Джордж Динер родился в Бруклине в 1929 году. Динеры жили в маленькой квартирке позади лавки, где отец, вечно терзаемый заботой, как накормить семью и уплатить домовладельцу, торговал хмелем и солодом. Спустя много лет Джордж говорил жене: «Для некоторых подростков юные годы — самые счастливые, а для других — сущий ад: я, ко всему прочему, страдал от того, что был страшно застенчив и не уверен в себе. Понимал, что не такой умный, как иные ребята, и потому ненавидел школу. Я был некрасивый, не умел танцевать, хорошенькие девчонки не хотели со мной дружить».
Шестнадцати лет, не окончив среднюю школу, Джордж поступил в торговый флот и прослужил семь лет. Как-то, приехав домой на побывку, Джордж заметил на улице худенькую рыженькую девочку, которая разговаривала с калекой Мэрфи, гревшимся на солнце возле магазина кулинарии. Когда она отошла, Джордж поинтересовался у Мэрфи, кто это. Ее звали Кэрол Ринг. Ей было пятнадцать лет, и она жила по соседству с Динерами. В первый же вечер Джордж решил, что женится на ней.
Кэрол всегда мечтала о возлюбленном высокого роста, а Джордж был невысок и небогат и в их квартале не слыл силачом. Но он умел веселить и сразу рассмешил ее рассказом о Японии, откуда только что прибыл. Он был немного похож на актера Джимми Кагни. У Джорджа были густые вьющиеся волосы и на левой руке повыше локтя татуировка в виде американского флага. Но главное — Джордж в отличие от других молодых людей оказал Кэрол внимание. Она была худенькая и, как Джордж, застенчивая. Однако, когда он сделал ей предложение, Кэрол поспешно ответила:
— Нет. Я не соглашусь, покуда ты не бросишь морскую службу.
Джордж обещал подумать. До того у него и мысли не было обосноваться на суше. Пока он размышлял, находясь в плавании, Кэрол окончила среднюю школу, записалась на курсы секретарей и, окончив их, поступила в приемную одного учреждения на Уолл-стрит. Хотя ей случалось встречаться с молодыми людьми и она не прочь была пококетничать с посетителями конторы, Кэрол никогда серьезно не увлекалась никем, кроме Джорджа. Да и она для него всегда оставалась единственной женщиной.
Получив увольнение в первый весенний день 1951 года, Джордж снова стоял на крыльце дома Кэрол. Он сказал, что решил ради нее бросить любимую морскую службу и найти постоянное занятие в городе.
Молодые и их гости явились в церковь под проливным апрельским дождем. А после короткого обряда венчания, когда Джордж и Кэрол вышли из церкви, их встретило ослепительное солнце. Кэрол подумала, что это предвестник счастья, как, вероятно, подумали и остальные 472 пары, сочетавшиеся в то утро браком в Нью-Йорке, — простые люди, начинавшие семейную жизнь.
Весь капитал Динеров составлял 500 долларов, полученных в качестве свадебных подарков, главным образом от зажиточных родителей Кэрол.
— Ты еще не знаешь, какой я мот, — признался Джордж молодой жене. — То, что я заработаю сегодня, я уже истратил вчера.
И Кэрол стала распорядительницей их скромного бюджета. Первая квартира молодоженов состояла из мрачной комнаты и кухни, первая мебель — из дешевенькой тахты, подержанного кухонного стола и стульев.
При помощи тестя Джордж получил на заводе электрических приборов место сборщика контрольных электропанелей. Он зарабатывал 30 долларов в неделю. Потом долго оставался без работы, пока не поступил в пекарню вербовщиком новых покупателей; после пекарни некоторое время представлял фирму детского питания. Ни то, ни другое не обеспечивало материально, и когда через полтора года Кэрол сообщила, что у них будет ребенок, Джордж изобразил радость, но в душе не мог подавить панический страх: «Я еще мальчишка. Мне страшно, У меня нет денег. И, наверно, никогда не будет. Это для меня непосильная ответственность». Но Кэрол он ничего не сказал. Как и впоследствии, самые сокровенные чувства Джордж глубоко прятал в тайниках души, внешне же он казался образцовым оптимистом.
Роды были долгими и мучительными. Весь период беременности Кэрол опасалась, что ребенок унаследует ее слабое сердце или вообще родится уродом. Когда врач сказал, что новорожденный во всех отношениях нормальный ребенок, она даже не поверила.
