Какому-то заслуженному полковнику НКВД понадобилась палата. Дали взятку персоналу... Очевидцы рассказывали мне, что ночью нянечки как следует "поговорили" с моим немощным, перенесшим несколько инсультов отцом...
Палата его освободилась. В неё въехал впавший в маразм бывший полковник. В суд я подавать не стал. Бессмысленно. Таких случаев по стране тысячи.
Глава 10
ПРИЗРАКИ БЕРИЯ
Будь начеку.
В такие дни
Подслушивают стены.
Недалеко от болтовни
И сплетни до измены.
Плакат "Не болтай!"
Если советский человек общается с иностранцами, то он потенциальный шпион. В СССР это была прописная истина с бериевских времен.
По иронии судьбы, глава госбезопасности Берия сам был объявлен "английским шпионом".
После его расстрела - по официальной версии, 23 декабря 1953 года (хотя есть популярная легенда, что Берия убили раньше и на суде сидел загримированный актер-двойник) - в народе появилась похабная частушка:
Как товарищ Берия
Вышел из доверия.
И решили на суде
Оторвать ему муде.
СТАЛИНСКАЯ КЛУБНИКА
Летом 1995-го в Киеве мне довелось побывать в гостях у ныне покойного сына Берия - Серго Лаврентьевича, инженера-ракетчика. Ему уже было за семьдесят. Внешне он чуть-чуть напоминал своего отца: такой же тучный, почти облысевший. Теплые карие глаза контрастировали с белоснежными, аккуратно подстриженными усиками.
Поразила его громадная библиотека. В ней были книги на любую тему - от ядерной физики до истории иудаизма. На всех европейских языках и несколько - на японском, который Серго осваивал на старости лет.
В 1953 году его арестовали как сына "врага народа", потом отправили в ссылку. Почти всю жизнь он прожил под именем Сергея Алексеевича Гегечкори. Фамилию Берия он вернул только при Горбачеве.
Он рассказывал мне про Сталина. Вспоминал, как однажды подарил немецкий пистолет дочке вождя Светлане Аллилуевой, с которой дружил в юности. Ей было тогда лет семнадцать. Отец Светланы узнал об этом и вызвал Серго в Кремль. Иосиф Виссарионович встретил его в кабинете. Он завтракал и внешне был спокоен. Но в глазах - гнев.
- Присаживайся, ешь клубнику, - предложил Сталин. И после паузы произнес: - Зачем ты дал безмозглой девчонке пистолет? Ты что, не знаешь, что её мать покончила с собой?
Серго уверен, что случай с пистолетом потряс Сталина, напомнил ему о гибели жены. По преданию, Надежду Аллилуеву нашли мертвой на даче. В руке её был "вальтер"...
Серго Берия настаивал на версии, что его отца убили во время штурма дома, в перестрелке. Свидетели якобы видели, как кого-то, накрытого брезентом, на носилках выносили из дому. Он не оправдывал отца: "Конечно, на нем тоже было много крови, на ком тогда крови не было?"
Серго поведал, что американский физик-ядерщик Роберт Оппенгеймер, руководитель Манхэттенского проекта по созданию атомной бомбы, скорее всего, сотрудничал с СССР. По его словам, до войны Оппенгеймер тайно гостил в Москве, жил в доме Берия. В разговорах с американцем молодой Серго упражнялся в английском языке.
Лаврентий Павлович перевернулся бы в гробу, узнав, что его сын выдает секреты иностранному журналисту.
ВНУТРИ "ПОЧТОВОГО ЯЩИКА"
Лаврентий Берия сыграл зловещую роль в истории нашей семьи.
Берия был не только косвенным виновником моего запоздалого появления на свет (именно его подчиненные запретили отцу жениться на моей будущей матери по причине её связей с иностранцем - собственным отцом), но мистическим образом препятствовал мне выехать в Данию для воссоединения с семьей. Все та же связь с иностранцами, хотя этими иностранцами были моя жена и дочь.
Как Берия, расстрелянный в 1953 году, мог препятствовать моему выезду к семье в Данию в 1980-е? Препятствовал не сам Берия, а дух Берия, живший в его бывших подчиненных и последователях, которые - так уж сложилась судьба - были моими начальниками в начале трудовой жизни.
Берия курировал всю атомную промышленность СССР, десятки оборонных предприятий - "почтовых ящиков", где трудились миллионы людей.
На одно из таких предприятий в Москве - научно-исследовательский институт оборонного значения, бывшее учреждение НКВД, я и пришел на работу сразу после окончания школы. В тот год я не поступил в институт, мне грозила армия, куда совсем не хотелось, а институт был настолько важным, что давал сотрудникам так называемую бронь - отсрочку от армейского призыва на весь период работы. Взяли меня на работу - после трехмесячной проверки в КГБ до третьего колена - с одной целью: я должен был играть за сборную команду института по шахматам на всесоюзных соревнованиях.
Пока я ждал допуска на территорию института, меня отправили в расположенный за проходной хозяйственный отдел. Здесь моими первыми коллегами по трудовой деятельности стали дети каких-то замминистров (родители прятали их от армии). В нашу задачу входила уборка улицы и собирание окурков длинными, с заточенными остриями, металлическими прутьями. Руководил нами отставной полковник бериевского МГБ, имевший, кстати сказать, ученую степень доктора наук. Позже я случайно узнал, что этот доктор наук не закончил даже среднюю школу, зато в сталинские времена входил в состав троек НКВД, что и помогло ему в дальнейшем сделать карьеру по научной линии.
Сам по себе институт оказался вполне заурядным. Учреждение как все советские учреждения. Белые корпуса, построенные немецкими военнопленными. Территория походила на большой ухоженный сквер: деревья, газоны, скамейки, заасфальтированные дорожки, даже спортивная площадка для игры в футбол.
С улицы прохожие не могли увидеть всей этой идиллии, поскольку институт был обнесен высоким желтым забором, обтянутым колючей проволокой. То, что происходило за забором, было великой государственной тайной.
На проходной никаких опознавательных знаков, даже номера дома. Несмотря на конспирацию, каждая собака в округе знала, что внутри разрабатывают "специзделия" для оборонки. За желтым забором жил целый город с десятками лабораторий, цехов и мастерских, с длинными туннелями, выложенными плотным линолеумом.
Попав на работу в институт, я понял, что все это уже видел в кино - в фильме "Девять дней одного года" с Баталовым, игравшим роль ученого-ядерщика.
Выпускники вузов мечтали устроиться на работу в наш институт. Зарплата в полтора раза выше средней по стране, перспектива защитить диссертацию, сделать научную карьеру. Масса льгот - длинный отпуск, свои поликлиника и больница, бесплатное питание в столовой по талонам "за вредность", даже продовольственный магазин на территории, где в рабочее время можно купить дефицитные по тем временам продукты: мясо, сыр, колбасу.
В институте процветала культурная жизнь. К нам приезжали Евтушенко, Вознесенский, Тарковский, Трифонов. Гениальный Ролан Быков привозил полную, запрещенную тогда, версию "Андрея Рублева". Сотрудники оборонки пользовались особым доверием - нам можно было смотреть запрещенное кино.
Тогда в СССР были всего три ксерокопировальные машины. Три - на всю страну! Одна из них - в нашем институте. По ночам в свободное от работы время на том ксероксе втайне от КГБ сотрудники умудрялись печатать "врагов народа" - Солженицина, Сахарова, ещё запрещенных в начале 1970-х Булгакова, Мандельштама, Хармса, Цветаеву, Набокова.
Слухи о том, будто попасть сюда на работу простому смертному "с улицы" практически невозможно, были преувеличены. Главное, чтобы этот смертный не был евреем. Но и для евреев находилась лазейка: нужно было в паспорте записаться русским, а ещё лучше - иметь, как тогда говорили, "мохнатую лапу" - влиятельного покровителя. Хотя было ещё одно условие при поступлении на работу в институт. Даже не условие, а пожелание отдела кадров. Счастливчикам, прошедшим собеседование по специальности и проверку КГБ, советовали до вступления в должность жениться и обзавестись ребенком.
"Для вашего же собственного благополучия и счастливой семейной жизни, - говорил кадровик, отставной офицер госбезопасности. - Дети сотрудников, проработавших несколько лет на территории института, рождаются иногда с дефектами: то голова слишком большая, то шея голову не держит".
"НЕ ВЛЕЗАЙ - УБЬЕТ!"
На стене у курилки при входе в производственное помещение нашей лаборатории повесили однажды большую табличку с надписью "Не влезай убьет!". На табличке был изображен череп со сложенными крестом костями.
Не помню, то ли провода были вмонтированы в бетон стены, то ли блажила администрация, жаждавшая произвести впечатление кипучей деятельности, но по поводу новой таблички провели специальный инструктаж, объяснив, что на стену залезать опасно.
Сотрудники, работавшие с вредными для здоровья материалами, посмеивались. На стену, видите ли, лазать опасно, а гадостью всякой дышать, мол, только польза для полового аппетита. Шутили еще, что так оно и есть на самом деле, если, конечно, "дозу" хватаешь не смертельную, а эротическую. Короче говоря, работяги относились к черепу с гораздо меньшим пиететом, чем к развешанным повсюду предупредительным табличкам с изображением вентилятора на фоне желтого треугольника: "Радиоактивность".
Про табличку с черепом все и забыли. Но однажды случилось ЧП, всколыхнувшее всю лабораторию. Как-то в понедельник выстроились сотрудники, как обычно, в очередь к автомату с бесплатной газировкой. Мои тогдашние коллеги любили присказку: "В пьянстве замечен не был, но по утрам жадно глотал минеральную воду". А протрезвели в тот злопамятный день не от кислородных пузырей, а от того, что и выговорить тогда боялись вслух. Со стены вместо привычного черепа смотрело лицо человека с густыми черными бровями.
Один из молодых лаборантов, студент-вечерник, приклеил на место черепа портрет Брежнева. А под Брежневым - сложенные кости и надпись: "Не влезай убьет!" Художество шутника начальство расценило как "антиобщественную деятельность с целью подрыва престижа генерального секретаря ЦК КПСС". "Преступника" тут же уволили. Еще легко отделался. За такие проделки, "оскорблявшие честь и достоинство генсека", могли и лагерный срок закатать. Так говорил начальник режимного отдела.