он нашел «жениха», то есть скупщика. Ой отдаст ему золото в обмен на иностранную валюту. Вот вопрос, зачем валюта? Хотя подожди, это, пожалуй, тоже понятно. Бери бумагу, записывай нашу расшифровку. — И продиктовал:
— «Сижу в уголовке, убегу при первой возможности к маю месяцу. Пришли передачу, буду знать, что получил мою записку. Узнай, где буду отбывать наказание, и туда пусть привезут деньги и поддельные документы. Без меня золото не трогай, я нашел на него покупателя. Скоро увидимся».
— Ну как?
— Здорово, дядя Миша! Но такое распоряжение можно послать только близкому человеку.
— Наверное, Хозяин и есть этот самый человек. Хорошо, хоть мы знаем, где его искать. Думаю, что и преступление, связанное с золотом, Никитский задумал вместе с этим самым своим приятелем. Вот только кто он? С буфетчицей связан бесспорно. Пойду-ка я к начальству на совет. Пусть отправят на прииск кого-нибудь да разберутся со всеми знакомыми этой Анны. Дай-ка мне обе записки — копию подлинной и нашу расшифровку. А пока я буду ходить по начальству, напиши подробный рапорт о поездке. Смотри ничего не пропусти. Любая мелочь может пригодиться.
— Михаил Николаевич, а куда мне деть те деньги, что Анна дала?
— Сдай в бухгалтерию в доход государству.
Фомин уже приоткрыл дверь, когда зазвонил молчавший весь день телефон. Фомин снял трубку.
— Товарищ Фомин, докладывает начальник КПЗ, — прозвучал на всю комнату громкий голос — Арестованному, который числится за вами, Никитский его фамилия, принесли передачу. Разрешите принять?
— Где передача? Кто принес? — Фомин удивленно взглянул на Сашу.
— Передачу еще не приняли, — ответила трубка, — пока принесли заявление, написанное от родственников, а вот от каких — фамилию не разобрать.
— Сейчас иду. — Фомин положил трубку.
— Саша, быстро к Попову и доложи о звонке. Я в КПЗ. Нечего сказать, оперативность у Хозяина дай бог каждому, если, конечно, передача с прииска.
Попов выслушал Дорохова и велел ему оставаться у него в кабинете и не выходить, чтобы не встретиться с кем-то из приискателей, на тот случай, если Фомин вдруг пригласит их для беседы.
Саша попытался писать рапорт, но не смог вывести ни строчки.
«Вот это ловкачи! — думал он. — Передачу-то сразу за мной следом повезли».
Фомин обогнул здание управления и возле двери, через которую носили передачи или приходили на свидание с арестованными, увидел несколько человек. По существующему порядку сначала нужно было сдать заявление, а потом, когда дежурный называл фамилию, войти в помещение уже с передачей. Возле двери Михаил Николаевич увидел Веру с небольшим свертком в руках, а рядом с ней женщину в дубленом желтом полушубке, в пуховом платке. Фомину бросились в глаза белые валенки, расшитые яркими красными узорами. Довольно объемистый мешок, лежавший на крыльце, явно принадлежал этой женщине.
Заметив Фомина, Вера хотела, видно, что-то ему сказать, но увидела, как он нахмурился, отвернулась.
Фомин оглядел остальных: сгорбленная пожилая женщина, дальше, постукивая ботинками, переминался с ноги на ногу высокий парень, еще две женщины беззаботно судачили о чем-то…
Михаил Николаевич прошел в кабинет начальника КПЗ. Опередивший его Попов уже рассматривал тетрадный листок, на котором корявым почерком была написана просьба принять передачу для Григория Павловича Никитского с перечислением продуктов: туесок меда — один, калачи домашние — пять штук, сало свиное — один кусок, мясо вареное, шоколад «Золотой ярлык».
— Ну что там? — нетерпеливо спросил Попов.
— Вера пришла с какой-то женщиной, — ответил Фомин. — Я думаю, пусть примут. Только все хорошо просмотрят. — И, обращаясь к начальнику КПЗ, попросил: — Сам посмотри хорошенько, что принесли. Лучше будет, если в присутствии Никитского.