— Ну, мать, как мы назовем маленького мистера Динера? — спросил Джордж, когда ему позволили взять малютку на руки.
Кэрол предложила имя Ричард — в честь ее отца. Джордж тактично заметил, что это может обидеть его родителей. Было принято компромиссное решение, и сына назвали Джордж Ричард, в честь обоих дедов.
— Но мы будем звать его Ричард, — заключила Кэрол.
Джордж кивнул. Он отвернул уголок одеяльца, чтобы еще раз взглянуть на сына. В этот момент он почувствовал то, что чувствует каждый мужчина, впервые ставший отцом: никакие достижения в прошлом или будущем не сравнятся с тем, что это он дал жизнь новому существу.
— Добро пожаловать на свет божий, Ричард, — сказал он. — Сын мой, Ричи!
Спустя некоторое время Джорджу удалось сменить работу. Его наняла в качестве коммивояжера Британская пищевая компания, торговавшая через свое американское отделение разными специями. Набив багажник тысячами бутылок, Джордж должен был еженедельно посещать 250 магазинов, разбросанных по обширной территории Бруклина и всего Лонг-Айленда. Джордж скрывал это от Кэрол, но в свои 26 лет он испытывал такое чувство угнетения, что не раз ему хотелось выскочить из машины и бежать без оглядки прочь. Для него было вечным мучением демонстрировать себя и свои товары перед враждебно настроенными лавочниками. Но жене Джордж сумел внушить, что он этакий рубаха-парень, сам себе голова. В действительности он оставался робким, боязливым и на работе, и в общении с людьми. Мальчишкой он прибегал к кулакам ради самоутверждения, ныне подобный способ действий был исключен. Уверенность Джорджа, которую видели Кэрол и их друзья, была в те годы маской, готовой слететь в любой миг. Притом его постоянно угнетали мрачные стены их неприглядного жилища.
— Джордж хочет увезти нас из Нью-Йорка, — говорила Кэрол сестре Джун, жившей в деревне Ист-Медоу, в 30 милях от Нью-Йорка, — чтобы нам с Ричи лучше жилось. И сам он любит природу, деревья, прогулки в лесу.
Каждое воскресенье Джордж и Кэрол с Ричи, познававшим мир с заднего сиденья машины, объезжали Лонг-Айленд в поисках подходящего домика, который оказался бы им по карману, И они нашли его в том же Ист-Медоу, домик, прямо из сказки, — белый, с зелеными ставнями и с деревьями во дворике за оградой. Слишком дорого, печально покачала головой Кэрол. Но Джордж представил себе Ричи, резвящимся на лугу с ребятишками, он словно вырос в собственных глазах при мысли, что у него будет собственный дом и собственный клочок земли. На этот раз он решил переспорить жену. Ведь дом им обоим нравится, да и деревня тоже. Жители ее в основном молодые люди, рабочие, мужчины — ветераны войны. В сорок первом году было пять тысяч жителей, а в пятьдесят шестом — двадцать восемь тысяч, Джордж и это привел в качестве аргумента. Но Кэрол по-прежнему стояла на том, что дом им не по средствам. А Ричи в это время бегал по траве и визжал от удовольствия.
— Вот видишь, ему тоже нравится, — сказал Джордж.
— А мне что, разве нет, — призналась Кэрол.
— Все. Значит, покупаем, — сказал Джордж, и спор был окончен.
С помощью родителей кое-как наскребли 300 долларов на первый взнос, взяли в банке закладную, и в конце 1956 года Динеры с двухлетним Ричи переехали в Ист-Медоу. Им было тогда невдомек, что они стали участниками беспримерной американской драмы, созданной бегством в пригороды, которое достигло громадных размеров при президенте Эйзенхауэре. Сотни тысяч молодых динеров, вернувшихся с войны, обзаводились семьями и, не желая жить в плену у огромного, перенаселенного города, бежали в пригороды. Но очень скоро им пришлось узнать, что, спасаясь от вертикального города, они создавали другой — горизонтальный, где их подстерегали новые серьезные проблемы и страдания.
Ричи рос здоровым толстеньким мальчуганом. Огненно-рыжие волосы и жизнерадостность располагали к нему всех, кто его видел. Мальчик находил слово приветствия для каждого живого существа, для каждого растения. «Доброе утро, господин Клен», — кланялся он дереву. «Как поживаете, господин Розовый куст?» «Здравствуй, госпожа Синичка», — выкрикивал он, пробегая по улице. Отец передал ему свою любовь к природе. По выходным дням он брал Ричи в дальние лесные прогулки. Когда другие дети сидели, как приклеенные, перед телевизором, Ричи с увлечением наблюдал плотину на ручье, построенную бобрами, или, сидя на берегу, разглядывал таинственную раковину и забрасывал отца вопросами.
