Они кружились почти на одном месте среди все растущей тесноты. Может быть, потому, что кругом теснились другие пары, может быть, поэтому она не ответила.
— Трудель! Обещай мне! — еще раз попросил он. — Ты же можешь перейти на другую фабрику, работать там. Обещай мне…
Он попытался поймать ее взгляд, но глаза ее упорно смотрели поверх его плеча.
— Ты лучше нас всех, — вдруг сказал он. — Ты должна жить. Не уступай ему!
Она покачала головой, нельзя было понять, что это — да или нет.
— Пойдем обратно, — сказала она. — Я не хочу больше танцовать.
— Трудель, — сказал Карл Хергезель пылко, как только они выбрались из толпы танцующих; — твой Отто умер только вчера, только вчера узнала ты о его смерти. Сейчас еще не время говорить об этом. Но ты ведь знаешь, я всегда тебя любил. Никогда ни о чем я не просил, но теперь прошу об одном: живи. Не ради меня, нет, живи, чтобы жить!
И опять она только покачала головой, опять осталось неясным, что она думает о его любви, что она думает о его желании удержать ее от смерти.
Они подошли к столику.
— Ну, — спросил Григолейт. — Как потанцовали? Не затолкали вас?
Девушка не села. Она сказала: — Ну, так я пойду. Будьте здоровы. Я бы охотно поработала с вами… Она повернулась, чтобы итти.
Но тут Енш сорвался с места, он взял ее за pуку, сказал: — Прошу вас еще на одну минутку!
Они вернулись к столику. Сели. Енш спросил: — Я правильно понял твое прощание?
— Ты понял совершенно правильно, — сказала девушка и посмотрела на него жестким взглядом.
Он сказал очень вежливо: — Я не хочу быть навязчивым, но я предвижу, что тут могут быть допущены ошибки. Меня не устраивает, чтобы какой-нибудь идиот выудил тебя из воды или чтобы ты лежала завтра в больнице после неудавшейся попытки отравиться.
— Правильно! — сказал Григолейт.
— А я заявляю вам, что не отойду от нее ни на шаг ни сегодня, ни завтра, ни все следующие дни, — твердо сказал брюнет. — Я сделаю все, чтобы помешать ей выполнить задуманное.
Григолейт опять свистнул, долго, протяжно, негромко.
Енш сказал: — Ага, вот и второй болтун за нашим столиком. Влюблен? Я уж давно замечал. Пойдем, Григолейт, группа распущена. Группа больше не существует. И это называется у вас дисциплиной. Эх, вы, мягкотелые!
— Нет, нет, — воскликнула девушка. — Не слушайте его! Это правда, он меня любит. Но я его не люблю. Я пойду с вами…
— Незачем! — сказал Енш, рассердившись не на шутку. — Теперь уже ничего не поделаешь… — он мотнул головой в сторону брюнета. — Э, да что там! — сказал он отрывисто. — Игра окончена! Идем, Григолейт!
Григолейт уже встал. Вместе направились они к выходу. Вдруг чья-то рука легла на руку Енша. Перед ним было гладкое, чуть одутловатое лицо человека в коричневой форме.
— Простите, одну минутку! Что вы сейчас сказали о роспуске группы? Мне было бы чрезвычайно интересно…
Енш грубо вырвал руку.
— Если хотите знать, о чем мы разговаривали, — сказал он нарочито громко, — спросите вот ту молодую особу! Вчера у нее убили жениха, а сегодня она уже ловит другого! Бабье проклятое!
Он энергично подвигался к выходу, где его уже ждал Григолейт. Теперь и он исчез за дверью. Жирный нацист поглядел ему вслед. Затем он повернулся к столику, за которым все еще сидели побледневшая девушка и ее спутник. Это его успокоило. Может быть, и ничего, что я его отпустил. Взял меня нахрапом. Но…
Он вежливо сказал: — Позвольте на минутку присесть к вашему столику и задать вам несколько вопросов.
Трудель Бауман ответила: — Я ничего не могу прибавить к тому, что уже сказал тот господин. Вчера я узнала о смерти моего жениха, а сегодня вот этот господин хочет занять его место.
Голос ее звучал твердо и уверенно. Теперь, когда опасность сидела с ней за одним столом, исчезли страх и беспокойство.
— Не будете ли вы так любезны назвать имя и фамилию вашего жениха? Его часть? — Она назвала. — А теперь вашу фамилию? Ваш адрес? Где работаете? Может быть, у вас есть при себе документ? Благодарю вас! Ну, а теперь вы, молодой человек.
— Я работаю на той же фабрике. Зовут меня Карл Хергезель. Вот моя рабочая книжка.
— А те двое?
— Мы их не знаем. Они подсели к нашему столику и вмешались в наш спор.
— А о чем шел спор?
— Я просила его оставить меня в покое.
— Почему же так возмущался вами тот господин, если вы просили оставить вас в покое?
— Я почем знаю? Может, он не поверил моим словам. Потом его разозлило, что я танцовала.
— Ну, хорошо, — сказал одутловатый нацист, закрыл записную книжку и поглядел на обоих. Они действительно больше походили на поссорившихся влюбленных, чем на пойманных заговорщиков. Уж одно то, как они боялись взглянуть друг на друга… А руки их почти соприкасались. — Ну, хорошо, данные вами сведения будут, конечно, проверены, но я думаю… Во всяком случае, желаю приятно закончить сегодняшний вечер.
— Нет, нет, — сказала девушка. Она поднялась одновременно с ним. — Я иду домой.
— Я провожу тебя.
— Нет, спасибо, я дойду одна.
— Трудель, — попросил он. — Хоть два слова позволь тебе сказать!
Человек в форме, улыбаясь, глядел на них. Действительно, влюбленные. Достаточно будет проверить данные ими сведения.
Вдруг она согласилась: — Хорошо, но только поскорее!
Они вышли. Наконец они вырвались из этого ужасного зала, из этой атмосферы вражды и ненависти. Они оглянулись.
— Ушли.
— Мы их больше не увидим.
— И ты будешь жить. Нет, Трудель, теперь ты обязана жить! Необдуманный шаг может подвергнуть опасности их и многих других — помни об этом, Трудель!
— Да, — сказала она, — теперь я обязана жить. — И, вдруг решившись, прибавила: — Прощай, Карл!