_____________________________________________________________________
В Загряжск из колонии меня привезли на <Волге>.
За всю дорогу шофер не произнес ни единого слова. Когда я спросил, где он работает, сухо отрезал:
- На базе.
Только когда мы попали в мой микрорайон (два дома, что я начинал полтора года назад, так и стоят недостроенные, рабочих на площадке нет), он сказал:
- Мне дали адрес: Весенняя, три; это правильно?
- Да.
Я вышел из этой ухоженной тридцать первой <Волги> возле магазина; мне казалось совестным въезжать во двор; какая-то была во всем этом противоестественность: утром - зэк, а днем раскатывает на обкомовской машине; сразу по всем подъездам пойдет шорох: зачем? И так ощущение такое, что по-прежнему вымазан в дерьме, не помылся, зато надел новый костюм.
Галя Прохорова - кажется, из восьмой бригады отделочников, - встретив меня, взбросила руки к щекам, замерла, потом шагнула назад, оттого что поначалу хотела броситься ко мне (я ощутил ее порыв), но не бросилась, прошмыгнула мимо.
А чего ты ждал, спросил я себя. Думал, с флагами выйдут встречать?
Всегда не прав тот, кто упал.
Возле своей квартиры я остановился, чтобы пришло в порядок сердце и не тряслись руки, - дети все замечают. Надо войти домой так, чтобы загодя погасить эмоции. Зачем лишний раз рвать им сердца? Маленькие все понимают, порою значительно острее нас...
Я нажал на кнопку звонка и сразу понял, что он не работает: филенка у нас соответствующая, все слышно, что происходит в квартире, раздолье для доносчиков: пиши - не хочу! Я подождал немного; тихо у меня в квартире... Точнее, в квартире бывшей жены, я ж выписан, мы разведены, а еще верней, меня развели... Я постучал три раза - как раньше. Никто не ответил. Постучал громче - злоба во мне поднялась, темная злоба и страх; сразу услышал старческие шаркающие шаги: в лагере очень обостряются слух и обоняние, я поэтому сразу понял, что идет старуха. Может, Зина вызвала мать, подумал я. Сама на работе, а бабушка с детьми помогает... Право переписки я получил только в колонии, в тюрьме я был отрезан от известий из дома, именно там следователь дал мне Зинино прошение о разводе. Кстати, с двумя ошибками; странно, грамотный человек, отчего? Отправил два письма, ответа от нее не пришло; получил только открытку от обойщика Деревянкина, писал, что их бригада в суд не верит, они на моей стороне. Не помню его... За долгие тюремные дни в памяти остаются лица самых близких, остальные отходят на второй план, а потом и вовсе стираются.
- Кто? - спросил шамкающий женский голос.
Нет, это была не мама Тая.
- Зинаида Евгеньевна где? Шурик и Паша?
- Чего?!
- Да вы отворите дверь, - попросил я. - Пожалуйста... Я только спрошу...
- А ты через дверь и спрашивай. Чего я, глухая, што ль?!
Я услышал, как открылась дверь за спиной. Там жил прораб Светелкин, тихий, незаметный человек с уникальным глазомером: объем земляных работ, который предстояло выработать, определял в минуту; странно, отчего <глаз-ватерпас> у нас говорят про алкашей?
Обернувшись, я увидел в дверях женщину; жена прораба, подумал я; жаль, что раньше не познакомился, нехорошо.
- Василий Пантелеевич, - стараясь скрыть изумление, сказала она, вытирая руки о передник, - а вы...
- Да, отпустили...
- По здоровью?
Я успокоил ее, хотя мне казалось неудобным говорить об этом:
- Нет, приговор отменили... Меня реабилитировали...
- Это как? - не поняла женщина.
- Оправдали. Доказали, что я не был ни в чем виноват... Вы не подскажете, где мои детишки? И что там, - я кивнул на свою квартиру, - за бабка шамкает?
- Так это мать новых жильцов! Они Еремеевы, с Орла сюда подались...
- А где же Пашенька и Шурик?
- Вы ничего не знаете?
- Да откуда?!
- У меня не убрано... А то б зашли... - неуверенно предложила женщина.
- Нет, нет, не хочу тревожить, спасибо... Мне б только узнать, где дети...
- Так ведь Зинаида Евгеньевна уехала отсюда как месяц...
- Ее переселили?
- Нет. По обмену... В Курск... Она никому адреса не сказала... Уехала в одночасье... Вещей-то собирать - всего один чемодан, все остальное описали и вывезли... Может, все же зайдете? Я борщ варю...
- Что? Нет, нет, спасибо... Наверное, адрес я смогу достать в обменном бюро? Там ведь не может не быть, правда?
- Да не узнавайте вы адрес, - вздохнула женщина. - Она ведь не одна уехала... С новым мужем...
- А дети? - спросил я, ощущая нелепость моего вопроса.
Женщина, однако, поняла меня:
- Так ведь они маленькие! К любому мужчине тянутся: <папа> да <папа>. Ну что ж мы тут стоим, - она наконец превозмогла себя: - Заходите, пожалуйста...
- Спасибо, мне еще надо успеть на работу, - ответил я; это была правда, потому что начальник колонии, стараясь не смотреть мне в глаза, попросил прежде всего съездить в трест: <Там>компенсация, паспорт и путевка куда-то, вроде бы на море>.
...В тресте я зашел в бухгалтерию. Из моих работников осталось только трое - все остальные новые, смотрели на меня настороженно; Любочка, Арнольд Иванович и Коля бросились ко мне, Любочка, обнимая меня, шептала сквозь слезы: <Господи>, какое счастье, вот счастье-то, господи!>
...Кассир - тоже новая женщина (кассира-то зачем было убирать?!) вручила мне пакет с деньгами, предложила пересчитать: тринадцать зарплат, целый пакет денег, я столько и в руках никогда не держал.
- Вас просили зайти в партком, - сказала она сухо. - В восьмую комнату.
Молодой мужчина в бежевом костюме поднялся мне навстречу, пожал руку и начал говорить, как он рад тому, что правда наконец восторжествовала...
- Вы сами-то здесь давно? - спросил я.
- Да уж год, Василий Пантелеевич.