Но в детском саду и в школе дети дразнили Ричи. «Рыжий!» «Жирный», — обзывали они его, и вспыльчивый Ричи бросался в драку с обидчиками. Но ни Кэрол, ни Джордж, вспоминавший собственное детство, не придавали значения новой репутации Ричи как драчуна. Если Кэрол заговаривала об этом, Джордж заверял ее, что он доволен: значит, мальчик умеет постоять за себя.
Когда Ричи учился во втором классе, учительница записала: «Умственные способности — гораздо выше средних. Интересуется всем, что ползает, летает и плавает. Однако интересы его — односторонние. Любит только природу и знает очень много в этой области». Позднее учительница писала: «По природоведению и гуманитарным предметам успехи выше средних. Но мальчик чрезвычайно болтлив, мешает на уроках, делает пакости исподтишка, подчас грубит старшим. Всякими путями избегает ответственности. Никакой самодисциплины. Занимается только тем, что его интересует».
Оглядываясь назад, можно сказать, что Динерам следовало уже тогда встревожиться. Но родители не придавали значения записям в табеле, говорящим, что мальчик — бузотер и ему не хватает самодисциплины. Каждый надеялся, что ребенок с годами поумнеет. Впрочем, Кэрол просила отца повлиять на Ричи. Наставлять сына было обязанностью Джорджа. Наказание обычно заключалось в том, что Ричи не разрешали выходить из комнаты в самое любимое время — после обеда в субботу, но, бывало, Кэрол сама снимала запрет.
— Я слабохарактерная, я это знаю, но я всю жизнь боюсь скандалов, — оправдывалась она.
Видя, что Ричи валяется в комнате и хнычет, она выпускала его гулять. Тогда она и не подозревала, к каким страшным последствиям приведет ее постоянное попустительство.
В 1961 году у Динеров родился второй мальчик — Рассел. В то время как маленький пришелец завоевывал место в семье, Ричи замыкался. Теперь он подолгу просиживал в своей комнате, превращенной им в уголок натуралиста. Он сам выписывал каталоги зоологических магазинов, копировал их тексты, перерисовывал картинки. В одном из таких каталогов Кэрол прочитала, что магазин предлагает выслать почтой ворона, и решила сделать этот дорогой и эксцентричный подарок Джорджу ко дню рождения. Почтальон, доставивший ящик, из которого торчали черные перья, пошутил: «Пожалуй, это все-таки лучше, чем если бы к вам прибыла жить ваша свекровь». Ричи с отцом соорудили во дворе клетку для ворона. Ричи считал его своей собственностью и учил его говорить. Мальчик был также привязан к бультерьеру Бутсу. Мальчик и собака были неразлучны. Если Бутс заболевал, один только Ричи знал, как его лечить. Он настолько поднаторел в этом деле, что окрестные ребята, которые не любили играть с Ричи, стали водить к нему на осмотр своих животных. Кэрол часто наблюдала трогательные сценки: какой-нибудь малыш с трудом тащил к ним на руках большую собаку. Но только ради этого и приходили к Ричи ребята.
Спустя девять лет в Ист-Медоу уже насчитывалось 60 тысяч жителей. Улицы превращались в широкие бульвары, забитые автомашинами. Катая семью по воскресеньям, Джордж не раз сбивался с дороги в тех местах, где недавно еще было картофельное поле.
Помимо природы у Джорджа Динера было еще одно увлечение: оружие. Первым его пистолетом был кольт 25-го калибра. Позднее он купил у приятеля второй — 38-го калибра, их любят нью-йоркские полицейские. Оба пистолета лежали в шкафу на видном месте, на случай, если возникнет какая-либо угроза благополучию дома Динеров.
Кэрол тревожило то, что у Ричи нет товарищей, но Джордж уверял ее, что тревога беспочвенна. В душе он дивился сходству между собой и сыном. Неужто так много наследственных черт передается, размышлял он, и его ребенок, так же как он в юности, растет нелюдимым, любит только животных и пользуется кулаками для защиты своего достоинства? Даже спорт не интересовал Ричи. Хотя к четырнадцати годам он избавился от ненавистного жира и стал сильным, мускулистым подростком, мальчик не участвовал ни в каких соревнованиях, не смотрел спортивные передачи по телевизору, не читал спортивные новости. Напрасно Кэрол пыталась пристрастить его к спорту, надеясь, что мальчик обретет друзей в товарищеской атмосфере команды.
