Писать сценарий культпохода были приглашены все желающие. Собралось человек пятнадцать, особо активных и уверенных в своих творческих способностях. По обычаю, уселись кружком. Виракова запаслась листом бумаги и карандашиком для записи программных идей. Самыгин проинформировал комсу о согласии наробраза выделить ящик литературы для вознесенских крестьян.
– С книгами все ясно, – говорил Самыгин. —
А что будем делать с концертной программой?
Присутствующие начали высказываться; Виракова записывала варианты. Андрей от выступления отказался, сославшись на то, что он, как руководитель культпохода, выступит последним.
Выслушав мнение всех, подытожили предложения. Оказалось, комсомольская ячейка завода могла развлечь вознесенских жителей хоровым пением революционных песен, чтением стихов, сатирическими куплетами «на злобу дня», выставкой политплаката и даже спектаклем самодеятельной студии «Борец».
Начались дебаты. После многочисленных «за» и «против» остановились на хоровом пении, «парочке новых стихотворений» и спектакле.
Здесь слово взял Рябинин:
– Разрешите небольшое замечание, товарищи. Крестьяне – народ терпеливый, но давайте не будем злоупотреблять их временем. На мой взгляд, программа должна быть интересной, но не слишком продолжительной.
– Верно! – подхватил Самыгин. – Вспомните прошлый концерт – затянули на три часа, зрители устали и начали зевать. Начнем с хора. Шитиков, что вы сможете грамотно спеть?
– «Вы жертвою пали…» – басом ответил Шитиков, молодой жилистый литейщик.
– Сколько человек нужно задействовать? – уточнил Самыгин.
– В хоре у нас – почти вся ячейка, тридцать пять человек, – начал было Шитиков, но Самыгин его прервал:
– Всех не надо, куда нам такую армию в деревню тащить! Возьми основные голоса.
– Ну тогда… – Шитиков считал себе под нос и загибал пальцы: – …семеро!
– Отлично! Пиши, Надежда, фамилии, – указал Самыгин.
Виракова записала главных хоровиков.
– Я вижу в списке Виракову и Крылова. Пусть они и прочтут стихотворения, – предложил Самыгин.
Так и постановили. К пятнице чтецы должны были представить по модному произведению советских поэтов.
Заговорили о спектакле. Показать решили «Новый путь», пьесу о подпольщиках времен гражданской войны, о героизме комсомольца Шагина (реального лица, казненного деникинцами в 1919-м). Все твердили, что сама пьеса (написанная наборщиком типографии Ковровым) и ее постановка заводской студией весьма хороши. Однако встала проблема доставки реквизита и труппы исполнителей. Самыгин пообещал связаться с уездными комсомольцами и договориться о подводах для доставки в Вознесенское театральных принадлежностей.
Закончив с реквизитом, обратились к режиссеру студии «Борец» Косте Зудину, заводскому механику, а по совместительству – актеру Нового городского театра. Оказалось, в спектакле участвовали восемь человек: двое из них работали на кирпичном заводе, и одна девушка служила машинисткой в порту. В постановке были заняты и десять статистов из комсы «Красного ленинца».
– Массовку уберем, – отрезал Самыгин. – Сложнее с актерами прочих предприятий – их могут не отпустить. А что, если заменить главных героев нашими ребятами?
– Вряд ли, не успеют войти в роли, – покачал головой симпатяга Зудин. – Культпоход, как я понимаю, намечается через неделю, не успеем отрепетировать.
– Ладно, попросим Михеева. Парторг нажмет, и отпустят директора нужных артистов, – махнул рукой Самыгин. – Только действие, Костя, необходимо ужать, сократить до минимума. Сможете переработать?
– Не уверен… Хотя можно попробовать выбросить некоторые сцены, – вздохнул Зудин.
Перешли к плану мероприятий. Самыгин внес предложение:
– Думаю, следующее: приезжаем, размещаемся. Потом двое займутся книгами. Кстати, в селе есть «народный дом»? [57]
– Есть, – подал голос Скрябин. – Я был в Вознесенском, у них новый «народный дом».
– Отлично. Итак, двое делают выставку книг в «народном доме». Кто займется? Записывай, Надежда, Крылова и Тягутина. В это время все остальные будут готовить сцену к концерту. Когда жители соберутся – начнем с приветствий, могу я выступить, – присутствующие закивали в знак согласия. – Затем читаем стихи, далее – «Вы жертвою пали…», а на заедочку – спектакль! Как вам?
Комса согласилась с планом Самыгина.
