- Где ты его взял?
- На складе оружия. Честно, герр Гюнтер. Этот пистолет чист, чище в наше время не бывает.
Я неохотно согласился:
- Ладно. Патроны принес?
- Здесь шесть, - сказал он, достал другую руку из муфты и выложил жалкую пригоршню патронов на сервант рядом с двумя бутылками от Тродл. Вот.
- Ты что, их на паек выменял?
Руди пожал плечами:
- Боюсь, это все, что я могу сейчас достать.
Он облизнулся, глядя на водку.
- Я уже позавтракал, но ты угощайся.
- Разве что немного согреться, да? - оживился он и, суетливо налив полный стакан, залпом выпил.
- Давай не стесняйся, выпей еще. Я никогда не мешаю, если человеку хочется выпить. - Прикурив сигарету, я отошел к окну. Снаружи с крыши террасы свисали сосульки, похожие на дудки Пана. - Особенно в такой прохладный день.
- Спасибо, - сказал Руди, - большое спасибо. - Он слегка улыбнулся, налил второй стакан уже спокойнее и медленно его выпил. - Как дела? Я имею в виду расследование.
- Если у тебя есть идеи, с удовольствием их выслушаю. В данный момент нельзя сказать, что рыба прямо-таки выпрыгивает из реки на берег.
Руди сгорбился.
- Мне представляется, что этот американский капитан, ну, тот, что сел на семьдесят первый...
Он замолчал, а я тем временем сообразил, что семьдесят первый - это трамвай, который идет к Центральному кладбищу, и понимающе кивнул.
Руди продолжил:
- Должно быть, он был замешан в каких-нибудь махинациях. Подумайте об этом, - наставлял он меня, увлекшись темой. - Он идет на склад с кем-то в пальто, а местечко, заметьте, битком набито гвоздями. Почему они вообще туда пошли - вот я о чем. Не потому ведь, что убийца планировал его застрелить там. Он бы не стал этого делать рядом со складом, так? Должно быть, они пошли взглянуть на товар и поссорились.
Надо признать, в сказанном Руди был смысл. Минуту я размышлял.
- Кто контролирует торговлю сигаретами в Австрии, Руди?
- Основные дельцы на черном рынке, если вычеркнуть Эмиля, - иваны, сумасшедший американский сержант, он живет в замке рядом с Зальцбургом, румынский еврей здесь, в Вене, и австриец по имени Куртц. Но Эмиль был самым крупным среди них. Имя Эмиля Беккера как раз и известно в связи с этим.
- По-твоему, один из них подставил Эмиля, чтобы устранить сильного конкурента?
- Конечно, но не за счет потери всех этих гвоздей. Сорок ящиков сигарет, герр Гюнтер, это уж слишком большая цена.
- Когда именно была ограблена табачная фабрика на Талиаштрассе?
- Несколько месяцев назад.
- Разве военная полиция не искала похитителей? Они кого-нибудь подозревали?
- У них не было ни малейшей возможности. Дело в том, что Талиаштрассе находится в шестнадцатом районе, а это - часть французского сектора. А французская военная полиция даже триппер и то не смогла бы здесь поймать.
- А как насчет местных полицейских - венской полиции?
Руди уверенно покачал головой.
- Они слишком заняты борьбой с государственной полицией. Министерство внутренних дел хотело, чтобы эта государственная шайка вошла в состав регулярных сил, но русским этот план не нравится, и они стараются испортить все дело, готовы даже согласиться на развал полиции. - Он усмехнулся. - Уж я-то, честно признаюсь, жалеть бы не стал. Нет, местные так же никуда не годятся, как и французы. Если честно, единственные полицейские в этом городе, которые хоть чего-нибудь стоят, так это ами. Даже томми - порядочные тупицы.
Руди посмотрел на одни из нескольких часов, которые были надеты у него на руке.
- Слушай, мне пора, иначе мое местечко у Россел займут. Если понадобится, герр Гюнтер, меня там можно найти каждое утро. Или в кафе "Хаусвирт" на Фаворитенштрассе днем. - Он осушил свой стакан. - Спасибо за выпивку.
- Фаворитенштрассе, - повторил я, нахмурившись. - Это в русском секторе, да?
- Да, - сказал Руди, - но это не делает меня коммунистом. - Он приподнял свою шляпочку и улыбнулся. - Просто я осторожный человек.
Глава 18
Печальное выражение лица, потупленный взгляд и начинающие расплываться очертания подбородка, не говоря уже о дешевой, поношенной одежде - все это позволило мне сделать вывод, что Веронике не очень-то много удавалось зарабатывать проституцией.
Вероника снова поблагодарила меня за помощь и, проявив трогательное внимание к состоянию моих синяков, стала заваривать чай, попутно объясняя, что в один прекрасный день она непременно станет художницей. Я без особого удовольствия взглянул на ее рисунки и акварели.
Мрачная обстановка этого убогого жилища произвела на меня гнетущее впечатление, и я спросил, почему так получилось, что она пошла по рукам. Это было глупо. Никогда не следует спрашивать шлюху о чем-нибудь, а уж тем более о ее безнравственности, но оправданием мне служила испытываемая к ней искренняя жалость. Был ли у нее когда-нибудь муж, который увидел, как она обслуживает ами в полуразрушенном здании за пару шоколадных батончиков?
- Кто сказал, что я пошла по рукам? - спросила она резко.
Я пожал плечами:
- Не из-за кофе же ты не спишь полночи?
- Может, и так. Но ты не увидишь меня в одном из тех мест на Гюртеле, где парочки просто поднимаются в комнаты. И ты не увидишь меня на улице около американского информационного офиса или возле отеля "Атлантик". Я, возможно, гулящая, но не проститутка. Кроме всего прочего, нужно, чтобы джентльмен мне нравился.
- Тебя все равно будут обижать. Как вчера, например. А венерические заболевания? Ты не боишься?
- Послушать тебя, - сказала она с насмешливым презрением, - точь-в-точь один из тех ублюдков из отряда по борьбе с проституцией. Они тебя ловят, доктор проверяет, нет ли у тебя гонореи, а затем читает тебе лекцию о том, какие последствия могут быть от триппера. И ты туда же! Читаешь мораль, как полицейский.
- Может, полицейские правы, ты никогда об этом не задумывалась?
- У меня, знаешь ли, ничего подобного не находят. И не найдут. - Она хитро улыбнулась. - Говорю же тебе, я осторожна. Нужно, чтобы джентльмен мне нравился, а сие означает, что я не пойду ни с Иванами, ни с негритосами.
- Ну конечно, никто и слыхом не слыхивал, чтобы ами или томми болели сифилисом.
- Послушай, ты говоришь о процентах. - Она нахмурилась. - Все равно ты ни черта об этом не знаешь. То, что ты спас мою задницу, не дает тебе права, Берни, читать мне десять заповедей.