— Нет, не хочу, — отвечал Ричи. — Если я сделаю промах и команда по моей вине проиграет, я этого не перенесу.
Кэрол перестала настаивать. До тех пор она не сознавала, насколько Ричи не уверен в себе. По временам Кэрол хотелось выбежать и позвать соседских ребят к ним в дом, как-то помочь сыну подружиться со сверстниками. Но это желание затем проходило. Проще было думать, как свойственно многим матерям, что Ричи с годами переменится, появятся с возрастом новые возможности, а с ними и друзья. Все женщины, с которыми ей приходилось беседовать, жаловались на неприятности в семье. Картина типичная для жизни в пригороде, заключила Кэрол, пока они маленькие — свинка и корь, а подрастают — так воровство, наркотики, жестокости. К счастью, утешала себя Кэрол, ее Ричи это не коснулось. К тому же, кажется, наконец он нашел себе друга. Ричи познакомился с ним на пикнике, устроенном методистской церковью. Мальчика звали Брик, он был из приличной, трудовой семьи, жившей в собственном доме в нескольких кварталах от Динеров.
С редкой порослью на щеках и татуировкой: пронзенное сердце, сочащееся кровью, — на одной руке и змея, свернувшаяся кольцом, — на другой, Бродерик, или Брик, Пейвол производил впечатление законченного разбойника. Ричи был удивлен, заметив этого парня в церкви, — что такому здесь делать? Его естественной средой была улица, там он ходил героем, там разъезжал в допотопном «плимуте» с поломанными дверцами под рев неисправного мотора. Во время долго длившегося богослужения он делал вид, что курит, блаженно закатывал глаза, дрожал мелкой дрожью. Ричи догадывался, какую воображаемую сигарету курит Брик. Для мальчика четырнадцати лет в Ист-Медоу не было секретом, что такое марихуана, где ее достают и сколько она стоит. Ричи знал, что Брик бросил школу и служит на бензоколонке, знал также и то, что он пользуется широкой популярностью у местных ребят. Как мог Ричи догадаться, подобие бороды и татуировка, да и бравада призваны были скрыть неуверенность незрелого подростка, который в минуты мучительной откровенности жаловался матери: «Я ничтожество. Я дерьмо. И никогда я не стану человеком».
А мать его готова была пойти в ад, только бы помочь сыну. Во время очередного столкновения Брика с законом она взволнованно металась по коридорам суда, ища того, у кого можно было бы занять 15 долларов, недостающих до 50 для уплаты залога за Брика. В другой раз она стояла, сгорая от стыда, пока судья произносил приговор об условном осуждении Брика за хранение наркотиков.
— Надеюсь, что ты еще вернешься сюда, чтобы я получил возможность отправить тебя на долгий срок в колонию, — говорил судья. — Мне жаль девушку, которая станет твоей женой. Мне жаль твоих родителей. Мне жаль каждого, кто с тобой соприкасается.
Как-то весенним вечером в 1969 году родителей Ричи не было дома, и он сидел на балконе с Бриком и тощим, как палка, пятнадцатилетним мальчишкой по прозвищу Молоток (этот мальчишка, торговавший кокаином, исчез из Ист-Медоу два года спустя).
Брик вытащил сигарету с марихуаной, закурил и, сделав затяжку, передал ее Молотку, который с жадностью последовал его примеру. Затем Брик предложил сигарету Ричи. Тот помотал головой:
— Не хочу связываться.
— Ты даже не знаешь, что ты теряешь, — возразил Брик. — Верно я говорю, Молоток? На, Ричи, попробуй!
Ричи схватил сигарету, затянулся и сразу закашлялся, глаза его покраснели, выступили слезы.
— И вовсе ничего я не чувствую.
— Потому что ты сопротивляешься, — нравоучительно пояснил Брик.
Спустя несколько дней, на сей раз дома у Брика в отсутствие его родителей Ричи снова попробовал марихуану. В горле першило от горького дыма, но он старался не дышать, сдерживая кашель. Потом вдруг рассмеялся, хотя для этого не было повода.
— Ну вот, Динер, — с ухмылкой сказал Брик, — ты и одурел.
Ричи недоверчиво покачал головой. Но в следующую минуту он вскочил и закружился по комнате.