– Теперь о персоналиях, – продолжал секретарь ячейки. – В хоре – семеро, из них двое – чтецы. Кто из певцов занят в спектакле? Храбров? Выходит, плюс семеро актеров. Получается четырнадцать, да мы с Рябининым, итого – шестнадцать участников. Прилично! Сколько мест реквизита, товарищ Зудин? Два ящика? Ага, значит, необходимо минимум три подводы, – произвел подсчет Самыгин. – Перейдем к графику, – секретарь ячейки выхватил из папки чистый лист и вооружился вираковским карандашиком. – Хору: к пятнице отрепетировать песню; стихи также приготовьте к концу недели. Генеральный прогон спектакля и всей программы – в будущий вторник. За дело, товарищи!
Комсомольцы начали расходиться. Самыгин задержал Андрея:
– Завтра необходимо составить письменный план похода.
– К чему это? – не понял Рябинин.
– Надо. Распишем, кто и чем будет заниматься, твои производственные вопросы осветим, подпишем и сдадим в партячейку для отчета.
– А-а! – протянул Андрей и пошел к выходу.
За воротами завода прогуливалась Виракова. Увидев Рябинина, она подбежала к нему:
– Не желаешь сходить на танцы, Андрюша?
– Извини, Надя, нет. Завтра Бехметьев устраивает приемку моделей литья, нужно подготовить кое-какие бумаги, – Андрей тряхнул объемистым свертком.
– Жалко! – вздохнула Виракова. – Давай хоть до трамвая вместе пройдемся.
Рябинин согласился.
– Слыхал о субботней жути? – спросила Надежда.
– Нет.
– Совсем заработался, бедненький, – ласково улыбнулась она. – В субботний вечер стрельба в роще случилась. Одни жиганы перестреляли других. Одиннадцать покойников, представляешь? Старухи талдычат, что Гимназиста ликвидировали.
– Одиннадцать трупов? – насторожился Андрей, – Да-а, прямо бойня!
– Бойня и есть. Говорят, полы-то кровью залиты: ножами орудовали, из пистолетов палили, ни одного живехонького не оставили, – запальчиво рассказывала Виракова.
– Все к лучшему, одной бандой меньше, – отмахнулся Рябинин. – Я так понял: этот Гимназист всерьез терроризировал город.
– Не знаю, Андрюша, – пожала плечами Надежда. – Меня и моих знакомых он не трогал. Грабил Гимназист кассы, магазины и богатых нэпманов. Лихой был налетчик, неуловимый, однако ж сколь веревочке не виться… – Она помолчала. – …Его, Гимназиста-то, и не видал никто, оттого и страшно было. Помнится, жил с нами по соседству жулик один, Бритвою кликали, так Бритву вся округа знала. Отец его с моим папой на кожевенной фабрике работал. Нас, соседей, Бритва не донимал, грабил где-то по ночам. А Гимназист – будто призрак: вроде и есть, а вроде и нет.
– Так страшнее, – согласился Андрей.
Он вспомнил о предстоящем рейде и решил расспросить Виракову:
– Надюша, что за поручение дали ячейке – вылавливать беспризорных?
– Завтрашним вечером? Такие рейды милиция регулярно устраивает. Дают губкомолу разнарядку: мол, столько-то надо прислать комсомольцев на подмогу, а там распределяют по очереди, ячейке какого предприятия идти, – объяснила Надежда. – Будете лазить по трущобам, искать притоны.
– Их что, много?
– Беспризорных? Нынче-то меньше, после войны пропасть была. Те, что постарше, живут воровством, маленькие побираются. Их отправляют в трудколонии, а они оттуда бегут. Прошлый год на нашем заводе был один, работал грузчиком, да сбежал через месяц. Они несознательные, смотрят в лес, что волчата.
– Где же они живут?
– А в заброшенных домах, на старых баржах, что в затоне стоят, в подвалах…
– В городе я их не много встречал, разве что на вокзале дюжину приметил, – вспомнил Андрей.
Надежда посмотрела на него снисходительно, как смотрят на неразумного ребенка:
– Ты, товарищ Рябинин, не ходишь по базару, не посещаешь бедняцких окраин, а беспризорники – там.
Дойдя до трамвайной остановки, они попрощались. Андрей остался ждать трамвая, а Надежда поспешила к дому.
Солнце медленно клонилось к горизонту. Верстах в двух от города, вниз по течению реки, на небольшом песчаном пляже сидел человек. Был он в соломенной шляпе и легкой рубашке, рядом отдыхали его модные лакированные ботинки. Человек лениво разгребал песок босыми ногами и поглядывал на реку. За кустами, окружавшими пляж, виднелась пролетка, стреноженный конь щипал молодую траву. Пляж и окрестности были пустынны, только чайки кружили над водой. Карманные часы проиграли незатейливую мелодию, человек вытащил их, щелкнул крышкой – семь часов.
Из-за кустов, со стороны города, показалась легкая прогулочная лодка. На веслах сидел мужчина, с виду дачник: в широкополой панаме, майке и шароварах. Он медленно греб, держась недалеко от берега.
