Как сейчас помню, разговор этот состоялся в декабре шестьдесят четвертого, вскорости после того, как свалили Никиту. Люди настороженно присматривались к тому, что происходит; включив на полную мощность приемники, обсуждали возможные изменения в стране, строили догадки; несчастные мы, ей-богу; словно одеялом придушены, - главное, чтоб все было тихо, благообразно и величаво.
...Поняв, что дерзостным начинаниям Хрущева пришел конец, я и спросил себя: <Что>мне-то, Михаилу Тихомирову, делать?> Раньше жили страхом вперемежку с восторгом перед гением Сталина, потом поверили в перемены Никиты, а теперь как?>
И я ответил себе: <Сам>, подсказки ждать не от кого>.
Ответ я нашел не скоро, но - нашел.
...Когда разгромили авангардистов, все и всех позапрещали, внезапно появилась талантливая поросль суздальских художников: живопись яркая, сочная, голубая, очень русская. Но и этих ребят стукнули: <Слишком>церквей и седой старины, где радость свершений сегодняшнего дня?!> Ребята были крутые, хорошего закала, - не дрогнули, муку приняли гордо, гнули свое, перебиваясь с хлеба на воду.
Вот тогда, памятуя о беседе с Марией Францевной, я и пошел на риск: организовал их выставку в Институте, устроил распродажу, поделился с ними по-братски - вот он, путь: ставить на тех, кто умеет держать удары, чист в позиции и понимает, что связь времен неразрывна: без прошлого нет будущего.
Каждому - свое. Господь лишил меня дара писать или ваять, но умом не обделил.
И - постоянно думая о своем будущем - я обратился к прошлому, посвятив кандидатскую диссертацию теме <Традиция>искусство>.
После того как отменили графу про то, был ли ты в оккупации (не моя вина; не я, а власть допустила немца до Москвы и Сталинграда), решился поехать в первую туристскую поездку. И такая меня обуяла тоска и боль за несчастную Россию, когда я попал к побежденным немцам и увидел, как они давно живут, каков их достаток и уважительность друг к другу, что подумал: <Никогда>из дерьма не выбраться и нечего ноздри раздувать, что, мол, богоносцы, избранные! Прокляты мы богом, истинно так! За то, что легко своих Перунов сожгли, за то, что в семнадцатом церкви рушили и памятники валили, за то, что легко прощали зло! Не отмыться нам вовек!>
Вот тогда-то, опираясь на опыт с суздальцами, я и решил: только деньги могут дать человеку истинную духовную свободу, все остальное иллюзия... Тогда же появились Витя Русанов и Кузинцов, тогда и начал крутиться бизнес с художниками, тогда и ощутил наконец надежность; матушке дачку купил, себе кооператив построил, жил как хотел... Найди художника, помоги ему - он отблагодарит, внутри они чистые, хоть и шельмы...
А тут - на тебе, новое время! Права личности. Определенные послабления в линии. Свобода слова, газеты распоясались, гласность, будь она трижды неладна! И - как следствие - рушатся надежно отлаженные связи, рождается страх, что вновь грядет нищета.
Народ - что? Народ дурак. Ему надобно постоянно втолковывать: кого любить, а в ком видеть затаенного ворога, однако не всегда просто вести такую работу: и среди тьмы есть головы; умные сразу просекут, что в конечном-то счете речь идет о рынке, заработках, - в первооснове всех людских начинаний сокрыт золотой телец, никуда не денешься, греховны... А вот поди, скажи открыто, что если у своего берешь - он снесет, наш человек все стерпит, а попробуй у чужого выдери?!
