– Вчера днем.
– Тогда еще есть надежда. Но давайте посмотрим, может ли эта комната дать нам какую-нибудь еще информацию.
Минут десять мы стояли и наблюдали за ним – Грегсон и я – с интересом, Долиш – с выражением плохо скрываемого презрения на обветренном лице: как он медленно ползал по комнате на четвереньках, что-то бормоча себе под нос, словно огромное серовато-коричневое насекомое. Из кармана плаща Холмс вытащил увеличительное стекло, и я заметил, что предметом самого тщательного изучения стал не только пол, но и содержимое каждого столика.
Потом, поднявшись на ноги, он замер, погруженный в свои мысли, и его вытянутая тень лежала поперек тускло-красной гильотины.
– Нет, это все не то, – вдруг сказал он. – Это было преднамеренное убийство.
– Откуда вы знаете?
– Шестерни гильотины недавно смазаны, а жертва была без сознания. Одно-единственное движение освободило бы ему руки.
– Тогда зачем они были связаны?
– Не знаю. Однако нет никакого сомнения, что этого человека принесли сюда без сознания, с уже связанными руками.
– Вот тут вы ошибаетесь, – громко вмешался Долиш. – Веревка совершенно такая же, как шнуры оконных портьер.
Холмс покачал головой.
– Шнуры на оконных портьерах выгорели от солнца, а этот – нет. Можно почти не сомневаться, что это шнур от дверной портьеры, каковой в этой комнате нет. Ну что ж, больше мы, пожалуй, здесь ничего не узнаем.
Два полицейских что-то обсудили между собой, потом Грегсон обернулся к Холмсу.
– Так как уже за полночь, – сказал он, – нам лучше вернуться в гостиницу в деревню, а завтра продолжить наши поиски врозь. Я не могу не согласиться с инспектором Долишем, что, пока мы здесь теоретизируем, преступник спокойно доберется до побережья.
– Я хотел бы прояснить один вопрос, Грегсон. Я официально нанят полицией?
– Но это невозможно, мистер Холмс!
– Хорошо. Тогда я могу себе позволить иметь свое собственное суждение. Но мне нужно еще минут пять побыть во дворе, а затем доктор Уотсон и я присоединимся к вам.
Меня охватило жестоким холодом, когда я двинулся вслед за отблеском лампы Холмса вдоль окруженной сугробами дорожки, которая вела через двор к главному входу.
– Кретины! – воскликнул Холмс, наклоняясь над запорошенной снегом дорожкой. – Посмотрите, Уотсон, целый полк навредил бы меньше! Колеса коляски в трех местах! А вот сапожищи Долиша и пара сапожных гвоздей, по всей вероятности – на сапогах конюха. Вот следы женщины – бежавшей. Конечно, это леди Коуп: она пробежала здесь, когда поднялась суматоха. Да, конечно, это она. А что здесь делал Стивен? Нет ни малейшего сомнения, что это его ботинки с квадратными носами. Вы, разумеется, обратили на них внимание, Уотсон, когда он открыл нам двери? Но позвольте, а это что такое?
Лампа замерла, а затем медленно двинулась дальше.
– Туфли, туфли! – возбужденно воскликнул Холмс. – Идут от главного входа. Смотрите, вот опять! Судя по размеру ноги – высокий человек, и нес он что-то тяжелое. Шаг укорочен, и носки отпечатались яснее, чем пятки. У нагруженного человека центр тяжести всегда смещен вперед. Он возвращается! Ага, так-так! Ну, теперь, я думаю, мы имеем право на заслуженный отдых.
Всю дорогу до деревни мой друг хранил молчание. Но когда мы расставались с инспектором Долишем у дверей гостиницы, Холмс положил ему руку на плечо.
– Человек, совершивший это убийство, высок и худощав. Ему около пятидесяти лет, левая ступня слегка вывернута внутрь, он заядлый курильщик и курит турецкие сигареты через мундштук.
– Капитан Лоудьян! – проворчал Долиш. – Я ничего не знаю ни о каких мундштуках, но во всем остальном ваше описание в точности совпадает. Но кто вам рассказал, как выглядит Лоудьян?
– Я отвечу вам вопросом на вопрос. Коупы – католическая семья?
Местный полицейский выразительно посмотрел на Грегсона и постучал пальцем по лбу.
– Католики?.. Ну, сейчас, когда вы спросили, я вспоминаю, что вроде когда-то давно они были католиками. Но какое отношение…
– Я рекомендую вам обратиться к вашему путеводителю. Спокойной ночи.
На следующее утро, высадив моего друга и меня у ворот замка, двое полицейских отправились на дальнейшие розыски. Холмс проводил их лукавым взглядом.
– Боюсь, что все эти годы я был несправедлив к вам, Уотсон, – заметил он таинственно, когда мы возвращались к дому.
Дверь нам открыл пожилой слуга, и, следуя за ним в парадный зал, мы с грустью отметили, что честный старик все еще глубоко потрясен смертью хозяина.
– Вам здесь нечего делать, – громко и раздраженно сказал он. – Господи! Ну неужели вы никогда не оставите нас в покое?
Я уже отмечал ранее необыкновенный дар Холмса успокаивающе действовать на окружающих, и старик тоже постепенно пришел в себя.
– Я полагаю, что это и есть знаменитый азенкурский витраж? – спросил Холмс, рассматривая небольшой оконный переплет с искусно расписанными стеклами, через которые зимнее солнце разбрасывало по каменному полу сверкающие краски.
– Да, сэр. Таких только два во всей Англии.
– Вы, конечно же, давно служите в этой семье?
– Давно ли служу? Да! Я и моя семья служим уже почти два века. Наш прах лежит на их могильных камнях.
– Думаю, что у этой семьи интересная история.
– Да, сэр, весьма интересная.
– Я слышал, что эта злосчастная гильотина была специально построена для какого-то дальнего предка вашего покойного хозяина?
– Да, для маркиза де Ренна. Построена его собственными людьми. Пройдохами, ненавидевшими его за то, что он соблюдал старинные обычаи.
– В самом деле? А какие обычаи?
– Что-то связанное с женщинами, сэр. Книга в библиотеке не дает точного объяснения.
– «Право первой ночи», надо полагать?
– Не знаем, не ученые. Но что-то вроде этого.
– Так-так. Я хотел бы посмотреть эту библиотеку.
Глаза старика скользнули в сторону двери в конце зала.
– Посмотреть библиотеку, – заворчал он. – Что вы там не видели? Там ничего нет, кроме старых книжек, и ее светлость не любят… Ну, впрочем, ладно.
Он нелюбезно проводил нас в длинную низкую комнату с прекрасным готическим камином напротив двери, до самого потолка уставленную старинными фолиантами. Холмс без видимой цели прошелся по комнате, потом остановился и закурил.