— Гляди, чтобы там разобранной пушки не оказалось, — усмехнулся Попов. — Потом зайдешь, расскажешь. Пошли, Фомин, потолкуем.
Попов зашел в кабинет к Фомину. Саша вскочил и, не удержавшись, кинулся расспрашивать:
— Что принесли? Кто?
— Вера, а с ней какая-то женщина в дубленом полушубке и в пуховом платке. Лица не рассмотрел. А вот новые поярковые валенки углядел.
— С красными узорами? Так это же Олимпиада Никоновна, та самая, что ночевать меня позвала, официантка из чайной. Надо же! Так я и знал. Видать, из одной с Никитским компании. Наверное, ее муж и есть тот Хозяин. Дома сказали, что он в тайге. И Анна говорила, что Хозяина нет на прииске. А я эту Олимпиаду и всю ее семью за добрых людей принял. — Саша явно расстроился.
— Да успокойся ты, Дорохов, — потребовал Попов. — И подробно расскажи о своей поездке, а то ведь я толком и не знаю, кто по твоим карманам шарил.
Саша, стараясь не упустить ни одной детали, стал рассказывать о своей поездке. Его переспрашивали, уточняли, действительно ли обшаривались его карманы.
— Я же сам видел. Вынесла мои вещи в кухню и давай все из карманов вытряхивать.
— А может, тебе, Саша, все это приснилось? — усомнился Фомин.
— Не успел я, дядя Миша, заснуть… Лежу, думаю, какие люди хорошие, а тут смотрю, в дверях хозяйка, вся в белом. Ну а когда она одежду мою взяла, тут уж мне не до сна было, а она опять тихо так, видно босиком, вошла и все на место сложила. И домой-то меня, видать, позвала, чтобы карманы обшарить. Когда ужинали, все с выпивкой приставала: «Выпей лафитничек под грибки, выпей под бруснику да под пельмени». Насильно две рюмки проглотил, и больше все.
Попов с Фоминым усмехнулись.
Иван Иванович встал.
— Пойду. Надо кому-то ехать по Сашиной дорожке. Что там за птица такая всем верховодит?
Не успел Попов договорить, как в кабинет постучались и появился начальник КПЗ с тоненькой папкой в руках. Он покосился на Дорохова, словно сомневаясь, можно ли при нем говорить.
— Рассказывай, что там у тебя получилось. При нем можно. — Фомин легонько дотронулся до Сашиного плеча. — Дорохов, брат, у нас по этому делу главный специалист.
— Вот, — начальник КПЗ достал из папки листок и передал Попову. — Все, как вы велели, пересмотрел в присутствии Никитского. Я проверяю, а он веселый, смеется. Говорит: «Не ищи, начальник, ничего там темного нет. Родичи мои не из тех, что в калач нож или бритву суют. Здесь все по закону». А сам довольный, папиросами, мерзавец, угощает. Я ему подаю заявление на передачу и велю расписаться в получении, а он, кроме росписи, пишет: «Получил, целую». Ну что, вернуть мне заявление с его распиской?
— Верни, да побыстрее. Другим-то, наверное, уж отдали?
— Никому еще ничего не возвращали. Что я, не понимаю? — обиделся начальник КПЗ, поспешно исчезая за дверью.
— Что, этот ваш Никитский действительно такой сладкоежка? Ему и мед, и шоколад, — поинтересовался Попов.
— Нет, Иван Иванович, тут, наверное, опять какой-то фокус. Он у нас, когда чай пьет, все норовит вприкуску и поменьше сахару, — встрепенулся Фомин.
— Еще все жаловался, что сахар вреден старикам, — припомнил Саша. — Может, его вызвать да прямо и спросить, от кого это он передачу получил?
— А заодно расскажи ему и о своей поездке, — не преминул съязвить Попов. — Интересно, что нам поведает об этой Олимпиаде Вера.