Дачник обернулся, заметил сидевшего на пляже и кивнул ему. Подтабанив правым веслом, он причалил и выскочил на сушу.
– Салют, атаман! – весело поздоровался прибывший.
– Здравствуй, Федор, – отозвался сидевший на пляже и строго спросил. – Хвоста не приволок?
– Обижаешь, всю дорогу ухлил [58], как бы шкапуна [59] не вышло.
Федор уселся рядом, достал золотой портсигар и закурил.
– Понятно. Надеюсь, ты после субботнего дельца никуда не вылазил? – справился Гимназист.
– Само собой. Залег на хазе у Шурки, так и были два дня в неразлучке, – усмехнулся Фрол.
– Что за увлечение, твоя Шурка? Не спалит? [60]
– Не, забава [61] справная, некукливая [62]. К тому же я ей набаял [63], будто работаю в профсоюзе, – успокоил Федька.
– Ну, не мне тебя учить… Звал вот зачем: пора тебе, Федя, покочевать [64] месяц-другой. Бери вейс-шварц [65], поезжай в Москву, отдохни. Мы тоже заляжем на дно. Как только опера успокоятся, я дам тебе знать, – распорядился Гимназист.
Фрол бросил окурок в воду:
– Эх, погулять – оно, конечно, неплохо, да дела хочется! Такого, чтоб душа пела. С марта сидим, как хорьки по норам.
– Есть у меня дело, приготовиться надо, – отозвался Гимназист.
– Стоящее?
– Куш приличный, и риска достаточно, как ты любишь, – улыбнулся Гимназист.
– Давай, атаман, перешебуршим этот городишко! – засмеялся Фрол.
– Это будет наш последний грант [66], Федя.
– Что так?
– А так. Хватит. Погуляли мы на славу, пора нам из города котумать[67] . Предчувствия у меня недобрые.
– Чуешь ты локш [68] похлеще меня, атаман, уж я-то знаю. Куда хочешь вести нас?
– Пока не решил. Выберем большой город, купим себе концессию или магазин, будем честными гешефтмахерами [69]. Надоело мне, Федя, стрелять да резать. Устал… По Закону ты волен получить свою долю и лететь на все четыре стороны. Нашим я так же объявлю. Только Никиту заберу да Кадета – жалко мне их, пропадут они. Эти ребята – часть старого мира, в новом им без меня не выжить. Геня пусть поступает как хочет, ему неплохо и в тени, и на солнце, а вот Яшку придется нам смарать [70].
Фрол насупил брови.
– Агранович слишком завелся нашим промыслом, – продолжал Гимназист. – Он без дела не проживет, потому и сгорит. А если схватят его легавые – сдаст он нас, слабенький Яшка нутром. Как начнут жилы тянуть – все растолкует, как на духу! На последнем скоке[71] это и надо сделать. Выставим его на огонь оперов, может, и не придется лишний грех принимать, кореша [72] губить.
– А коли не увачкают [73] его легавые? – осторожно спросил Фрол и покосился на главаря.
– В таком случае ты его, Федя, и успокоишь, – отрезал Гимназист.
– Да, – кивнул Фрол.
Гимназист посмотрел Федору в глаза:
– Знай, если примется за нас сам Черногор – хана. Верь мне, пора, пора нам уходить.
– А я, пожалуй, с тобой пойду, атаман, – задумчиво проговорил Фрол. – Попробую новую жихтаровку [74] наладить. Где ты, там и я.
Гимназист поднялся:
– Увидим, потумкать-то время есть.
Он прихватил с песка свои ботинки и направился к экипажу. Бросил через плечо.
– На поезд садись не здесь, а в Биркине. Туда доедешь на перекладных. Свидимся!
Фрол махнул вслед Гимназисту рукой, встал и пошел к лодке.
В те годы «народный дом» – то, что в наше время называют «клубом» или «Домом культуры».
глядеть, смотреть, проверять.
Шкапун (жарг.) – слежка.s
Спалить (жарг.) – здесь – сдать милиции.
Забава (жарг.) – девушка.
«Некукливая» (жарг.) – неболтливая.
Набаять (от «баять», жарг.) – наговорить, сказать.
Кочевать (жарг.) – скрываться.
Вейс-шварц (жарг.) – фальшивые документы.
Грант (жарг.) – разбойное нападение.
Котумать (жарг.) – уходить, уезжать.
Локш (жарг.) – недоброе, неудача.
Гешефтмахер (жарг.) – делец, нэпман.
Смарать (жарг.) – убить.
Скок (жарг.) – здесь – дело, преступление.
Кореш (жарг.) – друг.
Увачкать (жарг.) – убить.
Жихтаровка (жарг.) – жизнь.