...Врать можно другим, себе - преступно. Если сейчас проиграем, все будет кончено: как-никак шестой десяток, начинать сначала поздно. Удержание достигнутого - сродни войне; или - они, или - я, третьего не дано. Индивидуальный труд, кооперативы, поддержка личной инициативы, право на заработок - есть то объективное зло, которое рушит нашу цепь, где каждый, разрешающий, обязан получить свое. А если разрешать не надо? Если в Конституцию запишут параграфы о том, что дозволено всем? Сидеть разрешающим на свои двести рублей и дома топор точить?! С топором на танк не выйдешь... Право для всех - гибель нам, элите, избранным, тем, кто достиг высшего блага властвования: не позволить, запретить, умучить справками, бумажками, доверенностями... Мы лучше знаем, что нужно нашему народу несмышленышу... Столетия должны пройти, прежде чем он научится демократии, не для нас это, мы силе покорны, а не праву, кнуту, а не закону.
...Кузинцову сказал лечь на грунт; Русанову строго-настрого запретил ездить к Чурину на дачу, слишком повадился; про Завэра забыть всем наверняка сгорит; старик не понимает, что времена изменились, связи не помогут, скорее наоборот.
Терпение, только терпение! Именно сейчас и надо перенести центр борьбы за себя в клубы, на дискуссии организованной нами <Старины>: власть припугнуть - великое дело. Случись какая беда, есть отговорка и обращение к общественности: <Мстят>слова правды!> Пусть попробуют тронуть, ныне скандалов не хотят - демократия! Главное - точно определить врага, от которого художника могу сберечь я, один я и никто больше. Сюзерен невозможен без феодала; понятие <благородность> связано со словом <поддержка>, <защита>, <протекция>, ничего в этом зазорного нет.
Вот пусть Русанов и рванет Варравина на своей мине; Томка уже Глафиру Анатольевну подготовила, - напишет заявление, слава богу, персоналочку у нас до скончания века будут чтить и холить, без нее нельзя: у тех, на Западе, светская хроника, а у нас открытое собрание, все вблизи, страсти наружу, лобное место, где еще такое есть?!
Кашляев парень с головой, подготовит почву в своей редакции, турнут этого Варравина коленкой под зад, пополнит ряды неудачников - вот к нам и придет, больше-то некуда...
...О том, что с каждой сделки, заключенной Русановым, он получал пятую часть, Тихомиров запрещал себе и думать; тем не менее подстраховался: сберкнижки <на> завещал после смерти активистам своей <Старины>, мол, не о себе радею, о нашем общем деле; пройдет смутное время - переписать книжечки не поздно, пять минут делов. Постоянно повторял: <Мы>в рамках советского законодательства, никаких отступлений не потерплю, как и от норм пролетарского интернационализма; наши враги - сионисты и масоны, и не наша вина, что все они относятся к лицам известной национальности>.
...Нет, говорил он себе, я - неуязвим! Линия защиты абсолютна, выдержка и еще раз выдержка; главное - переждать смуту, потом мы свое возьмем, главное - сохранить цепь: идея (я), поиск художников (Русанов), подготовка почвы (Кузинцов), подписание заказа на роспись зданий (Чурин), бриллиантики для дополнительных услуг (Иуда Завэр и Румина), <Старина> (страховка предприятия общедоступной идеей). Все четко, точно и отлажено. Так держать!
XVI Мы, Лизавета, Иван и Гиви
_____________________________________________________________________
Самое удобное время зайти в кафе - причем мало-мальски пристойное, а таких в Москве раз-два и обчелся, - утро.
Лениво прикрывая рвущийся в зевоте рот, официант (их тут пять, вот дурство-то, проклятие штатного расписания, держали б двух, платили зарплату за четверых, было б обслуживание) спросил, чего желают гости. Иван ответил, что желает счастья. Официант посмотрел на него с недоумением, которое сменилось обидой:
- Вы со своими приятелями шутите, со мной не надо, я нахожусь на работе.
Когда он принес кофе (времени на это ушло минут десять), Иван сказал:
- Я не убежден, что Гиви скоро управится, Лисафет. Волшебница по телефону звонить не станет: они пугливые, боятся, что их подслушивают, кино понасмотрелись, значит, отправится к кому-то сообщать о тебе, поэтому расскажи еще раз - самым подробнейшим образом, - все, что там произошло...
Лиза с тоской посмотрела на табличку, запрещавшую курить.