Но ничего путного Вера сказать не могла. Рано утром к ней постучалась женщина и первым делом спросила ее брата. Как договорились, Вера ответила, что брат, мол, по девкам шляется и она ему не указ. Тогда женщина поблагодарила ее за письмо, что получила через брата, и попросила помочь снести передачу родственнику ее хороших знакомых Никитскому, по профессии бухгалтеру-ревизору, недавно арестованному ни за что, за чужие грехи. Ее знакомым было недосуг, вот ее и уговорили. В благодарность передала гостинцы: кусок сохатины и мороженого, чуть ли не на полпуда, тайменя. Вера сбегала к соседке, с которой вместе работает, попросила сказать на работе, что выйдет во вторую смену, и отправилась с передачей. Как только получили расписку Никитского, эта самая приезжая — назвалась она Липой — зашла в магазин, кое-что купила и попросила Веру проводить ее на тракт. И сразу же на первой попутной машине укатила. Хотя Вера уговаривала ее остаться, встретиться с братом, Олимпиада наотрез отказалась, сказала, что, чего доброго, муж вернется с охоты домой, а ее нет, да еще узнает, что в Иркутск ездила, так три шкуры спустит. Характер у него серьезный. Иван Иванович все приставал к Вере, требуя поточнее вспомнить эти последние слова Олимпиады, так как их смысл снова путал все их предположения. А еще смущало, что приезжую звали Липой, а ведь Никитский просил привезти липовый чай. В тот же вечер Фомин вызвал Никитского и объявил ему, что дело на него передает прокурору.
— Давно бы так. А то все пристаете, к кому приехал, да зачем, где взял то, откуда это. — Международный просто торжествовал.
Саше очень хотелось намекнуть этому типу про разгаданную записку, но он знал, что не имеет на это никакого права. Фомин тоже был не прочь сбить спесь с преступника.
— Бросал бы ты лучше воровать да грабить, Григорий Павлович. Возраст не тот, и мы не дадим тебе развернуться. Прошли ваши времена. — И, не удержавшись, уколол старого преступника: — Привет тебе, Гриша, велел передать Юдин Борис Васильевич.
— Какой Юдин? — прогнав улыбку, насторожился Никитский.
— Ну тот, что из банкиров в дворники подался. Перевели его наши ребята из дворницкой в Таганку: там тоже кому-то двор подметать надо. МУР нам телеграмму отбил. Просят тебе спасибо сказать за информацию.
Григорий Павлович побледнел, скрипнул зубами, длинно и грязно выругался.
— Ладно, Фомин. Сбегу, тебе привет пришлю, а может, и свидимся. За «банкира» ведь и отблагодарить не грех. Все, баста, говорить больше не о чем, веди в камеру. Нечего тут рассусоливать.
Саша ждал, что ответит Фомин на эту неприкрытую угрозу, но зазвонил телефон, и Фомин снял трубку. Отвечал он коротко, и совсем было не понятно, о чем шла речь.
— Как же так? Есть! Слушаюсь.
Фомин положил трубку. Лицо его стало необычно суровым, глаза сузились. Он неожиданно подскочил к Никитскому, схватил его за воротник и рывком поднял со стула.
— Сволочь ты, Гришка. Все вы гады. — Говорил хрипло, словно с трудом выталкивая слова: — Набил бы тебе морду, да руки пачкать неохота.
— Закон не позволяет, — хмыкнул Никитский.
Фомин достал револьвер из сейфа, сунул в карман.
— Иди вперед. Живо!
Саша еще ни разу не видел Фомина таким разъяренным, хотя в общем-то и раньше Никитский говорил им обоим гадости. Пытался понять, что именно вывело из равновесия дядю Мишу, но так и не понял.
Внезапно в кабинет вихрем влетел Боровик, прямо с порога закричал:
— Что сидишь? Собирайся, Чекулаева убили.
— Как это убили? Ты что, с ума сошел?
— Женьку наповал, а Крючина ранили.
Дорохов сорвался с места, схватил в охапку свою дошку, натянул задом наперед шапку, захлопнул дверь и следом за Боровиком побежал в дежурку. На лестнице их остановил Фомин:
— Куда?
— Дядя Миша, Чекулаева убили! — на ходу крикнул Боровик.
— Знаю. Идите обратно. Чертов велел всем быть в управлении. Он с Картинским выехал на место. Пройдите по кабинетам, предупредите всех, чтобы никто не отлучался. — Приказание всегда мягкого, вежливого Фомина прозвучало твердо.