Роман отмахнулся и, пересев на койку Гнома, прошептал ему на ухо номер телефона.
— Запомнил?
— Да, — ответил удивленный Гном, — девятьсот шестьдесят два…
— Да не вслух, — поморщился Роман.
— А, понял, — Гном зажал себе рот рукой.
— А точно хватит? — спросил Роман.
— Точно, — сказал Гном, — они уже обо всем договорились, дело только за деньгами. Слушай… те, Роман Батькович, а почему это вы решили мне помочь?
— Неважно, — Роман вернулся на свою койку, — это тебя не касается.
Лысый, с веселым изумлением следивший за разговором, встрепенулся и сказал:
— Во дела! А может, ты и меня отсюда вытащишь?
Роман повернулся к нему и, посмотрев в глаза, спросил:
— Он без вины тут мается, а ты ведь за дело сидишь? Так?
Лысый отвел взгляд и неохотно ответил:
— Ну, так.
— Вот тебе и ответ.
— Ишь какой добрый! — язвительно буркнул Лысый. — Но ведь на всех таких у тебя точно евро не хватит!
— Не хватит, — кивнул Роман, — но хоть одинто разочек можно доброе дело сделать, как думаешь? И ведь три штуки евро — не такая уж и страшная сумма, правда?
— Три штуки евро, — пренебрежительно отозвался Лысый, — это один хороший вечер в кабаке.
— А для него, — Роман кивнул на Гнома, — целая жизнь. Считай, что я один раз поужинаю дома. Макаронами.
— Хорошо быть богатым, — Лысый закинул руки за голову и мечтательно прикрыл глаза.
— Хорошо, — согласился с ним Роман, — но богатым и здоровым — еще лучше.
Лысый помолчал и спросил:
— А что там с Арбузом? Прослышал я, что общество его как бы под арест взяло… И вроде к нему серьезные претензии имеются.
— Все так и есть, — кивнул Роман, — а вытащить его только я могу. И теперь не знаю, что будет. Сижу на нарах, как король на именинах, и что делать — не знаю.
— Точно… — Лысый вздохнул, — слушай, певец, а вот песни — их вообще трудно писать?
— Песни… — Роман усмехнулся, — непростой вопрос.
— А кто сказал, что будет легко? — философски ответил Лысый.
— Никто. А насчет песен… Понимаешь, Лысый… Можно так тебя называть?
— А почему же нельзя? Все путем, погонялово у меня такое.
— Хорошо. Так вот, песни. Вот ты спросишь, например, у резчика по дереву, трудно ему резать или нет. А что он может ответить, если он режет уже двадцать лет, и руки у него сами ходят? Наверное — легко. Делать это легко, но научиться трудно. Но и делать иногда тоже непросто. Одна песня сама напишется, за пятнадцать минут, будто кто-то ее тебе прямо в голову продиктовал, а другая… Как застрянешь на какой-то одной строчке, и все. Труба. Ну не лезет ничего в голову, хоть стреляйся! Представляешь — почти вся песня написана, тридцать девять строк, а сороковая — никак.
— Ну и взял бы да написал что-нибудь, и дело с концом, — с умным видом сказал Лысый. — Подумаешь, одна строчка!
— Да? А ведь ты же сам потом скажешь — хорошая песня, а вот в этой строчке Меньшиков косяка дал.
— Ну вот еще!
— Не надо, — Роман махнул рукой. — Халтура — она всегда видна, и для этого не нужно быть профессиональным критиком.
— И что, из-за одной строчки у тебя песня стоит?
— Не стоит, а лежит, — засмеялся Роман, — поверишь ли, иногда по несколько лет не могу закончить песню.
— По нескольку ле-ет… — недоверчиво протянул Лысый. — Ну вы, творческие работники, даете!
— Да уж так.
Роман взял кружку и, убедившись, что чай уже достаточно остыл, с удовольствием сделал большой глоток.
— Эх, хорошо, — сказал он и глотнул еще несколько раз.
Лысый задумался о чем-то, а потом спросил:
— А споешь нам, несчастным зэкам?
Роман поперхнулся чаем и удивленно посмотрел на Лысого:
— Что, прямо здесь?
— А почему нет? — Лысый пожал плечами. — Сам знаешь, и в тюрьме люди живут. И песни поют, между прочим.
— Так ведь… — Роман огляделся, — и гитары нет.
— Это сейчас нет, — усмехнулся Лысый, — а будет нужно — появится. Сейчас Тарасыча вызовем, и будет гитара.
Он повернулся к лежавшему на соседней койке молодому зэку и спросил:
— Слышь, Бекас, как насчет халвы?