- Ты никогда не думал, отчего в нас заложена страсть делать друг другу неудобства? Ну почему не открыть кафе для курящих? Нет! <Нельзя> - и вся недолга! Дисциплина - разумна, а бестактность, тяга к казарме, границ не знает... Ладно... Словом, поначалу мне не было страшно, я даже почувствовала к ней какую-то бабью симпатию... Вам это не понять, мы ж несчастнее вас, поэтому в чем-то едины, - Лиза усмехнулась, - некие, знаешь ли, бабомасоны... Но у нее резко изменилось лицо, когда она стала меня колоть... Она обладает навыком гипноза, это точно... Думаю, я ей сказала только то, что мы обговорили... Я помню, как она испугалась в конце... Я не убеждена, что на какой-то миг не потеряла над собою контроль, - отец объяснял про гипноз достаточно подробно... Гитлеризм начался с массового гипноза, с обращения к национальному инстинкту, поиску общего врага, от которого все <беды>... Я дрогнула, когда она, уверившись, что овладела моей волей, спросила, отчего я называю себя Яниной, а не Лизой Нарышкиной... Мне страшно стало... Но я постоянно держалась - как за спасательный круг - за наш с тобой давний разговор: отчего царская семья, последние Романовы, не делали ни одного шага без подсказки ясновидящих? То им месье Филипп давал указания, то Распутин. Помнишь?
- Я все помню, Лисафет, - ответил Иван и погладил ее по щеке.
- А чего ж тогда меня бросил?
- Считаешь, что любовь сродни воинской присяге? Раз и навсегда? На всю жизнь? Как же тогда быть со свободой? С правом личности? Другое дело, были бы у нас дети... Да и то... Анна Каренина... Увлечения Пушкина... Жизнь Анатоля Франса... Тот же Хемингуэй... Ведь не только мужчины перестают любить... Женщины тоже увлекаются другими...
- Много реже, Ваня... Как правило, увлечение другим наступает после того, как у женщины возникли подозрения, в чем-то изуверилась, показалось, что ее мужчина перестал быть таким, как прежде, менее внимателен, неласков, замкнут... Вот тогда мы и пускаемся в рейд, - она вздохнула, по далеким тылам врага... Но ведь мы слабей вас...
- Значит, равноправие - фикция? Не может иметь равные права заведомо слабый и утвержденно сильный? Это идеализм, выдача желаемого за действительное... Я беседовал с интересным ученым, биологом, так он утверждал, что женская физиология не сопрягается с теми нагрузками, что мы на вас взваливаем. Он, например, вместе с математиками просчитал, что оптимальный вариант рабочего дня женщины - пять часов. После пяти часов бедненькая перестает приносить пользу общественному делу, потому что думает, чем накормить мужа, как вовремя взять ребенка из детского садика, где занять очередь и купить мяса подешевле и без костей, поэтому общественное дело проходит мимо ее внимания...
- На журналисток это не распространяется, - заметила Лиза, вздохнув.
- Распространяется, - отрезал Иван. - Если есть муж и дети...
Лиза снова с тоской посмотрела на пачку сигарет; Иван, однако, не заметил этого ее взгляда, продолжал устало:
- Женщина не может себя переломить: верх берет инстинкт материнства и дома... Нонешние радетели национального духа из <Старины> винят всех, кого ни попадя, в том, что у нас падает рождаемость, но не желают проанализировать статистику: шестьдесят процентов американских и бельгийских женщин не ходят на службу, а занимаются домом, воспитывая детей и ублажая кормильца! Может быть, нам лучше подумать, как увеличить заработную плату отцам трех детей? Так, чтобы наши женщины могли посвятить себя дому? А вопли про то, что у нас намеренно <спаивают> народ?! Бесстыдно это и преступно по отношению именно к народу... Ведь тот, кто хорошо зарабатывает, - не пьет! На машину копит, на дачу, путешествие! Пьют от безнадеги, Лисафет, дураку ясно... <В>истина> - это выражение не масоны придумали, издревле идет, надо серьезно изучать первоисточники, исследовать историю - объективно, компетентно... Истерика с историей несовместимы, хоть и пересекаемы... Это я, между прочим, так отвечаю на вопрос - отчего царской семьей управляли кликуши... Да потому, что даже Романовы были лишены гарантированного права на новые мысли и целесообразные поступки... Царь был бесправен, Лисафет!
