Часа через два гладко выбритый, одетый во все чистое, Моцарт сидел в кресле и, наслаждаясь до-минорной серенадой, трезво переоценивал ситуацию.
Изначально принятое решение «не прикасаться к этой грязной бандитской подачке» теперь казалось ему несколько поспешным: в конце концов, к этому следует отнестись как к нормальному гонорару за подобную операцию и послеоперационный уход с надбавкой за моральные издержки плюс возмещение потерянной на работе зарплаты за время вынужденного отсутствия.
И почему, собственно, юная самоубийца Масличкина непременно должна была выжить, окажись он рядом?.. Если бы и так — она на всю оставшуюся жизнь была бы прикована к постели, мучимая нестерпимыми болями, проклинала бы своего спасителя. Он на секунду представил ее обезображенной, психически неполноценной, в инвалидной коляске и решил больше не изводить себя угрызениями совести по этому поводу.
Зазвонил телефон.
— Владимир Дмитриевич? — спросил знакомый женский голос.
— Я слушаю, — ответил Моцарт и тут же испугался, с опозданием сообразив, что не должен был снимать трубку.
— Здравствуйте. Супруга беспокоит. Рада, что вы вернулись.
«Радость» содержала прозрачный намек.
— Здравствуйте, Луиза Ивановна. Откуда вам известно, что я был в отъезде?
— Звонила в больницу. Когда и где мы с вами встретимся? — все голоса теледикторов застойного периода, взятые вместе, уступали по своей бесстрастности голосу Алоизии. Ее отчужденное спокойствие заведомо отметало намеченную попытку уклониться от встречи.
Взгляд Моцарта скользнул по продолговатому конверту.
— Как скажете, Луиза Ивановна. Можем прямо сейчас.
— Замечательно. В таком случае в шестнадцать тридцать — там же, где и в прошлый раз, помните? У центрального офиса на Вавилова. Устраивает?
Моцарт посмотрел на остановившиеся часы.
— Да…
Отсчитав нужную сумму, он положил деньги в конверт и спрятал в правый карман пиджака; письмо положил отдельно — в левый.
Алоизию он всегда видел шестнадцатилетней — в то время, когда она околдовала его одной лишь своей чарующей улыбкой. Да, она отказала ему, но отказала под давлением его отца и своей матери и потом всю жизнь сама жалела об этом. А разве он был свободен, отдавая ведущие партии Катарине Кавальери?.. Разве был свободен, отдавая предпочтение музыкальному вкусу Алоизии, но советуясь с Констанцей? Кто может знать, как сложилась бы его жизнь, окажись сероглазая, черноволосая Алоизия на месте своей младшей сестры! Миниатюра, написанная дрянным актеришкой Иосифом Ланге вскоре после их свадьбы, — вот все, что осталось от той Алоизии, которую любил Амадеус: позже черты ее лица обострились, во взгляде появилась надменность, подобающая изваянию из столь же благородного, сколь и безжизненного мрамора…
Моцарт прикурил последнюю остававшуюся в пачке сигарету, взял ручку и обвел в рамочку первый пункт, значившийся на бланке рецепта:
1. Алоизии (15 июня) — 5000.
Познакомил их закадычный приятель Моцарта подполковник Малышевский.
Решившись наконец покинуть изрядно надоевшую родину, Моцарт квартировал у него в Москве, пока тянулась волокита с оформлением в австрийском посольстве. Фотография овдовевшей подруги Малышевского произвела на него впечатление. «Алоизия!» — узнал он как-то сразу, вспомнив миниатюру Ланге по книге матери о Моцарте, которую она писала всю жизнь, да так и умерла, не дописав.
В первый же вечер, оставшись с ним наедине, Алоизия ледяным тоном изложила условия брачного контракта:
— Андрей сказал, вам нужна московская прописка?.. Очень хорошо. Мне нужны деньги. Это будет стоить пятнадцать тысяч. Идя навстречу нашему общему приятелю, могу предложить рассрочку на три года. И это ВСЕ, чем я могу вам помочь. Если надумаете — вот моя визитка…
Пригубив принесенного Малышевским коллекционного шампанского, она удалилась.
— Блестящий вариант! — от души веселился Малышевский. — Никаких взаимных претензий, полная свобода! И цена, и условия — да это же по современным меркам дармовщина, голубчик! При полной гарантии надежности — я Луизу знаю. Тебе, конечно, решать, но одно могу сказать точно: локти кусать будешь, если откажешься. Другого такого варианта не представится.
Моцарт решился. В Австрии он был обречен на одиночество, возврат в провинцию для него был равносилен самоубийству, другого же способа зацепиться за Москву, похоже, не существовало.
Со стороны жениха свидетелем был Андрей Малышевский, который вскоре исчез, пойдя по не пройденному Моцартом пути, — отправился в составе ооновского русбата в Белград с самой что ни есть миротворческой миссией: рвануть деньжат перед скорой отставкой.
Добровольное вступление в брак невесты засвидетельствовала женщина, которую Моцарт никогда впоследствии не видел, да и фамилию ее, услышанную краем уха во время церемонии, теперь уже забыл. Свадебное пиршество брачным контрактом не предусматривалось.
Луиза Ивановна Градиевская Першиной стать не пожелала. Несколько раз они встречались. Однажды он имел неосторожность явиться по месту своей новой прописки с букетом орхидей, но был встречен таким ледяным взглядом супруги, что тут же пожалел об этом визите. В другой раз она сама обратилась с просьбой посмотреть мужа приятельницы с подозрением на злокачественную опухоль. Моцарт взялся за операцию, провел ее с блеском под си-бемоль-мажорную сонату, и, пока прооперированный находился под ее наблюдением, она наведывалась дважды, не давая во время коротких бесед ни малейшего повода думать, что лед тронулся и их фиктивный брак может со временем обернуться браком по любви. Моцарт к тому времени уже усомнился в ее способности испытывать какие бы то ни было чувства. «Так даже лучше», — раз и навсегда решил он, поименовав свой брак удачной сделкой.
Верность ли мужу-бизнесмену — не то убитому из ружья рэкетирами, не то попавшему в аварию — хранила Алоизия, была ли влюблена в кого-то третьего, но высокомерие гранд-дамы не помешало ей распорядиться своей свободой не самым благородным и законным образом: пять тысяч в год за штамп в паспорте стали неплохим источником дохода для вдовы.
К назначенному часу он явился в банк на Вавилова.
— Вы принесли деньги? — встретила его законная супруга вопросом, заменившим приветствие. На ней было сиреневое платье с высокой талией и глубоким декольте, изрядно ее старившее; с тех пор, как они не виделись, она изменила прическу, сквозь грим на ее лице проступило несколько новых морщин. — Что вы на меня так смотрите?
— Имею я право раз в полгода посмотреть на свою жену? — огрызнулся Моцарт. — Хотя бы как врач.
— Ну и как вы меня находите… как врач?
— У вас усталый вид. Неприятности?
— Нет. А у вас?
— У меня их не может быть в принципе. Я потенциально счастливый человек! — протянул он ей конверт.
Больше она ни о чем не говорила, словно опасалась, что лишнее сказанное слово повлечет за собою приглашение на ужин.
«Никакая она, конечно, не Алоизия, — думал Моцарт, глядя на то, как супруга пересчитывает деньги у стойки, — а всего лишь Луиза. Созвучие имен вовсе не дает права на столь благородную параллель».
Пожилая женщина-кассир с любопытством поглядывала то на него, то на нее, словно пыталась угадать, кем они приходятся друг другу, или определить характер сделки.
Выйдя из офиса, он все же предпринял еще одну нерешительную попытку сближения:
— Не поужинать ли нам вместе? Как-никак завершился второй этап наших отношений. Неужели я снова увижу вас только через год?
Она остановилась, не дойдя нескольких шагов до своего «пежо», поискала в сумочке ключи.
— Вы можете сократить нашу разлуку, — произнесла с усмешкой. — Если соберете оставшуюся сумму быстрее. Вас подвезти?
— Не стоит, — обиделся Моцарт. — Нам в разные стороны. Понадобится кого-нибудь прооперировать — звоните. Не хотелось бы, чтобы это были вы.
— Спасибо, — распахнула она дверцу «пежо» и, кивнув ему на прощанье, укатила.
«Неприступных женщин не бывает. Зато бывают такие, которых не хочется брать приступом, — подытожил Моцарт результат этой встречи, но тут же пожалел фиктивную жену: — Пусть остается Алоизией. В конце концов, старшая Вебер тоже отказала Амадеусу — хоть в этом-то они похожи!»
Если бы реабилитированной в прозвище супруге все-таки случилось попасть к нему на стол, он несомненно включил бы для нее арию «Меня предчувствие тревожит», написанную для Анны Готлиб, — о тщетности любви и невозможности их совместного счастья.
Маленький «фольксваген-гольф» 1987 года выпуска уже отремонтировали — кирпичная краска, сменившая фиолетовую, оказалась ему вполне «к лицу»; новенькая фара на месте выковырянной хулиганами сверкала никелированным ободком; двигатель заводился с полуоборота.