- Ой ли?! Почему?
- Потому что слово <конституция> приводило его в ужас! <Верховный>традиции>, переписывавшийся с женой на английском или немецком, не на родном, - был неуч, университет не посещал, методике мыслительного анализа приучен не был: что ему вдолбили наставники, вроде серого кардинала Победоносцева, то он и повторял: <православие>, самодержавие, народность>. А что это за <народность>, когда народ был лишен права на мысль, слово и дело? Романовы не хотели принять даже ту помощь, что шла от умеренных монархистов, - а ведь Гучков с Милюковым держали большинство в Думе и мечтали о сохранении трона, сделав его конституционным... Но государь не мог принять помощь снизу, - ведь он был не коронован на царство, а помазан, вот он и хотел получать советы сверху, потому и верил в чудо, прозрение, а в себя и свой народ верить не мог - по традиции. Некрасова наши нынешние правые пока еще не очень-то подозревают в чужекровии, а ведь он писал, мол, мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не выбьешь... Страсть к порядку - а он в нашем огромном государстве необходим - выродилась в жестокость, Лисафет... Делом державу объединять боялись, - народится слишком много сильных. Вот и держали тотальным страхом да запретом... А какой порядок можно навести, запрещая все и вся? Я почитал дискуссии тех, кто за индивидуальный труд и семейный подряд, с теми, кто боится <обогащения>... Зачем нянчится с дремучими представлениями? Не проще ли распубликовать, сколько миллиардов долларов мы уплатили одной лишь Америке за зерно, а в Штатах, - Иван усмехнулся, - кроме семейного подряда иного не существует... Ну, и кто обогатился в результате того, что фермерская семья возделывает землю? Государство, Соединенные Штаты, кто же еще... Реформе об индивидуальном труде противятся болтуны-бездельники, неучи, для которых социализм - это молочные реки и кисельные берега... Старые контролеры и маразмирующие догматики вопят: <Если>живет в хорошем достатке - значит, он враг социализма!> А что, социализм - это общность нищих?! Кому такой социализм нужен? Социализм - это братское содружество мыслящих, свободных и обеспеченных людей, в этом я вижу истинный смысл равенства... С дураком и лентяем равняться не хочу. Есть право на заработок - для всех без исключения, - пусть и зарабатывают! А не болтают!
- Ты чувствуешь, - сказала Лиза, - как страна поляризуется на тех, кто за реформу и ее противников? А мы не научены действовать, растворяем себя в кухонных дискуссиях... А надо действовать, Ваня! Надо предпринимать что-то! Дремучая, консервативная кодла едина, а мы? При нашей постепенности мышления, пристрастии к старым догмам все может случиться...
- Что ты имеешь в виду?
Лиза снова с тоской поглядела на вывеску, предупреждавшую о запрете на курение, потом медленно, с какой-то школьной безнадежностью, подняла руку; по прошествии нескольких минут официант разрешил себе заметить ее; подошел, по-прежнему позевывая.
- Товарищ, у меня к вам просьба, - Лиза достала из кармана курточки трояк, - принесите пепельницу, а? Пока ведь в кафе никого нет...
Парень трешницу смазал в карман, лицо помягчело.
- Не я этот дурацкий запрет вывесил, девушка... Сыпьте пепел в блюдце... Но если кто придет, я маленько поругаюсь, не взыщите...
Когда парень отошел, Лиза посмотрела на Ивана:
- А если б мы с тобой были из общепита? Если б провоцировали этого парня? Такого рода провокация законом не запрещена, наоборот, поощряема... Что тогда с ним будет?
- Ты здорово осунулась.
Лиза улыбнулась: