3 августа 1968 г.
В три часа пополудни из «Вестерн Юнион» в студию пришло сообщение о последних эпизодах в личной войне между Элио и Джилл.
Я услышал голос вестника, разговаривающего с Фрэнсис, когда находился в лаборатории, суша кадры с рекламой кадиллака последней модели. Парочка образца пятидесятых годов, сильно смахивающая на Кена и Барби, восседала, улыбаясь во весь рот, на переднем сиденье «Купе де Вилль». С первого взгляда можно было узнать и место действия — газон в парке Бальбоа возле консерватории.
Заказчик будет доволен — его флажок гордо реял в благоухающем амброй полумраке. То ближе, то дальше, то выше, то ниже — над блестящей хромированной поверхностью. Реклама не приносила мне творческого удовлетворения, но платили за нее превосходно.
Фрэнсис постучалась в лабораторию.
— Готово, — откликнулся я и включил верхний свет.
В руках у Фрэнсис был желтый конверт, а сама она оказалась очень бледна. Телеграммы всегда тревожили ее. Даже в те времена, когда мы еще не были деловыми партнерами, и она преподавала живопись в университете штата в городе Сан-Диего. Я как раз находился у нее в кабинете в часы вечерних занятий, когда доставили телеграмму о несчастье с ее сестрой. Поэтому и сейчас она вся подобралась, готовясь услышать что-нибудь ужасное.
— Мне выйти, Алан?
— Не глупи!
Я похлопал ее по плечу и отодрал полоску, которой была заклеена телеграмма.
Фрэнсис заметила, как я помрачнел.
— Это меня касается?
— Суди сама.
ПОЖАЛУЙСТА ПРИБУДЬ В РИНО САМОЕ ПОЗДНЕЕ В ПОНЕДЕЛЬНИК ТЧК НУЖЕН СВИДЕТЕЛЬ ПОХОРОН ОБРУЧАЛЬНОГО КОЛЬЦА ТЧК АЛАН НА ЭТОТ РАЗ ЭТО НЕ ШУТКИ ТЧК ЭЛИО ТЧК
Фрэнсис решила было что-то сказать, житейски мудрое и заведомо уклончивое. Но потом передумала.
— Ну, давай, выкладывай! — Я вытер полотенцем руки и первым вышел из лаборатории. — А то ты сейчас лопнешь.
Фрэнсис осторожно побарабанила пальчиком по находящейся в сушилке пленке.
— Мне очень нравятся Элио и Джилл. Но они эксплуатируют тебя, Алан. Без тебя им пришлось бы играть перед пустым зрительным залом.
— … и никто не заставляет меня сидеть в первом ряду партера. Все понятно.
Я раскрыл жалюзи и, уходя от разговора, залюбовался видом из окна. За парком и немногочисленными пригородными строениями на просторе Тихого океана происходила заправка нефтеналивного судна.
«Йорктаун». Я читал в «Юнион» о последнем наступлении. Большие серые корабли увозили испуганных бритоголовых парней в Южно-Китайское море. Если бы у нас с Лоррен не разладилось, если бы не ее выкидыш, я мог бы как раз сейчас провожать на войну сына. И вдруг свара между Элио и Джилл показалась мне откровенно ничтожной.
— Может быть, это холостой выстрел. — Я сам удивился тому, что вернулся к этой теме. — Как в прошлый раз.
— Как во все прошлые разы. — Фрэнсис закурила «Кэмел», пустила дым в ту сторону, где хранилась ее картотека негативов. — Прости, Алан. Тебе ведь не интересна моя точка зрения по данному вопросу, не так ли?
— Да ничего. Но так все равно ничего не решить. Если ты и впрямь хочешь помочь, раздобудь для меня билет в Рино.
Я пошел домой готовиться к отъезду.
Пять часов спустя я взбалтывал лед в пластиковой бутылочке водки «Смирнофф» с тоником, на борту «Боинга-727» Калифорнийской авиакомпании, идущего на высоте в тридцать три тысячи футов. Мои главным образом седовласые попутчики уже успели отплеваться после вылета из имеющего дурную репутацию международного аэропорта в Сан-Диего. Мы перелетели над Высокими Сьеррами, вершины которых отливали синевой и, казалось, дышали холодом в последние мгновения уходящего дня. Затем, сбавив высоту, начали неторопливый снижающийся полет над невадской пустыней.
Сложив руки на коленях, я поглядел в иллюминатор, но за окном не было ничего интересного. Разве что прямо мне в глаза уставилось мое собственное отражение. Моя проволочная мощь, — так это называла Лоррен. Усталость от мира, однако не без стремления к домоседству. Когда надо было съехидничать, потягаться с Лоррен было не просто.
Водка у меня кончилась, и я заказал еще. Выпей, Алан. Сейчас тебя угостят крутым коктейлем чужой любви.
Такси, виляя на поворотах, доставило меня в отель Харры. На столике у портье я нашел записку.
— Да, мистер Эшер, номер вам зарезервирован. — Предупредительный портье подал ключ. — И мистер Чезале уже ждет вас. — Он указал куда-то за прокуренный зал казино. — Там справа лифт. Апартаменты № 1423.
Элио откликнулся, едва я постучал в дверь.
— Алан! — По лицу его промелькнула беглая ухмылка, хотя в целом оно оставалось несколько надутым. — Заходи, заходи! — Он закрыл дверь и тут же так стиснул меня в объятиях, что все тело заныло. — Ах ты господи, как хорошо повидаться с тобою. И ты такой посвежевший, такой загорелый… ты словно сбросил десяток лет.
Высокая похвала, особенно если учесть, кем она была высказана. Элио уже стукнуло шестьдесят шесть, но, если не считать чуть округлившейся талии, время его не брало. По крайней мере, так это выглядело со стороны. Но, приглядевшись, я заметил у него в волосах новые седые пряди, заметил, что глубже обозначились морщины.
— Ах, Алан! Время летит чертовски быстро. Почему мы все откладываем да откладываем на завтра? Пока не закончится вся эта ужасающая история.
Я сел на кровать.
— А где Джилл?
— Ее нет. — Он беспомощно пожал плечами. — У нее отдельный номер дальше по коридору. Мне не хочется о ней говорить.
— Так ради чего же я сюда прибыл?
— Дань привычке, наверное. — Он потянулся за початой бутылкой виски, стоявшей на телевизоре. — А кому же еще мне звонить?
Слова Элио прозвучали не больно-то приветливо. Я взял у него уже наполненный стакан.
— Мог бы поискать в «Желтых страницах». Адвокаты по бракоразводным делам, советники по вопросам семьи. Они бы поставили тебя на ноги. Или разобрали по винтику. Только чтобы ты наконец принял решение.
Его лицо напряглось.
— С волками жить — волков кормить.
Проведя долгие годы в Соединенных Штатах, Элио по-прежнему путал идиоматические выражения.
— Тебе не следовало возводить меня в ранг спасителя. Я просто не дорос до такой ответственности.
— Есть вещи, Алан, которых ты не в состоянии понять. И я их объяснить тебе тоже не могу.
Но ведь точно так же дело обстояло и прежде.
— А зачем вы вообще приехали в Рино? Развестись ведь можно и в другом месте.
— Дела; хочешь верь, хочешь нет. — Элио с явной радостью переменил тему разговора. — Биллу Харре удалось прибрать к рукам «Деляж» 1908 года выпуска. На коллекционной распродаже в Атланте. Машина в чудовищном состоянии. Начать с того, что разбита. Вот ему и захотелось послушать мои советы насчет ее восстановления. — Вздохнув, Элио поднялся с места и принялся расхаживать по номеру. — Так или иначе, поэтому я сюда и прибыл. Что же касается Джилл, то пусть она объяснит тебе это сама. Мне кажется, она… как это теперь выражаются? Решила избавиться от уз.
Мы поиграли в молчанку. В конце концов я сказал:
— Но почему Джилл решила уйти от тебя?
— Все это не так… как в прошлые разы. — Он раздвинул шторы и посмотрел на машины, мчащиеся с зажженными фарами по 395-му хайвею. — Живешь-живешь, а потом вдруг понимаешь, что все эти юные дамочки тебе в постели просто лапшу на уши вешают. Потому что тебе это нравится. Здорово, верно? — Его плечи поникли. — Если бы она подошла ко мне и сказала: «Элио, все эти годы ты был злоебучим идиотом», я бы такое понял. — Его голос стал тонким, чуть ли не визгливым. — Но все куда страшнее. Я гляжу в глаза Джилл — и вижу, что ей просто нечего сказать. И меня она тоже слушать не хочет.
И в эту минуту что-то в Элио меня насторожило. Не его слова; речь о том, что Джилл к нему равнодушна, уже давно стала лейтмотивом его жалоб. Когда это прозвучало впервые, все было ясно, но сейчас, многократно отрепетированное, дело выглядело так, словно он выпускает в мою сторону парашюты торможения. И тревога его была подлинной. Она словно душила его, причем так туго, что мне было к нему не пробиться.
Зазвонил телефон. Элио с непроницаемым видом снял трубку.
— Слушаю. — Затем долгая пауза. — Конечно, я ему передам.
Наши глаза встретились.
— Джилл?
— Внизу, в баре. Ей хочется с тобой встретиться.
Не надо было обладать драматургическим даром Ибсена или Стриндберга для того, чтобы объяснить причины, по которым потерпел крушение брак Чезале. Подобные истории каждый месяц печатаются на страницах «Семейного очага». Немолодой интеллектуал женится на юной скромнице. Проходит время — и она вылупляется из личинки; а его прежние приемы, его былой шарм остаются все теми же, разве что к ним добавляются возрастные заболевания. Рецепт против такого недуга печатают на той же странице, что и рецепт супа с тунцом.
А изменились ли за все эти годы мои собственные отношения с Джилл? Время от времени нам начинало так казаться. Исповедальный разговор на моей свадьбе, откровенность, подхлестнутая шампанским; пребывание вдвоем в больнице у постели Лоррен, когда она родила мертвого ребенка; этих двух женщин всегда что-то связывало. Обоюдная сердечность, когда они с Элио крестили Тэда.
Но мне никак не удавалось избавиться от ощущения, будто жизнь разносит нас с Джилл в разные стороны. Раздельное существование на Восточном и на Западном побережье, супружеская верность применительно к Элио и Лоррен, наконец, ужасные обстоятельства моего развода, — все это словно бы вступило в сговор друг с другом, чтобы разлучить нас. При всем при том я неизменно чувствовал себя в присутствии Джилл бойскаутом, больше всего на свете желающим заслужить еще один значок. И ее мнение значило для меня чрезвычайно много.
Даже в шуме и сумятице казино она привлекала к себе взгляды мужчин. Сидя в одиночестве за столиком, она вызывала уважительное восхищение. Смотреть смотри, но прикасаться не вздумай.
Достигнув сорокалетия, она стала выглядеть еще лучше. Возраст пошел ей на пользу, придав чертам отпечаток зрелости и глубины. Но когда я подошел к ней вплотную, а она поднялась и поцеловала меня в щеку, первоначальное впечатление несколько померкло. Темные тени лежали и в глазах, и под ними. И этот чуткий и несколько остекленевший взгляд, каким смотрит на вас Великая Печаль.
Она раскрыла золотой портсигар, достала сигарету, помахала ею в воздухе.
— О господи, Алан! — сколько же мы не виделись?
— Пятнадцать месяцев.
— Какая точность! — Она криво усмехнулась. — Вот что мне в тебе всегда нравилось.
Джилл заговорила беспорядочно, перескакивая с одной темы на другую. Как Фрэнсис? («Не одобряет моего приезда», — подумал, но не сказал я.) Как мне Сан-Диего? Не тоскую ли я по Лос-Анджелесу? (Он нравится мне с определенной дистанции. Как Везувий.) Как подвигается твоя работа? (Делаю ретроспективу машин «Толбот-Лардж» для «Машин и дорог».) Тебе надо поглядеть на Тэда, он уже перерос Элио, и в университете у него все в порядке, только мы по нему скучаем, он ведь так далеко. Господи, почему ему было не поступить в Колумбийский университет? Должно быть, дело в его новой девице…
Я взял ее руки в свои.
— Джилл, заткни фонтан. Прошу тебя. Ты ведь не затем меня сюда вызвала, чтобы говорить о пустяках. — Она не без труда восстановила дыхание.
— Прости, Алан. Ты и впрямь заслуживаешь большего. — Официантка приняла у нас заказ. Мы не произнесли ни слова, пока она не отошла от столика. Джилл раздавила сигарету в пепельнице.
— Выходит, ты его уже видел.
— Мельком.
— Ну, и что скажешь?
Голос ее прозвучал как-то странно, словно она ждала от меня медицинского диагноза.
— Не знаю, что именно тебе хочется услышать. Я бы сказал, что увиделся с человеком, которому страшно потерять жену.
В глубине казино один из игральных автоматов выплюнул порцию серебряных долларов. Они раскатились по полу. Пожилая дама в белых перчатках, опустившись на колени, принялась собирать монеты.
Джилл кивнула в ту сторону.
— Неужели ты веришь, что бывает счастливый конец?
— Теория вероятностей, к сожалению, гласит иное. Вот почему здешние хозяева извлекают такие барыши.
Официантка принесла мартини с водкой, светлое пиво «Хайнекен» и поднос с закусками, после чего удалилась.
— Ты ведь знаешь, как он тебя любит, — уверенно, хотя и не договорив до конца, сказал я.
Она переварила это замечание с явным равнодушием.
— Он что-то скрывает от меня, Алан.
— Он говорит, что никого себе не завел, если ты об этом.
— Это я понимаю. — Джилл с несколько виноватым видом отхлебнула мартини. — Прожив с ним столько лет, я научилась разбираться в симптомах. Мы с тобой здесь сейчас не из-за этого. — Она решилась сделать признание. — Алан, эту телеграмму отправила тебе я. И подписалась именем Элио. Ему не хотелось, чтобы ты приезжал.
Я попытался определить, стало ли мне из-за этого больно.
— Возможно, он прав. Меня это не касается.
— Нет, как ты не понимаешь! — Она помедлила, словно бы собираясь с духом. — Сразу за городом есть такой розовый коттедж, там живет гадалка. Можешь себе представить, что я к ней вчера ездила? А она сказала, что у меня непрерывная линия жизни. И что в будущем мне предстоят долгие счастливые годы. Я попыталась объяснить ей, что дело не во мне, а в моем муже. И узнала, что ему грозит огромная опасность. «Надо привезти его ко мне, — сказала гадалка. — Его или хотя бы отпечатки его пальцев. Я читаю по руке, а не по мыслям».
Джилл безрадостно хмыкнула.
— Смешно, правда? Что ж ты не смеешься.
Я ничего не ответил до тех пор, пока не увидел, что она вновь несколько собралась.
— И как давно ты в таких чувствах по поводу Элио?
— Да уже целую вечность! Хотя нет, это неправда. — Она выпрямилась, попробовала изъясняться яснее. — Примерно год назад, еще до того, как Тэд отправился учиться, Элио, повинуясь мгновенному импульсу, предпринял одну за другой три поездки. Сперва в Денвер. По крайней мере, так он мне сказал. Какие-то старинные друзья попали в беду. Я отвезла его в аэропорт Кеннеди, сделала на прощание ручкой… все это было уныло — и, вместе с тем, далеко не понарошку. Всерьез. Потом это повторилось еще дважды с месячными интервалами. И он сказал мне, что отвозить его в аэропорт вовсе не обязательно.
— Но ты же его наверняка расспрашивала.
— Элио упрям, как осел, когда речь заходит о его тайнах. Он ничего не захотел рассказать и еще обвинил меня в том, что я лезу с расспросами.
— И как долго он отсутствовал?
— По два дня. Нет, в последний раз три.
— И по той же самой причине?
Джилл пожала плечами, давая понять, что она этого не знает.
— А билеты ты видела? Корешки? Или хотя бы квитанцию о заказе?
— Я не подумала об этом, Алан. Просто не пришло в голову. У Элио ведь и впрямь полно друзей, раскиданных по всему свету, еще с тех времен, когда он занимался автогонками. Я бы поставила себя в смешное положение, пытаясь его выслеживать. Особенно — в Скалистых горах. Я попытался пораскинуть мозгами, что-нибудь насчет общих знакомых или людей, о которых говорил мне Элио, но у меня ничего не вышло.
Может быть, я все это высосала из пальца, но мне кажется, будто это дело как-то связано с нашим приездом в Рино.
— Ты хочешь сказать, с Харрой? — Джилл кивнула.
— Из музея Элио написали об этой гоночной машине марки «Деляж». Письмо было очень вежливое и, вместе с тем, очень формальное. Единственное, чего они ждали, было несколько профессиональных советов по поводу восстановления машины. А вместо этого Элио принялся яростно названивать по междугородному телефону туда и сюда. И через три дня Билл Харра пригласил его на должность официального консультанта. Конечно, в музее этому наверняка только обрадовались. Но как-то все друг с другом не согласуется.
— Да, это несколько странно. Элио всегда посмеивался над «Деляжами». Он называл их «Бугатти» для бедных.
— Единственное, что мне известно, — сразу же по прибытии сюда он включился в работу на полную мощь. Я несколько раз приезжала проведать его, но он без особых церемоний дал мне понять, что видеть меня не желает. Он как-то ушел в себя. И, по-моему, испугался. Ты когда-нибудь видел его в таком состоянии?
— В серьезных переделках — ни разу.
— И еще кое-что. — Она посмотрела на дно опустевшего бокала. — Элио по-прежнему предпринимает эти свои загадочные прогулки. «Дорогая, я пошел за сигаретами», — и исчезает на весь день, порой и на два. Мы здесь взяли напрокат маленький «БМВ». Каждая поездка — больше тысячи миль. Одна — на полторы тысячи. Я уже начала проверять по счетчику.
— Но ведь он истинный марафонец по части сидения за рулем. Одни принимают таблетки, другие отправляются к психиатру, а Элио садится за руль. Именно так он и поступил бы… — я смешался, сам толком не веря в то, что говорил.
На шее у Джилл напряглись вены.
— Каждый раз, когда он возвращается, машина просто сверкает. Он специально заезжает на станцию обслуживания. Смывает следы. — Джилл допила последние капли водки. — О господи, Алан, я сама себя не узнаю. Да и его тоже. Не стану же я обшаривать машину на предмет отпечатков или искать на ковре капли крови.
— И наверняка всему этому может найтись целый ряд самых невинных объяснений.
— Понимаю, Алан, понимаю. — Она уронила лицо в ладони. — И ценю твои старания вернуть меня в реальный мир. — Медленным движением она откинулась на спинку стула. — Я спрашивала у Элио, куда это он исчезает. И он запаниковал, он отнесся ко мне с такой враждебностью. Мне этого было просто не вынести. Да и никогда я такого не выносила. Я выскочила из комнаты и не вернулась. С тех пор мы с ним общаемся исключительно по телефону.
Я почувствовал, как деликатно прикоснулись к моему плечу.
— Прикажете повторить, сэр?
Уже собравшись ответить утвердительно, я бросил взгляд в глубину зала и заметил Элио, который, выйдя из лифта, устремился к главному выходу из гостиницы.
— Джилл! — я указал ей на него. — Какие-нибудь догадки насчет того, куда это он?
— Никаких.
Он прокрался мимо игральных автоматов и обменного пункта, мы следили за ним. Он что-то держал в руке. То ли отвертку, то ли консервный нож, трудно было сказать на таком расстоянии.
Поднявшись с места, я нечаянно толкнул официантку, пробормотал какие-то извинения и пошел дальше не оглядываясь. Сойдя с площадки, на которой был расположен бар, я оказался на одном уровне с Элио. Но что-то помешало мне окликнуть его.
— Алан, погоди!
Голос Джилл прозвучал, должно быть, чересчур громко. Элио обернулся и увидел, что мы идем в его сторону. На лице у него появилось очень странное выражение. Словно мы с Джилл, приближаясь, тем самым загоняли его в угол. В последний раз отчаянно посмотрев на нас, он отвернулся и бегом бросился в ближайшую дверь.
Я рванулся было за ним — точь-в-точь как тогда, за сержантом Ральфом Карри. И точь-в-точь так же ощутил собственное бессилие. Я давно поклялся себе, что такого со мной больше не произойдет, но, как тогда с Ральфом, как той ночью, когда от меня ушла Лоррен, моя решимость ровным счетом ничего не меняла. События развивались сами по себе, заполняя пространственно-временной континуум, в котором мы все находились.
Я обежал стол, за которым играли в «блэк-джек», задевая стулья и удостаиваясь яростных, хотя и едва замечаемых мною в тот миг взглядов со стороны игроков. Джилл буквально дышала мне в спину. Досиня выбритые крупье с недоумением смотрели на нас, кое-кто из них устремился следом.
Дистанция сократилась в тот миг, когда Элио, обогнув охранника, стоявшего у медвежьего чучела, бросился в ближайшую дверь-вертушку. Я окликнул его, но не получил ответа.
Снаружи он пустился бегом, его хромота, как всегда в стрессовых ситуациях, стала более заметной; промчавшись под неоновой вывеской, он устремился на автостоянку. Я видел его с поразительной отчетливостью, словно смотрел в перевернутый бинокль.
Хотя было почти одиннадцать вечера, главные картежники еще не прибыли, и у главного входа, за исключением полудюжины такси, машин не было. Когда Элио перебегал дорогу, из-за двух такси на нее вынырнул черный олдсмобиль-98 шестьдесят третьего года выпуска. Из-под колес у него валил пахнущий резиной дым. За рулем грохочущего автомобиля сидел некто безликий.
Джилл догнала меня, схватила за плечи. Не то кто-то из нас, не то мы оба окликнули Элио.
Машина мчалась по средней полосе. Столкновение должно было произойти в следующее мгновение. Теперь и Элио услышал шум приближающейся машины и метнулся вправо. Олдсмобиль повторил его маневр.
Столкновение. Звук удара человеческого тела о сталь. Элио взлетел в воздух, описал дугу над капотом и крышей автомобиля. Ударился головой об асфальт. С таким треском мог бы расколоться арбуз.
Без раздумий я подбежал к машине. Вцепился в блестящую ручку. Смутно увидел человека, скорчившегося за рулем. Запах горелой резины, выхлопные газы, свет задних фар. Машина оторвалась от меня.
Бурно дыша, я остановился. Посмотрел на Элио. Заставил себя не зажмуриться. Заставил себя не отвернуться.
Глухой стон, доносившийся из груди Джилл, перерос в безутешный плач. Отогнав случайных зевак, она прикрыла лицо Элио собственным телом.
Зеваки. Тут как тут, что-то кричат. Вызвать скорую помощь. Ради Бога, лучше полицию. Помощь. Необходима помощь.
Ноги отказали мне, и я опустился на колени. Закрыв обеими руками глаза, я старался не слышать этих голосов, но они настигали меня со всех сторон.
Следующие несколько часов своей жизни я наблюдал как бы с птичьего полета, оказавшись и молчаливым, и загадочно освободившимся от размышлений о воистину непредставимом. Завыли сирены, по рации принялись переговариваться полицейские, толпа зевак все прибывала, — но все это происходило далеко от меня, где-то в озаренной мигающим неоновым светом ночи.
Молодой фотограф из бригады по расследованию убийств города Рино щелкал автоматическим «никоном», делая один ужасный снимок за другим. Сотрудник полиции очертил меловой круг на том месте, где лежало тело Элио. Прибыли подкрепления — в черно-белой форме, — люди захлопотали над Джилл, затеребили меня.
— Нет, офицер, — сказал я. — Не имею ни малейшего представления, почему он бросился бежать от меня.
На лице у сыщика были тревога и недоумение. Он показал мне нестандартную отвертку в пластиковом пакете.
— Вы понимаете, мистер Эшер, что это такое?
Я покачал головой.
— Знаю только, что эта штука была в руке у Элио.
— Ее используют для того, чтобы изменить показания автомобильного счетчика. Подкрутить его в обратную сторону. У вас нет соображений относительно того, зачем она могла ему понадобиться?
Я ответил ему отрицательно. Почему я солгал? Машинально, должно быть, чтобы не подвести мертвеца. Но как раз в этот миг реальность всего происходящего стала для меня очевидной — накрепко схватила меня и уже больше не отпускала. Мне казалось, будто я разрываюсь на части, будто внутри у меня все трещит и лопается. И, должно быть, мое состояние не укрылось от внимания детектива.
— Мне кажется, вы были очень близки с мистером Чезале.
И эти слова раз за разом прокручивались у меня в голове на протяжении всего времени, пока продолжался предварительный допрос, заполнялись какие-то бумаги, давались письменные показания под присягой. Все это происходило уже в полицейском участке.
Джилл, разумеется, пришлось еще хуже. Из участка она вышла стуча зубами, на грани истерики. Я проложил себе дорогу к ней посреди телеобъективов, микрофонов и ламп-вспышек.
Глаза ее, широко раскрытые, казались незрячими. Она схватила меня за руку.
— Алан, что им всем нужно?
— Фунт твоего мяса. Но ты им ничего не должна.
Ведя Джилл под руку, я проложил для нас обоих дорогу в толпе, на заднее сидение уже дожидавшегося неприметного полицейского седана. У водителя была спортивная стрижка и шея под стать ей — как у футболиста.
— Доставить вас в гостиницу, сэр?
Я кивнул, и машина унесла нас от репортеров по практически безлюдным в четыре утра улицам. Мы с Джилл молча наблюдали за мигающими светофорами.
— Я не смогу заснуть, — сказала она, повернувшись ко мне лицом.
— Да нет же, заснешь.
— Засну, а потом проснусь, — и расскажи мне, Алан, что произойдет тогда? — Ее голос задрожал. — Ты ведь такой умный, у тебя есть на все ответы. — Джилл внезапно посмотрела себе на ногу. — Ах ты, черт, чулок полез.
Неуместно хихикнув, она принялась приводить себя в порядок. Я крепко обнимал ее, пока мы не вернулись в гостиницу Харры. Мы с шофером помогли Джилл подняться наверх; гостиничный доктор заставил ее принять две таблетки валиума.
— Пять или шесть часов она проспит спокойно, я вам гарантирую. Но, конечно, за ней кто-нибудь присмотрит. — Доктор, посмотрев на меня, нахмурился. — Вам тоже нужно поспать.
Я безуспешно попытался воспользоваться его советом. Помню, как сидел в номере уже около восьми утра, оглушив себя виски, когда раздался телефонный звонок.
Это был детектив. Они нашли брошенный черный олдсмобиль на обочине дороги в одном из городов-спутников в окрестностях Рино. Никаких отпечатков пальцев и вообще никаких следов пребывания в машине водителя. По номерным знакам уже определили, что машина угнана с одной из городских стоянок. О краже заявили вчера.
— Разумеется, мистер Эшер, мы и впредь будем держать вас в курсе расследования. Мы отработаем все версии.
Судя по тону, ему понравились собственные слова. Излюбленная присказка полицейских, означающая, что им ни хера не известно.
Назавтра, когда я возвращал «БМВ» в бюро по прокату, тамошний парень, уставившись на счетчик, разинул рот.
— О господи? Куда это на ней сгоняли? — В Боливию и обратно?
— А мне бы как раз хотелось узнать ваши соображения на сей счет. Вы были здесь, когда мистер Чезале взял машину?
Он кивнул, переписывая показания счетчика в конторскую книгу.
— Да, я тогда работал. Но машину взял не мистер, а миссис. Красотка такая. Знаете, из тех, что подобные машины и рекламируют.
— Значит, мужа вы так и не видели.
— Один раз видел. — Он запер переднюю дверцу, мотнул кудрявой головой. Мы уже шли в контору. — Мистер Йенсен, наш босс, потребовал оплаты наличными после того, как машину использовали примерно неделю.
— Это нормальная практика?
Парень, зайдя за стойку, ухмыльнулся.
— Когда берут «БМВ»? В штате, где разрешены азартные игры? Вы что, шутите?
— Как я понимаю, мистера Чезале это не остановило.
— Он выложил три сотни. Достал из кармана и выложил.
— А тогда вы счетчик проверять не стали?
— Ну, мы так не делаем. Как правило, не делаем. — Он огладил похожие на стрекозиные крылья усики. — Но машина выглядела паршиво. Словно мчалась по дюнам отсюда до Лас-Вегаса, причем не раз. Песок на ветровом стекле. Прямо скажем, мистеру Йенсену это очень не понравилось.
— Ну, и что же произошло?
— Шеф прочитал ему нотацию, но Чезале словно бы пропустил все мимо ушей. Явно думая о чем-то другом. И куда более важном. — Возясь в бумагах, он поднял на меня взгляд. — Я видел по ящику. Он и вправду мертв?
— Да. Вправду.
— Первый мертвец, с которым я был знаком. — Я вытер пот со лба. Было слишком жарко для игры в Шерлока Холмса. Через плечо я посмотрел на «БМВ».
— И он ничего не сказал, ничего даже не намекнул насчет того, куда ездил?
— Нет. — Парень, протягивая мне корешок квитанции, выглядел явно разочарованным. — Я надеялся, что вы мне расскажете.
Когда на следующий день мы вылетели в Италию, увозя с собой тело Элио, новость была еще у всех на устах.
Фрэнсис занималась делами в мое отсутствие. К счастью, автогонщик отдал распоряжения заблаговременно. Ему хотелось быть похороненным в Равенне, рядом с погибшими в годы войны матерью и двумя сестрами.
Подсолнухи махали головами и мирно высились тополя у чугунных ворот маленького кладбища; утренний воздух был уже душен, нас немилосердно донимали комары, «нас» — означало в данным случае меня, Джилл, сельского священника, могильщика — и Теда Чезале.
Я не видел его целых три года. У него был явно подстегнутый обмен веществ. Сейчас он уже на голову перерос мать. Крепко держа ее за руку, Тед практически не отводил взгляда от свежевырытой могилы и гроба с телом отца. В глазах у него не было ни слезинки, но они пылали яростью, а его шелковистые белокурые волосы развевались на ветру.
Джилл была в черной вуали. Священник бормотал слова латинских молитв, покачивая головой, словно напутствуя Элио в его последний путь. Вынув из букета красный цветок, Джилл положила его на больше ничем не украшенный сосновый гроб. Тут плечи у нее задрожали, она как-то вся смешалась, закачавшись на высоких каблуках и едва не рухнув в подступающий, исполненный высокого милосердия обморок. Я поспешил поддержать ее за правую руку, Тед по-прежнему держался за левую… и тут-то мы и столкнулись впервые по-настоящему — как вещество и антивещество. Горе, нежелание поверить в реальность происходящего, ярость, даже невыплаканные слезы — все это читалось в обращенном на меня взгляде Теда, означавшем: не вздумайте ко мне приближаться! О Господи. Эдипов комплекс. Как будто наша жизнь не была переусложнена и без этого.
Я безуспешно пытался наладить с ним хоть какую-то близость — и на кладбище, и позднее, когда мы прощались в аэропорту. Уже потом, вернувшись, я обсудил это с Фрэнсис. Мы с ней сидели за коктейлем в баре отеля «Кортес» и наблюдали за тем, как на город накатывает туман.
— Судя по всему, это его проблема, Алан. А вовсе не твоя. — Фрэнсис помахала соломинкой от коктейля. — Ну-ка, вспомни первое правило композиции…
Не пытайся вместить все в один кадр. Да, я помнил это правило. Я решил поискать спасения в работе. Я взял заказ журнала «Лук» осветить упрямство и одержимость голливудских гонщиков в их стремлении выиграть гонку «буллитов». Я даже внушил себе, что меня больше ничуть не волнует горящая резина «мустангов» и «Дж. Т.О.», не волнует треск, с которым разбиваются корпуса автомобилей, похожий на удар исполинским кулаком в грудные ребра. Боль пошла на убыль под натиском чисто профессиональных забот, превратившись в кадры пленки, в маленькие четырехугольники, разбросанные на моем рабочем столе… но тут зазвонил настенный телефон. Это была Джилл, голос ее звучал спокойно, но так, словно ее успокоили лоботомией, превратив в сплошное плато все горы и долы. Не смогу ли я прибыть в Нью-Йорк на оглашение завещания? Совершенно неожиданно в предварительных условиях обнаружился пункт, согласно которому меня просили присутствовать.
И вот, через две недели после гибели Элио мы все собрались вновь, в адвокатской конторе Эльмера, Кагана и Бейнбриджа в Сигрем-билдинге. Тед сидел, сумрачный и отрешенный, как индейский юноша с рекламы сигар. Джилл лучилась ледяной выдержкой и самообладанием, если не считать того, что ее руки в белых перчатках не знали ни секунды покоя. Я заранее набрался терпения и снисходительности — нам с Линдой пришлось хлебнуть вдосталь после смерти отца, — и я понимал, что оглашение завещания и все, с этим связанное, — не та ситуация, когда в людях вспыхивают добрые чувства.
Вошел Фрэнк Эльмер, седовласый и крайне важный, его сочувствие безутешной родне смотрелось столь же с иголочки, как его костюм. Было в нем что-то ястребиное. Или, если угодно, нечто, заставляющее подумать о кардинале Ришелье. Взгляд человека, привыкшего делить то, что ни в коем случае не подлежит разделу. Если бы Иисус Христос решил, деля хлебы и рыбу, задокументировать этот факт, ему было бы не обойтись без Фрэнка Эльмера.
Но ближе к делу. Эльмер возложил руки на стол и в нужном ему порядке проверил заранее разложенные бумаги.
— Миссис Чезале, вам известна финансовая ситуация вашего покойного мужа?
— Полагаю, что так. Элио неизменно советовался со мной перед тем, как сделать серьезные капиталовложения. Так у нас повелось сыздавна.
Седая бровь поползла вверх.
— Не уверен, что правильно понял вас.
— Еще до нашего знакомства, когда Элио был гонщиком, он заранее заботился обо всем на случай аварии с трагическим исходом. «Когда сидишь за рулем, у тебя не должно быть никаких посторонних мыслей», — так он это формулировал.
— Такой подход можно только приветствовать. Мистер Чезале неоднократно подчеркивал свою заинтересованность в том, чтобы ни вы, ни ваш сын, ни в чем не нуждались. — Он достал какое-то досье. — Детали, связанные со страховым полисом и пакетом акций, не слишком сложны. Хотя, конечно, если вам угодно, я могу остановиться на них. Но в целом вам с Теодором уготован ежегодный доход в размере двадцати тысяч долларов.
Впервые за все время нарушил обет молчания Тед. Он заговорил негромко, подростковым, ломающимся и неуверенным голосом.
— А что произойдет, когда мне исполнится двадцать один?
— Вы станете полноправным наследником, хотя распорядительную власть вам придется делить со мной. — Адвокат пребывал в довольно курьезном замешательстве. — Меня сейчас больше беспокоит состояние текущего банковского счета. — Он развел руками. — Мистер Чезале распорядился по этому поводу вполне однозначно. Деньги следует разделить между вами поровну, разбив выплаты на пятилетний период в интересах уменьшения подоходного налога.
— К чему вы клоните? — спросил Тед.
— Но вот банковская история мистера Чезале за последние восемь месяцев. В январе он снял со счета шесть тысяч пятьсот семьдесят долларов. В феврале — чуть более семи тысяч. Семь четыреста — в марте. Восемь двести — в апреле. — Эльмер порылся в своих бумагах. — И так далее. У меня имеются все документы. — С явно сокрушенным видом он сложил их в ровную стопку. — В настоящий момент на счету осталось триста сорок два доллара.
— Но этого не может быть! — вырвалось у Теда. — Папа никогда бы…
Джилл смертельно побледнела, но все еще не утратила самообладания. Она положила руку на плечо сыну.
— Успокойся, дорогой. Прошу тебя. — Она посмотрела на меня. — А ты что скажешь, Алан?
— Не знаю. За последние две недели я вообще перестал что бы то ни было понимать.
Эльмер был откровенно расстроен несообразностью всего происходящего.
— Я понимаю, для вас это должно оказаться настоящим шоком. Нет ли у вас какой-нибудь догадки, на что ваш муж мог израсходовать восемьдесят тысяч долларов?
— Нет. — Лицо Джилл задрожало. — Но я знаю, чем это для него кончилось.
Адвокат был слишком многоопытен, чтобы вступать с нею в спор.
— Руководитель местного отделения банка Беркли сообщил мне следующее. Мистер Чезале каждый раз являлся за деньгами сам и брал их наличными. Особо оговаривая, чтобы их выдали ему мелкими банкнотами. Разумеется, руководитель банка начал осторожно расспрашивать его о мотивах подобного поведения, но мистер Чезале резко пресек все расспросы. А настаивать они не имели права. Ведь в подобных выплатах не было ничего противозаконного. — Он постучал пальцем по стопке счетов. — Чертовски неприятная история. Жаль, что не смог по-настоящему помочь вам.
— Знаете ли, мистер Эшер, — задумчиво добавил он. — Мистер Чезале наведывался ко мне на протяжении этих восьми месяцев. Я считаю себя недурным знатоком человеческой натуры, а он не произвел на меня впечатление человека, которому есть что скрывать. Должно быть, плохой из меня знаток.
Откинувшись в кожаном кресле, Эльмер извлек из верхнего ящика стола небольшой конверт.
— Сегодня утром я извлек этот конверт из нашего сейфа. Он предназначается вам. Он просил меня вручить его при оглашении завещания. Вместе с некоторыми личными записями, о которых идет речь в данном документе. Но он особо оговорил, что вам необходимо получить этот конверт.
Я вскрыл конверт. Внутри оказался ключ, на обеих сторонах которого было выгравировано «№ 14387», и клочок бумаги:
— Джилл? — я подал ей ключ. — Что бы это могло значить?
— Понятия не имею. — Она повертела ключ, рассмотрела его с обеих сторон. — Но, с другой стороны, я была бы последней, кому об этом рассказали бы.
После войны я бывал в Швейцарии уже трижды, но это никогда не давалось мне просто. Все там такое ухоженное, включая даже людей, такое безукоризненное, такое контролируемое, — в Швейцарии кажется, будто ты попал в Диснейленд и этот визит затянулся невыносимо надолго. Проведя всего день в Цюрихе, уже начинаешь следить, не испачкал ли ботинки и не забыл ли почистить ногти.
У здания Консерватории я сел на трамвай, идущий в Сейлар-Грабен, и, повинуясь мятежному порыву, сошел с него и отправился по Хиршен-Грабену пешком в сторону сдвоенной спирали Гросмюнстерского кафедрального собора. Здание объединения швейцарских банков располагалось на левой стороне улицы. Отполированные бронзовые двери отворились, пропуская меня в святилище, где правит Его Священство Швейцарский франк. Его жрецам ровным счетом ничего не известно, а сказать посетителям они ухитряются еще меньше, чем знают.
Я заранее созвонился с банком, так что все прошло без сучка, без задоринки. Деловитая молодая дежурная отвела меня к своему столь же деловитому начальнику.
— Поль Бертран, — представился он, пожимая мне руку холодной ладонью. Кожа у него была ослепительной белизны. Глаза вбирали в себя все, ничего не выдавая взамен. — Добро пожаловать, мистер Эшер, следуйте за мной.
Я понимал, что нечего приставать к нему с расспросами, пока он не провел меня через автоматически отпирающуюся дверь в зал, арендуемых клиентами сейфов. Мсье Бертрану, единственному из двенадцати директоров банка, было известно о том, что сейф № 14387 арендован неким Чезале. И эту тайну он поведал бы только швейцарскому суду, да и то по особому постановлению швейцарских властей.
В центре депозитного зала находился блестящий алюминиевый столик, около него стояла пара кресел. Нельзя было даже догадаться о том, какое количество сокровищ хранится в сейфах депозитного зала. Клады дальних гор и хранилища древних городов. Никому не известные истории и тайны от пола до самого потолка.
— Мистер Эшер, позвольте ваш ключ.
Сличив мой ключ с уже приготовленным заранее, Бертран приставил раздвижную лесенку к дальней стене, взобрался на шесть ступенек, снял маленький сейф и с осторожностью человека, несущего на носилках царя, водрузил его на столик.
С каждой стороны у сейфа имелось по замочной скважине. Вставив в них оба ключа, Бертран одновременно повернул их против часовой стрелки. Затем передал мне ключ, оставив второй у себя.
— Вот и все, мистер Эшер. Я буду снаружи. Когда закончите, нажмите, пожалуйста, на эту кнопку.
— Благодарю вас.
Но он уже вышел из зала.
Судя по внешнему виду, сейф должен был оказаться тяжелым. Я придвинул кресло к столу, стараясь не ломать себе голову над тем, что может оказаться внутри. Если не знаешь, чего ждать, ничто не способно озадачить тебя сюрпризом.
Сейф оказался пуст, если не считать синего бархатного футляра или, возможно, чехла. Распустив на нем шелковый шнурок, я прикоснулся к чему-то металлическому и тяжелому.
Чего же ты ждал, Алан? Ничего, — в этом ты себя уверял постоянно. Но уж этого ты не ожидал никак.
Я поставил серебряную статуэтку на основание. Разумеется, я узнал ее. Впервые я видел такую штуковину в 1950-м. Мы с Лоррен проводили тогда медовый месяц в Ле-Мане, наблюдая за тем, как Элио гонялся на своей любимой Тридцать пятой модели. Достигшие средних лет Питеры Пэны носились с милыми сердцу механическими игрушками куда больше, чем с женами и детьми.
Эту гонку Элио выиграл. И, размахивая трофеем, полый корпус которого был наполнен шампанским, он, с голубой лентой на груди, указал нам на две такие машины, припаркованные у последнего поворота. Два королевских «Бугатти-41». Купе и седан — два величавых бронтозавра из уже исчезнувшей эпохи. Два из шести, существующих на белом свете. Они уже тогда были самыми дорогими автомобильными раритетами на земле.
Шутка, строго говоря, оказалась безвкусной. Мой друг был мертв, а я сидел в швейцарском банке, уставившись на восьмидюймовую статуэтку слона, поднявшегося на задние ноги. О господи, Элио, что за блажь одолела тебя в последние месяцы жизни?
Я вы шел из банка, сел на трамвай и поехал к себе в гостиницу, крепко держа в одной руке бархатный футляр. «Бугатти» различных модификаций, большие и маленькие, мелькали у меня перед мысленным взором, перемахивая, как овцы, через невысокий забор.
Я еще был в Нью-Йорке, когда Джилл поставила меня в известность о том, что ей в этом году не удастся свести концы с концами, если она не выставит на аукцион Тридцать пятую модель, принадлежавшую Элио. Она уже провела соответствующие переговоры с Харрой.
У себя в гостинице я сразу же связался с агентством по продаже авиабилетов. Когда ближайший рейс? Через сколько времени я смогу оказаться в Рино?
21 сентября 1968 г.
Грустный день для нас с Джилл. Мы сидели на откидных стульях в заднем ряду Второго смотрового зала в автомобильном музее Харры. Стулья были расставлены амфитеатром вокруг импровизированного подиума. Проходил аукцион. Двадцать три года прошло с тех пор, как Элио и чета Шабролей вернули к жизни Тридцать пятую модель. А через пару часов ей предстояло перейти в чужие руки.
— Алан, я делаю ошибку?
Я попытался отнестись к этому вопросу с философским спокойствием.
— По-моему, ты делаешь кучу денег.
Джилл одернула свитер. Ее одолевали сомнения.
— И все же я чувствую себя предательницей.
— Ты ни в чем не виновата. Машина и оставлена тебе на черный день. Наверняка так и задумано. На черный день тебе и Теду.
Она искоса посмотрела на два пустых стула, которые мы предусмотрительно заняли.
— Он обещал позвонить, если будет опаздывать. — Она перебила себя, ухмыльнулась. — Ничего не говори, сама понимаю. Веду себя, как наседка.
— А я ничего и не сказал.
— А от тебя и не требовалось. Ну, хорошо, я наседка, и я уселась на слишком большое число яиц. Как раз сегодня мне менее всего хочется встречаться с его подружкой.
— У него, мне кажется, серьезные намерения.
Джилл кивнула.
— По телефону он говорил так, словно собирается объявить о помолвке.
— Вот оно как. Тогда понятно, почему он сюда приезжает. Не похоже, чтобы его слишком интересовали машины.
— Такого он все равно не упустит. «Держать за руку несчастную святую матушку, — Джилл полушутя имитировала ирландский выговор, — в присутствии своей новой подружки»… — Она перебила себя, помолчала. — Как это официально звучит. Словно «другая женщина». Ее зовут Карри Сполдинг, и эта Карри, по словам Теда, без ума от антикварных машин.
— Ну ладно, только будь с ней полюбезней, когда они тут появятся. Ты ведь не хочешь, чтобы все горшки посыпались тебе на голову?
Вопреки собственной воле, Джилл рассмеялась.
— Знаешь, это прозвучит странно, но мне хотелось бы, чтобы ты оказался там, внизу, в самой гуще событий. — Джилл посмотрела мне прямо в глаза и ухитрилась не заморгать. — Так машина, по крайней мере, осталась бы в семье.
— Мне тоже жаль. Но это единственное, что у меня осталось. — Я помахал фотоаппаратом. — Возможно, если бы я отказался от услуг Фрэнсис и заложил студию…
Джилл улыбнулась, пожалуй, обиженно.
— Я уверена, что Элио сбавил бы для тебя цену.
А я, возможно, принял бы эту скидку. Я был готов на все, лишь бы не сбиться с проложенной им тропы. Как только я вышел из банка в Цюрихе, след начал таять. Он не оставил мне ни записки, ни какого бы то ни было объяснения, так что все свои выводы мне предстояло делать, вдохновляясь образом серебряного слоника, да умением читать мысли Элио, что меня порой подводило даже при его жизни.
Расписание рейсов совпадало достаточно удачно. Через двадцать четыре часа я мог попасть в Рино. В Цюрихском аэропорту я разорился на международный разговор по телефону. Джилл была первой — и до сих пор оставалась единственной, — кому я поведал о таинственном наследстве Элио. Она поняла, о чем идет речь, даже в коротком телефонном разговоре в условиях плохой слышимости. Но объяснить смысл этого дара не могла точно так же, как и я. Мы походили на двух недотеп, не способных уловить соль шутки даже после того, как нам растолковали ее смысл.
Из Цюриха в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Чикаго, из Чикаго в Рино. Я оставил багаж в камере хранения и, взяв такси, помчался в музей Харры. В этот день, когда до аукциона оставалось уже меньше недели, здесь готовили к нему машины и воздвигали временный подиум.
Боб Норрис, руководитель работ, стал моим гидом. Я много раз бывал в музее у Харры, это уж само собой. Для автомобильного фаната коллекция Харры превращала Неваду в часть Святой Земли.
Билл Харра сыграл по отношению к автомобилям роль Ноя и, подобно библейскому патриарху, он взял в свой ковчег каждой твари по паре (да его смотровые залы и впрямь напоминали трюмы древнего корабля), от машин на паровом ходу с неуклюжими корпусами до изящно продолговатых, как акулы, «Мазерати». Тайна музея заключалась в том, что Харра обожал все экспонаты. Ослепительно сверкающие тупорылые «Мерсеры» или безобразные «Эдсели» — ему было все равно, любимчиков он не заводил.
За одним-единственным исключением. Настенные карты и указательные стрелы, все внутреннее убранство самого музея, невольно заставляли вас устремиться во второй смотровой зал с его искусственным климатом, заставленный стоящими в ряд «Бугатти». Многие утверждают, что это лучшая коллекция «Бугатти» во всем мире. Я говорю «многие», потому что кое-кто приписывает ту же честь великой заокеанской сопернице здешнего собрания.
Десять лет назад в кругах автомобилистов никто и слыхом не слыхивал о братьях Шлюмпф. Назвав имя любого из них — хоть Ганса, хоть Фрица, — можно было вызвать разве что презрительную улыбку. Парочка французских торговцев мануфактурой с именами, словно бы почерпнутыми из комической оперы, и с репутацией кутил и гуляк. Но довольно скоро люди прекратили смеяться. Братья Шлюмпф выказали весьма серьезные амбиции: они решили скупить все существующие на свете «Бугатти». Или, по меньшей мере, по одной штуке изо всех когда-либо выпускавшихся моделей.
Другие коллекционеры — Пек из Атланты, Шекспир из Сент-Луиса — зажимались и трепетали, едва почуяв, что к ним начинают подбираться братцы. Некоторые машины, — возражали они, — стали для нас словно бы членами семейства. Нет-нет, — отвечали братья Шлюмпф, — нам нужна вся ваша коллекция целиком, иначе мы ничего у вас не купим. Торгуясь, они просто приписывали нули к заранее проставленной сумме, пока у оппонента не перехватывало дыхание и он не капитулировал.
Я побывал в Сент-Луисе в 1961 году, побывал, прихватив с собой камеру. Это было в тот день, когда «Бугатти», принадлежавшие Джону Шекспиру, погрузили на железнодорожные платформы, чтобы начать долгое путешествие через океан. Это была самая дорогая партия автомобилей во всей истории человечества, но начиная с этого дня музей братьев Шлюмпф попал на туристические карты. И у братьев появился первый королевский «Бугатти».
Второй они заполучили тремя годами позже, когда семья Бугатти продала личную машину самого Этторе и большинство заготовленных для нее впрок запчастей. Услышав об этом (а выслушать эту историю мне довелось не раз), я всегда вспоминал нашу встречу в метро втроем с Элио, лицо у Этторе походило тогда на морду грустного бассета.
Итак, два «Бугатти» теперь находились в Эльзасе и два — в Рино. Игра шла на равных, если не считать того, что «Бугатти», принадлежащие Шлюмпфам, равно как и все остальные их машины, находились под замком, надежно укрытые от постороннего глаза. Мир за окном мог сходить с ума, как ему вздумается, но у Ганса с Фрицем имелась самая большая в мире коллекция личных игрушек. И это доставляло им куда большую радость, чем выставлять машины напоказ и терпеть прикосновение к ним грязных пальцев публики.
Последнюю задачу, вернее, аналогичную ей, предстояло сейчас решать и Бобу Норрису: из-под колоссального корпуса одного из опутанных канатом «Бугатти» виднелась фигурка резвящегося мальчугана. Боб отправил мальчика к родителям, затем с ухмылкой обратился ко мне.
— Ну, Алан, что скажешь? С твоими репутацией и мастерством тебе когда-нибудь позволят на такой штуковине прокатиться?
— Наверняка. Только я возьму сразу парочку. — Я и не думал о том, чтобы начать съемку. Я извел множество пленки в ходе предыдущих визитов сюда и пришел к выводу, что «Бугатти» в кадре не смотрится. Не удается запечатлеть его подлинные размеры, так сказать, масштаб. Если заснять его в пейзаже, допустим, в чистом поле, он будет выглядеть очень красиво, но не более того. Но помести рядом с королевским «Бугатти» человека — и тот сразу же покажется карликом.
Но я никогда не встречал никого, кто, увидев королевский «Бугатти» воочию, не проникся бы его тайной. Истинной жемчужиной коллекции Харры был серебряно-черный лимузин, известный как «Биндер Купе де Вилль». Его колеса были мне чуть ли не по грудь, радиатор в форме подковы — еще выше. На самом верху радиатора возвышался серебряный слоник — точная копия того, который дожидался меня в камере хранения аэропорта Рино.
Второй королевский «Бугатти» — желто-черный седан — стоял на подиуме рядом с первым. Его называли «Берлин де Вояж». Я прошел вдоль его корпуса длиною в двадцать футов.
— Я видел эту машину давным-давно. — Я рассказал Бобу о встрече в медовый месяц на гонках в Ле-Мане.
— Вот как? А ведь это, знаете ли, было совсем незадолго до того, как семейство Бугатти его продало. Они его прятали, его и еще два королевских «Бугатти», в годы войны. За ложной стеной, чтобы не нашли нацисты. — Он встретился со мной глазами, немного смутился. — Да кому я это рассказываю. Ты сам, Алан, все это прекрасно знаешь.
Он неправильно проинтерпретировал мою реакцию на его слова. А я думал сейчас об Элио и о его загадочном наследстве.
— Боб, он действительно был в состоянии оказать тебе помощь?
Боб не удивился и не спросил, кого я имею в виду. Он сказал:
— Ты что, шутишь?
— Ну, может, самую малость.
Я потупился в ожидании ответа.
— Мистер Чезале был знатоком, каких поискать, — в конце концов, крайне вежливо, начал Боб. — Звериное чутье на работу двигателя, на исправность щитков, да и на дюжину других вещей.
— А мог бы он проделать такую же работу, не приезжая сюда, консультируя вас заочно?
— Трудно сказать, Алан. Мистер Чезале предложил нам свои услуги и мы с благодарностью приняли это предложение.
Я подошел к «Купе де Вилль», обошел семифутовый капот и открытое шоферское отделение, поглядел сквозь пуленепробиваемые стекла окон.
— Я знаю, что он трудился над «Деляжем». И над чем-нибудь еще, верно?
— Столько машин здесь бывает…
— А что насчет «Бугатти»?
— Верно, сейчас припоминаю. Мы освежили краску на 57-м СК.
— А насчет королевских «Бугатти»?
— Они в превосходном состоянии. Но ему случалось выезжать на «Берлин де Вояже».
— Как раз подходящая машина, чтобы съездить в лавку.
Я услышал, что в моем голосе звучит обида. Выслушивать тревожные вести всегда неприятно. Боб рассмеялся.
— Не совсем так, Алан. Мы проводим специальные курсы в городе. В Спарксе. Ну, и знаешь ведь, как оно бывает. Автомобили, даже такие шикарные, в некотором смысле похожи на лошадей. Им нужно устраивать выездку. А Элио хотел убедиться в том, что обе машины в полном порядке, еще до начала тура.
— Тура?
Я развел руками в знак того, что слышу об этом впервые.
— Так ты не слышал? — он указал большим пальцем в сторону реставрационного зала. — Пошли, покажу. У меня в конторе имеется брошюра.
Порывшись в находящихся в беспорядке ящиках письменного стола, Боб извлек наружу небольшую глянцевитую тетрадку.
Лондонская туристическая компания (Харборо) с радостью анонсирует праздничный тур, связанный с осмотром всех шести автомобилей марки Королевский «Бугатти» 41-й модели. Иван Ламберт, экс-председатель всеанглийского клуба владельцев «Бугатти», предстанет в роли многоопытного гида. Мистеру Ламберту в ходе долгих переговоров удалось даже приобрести эксклюзивное право на осмотр двух королевских «Бугатти», находящихся в частном собрании братьев Шлюмпф! Лондонская туристическая компания, воспользовавшись октябрьским межсезоньем, существенно снизила цену тура, сведя ее к 799 фунтам с человека.
17 октября, четверг. Вылет из аэропорта Хитроу рейсом Пан Америкэн на Детройт. Размещение в центральном отеле города. Напитки, парти.
18 октября, пятница. Полный день в музее Форда в Гринфилд-Вилледж. Первый королевский «Бугатти».
19 октября, суббота. Утром — кино- и фотосъемка (факультативно). После полудня — вылет в Рино (уменьшенная копия Лас-Вегаса). Напитки, парти.
20 октября, воскресенье. Весь день — осмотр коллекции Харры. Второй и третий королевский «Бугатти». Также осмотр реставрационного зала.
21 октября, понедельник. Свободный день, экскурсии в Виргиния-Сити, на озеро Тахо и т. д.
22 октября, вторник.
23 октября, среда. Утром вылет в Лос-Анджелес. Ночлег в отеле «Билтмор».
24 октября, четверг. Поездка в Коста-Меса. Осмотр музея Бриггса Каннингхэма. Четвертый королевский «Бугатти». Переезд в Голливуд.
25 октября, пятница. С утра — осмотр частного собрания, насчитывающего двадцать автомобилей и принадлежащего Дж. Б. Несеркатту, в долине Сан-Фернандо.
26 октября, суббота. Свободный день в Лос-Анджелесе. Экскурсии (по выбору) в Диснейленд, Маринеленд и т. д.
28 октября, понедельник. Вечером вылет самолетом Эр Франс в Орли.
29 октября, вторник. Во второй половине дня поезд из Парижа в Мюлуз.
30 октября, среда. Осмотр частного собрания братьев Шлюмпф. Пятый и шестой королевский «Бугатти».
31 октября, четверг. Возвращение из Орли в Хитроу рейсом Пан Америкэн. Прибытие утром.
Участие в этой совершенно уникальной экскурсии строго ограничено и требует резервации мест как минимум за четыре недели. По поводу дальнейшей информации необходимо связаться с туристическим агенством в Харборо по адресу ЛЕ16 9 ЕКС, Лейкс, Харборо-маркет, Площадь, Портленд-хаус или позвонить в Харборо-маркет (0858) 66211.
— Интересно, не правда ли? — поинтересовался Боб.
— Еще бы! (Где же я был, пока все это организовывали? Должно быть, возился с проявлением пленки. Я еще раз вчитался в программку.) — Я бы и сам записался, не будь уже поздно.
— Да, понятно. Двадцатое октября — это совсем скоро. — Боб, в свою очередь, принялся листать брошюрку. — Вот почему мистер Харра попросил у мистера Чезале совета об организации несколько инсценированной поездки в Спаркс. Нам захотелось расстараться как следует и встретить гостей просто по-царски.
— И Элио сам ездил туда на королевском «Бугатти»?
— В компании со мной и с Роном Таннером для подстраховки.
— Значит, в полное его распоряжение машина не была предоставлена ни на минуту?
— Ну, может, пару-тройку минут он и поездил на ней в одиночестве. — Боб улыбнулся, но его радость явно шла на убыль. — Не пойму, к чему ты клонишь, Алан.
— Мне бы и самому хотелось понять это. А как тебе показался Элио? В каком он был настроении?
— Ты задаешь вопросы, как полицейский. — Потупившись, Боб куснул себя за ноготь. — А у меня нет никаких ответов. Мистер Чезале превосходно сотрудничал со всеми нами. Да здесь он и всегда со всеми ладил. Но никогда не расстегивался на все пуговицы, если ты понимаешь, о чем я. Не такой человек, чтобы с ним можно было усесться после работы и распить полдюжины пива. — Норрис пожал плечами, словно бы извиняясь. — Ну, да ты знал его лучше, чем я.
— Мне так казалось.
— Да, и вот что еще я припомнил. — Сейчас должно было прозвучать признание, поэтому Боб занервничал. — Он очень переживал из-за миссис Чезале. Можно было догадаться о том, что у них не все в порядке. Такая жалость, если ты, конечно, со мной согласен. Он ведь мог найти куда более легкий способ выпутаться из всей этой истории.
— Алан? — Джилл ущипнула меня за локоть. — С тобой все в порядке?
Вернувшись к действительности, я постарался улыбнуться как можно шире.
— Извини. Не обращай на меня внимания. Что называется, проехали.
Приходя в себя, я окинул взглядом собравшихся. До начала аукциона оставалось еще четверть часа. Большая часть кресел была уже занята. Я поискал в толпе знакомые лица.
Билл Харра, разумеется. Бриггс Каннингхэм, ищет, должно быть, машину, которую можно выставить в витрине собственного музея. Мсье Жан Жулу, представитель братьев Шлюмпф, милейших Гансика и Фрицика. Я указал на него Джилл.
— Кто? Вот этот? А выглядит сущим очаровашкой.
— А он такой и есть. Будем надеяться, что машина достанется не ему. Не думаю, чтобы Элио это могло понравиться.
Здешняя толпа представляла собой примечательный срез современного общества. Бароны из криминального бизнеса, нефтяные шейхи, седовласые вдовцы-миллионеры и, разумеется, вездесущие японцы. Подобный набор, даже, возможно, те же самые лица, можно увидеть на распродаже старинного фарфора или живописи. Любая красивая вещь низводится ими до уровня коммерции.
Джилл потеребила меня за рукав.
— А вот и они.
Тед появился в самом хвосте толпы опаздывающих. Выглядел он одновременно и гордо, и робко, в зависимости от того, как посмотреть. Он озирался по сторонам, не замечая нас, пока Джилл не помахала ему. Когда он подошел поближе, выяснилось, что он обнимает свою подружку за талию. Так я впервые увидел Карри Сполдинг.
Она была тонкокостной, белокурые волосы подстрижены под мальчика. На первый взгляд, она довольно сильно напоминала Джилл Чезале в юности. Но истинные различия между по-настоящему красивой и вполне заурядной женщиной могут определяться какими-то миллиметрами. На лице у Карри был едва уловимый налет настороженности, может быть, даже агрессивности. Прильнув к Теду, она изо всех сил старалась улыбаться; такое напряжение бывает на лицах у штангистов, вышедших на помост. Но угрюмости ей было не скрыть, из-за чего в ее почти детских чертах проглядывало нечто вполне взрослое.
Я и сам почувствовал, что как-то поднапрягся. Хотя растревожила меня, конечно, не девица. А уж скорее воспоминания о давно минувшем. Миллион лет назад Элио выглядел почти так же, как Тед сейчас, — он знакомил меня с Джилл и объявлял о своем намерении на ней жениться. И она льнула к нему — точно так же, как Карри к Теду. Элио и Джилл, да и мы с Лоррен, если уж говорить честно, — как прекрасно у нас у всех начиналось и каким бардаком закончилось!
Может быть, мне не стоило переносить свои разочарования зрелых лет на судьбу следующего поколения, но Карри Сполдинг воплощала все мои подозрения. Этот тип женщин я уже понимал. Одно из тех несчастных созданий, источник бедствий которого — в собственной душе. Поневоле я вспомнил слова Вольтера: «История никогда не повторяется, повторяются только люди».
Однако я не стал ни с кем делиться своими опасениями и предубеждениями. Да ведь и выбора у меня не было. Даже тогда я осознавал, в сколь малой степени зависят от меня чужие жизни. Мы все заулыбались друг другу, обменялись приветствиями, рукопожатиями, назвали имена. Теда, показалось мне, обуревала весьма сложная гамма чувств. Желание произвести впечатление на Джилл с помощью своей Карри, желание произвести впечатление на Карри с помощью матери, желание произвести впечатление на них обеих самим собой. Со мной ему было непросто. Судя по тому, как вилась между нами Джилл, я предположил, что она провела с сыном беседу по моему поводу. Это, равно как и страх показаться недотепой на глазах у своей девушки, заставляло Теда быть на взводе. Он сел прямо, заплутавши в лабиринте этикета.
Карри погладила Джилл по щеке. Она сияла, правда, несколько натужно, как финалистка конкурса «мисс Америка».
— Честно говоря, Тед только о вас все время и говорит.
— И о тебе тоже, — улыбнулась Джилл, хотя и не без напряжения. — Я даже завидую. Зря я, что ли, провела три года в Колумбии эдакой Белоснежкой! Да ведь сама знаешь: «Придет когда-нибудь мой принц». — Она, скорее всего шутливо, вздрогнула от ужаса. — Ах, детки, глядя на вас, я чувствую себя такой старой!
Карри рассмеялась.
— У нас случилась любовь с первого взгляда. Я поймала его в разгар семестра. Он у меня списывал.
Тед покраснел. Ему было приятно. Извиняющимся тоном он заметил:
— Что мне вам сказать? Я ведь просто безграмотен. Мне необходима помощь.
— Я пригрозила, что расскажу профессору Роше. А Тед ходит у него в любимчиках. Но, к счастью, я этого не сделала. — Она потрепала его по плечу. — Иначе бы нас здесь не было.
— А я и вообще не был уверен в том, что мы сюда попадем. — Скрестив руки на груди, Тед попытался прикрыть ими обильно проступившие пятна пота. — В «Вольво» сломался кондиционер, мама. Едва мы пересекли границу штата.
Джилл вздохнула.
— Все жду, когда же неприятности начнут приходить по одиночке.
Внизу, на подиуме, Боб Норрис и Билл Харра уселись по обе стороны от Сирила Иббетсона, главного аукциониста. О Сириле рассказывают легенды. Он двадцать лет проработал в Нью-Йоркском отделении у Сотби, а потом забросил живопись, обнаружив свое подлинное призвание. На поприще, обжитом людьми в дешевых костюмах, голосующими только за популистов, Сирил выглядит, как архиепископ Кентерберийский. И держит в глубокой тайне ото всех, что родился и получил воспитание в Кливленде.
Карри тоже посмотрела на подиум, глаза у нее засверкали.
— Тед, ты не говорил мне, что тут будет Иббетсон! — Она радостно помахала рукой. — Ах, да что там, ты все равно ничего не понимаешь!
Я придвинулся к ней.
— Напомните, чтобы я никогда не садился играть с вами.
— О чем это вы? Ах да, я понимаю, что это может показаться странным, но я бывала на подобных аукционах с самого детства. Не здесь, у Харры, но в Тутсе, в Атланте, буквально повсюду. И, разумеется, не только на автомобильных аукционах.
— У родителей Карри антикварная лавка в Солт-Лейк-Сити, — угрюмо пояснил Тед. Данная тема была ему явно не по вкусу.
— «Древности Сполдингов» на Темпль-стрит. Никогда не слышали? Правда? А ведь магазин довольно известный, по крайней мере, в наших местах. У мамы прекрасный вкус, и она держит отца на коротком поводке, когда заходит речь о его возлюбленных автомобилях. То есть — почти всегда. — Карри села прямее, засияла еще ярче, ей явно захотелось сделать некое сообщение.
— Миссис Чезале, а у нас для вас сюрприз!
— Мама, расслабься, — сказал Тед. — Карри не ждет ребенка.
— Фу, какой противный. Ну ладно, миссис Чезале…
— Называй меня Джилл.
— Хорошо, Джилл. Папа позвонил мне сегодня утром — прямо так, с бухты-барахты; он узнал о том, что мы сюда отправляемся. И хочет, чтобы я представляла здесь его интересы. Чтобы я поборолась за вашу Тридцать пятую модель.
Карри сделала паузу в ожидании ответной реакции. Но тут вмешался Тед:
— Ты только подумай, мама! Это ведь означает, что мы с машиной как бы и не расстанемся!
У Джилл напряглись челюсти.
— Что ж, милочка, — выдавила она из себя. — Это замечательно. — Она посмотрела на меня. Я отрицательно покачал головой. — Просто замечательно. А почему это не замечательно, Алан?
— Да, вот именно, — послышался голос Теда. — В чем тут загвоздка, мистер Эшер?
Тед сказал это громко и поэтому на нас посмотрели с соседних мест. Я просигналил Джилл глазами общую тревогу.
— Карри, — сказал я, поднимаясь с места — пойдем подышим воздухом. Нет, вы двое оставайтесь, пожалуйста, на своих местах.
Тед побагровел — и на этот раз вовсе не от удовольствия. Он не понимал, что происходит, но затевать скандал не решался. Тем более, что уже повел себя бесцеремонно. Я указал на дальнюю дверь и, пропустив Карри вперед, пошел за нею следом.
Мы прошли мимо двух королевских «Бугатти», по-прежнему невозмутимых и загадочных. Я остановил Карри у отсека, в котором находились отправленные на реставрацию автомобили. Обе здешние машины представляли собой, на первый взгляд, рухлядь, да и были найдены, наверное, на свалке.
Я подождал, пока мимо нас пройдут посетители.
— Карри, ты кажешься мне умной девушкой. И, судя по твоим словам, аукционы тебе не в диковинку. Ты знаешь, что такое в этих делах ловля на живца?
— Ну конечно. Это когда продавец приводит своего человека и тот, не собираясь ничего покупать, намеренно набивает цену.
— Верно. Ну и здесь собрались не безусые юнцы. И как же это, по-твоему, будет выглядеть? Ты приходишь сюда в обнимку с Тедом, целуешься с продающей, а потом участвуешь в общих торгах?
— Ах ты Господи… — Карри и впрямь растерялась. — А я об этом и не подумала… Я ведь хотела по-честному, мистер Эшер. Встретиться с матерью Теда. Кому тут может прийти в голову что-нибудь дурное?
— Этой линии тебе и придется придерживаться, если кто-нибудь поднимет шум. А почему твой отец не смог приехать сам? Это разом бы решило всю проблему.
— Он так и собирался. Ему и вправду хочется познакомиться с миссис Чезале. Они с Тедом ладят превосходно. Но в последнюю минуту он плохо себя почувствовал.
Дверь во второй выставочный зал была широко раскрыта, и до нас донесся удар молоточка, призывающий публику к тишине.
Я посмотрел на часы.
— Сирил не любит, когда его заставляют ждать. Нам надо найти тебе место. Просто улыбайся, отвечай, когда к тебе обратятся, и не заводи новых знакомств в такое время суток.
Мы нашли свободное место в третьем ряду сверху, справа. Я покинул Карри, оставив ее между пресноватой английской супружеской парой и безупречным джентльменом, от которого несло старой юфтью и доставшимися по наследству деньгами. Сирил как раз приветствовал публику в те мгновенья, когда я пробирался на свое место к Джилл и Теду.
— Что происходит? — спросил Тед.
— Все в порядке. Карри объяснит тебе позже. — Я намеренно предоставил матери с сыном беседовать друг с другом, углубившись в изучение программки. Черед машины Элио должен был прийти еще не скоро: лот № 15. Я попытался, расслабившись, насладиться зрелищем.
Каждый выставленный на аукцион автомобиль подавался на покрытый синим ковром круг в центре подиума. Началось с «Дузенберга СИ», ушедшего за 25 000 долларов скучающему молодому человеку с прической под Веронику Лейк, лицо которого показалось мне знакомым по плакатам на афишных тумбах. Следующей оказалась «Изетта-59», выглядящая, как обезвоженный «Фольксваген». Передняя дверца этой машины открывается, как в холодильнике. Сирил ударил молоточком в последний раз — и машина ушла за 2400 долларов одетому в твид академическому ученому и его жене, которые на радостях тут же принялись обниматься.
Слава Богу, моя камера требовала от меня определенного внимания и оправдывала равнодушие по отношению к спутникам. Пожелав мне приобрести «Бугатти» с тем, чтобы машина осталась в семье, Джилл не совсем шутила. Но семья состоит из внутреннего и внешнего кругов, а на сегодняшний день я, к счастью, или к несчастью, разобрался, к какому из них принадлежу.
И все же обрывки их разговора доносились до меня. Матери никогда не проявляют большей настойчивости, чем в ситуациях, когда они выпытывают у сыновей подробности их личной жизни.
— Не надо так волноваться, мама. Ее старик — человек строгих правил. Евангелие, Брайхем Янг, всякое такое.
Тед старался перевести разговор на свой новый университетский семестр. Весело болтал о соседях по общежитию («сущие фашисты, причем все!»), о преподавателях, о том, что Карри хочет составить ему компанию на очередную экспедицию в один из каньонов Аризоны.
— Роше считает, что мне надо писать два дипломных проекта — по антропологии и по истории. Он говорит, что замолвит за меня словечко в Департаменте высшего образования.
Джилл ответила восторженным возгласом, но лицо ее по-прежнему оставалось тревожным. И мне была понятна причина ее тревоги. Мы говорили на эту тему в день похорон. Об университете, в котором учился Тед, и о слишком слабой протекции, которую он предоставляет против избирательного призыва в армию. Чуть меньше света в конце туннеля — и весь воздвигнутый Тедом мир, гладкий, как яблоко, и озаренный мормонской романтикой, может лопнуть, как мыльный пузырь.
Ушел лот № 13, вишневый «Шевроле» 1957 года. Карри издали посмотрела на нас, послала воздушный поцелуй в стиле Дины Шор. Тед радостно заухмылялся. Я навел на нее объектив и, хотя она уже отвернулась, продолжал держать в фокусе.
Нечто, привлекшее внимание, заставило ее внезапно перемениться, причем самым разительным образом. Радость и дружелюбие, которые она источала навстречу нам, оказались отброшены, как ненужная роскошь, которую она больше не вправе себе позволить.
Я проследил, куда именно она смотрит. Высокий мужчина, отличающийся поразительной худобой, прошел в зал из бокового входа и сейчас двигался по ряду в поисках свободного места. На нем был старый черный костюм — который наверняка когда-то надевался на выход, но сейчас был настолько покрыт пылью, словно мужчина прибыл сюда верхом на лошади. Потрепанная шляпа с полями почти целиком скрывала от моего взгляда его лицо. Он приподнял ее в знак извинения, толкнув какую-то даму в колено. Усевшись наконец на место, он снял шляпу и положил ее рядом с собой.
Я поймал его видоискателем. Лет сорока. Сильный загар. Кожа, обветренная до срока, туго обтягивает упрямые челюсти и острые скулы. Владелец ранчо? Фермер? Либо то, либо другое, — так решил бы я, если бы не его глаза. Глаза церковного служки, неистовые, хотя и тронутые сомнением.
Под одобрительный ропот на подиум подали «Томаса Флайера» 1908 года. Сирил начал торги с двух тысяч и цена быстро пошла вверх с пятисотдолларовым шагом. Покупатели всматривались в машину, в лицо аукциониста, следили за поведением конкурентов, сверялись со своими блокнотиками. Только вновь прибывший мужчина и Карри нашли себе другое занятие. Он увидел ее в толпе — и сейчас они вели игру кобры с мангустой.
Тед заметил это. И явно расстроился.
— В чем дело? — поинтересовался я.
— Ни в чем. Не понимаю даже, о чем вы.
Джилл меж тем захватило зрелище. Но услышав наш обмен репликами, она поспешила взять на себя роль арбитра. Который, впрочем, не знал, по какому виду спорта проводится состязание.
— Погляди-ка! — Я указал ей на Карри.
— Что-то она разволновалась. — Джилл озабоченно посмотрела на Теда. — Вон тот человек. Ты знаешь, кто он?
Тед встал, в приливе нервной энергии шумно хлопнув складным стулом.
— Пойду поговорю с Карри.
— Пожалуйста, не надо, — сказал я. — Это произведет скверное впечатление.
Он стряхнул с плеча мою руку.
— Мне сейчас на это наплевать.
«Томаса Флайера» продали за семнадцать тысяч пятьсот. Пока Тед пробирался к тому месту, где сидела Карри, на подиум подали редкую модель — трехколесный «Морган». Тед, протиснувшись, принялся шептаться с Карри. Сирил неодобрительно покачал головой.
Между Карри и Тедом вспыхнула ссора, но голос из динамика, перечислявший основные характеристики «Моргана», не дал мне расслышать их слова. Покачав головой, Карри показала рукой на человека в черном костюме. А он сидел сейчас, кроткий и спокойный, как будто ничто, кроме хода торгов, его не интересовало, причем на протяжении всего аукциона.
Сирил закончил свой рассказ и в относительной тишине, которая наступила после этого, раздался резкий и рассерженный голос Карри:
— Но мне не нужна твоя помощь, Тед! Не думаешь же ты, что я позволю ему совершить задуманное? Должен же кто-то защитить интересы папочки?
Какая-то женщина нервно вскрикнула. Сирил, прокашлявшись, потянулся к микрофону:
— Не соблаговолит ли молодой человек в третьем ряду вернуться на свое место?
Тед повиновался. Уши у него пылали.
Ни Джилл, ни я не произнесли ни слова. Он сел, беспомощный, и молчание стало еще невыносимей.
— Мама, — начал он в конце концов, — я не имею права говорить об этом. Я дал слово Карри. Это затрагивает интересы ее семьи.
У Джилл хватило здравого смысла не надавливать на сына, пока шла продажа «Моргана». Но огромный вопросительный знак висел в воздухе в каких-то пятидесяти футах от того места, где мы сидели, и в руке у этого вопросительного знака была шляпа. Сейчас он развернулся так, чтобы смотреть и в нашу сторону. Странная композиция, действующая почти успокаивающе.
Тед почесал в затылке.
— Его зовут Джон Сполдинг. Он сводный брат Карри. Ее отец, Джулиан, женат на ее матери вторым браком.
— А почему он здесь? — спросил я.
— Карри считает, что он будет бороться с нею за Тридцать пятую модель. Из зловредности, не более того. Он со своей матерью, знаете ли, просто сумасшедшие. Изводят себя ревностью.
Джон Сполдинг отвел от нас взгляд, и я, воспользовавшись этим, сфотографировал его.
— Развод в среде мормонов — это и впрямь нечто неслыханное. Я ведь верно тебя понял? Семья Карри принадлежит к мормонам, не так ли?
— Так, — рявкнул Тед, но в голосе его слышался сейчас уже не столько гнев, сколько страх. — Только не давите на меня, мистер Эшер.
Джилл раскрыла рот, собираясь что-то сказать, но сразу же передумала. Внизу, на подиуме, Сирил в последний раз ударил молоточком. Он держал его за головку, никогда не прикасаясь к рукоятке. Судьба маленького «Моргана» была решена на уровне четырнадцати тысяч семисот пятидесяти долларов.
Я услышал Тридцать пятую модель прежде, чем увидел ее. Как будто застенал баньши — и этот стон разнесся по всему выставочному залу. Элио всегда говорил, что двигатель «Бугатти» в безупречном состоянии должен звучать, как разрыв шрапнели.
«Бугатти» поехал по ковровой дорожке, водитель сжал руль, борясь со сцеплением. Толпа приветствовала появление «Бугатти» с таким восторгом, как родственники, узнавшие о том, что роженица произвела на свет крикливого сына. Но как только водитель выключил невероятно мощный мотор, Сирил постучал молоточком, призывая к тишине.
— Пятнадцатый лот, — объявил он. — «Бугатти» Тридцать пятой модели А, 1924 года, принадлежавший Элио Чезале.
Он зачитал вслух выдержки из каталога, касающиеся гоночной истории этого автомобиля и его воскрешения после войны. Джилл, Тед и я, забыв о недавних разногласиях, дружно приуныли. Вот и пробил час. Сидя ближе к подиуму, Карри и Джон застыли, как две скаковые лошади перед стартом.
Мучительная пауза, у всех перехватило дыхание. Подобно большинству хороших аукционистов, Сирил наверняка убил в себе актера.
— Пятнадцатый лот. Могу ли я назвать цену в три тысячи? — Цена была смехотворно низкой, она понадобилась лишь для того, чтобы запустить механизм торгов.
Жан Жулу поднял в воздух свернутый в трубку каталог.
— Три тысячи? Могу ли я предложить три пятьсот?
Карри Сполдинг и Джон Сполдинг взметнули вверх руки одновременно. Сирил предпочел заметить первой Карри.
— Три пятьсот? Я предлагаю четыре!
Цена в четыре тысячи пробудила к жизни троих скучавших до того японцев.
— Четыре? Предлагаю четыре пятьсот!
Джон Сполдинг крикнул со своего места, спокойно и четко:
— Двадцать тысяч долларов.
Сирил подождал, пока не уляжется шум. Он выглядел раздосадованным: его игру кошки с мышью прервали слишком рано.
— Двадцать тысяч, раз…
Карри не отступалась:
— Двадцать пять тысяч.
— О Господи, — пробормотал Тед. Сирил обратился к Карри:
— Юная леди, я не ослышался? Вы предлагаете двадцать пять тысяч долларов, верно? Отлично. Значит, двадцать пять тысяч. Кто предложит двадцать шесть?
Рукой с каталогом махнул в воздухе мсье Жулу.
— Двадцать шесть. Кто даст двадцать семь? — Двадцать семь дал Джон Сполдинг. Двадцать восемь, двадцать девять и тридцать тысяч — Карри. Японцы молча следили за развитием событий.
— Тридцать одна тысяча пятьсот. Кто даст тридцать две?
Цена «Бугатти» вновь поползла вверх в схватке четырех конкурентов. Тридцать четыре пятьсот. Возбужденная, теряющаяся в догадках толпа принялась перешептываться. Какова истинная цена «Бугатти»? Ему нет цены, если учесть блистательную предысторию. Но всем было понятно, что называемые сейчас цены уже близки к максимальным. Даже Жан Жулу как-то поскучнел.
— Даю тридцать пять!
Голос Карри донесся, словно с горной вершины. В объектив мне было видно, как судорожно мнет в руках шляпу Джон Сполдинг.
— Тридцать пять тысяч. А тридцать пять пятьсот?
Японцы дружно покачали головами. Жан Жулу бросил еще один взгляд на «Бугатти», после чего кивнул.
— А тридцать шесть?
Джон Сполдинг вытер пот со лба. Пот алчности. Мне знакомо это чувство. Так говорят торговцы «Роллс-ройсами», — если вы интересуетесь ценой, значит, она окажется для вас недоступной. Судя по всему, сводный брат Карри уже исчерпал свой лимит. Но не бухгалтерская логика руководила сейчас его поступками. Он настолько сконцентрировался на нелюбви к Карри, что все остальное перестало для него существовать.
— Тридцать шесть тысяч. Кто скажет — тридцать шесть пятьсот?
Жулу закусил губу, затем выдохнул: «Нет». Но и этот порог не устрашил Карри.
— Тридцать шесть пятьсот. Кто скажет — тридцать семь? — Взгляды всех обратились к Джону Сполдингу. Он поднялся на ноги. Он шевелил губами, но изо рта у него не раздавалось ни звука.
— Сэр? — Сирил в некотором недоумении поднял брови. — Торги остановились на тридцати шести тысячах пятистах. Не хотите ли вы…
— Я хочу… — Его голос сорвался. Сглотнув слюну, он собрался с духом. — Я хочу заявить официальный протест по поводу того, как проводятся эти торги.
Пальцы Джилл впились мне в плечо.
— Вы сами, мистер Иббетсон, наблюдали за этой молодой дамой. — Показав на Карри, он заговорил громче. — Вы видели, как ей передал приватную информацию нынешний владелец автомобиля. Более недостойного…
Карри тоже вскочила с места.
— Ради Бога, Джон, почему бы тебе не признать, что у вас с Люсиндой просто кончились деньги? — Она резко расхохоталась. — Папа обставил вас еще много лет назад.
Сирил ударил молоточком.
— Я категорически настаиваю…
Но Карри знала, как действовать, чтобы у Джона Сполдинга поехала крыша.
— Не смей упоминать о моем отце! Мы с ним тебе пеленки меняли!
Сирил и Билл Харра одновременно дали знак вмешаться охране.
— Нам всем так хорошо жилось вместе. Но нет, твоей полуспятившей сучке-матери понадобилось, чтобы…
Начиная с этого момента, я не могу поручиться за то, что буду излагать события в строгой последовательности. Атом плутония с таким же успехом взялся бы судить о том, как именно развивается ядерная реакция. Тед рванулся вперед, отшвыривая в сторону стулья, прежде чем нам удалось его остановить. Люди шарахались от него, бросившегося на выручку к Карри. Охранники загородили пространство, отделявшее Джона от Карри. Их округлые, похожие на плоды авокадо, доспехи выглядели сейчас особенно броско. Тед попытался прорваться сквозь заслон и ему заехали локтем в зубы. Я тоже вскочил с места и кинулся к нему на помощь. Толпа загудела и затрепыхалась, как разворошенный палкой улей. И, перекрывая весь этот шум, Сирил стучал и стучал молоточком. Стучал до тех пор, пока все не отступили перед его непреклонностью.
— Леди и джентльмены, — с подчеркнутой важностью начал он. — Еще ни разу в жизни я не становился свидетелем такого… циркового представления. — Он посмотрел на Джона и Карри, которых сейчас держали, предварительно растащив в разные стороны. Пусть и потрясенные происшедшим, они оба держались так, словно каждый был полностью уверен в своей правоте. Мученики в пасти у льва.
Тед бессильно опустился на ступени амфитеатра, из разбитой губы у него текла кровь. По нему не было заметно, что он испуган или удивлен, только крайне удручен.
— Мне не понятен смысл всего этого представления. — Сирил уже набирал максимальные обороты. — И я не желаю вникать в него. Вы, сэр, правы лишь в одном отношении. Данный аукцион проведен с серьезными нарушениями протокола, но сейчас я намереваюсь положить этому конец. — Он указал пальцем на Жана Жулу. — Как я припоминаю, сэр, вы предложили тридцать пять тысяч пятьсот долларов.
Жулу кивнул, не скрывая своего ликования.
Молоточек опустился.
— Продано! — Сирил кивнул охранникам. — Джентльмены, прошу вывести этих людей из помещения.
Жулу выглядел так, будто только что забил гол. Но я не мог думать сейчас о «Бугатти» и о невосполнимой потере. Джилл сбежала по лестнице, и мы с ней вдвоем подошли к Теду. Он предостерегающе поднял в воздух обе руки.
— Нет! Не приставайте ко мне! Не здесь и не сейчас! Может быть, позже я сумею вам все объяснить.
Карри позвала его, когда охранники, взяв за локоть, уже выводили ее из зала. Тед посмотрел на нее, перевел взгляд на мать, принялся смотреть то на одну, то на другую, — классический выбор между красавицей и чудовищем.
— Мама, мне надо идти. Мы во всем разберемся и все уладим, я тебе обещаю. — Затем, к моему удивлению, он удостоил меня улыбкой. — Вы были правы, мистер Эшер. Насчет аукциона. И насчет всего остального. Папа всегда говорил, что у вас уйма здравого смысла.
И вот, отвернувшись от нас, он поплелся следом за Карри. Несмотря на все его выходки и чуть ли не подростковую ревность, я почувствовал болезненную жалость и желание защитить его. И новое любопытство. Что еще за все эти годы успел наговорить обо мне Элио? И не сказал ли чего-нибудь, способного разрубить гордиев узел, который он нам оставил?
Но спрашивать об этом было слишком поздно, по крайней мере, сегодня. Тед ушел, исчез, подгоняемый любовью или каким-нибудь доводом здравого смысла. Доводом, который казался здравым его уму. Слишком хорошо я распознавал такие симптомы. Его отца вечно одолевали подобные внезапно нахлынувшие порывы.
24 сентября 1968 г.
Пентагонские генералы, маневрируя оловянными солдатиками на полях сражений, смонтированных на поверхности штабного стола, любят в наши дни порассуждать о принципе домино. Сомнительная теория, — так мне, по крайней мере, всегда казалось, но после потери «Бугатти» ее образный ряд захватил мое воображение. Через двадцать четыре часа после окончания аукциона мсье Жулу увез машину и организовал ее переправу через океан во Францию. Поступив таким образом, он вынул костяшку домино из нашей пирамиды, и мы все повалились друг на дружку. Джилл и я, Тед и Карри, и… этот фантом, которого я не видел, но присутствие которого ощущал. Убийца Элио.
К тому времени, как мы с Джилл встретились за завтраком у «Дэнни» на Вирджиния-стрит, молодая парочка уже убыла к себе в университет. Официантка принесла нам кофе, вручила весьма жалкое меню, а потом вернулась за стойку и принялась расставлять аккуратным рядком бутылки пива «Хейнц».
Я дождался, пока Джилл выпила полчашки.
— Что ж, выходит, Тед уехал, даже не попрощавшись?
— Нет, Алан. Он вчера вечером позвонил. — Она выложила меню на столик между нами. — Был очень любезен, учитывая сложившиеся обстоятельства. Они с Карри решили уехать сегодня с утра пораньше.
— Но по-прежнему никаких объяснений?
— Ничего нового. Он говорит, что у него есть свои причины, и что бы это ни было, я ему верю.
Но вера эта, судя по всему, была весьма хлипкой. Даже она сама, кажется, поняла это и стала еще более изможденной и замкнутой.
— Джилл, разве я сплетник? Давай выкладывай.
Она устало и чуть заискивающе улыбнулась.
— Дело не в тебе, Алан. — Порывшись в сумочке, Джилл извлекла подписанный чек на тридцать три тысячи семьсот двадцать пять долларов. Деньги Жулу за вычетом комиссионных Харры. — Стоит мне поглядеть на этот чек, и мне становится весело, и грустно, и как-то тревожно.
— Все эти определения подошли бы для описания моей жизни.
— Моей тоже. — Она расправила чек, иронически аффектируя каждое движение пальцем. — А к полудню я улечу домой, и там эти деньги мне пригодятся. Не собираюсь еще когда-нибудь сюда возвращаться.
Ни один из нас не чувствовал голода. Официантка смирилась с таким поворотом событий. Круглосуточные кофейные представляют собой особый мир. Официантка уже вновь спешила к нам со свежей порцией кофе.
— Я тоже уезжаю, — дождавшись ее ухода, объявил я. — Фрэнсис, должно быть, уже с ума сходит, сколько бы она за это время ни заработала… — Я подлил себе в чашку сливок и последил за тем, как они пенятся. — Ответственность. Бремя ответственности. Ты меня слушаешь?
— Алан, никто же не ждет от тебя…
— Разумеется, никто! Потому-то мне так легко смыться. Появилась возможность спуститься наконец наземь с моего белого скакуна. Вот что происходит, когда выпадаешь из собственного жизненного стиля. — Шапка пены поднялась уже до обода чашки. — Ангел мщения! Элио бы посмеялся. Не правда ли?
Джилл промолчала. Но настояла на том, что сама заплатит за кофе.
— Думаю, я теперь в состоянии это себе позволить, — сказала она, бросив на меня взор, благодаря которому все сразу же утратило малейшее значение.
Мое возвращение в Сан-Диего в каком-то смысле превзошло все мои ожидания. На пять дней, проведенные без меня, творческий бардак, царящий на студии «Эшер и Бэрр», стал еще более творческим. Фрэнсис приняла срочный заказ на фотооформление интерьера в гостинице «Коронадо», ее негативы и пробные отпечатки были развешаны по всей лаборатории, как нижнее белье на веревке. Весь понедельник я провел, помогая ей печатать фотографии, а собственные снимки, сделанные на аукционе, включая свару между полубратом и полусестрой, отдал на проявление в обычную здешнюю лабораторию.
И во вторник утром, когда мы с Фрэнсис, как пара лунатиков, занимались своим делом, на уме у меня были только слайды.
Правда, Фрэнсис то и дело испытующе на меня посматривала. Я поведал ей о печальной необходимости расстаться с Тридцать пятой моделью, но больше не сказал ничего. Поэтому она и не подняла большого шума, когда я снял рабочий халат после того, как из «Кодака» позвонили, что мои снимки готовы. Мы рано заперли студию, а затем, во избежание пробки, поехали ко мне домой по старому приморскому шоссе.
Я обещал угостить ее «Кровавой Мэри» и портером. Я занялся напитками и барбекю, а она, усевшись на моем крошечном балконе, задрала ноги и принялась любоваться игрой закатных лучей на глади Тихого океана.
— Ну, и как там дела?
Я вышел на балкон, перевернул решетку для жарки мяса, подбавил соусу.
— Помаленьку, — с некоторым опозданием отозвалась Фрэнсис. Она размешала в бокале кубики льда, делая вид, будто полностью поглощена великолепным зрелищем. Одетые по погоде серфингисты по-прежнему сражались с изумрудными волнами. Вдоль берега в сторону Лa-Джоллы один за другим зажигались огни в домиках из калифорнийского дерева и стекла, усеявших скалы по океанскому побережью, превратив тем самым мой собственный в неновую и скорее жалкую коробочку.
Но жизнь в любом раскладе дарует нам свои утешения. Я достал из холодильника зеленый салат, вынул из микроволновки запеченный картофель, и мы накинулись на еду, любуясь тем, как все ярче разгораются огни по мере того, как на землю опускается тьма.
— Я и десерт приготовил. Французское ванильное мороженое от Уилла Райта с «амаретто».
— Спасибо, Алан, это, пожалуй, чуть попозже. Мне кажется, я сейчас лопну. Тридцать лет назад, если бы меня угостили таким ужином, я бы решила, что меня соблазняют.
— А почему ты думаешь, что это не так? — Подавшись к Фрэнсис, я помог ей встать. — Пойдем-ка внутрь, мне хочется тебе кое-что показать.
Она села на диван и, затаив дыхание, принялась следить за тем, как я роюсь у себя в ящике со спиртным. Должно быть, она решила, что речь идет о каком-нибудь дорогом и смертельно крепком напитке, аккуратно упакованном в бархатный футляр. Я открыл футляр и поставил перед ней на кофейный столик серебряную статуэтку слона, поднявшегося на задние ноги.
Фрэнсис по-прежнему разъезжала на старом «Студебеккере» с башенкой, сильно смахивавшем на танк с линии Зигфрида. Но по мере того, как шло время, она по закону сообщающихся сосудов начала недурно разбираться в автомобилях. И конечно же, взяв слоника в руки и принявшись вертеть его так и сяк, она догадалась о происхождении и предназначении статуэтки.
— Да, — в конце концов протянула она, — Элио всегда умел делать щедрые подарки. — Фрэнсис огладила холодную серебряную поверхность. — На ощупь, вроде бы, настоящая. Ты уже проверил?
Я сидел напротив от нее, закинув ногу на ногу.
— Мне почему-то кажется, что он не стал бы завещать мне подделку.
— Тогда откуда же этот слоник взялся?
Фрэнсис в одном деле не промах — она умеет задавать серьезные и оперативно важные вопросы. Я положил на столик истрепанный конверт, в котором держал старые профессиональные снимки разных лет. Черно-белые фотографии королевских «Бугатти» Харры, снимки из музеев Каннингхэма и Дирборна, даже редкостные газетные вырезки, подаренные мне Бобом Норрисом, на которых была представлена парочка лимузинов, принадлежащих Гансику и Фрицику. Снимок сделан на первой и единственной выставке, состоявшейся три года назад.
— На всех шести машинах слоники на месте. — Фрэнсис внимательно просмотрела фотографии.
— Столько трудов и такие результаты? Но, Алан, все это старые фотографии.
— Вот именно.
Она застонала, внезапно осознав, что только что сама вручила мне путеводную нить.
— Нет! Ты не имеешь права опять оставлять меня…
— Расслабься, дорогая. Я никуда не собираюсь, по меньшей мере, прямо сейчас. Но это ведь открытие, которое может изменить наше отношение к вере в судьбу.
Боб Норрис также вручил мне ксерокопию рекламного проспекта туристического агентства. Так что теперь я разъяснил Френсис в деталях амбициозный замысел.
— Они вылетают из Лондона семнадцатого октября. У меня остается чуть больше трех недель на то, чтобы все организовать. — Мои слова не убедили ее.
— Да брось, Фрэнсис. Это же совершенно естественно. Трансатлантическое паломничество к шести самым дорогим машинам мира. Журнал «Мотор, машина и водитель» с удовольствием проглотит такую наживку. Мы заработаем немного денег, а я получу возможность пристально осмотреть каждый из королевских «Бугатти». Не говоря уж о людях, с которыми сведу знакомство в ходе поездки. Я их тоже сниму — для тех изданий, которые людьми интересуются больше, чем машинами. «Лайф», «Лук», «Плейбой» — кто знает, куда мне удастся пробиться с подобным материалом?
— А как насчет Ивана Ламберта и этих людей из туристического бюро? Что если они вовсе не заинтересованы в сотрудничестве с тобою?
— Не будь пораженкой. Название фирмы «Эшер и Бэрр» кое-что значит в нашем мире — и кому, как не тебе, знать об этом? Почему же не воспользоваться собственной популярностью ради благого дела?
— Стоит ли тебе убеждать меня, Алан? Ведь самого себя ты уже уговорил.
Фрэнсис дала мне понять, что я рассуждаю, как цирковой зазывала. Я встал, взял с полки в кухне сверток с фотографиями, присланными из лаборатории.
— У меня еще не все. Так что не расслабляйся. — Я развесил экран и начал один за другим вставлять слайды в проектор. Луч померк, на экране появилась самоуверенно улыбающаяся Джилл во Втором выставочном зале. Я навел на резкость.
— Она изменилась, Алан.
— Стала лучше?
Фрэнсис немного замешкалась с ответом.
— Мудрее.
Я быстро прокрутил все приготовления к аукциону, задержавшись на первом снимке с Тедом и Карри. И затем показал Джона Сполдинга, уставившегося с экрана в мою гостиную. Какой странный, словно бы обращенный вглубь, взгляд. И у брата, и у сестры.
На экране появилась Тридцать пятая модель. В ходе аукциона я сделал больше снимков, чем мне тогда самому казалось. Разумеется, меня слишком потрясла свара, которой закончились торги. Но на экране появился забытый, не слишком четкий снимок: Карри и Джон, вскочив на ноги и размахивая руками, орут друг на друга, как делегаты из третьего мира на Ассамблее ООН.
— Судя по всему, они чего-то не поделили, — заметила Фрэнсис.
— Совершенно верно. Оба пытаются купить одну и ту же машину, чтобы ублажить одного и того же человека.
Фрэнсис в задумчивости посмотрела на меня.
— Какая жалость, Алан. Но, мне кажется, все это уже закончилось. Почему бы просто-напросто не позабыть обо всем?
— Начать с того, что Тед мой крестник.
— Он был твоим крестником десять лет назад. А сейчас он большой взрослый мужчина и, должно быть, как раз сейчас плодит на пару с этой мормонской девицей новых крестников. Или ты и с ними будешь, как курица, носиться?
Я взял статуэтку и поднес ее к лучу проектора.
— А ты помнишь историю про слона и слепца? Они только прикоснулись друг к дружке и «увидели», что в корне отличаются друг от друга. Это-то мы здесь и наблюдаем. Итак, накануне этого таинственного тура Элио убивают и он оставляет меня и своего сына, который по чисто случайному совпадению заводит роман с девушкой, отец которой коллекционирует «Бугатти». — Я покачал головой. — Это не совпадение, такого просто не может быть. Это часть дьявольского замысла. А у нас всего лишь повязки на глазах, и мы еще не догадались, как от них избавиться.
— Мы?
— Членство в этом ордене, к сожалению, не носит добровольного характера. Ты можешь помочь мне, созвонившись с журналами, пока я переговорю с Иваном Ламбертом. Примени все свое очарование.
— Пошел ты на хер, Алан.
— Вот в таком духе.
Фрэнсис рассмеялась, но столь же внезапно и помрачнела. Я и в мыслях не держал объявлять ей этого, но она порой напоминала мою матушку, от которой я не мог скрыть ничего.
— Значит, ты опять уезжаешь.
— Всего на пару дней. Думаю, мне надо нанести визит в университет к Теду.
— Алан…
— Так мы договорились, верно? Слепцы никогда никуда не доберутся, пока не начнут обмениваться между собой наблюдениями.
— Нет, Алан, смысл истории не в этом.
— Моя мораль мне все равно больше нравится.
27 сентября 1968 г.
В Солт-Лейк-Сити, гласит пословица, есть только два времени года: август и зима. Стоял конец сентября, но солнце поднималось на востоке, как зарево термоядерного взрыва. Жара хлынула на меня, едва я вышел из самолета и поспешил в успокоительную прохладу аэровокзала.
Хертц предложил мне «Камаро», тесный, красный, к тому же с брачком. Машина для малышей, но мне было наплевать на это. Кондиционер работал, как гигантская система охлаждения пивных бутылок. Я поставил его почти на полную мощность и перекинул свои пожитки и футляр с камерой под переднее сиденье.
В этом городе я уже однажды бывал на обратном пути из Йеллоустоуна, когда мы с Лоррен еще чувствовали единение с природой. Разбивали шатер под звездным небом. Звучит это романтически, да так оно и впрямь было, по крайней мере, тогда, хотя и наводило на ненужные параллели с армейскими бивуаками. Такое мне теперь было уже не по нраву, но и бесчисленные мотели с обшарпанной мебелью и непременной гигиенической полоской поперек стульчака нагоняли на меня тоску. Поэтому я заказал номер в отеле «Юта».
Уже в прошлый визит этот отель обратил на себя мое внимание. Не здание, а сущий свадебный пирог на Храмовой площади. Принадлежал он, разумеется, Мормонской церкви. Белоснежный, в стиле рококо снаружи, внутри он блистал алым и золотым плюшем. Сперва я хотел было отправиться сюда прямо из аэропорта, но в приступе ложного озарения по дороге в город вспомнил о том, насколько зыбки все мои планы.
Тед и Карри и не подозревали о том, что я сюда еду. Это, конечно, огорчало меня, но, с другой стороны, зачем звонить заранее, если можешь нарваться на отказ? Адрес Теда у меня имелся. И, казалось, я не столкнусь с неприятностями, решившись выследить хотя бы одного из них. Но, понятно, ничего нельзя знать заранее. Вот почему я позвонил в отель «Юта» прямо с аэровокзала.
— Да, мистер Эшер, ваш номер, конечно же, ждет вас. Но если вы не появитесь до шести вечера, то, пожалуйста, позвоните.
Что ж, ободренный хотя бы тем, что мне не придется ночевать на заднем сиденье, я помчался по 15-му хайвею на юг в сторону Прово и университета. Мне предстояло проехать полсотни миль.
Навстречу неслись дорожные знаки, сопровождаемые нравоучительными изречениями. Вид у «Камаро» был суетливый и малопочтенный, поэтому я, избегая радарных ловушек, держался правого ряда. Так было проще всего вписаться в любой неожиданный поворот.
Последние суматошные дни и мои судорожные попытки самонайма на работу в престижные издания вышли из стадии чисто теоретического планирования на уровень переговоров о допустимых издержках и корпоративных правах. Освещение Королевского тура путем проникновения в ряды его участников? «Мотор, машина и водитель» клюнул на это сразу. Затем Фрэнсис, привыкшая думать и действовать масштабно, позвонила Ральфу Грейвсу в «Лайф». Получив согласие и от него, она засияла как начищенный пятак.
А я меж тем по международному телефону утрясал ситуацию с Иваном Ламбертом. Моя настойчивость и его хорошее воспитание помогли нам быстро уладить дело. Ах да, мистер Эшер, я убежден в том, что все участники тура, начиная с меня, горят нетерпением встретиться с вами. Значит, в Детройте? Семнадцатого октября? Договорились.
Ненужная суета, — твердил я себе. Путешествие по следу Элио не освобождает от уплаты налогов. Но все равно нелепо пытаться превратить собственный альтруистический порыв в доходное дело. Джилл ведь сказала, причем сказала честно, как именно мне надлежит распорядиться собственной жизнью. Начать жить нормально. Что бы это ни значило.
Несколько раз я уже тянулся к телефону, чтобы поведать ей о своих намерениях. Обо всех своих намерениях. Но что бы я мог ей сказать? Знаешь ли, Джилл, мне кажется, что твой сын со своей подружкой что-то скрывают, вот я и решил прижать их обоих как следует.
Хайвей шел параллельно длинному горному хребту Васоч и Винта. Высокие вершины были покрыты снежной шапкой даже сейчас, бабьим летом. Едва выехав из Солт-Лейк-Сити, я начал наталкиваться на рекламные шиты коммерческой палаты Прово. На другом щите — со стрелкой, указывающей куда-то к подножию гор, — значилось: «Университет Брайхема Янга».
Кампус оказался справа от меня. Приземистые здания, в стиле модерн образца середины пятидесятых окружали колокольню. Загорелый парень лет двадцати шел по дороге прямо передо мной. Странно было в те дни увидеть молодого парня, который коротко пострижен. Впрочем, в мормонском святилище, конечно же, не терпели конских хвостов и длинных нечесаных пропотелых прядей.
Я вновь сверился с клочком бумаги, хотя и вызубрил адрес Теда наизусть. Номер 204, Маккей, 1642. Где-то, должно быть, тут… Ага, вот оно. Прямо у главного входа в университет. Пансион «Ривьера».
Я подошел к окошечку дежурного. Стоял полдень, немилосердно пекло. Надо ли мне было прихватить с собой камеру? Наверное, да, решил я; кроме того, исходя из прежнего опыта мне было известно, что она вызывает доверие, когда кто-нибудь становится невольным свидетелем моих поисков. Одно дело, когда перед тобой художник, высматривающий натуру, а совсем другое, когда подозрительный тип, вынюхивающий неизвестно что.
Пансион представлял собой двухэтажное каменное строение под черепичной крышей. Я взобрался по лестнице, потом пошел по коридору к 204-му номеру. Постучал, потом постучал еще раз. Никакого ответа. Я предпринял новую попытку, хотя занавески были задернуты, а кондиционер выключен.
В соседнем номере на полную мощность орали битлы. «Милую Риту, малышку Риту». Дверь была распахнута. Широкоплечий довольно симпатичный парень высунулся наружу. В маечке, в шортах и с бутылкой пива в руке.
— Привет? Чем могу помочь?
— Привет! Я ищу Теда.
Он уставился на меня, мысленно прикидывая, должно быть, сколько мне лет. Может, судя по моей поклаже, я выглядел вполне деловито, а может, и совсем напротив.
— Хочешь пива?
— Конечно. Спасибо.
Он вернулся со второй бутылкой и передал ее мне со слегка заговорщическим видом. Пиво «Будвайзер» в стенах Мормонского университета; наверняка, некий запретный, хотя и широко практикуемый ритуал, вроде сигареты по кругу в стенах католической женской школы.
— Тед уехал на весь уик-энд. Попросил меня присмотреть за его комнатой.
Мы познакомились и обменялись рукопожатием.
— Лоуэлл, — сказал он.
— Вот как, Лоуэлл?
Он малость зарделся из-за присущей его родителям тяги к поэзии.
— А ты не знаешь, куда он поехал?
— Знаю. Небольшая экспедиция. Он вернется в воскресенье вечером.
Два дня. Слишком долгий срок, чтобы проваландаться с соседом Тела. Сейчас я вспомнил, что во время аукциона Тед что-то говорил Джилл о том, что собирается в поездку. А я бросился сюда сломя голову и отложив важные дела в сторону.
— А ты знаешь Карри? Его подружку?
— Карри? Конечно. Они вместе поехали. — Должно быть, он заметил у меня на лице выражение резкого разочарования. — Может, они вернутся и раньше. Есть тут одна девчонка, она должна это знать. Звать Стейси. Знакома? Она вечно крутится с Карри и с Тедом. Они все из одной группы, с одного факультета. Ну, краеведение, сам знаешь.
Я покачал головой.
— Я здесь в первый раз, Лоуэлл.
— Ну ладно. Стейси работает в хранилище, это рядом с факультетом. Кости динозавров и все такое. Не знаю, на месте ли она сейчас, но попытка не пытка. Чуть выше по дороге. Пешком в два счета дойдешь.
— Ладно. — Я допил пиво. — Большое спасибо.
— Погоди-ка. — Он исчез, потом вернулся с бумажным пакетом. — Заверни бутылку, не то попадешься.
Судя по всему, Лоуэлл знал здесь все входы и выходы. Я постарался изобразить как можно более добропорядочного гражданина, когда мимо меня проехала полицейская машина. Следуя в указанном Лоуэллом направлении, я перешел через дорогу и прошел два квартала. Факультет выглядел более чем солидно, каменный, с высокой оградой. На следующей двери была низко прикреплена проржавленная табличка «Хранилище». На второй табличке значилось «Закрыто», однако двойные двери были не заперты.
Внутри оказалось градусов на тридцать по Фаренгейту прохладней. Экспозиция, в принципе не слишком отличающаяся от Второго зала у Харры. Тиранозавр и трицератопс в схематическом изображении даже напомнили мне старые «Бьюики» из автомобильного музея. Скаля подлинные зубы, вставленные в пластиковые челюсти, с глазами размером больше моей головы, они загодя, пару сотен миллионов лет назад, когда большая часть штата Юта представляла собой обширное озеро, ухитрились взять реванш у нынешних обитателей Университета Брайхема Янга.
По главному проходу, позвякивая связкой ключей, ко мне подошла девушка. Конский хвост на голове и живые черты широкоскулого лица. Если честно, то ее нельзя было назвать хорошенькой, но и неприметной тоже. Я сразу же представил себе ее в восьмилетием возрасте: этакая малышка, пляшущая перед очарованными дядюшками и тетушками. Сейчас, однако же, на лице у нее появилась страдальческая полуулыбка.
— Мне очень жаль, мистер, но я как раз закрываю. По пятницам, знаете ли, мы всегда закрываемся раньше… строго говоря, мы и вообще не должны были открываться сегодня, но я забежала сюда все проверить, прежде чем выполнить указание профессора… — Она перебила самое себя, всплеснула руками. — Только послушайте! Ну, и вздор я несу!
Я улыбнулся.
— А вас, часом, зовут не Стейси?
Она улыбнулась так, словно я угадал в ней знаменитую кинозвезду. Я объяснил ей о своей встрече с Лоуэллом за бутылкой пива.
— Я ищу Теда и Карри. Мне нужно обсудить с ними важное дело.
Кто я такой? — я видел, как в ее мозгу созревает этот вопрос, и поспешил прийти к ней на помощь. — Может быть, Карри и Тед обо мне рассказывали. (Конечно, они могли рассказать и о том, что Алан Эшер — старый пердун, пытающийся влезть в башмаки покойного Элио. Но, с другой стороны, солгав ей, я мог бы угодить в любую ловушку.) Поэтому я представился Стейси. Мое имя ей ничего не сказало — или же она была вовсе не такой простушкой, как показалось на первый взгляд.
— Тед и Карри уехали вместе со всей группой под руководством профессора Роше, мистер Эшер. Я тоже должна была поехать, но…
Замолчав, она развела руками.
— А куда поехала группа?
— Графство Навахо, каньон Челли, сразу же за границей с Аризоной. Я там в детстве была. Там так хорошо! Скалы, местные животные, всякое такое. — Поглядев на связку ключей в руке, она вернулась мыслями к действительности. — Вот почему мне нужно идти, мистер Эшер. Профессор Роше позвонил мне оттуда. — Она вышла, дождалась, пока выйду я, заперла за нами дверь и пошла в сторону факультета. — Рэнди Мецгер — вот ведь недотепа! — ну, словом, он уронил со скалы полный рюкзак со снаряжением. Вы никогда не участвовали в раскопках? Ну, если у вас нет надлежащего снаряжения, вы ничего не добьетесь, а может, и разобьетесь насмерть.
Ей хотелось поболтать, и я был не против ее послушать. Так быстрее всего удается познакомиться. Под непрерывный аккомпанемент ее монолога мы поднялись по лестнице, прошли по коридору до третьей двери справа. Войдя внутрь, очутились в кабинете с новехонькими партами, древними грифельными досками и индейскими артефактами под стеклянным колпаком. Я в таких вещах ничего не смыслю, но сам вид этих древностей внушал невольное уважение.
— Это кабинет профессора Роше? — Стейси кивнула.
— 110-й кабинет. Археология и вспомогательные дисциплины. — Стейси забралась на кафедру и открыла еще одну дверь, принявшись рыться в шкафу, набитом всякой дрянью. — Мистер Эшер, не подадите ли вы мне руку? Благодарю вас. — Она бросила взгляд на большие настенные часы над грифельной доской. — Четверть второго. Вот черт! — пробормотав это, она сразу же покраснела. — Придется подождать и отправить все самолетом только завтра утром.
Отправить самолетом. По меньшей мере, на мой взгляд, это замечание расширило оперативный простор профессора Роше и его группы. Значит, в распоряжении Мормонского университета имеются аэропланы? Стейси пожала плечами, с напускным подростковым безразличием, но, тем не менее, не без тайной гордости.
Старая «Чессна», правда, в безупречном состоянии, объяснила она мне. Факультет краеведения владеет ею на паях с двумя другими. Воздушная разведка местности и доставка всего необходимого.
— Так или иначе, мистер Эшер, мне надо закинуть все это в аэропорт.
— Не возражаете, если я составлю вам компанию?
Я постарался сказать это со всей возможной непринужденностью, хотя мне отчаянно хотелось, чтобы она согласилась. Стейси окинула меня испытующим взглядом, прикидывая, не похож ли я на уличного маньяка-насильника. Затем улыбнулась и кивнула. Стейси, судя по всему, любила людей — по крайней мере, как экспонаты.
— Конечно, — сказала она. — Так мне будет веселее.
В факультетском пикапе мы проехали по всему Прово и доставили сверток со снаряжением в аэропорт. Затем вернулись на городскую площадь. У старомодного киоска, где мы пили содовую с мороженым из высоких бокалов, я впервые услышал о том, как профессор Якоб Роше убедил университетское начальство профинансировать крупномасштабный проект поиска двух исчезнувших израильских колен.
— Он не признается в истинной цели своих поисков, — сказала Стейси, потягивая напиток через соломинку. — Но и он сам, и любой член нашей конгрегации рассчитывает найти их. Нефийцев и ламанийцев. И все остальное, о чем рассказывают в воскресной школе. — Она грустно посмотрела на меня, и сама осознавая, что миссионерка из нее никудышная. — Думаю, вам об этом ничего не известно.
Стейси по-прежнему болтала, и по-прежнему с достаточной беззаботностью, но врата веры были отныне для меня закрыты. Впрочем, я не мог ее упрекнуть. Все, что я решил рассказать о себе, прозвучало не больно-то обнадеживающе. Карьера образованного человека и кое-какие намеки на дружбу с отцом Теда. Ни слова о «Бугатти». И ни слова о Теде и Карри. Милые ребята, так сильно влюблены друг в дружку, и не более того. Во всех моих словах сквозила самоуверенность человека, которому, мягко говоря, сильно за тридцать. Я почувствовал, что пора прощаться со Стейси, пока я еще остаюсь для нее загадкой.
Но почему же мне так приспичило поговорить с ее друзьями? Она умирала от нетерпения узнать это. Но когда она проводила меня до машины, я только улыбнулся на прощанье и помахал рукой. Проводив ее взглядом, я почувствовал облегчение. Пускаться с ней в откровенные разговоры — вовсе не то, что мне было нужно, так подсказывала интуиция.
Когда я позвонил в отель «Юта» и отказался от номера, там отнеслись к этому с христианской благожелательностью. Нет, я не знаю, когда теперь приеду. Я повесил трубку и тут же снял маленький номер в мотеле возле самого хайвея. Стаканчики для питья здесь были обернуты в целлофан, а пахло в номере, как в старом «Гувере» с испорченным двигателем.
Но зато в ящичке здесь имелась Мормонская библия, и я до самой ночи читал о пророке Нефии, который провел свой народ по водам Атлантического океана и в конце концов вывел его на американский Юго-Запад. Здесь и была для них истинная Земля Обетованная, которая, как, впрочем, и любое другое место на земле, оказалась в равной мере обжита Богом и дьяволом, и всеми промежуточными созданиями и формами. Да и само ее существование навсегда осталось легендарным, подобно Камелоту, и никогда не могло быть доказано. Но я был в состоянии оценить дразнящий, чтобы не сказать провоцирующий эффект, который эта теория могла оказать на Теда. Особенно пока рядом с ним Карри, настроенная точно так же или даже еще неистовей.
Задолго до рассвета я упаковал Мормонскую библию в тот же портфель, где хранил фотографии шести королевских «Бугатти». Вкупе они представляли собой двуединый источник вдохновения. В библию была вложена открытка, извещающая о том, что я могу оставить священную книгу себе, уплатив за нее один доллар. У меня не было купюр мельче десятки, и я решил пожертвовать сдачу на дело церкви. На пути в аэропорт города Прово, где меня ждала встреча со Стейси, я остановился и осуществил задуманное, воспользовавшись конвертом, в который была предусмотрительно вложена открытка с просьбой о пожертвовании. Может быть, эта скромная дань поможет мне уцелеть в прогулке по лезвию бритвы.
28 сентября 1968 г.
Истина мало-помалу начала до меня доходить. Когда «Чессна», набрав скорость, оторвалась от взлетно-посадочной дорожки, мне тоже стало легче на душе, — стало легче впервые с тех пор, как я повстречался со Стейси.
Дожидаясь ее у крыла старенького самолета, я мучился угрызениями совести. Любой предлог, который я мысленно придумывал и репетировал, казался вздорным и легко поддающимся разоблачению. Скажем, наигранная срочность. («У меня скверные новости от матушки Теда, я должен сообщить их с глазу на глаз».) Или попытка воспользоваться собственной профессиональной репутацией. («Хорошие снимки, Стейси, а может быть, и целый разворот в журнале „Нэшнл Джиографик“, — и у вашего профессора Роше сразу же отпадет необходимость изыскивать новые средства…»)
К счастью, весь этот вздор вылетел у меня из головы, едва я увидел, как на аэродром выруливает пикап, в котором сидит Стейси… и кто-то еще. Приятный молодой человек в джинсах и ковбойской шляпе, горделивое лицо аборигена. Том Пенни выступал сразу в двух ролях — как пилот и как представитель резервации индейцев племени навахо, так объяснила мне Стейси, пока оба они смотрели на меня с нарастающей настороженностью.
Я почувствовал себя персонажем из телешоу Эда Салливана — тем самым, на которого постоянно рушатся все тарелки. Какого черта. Пусть разобьются на этой летающей мыльнице без меня.
— Речь идет об отце Теда, — начал я с того, о чем они и так догадывались; загадочное убийство, над раскрытием которого тщетно бьется полиция. Нет, сказал я, с моей стороны это не расследование, официальное или неофициальное. — Можно сформулировать так: мне досталось в наследство от него бремя ответственности.
Все замялись, парень и девушка переглянулись, откровенно колеблясь. За меня ли была Стейси? Может быть, и так, но мне хотелось и требовалось нечто большее.
— Послушайте, — сказал я, в конце концов. — Всего я вам так и так рассказать не могу. Да в этом деле множество такого, чего я сам до сих пор не понимаю. Но мне нужно сегодня же поговорить с Тедом. А не через два дня — терять попусту столько времени никто из нас не имеет права. Тед не придет в восторг от моего прибытия и ему едва ли понравится то, что он выслушает. Но это уж мои проблемы, а не ваши.
Еще не закончив этот небольшой монолог, я понял, что не сумел убедить Тома Пенни. Опередив возможную реакцию Стейси, он заговорил обвинительным тоном:
— Прошу прощения, мистер Эшер, но я не могу взять вас на борт без предварительного согласия профессора.
В этот момент со Стейси произошла удивительная метаморфоза. Из обыкновенной простушки она превратилась в нечто вроде королевы Виктории.
— Том, можно тебя на минуточку?
Я отошел чуть в сторону, а они все разговаривали и разговаривали. Конечно, вести самолет предстояло ему, но она зато была представительницей профессора. И вот он полез в кабину самолета, а Стейси отвела в сторону уже меня.
— Вы должны понять его, мистер Эшер. Том весьма склонен придерживаться старых правил. Парни в наши дни употребляют наркотики, носят перья — а он говорит, что они всего лишь обезьянничают с его предков. И особенно старомоден он становится, когда сталкивается с женщинами. И он прав. — Она улыбнулась мне, как праматерь Ева. — Но все в порядке.
Такова мормонская традиция, превращающая молодых женщин вроде Стейси в податливых сборщиц мужского семени. Но я чувствовал себя не слишком уютно, когда Том поднял в воздух самолет над озером Юта и взял курс на юго-восток. А ведь дальше мне предстояли куда большие сложности.
Маленькие горные городки лепились по склонам над обширным плато Васач. Фистль, Бердсай, Стандартвиль, — Стейси говорила мне их названия, в остальном же мы летели молча, забираясь все выше в холодный разреженный простор. Мы набрали высоту в одиннадцать тысяч футов, прежде чем начали спуск в сторону сравнительно невысокого плато Сан-Рафаэль. Высохшие и безжизненные здешние пейзажи, открывающиеся передо мной, как в синераме, заставили меня вспомнить о своем профессиональном предназначении. Человек против природы, в главной роли Алан Эшер, исполненный добрых намерений и запасшийся кредитными карточками всех сортов.
Стейси раздала нам нехитрую закуску: яйца вкрутую на ржаном хлебе. Мы уже летели над Аризоной. Пролетая над местами между рекой Сан-Хуан и Колорадо, Том Пенни явно повеселел.
— Здесь начинаются наши земли.
К западу простиралась Долина Каменных Изваяний, но наш путь лежал в другую сторону. Стейси нашла наше местонахождение на карте. Резервация племени навахо представляла собой порядочный ломоть пирога, именуемого Аризоной. Мы летели вдоль бурой неширокой полоски реки Чинль, пока не оказались над городом с тем же названием.
Поставив фотоаппарат на автоспуск, я заснял пыльную станцию техобслуживания, мотель, общий вид сверху. Затем мы, как карнавальная ракета, полетели вниз — на то, что сходило здесь за взлетно-посадочную полосу. У Тома Пенни в глазах зажглись праздничные огоньки, но я решил в большей мере положиться на милосердие туземных божеств. Трах-тарарах — и мы приземлились и покатили, поднимая тучи пыли, навстречу бунгало, на самом верху которого был укреплен самодельный флюгер.
— Ну, что скажете, мистер Эшер? Не правда ли, Том — пилот экстра-класса?
Поскольку я ничего не ответил, они разом оглянулись на меня с переднего сиденья. Не напугали ли они часом Великого Белого Отца? Щелк. Я поймал их в видоискатель.
Отсюда мне уже была видна вывеска «Почта» на здании, к которому мы подкатывались. А стоило нам остановиться, я увидел двух мужчин, едущих к нам на джипе.
— Вот это да! За нами прибыл сам профессор.
Стейси указала мне, который из двух мужчин профессор Роше. Мы сошли с самолета, а они выбрались из джипа. И вновь меня охватило любопытство — чувство, к которому я за день, проведенный здесь, успел уже привыкнуть. Казалось, я прибыл сюда вождем чужого племени, а Стейси взяла на себя роль переводчицы.
— Профессор, — заторопилась она, — он говорит, что у него срочное дело, иначе я бы ни за что не взяла его. Пожалуйста, не сердитесь.
Если такое чувство, как гнев, входило в арсенал эмоций профессора Роше, то он постарался скрыть его. Но, подобно другим академическим ученым, с которыми мне доводилось сталкиваться, принялся не без определенного беспокойства всматриваться в меня: я был частью огромного внешнего мира — того самого, в котором могущество профессора не имело силы.
— Это мой коллега Оскар Ритфельд. Стейси передала все правильно, мистер Эшер? Впрочем, она редко ошибается в людях.
Я постарался успокоить его. Когда я упомянул имя Элио, Роше вздохнул и тяжело покачал головой. Мне стало понятно, почему студенты боготворят его. Ему было около шестидесяти, иссиня-черные волосы уже отступали со лба — но лишь для того, чтобы подчеркнуть необычайную высоту последнего. Негромкий голос, иностранный выговор, изящные интонации — все это, казалось, воскрешало предвоенный мир Вены, Будапешта и Праги, мир, проникнутый здравым смыслом и безупречными манерами. Чудилось, будто это говорит мудрый старый филин из мультфильмов Уолта Диснея.
Оскар Ритфельд был примерно того же возраста, но в остальном представлял собой полную противоположность профессору. Росточком с жокея, он казался хрупким и слабым, если не считать непреклонного проницательного взгляда его светлых глаз. Интересно, — невольно подумал я, — чем он занимался в годы войны? Подлезал под колючую проволоку, должно быть, зажав в зубах чеку фанаты. Но на чьей стороне он сражался? Помогая Тому Пенни выгружать снаряжение из «Чессны» и укладывая его в джип, Ритфельд ни намеком не помог мне ответить на собственный безмолвный вопрос.
Профессора Роше испугал не я, а моя камера.
— Прошу прощения, но мы стремимся не привлекать общественного внимания к нашим скромным раскопкам. — Я небрежно провел рукой по футляру.
— Взял с собой по привычке. Цель моего приезда заключается вовсе не в этом.
— Ну да, конечно же. — Он сел на переднее пассажирское сиденье. — В этом семестре Тед стал моим лучшим студентом. Да, пожалуй, лучшим из тех, что у меня были за долгое время — с годами научаешься ценить и лелеять чужое дарование. А он еще так молод. Мне бы не хотелось тревожить его без крайней надобности.
Я поклялся не делать этого, в душе надеясь, что мне удастся сдержать слово. Мы все уселись в машину. Джип в пустыне — такая комбинация приятно возбуждает. Ритфельд уселся за руль; водительское сиденье пришлось поднять на максимальную высоту. Мы проехали город с его неоновыми вывесками, объявлениями о распродажах и фресками по песчанику.
Когда мы подъехали к хлопковой роще, профессор Роше кивнул в сторону.
— Здесь начинается национальный парк. Его сотрудники организуют для туристов автобусные экскурсии. Им не хочется, чтобы посетители бродили здесь где попало. — Он лукаво посмотрел назад. — Как мистер Пенни уже, возможно, сообщил вам, нас, белых людей, здесь тем не менее принимают.
— Как почетных гостей, профессор. — Том вымученно улыбнулся. — Племя навахо ценит ваше отношение к Анасази.
— Он хочет оказать — к предкам. — Профессор Роше широко взмахнул рукой, словно древнее племя могло по-прежнему обитать в здешних зарослях. — Прошло две тысячи лет, а печать их присутствия по-прежнему лежит на всем.
Дорога свернула влево, к Каньону Смерти, но мы поехали прямо по бездорожью. Через несколько минут нашим взорам открылось неописуемое зрелище: под низкими тучами алые скалы восходили в небеса тысячефутовым амфитеатром. Древние валуны, искрошенные песчаными бурями, напоминали скульптуры авангардистов. Земля и небо вели здесь, казалось, бесконечную схватку за право первенства.
Ущелье Цеги. Профессор велел Ритфельду немного задержаться здесь. Снимать мне было не велено, но все же, не утерпев, я несколько раз щелкнул камерой. Далеко внизу, на дне каньона, женщина из племени навахо в пышном одеянии сгоняла овец с пастбища. Волосы неряшливо и очень коротко обстрижены.
Ритфельд нетерпеливо нажал на клаксон. Профессор разбил студентов на четыре группы, каждая из которых вела раскопки по отдельности, и всех необходимо было проверить до того, пока день не окажется безнадежно потерянным. У раскопок второй группы профессор вылез из машины, мы со Стейси вышли следом.
— Вы в состоянии справиться с этим, мистер Эшер? — Схватившись за альпинистскую веревку, я предоставил профессору подвести меня к самому краю утеса. И все же едва не обмочился от страха. Передо мной был обрыв: скала шла перпендикулярно вниз — и вроде бы в пустоту. Таким, должно быть, оказался бы край света, если бы Колумбу и впрямь удалось доплыть до него.
— Вам видно то, что внизу? Эти небольшие строеньица? Одно из них называют здешним Белым домом. Тед должен быть где-то там. — Он успокаивающе похлопал меня по плечу. — Не волнуйтесь, мистер Эшер. Спуск довольно легкий.
Стейси возглавила зигзагообразное нисхождение на дно ущелья. Профессор Роше, широкоплечий и собранный, держался на тропе куда уверенней, чем можно было предположить. При этом он выразительно размахивал руками, словно превратив всю природу в студенческую аудиторию.
— Можно понять, почему племя навахо так привязано к здешним местам. Но я не уверен, что их право на эти земли настолько неоспоримо. Великий народ ушел отсюда лет за пятьсот до появления индейцев. Иначе бы последним и в голову не пришло поискать здесь пристанища. Древним это могло бы и не понравиться.
— Вы хотите сказать — нефийцам?
Профессор остро посмотрел на меня из-под очков.
— А вы что — мормон, мистер Эшер?
— К сожалению, нет. Но, думаю, меня можно назвать взыскующим истины.
— Ну что ж, не оставлю ваш вопрос без ответа. Ни один уважающий себя археолог не взялся бы утверждать, что Анасази напрямую связаны с нефийцами или любым другим племенем, упомянутым в Мормонской библии. Начать с того, что Анасази пришли сюда с опозданием примерно в тысячу лет. — Профессор смерил довольно суровым взглядом идущую впереди Стейси. — Выходит, мистер Эшер, вы вовсе не фотограф-натуралист?
— Мне довелось заниматься самыми различными вещами. Но главным образом автомобилями. Новыми и старыми.
— Да и приехали вы издалека.
— Верно. Но я не люблю ждать, когда гора придет к Магомету.
Профессор вытер лоб носовым платком.
— Полагаю, вы были хорошо знакомы с родителями Теда.
— Да. Я дружил с его отцом. А с матерью дружу и сейчас.
— Ах вот как! — Строго, но явно заинтересованно. — Надеюсь, миссис Чезале проявит интерес к работе Теда. Он весьма многообещающий юноша.
— Кажется, Карри Сполдинг тоже учится у вас.
— Что верно, то верно. — Профессор замешкался, потом широко улыбнулся. — Насколько я понимаю, ее ждет весьма многообещающее будущее с Тедом.
За час мы дошли до развалин Белого дома. Тропа вела вдоль больших церемониальных кив и светлых каменных стен, благодаря которым место и получило свое название. Стейси перепрыгнула через металлический барьер, за который запрещено было заходить туристам. В здешнем лабиринте мы быстро потеряли ее из виду, но профессор Роше уверенно подвел меня к археологической яме, в глубину которой уходила раздвижная лестница. Стейси уже стояла на дне, широко раскинув руки.
— Смелее, мистер Эшер, она выдержит! Вот так. И только ступеньку за ступенькой.
Дело оказалось не слишком простым, особенно с моим фотоснаряжением, но я справился. Профессор спустился вниз с плавностью гигантского диска фрисби. Я придержал для него лестницу. Встав рядом, мы повернулись к студентам.
Было их здесь примерно с полдюжины, все перепачканные в земле, они возились с какими-то черепками. Среди них оказались и Тед с Карри. Может быть, профессор был прав: они действительно хорошо смотрелись рука об руку; одержимые яростью и энтузиазмом, они походили на супружескую чету астронавтов, готовящихся произвести высадку на Луну.
Профессор подался вперед, словно бы заражаясь всеобщим порывом. Меня всегда интриговало, с какой скоростью работают мозги у высоколобых интеллектуалов и с какой чуткостью эти мозги реагируют на малейшее изменение ситуации.
— Отлично, ребята! Это мистер Алан Эшер, журналист, он приехал к нам в гости. Он сделает несколько снимков, так что постарайтесь не выглядеть такими страшилищами. А пока суть да дело, займемся работой. Рэнди, — окликнул он угловатого неловкого парня. — Пожалуйста, помоги Стейси разобрать снаряжение. Приступим к делу с утра пораньше и на этот раз прохлаждаться уже не будем.
Любопытно, с какой лихостью ему удалось вывести меня из-под чересчур пристального внимания. Однако Стейси по-прежнему пугалась у нас под ногами.
— Ну хорошо, как я понимаю, все тут со всеми знакомы. Так что можете обойтись без моей помощи.
Карри проводила взглядом Стейси, поспешившую вдогонку за остальными студентами.
— Стейси здорово играла в самодеятельности, — сказала она, словно желая объяснить этим происходящее.
Итак, мы остались втроем. Тед обливался потом, и вид у него был испуганный.
— Что ж, мистер Эшер, полагаю, нужно спросить у вас, зачем вы сюда приехали?
Я его раздражал и это, в свою очередь, не нравилось мне самому.
— Можно сформулировать так: я приехал сюда, чтобы проверить зацепки, которые вы оба оставили. — Они с недоумением уставились на меня, и я надавил посильнее. — В ходе аукциона. Вы ведь устроили там скандал, верно?
Карри прижалась к Теду.
— С этим покончено.
— Может быть, и так. Харра оказался настолько любезен, что не стал заводить дело. Но, могу поклясться, его охранники подали рапорт в полицию города Рино и внесли в этот рапорт ваши имена. Тед Чезале? В отделе по расследованию убийств такую фамилию уже слышали. То-то они всполошатся.
Тед надулся.
— Да черт с ней, с этой полицией! Пусть приезжает. Мне скрывать нечего.
Однако Карри, судя по всему, было что скрывать. Она задумалась, закатила глаза, вид у нее был, как у шахматиста, намечающего возможные пути развития партии. Тед заметил, что его подруга пришла в замешательство, и поспешил к ней на выручку, перейдя в контратаку.
— Это вас мать прислала?
— Джилл даже не знает, что я сюда приехал, — я хотел было сбавить напряженность путем дипломатических ухищрений, но понял, что это оказалось бы безнадежной затеей. — Карри, ты не могла бы оставить нас на пару минут?
Тед, разумеется, запротестовал. Но Карри удивила меня. Судя по всему, она здорово понимала, откуда ветер дует.
— Пойду, посмотрю, как там дела у профессора. Я скоро вернусь.
Мы с Тедом остались в жалкой тени пыльного дерева. Он проводил подружку глазами. Юношеская любовь. Над ней легко смеяться, но я еще не забыл, как сам вел себя в его годы. Мне хотелось предостеречь его: и дальше легче не станет. Вместо этого я смахнул с камня грязь, перевернул его, чтобы убедиться, что под ним нет змей.
— Давай присядем.
Тед не сразу выполнил мою просьбу. Уже будучи на голову выше, чем его покойный отец, он отличался столь же крепким телосложением. Он сел, поджал под себя ноги, какое-то время помолчал, а потом слова хлынули неудержимым потоком.
— Знаете ли, прямо сейчас мне как раз меньше всего на свете хочется заниматься этим, — я хочу сказать, мы тут работаем, а вы вдруг сваливаетесь, как снег на голову, такой умный, такой замечательный, и начинаете меня допрашивать. Скажите-ка, кто назначил вас моим ангелом-хранителем?
— Никто, Тед. — Я обвел руками нависшие над нами скалы. — Можешь мне поверить, я менее всего рассчитывал оказаться в таком месте. — Я тоже скрестил ноги, снял с плеча фотоаппарат. — Ты ведь понимаешь, что нам следовало поговорить после аукциона. Тебе нельзя было уезжать просто так.
— Мы не могли… — Он не договорил, явно не желая делиться со мной какой-то тайной. Он осмотрелся по сторонам. Мы с ним, да матушка-природа со своими вечностью и бесконечностью, по сравнению с которыми любые его увертки оказались бы ничтожными. — Я уехал из-за Карри. Вы и не представляете себе, мистер Эшер, как она расстроилась.
— Допустим. — Я действительно поверил ему, но у меня не было настроения говорить о ней, по крайней мере, сейчас. Я взял в руку противомоскитную палочку и принялся чертить круги на земле. — Ты вечно сердишься на меня, Тед, а я и не понимаю, за что. Нет, это не совсем так. Я могу догадываться о причине, даже о нескольких причинах, но сейчас это не имеет никакого значения. Нам обоим надлежит подумать о твоем отце.
Тед понурил голову.
— Выбирайте выражения, мистер Эшер. Уж кому-кому, а вам надо выражаться аккуратней. Нас связывает вовсе не мой отец, а та пустота, что образовалась после его ухода.
Я не стал спорить. Я решил посмотреть, куда его эти рассуждения заведут.
— Целых четыре дня после того, как я узнал о смерти, я представлял себя эдаким Джоном Уэйном в зеленом берете и с автоматом в руках. Представлял себе, как расправляюсь с его убийцей, кем бы тот ни оказался. — Он сконфуженно посмеялся. — А я ведь с детства боюсь огнестрельного оружия. — Он остро посмотрел на меня. — Вы упомянули полицию. Ей удалось что-нибудь выяснить?
— К сожалению, кажется, нет. Но есть ведь пара вещей, о которых они не знают.
Я полез в сумку и разложил перед ним свои снимки. За время поездки они изрядно помялись. Рассказав Джилл о подарке, который сделал мне Элио, я попросил ее ничего не говорить об этом Теду. Его отец попал в неприятности, запутался, чуть не сошел с ума, оказался в конце концов убит, и как знать, не станет ли эта хворь заразной. Это было вполне пристойное рассуждение, но в корне неверное. Никто из нас не живет в полной изоляции от остальных.
В стопке фотографий сверху лежал снимок серебряного слоника.
— Тебе известно, что это такое? — спросил я. Он этого не знал, и мне пришлось объяснить. Я показал ему также шесть других слоников на снимках королевских «Бугатти». Тед полюбовался фотографиями, а затем пожал плечами и едва слышно вздохнул.
— Вы должны понять, мистер Эшер. Мы с отцом не говорили о его делах. Никогда. Только ребенком я играл со всеми этими его снимками и трофеями. В семейном святилище, как говорила мама.
Она по-прежнему говорит о семейном святилище. Говорит, что именно оно заставляет ее чувствовать себя профессиональной вдовой, подобно героине «Татуированной розы».
А Тед продолжал предаваться воспоминаниям.
— Однажды папа повез меня прокатиться на Тридцать пятой модели. Я сидел у него на коленях, мы проехали по прибрежному шоссе до самого Амагансетта. Я помню, что шел дождь, машина пошла юзом, мы чуть не перевернулись, я разбил губу о руль. Когда мы вернулись, мама расплакалась и принялась кричать на отца, а он в ответ — на нее. Они устроили чудовищный скандал. — Он поднялся на ноги, прислушался к шороху листвы у нас над головой. — Мило, правда? Когда я отправился в мою первую экспедицию, именно это мне и понравилось. Тишина и покой.
Я уже скрошил москитную палочку до основания. Ее остатки я втер себе в ладони.
— Тед, и у меня есть детские воспоминания, которыми можно довести до слез любого. И у каждого они есть. Но я все время думаю о твоем отце, думаю о том, как он буквально разрывался на части. А ты что — не замечал этого?
— Я виделся с ним на прошлое Рождество. Он был таким… далеким… но в конце концов я ведь перед этим отсутствовал целый семестр. И я подумал, что дело, должно быть, во мне самом. Он даже был так любезен, что осведомился о моих успехах. Даже звонил мне пару раз — спрашивал, как мои дела.
— И ничего не упоминал о машинах? Или о своей договоренности с Харрой?
— Нет. — Тед вернул мне фотографии. — Больше я о нем ничего не слышал.
Я поиграл стопкой фотографий, как колодой цыганских карт, но каков бы ни был расклад, он оставался вне пределов моего понимания.
— Тед, я не в том положении, чтобы затевать что-нибудь незаконное, и все же я тебя кое о чем попрошу. Пусть весь этот разговор останется между нами.
Он, казалось, меня не слышал. Он смотрел туда, где его однокашники обступили профессора Роше, высоко поднявшего какую-то находку. На расстоянии нам было не видно, что именно они нашли.
— Она ведь говорила мне. — Тед мрачно рассмеялся, запустив в волосы пятерню. — Она говорила, а я ей не поверил. Нет, Карри все-таки большая умница!
Что мне было сказать. Я чувствовал себя палачом. Вивисектором. Малость потерпи, будет совсем не больно…
— Тед, — начал я со всей доступной мне деликатностью. — Она такая важная. Меня огорчает, что восемнадцатилетняя девушка держится, словно ей сорок пять.
При всем своем упрямстве Тед вынужден был согласиться.
— Карри не всегда такая. Я помогаю ей как могу. Но в детстве ей пришлось хлебнуть немало горя. Да ведь и всем нам, верно?
Он сделал попытку рассмеяться.
— Мне помнится, на аукционе ты что-то говорил о трудностях в семье.
Он тут же занервничал.
— Послушайте, мистер Эшер, все эти расспросы никуда не ведут. Не надо ворошить угли в чужом очаге. До добра это не доводит.
— Может быть, Карри стоило бы призадуматься над этим, прежде чем она на пару с Джоном Сполдингом устроила на людях такой спектакль.
— Ну, она вышла из себя. — Тед взял с земли пригоршню камешков и принялся по одному подбрасывать их в воздух. — Он ужасно обращался с нею, когда она была маленькой.
Я представил себе лицо Карри, вспомнил ее стычку со сводным братом.
— А разве она в той ссоре не упомянула какую-то женщину?
Да, так оно и было — и сейчас сразу же выплыло на поверхность. «Почему вам с Люсиндой просто не признать, что у вас кончились деньги?»
Мне даже не пришлось произносить это вслух. Тед уже вспомнил эти слова — и воспоминание его явно не обрадовало.
— Люсинда — мать Джона. Я никогда с ней не виделся. Знаю о ней только со слов Карри. У Джона есть и родная младшая сестра. Ее зовут Коринной. Они все живут в окрестностях Шорт-Крика, к северу от Большого каньона. Их дом когда-то принадлежал Джулиану Сполдингу. Карри привыкла…
Тед резко и отчаянно затормозил.
— Ну, так?
— Да нет, проехали. — Он поднялся с места. — Я нужен профессору. — Он привязал альпинистскую веревку к брючному ремню. — Послушайте, мистер Эшер, мне действительно хотелось бы рассказать вам об отце побольше. Я понимаю: вам кажется, будто вы совершаете своего рода благодеяние.
— Ну, не так уж я благороден. Иногда мною движут предельно низменные мотивы.
Я решил надавить на него посильнее. Почему Теда так раздражала любая колючка на фамильном древе Сполдингов?
— Там идет настоящая война, черт бы их всех побрал! — вырвалось у него. — Джон с Люсиндой всегда и во всем заодно. Они не принимают Маргарет, мать Карри. А ведь сама Маргарет никогда не причиняла им никаких неприятностей. Она настоящая дама.
— И куда моложе Люсинды, должно быть.
— Да… — Тед поморгал, словно мой полувопрос внезапно сбил его с толку. — Да, конечно. Люсинде сейчас уже, должно быть, все семьдесят.
— Значит, прошло достаточно времени, чтобы перестать сокрушаться по уведенному мужу. В конце концов, и сама Карри уже взрослая женщина…
Взрослая женщина, которая в детстве претерпела надругательство со стороны сводного брата. Какого рода надругательство? И почему после выходки Джона Сполдинга на торгах я не задал себе достаточно очевидный вопрос? Каким образом Карри и Джон ухитрились когда-то быть прихожанами одной и той же мормонской церкви? Членами одной и той же общины?
До меня начало кое-что доходить. Тед понял это по моему лицу, он вновь подсел ко мне, во всей его повадке появилось сейчас что-то заискивающее.
— Мистер Эшер, давайте заключим джентльменское соглашение. Я не передам Карри о нашем разговоре, если вы тоже будете держать язык за зубами.
— О Господи! Ничего удивительного, что вы оба ведете себя с такой скрытностью. И как долго Джулиан Сполдинг прожил в браке с двумя женщинами сразу?
— Всю жизнь. Он и сейчас женат на обеих.
— Но это ведь противозаконно. Даже по законам штата Юга.
— А все равно здесь это случается сплошь и рядом. Маргарет и Джулиан не расписаны официально, но в глазах Господа Бога это не мешает им быть мужем и женой.
Тед произнес это с большой гордостью, как отличник на уроке по прикладной полигамии.
— Ты говоришь так, словно и сам уверовал в это.
Он перешел в оборону.
— Возможно. Я до сих пор читаю молитвы и осеняю себя крестным знаменьем. Хотя, честно говоря, и сам не знаю, верую или нет.
И как продавец в религиозном супермаркете, Тед разъяснил мне превосходные качества только что полученного товара. Поведал о том, что Джулиану Сполдингу и его единоверцам сам Господь Бог велел брать в жены не одну женщину, а сразу двух.
— Возможно, вам это покажется странноватым, но одно могу сказать: отец Карри вовсе не бабник. — Он горько улыбнулся. — Я наблюдал за своим отцом достаточно, чтобы прочувствовать разницу.
Наверное, мне надо было вступиться за Элио, но Тед относительно него не ошибался. И я прекрасно знал это.
Карри уже сумела создать семейный портрет клана Сполдингов, как уверил меня Тед, хотя портрет этот, на мой вкус, больше напоминал рекламную фотографию. Молодой Джулиан в роли героического миссионера, да не где-нибудь, а в Берлине, причем непосредственно перед нацистским переворотом, рискуя навлечь на себя гнев всего Кворума из двенадцати апостолов, увозит в Землю Обетованную последнюю новообращенную, которая, к тому же, обладает весьма двусмысленной репутацией, о чем всем известно уже тогда. Но Люсинда решительно покончила с дурным прошлым, стала добродетельной матроной и принялась вместе с Джулианом воспитывать детей и выращивать крупный рогатый скот в Шорт-Крике.
— И тут появляется Маргарет, — не без смущения пробормотал Тед, любуясь все новыми комбинациями света и тени, возникающими у нас на глазах в скудной здешней листве. — Джулиану хотелось, чтобы они жили все вместе. Думаю, Люсинде такого было просто не вынести.
В тот год, когда Лоррен занималась историей Китая, она рассказала мне, как выглядит иероглиф, обозначающий печаль, — две женщины под одной крышей.
— Люсинда никак не могла понять, что Джулиан по-прежнему любит ее и ее детей, — сказал меж тем Тед. — Единственное, что она воспринимала, что ее муж полюбил другую.
— А она не пробовала остановить его? Ведь власти в этом случае встали бы на ее сторону?
— Мне кажется, она грозила ему этим, причем не раз и не два. — Сдержанный смешок, легкое покачивание головой. — Но вы его не знаете, этого старика, мистер Эшер. Если уж он что решил, переубедить его труднее, чем Моисея или Авраама.
— Выходит, он настоял на своем?
— Люсинда пробовала самые разные трюки. Она перешла к реформированным мормонам — знаете, это такая секта из Миссури, у них запрещено двоеженство. Она травила Джулиана и гонялась за ним, пока он с Маргарет не перебрался в Солт-Лейк. И все равно, Джулиан время от времени ездит к ним в Шорт-Крик — и Люсинда по-прежнему принимает его.
На фоне алой скалы, немного похожая на муравья, из раскопочной ямы выбралась Карри. Тед радостно кивнул ей.
— Может быть, теперь, мистер Эшер, вам станет понятней, почему она относится к людям несколько настороженно.
Любовь сделала Теда великим мастером говорить приуменьшениями.
— А матери своей ты это все рассказал?
— Нет. — Он насупился. — У нее сейчас и без того забот хватает.
— Смотри, Тед. Так ты будешь ждать подходящей минуты аж до Страшного суда.
— Решать это мне! — Он так рассердился, что я почти физически почувствовал возникшее в воздухе силовое поле. — Если вы не проболтаетесь, когда в следующий раз полезете ей под юбку.
Тед спрятал лицо, зарывшись им в большие неуклюжие руки.
— Какая глупость! — Сконфуженные бормотания доносились, казалось, из самой глубины его груди. — Я это не серьезно. — Новая пауза. — Хотя нет, серьезно. Но все равно, какая глупость!
Не глупость, а забегание вперед, — сказал бы я, — причем взрывоопасное; вольно или невольно, Тед открыл дверь порохового погреба. И нечего делать вид, будто я сам не замечаю того, что назревает.
— Хочешь верь, хочешь нет, мне понятны твои чувства. Но ты относишься ко всему этому как-то по-мальчишески.
— Я не нуждаюсь в том, чтобы меня усыновляли!
— Прости. Я сказал именно то, что сказал. Твои мать с отцом и я — мы все уже стали взрослыми, по меньшей мере, попытались ими стать, задолго до твоего появления на свет. Но хвастаться тут нечем. Молодость — скоропортящийся товар.
— Все это не имеет значения. С тех пор, как не стало отца. И не думайте, что я ничего не вижу. Я не идиот.
— Мне кажется, ты все это себе нафантазировал, а сейчас ищешь подтверждения своим фантазиям. Тед, могу сказать тебе, что это не твое дело. Равно как и твои отношения с Карри — не мое дело. Но ограничиться такими словами я не вправе. Не вправе позволить себе такую роскошь. Я ведь осознаю, что нам всем приходится тяжело. Только смотри не вздумай через полгода или через год возложить на меня или на твою мать ответственность за твои собственные решения. У нас есть проблемы и поважнее.
Он сел, заслушавшись стрекотом цикад в ветвях: те тоже явно улаживали какие-то сердечные дела.
— Вам бы, мистер Эшер, надо познакомиться с Джулианом. У вас обоих есть проповедническая жилка.
— Воспринимаю это как искренний совет. Ты любишь Карри?
— Разумеется, — с некоторой неуверенностью в голосе ответил он. Да и ответ «люблю» прозвучал бы убедительнее. — А почему вы спрашиваете?
— О чем вы с ней разговариваете? Ну, вот о чем вы говорили, когда впервые встретились?
Он быстро отбил посланный ему мяч. Нетерпеливо дернул головой в сторону моей сумки с фотографиями.
— Абсолютно обо всем, кроме автомобилей.
— А об отце своем ты ей не рассказывал?
— Да, в конце концов дело дошло и до этого. Перед тем как я впервые отправился к ним с визитом, Карри сообщила мне о коллекции своего отца.
— Значит, твой отец ездил на «Бугатти», а ее отец коллекционирует машины этой марки. И ты сам стал свидетелем тому, до чего дошли Карри и Джон в своем стремлении заполучить машину твоего отца. Тебе не показалось все это немножечко странным? Совпадения, причем в таком количестве.
Тед на этот раз сумел взять себя в руки.
— Я знаю, как мы сошлись, и знаю, что нас связывает. А все остальное — это всего лишь ваши подозрения.
— Может быть, и так. С возрастом становишься подозрительней. Но ведь твоя мать делила ложе с твоим отцом, точь-в-точь как вы с Карри. И тоже думала, что все про него знает.
На этот раз я забил ему гол. Жалкий ты умник, Алан. Прорвал оборону мальчика — и не нарадуешься.
— Не пытайся надавить на Карри и не думай погубить все хорошее, что вас связывает, — мягко сказал я. — Только прекрати разгуливать с завязанными глазами.
— Тед! — Голос гулко прокатился по всему каньону, как будто к юноше воззвал, воскреснув, кто-нибудь из ветхозаветных патриархов. Стоя у подножия Белого дома, профессор Роше держал в руках мегафон. — Живо сюда! Мы тут кое-что нашли. И вы тоже, мистер Эшер!
Стряхнув пыль с брюк, Тед наконец удостоил меня ответом.
— Я над этим подумаю. Но вы ошибаетесь.
— Дай-то Бог!
— Так наше соглашение остается в силе?
— Что? Ах да, конечно, Тед. Скажи Карри и остальным Сполдингам, что я сохраню их тайну, как могила. — Тед воровато улыбнулся.
— Я им вообще ничего говорить не собираюсь.
Я дал ему спичечный коробок своего мотеля в Прово.
— Вот где я остановился. Еще не знаю, на сколько. Возможно, переберусь оттуда в отель «Юта». Если тебе придет в голову что-нибудь интересное, позвони.
Он опять заколебался, но коробок у меня все-таки взял.
— Не могу пообещать вам этого, мистер Эшер.
— Тед!
На этот раз его окликнула Карри.
Он судорожно сглотнул.
— Мне надо идти.
— Я тебя догоню.
Но Тед уже спешил по дну ущелья в сторону развалин. Идя стремительным, пружинистым шагом, он на ходу сунул в карман мой коробок. Может быть, и впрямь позвонит. Или всего лишь не хочет засорять окружающую среду.
Наутро в воскресенье я вновь взошел на борт старой «Чессны». Вел ее Том Пенни и меня опять транспортировали разве что не как порцию бесполезного груза. Истинной целью полета была доставка в университетскую лабораторию последней археологической находки. Фрагмент горшечной утвари с нетипичными конусообразными уголками они на первый взгляд отнесли к периоду, предшествующему появлению в здешних краях Анасази, и профессору понадобились четырнадцатикратно увеличенные снимки находки к тому моменту, когда он со всей группой возвратится в Прово автобусом.
Том Пенни не был большим говоруном, но и сохранить абсолютное молчание на протяжении пятичасового полета ему было не под силу. Он оказался любителем рассказов о войне, возможно, и потому, что название его племени навахо использовалось как одно из кодовых обозначений в тайной войне с нацистами. Поэтому я извлек из загашника свое боевое прошлое, по крайней мере, ту его часть, которая подлежала огласке. Мои россказни сильно походили на сюжеты комиксов, печатаемых в «Сержантской книжице», и казались ему куда более экзотическими и труднопредставимыми, чем его собственные легенды о Сидящем Быке и Диком Боевом Петухе.
Когда начало темнеть, на земле под нами со всей неотвратимостью проступили первые приметы цивилизации. Черепичные крыши, домики, кавалькада огней на пятнадцатом шоссе. Я решил не ночевать в Прово. После ночи, проведенной в запасном спальном мешке Оскара Ритфельда, я заслуживал немного комфорта. Я позвонил в отель «Юта» и узнал, что мой номер по-прежнему никем не занят.
Выехав из университетского городка, я оказался на дороге в полном одиночестве. Я включил верхние фары своего «Камаро», разогнав ночную тьму по обеим сторонам дороги.
Так что главными персонажами в следующем акте задуманной мною пьесы должны были стать наши молодые. Я не сводил глаз с дороги. Что я мог извлечь из этой затеи? Бесполезное преследование. Может быть, даже несколько недостойное.
И все же мне было никуда не деться от собственного любопытства. У меня в ушах вопреки собственной воле звучал шепот Карри. Так что же хотел сообщить тебе мистер Эшер, а, Тед? Ты ведь знаешь, что на меня можно положиться.
Я представил себе, как скрежетала зубами Карри в те дни, когда дети Сполдингов от обоих браков волей-неволей сливались в одну полигамную стаю. А сегодня даже трудно сказать, кто сильнее, брат или сестра. И особенно интересно мне было, каким образом двое людей, столь яростно ненавидящих друг друга, как Карри и Джон, одновременно решили — и успели — появиться там, где можно было ублажить их общего родителя.
Дорога свернула в сторону, и передо мной на фоне гор золотой гирляндой загорелись городские огни. Конечно, Тед мог и позвонить мне, но я решил на это не ориентироваться. А Фрэнсис прекрасно со всем справится без меня еще денек. Да, сутки, самое меньшее, я мог себе позволить проотсутствовать.
При нашей первой встрече Карри упомянула антикварную лавку Сполдинга в Солт-Лейк. Семейная лавка: всеми делами Джулиан заправляет там на пару с Маргарет. Конечно, в понедельник лавка может быть и закрыта. Или там не окажется посетителей. Или, не исключено, Сполдинги даже не пожелают со мной разговаривать. Но если я успею вставить ногу в дверной проем и заклинить дверь, им волей-неволей придется меня выслушать.
30 сентября 1968 г.
Из предоставленного мне в отеле «Юта» углового номера на шестом этаже открывался безупречный, как на открытке, вид на Храмовую площадь. Я раздернул занавески, протер глаза, разгоняя остатки сна. С самой высокой из храмовых башен трубил ангел Мороний, но он возносил осанну на такой частоте, что это было слышно только верующим. Чартерные автобусы уже проезжали на площадь через ворота один за другим, туристы слонялись во внутренних садах между Табернаклем и Памятником морской чайке. Для сектантов эта часть города представляла собой собор Святого Петра в Риме и Стену Плача в Иерусалиме, взятые вместе.
Антикварная лавка Сполдингов попала в «Желтые страницы»; здесь значилось, что по понедельникам она открыта с десяти до шести. Предварительно сверившись с планом города, я покинул отель и, пройдя через дверь-вертушку, оказался на Храмовой улице. До антикварной лавки была всего какая-то пара кварталов, так что я решил оставить «Камаро» в гараже.
Пройдя мимо Дома-улья Брайхема Янга (еще одна специфически мормонская выдумка), я очутился на широкой улице, скорее даже, бульваре, уставленном большими каменными домами начала нынешнего или конца прошлого века. Медные магнаты и железнодорожные магнаты, должно быть, с удовольствием прохаживались под двумя рядами деревьев, отправившись помолиться. Но сейчас в этих обветшавших домах обитали разве что призраки, отпугивающие охотников на чужую недвижимость. Да и кому пришло бы сейчас в голову поселиться здесь и открыть юридическую контору или колониальную лавку?
Сперва я увидел машину, припаркованную у входа. Красивый старинный минигрузовик «Рео» 1908 или, может быть, 1909 года, на корпусе которого золотыми буквами было выведено «Антиквариат от Сполдинга». А потом уж обратил внимание на белый четырехэтажный коттедж с темными башенками на крыше. По фронтону вилась резьба, а сам он имел форму портика, как в домах плантаторов на Миссисипи. Тяжелая дверь с медной ручкой в стиле Новой Англии дополняла картину. Мои шаги по дубовому паркету застучали глухо и неуверенно.
Я тщетно названивал в бронзовый колокольчик у двери, когда из дому вышла супружеская пара средних лет: женщина что-то жалобно и взволнованно верещала, тогда как мужчина тащил на плече явно тяжеленную старинную керосиновую лампу, понятно, медную. Я подержал для них дверь, а затем прошел внутрь.
Я огляделся по сторонам, изумленно заморгал, потом огляделся еще раз. Весь пол был завален старинными безделушками, с потолка свисали какие-то гибкие бамбуковые перегородки. Попахивало сумасшедшим домом.
Откуда-то у меня из-за спины послышался женский голос. Едва не налетев на чиппендейльский письменный стол, я вновь огляделся, пытаясь усмотреть хоть какой-то порядок в здешнем хаосе.
Железнодорожные фонари из Санта-Фе. Фарфоровый рукомойник. Оленьи рога. Медные самовары и колокольчики. Массивная картина в золоченой раме, на которой изображены овцы на английском пастбище… Может быть, это Констебль? Остроконечные шлемы, серебряные пуговицы, веджвудский фарфор, персидские ковры.
— … только обратите внимание на фактуру, — говорила женщина, пока я пятился от них в сторону служебного выхода. Рассуждая, она вела пальцем по поверхности турецкого гобелена от потолка до пола. Обращалась она к троим посетителям: супружеской паре и еще одной, молодой, женщине. Все они стояли сейчас спиной ко мне. — Шестнадцатый век, — продолжила меж тем она, — годы правления Сулеймана Великолепного, истинный расцвет могущества Оттоманской империи. Мы купили его на Востоке, купили во дворце, а отреставрировали уже здесь.
На замужней даме были белые брюки, блузка в стиле батик и сандалии на босу ногу.
— Мне он нравится. Но современен ли он, вот что мне хочется понять!
Они с мужем отплыли вглубь помещения, а две оставшиеся женщины наконец-то заметили меня. Мать и дочь. Когда они стояли рядом, как две коммерческие поделки из слоновой кости, сходство между ними мешало поначалу выявить и несомненные различия. Мать была как-то по-домашнему мила и гладка, с дружелюбной улыбкой на губах и приветливым, хотя в то же время заботливым взором. При более пристальном рассмотрении дочь можно было назвать куда более своенравной и, возможно, угрюмой персоной. Тед не говорил мне о том, что у Карри есть сестра. Однако девушки были очень друг на друга похожи. Здешняя выглядела лет на двадцать пять, и ее вполне можно было назвать красивой женщиной, разве что несколько замкнутой и надутой.
Должно быть, они приняли меня за обыкновенного зеваку, завернувшего сюда с улицы, чтобы отдохнуть от назойливого семейства. Фотоаппарат я предусмотрительно оставил в гостинице. Я решил, что будет глупо явиться сюда, держа его наготове. И особенно в том случае, если Карри успела рассказать им обо мне. Старина Алан, крестный отец Теда, который вечно что-нибудь вынюхивает, и вдобавок оказался свидетелем скандала, разыгравшегося на торгах.
— Прошу прощения, дамы, не носит ли кто-нибудь из вас фамилию Сполдинг?
— Мы обе Сполдинг, — добродушно откликнулась мать. — Меня зовут Маргарет, а это моя дочь Адель. Чем мы вам можем помочь?
— Толком и сам не знаю. — Я, как бы извиняясь, указал на турецкий гобелен. — Очень красив, но, право, не по моей части. Честно говоря, зайти сюда меня заставил грузовичок, который стоит у входа.
— Эта одна из причин, по которым он там и стоит. — Маргарет улыбнулась. — Мой муж мог бы рассказать вам об этом побольше. Он в нашей семье главный специалист по автомобилям. К сожалению, его сегодня нет. — По ее лицу пробежало легкое облачко. — А вы не видели нашу коллекцию, мистер…
— Джонс.
Сказав это, я покачал головой. Джонс, надо же. И неоригинально, и нечестно.
— У нас там часть наших лучших автомобилей. — Она указала на дверь за служебным столом. — Конечно, я окажусь не лучшим гидом, но попробовать можно.
— С превеликим удовольствием.
Маргарет достала ключ из кармана хорошо сидящей на ней юбки.
— Адель, — не поворачиваясь к дочери, сказала она. — Последишь здесь пока за всем?
— Конечно, мама. — Дочь не подняла глаз от блокнота. — Но и инвентаризацией мне заняться надо.
— Главное, слушай колокольчик.
Пока Маргарет отпирала дверь и пропускала меня вперед, Адель удостоила меня вторым взглядом и что-то черкнула у себя в блокноте. Мое имя, возможно. Несуществующего мистера Джонса.
Часть двери была застеклена и покрашена в молочно-белый цвет. Солнце немилосердно палило сюда, пока миссис Сполдинг возилась со ржавым замком.
— Пожалуйста, проходите.
И сразу же я проклял себя как за свой обман, так и за то, что пришел сюда без фотокамеры. Дверь открывалась во внутренний двор овальной формы, в котором росли вязы и тополя. На белой ленте, протянутой между деревьями, висели японские бумажные фонари алого цвета. Невольно я издал восхищенный вздох.
— Всегдашняя реакция.
Маргарет повела меня по мощенной галькой дорожке. Здешний зеленый и прохладный простор показался мне подходящей площадкой для котильонов, которые непременно должны танцевать дамы в вечерних платьях и под вуалями, причем в ту пору, когда цветут бегонии. Я не стал скрывать от Маргарет своего впечатления.
— Должно быть, вы правы, мистер Джонс. Первая хозяйка этого дома и впрямь любила всяческие увеселения. Так мне рассказывали. Когда мы с Джулианом сюда въехали, я нашла на чердаке ее портрет. — Маргарет лукаво усмехнулась самой себе. Мы с ней в это время уже подходили к автомобилям. — Я повесила этот портрет на площадке второго этажа, так что она сейчас может следить за нами, не проявляя при этом назойливости.
— А вы здесь и живете?
— Наверху. — Остановившись, она указала мне на деревья, листва которых нуждалась в дополнительном уходе. — Для нас с девочками этот дом полон жизни. Для мужа, разумеется, тоже.
Я наконец обратил внимание на полосатый барьер, идущий от бельведера до розовых кустов у дальней стены. За ним, развернутые друг к дружке попарно, стояли десять допотопных, хотя и находящихся в безупречном состоянии, автомобилей. Казалось, они вот-вот сорвутся с места и закружатся в виргинской кадрили.
Пока я прошел по всему ряду машин, Маргарет держалась чуть позади. Было очевидно, что Джулиан Сполдинг мастер своего дела. Эссекский грузовик, хрупкий трехколесный «Морган», желтый «Штутц», словно нарочно предназначенный для начинающих, — в облике каждой из редких машин была видна любовная и ревностная забота. Я одобрительно улыбнулся.
— Это его любимцы, мистер Джонс. У нас есть и другие… — Она чуть сбавила голос и принялась подбирать слова осторожней. — Но они сейчас в реставрации. А мой муж не любит выставлять напоказ незавершенную работу.
Маргарет, почему-то едва заметно опечалившись, погрузилась в собственные мысли, но тут я обнаружил знакомую гоночную машину.
— Ах вот как! У вас, я вижу, есть и «Бугатти».
— Джулиан любит ее как родное дитя. — Она рассмеялась, словно ненароком выболтала семейную тайну. Хотя, пожалуй, это было семейной шуткой.
Я нагнулся к машине, осматривая радиатор.
— Пятьдесят девятая модель, не так ли?
— Совершенно верно. Но мы на ней больше не ездим. Джулиан некогда выезжал на ней, но попал в аварию и потом собрал ее буквально по винтику.
— Продаются ли какие-нибудь из этих машин?
— Об этом лучше спросить у мужа. Он говорил о том, что подумывает продать «Морган» на аукционе в Оклахома-сити, который состоится в следующем месяце. Но, мне кажется, на продажу «Бугатти» он не пойдет ни за что.
Она состроила насмешливую гримаску, провела рукой по коротким рыжеватым волосам.
— Наверняка ему хотелось бы пополнить свою коллекцию еще одним «Бугатти». — Я никогда не считал себя человеком излишне тактичным.
— Да, знаете ли, мистер Джонс, у него есть еще одна. Пятьдесят седьмая модель, но совершенно разбитая и нереставрируемая. Джулиан, конечно, мечтает о новых приобретениях, но такие возможности приходят и уходят.
Вот и для меня пришла возможность завести разговор начистоту. Да как бы тоже не прошла мимо. Я подлез под «Бугатти», потом, завершив осмотр, стряхнул пыль с рук.
— Миссис Сполдинг, а вы когда-нибудь слышали об Элио Чезале?
Ответ был ясен и без слов. Это имя ударило ее как молнией, хотя и выглядела она сейчас скорее оглушенной, чем встревоженной.
— Прошу прощения?
— Это ему принадлежал «Бугатти», который хотели купить для вашего мужа Карри и Джон. И кроме того, он отец жениха вашей дочери.
Маргарет стояла, прямая и неподвижная, а ветер раскачивал японские фонарики у нас над головами. Казалось, ее глаза изменили цвет, может быть, даже температуру.
— Насколько я понимаю, мистер Джонс, вы зашли к нам не случайно.
Не самая подходящая возникла ситуация для того, чтобы представиться своим настоящим именем, но я, тем не менее, так и поступил. Маргарет настолько понравилась мне, что я с трудом подавил искушение исповедаться перед нею. Но решил все же вести себя проще. Имя, профессия, взаимоотношения с покойным, обязательства перед его памятью. Все это я, возможно, несколько драматизировал, перемешав правду с поэзией. И, конечно, не упомянул о маленьком сувенире, который завещал мне Элио.
Маргарет выглядела несколько ошарашенной, что в сложившихся обстоятельствах было более чем объяснимо.
— Пару минут назад, мистер Эшер, вы назвали своего крестника женихом.
— Возможно, я несколько поспешил с выводами. Но и Тед, и Карри выглядят женихом и невестой. Такое впечатление, что вот-вот отправятся под венец.
Она села на приступку «Эссекса». Я устроился рядом.
— Когда вы их видели? — спросила она.
— На аукционе у Харры. И еще раз — вчера.
Она укоризненно посмотрела на меня.
— А не много ли вы на себя берете, мистер Эшер? Вы ведь вторгаетесь в мои семейные дела.
На улице, со стороны собора святого Марка, раздался колокольный звон. Он подсказал мне время: полпервого. Я встретился с Маргарет глазами.
— Миссис Сполдинг, вы кажетесь честным человеком. И наверняка неглупым.
— Пожалуйста, говорите то, что вы собираетесь сказать.
— Я ведь не представляю для вас никакой опасности. Для вас и для всего этого. — Я обвел широким жестом ее персональный Эдем. — Но мне известно о вас, вашем муже и Люсинде. Мне сказал Тед.
Ноги у нее подогнулись, колени задрожали, все тело свернулось в позу беззащитного эмбриона.
— О Господи, а ведь мы жили так скрытно. И я столько раз предупреждала Карри. — Она горько рассмеялась. — Но Тед, разумеется, был ничем не связан.
— Его нельзя винить. Карри с Джоном практически объявили об этом во всеуслышание. По крайней мере, надо было быть круглым идиотом, чтобы ни о чем не догадаться.
Она, казалось, меня и не слышала.
— Все это началось последний раз еще тогда, в Вилледже, когда Адель была совсем малюткой.
В Вилледже? В воздухе повис невысказанный вопрос. Маргарет вроде бы чуть ли не обрадовалась возможности выплеснуть наконец столь долго подавляемые гнев и горечь.
— В Шорт-Крике, мистер Эшер, когда мы все еще жили одной семьей. Люди начали поговаривать, поползли кое-какие слухи, но никто, включая самого Джулиана, не ожидал налета. Однако полиция штата Аризона ворвалась в Вилледж, насильственно разлучая мужей и жен, родителей и детей. — Она отвернулась от меня. — Это случилось в 1953-м. У меня по-прежнему стоит перед глазами ее лицо в тот момент, когда она увидела, как навстречу нам по пустыне мчатся, выстроившись в линию, полицейские машины.
Мне нечего было спрашивать, кого она имеет в виду. Впервые за все время с тех пор, как мы познакомились, на лице у Маргарет появилось выражение безжалостной воительницы.
— А вы с Люсиндой хоть когда-нибудь жили дружно? — спросил я.
— Во всяком случае, враждовали мы не всегда. Я никогда толком не понимала ее. Я хочу сказать, что ее чувства к Джулиану были мне как раз понятны. Ее любовь к нему. — С отсутствующим видом она сдернула с юбки залохматившуюся нитку. — Истинной проблемой с самого начала был Джон. Даже тогда он был более чем странным мальчиком. Заботился о Люсинде, но что касается отца, то просто боготворил его. Может быть, этого ему хватило на то, чтобы возненавидеть меня.
Кровавые распри. Я знал их от корки до корки по собственному семейному опыту. Не было бы счастья, так несчастье помогло: может быть, именно поэтому я без труда ориентировался сейчас в домашней войне семейства Сполдингов.
— Пусть даже так, — сказал я. — И все-таки разрыв инициировала именно она?
— Что да, то да. — Маргарет полюбовалась упавшей во двор длинной тенью от шпиля собора святого Марка. — Помню, однажды ночью, в грозу, Люсинда показала мне альбом с вырезками о своей прежней жизни в Германии. Люсинда Краус. Вам известно это имя? Нет? Я его тоже не слышала. Но в немом кино она была чуть ли не звездой. Ну, знаете, такое амплуа: скверная девчонка с длинными ресницами, подбивающая главного героя на всякие нехорошие дела. Там-то она и повстречалась с Джулианом. В Берлине.
— Из женщины-вамп превратилась в жену миссионера, — улыбнулся я. — Ничего себе превращение!
— Что ж, у обеих было чем похвастаться. Помню ее на старых газетных снимках: меха, бриллианты. Я спросила у нее, а почему же ты все это бросила? И она ответила: в таком ритме и на таких энергетических затратах долго не протянешь. А более резкой перемены участи, чем встреча с Джулианом, я все равно бы не нашла… — Маргарет пожала плечами. — Так обстояло дело с Люсиндой. Возможно, она и впрямь ревновала, но главной причиной, по которой ей стала нестерпима наша совместная жизнь, была самая обыкновенная скука.
Мы посидели молча, любуясь все удлиняющимися тенями и вслушиваясь в шелест бумажных фонариков у нас над головой.
— Ваш муж всегда устраивает себе выходной по понедельникам? — спросил я.
— Не лукавьте, мистер Эшер. Вам ведь хочется узнать, куда он поехал, верно? — На миг она показалась мне маленькой девочкой, рассказывающей о неприятностях, приключившихся с нею во время занятий. — Он сейчас у нее. — Маргарет бросила взгляд на часы. — Если не уехал из Шорт-Крика раньше обычного. — Она встала, оперлась на «Эссекс» рукой. — Раньше это волновало меня куда сильнее. Я читала Евангелие и просила у Бога прощения за то, что происходит в глубинах моей души. Но сейчас мне кажется, что лучше и впрямь предоставить их самим себе. В конце концов, именно ее он встретил первой. Джулиан всецело доверяет ей в делах самого разного сорта. — Широким жестом она обвела весь маленький автомобильный музей. — Да и ко всему этому вкус ему привила она.
— Это ее хобби?
— Она снималась в роли гонщицы. У нее полно вырезок и снимков, относящихся к этой картине.
Я кивнул, но под ложечкой у меня внезапно засосало.
— Миссис Сполдинг, а Люсинда случайно не была знакома с Элио Чезале?
— Да нет, не думаю. Мне она, во всяком случае, такого не рассказывала. Да и этого имени я никогда не слышала до тех пор, пока Тед…
Внезапно она замолчала.
— Продолжайте же.
— Я… я просто хотела сказать, что он славный парень. Нам с Джулианом, конечно, хотелось бы, чтобы Карри вышла замуж за единоверца. Вот и все.
Но почему-то я усомнился в том, что истинной причиной ее внезапного замешательства было религиозное рвение.
— А когда Карри впервые рассказала вам о Теде?
Маргарет рассеянно посмотрела на собственный дом. Я понял, что уже утратил ее доверие.
— Ну, вы ведь знаете девиц в таком возрасте, мистер Эшер. У них на уме только мальчики. Однажды Карри привезла к нам Теда на уикэнд. Уже из университета.
— А он рассказал Джулиану о своем отце?
— Возможно. Мистер Эшер, мне и в самом деле уже пора. Адель без меня не справится.
— Человек погиб, Маргарет. И не чужой вам человек. Он ведь вполне мог бы стать вашим свояком. — Я встал с места и подошел к ней поближе. — И мне наплевать, сколько жен у Джулиана, одна или хоть полсотни. Но двое из его детей заранее положили глаз на «Бугатти», принадлежавший Элио. Тед утверждает, что с ним это никак не связано. Мне бы хотелось послушать, как объяснит все это ваш муж.
Это был явно неудачный заход. Следовало бы догадаться, что тень давления с моей стороны сразу же превратит Маргарет Сполдинг в наседку, яростно защищающую собственный выводок.
— Не кажется ли вам, мистер Эшер, что вы несколько наслаждаетесь сложившейся ситуацией? Внезапно у вас в руках сосредоточилось столько власти! И трудиться вам особо не надо — достаточно шепнуть пару слов кому следует. И мою семью изгонят из общины и превратят нашу жизнь в сущий ад, не говоря уж о возможном тюремном сроке. — Маргарет тряхнула короткими волосами, как Жанна д'Арк. — И все это мы получим только за наше стремление повиноваться воле Господней.
Так что давай проваливай, мистер Эшер. Позвякивая ключами, она выпроводила меня из своего прелестного, но столь хрупкого царства. Переубедить ее я и не пытался.
Ветхозаветная религия. Даже мальчиком я научился распознавать ее приметы, подобно запаху рома, которым постоянно благоухал мой дед. И с человеком, одержимым подобным рвением, было мне ясно, связываться не стоит.
Солнце то заходило за тучи, то вновь выглядывало, пока я плелся обратно в отель «Юта». На пустынных послеполуденных улицах царила шизоидная атмосфера: на солнце было жарко, а в тени холодно.
Ожидая сигнала светофора на перекрестке Ист-стрит, я стряхнул землю и траву с башмаков. Маргарет Сполдинг была похожа на нынешнюю погодку — от нее бросало то в жар, то в холод. И что-то в ней настораживало меня и печалило. Она не походила на женщину, которой нравится кривить душой. Но именно такое условие негласным пунктом входило в ее брачный контракт с Джулианом.
Дали зеленый свет, и я вместе с группой герл-скаутов пошел в сторону Храмовой площади. Девочки, хихикая, теснили меня с обеих сторон, а я в задумчивости брел неуверенным шагом посередине.
Однажды, в приступе так называемой посткоитальной нежности, Лоррен сказала мне, что мои глаза провоцируют людей на признания. «Ты как епископ». Лоррен никогда не говорила заведомой неправды, но, тем не менее, меня удивило то, как внезапно раскрылась передо мной сейчас Маргарет, — и только затем, чтобы вскоре бесцеремонно оттолкнуть.
В вестибюле отеля «Юга» толпилось столько же народа, как в начальных кадрах рекламного ролика сигарет «Филип Моррис». Мраморные колонны, золотые канделябры, алый бархат, равно как и посыльные, и мальчики в униформах, обслуживающие лифты, прекрасно вписывались в ту же картину. Я подошел к портье и осведомился, нет ли для меня сообщений.
К моему удивлению, этот затравленный человечек внезапно заулыбался.
— Нет, сэр. Но у вас посетители. — Он крикнул кому-то у меня за спиной. — Да, совершенно верно, это и есть мистер Эшер.
Я никогда не считал себя экстрасенсом, но этого человека я опознал с первого взгляда. Широкоплечий коротышка в огромном и мягком кресле, он излучал, казалось, достаточно энергии, чтобы засветить любой негатив. Когда он встал и пошел прямо на меня, я понял, что Тед ничуть не преувеличивал: Джулиан Сполдинг и впрямь походил на ветхозаветного пророка.
Пока мы, заранее протянув руки, шли друг другу навстречу, я вспомнил о недавних посиделках у костра в Каньоне. Тед с Карри отползли куда-то подальше, а профессор Роше объяснял своим студентам подлинный смысл древнего ритуала рукопожатия. «Гляди, парень, я не прячу копья в рукаве», и что-то в таком роде.
Рука Джулиана Сполдинга оказалась сухой и сильной. Оружия при нем вроде бы не было, но глаза его победоносно горели.
— Я вас уже довольно долго жду, мистер Эшер. — В шумном вестибюле слова прозвучали негромко и как-то угрожающе.
— Я ведь ничего не знал. Я как раз только что беседовал с вашей женой.
— Нам с вами необходимо прийти к взаимопониманию. И как можно быстрее.
Я показал ему ключ от номера.
— Можно подняться ко мне. Если вы не против.
— Мне бы не хотелось. — Он брезгливо сморщился, втягивая ноздрями стоящий здесь табачный дым. — Давайте пойдем на воздух.
Мы вышли на Храмовую улицу. Сперва я решил было, что он хочет привести меня домой, к Маргарет, однако он повернул направо, в сторону Храмовой площади. Не собирается ли он предать меня суду своих мормонских святителей? Наказать меня за посягательство на потаенную книгу собственной жизни? Я бы с таким не смирился. Но пока суд да дело, я предоставил ему выбирать маршрут самому.
Джулиан Сполдинг шел походкой состарившегося бойцового петуха, совершающего всегдашний обход собственного гарема. На нем были черные брюки, белая рубашка и потрепанная шляпа с полями. Как ему удалось разыскать меня? Маргарет подсказать не могла: я не поведал ей, где остановился. Карри. Другого решения я найти не мог.
Старик держался наособицу, делая вид, будто меня и вовсе не существует, пока мы не остановились на углу Храмовой и Центральной, дожидаясь светофора. Имелся здесь и звуковой сигнал перехода — для слабо видящих или невнимательных: он издавал два звука — бип и боп. Бип и боп. Опять девчушки — на этот раз цветные. Переходя через дорогу, они весело передразнивали звуковой сигнал. Это вызвало у Джулиана улыбку, но он сразу же подавил ее. Озабоченная мамаша шепотом пересчитывала своих детишек по головам, чтобы они не разбежались по Храму или по Табернаклю.
Мы, один за другим, вошли в ворота, и Джулиан пошел куда-то вглубь внутреннего сада, весьма мирного и живописного. У фонтана, в тени, отбрасываемой высоким зданием отеля, он подыскал для нас маленькую каменную скамью. В нескольких шагах от нас высились статуи Джозефа и Хайрума Смитов. Джулиан, сняв шляпу, отвесил им почтительный поклон. Волосы у него оказались седыми и редкими — так, скорее пух. Выглядел он грустным и погрузившимся в тайные размышления.
— Я прихожу сюда почти каждый день. Так мне удается сильнее сродниться с первоосновами. Как будто смываешь с души всю грязь. — Он уставился на меня так, словно загрязнение грозило именно с моей стороны. — Моя дочь позвонила мне сегодня утром. Она была очень взволнована. Они со своим молодым человеком поссорились на обратном пути в город, и сейчас он куда-то исчез. Она сказала, что вы выскочили из-под земли, как скунс, и попытались внести раздор в их жизнь.
Я невольно рассмеялся.
— Полагаю, это удачное сравнение, мистер Сполдинг. Но это не входило в мои намерения…
— Мне наплевать на ваши намерения! — рявкнул он. — И наплевать на то, что за ложь вы наплели моей жене…
Понятно, однако же, что наплевать ему не было. Иначе мы бы здесь сейчас не сидели.
— Мистер Сполдинг, мне вовсе не хочется досаждать вам и впредь. Я с удовольствием расскажу все, что вам будет угодно выслушать.
Джулиан любовался храмом с его готическим шпилем, пока я рассказывал ему о своих размышлениях о семействе Сполдингов и в особенности о младшем поколении этого семейства. Тени нашего разговора с Маргарет мелькали в этом рассказе, но старик оказался куда крепче собственной жены.
— Пути Господни тернисты. Я уже говорил Маргарет, я говорил им обеим, что Господь требует послушания. — Он прервался, заметив, что уже не столько мыслит вслух, сколько цитирует Писание. — Но не думаю, что нам с вами, мистер Эшер, стоит затевать такую дискуссию. Будучи неверующим, вы меня не поймете.
— Я в состоянии понять, что человек может любить двух женщин сразу. Меня тревожат только последствия этой любви. — Я решил надавить на него малость посильнее. — Карри, возможно, рассказывала вам, что я зарабатываю себе на жизнь кино- и фотосъемкой. Причем технические проблемы этой профессии весьма просты, я мог бы за неделю научить вас всему, что знаю. Но для того, чтобы выбрать надлежащее мгновение, — тот миг, в который проступает истина, хотя бы и незначительная… Что ж, для этого, полагаю, необходим дар. Или, если угодно, проклятие. — Я ткнул пальцем за плечо. — Там, у меня в номере, остался снимок двух ваших детей, сына и дочери, которые были готовы разорвать друг друга в клочья. Зрелище, поверьте, не из приятных.
Губы Джулиана сжались так, что начали походить на едва затянувшуюся рану.
— Неужели вы не понимаете, что мне приходится нести это бремя изо дня в день?
— Я не умею читать ваши мысли, мистер Сполдинг. И, честно говоря, у меня есть дела поважнее.
Сперва мне показалось, будто он не понял или не расслышал. Он смотрел сейчас на крошечную мулатку с воздушным шариком в руке, которая пересекала центральную площадку внутреннего сада. Шарик имел форму фисташки. Болтаясь у нее над головой, он казался гигантским презервативом.
— Да, Чезале был великим гонщиком. — Манера его поведения внезапно резко переменилась, сейчас он стал одним из фанатов «Бугатти», безутешным и седовласым; из-под сорочки на его голой груди виднелась седая шерсть, он принялся задумчиво скрести ее. — И вы с ним были друзьями, я это знаю. Мне так и не выпало удовольствие лицезреть его на состязаниях. Но его слава до меня, конечно, докатилась. — Джулиан отвел от меня взгляд, охваченный глубоким и искренним чувством. — Страшная трагедия. Просто страшная.
— Но для вас она обернулась весьма удачной стороной. Вернее, могла обернуться. Если бы вам удалось заполучить еще один «Бугатти».
Он пристально посмотрел мне в глаза.
— Странный вы человек, мистер Эшер. Не думаю, что вы настолько сентиментальны, как вам хочется показать.
— Возможно, вы правы. Но мне известно, что двери не открываются, пока на них не надавишь. Вам действительно так сильно, так, можно сказать, отчаянно хотелось заполучить Тридцать пятую модель?
Малыш в цветной рубашонке и красных солнечных очках оторвался от рассеянно бредущих родителей. Он погнался за мулаточкой с воздушным шаром вокруг фонтана, шарик ему явно хотелось конфисковать. Нет-нет, — закричали родители. Малыш заревел, а Джулиан ухмыльнулся.
— Понимаю его чувства. Возможно, нам никогда не суждено повзрослеть. Он похож на меня с этой машиной.
Тогда почему же он сам не отправился на аукцион к Харре? В тот день я спросил об этом у Карри, но не получил вразумительного ответа.
— И почему вы послали туда обоих своих детей?
— Я плохо себя чувствовал. — Костистой рукой он промассировал себе левое плечо, потом предплечье. — Постарайтесь не стареть, мистер Эшер. Это нескончаемое испытание. — Он глубоко вздохнул, как будто набираясь кротости. — Это я вам объясню сразу же. Справляться с машинами всегда помогал мне Джон, и я привык полагаться на него. Мы с ним почти два года провозились в Шорт-Крике над Пятьдесят седьмой моделью. Но у нас с его матерью все разладилось. Да и хлопоты с лавкой заставляют меня проводить в Солт-Лейк все больше и больше времени. Так что я перевез туда почти всю свою коллекцию.
Он вздохнул, откровенно досадуя на разлад в своем гареме.
— Я пытался поддерживать мир. Когда Карри сообщила, что миссис Чезале, возможно, решит продать Тридцать пятую модель, я ни слова не сказал об этом ни Джону, ни Люсинде. Но в тот день я оказался просто не в силах подняться из постели. Поэтому и попросил Карри отправиться на аукцион. — Он вновь вздохнул, грустно и сокрушенно. — А ведь мог догадаться, что дело кончится бедой.
— А как обо всем узнал Джон?
— Он не сказал. — Лицо Джулиана скривилось, как у короля Лира. — Иногда мои чада кое-что от меня скрывают.
Супружеская чета индусов прошла мимо нас по тропинке, на ходу о чем-то отчаянно споря. Он страшно тряс головой в тюрбане и тыкал в жену пальцем (должно быть, эти йоги сошли с ума под тлетворным воздействием Запада), она вздрагивала от гнева, и складки ее пестрого сари развевались под ветром.
Джулиан буквально пожирал их глазами. Редкое, интригующее, экзотическое зрелище? Или, может быть, символ его собственной жизни?
— Мистер Сполдинг, я припоминаю, что за последние пять лет ту или иную машину Тридцать пятой модели выставляли на аукцион шесть раз. Что было такого особенного конкретно в этой машине?
Он помедлил, словно что-то в мозгу просчитывая. Да и с какой стати было откровенничать передо мной Джулиану? Не уверен, что я бы, в свою очередь, был откровенен с ним, если бы ситуация перевернулась на сто восемьдесят градусов. Скорее всего, решил я уже задним числом, годами балансируя между двумя женами, он почувствовал необходимость исповедаться мужчине, пусть и постороннему.
— Элио Чезале приехал ко мне в Шорт-Крик примерно два месяца назад. Он сказал, что подумывает о том, не продать ли эту машину, и решил, что я могу оказаться возможным покупателем.
— А почему именно вы?
— Мы с ним ранее никогда не встречались. — Джулиан показался мне в этот миг старой и усталой черепахой, втягивающей голову в панцирь. — Вам известно о существовании американского клуба владельцев «Бугатти»? А об их газете? Вот они и дали заметку о моей Пятьдесят седьмой модели, когда мы с Джоном начали ее реставрировать. Оттуда мистер Чезале и узнал мое имя.
Два месяца назад. Как раз когда Элио начал свои загадочные разъезды на «БМВ». Если, конечно, старик говорит правду.
— Не понимаю. Он мог бы объявить о продаже машины — и от покупателей отбою бы не было.
Джулиан едва ли не вызывающе пожал плечами.
— Я передаю вам только то, что он мне говорил. Мы тогда еще вместе поужинали — мистер Чезале, Люсинда и я. Он сказал, что, возможно, ему придется продать машину как можно быстрее. Чтобы раздобыть деньги.
Жалкая, чуть ли не слезливая улыбка. Вот и все, мистер Эшер, что мне известно. Я почувствовал себя идиотом, однако возможность следовало использовать до конца. Поэтому я спросил у Джулиана, известно ли ему что-нибудь о Королевском туре. И тут я попал в яблочко.
— Тур, который устраивает Ламберт? Ну конечно же! Да имейся у меня свободное время, я бы непременно присоединился. Что там говорить!
Я объяснил, каким образом намереваюсь сам затесаться в эту поездку.
— Все шесть машин в ходе одного тура. Насколько мне известно, такое случится впервые…
Джулиан важно поднял палец, как какой-нибудь умник из пивного бара.
— Если вам, молодой человек, действительно хочется узнать нечто интересное, отправляйтесь во Францию и постарайтесь нечто вынюхать у Ганса и Фрица Шлюмпфов. Уж эта парочка! — Он хмыкнул. — Они нас всех на мели оставят. Всех, кто коллекционирует.
Мы сидели рядышком в чудесном мормонском саду, и я, лихорадочно размышляя, пытался привнести во все это хоть какой-то порядок и смысл. Не рассказать ли, например, Джулиану о моем слонике? Но ведь охотник со своей добычей сделку не заключает.
— А в ходе вашего ужина с Элио, мистер Сполдинг, не говорил ли он чего-нибудь о Королевском туре? И вообще — о королевских «Бугатти»?
— Да нет, пожалуй. — Джулиан в задумчивости потер подбородок. — Да сами знаете, как оно бывает, мистер Эшер. Яростно толкуешь о том и о сем. И Люсинда великая мастерица поддерживать общую беседу.
— Да ведь она, кажется, и в машинах толк знает.
— Пожалуй. — Джулиан посуровел. Я явно ступил на запретную территорию. — Это, можно сказать, единственная часть ее прошлого, которая обернулась хоть чем-то хорошим. Единственная, не принесшая несчастья. Но, выйдя за меня замуж, Люсинда на всем остальном поставила крест.
Следующую реплику я попытался бросить как можно беззаботней.
— Может, оно и так, но им с Элио наверняка было о чем вспомнить.
Джулиан вспыхнул. Но тут же в глазах у него заплясали темные огоньки тайной радости.
— Как это ни странно, мы в тот раз практически не говорили об автомобилях. Мистер Чезале был крайне увлечен идеей о какой-то земельной сделке. Для этого, мне кажется, ему и понадобились деньги. Он даже намекал, что мы с Люсиндой можем инвестировать в эту сделку свой капитал.
— Но о какой земле шла речь?
— А вот это я совершенно забыл. Участок где-то к востоку отсюда, в Колорадо. — Судя по всему, эта тема и впрямь не была интересна Джулиану. — Ранчо, о котором он прослышал, принадлежит человеку по фамилии Мэй.
Малыш, охотившийся за чужим воздушным шариком, отказался меж тем от этой затеи и принялся угощать конфетами расхаживающих около фонтана чаек. Я мысленно сравнил их чувства с недоумением, в котором пребывал сам. Я ни разу в жизни не слышал от Элио Чезале ни слова о приобретении какого бы то ни было поместья.
Джулиан Сполдинг с улыбкой понаблюдал за резвящимися детьми, а затем повернулся ко мне. Он заговорил — но о чем? Даже не могу вспомнить. Что-то насчет того, что малыш похож на Джона, когда тот был таким же маленьким. И как раз в это мгновенье сердитый комар прожужжал в аккурат возле моего правого уха. Я машинально вскинул руку прогнать его. Он меня не ужалил, но, казалось, весь воздух внезапно наполнился смертельной опасностью.
Мать малыша закричала первой. Звук ее голоса заставил нас с Джулианом повернуться. Молодая женщина вместе с мужем стремительно пересекли площадку, затем опустились на колени возле своего ребенка. Правая ручонка у него была залита кровью. Красные солнечные очки валялись на земле, перепуганные чайки, снявшись с места, разлетелись во все стороны.
Чета индусов и две девочки из числа герл-скаутов, разинув рот, застыли на месте. Затем бросились на помощь. Реакция Джулиана оказалась еще более медленной. Где-то вдали, за спиной, я услышал хлопок. Такой, словно меня ударили по плечу. Мы оба посмотрели в ту сторону, где высился отель, а потом обменялись взглядом, подобным прощанию двух соседей по креслам в терпящем крушение самолете.
По наитию я потянулся к старику. Голова Джулиана Сполдинга внезапно взорвалась ало-белыми брызгами, разлетевшимися во все стороны. Как на поле сражения, в фильме ужасов и на далласской улице с Джоном Кеннеди одновременно. В лицо мне полетела светлая и теплая влага. Руки и ноги Сполдинга судорожно задергались, его сбросило со скамейки. Последняя чудовищная дрожь, по-прежнему безмолвная. Пустая шелуха — пустая и сморщенная (так выглядела сейчас его голова) — все так же увенчивалась шляпой. Шнурок на одном из башмаков развязался. У меня возникла безумная мысль наклониться и завязать его.
Должно быть, прошло какое-то время, хотя я по-прежнему стоял здесь как вкопанный, отказываясь поверить собственным глазам. Но я уже попал в убийственные челюсти реальности — и они сходились на мне все крепче и крепче. Где-то далеко, на асфальтовой площадке, простирающейся, казалось, до самого горизонта, туристы, как в замедленной киносъемке, расступались, исчезая из моего поля зрения.
Воздушный шар девочки одиноко и призрачно реял над храмом, затем полетел куда-то еще выше. Шел ли я шагом? Бежал ли бегом? Понятия «быстро» и «медленно» утратили для меня малейшее значение. Мне было известно только одно: я попал в нулевое пространство, из которого надо было каким-то образом выйти. Старик, скамейка, фонтан — все обстоятельства его гибели раз за разом прокручивались передо мной, как в монтажной.
Главные ворота придвинулись ближе, но шум у меня за спиной по-прежнему звучал, будто рядом. Голоса, зовущие на помощь, и другие, взывающие к Господу, умоляющие, чтобы пуля прошла мимо них.
Машины неслись туда и сюда по улице, которую я пересек в тени отеля «Юта». Бип, боп. Бип, боп. Полицейская сирена… неизвестно где. Как и в случае с Элио. Я смахнул со лба налипшую прядь, невольно обратив внимание на залитые кровью пальцы. Полиция. Кто-то, должно быть, вызвал полицию.
Портье все понял с первого взгляда. Я начал было что-то объяснять ему, но он, едва бросив взгляд на мое искаженное ужасом лицо, потянулся к служебному телефону. В вестибюле вокруг меня внезапно образовалась пустота.
Кровавый туман застилал мне глаза. Я снял очки и протер их рукавом. Кондиционированный воздух не должен был, казалось бы, ничем пахнуть — и все же от моих волос несло чем-то кислым и тошнотворным. Внезапно я почувствовал себя совершенно больным.
Портье вернулся в компании мужчины, сложенного, как лесоруб. Мистер Броновски, гостиничный детектив. Он сразу же взялся за меня со всей ретивостью. Полиция? Не беспокойтесь, мистер Эшер, она уже выехала. Какой у вас номер комнаты? 623? Давайте поднимемся, я помогу вам привести себя в порядок.
Пока мы поднимались на шестой этаж, я стоял в кабине лифта, вцепившись в поручни. То ли детектив Броновски помалкивал, то ли я пропускал его слова мимо ушей. В углу кабины под нелепым углом висело зеркало. Чтобы отличать в нем овец от волков, нелепо промелькнуло у меня в голове. Мое отражение — в технике «щучьего глаза» — беспристрастно свидетельствовало о том, что на груди у меня тонкая струйка крови. Я не замечал ее раньше и даже сейчас, в момент обнаружения, не придал ей никакого значения.
Четвертый… пятый… шестой… Мы вышли из лифта, и пошли по коридору к 623-му номеру, мои ноги шли сами по себе, переставляли себя где-то далеко внизу. Броновски завозился со служебным ключом. Поглядел на меня и замер. Я проследил за направлением его взгляда. Полоска у меня на груди стала заметно больше. Мы оба наклонили голову, чтобы рассмотреть ее получше, и с моей стороны это оказалось крайне необдуманным движением. Горячая влага брызнула во все стороны.
Ох! — вот и все, что я сумел произнести, стоя здесь и наблюдая за происходящим. Выглядело это так, словно я опрокинул на рубашку тарелку томатного супа. И тут я начал терять сознание, наступавшая тьма оказалась не черной, а буровато-коричневой, и наступала она, вернее, подступала, откуда-то из-за ушей. И стремилась вперед. Броновски успел поймать меня за руки. С вами все будет в порядке, — вроде бы произнес он. — Только не пытайтесь разговаривать.
Я бессильно привалился к стене. Как это ни странно, я уже не раз мысленно репетировал свою смерть. Оставьте меня, сержант, и продолжайте свое дело. Со мной все кончено. Привет Максу Штайнеру и певцам из «Амврозии», а я свожу последние счеты с жизнью.
Я был в состоянии не ударить в грязь лицом. Я был подготовлен к смерти, по крайней мере, мне так казалось. Но чего же ждать теперь, когда кураж покидает меня с каждым мгновеньем и уже подступает пустота? Больше всего я боялся боли, но ее-то как раз сейчас и не чувствовал.
Броновски не отходил от меня, подбадривал. С призрачной ухмылкой на устах он отпер дверь и широко распахнул ее.
В моем номере находился человек. Мужчина. Я увидел его из-за плеча у Броновски. Человек находился спиной ко мне, «№ 19» значилось на его оранжево-черной куртке. Его ноги болтались в нескольких футах над ковром, медленно изворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Рядом с ним, валялось перевернутое кресло. Шею обвил шнур, другой конец которого оказался обмотан вокруг потолочной лампы.
Броновски действовал быстро. Куда быстрее, чем я бы на его месте даже в своей лучшей форме. Он не стал тратить времени на то, чтобы разрезать шнур. Вместо этого он встал на кресло и ухватился за лампу. Потянул ее раз. Потом другой. Провода и пластик затрещали, потом порвались. Что там заорал мне Броновски? Я не понял. Я обнаружил, что вползаю в номер, пока детектив переносил повешенного на постель.
Ковер на ощупь показался изготовленным из крупы. Прислонившись к переносному телевизору, я увидел винтовку с телескопическим прицелом, приставленную к подоконнику. На первый взгляд она показалась на диво маленькой, показалась фрагментом из документального фильма про Ли Харви Освальда. Невольно рассмеявшись, я взял ее в руки, кому-то же надо было сделать это.
Броновски стоял спиной ко мне; наклонившись над телом, он развязывал сдавившую шею петлю. Лицо лежащего на мгновение попалось мне на глаза, прежде чем Броновский, сдавив ноздри, принялся делать искусственное дыхание рот-в-рот.
Может быть, мой отец был все-таки прав. Когда мама не вертелась поблизости, он подходил к моей постели и принимался рассказывать о том, что Бога нет. Так что, малыш, держи ухо востро. Молись Золотому тельцу или Серебряному Слону или Яхве, только не этой нелепой Троице. Ну, а нужны ли были теперь какие-нибудь дополнительные доказательства? На меня обрушились два удара подряд, Элио Чезале и Джулиан Сполдинг, а теперь — двум разам не бывать, третьего не миновать — дала о себе знать и зловещая Троица. Бородатый Старый Негодяй не только вел со мною нечистую игру, он выкидывал и явно мелодраматические номера.
На полу мне было так спокойно. И я предался этому ощущению. Но потом услышал сдавленный стон. Затем кашель.
— Кажется, ублюдок не сдох, — в изнеможении пробормотал Броновски, прежде чем, повернувшись ко мне, уже формально сообщить о том, что у Теда Чезале восстановилось дыхание.
Больница Святого Креста в эти ранние утренние часы пребывала разве что не в коматозном состоянии, ее системы жизнеобеспечения функционировали хоть и надежно, но на низком энергетическом уровне, как автоматическим регулятор скорости космоплана в ходе затяжного межзвездного перелета.
Я уже научился распознавать звуки в моем новом доме, в особенности, когда они угасали и возникали вновь. И прежде всего жужжание сдвоенного осциллографа над головой у меня и у мистера Эрнесто Моралеса, соседа по палате, уцелевшего (только чудом) в результате автокатастрофы. Блип-блип. Выходит, и Эрнесто, и я по-прежнему живы.
Призыв о помощи зазвенел где-то дальше по коридору. Сестра Симмонс — Черил? или Шарон? — пробежала мимо дверей нашей палаты, белые тапочки весело заскрипели по свежевымытому линолеуму. О Господи. Вернуться к шприцам и одуряющим фармацевтическим запахам через… сколько? Через пятнадцать лет?
Нет, уже более шестнадцати. Ричард Никсон как раз произнес речь о Чекерсе в ту неделю, когда врачи объявили мне о том, что у меня рак. Маленькое не вполне нормальное образование, — так, помнится, они это сформулировали. Не беспокойтесь, мистер Эшер, мы вскроем, вырежем, зашьем, и на этом все и закончится.
Семь недель понадобилось им на то, чтобы вырезать опухоль и прогреть меня какими-то лучами. И куда больше времени прошло, прежде чем Лоррен, Элио, Джилл — вся моя семья — перестали фальшиво улыбаться в ожидании, не отправлюсь ли я, того гляди, на тот свет. И все же, какое-то время спустя, всем стало ясно, что я никуда не собираюсь отправляться, поэтому каждый из нас поспешил вернуться к своему всегдашнему существованию.
Не ложись в больницу — вот какой отеческий совет я дал бы любому своему эвентуальному ребенку. Не ложись в больницу и не садись в тюрьму. Теду еще, можно сказать, хотя бы наполовину повезло, не то бы он разом угодил и туда, и сюда. Но полиция вроде бы отказалась от своего первоначального решения.
Доктор Лукас сообщил мне хорошие новости сразу же после операции, во второй половине дня, когда действие пентотала ослабло и я вернулся в этот мир. Все прошло гладко, мистер Эшер, как мы и надеялись. Чистое входное отверстие, чистое выходное. Никаких осколков. Конечно, не исключено заражение. Но волноваться не о чем, большинство людей превосходно обходятся и без селезенки.
— Кстати говоря, мне кажется, вам следует знать об этом. Вашего мистера Чезале тоже сюда доставили — примерно в то же время, когда вас отправили на операцию. У него серьезно повреждена трахея, возможно, впоследствии возникнут затруднения с речью. Но, надеюсь, этого удастся избежать.
Майрон Лукас, рассказали мне сиделки, был футбольным нападающим в те дни, когда в Белом доме сидел Эйзенхауэр, но сейчас он выглядел, как Братец Так, в своих чересчур больших, как у авиатора, очках… и, судя по всему, с непошедшим на убыль желанием забивать мяч в ворота.
— Гематологи закончили предварительные исследования сегодня рано утром. И они нашли в крови у Теда двенадцатипроцентное содержание хлоргидрата. А этого вполне достаточно, чтобы убить троих таких, как он. Ничего удивительного в том, что полиция не спешит с обвинением. По крайней мере, пока они не переговорят с вами. — Скрестив руки на груди, остановившись у грифельной доски, доктор Лукас превратился в неодушевленный предмет. — Не сейчас. Только когда мы оба решим, что вы для этого созрели.
Это могло означать и «никогда». Но я храбро улыбнулся, во весь рот и даже чуть больше того, одновременно показав ему поднятый большой палец в знак собственного восхищения.
— Гмм… — подойдя к телевизору, установленному в углу палаты, он щелкнул выключателем. — Пассивный отдых, — в приказном порядке объявил он и Эрнесто, и мне. — Эта штука пожирает серое вещество. А новости вы и без того скоро узнаете.
И впрямь на следующий день, после ланча, в ходе которого меня кормили с ложечки, появились новости. Ничего похожего на стандартную игру в «доброго» сыщика и «злого» сыщика. Мои визитеры, скорее, напоминали майскую погодку и декабрьскую. Детективы Гиббон и Спайви были одинаково коротко пострижены, что превращало их в команду астронавтов, состоящую из отца и сына.
— Даю вам десять минут, джентльмены. Справьтесь, не то вы его перенапряжете…
Прежде чем оставить меня наедине с детективами, доктор Лукас для вящей убедительности показал им две растопыренные пятерни.
Гиббон (в образе отца) предоставил Спайви взять инициативу в свои руки, тогда как сам предпочел держаться на заднем плане, пристально следя, однако же, буквально за каждым моим движением. Внезапно насторожился Эрнесто, из-под бесчисленных повязок засверкали его глаза.
Итак, мистер Эшер, для чего вы вообще прибыли в Солт-Лейк? Как вы встретились с Джулианом Сполдингом? О чем вы с ним разговаривали?
Я постарался отвечать как можно уклончивей. Повстречались мы из-за его дочери. Нас с мистером Сполдингом связывал совместный интерес к машинам, оставшимся после Элио Чезале.
Но тут я заметил, как детективы многозначительно переглядываются. Ну да, конечно. Сложное устроение семьи Сполдинга — во всех ее разветвлениях — не было для них тайной. По крайней мере, теперь уже не было. Бедная Маргарет. Перед моим мысленным взором мелькнуло неприятное видение: все мы, включая ее и даже Джилл, спотыкаемся о веревочные барьеры Закона.
— Мистер Эшер? — Это впервые за все время заговорил Гиббон. — У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, кому бы могло понадобиться убивать Джулиана Сполдинга? — Но ответа от меня он дожидаться не стал. — Ну конечно, я понимаю, что вы едва ли видели этого человека. Позвольте сформулировать вопрос несколько иначе. Почему убийца мистера Сполдинга хотел убить и вас? — Сыщицкая улыбка, похожая на шелковичного червя. — Возможно, решил использовать вас в качестве учебной мишени?
— Я действительно этого не знаю.
Этот человек, преследующий меня. Дыхание которого я впервые ощутил за спиной еще в Рино. Человек, который действует тем или иным образом даже сейчас, когда я бездействую, одурманенный медицинскими препаратами.
— Этому человеку немало о вас известно, — сказал Гиббон. Ваше местопребывание, отель, в котором вы остановились, даже номер вашей комнаты. И известно достаточно заблаговременно, чтобы разработать детальный план действий.
Мысленно я вернулся на каменную скамью. Рядом со мною сидел Джулиан. Разве он не сказал, что приходит туда почти каждый день? Что-то насчет того, что таким образом он чувствует себя ближе к истокам.
Когда я рассказал об этом Гиббону, он кивнул.
— Вот, сами видите. Малейшая логика здесь отсутствует, улики — не говоря уж об убийце — нам только предстоит отыскать.
Подняв брови, он посмотрел на напарника, оба они заметно помрачнели после того, как вынуждены были отказаться от подброшенной мною версии. Внезапно до меня донеслись обрывки их разговора, в котором — с налетом некоторой официальности — зазвучали словечки «он» и «этот человек».
— Насколько я понимаю, вы уже поговорили с Тедом.
Спайви лениво посмотрел на меня.
— Мы только что от него.
— Ну и как он?
— Я не врач. Скажем, для юноши его лет он недурно готов к сотрудничеству. — Нахмурившись, Гиббон посмотрел на часы. Вспомнил, должно быть, о десяти минутах, отпущенных ему на все доктором Лукасом. — Тед не имеет ни малейшего представления о том, как очутился у вас в гостиничном номере. Провал в памяти, часов примерно на семь, хотя поручиться в этом он не может. Но рассказал нам о каком-то мужчине, о старике, которого встретил в одном из баров Прово. Мы послали к нему художника, чтобы изготовить портрет по словесному описанию…
Лукас ворвался в палату, полы его халата развевались на ходу.
— Десять минут, джентльмены, уже прошли. Строго говоря, даже одиннадцать. — Он поглядел на пляшущую на экране линию моей осциллограммы. — Ладно, хватит. Все свободны. У вас еще будет уйма времени на разговоры. Мистер Эшер никуда отсюда не денется.
— Еще тридцать секунд, доктор.
— Нет.
Гиббон не стал спорить. Вместо этого он обратился прямо ко мне.
— Стормфин. Гарри Стормфин. Вам что-нибудь говорит это имя?
— Нет, к сожалению.
По крайней мере, сейчас оно и впрямь показалось мне пустым звуком.
Доктор разозлился и был готов вот-вот броситься в драку. Гиббон сделал знак Спайви, и они предпочли пристойное отступление.
— Скоро увидимся, — крикнул он мне из-за преднамеренно разделившей нас спины доктора Лукаса. — Все-таки постарайтесь припомнить это имя.
Стоило им уйти, как Эрнесто принялся размахивать руками.
— Да, мистер Моралес. В чем дело?
— Господи!
Доктор Лукас громко кликнул сестру, затем принялся измерять мне давление, бормоча себе под нос, как Хатти Макданиэль из «Унесенных ветром»:
— Уж эта мне полиция. Думает, что вправе распоряжаться всем на свете.
Да, я понимал это. Понимал, что мне необходимо отдохнуть. Я и сам чувствовал, с каким непосильным напряжением, хотя уже на сбавленных оборотах и с вырубающимися извилинами, работает сейчас мой мозг. Но на грани между явью и сном меня успело посетить видение. Элио усадил меня в королевский «Бугатти» с включенным двигателем и помчался по Храмовой площади, разгоняя перепуганных белых кроликов и семейство Сполдингов по каким-то норам.
Что же имел в виду доктор, утверждая, будто я никуда отсюда не денусь?
Время в больнице проходило, повинуясь собственным ритмам. Я мог проспать целый день, на минутку закрыв глаза, тогда как в другую пору (особенно, когда меня подвергали кормлению) оно тянулось, как на армейской гауптвахте. Немало времени я проводил, изучая бесчисленные швы, бороздящие мою грудь, как на картинах с изображением святого великомученика Андрея. Но не бойся, Алан, все эти застежки-молнии на твоем теле останутся не навсегда и твоя жизнь вовсе не собирается развалиться на части.
Сестра Симмонс — ее звали Черил — принесла мне из сувенирного киоска календарь. По нему я следил за тем, как облетают осенние листья. Оставалось всего четырнадцать дней до срока, к которому мне надлежало прибыть в Детройт. Редакторы журналов подготовили договоры. Мы с Фрэнсис подписали их. Семнадцатого октября мне надлежало оказаться у входа в аэропорт и встретиться там с Иваном Ламбертом и участниками его тура; именно так гласили официальные документы.
— Детройт в октябре? — Доктор Лукас поначалу решил отнестись к этому, как к неудачной шутке. — Скажите спасибо, что вы вообще выжили!
— Я говорю серьезно, — жалко пролепетал я.
— Нет, мистер Эшер, не серьезно, хотя я и понимаю, что вам кажется, будто вы говорите серьезно. — Доктор Лукас на скорую руку пролистал историю моей болезни. — Белым тельцам в вашей крови еще предстоит стабилизироваться, а ваша печень расширена из-за того, что ей постоянно приходится работать сверхурочно. Не будем уж касаться того, насколько успешно проходит процесс заживления. — Лукас закрыл папку. — Не хочу пугать вас. С учетом всех обстоятельств ваши дела не так уж плохи. Но ваше тело подверглось страшному испытанию. И оно понимает это, даже если вы сами и не осознаете.
Так что мне ничего не оставалось, кроме как лежать бессчетное число часов, вдыхая аромат роз, — то есть именно тех цветов, которые, наряду с прочими, получал в больнице О'Банион от Аль Капоне. Черил показывала мне карточки, но, по какой-то непонятной причине, запоминать фамилии оказалось для меня непосильным. Но пусть даже так, бесчисленные букеты составляли мне хоть какую-то компанию в моем нынешнем одиночестве. Вскоре после визита двух детективов сестра Лопес из педиатрического отделения прибежала на какие-то вопли Эрнесто. Вопил он по-испански, и никто так и не удосужился перевести мне его слова, но к ночи я остался в палате один-одинешенек.
Лукас в конце концов, уступив моим просьбам, разрешил включить телевизор.
— Только не «мыльные оперы». Они хуже любого наркотика.
И я, полупокорившийся пациент, последовал этому указанию.
Однажды сестра, которую я до тех пор никогда не видел, препровождая меня в уборную, с улыбкой сказала:
— Сегодня вечером, мистер Эшер, включите пятый канал. Программа «Пятью пять», местные новости. Вас там, должно быть, покажут.
Телесюжет открылся рисунком, вернее, схемой: силуэтом человека в оптическом прицеле. Затем в кадре появился Даг Коулмен — мужчина с густой шапкой волос и с кожаными нашлепками на рукавах; это была местная телезвезда, посетившая похороны Джулиана Сполдинга. Однако в глазах у мистера Коулмена не было и тени насмешки.
— Спасибо, Чак, — пробормотал он в микрофон, грустно и торжественно, то есть как раз тем тоном, каким и следовало говорить о положении Джулиана в мормонской общине, о добрых делах, совершенных Маргарет, о трагическом конце всего этого благоденствия, — о событиях, происшедших в самые последние дни. Вслед за этим был дан панорамный план на внутренний сад храма со стороны отеля «Юта». То есть с точки зрения убийцы.
Быстрый проход камеры по длинной веренице машин, включая пятьдесят девятую модель Джулиана, выстроившихся у ворот со стороны Центральной улицы. Из двойных дверей появляется бронзовый гроб. Люди, взвалившие гроб себе на плечи, не известны, по крайней мере, мне не известны… но тут я заметил, что одним из них, сзади, был Джон. Лицо его выглядело каменным и совершенно непроницаемым.
Коулмен проговорил что-то насчет милосердия, проявленного властями штата, решившими в создавшихся обстоятельствах не выдвигать обвинения в «непристойном поведении» обеим вдовам. Меж тем камера спланировала на кладбище, перешагнув через остроконечную кладбищенскую ограду. Замерла на участке земли, на котором, по обе стороны от могилы, двумя группами справа и слева, склонив головы, застыли шестеро представителей семьи Сполдингов. Больше здесь никого не было; члены общины, должно быть, предпочли держаться от таких похорон подальше. На экране трудно было разобрать, кто есть кто, но уже в следующем кадре, с Джулианом на заднем плане и закадровым комментарием репортера, было видно, что силы сторон симметричны и равны: возле каждой из сдержанных пожилых дам под вуалями стояло по двое отпрысков.
Адель и Карри, обнимая Маргарет, вели ее к воротам. И пышнотелая молодая женщина, которую я раньше не видел, на пару с Джоном, вела ту, что… да, конечно, это наверняка была Люсинда.
Маленькая, хрупкая по сравнению со второй миссис Сполдинг, но в куда большей шляпе, с огромным черным ожерельем, каскадами рассыпавшемся по груди. И шляпа, и ожерелье были знаками траура, но, вместе с тем, им отводилась и другая роль: под ними явно что-то скрывали. Неловкость возникла, когда обе группы оказались у ворот одновременно. Джон, взяв мать за локоть, подтолкнул ее вперед. Она что-то шепнула ему на ухо — и он с явным неудовольствием отступил.
Люсинда позволила Маргарет пройти первой. В этот момент мне удалось рассмотреть костлявые плечи Люсинды, высоко поднятую голову, да и оценить широкий жест. Лицо я увидел только мельком — лик своевольной старой представительницы рода Борджиа, полускрытый под траурной вуалью, — Люсинда презрительно посмотрела в глазок телекамеры, словно давая понять, что ей известны все трюки киноиллюзионистов.
Мне хотелось продлить это мгновение, чтобы рассмотреть ее получше, но Коулмен уже вернулся к обстоятельствам покушения.
«…меж тем, врачи выражают оптимизм по поводу состояния здоровья Алана Эшера, второй жертвы стрельбы на Храмовой площади. Известный фотограф из Сан-Диего, Эшер за два месяца стал свидетелем двух убийств».
Сперва я не понял, откуда взялся появившийся на телеэкране клип. Но потом сообразил. Здешнее телевидение наладило сотрудничество с полицией города Рино. Лужа крови на асфальте, и полицейские, заталкивающие тело Элио в трупном комбинезоне в заднюю дверь своего фургона.
Затем моментальная съемка той же ночью: я выхожу из полицейского участка и устремляюсь на поиски Джилл. Вид у меня ужасный. Волосы торчат во все стороны, лицо искажено.
Но погодите-ка… Что это несет Коулмен?
«…власти признают, что удивительные медицинские открытия, сделанные в понедельник, изменяют статус Чезале как главного подозреваемого. Какими бы другими данными ни обладало сейчас следствие, его успех решающим образом будет зависеть от выздоровления и воли к сотрудничеству обоих оставшихся в живых объектов покушения».
— А теперь твое слово, Чак. — Так он представил публике ухмыляющегося метеоролога, который с указкой в руке подошел к карте погоды на завтра. Я нацелил на экран прибор дистанционного управления и проследил за тем, как картинка съеживается в белую точку, заливая всю палату холодным катодным светом. А кто, кроме меня, смотрел эту передачу? Где-то вдали, где-то в этой огромной стране, рука точно таким же жестом выключила сейчас телевизор… и это была та же рука, палец которой нажал на курок.
У каждого из нас в глазу есть белое пятно в том месте, где зрачок встречается с глазным нервом. Этим местом мы ничего не видим, но мозг отказывается смириться и наполняет слепую зону утешительными и обманчивыми деталями.
Да, моя тень, мой убийца — этот человек мог до сих пор где-то прятаться, но сегодняшняя вечерняя передача развеяла, по меньшей мере, часть иллюзии — и сделала это успешней, чем удалось бы очередной пуле. Алан оказался под лупой, все его, так называемое приватное расследование, пошло к чертям собачьим, втиснутое между новостными блоками из мира спорта и дельты Меконга. Почему бы мне просто не вернуться домой и не…
В дверь постучали. И прежде чем я успел ответить на стук, дверь приоткрылась, и в щели появилось лицо, которое я сначала не узнал. Два черных глаза, физиономия, усеянная багровыми бородавками.
— Тед? Только не стой в дверях.
На нем был больничный халат, а на шее по-прежнему находился хирургический ошейник. С натянутым видом он приблизился к моей кровати, сел на край. В руках у него был крупноформатный лист бумаги, сложенный вчетверо. Держал он его с таким видом, будто собирался огласить смертный приговор.
— Мне нельзя… — Голос зазвучал пискляво, как у кастрата. Это явно не понравилось Теду, он сглотнул слюну, затем начал снова. — Мне нельзя приходить сюда. Сестры убьют меня, если узнают. Но я только что посмотрел… — Он указал на телевизор. — Нас показывали всю неделю. То есть, я хочу сказать, вас. До меня они, должно быть, еще не добрались. — Тед заметил свое отражение в зеркале у меня на столике и сделал попытку рассмеяться. — Видать, я не слишком фотогеничен.
— Не волнуйся, — сказал я. — К тому времени, как нас выпишут, об этой истории уже все забудут. Кому нужен прошлогодний снег?
Его смех зазвучал совершенно натурально, такого не подделаешь. Но тут же он заговорил деловито, дистанцированно, стараясь не сбиваться на интонации, уместные между родственниками:
— Сегодня я виделся с мамой. Она хотела и вас навестить, но, кажется, ей запретили доктора.
Значит, Джилл была здесь? Ну да, конечно, получив две такие новости из приемного покоя, она должна была помчаться на первый же самолет. Я ведь так и предполагал — верно? Пока меня не доконал демерол.
— Ну, и как она?
Вопрос, конечно, идиотский, но в силу своей банальности самый уместный.
— С ней все в порядке. — Тед принял мой пас. — Она остановилась в «Холидей Инн». — Услышав собственные слова, он наконец сдался: да ведь и трудно, оставаясь в больничном халате, беседовать так, словно на тебе смокинг. — Собственно говоря, она страшно плакала. Что я ни скажу — сразу в слезы.
Мне была известна такая ее реакция. Что ж, значит, Джилл в двух милях отсюда, а не в двух тысячах. Но почему это расстраивает меня еще сильнее?
— Скажи матери от меня спасибо. — Я показал на цветы.
— Конечно, мистер Эшер. То есть, Алан. — Широкая улыбка. — Видите? Я вспомнил, как это произносится. — Тед сидел сейчас на краю кровати Эрнесто, сидел, разглядывая свои большие, вываливающиеся из шлепанцев ноги. Выглядел он так, словно на него свалилось разом несколько неприятностей.
— Здесь была полиция, — сказал он.
— И у меня тоже.
— Гиббон и Спайви?
Я кивнул.
— Комическая парочка.
Тед ухмыльнулся, хотя чувствовалось, что он пребывает в состоянии потрясения.
— Да, было над чем посмеяться. Как только я услышал о старике… то есть, о Джулиане. И пока я все это обмозговывал, они уже принялись нести всякую ерунду относительно моих отпечатков на винтовке. Спайви помахал у меня перед носом какой-то бумажкой. Ты, мол, купил оружие в стрелковом центре. Разве это не твоя подпись? — Тед пристально посмотрел на меня. — А я этого и в глаза не видел. Алан, я не стрелял из огнестрельного оружия ни разу в жизни, но там оказалась моя подпись, а Спайви сказал, что это все равно, как если бы я подписал полное признание.
Ах ты, дьявол. Старые псы откалывают старые номера.
— Тед, им известно, что ты не виновен. Они раскалывали тебя чисто машинально, по привычке.
— Что ж, это сработало. Вы представляете себе, как они усердствовали. «Мы хотим помочь тебе, парень, но для начала ты должен помочь нам». Ловко, верно? И все время пялились на меня этаким пронзительным полицейским взглядом. А я перепугался. Хоть и нечего мне было скрывать, я все равно перепугался. — Тед запнулся, смерил меня задумчивым взглядом. — Вы сказали, что они и к вам приходили. Они рассказали вам о Гарри?
— Гиббон подкинул это имя, чтобы пронаблюдать за моей реакцией. Но, судя по всему, я их разочаровал.
Но ты, Тед, раскукарекался, должно быть, за нас обоих. Я сел в постели, преисполнившись решимостью не помогать ему в ходе дальнейшего повествования.
Он налил себе воды из кувшина на моем столике, с трудом выпил.
— В какой день недели вы улетели из каньона? В прошлое воскресенье? О Господи, с тех пор минула уже целая вечность. Так или иначе, после вашего отлета мы все помогли профессору Роше уложить вещи в автобус и примерно в полдень отправились в обратный путь. Поездка была долгой, а Карри хотелось поговорить. Что там за дела с мистером Эшером, да вот с этим, да еще вот с этим. Мне-то разговаривать было неохота. К тому времени, как мы вернулись в университет и я высадил Карри у ее общежития… мы успели разругаться. — Тед помолчал, явно предприняв попытку не впадать в чрезмерную откровенность. Но эта попытка ни к чему не привела. — Жутко орали друг на друга, хлопали дверями. Я ушел. Честно говоря, комендантша общежития меня вышвырнула.
А Карри в слезах сразу же бросилась звонить папочке. Бедный Джулиан. До самой последней минуты он пытался защитить свою малютку-дочь.
— Валяй дальше.
— Я вернулся домой, пошел к Лоуэллу и вдрызг упился его виски. У него было свиданье в «Темнице Цицерона». Вы этого заведения, должно быть, не знаете. Пивнуха в городе. В Прово. Грязная, вроде отхожего места. Наполовину битники пятидесятых, наполовину всякие там хиппи-дриппи. По субботам и воскресеньям играют рок-музыканты. Светомузыка, благовония, танцы в перьях, всякое такое дерьмо. Куча девиц из университета, весьма хорошенькие, сидят за кофе и сигаретами, надеются, что их снимут. Так или иначе, я поехал туда на пару с Лоуэллом. А там Сильвия. Староста поэтического кружка. Большая любительница подкурить. Так что я отвернулся, а они набили одну на двоих с Лоуэллом.
Тед с отсутствующим видом поскреб перевязку у себя на горле.
— Сижу один и мне становится грустно. Музыканты делают перерыв, и тут-то ко мне и подсаживается этот старик. «Не против, если я займу это место?» В заведении полно народу, а за моим столиком три свободных стула, что тут прикажешь делать? Он видит, что я пью кофе, и начинает рассуждать о том, как это вредно, какие-то масла, словом, сплошной вздор. Потом представляется. Его зовут Гарри Стормгрин, он из Спокана. Ну, вроде бы и правда знает тамошние места, не врет, и не похож на агента по борьбе с наркотиками, — не в приюте же для престарелых их вербуют? Так что мы с ним разговорились.
— Ты сказал: старик. А сколько все-таки ему, по-твоему, было лет?
На взгляд Теда, я вполне мог оказаться в одном приюте для престарелых с Гарри Стормгрином.
— А он сам сказал. «Мне, юноша, в апреле стукнуло семьдесят шесть, и я не сидел бы сейчас здесь, если бы не следил за тем, что пью и употребляю в пищу». — Тед посмотрел на ночной столик у моей кровати. Здесь, рядом с кувшином, лежала бумага, которую он принес. — Да, вот, чуть не забыл. Ко мне сегодня приходил полицейский художник. Я попросил его оставить мне копию.
Я развернул сложенный вчетверо лист. Рисункам полицейских художников присуща некая неопределенность, незавершенность, напоминающая киноперсонажей из «Вторжения в чужое тело». И все же, с вышеназванными ограничениями, рисунок позволял составить определенное впечатление о своем герое. Здоровяком этого человека назвать было нельзя. Худое изможденное лицо; в глаза прежде всего бросаются нос, уши и адамово яблоко. Волосы настолько короткие, что они кажутся всего лишь пятичасовой вечерней тенью, упавшей на голый череп.
Глаза производили неожиданное впечатление. Должно быть, на это обратил внимание и Тед, иначе бы он не сумел передать своего ощущения художнику. Чувствительные глаза; на лице другого типа их можно было бы назвать поэтическими. Казалось, старик осознает собственное уродство и стыдится его.
— Не знаю, почему на рисунке все вышло именно так. Я хочу сказать, лицо такое жестокое. В жизни он улыбался, он, честно говоря, все время смеялся. — Тед перевел взгляд с рисунка на меня. — Алан! А вы знаете этого человека?
— Нет. — Я перевернул рисунок таким образом, чтобы он лежал лицом к Теду. — Ну, и о чем же вы разговаривали?
— Да, Господи, разве упомнишь! — Тон был насмешливым, но в голосе Теда вместе с тем проскальзывали нотки тревоги. — Все в «Темнице» сохраняют напускное спокойствие, рассуждая о таких вещах, как война; участники маршей протеста — главным образом, перепуганные людишки, выдающие себя за тех, кем они на самом деле не являются. Гарри находил это страшно забавным. — Тед еще раз посмотрел на рисунок. — Он сходил в машину и вернулся с такой большой коробкой в руках. «Витамины из Долины здоровья», так на ней значилось. И подошел с ней к столу, за которым с особенным ожесточением спорили о политике. «Хорошо питайтесь, парни и девки, и любая политика из головы вылетит». Все расхохотались, принялись пожимать ему руку. А он начал рассказывать о том, какой он преуспевающий коммивояжер этой дряни. Как втюхивает ее местным торговцам. Сказал, что в Прово он проездом, а путь держит в Седар-Сити.
Тед отодвинул лист с рисунком.
— И все время говорил о том, что идти следует по тропе, проложенной самой природой. О том, сколько нам, студентам, еще предстоит совершить, всякое такое.
— А он расспрашивал тебя об учебе? Или, может быть, о личной жизни?
— Нет, ничуть. — Глаза Теда едва заметно сверкнули. В отличие от тебя, гласил этот взор. — Мы говорили о нашем старосте, о моих однокашниках. Кажется, я рассказал ему что-то об экспедиции. Но его это вроде бы не заинтересовало. Ну, вы же знаете коммивояжеров. В нужных местах он кивал да поддакивал, но интересовало его на самом деле одно: как бы сбыть собственный товар. А о питании он, судя по всему, и впрямь знал много. Вот почему мы взяли у него кое-какие образцы. Розовые лепестки, аскорбаты, триптофан… Я забыл названия.
В разговоре возникла долгая пауза, как будто ему хотелось, чтобы дальнейшее я вытягивал из него клещами. Вместо этого я предпочел надавить на него молчанием.
— Гарри действительно порекомендовал продукты питания, годящиеся на все случаи. Он принял одну таблетку, а другую предложил мне. — Тед беспокойно, может быть, даже несколько безумно огляделся в палате. — Не жмите вы на меня так, Алан, я ведь уже прошел через все это и с полицейскими, и с мамочкой. Как будто я малыш, взявший конфетку у прохожего.
А разве не так? Но мне не хотелось тыкать его носом в его же собственные слова. Вместо этого я сказал:
— Выходит, у тебя не было повода насторожиться.
— Нет, потому что он роздал свой товар нескольким парням. Пяти, может быть, шести. И все было в фирменной упаковке с названиями, точь-в-точь, как в аптеке. Так или иначе, Гарри спросил у меня, успел ли я поужинать. Он сказал, что его таблетки лучше принимать перед едой. Так что я проглотил эту штуку и пошел отлить, пока музыканты не вернулись на свои места… — Лицо Теда как-то обмякло. — И это последнее, что я помню. И больше ничего, пока я не пришел в себя. Уже здесь.
Я налил еще воды из кувшина, по стакану каждому из нас. Может быть, если мы поднимем стаканы и осушим их, вода сойдет за мало-мальски подходящий к нынешним обстоятельствам напиток.
Тед вздохнул.
— Теперь вам понятно, почему полицейские мне не поверили?
Я сделал вид, будто занят исключительно стаканом с водой. По какой-то причине я не переставая размышлял о событиях прошлого лета, когда отправился в Монреаль на Всемирную выставку. В чешском павильоне был оборудован удивительный кинотеатр, строго говоря, киноавтомат, зрители которого, нажимая на различные кнопки, мажоритарным голосованием определяли дальнейшее развитие сюжета. Отправится ли Положительный Герой, выйдя из дому, как ему и положено, на службу или начнет преследовать проходящую по улице очаровательную блондинку? Познакомиться ли ему с ней в ресторане? Или спасти от грабителей? Нажимайте на кнопки, граждане. Да или нет. Решает большинство. Мажоритарный принцип.
Масса удовольствия, но и нервишки щекочет изрядно. В будке оператора, объяснили нам, имеется девяносто с лишним вариантов фильма, покрывающих любой из возможных вариантов развития событий. Но был ведь и фильм «Расёмон», в вариантах которого потерялась истина. Хуже того, оказалась изящно осмеянной концепция истины как таковая.
И теперь провал в памяти Теда самым неудачным образом вернул меня к ситуации с киноавтоматом, только на этот раз на карту были поставлены наши собственные жизни. Жизни всех нас. Вот он лежит потеряв сознание на полу в мужском туалете заведения, именуемого «Темницей Цицерона». Начиная с этого момента, история приобретает вариативное звучание. Вот в умывальной комнате мужского туалета появляется очаровательный старикан Гарри Стормгрин, распространитель витамина «С» и хлоргидратов. Сохранив для своих лет удивительную физическую силу, он поднимает Теда на ноги, выводит его на заднюю аллею, сажает в машину, везет в отель «Юта», доставляет в мой номер. В одиночку ли он действует? Или кто-то ему помогает? И сколько у него таких помощников? И каковы мотивы? Его мотивы? Их мотивы? Делайте ваш выбор, граждане.
— Тед, — в конце концов сказал я. — А тебе известно о том, что твой отец незадолго до смерти заезжал к Джулиану и Люсинде?
Этот шаг мог оказаться и ложным, во всяком случае, мог заметно усложнить дальнейшую жизнь Теда. Лицо у него вытянулось. Нет, Джулиан никогда не говорил об этом. И Элио тоже.
Я рассказал ему все, что мне стало известно об ужине в Шорт-Крике, искренне надеясь, что это не окажется пустыми россказнями покойного Джулиана. Рассказал и о том, что Элио говорил о решении расстаться с Тридцать пятой моделью. О том, что ему позарез нужны были деньги.
— По словам Джулиана, твой отец также предложил ему сделку, попытавшись заинтересовать его приобретением участка земли в Колорадо. Ранчо или что-то вроде этого, сказал он, принадлежащее человеку по фамилии Мэй.
Тед обалдело посмотрел на меня.
— Это какая-то ерунда. Папа и сорняк из земли выдернуть не мог, не говоря уж…
Но у нас не осталось времени на то, чтобы задержаться на этой теме, еще одна тайна так и повисла неразгаданной. Без предупреждения дверь палаты раскрылась, и в проеме появилась сестра Черил и, скорее всего, ее начальник. В полной сержантской форме.
— Так вот вы где, мистер Чезале! А вы осознаете, что как раз сейчас вас разыскивает медперсонал трех этажей больницы?
Теда взяли за руку, к которой была прикручена табличка с его именем. Он позволил себя увести с удивительной безропотностью.
— Еще увидимся, Алан. Правда, может быть, и не завтра. Завтра меня должна навестить Карри.
Он схватывал на лету. Брось фанату, а сам делай ноги. Если бы мое тело не воспротивилось этому, я кинулся бы следом за ним по коридору, как какой-нибудь Коулмен, преследующий потенциального информатора. Она позвонила тебе? И что же она сказала? Верно ли, мистер Чезале, что вы…
Нет, пусть будет, как будет. Я откинулся на подушки и всмотрелся в забытый Тедом полицейский рисунок. Так что же, друг мой, это ты на меня охотишься? Значит, я стою на улице, а Гарри Стормгрин спасается бегством в машине. Карри, конечно, тоже услышит о нем. Интересно, впервые ли? И расскажет ли ей Тед о встрече их отцов у Люсинды? Или его прокол с Гарри отучил его доверяться ближнему?
Да? Нет? Все альтернативы уже отсняты на соответствующую пленку, ее достаточно вставить в проектор. Но, хорошо это или плохо, на кнопку на этот раз предстояло нажимать не мне.
24 октября 1968 г.
Две мили до берега моря, две мили обратно. Ежевечернюю прогулку я превратил в своего рода ритуал, свято выполняя последнюю инструкцию доктора Лукаса, полученную, когда меня в инвалидной коляске выкатили на свободу. «Не отсиживайте себе задницу», — такова была эта инструкция.
Выйдя на берег, я всегда подходил к самой полосе прибоя, погружал пальцы ног в пену и холодные брызги. Ощущение было приятным. И такие простые первородные удовольствия заставляли меня теперь благодарить судьбу.
8… 10… 12… 14… Это спасательная станция. Здесь пора поворачивать обратно. Я считал отпечатки чужих ног, забытые на песке доллары, жестянки из-под пива. Две жестянки из-под «Мишелобса», одна из-под «Кора», одна из-под «Пабста». Я собирал их в коричневый бумажный пакет. Я привносил порядок в здешний хаос; Прометей с бумажным фунтиком на голове. И мои собственные следы уже смыл прибой, нахлынув гигантской порцией живой ухи.
Я подбирал оставленный другими мусор. Я платил за свет и газ, не дожидаясь повторного извещения, и свел всю помощь, исходящую от Фрэнсис, к бессмысленным перестановкам мебели. Сердечно обняв, она выставила меня из лаборатории после того как я, проведя там целое утро, ухитрился опустить ее последнюю пленку не в тот проявитель. Ради всего святого, Алан, иди-ка ты лучше домой.
Так я и поступил. Я спал, осторожно прогуливался, получал на дом пищу из китайского ресторана, украдкой смотрел по телевизору «мыльные оперы», к которым успел пристраститься — простите меня, доктор Лукас! А за это время Королевский тур начался — и прекрасно обошелся без меня.
Я постоянно сравнивал потраченное попусту время с распорядком тура. Сегодня пятница, они должны быть в Дирборне. И хотя я уже чувствовал себя куда лучше, решимость пуститься за ними вдогонку меня оставила. Да и какой журнал принял бы у меня отчет о половине поездки, принял бы полстатьи? Я связался с редакторами по телефону. Разумеется, Алан, мы все прекрасно понимаем, надо же было случиться такому несчастью! Не можем ли мы вам чем-нибудь помочь? И прочие необходимые слова, по большей части, вполне искренние, но потом со мной прощались, чтобы вернуться к своему любимому занятию — подготовке очередного сногсшибательного номера еженедельника.
И та же история приключилась с поисками Гарри Стормгрина. Какое-то время мне повсюду попадались похожие на него люди, словно портреты Большого Брата. Любой, кому встретился этот человек, должен позвонить… и т. д., и т. п. Но никто так и не позвонил. Основываясь на показаниях Теда, полиция сконцентрировала свои усилия на поисках коммивояжера медицински обоснованных продуктов питания на трассе между Солт-Лейком и Споканом. Но им не повезло. Пожилой и насквозь виновный мистер Стормгрин ухитрился как сквозь землю провалиться.
Угрожала ли мне по-прежнему какая бы то ни было опасность? — В день выписки Даг Коулмен зажал меня в угол, чтобы мне было никуда не деться от его расспросов. Может быть, вы не в курсе таких ухищрений, мистер Эшер, но подержите эту штуку возле лица, чтобы вас нельзя было опознать по изображению на телеэкране.
Гибель Элио и Джулиана, «Бугатти» и все, с ними связанное, окружало меня со всех сторон, как на готической гравюре, украшенной фрагментами часовых механизмов и вписанных один в другой сферических контуров. Но на настоящий момент мне, по крайней мере, удалось стряхнуть с себя это наваждение, отправить его в духовный архив, в ту же самую папку, что и роковые вопросы о загробной жизни и о противоречии между свободной волей человека и Божественным предопределением. А может быть, собирая на пляже чужой мусор, я на самом деле искал какую-нибудь зловещую улику против Гарри Стормгрина и его возможных сообщников? Таким образом, на мое бессмысленное времяпрепровождение падала благодатная тень выполнения гражданского долга.
Я думал о Лоррен. Превосходно разбираясь во всех моих настроениях, она сейчас непременно улыбнулась бы со всезнающим видом. А может, ты и прав, Алан, может, и впрямь, есть некто, ведущий в этом поединке счет очкам.
Я обошел клубок водорослей, выдернул отросток, рассеянно глядя, как от него отрываются крошечные пузырьки воздуха. Шесть. Снова спасательная станция. Отсюда начинается прямая к дому. Спустившиеся сумерки становились меж тем все гуще и словно бы осязаемей.
Бип-бип. Я окинул взглядом полоску пляжа, поглядел на свой дом на склоне холма. Низкий туман делал это зрелище несколько расфокусированным, но я смог различить на стоянке у дома взятый напрокат (или только что купленный?) автомобиль с включенными фарами. Джилл вышла, помахала мне обеими руками. Что-то она сегодня раньше обычного.
Я помахал ей в ответ и побрел наискось по песку, так осторожно ступая, что, боюсь, мог показаться издали маленьким старичком. В семь часов, — сказала Джилл, нежданно-негаданно позвонив мне прямо из аэропорта. Разумеется, я ничем не занят, приезжай сразу же… Нет-нет, мне сначала нужно сделать кое-какие дела…
Многозначительные паузы становились все более и более затяжными. Один из мучительных разговоров на сплошном подтексте, но с полным отсутствием текста. Двое взрослых людей, а ни один из нас не решится сказать: послушай, мне стыдно из-за этой ерунды, которая приключилась в больнице.
Мне ни за что не следовало бы принимать посетителей в первый день после перевода из отделения интенсивной терапии. А прибыли они все, казалось, одним гигантским автобусом.
Плохое начало потоку посетителей положила моя мать. Едва взглянув на меня, она запричитала. Ах, мой маленький… Слезы, обусловленные и ситуацией, и давнишними воспоминаниями.
У Фрэнсис, слава богу, хватило ума сначала позвонить. Мне прилететь к тебе? Нет. Спасибо за твое предложение, но не надо. Поэтому она постаралась говорить коротко и уклончиво, ценой немалых — и нарочитых — усилий уходя от разговора о реальных делах. Да, и без тебя я справляюсь, и, да, не могу дождаться, когда же ты наконец вернешься. Лишь бы это пошло тебе на пользу, Алан. Кстати, ты не знаешь, куда подевалась пленка с кадиллаками, в картотеке ее нет…
Она оставила меня наедине с яркими картинами загубленной работы, невероятных счетов за лечение и пошатнувшегося банковского баланса. Именно в таком настроении я и был, когда в палату впорхнула Джилл.
Я не видел ее с самого аукциона, поэтому едва взглянув, испытал облегчение. После недавних невзгод, обрушившихся на нас обоих, я ожидал увидеть ввалившиеся щеки, черные круги под глазами, сигареты, выкуриваемые одна за другой. Но ничто из моих опасений не соответствовало действительности. Выглядела она, напротив, похорошевшей и просветленной, как будто обрела наконец веру. Цветы, теперь уже подувядшие, переехали вместе со мной в новую палату, и Джилл буквально окунулась в них, совершив круговой обход моего больничного ложа.
— Вижу у тебя мои цветы, Алан. Попроси сиделку поставить их в свежую воду, может быть, они еще оживут.
Букет спасти не могло уже ничто, но, тем не менее, я кивнул и пробормотал что-то невнятное, пытаясь сразу же наладить с ней контакт. Но она ускользала. Ей явно хотелось поскорее отсюда убраться. Наконец она сдержанно поцеловала меня в лоб, как маленькая девочка, силком отправленная навестить захворавшего дядю.
— Ты прекрасно выглядишь, Алан. А я так боялась.
— Теда ты видела?
Смена темы, понадеялся я, могла пойти мне во благо.
— Только что. И он выглядит уже куда лучше. Собственно говоря, его завтра выписывают. — Джилл подошла к окну и показала на что-то в больничном дворе. — Карри отвезет его в Прово, чтобы помочь ему поскорее вернуться на круги своя.
Подружка взяла верх над Матерью. Оба слова с большой буквы. Это в какой-то мере объясняло угрюмость Джилл, хотя, конечно, не на все сто процентов. Но какова бы ни была причина, у меня не было ни малейшего шанса узнать ее.
— О Господи! Юдоль скорбей, хоть самое себя убей! — раздался резкий голос прямо с порога. — Можно подумать, что вас подстрелили обоих!
Так она себя всегда и вела. С самого начала в этом спектакле мне была отведена роль клоуна. Сара Бернар могла бы показаться начинающей по сравнению с Лоррен.
Прошло уже достаточно времени, так что вся наша совместная жизнь, от свадьбы до развода, оставалась не более чем преданием. Лоррен, которую я знал, жила только в воспоминаниях; ее физическое присутствие, ее приходы и уходы стали чисто гипотетическими. Вплоть до настоящей минуты.
Она перекрасилась в рыжий цвет, коротко постриглась. Ей это шло, превращая в радикальную и самоуверенную особу. Живет ли она по-прежнему в Лос-Анджелесе, играя на душевных струнах судейских работников, чтобы смягчить участь босоногих революционеров и представителей сексуальных меньшинств? И живет ли по-прежнему с Филом? Я не стал спрашивать.
Мы были похожи на плоские фигурки на экране игрального автомата — в аккурат перед тем, как бросишь в прорезь монетку. Лоррен, я понимал, завелась и готова была вот-вот взорваться еще за мгновенье до того, как она увидела у меня Джилл. Возгласы удивления и радости. Объятия, слезы. Дорогая, мне так жаль Элио. Баррикады, заблаговременно воздвигнутые Джилл, рухнули, и она раскрылась так, как никогда не раскрывалась передо мной. Ах, Лоррен, сколько же всего нам надо рассказать друг дружке.
Лежа в постели и наблюдая за ними обеими, я превратился во всеми забытого пятилетнего малыша. Не думаю, что когда-нибудь еще мне доводилось с такой силой ревновать — и так глубоко стыдиться своей ревности. Разумеется, Джилл имела полное право так обрадоваться Лоррен. Девичьи тайны; шанс исповедаться посторонней — во всяком случае, той, которая не является частью нынешней проблемы; да, у нее имелось и право, и причины, чтобы так себя вести.
Я подумал о нас четверых, включая Элио, и о — как это сформулировал Тед? — большой черной дыре, в которую он угодил. Я ощущал себя всеми покинутым, вышвырнутым из дома на стужу. В конце концов дамы, вспомнив о том, где они находятся, повернулись ко мне. Они держали друг друга под руку, как высокопоставленные посетительницы госпиталя для раненых.
— Алан, солнышко, — начала Лоррен. — Только не вздумай дуться! Представь себе, я проделала весь этот путь, чтобы повидаться с тобою.
Мы оба столько раз устраивали друг другу скандалы, что это поневоле стало второй натурой.
— Если речь обо мне, то смело можешь валить отсюда первым же рейсом. Обе можете валить!
Но даже в тот миг, когда я выкрикивал это, какая-то часть души, воспарив, наблюдала за мной с высоты. Ах ты, идиот, что это ты такое вытворяешь? Но я своего все-таки добился. Они обе ушли.
И лежа в больнице, и летя на самолете домой, и здесь, во время прогулок по пляжу, я мысленно репетировал всевозможные извинения. Но, насколько я могу судить по собственному опыту, холостые прогоны приносят мало пользы, в них отсутствует настоящая привязка к действительности. Труся по песку к дому, я успел сообразить, что все мои неотразимые заготовки не более чем жалкий вздор.
Джилл, глядя сверху вниз, стояла на крыльце.
— Привет! А что это там у тебя?
Она указала на мой бумажный пакет.
Грохоча пустыми жестянками, я прошел на автостоянку.
— Да так, всякая дрянь.
Джилл деланно улыбнулась. Морской воздух или некоторое время, проведенное наедине с собой, казалось, разогнали нависшие над нею тучи. Джилл выглядела и впрямь просветлевшей, хотя это и не означало, что с ней будет просто. Мы походили на двух подростков на танцплощадке: пуститься в пляс хочется обоим, но танцевать не умеет ни тот, ни другая.
Чтобы переломить собственную неуверенность, я приступил к всегдашним занятиям. Смыл из садового шланга песок, проверил, не стер ли ступни.
— Ах ты, черт! — Я измазался в дегте — и казалось, будто это пиявки, как в кинокартине «Королева Африки». — Присядь. Я сейчас.
Я пошел в гараж, вернулся с пемзой и мылом. Сидя на приступке, принялся соскребать с себя грязь.
— Только не начинай с того, что я не умею тебя развлекать!
Она рассмеялась.
— Ты пошел на поправку, Алан.
— Ты тоже.
Наши взгляды встретились. Кому начинать?
— Ладно, — в конце концов произнес я. — Как ты находишь жопу во человеческом образе, каковой я являюсь?
— Тебе не нужно извиняться…
— Разумеется, не нужно. Это ведь мое всегдашнее занятие: выгонять взашей старых друзей, доводить их до слез.
— Я хочу сказать, — кротко вступилась Джилл, — что мне понятно твое тогдашнее состояние.
— Ты просто невольно попала в самую гущу событий. Мы с Лоррен далеко не просто друг к другу относимся.
— Да нет. Я и сама вела себя как чудовище. — Ей стало зябко, она потерла плечи. Меж тем быстро темнело.
— Ты проголодалась?
— О Господи, ну конечно же.
— Проходи. — Я открыл раздвижную дверь. — Как насчет свинины по-китайски?
Джилл ничего не имела против моей китайской кухни. Свинина и фибы из ресторана Во Фонга плюс импровизированный салат с курятиной, который я на скорую руку сообразил из домашних припасов. «Джим Бим» с содовой и огонь в очаге.
О чем они говорили с Лоррен? Да так, обо всякой всячине.
(«Знаешь, Алан, она по-прежнему очень за тебя переживает». «К сожалению, кто-то некогда совершил великую ошибку, внушив ей, что она на редкость умная женщина».) Мы перешли к более насущным темам, но и это не принесло ничего хорошего. Нет, Элио никогда не заводил речи о ранчо или о целом поместье. («Можешь внести это обстоятельство в список вещей, которые он от меня утаивал».) Да, она видела полицейский портрет Гарри Стормгрина и, точь-в-точь как ее сын, не имеет ни малейшего представления о том, кем мог оказаться этот человек.
— Алан, — торжественно начала она, допивая виски. — Мне хочется внести ясность в… ну, сам понимаешь. — Джилл помахала в воздухе палочкой для еды, вид у нее сейчас был самый серьезный. — Только, пожалуйста, выслушай. Это для меня важно. С тех пор, как началась вся эта история, я стараюсь держаться молодцом. Нет, я не требую за это медали. Мне просто кажется, что мне — что всем нам — другого не остается. Значит, сперва был Элио, и я смирилась с этим, что бы оно на самом деле ни значило. Затем в разгар ужина зазвонил телефон, как гром среди ясного неба, и оказалось, что звонят из больницы и что мне надо прибыть к Теду, хотя не волнуйтесь, он уже вышел из критического состояния.
Она вытерла глаза салфеткой.
— Конечно, это прозвучит чудовищно, но я страшно обрадовалась, когда мне сказали, что к тебе меня не допустят. Все обрушилось на меня разом, а мне все же хотелось принимать несчастья малыми дозами. И когда к тебе в конце концов начали пускать посетителей, я вовсе не стремилась попасть в их число. Ты лежал на больничной койке, и мне было страшно поглядеть тебе в глаза. — Сейчас она явно разволновалась. — Еще одна катастрофа, против меня словно бы разом ополчился весь мир. Я чувствовала, что-то вот-вот надорвется или сломается. — Джилл смяла салфетку и швырнула ее на стол. — Ах, я такая паршивка.
— Ты напугала меня, только и всего. — Я подлил ей виски. — Но ожидал я куда худшего. И с паршивкой вполне в силах справиться.
Она попробовала было рассмеяться, но ей это не удалось.
— Хочешь ознакомиться с подлинной изюминкой всей этой истории? В день, когда я улетала из Солт-Лейка, ко мне пришел Тед. В аэропорт. Я стояла с билетом в руке, а он сказал: «Знаешь что, мама? Я сделал Карри предложение».
— О Господи!
Никого из нас это не должно было по-настоящему удивить, но все-таки… Я рассказал Джилл о видениях, посещающих меня на пляже, о том, как действительность преследует нас всех, улепетывающих от нее на босу ногу.
— Примерно так же отреагировала и я. Ну да, конечно же, я постаралась это скрыть. «Разумеется, я счастлива, сынок. Просто малость ошарашена, вот и все». Надо было меня тогда послушать! Алан, я выглядела точь-в-точь телематушкой из «мыльной оперы». И в то же самое время лихорадочно размышляла. А почему бы мне и впрямь не возрадоваться, сынок? Да и что за церемония нам предстоит? Отец невесты и отец жениха — они оба убиты. Не уведут ли невесту полицейские, прикрывающие нас всех от снайперов?
Прежде чем Джилл закончила свой рассказ, я понял, что она на грани истерики. А больше ей пойти было не к кому. Я сделал все, что было в моих силах. Давай, держись. Все в порядке. Вытри сопли. Тревожная улыбка. («Знаешь, стоит тебе выпить, и ты начинаешь разговаривать, как Люк Рикардо».) Яростная доброжелательность, косноязычная и самую малость парализованная. На первый взгляд, все это не слишком отличалось от встречи ночью непосредственно после убийства Элио. Но тогда мы пребывали в преддверии ада и не могли нести ответственности за свои поступки.
Джилл припала ко мне, спрятала лицо у меня на груди, ее волосы прикасались к моим скулам. Видеоматериалы, вопреки тому, что я сказал Джулиану, часто обманчивы. Если бы, например, сейчас гигантский телеобъектив шпионил за нами с берега, — два кадра, один за другим, практически неотличимы друг от друга. Но на первом — простое дружеское объятие, эмоциональный порыв друг к другу, а на втором — встреча пальцев и плоти, алые всплески тепла, покоряющиеся и сопротивляющиеся неизбежному очертания.
Почему такие дела никогда не даются просто? В кинофильмах и в «Плейбое» полным-полно бесхитростно совокупляющихся пар. И это идет людям на пользу, как четверть часа, проведенные в сауне.
Если бы все сводилось только к происходящему в данные минуты! Но у нас с Джилл имелся на двоих чемодан, битком набитый ношенными некогда одеждами. Лучший друг, чужая невеста, мать взрослого сына, друг покойного Элио, конфидентка Лоррен. Все это смешалось в самом нелепом порядке и в самых немыслимых сочетаниях. Я запутался во всех этих сложностях, и блаженный миг был непоправимо и безвозвратно утерян.
— Алан, — нежно шепнула она мне на ухо, — кажется, со мной уже все в порядке. Можешь отпустить меня. — Она мрачно посмотрела на меня, ее руки по-прежнему обнимали меня за шею. — Прости. Будь ты мне посторонним, я могла бы поддаться, могла бы сымитировать страсть. Но у нас с тобой уже ничто не может завершиться так просто.
— Я понимаю. Но мне не хочется, чтобы мы навешивали на все ярлыки. Был это порыв или… — я поднял одну бровь, пародируя безмолвную гримасу киноартиста. — Прелиминарии?
Все правильно, Алан, обрати все в шутку. Мы отлипли друг от друга, с деланным азартом принялись убирать со стола, мыть тарелки, выбрасывать объедки. Позволь, я тебе помогу. Нет-нет, посиди. Болтовня как подмена беседы. Ресторанный набор от Во Фонга включал два пирожка с вложенными в них предсказаниями. Джилл прочитала свое: «Малость безумья и малость доброты принесут большое счастье». В моем значилось: «Отпечатано в типографии Сан-Франциско», а оборотная сторона оказалась чистой.
Я скатал записку в шарик и бросил ее в огонь. Так мы и сидели, в домике на берегу моря, у зажженного очага, сытые и немного пьяные. Посторонний взгляд не смог бы определить, что встреча наша потерпела крушение, ожила, умерла и вернулась на круги своя, в том-то и заключалась главная шарада. Огонь в очаге пошел на убыль, и я уже собирался подложить дров, когда зазвонил телефон.
Джилл, закончив помогать мне, подсела поближе к огню. Я прошел на кухню снять трубку.
— Это мистер Эшер? — Мужской голос, резкий и в то же время колеблющийся, который я узнал, но оказался не в состоянии соотнести с конкретным человеком.
— Совершенно верно.
— С вами говорит Джон Сполдинг. Я звоню по поручению матери. Она хочет поговорить с вами немедленно. — Не слушая возможных возражений, он закончил свою мысль. — Нет-нет, я хочу сказать, лично.
Люсинда Сполдинг, подобно возлюбленным профессором Роше Анасази, избрала своим последним земным приютом дом в нетронутом цивилизацией архаическом пейзаже. Попасть сюда означало покинуть живущий на высокой скорости внешний мир и очутиться в… ладно, больше всего это походило на используемый под жилье железнодорожный вагон. Мы с Джилл прилетели в Феникс, проехали поездом до Седер-сити, и в конце концов, отчаявшись, взяли напрокат в каком-то жалком агентстве старенький «студебеккер». Как раз подходящая машина для того, чтобы проехать по Пятьдесят шестой дороге на самую границу с Аризоной.
Придорожные городки старались хотя бы с фасада выглядеть пристойно. Токевилль, Лидс, Ла Веркин, Харрикан зазывали нас набрать в дорогу всякой всячины, включая лучший бензин по тридцать центов за галлон. Но тут нам пришлось свернуть на проселок — и Харрикан растаял в зеркале заднего вида, одинокий и уже пройденный, как последний форпост западной цивилизации.
Эта узкая дорога, по которой явно не часто ездили, вилась в гору, постепенно забираясь на плато, где находилась резервация племени Кайбаб. Кипарисы и могучие дубы вблизи, алые горы — вдали, и все это самым волшебным образом видно поразительно четко. А Шорт-Крика даже не оказалось на моей карте.
— Поищите Колорадо-Сити, — объяснил мне служащий с бензоколонки в Харрикане. — Название изменили после знаменитого налета в 1953 году.
Налет? Я вспомнил скудный рассказ Маргарет о налете, в результате которого двух жен развели в разные стороны и больше не дали семье воссоединиться. Поворотный пункт в ее жизни. И, должно быть, в жизни Люсинды тоже. И кто знает, в скольких жизнях еще? Вращаясь вокруг единого центра, люди как правило не замечают этого: им кажется, будто они остаются на одном месте.
— И ты действительно веришь тому, что Элио сюда приезжал? Джилл после ленча держалась крайне скованно и выражалась до сих пор исключительно односложно. По обеим сторонам похожей на ржавую ванну дороги паслись коровы, жуя пожухлую траву и встречая нас недоуменным помаргиваньем маленьких красноватых глаз.
— Если верить Джулиану.
Сперва Элио на своем «БМВ», подкручивая счетчик расстояния и отправляя машину в мойку явно после путешествия по здешним местам. Теперь мы. Все дороги ведут к Люсинде.
Джилл вяло кивнула, по-прежнему думая о чем-то своем. Мы уже с десяток раз заводили этот разговор, неизменно упиравшийся в одну и ту же стенку. Предположений полно, а фактов — в обрез.
— Алан, — начала она какое-то время спустя, в том же самом тоне, означающем: «Извини, мне не хочется причинять тебе боль». — Дело в том, что матушка, обучая меня хорошим манерам, строго-настрого запретила являться в гости незваной. Я чувствую себя просто какою-то шимпанзе. Ну, сам понимаешь. Сучу лапками в воздухе.
— Я уверен, что Люсинда скормит тебе пару крошек. Мы уже обсуждали все «за» и «против» того, чтобы Джилл составила мне в этой поездке компанию. Как незваную гостью ее наверняка ждал не слишком дружелюбный прием. Но, с другой стороны, будучи вдовой Элио Чезале, она окажется джокером в распечатанной на сегодняшнюю игру колоде.
Мы пересекли илистое ложе пересохшего ручья, струйка воды, вопреки времени года, сочилась по руслу, ниспадая откуда-то с гор. Джилл ворочалась на жестком разбитом сиденье, пытаясь устроиться поудобнее.
— Как тебе кажется, Люсинде известно о свадьбе?
— Карри ведь не ее дочь. Ей, должно быть, наплевать. — Но тут я вспомнил образ, мельком увиденный мною по телевизору, образ под вуалью, жесткие скулы. Да, Карри наверняка является для нее живым свидетельством того, что Джулиан полюбил другую. — А что, Тед уже назначил дату?
— Нет еще. Мне кажется, матери Карри хочется, чтобы они подождали… ну, сам понимаешь. Чтобы прошло какое-то время после похорон. — Джилл на мгновение задумалась. — Я не говорила тебе, что познакомилась с Маргарет. Она приходила с Карри в больницу. Она мне понравилась.
— Мне тоже.
— Но?.. Ты чего-то не договариваешь, Алан. — Я тоже расслышал это в звуке собственного голоса: какую-то глубоко запрятанную заботу.
— Хотелось бы мне самому понять, что.
Джилл потрепала меня по руке.
— Иногда, дорогой, мне кажется, что тебе пора снова на ком-нибудь жениться.
Знак посреди пустыни, подобный бирманскому Будде, известил о том, что мы пересекли границу штата. Задний вал сразу же застучал по чудовищному асфальту, каким славится Аризона.
Вскоре мы объехали скалы, острые, как клыки хищного зверя. За ними почва была ровной, росли карликовые деревья, остро пахло хвоей и отстоявшейся пылью.
Женщину мы увидели, еще не доехав до поворота. Она словно бы материализовалась из поблескивающего знойного воздуха.
На ней была шляпка без полей и длинное платье пионерки здешних мест; она хлопотала на скудной полоске чахлой кукурузы всего в нескольких ярдах от дороги.
— Дом Сполдингов? — Высокий девический голос странно дисгармонировал с обезображенным преклонными годами лицом. — Поезжайте по этой дороге, сэр. Вы увидите указатель.
Дальше по дороге еще две женщины, обе в длинных платьях и головных уборах, вместе с мужчиной в комбинезоне обрабатывали землю. Все трое не обратили на нас никакого внимания, что само по себе было несколько подозрительно. Исходя из моего опыта, истинные аборигены всегда проявляют любопытство по отношению к пришельцам из внешнего мира.
Трудно сказать, где закончились поля и началась сама деревня. Мы проехали мимо вывески с надписью «Колорадо-Сити, население 150 человек». Здесь и там на глаза нам попадались ветряные мельницы и пришедшие в запустение, так и не дождавшись благодатного дождя, фермы; нам встретилась школа и даже работающая бензоколонка, уличные часы возле которой, к тому же, показывали правильное время. Но немногие жилые дома, разбросанные там и сям, отстояли на такое расстояние от грязной дороги, что, казалось, запустение уже начало просачиваться из пор земли, намереваясь поглотить весь городок.
«Шевроле» пятидесятых годов выпуска со скрипом отъехал от школьного здания. Две равнодушные тетки на переднем сиденье, орава ребятишек на заднем. Дети, возможно, и были точными копиями своих родителей, но они, по крайней мере, отреагировали на наше появление, принявшись махать руками и строить гримасы. У женщин же был усталый и отсутствующий вид.
— О Господи, — воскликнула Джилл. — Сколько же Люсинда здесь прожила?
— Почти сорок лет.
Наконец, примерно через полмили после школы, мы заметили обещанный нам знак. Вовсе не такой, правда, какой я ожидал здесь увидеть. Стальными буквами на бронзовом основании было выведено «Сполдинг», и ничего более. Пока мы подъезжали к дому по длинной гравиевой дорожке, я лишь мельком глянул на дом, прячущийся за рощицей олив.
Дом свидетельствовал о том, что хозяева скорее зажиточны. Конечно, его первоначальные формы выдавали определенное сходство с курятником. Но кое-какие дорогие архитектурные излишества обнаруживались на уровне второго этажа, который явно подвергся перестройке. Острые углы были смягчены модернистскими фресками. Многомерное пространство, организованное из стали и стекла, увенчивалось расцвеченной алыми тонами открытой верандой и роскошным круглым бассейном. Все было построено с таким расчетом, чтобы производить впечатление на постороннего, подобно тому, как держится человек, которому вживлены — и не слишком удачно — чужие волосы. Дом выглядел своего рода копилкой, в него вкладывали все новые и новые средства, в то время как большую семью одолевали большие раздоры.
Когда я остановил «студебеккер», к нам, поднимая тучи пыли, бросилась огромная овчарка.
— Друг или враг? — спросил я у Джилл.
— Морда у него хорошая. Давай рискнем.
Интуиция Джилл не подвела нас. Пес радостно закатил глаза, когда я погладил его.
— Виктор! — донесся мужской голос из передней части дома. — Виктор! Ко мне!
Виктор, навострив уши, помчался к раздвижным дверям, а добежав до них, высунул язык и принялся ластиться к ногам хозяина.
На голове у Джона Сполдинга была шляпа с рекламы «Мальборо», она защищала его и от солнечных лучей, и от нашего любопытства. Когда ты смотрел на него под таким углом, он казался широкоплечим и весьма импозантным. На руках у него были черные кожаные браслеты, а из расстегнутого ворота рубашки торчала странноватая черная футболка. Уж больно он старался выглядеть сыном собственного отца.
— Кто с вами прибыл, мистер Эшер?
Знакомя его с Джилл, я наблюдал за реакцией. Сейчас я понял, что до сих пор видел этого человека только в экстремальных ситуациях — на торгах, на похоронах, но ни разу в условиях, которые можно назвать более или менее нормальными. Его блеклые глазки посмотрели на нас с такой обидой, как будто этому человеку однажды удалось узреть свет истины, который потом навсегда померк для него.
Взяв Джилл за руку, Джон покраснел.
— Мать в ее возрасте не любит сюрпризов. Я не хочу обидеть вас, мэм. — Он повел нас по дорожке, посыпанной белым гравием. — Пойдемте. Она ждет в саду.
Мы вслед за Джоном обошли бассейн, окруженный остроконечными и загадочными металлическими решетками, затем, сделав несколько шагов вниз по лестнице, оказались на пустыре.
— Вы что-то говорили о саде, — сказала Джилл.
— Так ей нравится называть его.
Он провел нас мимо небольшого павильона, примыкающего к бассейну, и показал находящуюся в некотором удалении ослепительно желтую беседку, воздвигнутую на четырех хромированных колоннах. В беседке находился рабочий стол. Две женщины, видные отсюда весьма нечетко, искали что-то на невидимом нам полу.
— Сестре нравится помогать матери выбирать лучшие образцы, — пояснил Джон.
Мы с Джилл обменялись недоуменными взглядами. Ни одна из женщин и виду не подала, что заметила наше приближение.
— Мать, — не без напряжения в голосе окликнул Джон. Люсинда, стоя на коленях, разгребла песок.
— Поди сюда, Джон, и скажи, что ты об этом думаешь. Вы тоже, мистер Эшер.
Люсинда с дочерью сидели посреди каких-то стекляшек, линз от очков, жестянок, электролампочек и вовсе уж неопределимых стеклянных осколков, выложенных на гладком камне. Все, что не попадало под тент беседки, плавилось под солнцем пустыни. Люсинда держала в руке хрустальную, размером с теннисный мяч дверную ручку непривычного фиолетового цвета.
— Думаю, настоящая. Еще неделя — и начнет превращаться в розовую.
Английский когда-то, должно быть, дался ей нелегко, она и сейчас говорила, выделяя каждое слово, как будто делала важное сообщение.
— Что скажешь, Джон?
— Тебе виднее, мать.
Он стоял, обхватив себя руками за плечи и легонько раскачиваясь взад и вперед. Наблюдая за ним, я понял, что это ритуал, несколько упрощенный за долгие годы выполнения.
Люсинда стряхнула пыль с черной блузки и точно такой же юбки. Со своим пышным ожерельем, зачесанными назад и на прямой пробор седыми волосами, она выглядела облачившейся в траур индеанкой навахо, которой удалось разбогатеть на нефти.
— А вы что скажете, мистер Эшер? — Она поднесла к моим глазам дверную ручку, одновременно нацелив палец с обручальным кольцом на остальные свои сокровища. — Тут нужен уникальный вкус. Чтобы понять, что пускать в дело. Не просто бутылочное горлышко или грошовую вазу. И, разумеется, необходимо запастись терпением. — Люсинда осторожно прошествовала мимо разложенных на камнях находок, устремившись под сень беседки. — Приходится ждать целые месяцы. Иногда даже годы. — Она взяла с рабочего стола небольшой молоток. — Даже при здешнем солнце должен смениться не один сезон, чтобы лучи, я хочу сказать, ультрафиолетовые лучи, сделали свое дело. Поневоле научишься ждать — и дожидаться своего часа.
Люсинда, точно прицелившись, ударила молотком по хрустальной дверной ручке, разбив ее вдребезги. На рабочем столе стоял еще не законченный бронзовый мобиль, украшенный фиолетовыми стеклами, испускавшими прохладные лучи, которые чертили в воздухе абстрактные узоры.
— Да, то, что нужно. — Люсинда искоса посмотрела на Джилл, как будто та внезапно материализовалась перед ней из тумана. — А с вами мы, моя дорогая, знакомы?
Джон поспешил вмешаться:
— Это миссис Чезале.
Люсинда сначала как будто пропустила это замечание мимо ушей. Потом, улыбнувшись, принялась сортировать только что полученные из дверной ручки осколки.
— Я знала, что Элио Чезале женат. Но никогда не представляла себе… — Она сверкнула на Джилл глазами. — У нас с вами немало общего, не так ли? — Она указала на свой вдовий убор. — Подруги по несчастью, если так можно выразиться.
— Мне крайне жаль, — забормотала Джилл. — Мне крайне жаль было узнать о вашем муже…
— Да, — сказала Люсинда с той окончательностью, которая обозначала отказ от дальнейшего выражения взаимных соболезнований. — А вы, мистер Эшер. Вы человек, с которым следует считаться. И мне следовало догадаться об этом заранее. Но, мне кажется, вам доставляет удовольствие преподносить старухе сюрпризы.
Даже оставаясь неподвижной, Люсинда выглядела так, словно стояла на сцене. Она держала себя в руках — подбородок высоко поднят, шея лишь едва дрожит, противоборствуя воздействию возраста, глаза смотрят прямо — и любопытствуя, и в то же самое время предлагая полюбоваться собой или в себя всмотреться. Скажите мне, мистер Эшер, скажите мне хотя бы полправды. Неужели время и впрямь обошлось со мной столь безжалостно?
— Джилл была у меня в гостях, когда позвонил Джон, — стараясь замять неловкость, сказал я. — И мы решили, что для вас обеих это идеальная возможность познакомиться. С учетом вашего предстоящего родства.
Люсинда в недоумении повернулась к Джилл.
— Мой сын собирается жениться на Карри Сполдинг, — пояснила та. Собственно говоря, даже не пояснила, а как бы призналась.
— О Господи! А Адель знает об этом?
Это восклицание вырвалось из уст у дочери Люсинды, которая с цветочной вазой в руках до сих пор помалкивала, воспринимая весь этот разговор как вполне понятную прелюдию. На миг зажмурившись — уж не затем ли, чтобы обрести душевное равновесие? — Люсинда с улыбкой представила нас друг другу. Улыбка у нее, правда, вышла скованной.
Коринна. Верно, Тед называл мне ее имя, еще там, на дне каньона. Она подала мне руку, мягкую и ничем не украшенную, но и не исцарапанную, хотя ей приходилось иметь дело с таким количеством острых, как нож, осколков. На пару лет старше, чем Адель; красивое худощавое лицо, а фигура пышная, как у обнаженных на полотнах Рубенса, — роскошная, но странным образом асексуальная. Причем, скорее всего, эта асексуальность бессознательна. В этом очень похожа на свою сводную сестру, — помнится, подумал я даже тогда. Люсинда взяла из рук у дочери вазу.
— Благодарю тебя, дорогая, но на ближайшее время осколков нам хватит. И она еще не дозрела, ни в коем случае. Нужен, как минимум, месяц. Верни ее на место, хорошо? И помоги Джону собрать инструменты. И, пожалуйста, посмотри, чем там Долорес занимается на кухне. — Со смешком, уже адресуясь к нам. — Вы ведь оба, наверное, проголодались? Мне кажется, в пустыне всегда особенно разыгрывается аппетит.
Джон с Коринной прошли вперед, о чем-то сдавленно переговариваясь, тогда как мы с Джилл составили Люсинде компанию в тени беседки.
— Миссис Чезале, — голос Люсинды звучал кротко, — возможно, ваш сын совершает великую ошибку.
— Не уверена, что правильно поняла вас.
— Да, думаю, что не поняли. Она его просто высосет. Все ее дети великие мастера прибирать к рукам им не принадлежащее. Впрочем, у них в этом смысле превосходная учительница.
— Маргарет? — спросил я, чувствуя себя несколько неловко из-за того, что показал излишнюю осведомленность.
Люсинда, услышав имя Маргарет, зашевелилась, словно обожженная изнутри, как ворочается, агонизируя, улитка, когда ее посолят.
— Она о вас хорошо говорила, — с вызовом сказал я.
— Маргарет? Ничего удивительного. Она никогда не питала ко мне ненависти.
— Вы прожили вместе столько лет. Должно быть, было в этом и что-то радостное.
Люсинда остановилась как вкопанная, словно для того, чтобы одним прыжком погрузиться в глубину воспоминаний.
— Припоминаю одно утро. Это было в 1952-м, так мне кажется. Незадолго до налета, это я помню точно. Мы обе развешивали белье на просушку, нижнее белье Джулиана. Веревка висела прямо вон там. Мы обе одновременно, Маргарет и я, увидели на юго-западе огромную тучу, багровую и окутанную дымом. Этот цвет мне потом ни разу не удалось воссоздать у себя в саду.
Она горько хмыкнула.
— А это, знаете, американская армия проводила испытания атомного оружия. Такое случалось несколько раз, но только в тот день так близко. Я не из суеверных, но когда вы собственными глазами видите знаменье, столь кошмарное и могущественное… — Люсинда замолчала, посмотрела в сторону горизонта. — Может быть, мистер Эшер, наша судьба вовсе не предначертана на небесах. Потом прошли дожди и заболел скот. Двое детей в деревне умерли. Джулиана у меня забрали, наверное, чтобы ему не дано было стать свидетелем гибели собственного рода. И, как знать, не больны ли мои дети и дети Маргарет раком, как знать, не суждено ли им в скором времени умереть.
Она проигнорировала мои беспомощные утешения, сведшиеся к тому, что жизнь крайне редко завязывает свои узелки настолько туго.
— Я стара и, возможно, уже не могу мыслить четко. Но я помню тот день и помню, как почувствовала, что отныне у меня в доме больше не будет мира.
У черного входа появилась испанка лет сорока, она тревожно зашептала что-то Джону и Коринне. Вытерев руки о передник, она поспешила помочь своей хозяйке подняться по ступенькам крыльца в застекленную бильярдную.
— Вам нельзя оставаться так долго на солнце, миссис Сполдинг. Вы ведь знаете, что говорят доктора. Ленч готов… — Затем она обратила внимание на то, сколько нас, а это ведь означало, что все ее расчеты пошли насмарку. — На троих?
— Да, Долорес, ты права. Как всегда. — Люсинда потрепала ее по голове рукой в нитяной перчатке, а потом обратилась к дочери и сыну. — Надеюсь, вы не против на этот раз поесть на кухне. Мне с мистером Эшером и миссис Чезале предстоит обсудить то, что вас не касается.
Джон хотел было что-то возразить, но затем передумал. Коринна, бросив на меня еще один умоляющий взгляд, прошла следом за братом и Долорес через вращающуюся дверь на кухню. У меня возникло непростое ощущение, будто мне собираются вручить записку, запечатанную в бутылке.
— Пожалуйста, простите их, — сказала Люсинда. — Они, кажется, похожи на меня: руководствуются правилом — лови мгновенье. Но стоит нам всем вспомнить об этих похоронах…
Ее голос плыл, пока она, шажок за шажком, вела нас подлинному залитому солнечным светом холлу.
Закрытые двери, ведущие во внутренние помещения, были украшены небольшими картинами и гравюрами в серебряных рамочках. Георг Гросс, Хартфилд, Хаусман. Калеки, играющие в карты на картинах экспрессионистов, дадаистские девки, лопающиеся от обжорства безлицые капиталисты в сюрреалистическом стиле, просто нумерованные головы. Я перехватил взгляд Джилл. У нее было такое невозмутимое, такое неприступное лицо, как у Кили Смита. Но как вся эта модернистская живопись согласуется с мормонскими представлениями о добродетели? Я терялся в догадках.
Люсинда королевским жестом указала на одну из картин.
— Я знавала Гросса. Правда, не слишком близко. Мы встретились в художественном салоне, в котором проходила его выставка. За долгие годы до того, как его погубили нацисты. Мне кажется, он был сомнамбулой. Но ему присуще восхитительное умение передавать греховность.
Может, оно и так, но картины производили впечатление то ли вырожденческое, то ли, напротив, незрелое. Интересно, как Джулиан относился к коллекции Люсинды? Судя по внешним признакам, его совсем еще недавнее присутствие ощущалось здесь в очень незначительной мере, как будто его дух эвакуировался отсюда бог знает когда.
Зато, казалось, Долорес, при всей ее незаметности, обреталась всюду. В нише, служащей столовой, был сервирован столик на три прибора, причем могло показаться, что эти куверты были здесь, на прохладном и прочном столе в стиле Баухаус, всегда. Люсинда уселась во главе стола и разом отмела все мои возражения:
— Нет-нет, мистер Эшер, пожалуйста, сядьте. Долорес сейчас начнет нас кормить, и если мы не будем к этому готовы, у нее разорвется сердце.
На закуску подали зеленоватые ломтики дыни, завернутые в тонкий, как бумажный лист, ростбиф. Джилл устроилась у одного из больших дымчатых окон с видом на пустыню, тогда как я сел лицом к книжному стеллажу, представлявшему собой как бы стену, отделившую столовую от гостиной. Корешки книг, названия которых мне удалось разобрать, просвечивали душу хозяйки, словно рентгеновскими лучами. Кафка, Гессе, Камю вперемежку с мормонскими богословскими трактатами. Легкие, едва уловимые погрешности вкуса попадались и здесь. Древние, на застежках, сборники стихов, тисненые географические атласы, но и «Долина кукол» тоже. Я не осмелился даже подумать о том, кому из обитателей дома принадлежит та или иная книга.
Долорес, едва заметно задыхаясь, появилась с жареными курами, молодым картофелем и спаржей, — порции были просто неимоверными.
— Мне кажется, у нас есть превосходное шабли, которое мы держим для гостей, — любезно, но не терпящим возражений тоном произнесла Люсинда.
Мы с Джилл одновременно воскликнули: «Спасибо!» и «Спасибо, не надо!». Меня уже слегка развезло от здешней жары, Джилл, напротив, выглядела как-то настороженно трезвой. Я попытался внушить ей, что она меня тревожит, но обнаружил только, что ее внимание привлекло к себе нечто иное.
— Эта девушка на фотографии, — она указала на портрет, висевший на стене за спиной у Люсинды, — это же вы!
— Но давным-давно. — Люсинда не повернулась к снимку. — Я только на днях достала эту фотографию. Мне кажется, это была моя лучшая роль.
Она искоса посмотрела на меня как на человека, причастного к миру искусства, — много ли мне известно о ее кинематографическом прошлом, и если да, то откуда. Я ободряюще улыбнулся, но ничего не сказал.
Фотография, строго говоря, афиша, попала сюда, казалось, из другого мира. «Падшая», но все еще красивая женщина стоит, облокотившись о перила заснеженного моста. В руке у нее пухлая пачка денег, но остается непонятным, собирается ли она кинуть эти деньги в реку или же хочет броситься сама. А река темнеет где-то далеко внизу. Я поневоле задумался о том, как складывалась в молодости судьба Люсинды, хотя там, на мосту, она стояла еще в ту пору, когда я не начал бриться.
— «Один миллион марок». — Подчеркивая каждый слог, она процитировала надпись на банкноте. — Купюра достоинством в один миллион марок. Она там тоже есть, в той пачке, которую я держу в руке, среди всех этих пустых бумажек. Инфляция, знаете ли. Люди приносили ворох денег, чтобы купить буханку хлеба. Эта картина была снята в 1926 году и обернулась моим величайшим успехом. Я играла женщину запутавшуюся, играла проститутку, но… как это у вас говорят?.. Сохраняющую собственную гордость? — Люсинда приняла позу, заставившую нас — при всей ее нынешней дряхлости — тут же подумать о девушке на мосту. — Джулиан редко ходил в кино, но однажды он забрел в старый берлинский кинотеатрик, жуткое, кстати, место, забрел по долгу службы. Везде и всюду искал заблудшие души. И впервые увидел меня именно в этом образе — честно говоря, я никогда не выглядела лучше. Он всегда повторял, что влюбился в меня именно тогда. — Смех, отчасти самоуничижительный. — Повезло ему, ничего не скажешь.
— А как вы с ним, собственно говоря, познакомились? — осторожно осведомился я.
— Ах, это такая долгая история. — Люсинда на мгновение отвлеклась от рассказа, подлив себе чаю с травами из расписного фарфорового чайника. — Джулиан получил у себя в миссии задание, сперва в Мюнхене, а потом в Берлине. Церковь тогда обзаводилась новыми адептами даже в мире кино. Не то что в наши дни. Теперь мир кино кишит барракудами, не так ли? Но тогда, на киностудии УФА, у Тоби, даже на маленьких студиях, сценаристы, режиссеры и даже актеры представляли собой как бы одну семью. Мир кино был не просто кланом, он был… — Она замешкалась в поисках подходящего слова. — Единым ансамблем. Мы утешали друг друга, мы друг другу помогали. Да ведь иначе нам было бы и не выжить. Это ведь были страшные времена.
Не только из-за Депрессии и нацистов. В те дни время пошло вкривь и вкось. Дьявол ожил и принялся всем распоряжаться.
Глаза Люсинды засверкали, словно она вновь вышла на подмостки. Впрочем, так оно в каком-то смысле и было.
— Мы не были злыми людьми. Но зло жило среди нас, жило само по себе. — Обратившись ко мне, она спросила. — Вам доводилось слышать о знаменитом докторе Моррелле?
— Это ведь врач Гитлера, верно? Тот, что сделал инъекцию?
Она кивнула.
— Известность он приобрел как раз в мире кино, вылечивая то одного, то другого от венерических заболеваний. Какой-нибудь режиссер или актриса увязали в пороке, увязали столь же глубоко и безнадежно, как уличные потаскушки. А Джулиан нес весть о спасении. — Теперь она обратилась к Джилл. — Надо было посмотреть на него тогда, в те годы. Он был таким красавцем — и таким вдохновенным! Искушение и даруемое Христом прощение, и библейские предания Дикого Запада. Штат Юта, страна ковбоев и индейцев, — она покраснела, внезапно осознав, что говорит с излишней горячностью. — Как нам всем было перед ним устоять?
Я поболтал ложечкой.
— Значит, вы оказались в числе спасенных?
— Можно сформулировать это и так. — Люсинда не предложила мне подлить чай. — Если вам угодно.
Сидя за этим внушительным столом, мы трое всматривались в глаза друг другу. Старухе было присуще могучее обаяние, точь-в-точь как девушке с афиши. Но сейчас, чтобы завоевать чужие сердца, ей приходилось припадать к более сокровенным источникам, а этот процесс, судя по всему, был болезненным.
— Хочу сказать вам кое-что, вам обоим. Такая поездка, столько миль накрутили! И только для того, чтобы развлечь меня. — Изуродованные ревматизмом пальцы отодвинули тарелку с остатками еды. — Но мне показалось важным организовать эту встречу. Мне кажется, мы с вами партнеры, причем в прямом смысле этого слова. Когда Элио Чезале убили, вы оба наверняка испытали горе, усиленное чувством одиночества. Но его смерть не прошла незамеченной. Ее освещало телевидение, о ней писали газеты. Миллионы глаз! И они-то во всем и виноваты, они несут ответственность за смерть Джулиана. Я отказалась заниматься всем этим, я попыталась защитить своих детей, но…
Она развернула салфетку, не столько вытерла, сколько закрыла лицо. Джилл попробовала было взять ее за руку. Страусиная политика — не она ли заставляла Люсинду намеренно ничего не знать или отказываться упоминать о первоочередном по важности герое предстоящего обсуждения — о Гарри Стормгрине?
— Мне очень жаль, — сказала она наконец, словно примиряясь с сознанием нашей правоты. — Пожалуйста, поверьте. — Она откинулась в кресле, поджала губы, явно стараясь не терять самообладания. — Мистер Эшер! Я убеждена в том, что мой муж показался вам весьма странным человеком.
— Я не уверен…
— Я хочу сказать, что Джулиан, человек Божий, человек во многих отношениях просто святой, был вместе с тем человеком от мира сего.
— Мы все не без греха, миссис Сполдинг.
— У него было столько привязанностей… столько энтузиазма, вот что я хочу сказать. И кое-чем из этого он обязан мне. Да он и сам вам, наверное, говорил.
Разумеется. Мне сразу надо было догадаться. Люсинда ведь и впрямь не имела ни малейшего представления о том, ради чего вышел на встречу со мной Джулиан, не говоря уж о том, что он мне нарассказывал.
— Да, — осторожно, следя за каждым своим словом, начал я. — Он говорил о вас и о вашем совместном интересе к автомобилям. В частности, к «Бугатти».
Люсинда с удовлетворением кивнула, она подхватила брошенный ей спасательный круг.
— Его лучшая машина по-прежнему здесь. После ленча я покажу ее вам.
— Кроме того, мне кажется, что вашему мужу отчаянно хотелось обзавестись Тридцать пятой моделью. Чтобы увенчать ею свою коллекцию. — И все же я не мог дальше говорить обиняками. — Должно быть, он рвал на себе волосы из-за того, что пренебрег первым предложением Элио.
Возникла напряженная пауза, в ходе которой внимание старухи раздвоилось. Но Джилл, молодчага, тут же нашлась.
— И вы тогда встретились с моим мужем впервые? — спросила она.
Люсинда быстро пришла в себя.
— Ах, вы имеете в виду тот ужин! Да, он мне хорошо запомнился. Мы подружились и поболтали о былом. О былой славе мистера Чезале, сами понимаете, о выигранных им гонках. И сколько он всего поведал!
— Могу себе представить.
Джилл держалась с нарочитым бесстрастием.
— Но в одном вы ошибаетесь, мистер Эшер. — Люсинда придвинулась поближе, демонстрируя вновь обретенную самоуверенность. — Мистер Чезале говорил о продаже машины лишь как о чисто гипотетической возможности. Если бы он уже принял решение, Джулиан ухватился бы за это, смею вас уверить. Они оба сошлись на том, что всем истинным любителям «Бугатти» следует объединить свои усилия, чтобы ни одна из оставшихся машин больше не попала в лапы братьев Шлюмпф. И тем не менее, аукцион состоялся. — Она печально махнула рукой в ту сторону, где, по ее представлениям, должна была находиться Европа. — И посмотрите, что получилось.
Я ей в какой-то степени поверил. Но мне хотелось выяснить, какую роль они с сыном сыграли во всей этой истории с торгами. Возможно, мне следовало заняться одним Джоном, следовало предположить, что мать не манипулирует им, что он действует на свой страх и риск. И тут, в свою очередь, решил рискнуть я.
— Насколько я понимаю, Элио убеждал Джулиана инвестировать капитал в приобретение земли. Ранчо в Колорадо, не так ли?
Люсинда окаменела. Затем осведомилась:
— Еще чаю, мистер Эшер? Как, что вы сказали? Ах да, он упоминал нечто в этом роде. Но, к сожалению, я вроде бы пропустила все мимо ушей. Да вам ведь понятно, каково слушать разговор двух мужчин.
Возникло ощущение, будто с потолка опускается незримая завеса. Железный занавес Люсинды, что же еще?
— Все было изумительно, — пролепетала Джилл. Говорить, говорить все, что угодно, лишь бы не это убийственное молчание.
Кивнув и пробормотав что-то относительно того, что ей надо дать отдохнуть глазам, Люсинда свернулась в кресле, уронив голову на грудь, она явно капитулировала перед какой-то болью, снедающей ее изнутри. О Господи, уж не лопнул ли у нее в мозгу какой-нибудь сосуд? Я рванулся было поддержать ее за локоть, но Джилл оттолкнула меня. Даже в коротком сне из горьких губ Люсинды дыхание вырывалось равномерно и изящно.
Мы решили выждать. Джилл подлила мне вина в чайную чашку, сама допила остальное. Глоток за глотком, пока снаружи, в заставленном стеклянными мозаиками саду, взвивая пыль, выл ветер. Прошло не больше пяти минут — и Люсинда очнулась, сделав вид, будто ничего не произошло.
— Что ж, ладно. По-моему, я обещала вам сладкое. — Она пошарила по карманам юбки. — Да, ключи при мне. Пойдемте со мною. Но, прошу вас, если мы встретимся с детьми, не говорите им ни слова.
Вслед за ней мы обошли стеллаж, миновали гостиную, в которой доминировали конструктивистские кресла и картины Поллака, напоминающие застланные линолеумом полы. — Прошу вас сюда. — Под немилосердно палящее солнце, к неприметному гаражу, о котором у постороннего наблюдателя могло бы сложиться впечатление, что это либо курятник, либо сарай.
Мы помогли ей отпереть двойные двери, вошли в душное, лишенное окон, помещение, Люсинда включила лампы дневного света.
Его лучшая машина, сказала она. В данном случае, это наверняка было приуменьшением. Машина, которая уж точно тешила тщеславие её покойного владельца. Пятьдесят седьмая модель «Атлантик-купе». Самое удачное шасси изо всех проектов Этторе Бугатти и самый дерзновенный корпус изо всех, спроектированных его сыном Жаном. Низкая, длинная, ослепительно сверкающая машина, она казалась алой ракетой, поставленной на колеса.
— О Господи, Алан! — выдохнула Джилл. — Элио отдал бы собственную душу в порядке первого платежа!
— Возможно, вы не так уж далеки от истины. — Люсинда встала в дверном проеме. — Как вам, возможно, известно, мистер Эшер, в мире существуют только три модели «Атлантик-купе». Эту машину мы купили в 1950-м. Наверное, вы слышали о Пеке из Атланты? Ну и конечно, третья машина у Шлюмпфов во Франции.
Капот был поднят, а под ним открывались вручную отполированные цилиндры из нержавеющей стали и алюминия. Рядом, на рабочем столе, были разложены еще какие-то детали, явно из той же машины, как будто ее отправили сюда на вскрытие. Я ощутил запоздалый порыв профессионализма.
— Не возражаете, если я поснимаю?
— При условии, что вы не заставите меня позировать.
Я сбегал к нашей жалкой машине, вернулся с фотоаппаратом. Люсинда с Джилл зашли с другой стороны автомобиля, хозяйка показывала гостье что-то внутри салона.
— Посмотрите сюда, мистер Эшер. Сами видите, над этой машиной еще трудиться и трудиться. Джон, понятно, помогал отцу. Вот до этой стадии они и дошли. Разобрали зажигание, насколько я понимаю. А последнее время им не удавалось уделять этому занятию столько внимания, как когда-то. — Люсинда с недовольным видом сморщила носик. — У мужа появились другие дела в Солт-Лейк-Сити.
Я принялся расхаживать вокруг машины, выбирая удачный угол для съемок.
— Остальные машины Джулиана я видел. Мне их показала Маргарет.
— Вот как? И, должно быть, сияла от гордости. Маргарет всегда была способной ученицей.
Вдоль одной из стен поблескивали разложенные в ряд инструменты Джулиана. Все — высшего качества, лучших марок. Джилл осмотрела их.
— Миссис Сполдинг, можно вас кое о чем спросить? А почему вы с самого начала согласились на то, что в вашей обшей жизни появилась Маргарет?
— Я любила Джулиана, — немного подумав, ответила Люсинда. — И была тогда предана. Предана его вероучению. — Она провела пальцем по ослепительной поверхности «Бугатти». — Он нашел меня, когда я была молода, красива, но душевно опустошена. Я устала от… суеты. Слово Пророка помогло мне… в то время. Джулиан неколебимо веровал, что Господь запрещает человеку пятнать любовь ревностью, что любовь одного мужчины может быть излита на бесчисленное количество женщин. Он верил в это даже слишком истово — такова была одна из причин, по которым ему пришлось покинуть миссию. И мне казалось, будто я тоже в это поверила. Мы часто говорили об этом, даже после того, как на свет появился Джон. И я соглашалась с ним. А когда он привел сюда Маргарет, я тоже не возражала. Какая радость! Нам всем предстояло купаться в лучах разделенной любви! — Она искоса посмотрела на Джилл.
— Вам известна история жены Брайхема Янга? Первой миссис Янг? Она оставила мужа и создала собственную Реформированную церковь. Мы с ней похожи друг на друга. Ей тоже казалось, будто она восхищается собственным мужем и его учением. А потом и ей, и мне пришлось сделать одно крайне бесхитростное открытие. — Люсинда говорила, обращаясь исключительно к Джилл, говорила так, словно меня вообще здесь не было. — Вы ведь помните, как оно было с Элио? Я хочу сказать, в постели. Любовь, принадлежащая вам одной, во всей своей безраздельности. Однажды ночью с Джулианом я подумала о том, как он выскользнет от меня и отправится в постель к Маргарет, и эта мысль показалась мне невыносимой. — Она улыбнулась ледяной улыбкой. — В эту ночь я, как вы, американцы, выражаетесь, перестала быть хорошей подружкой.
Джилл присела на табуретку возле верстака с деталями зажигания. Я на всякий случай подошел к ней поближе, но она дала мне почувствовать, чтобы я держался в стороне.
В чем дело? — Такой вопрос мне хотелось задать, но тут мы все услышали шум приближающихся шагов. В двери показалась голова Джона.
— Ах, прости, мать. Я увидел, что открыто…
— И любопытство взяло над тобой верх. Не извиняйся, дорогой. Мы просто вспоминаем былые времена. — Она улыбнулась с тем же мрачным изяществом, с каким любовалась с афиши на нежеланных гостей в столовой. — Но раз уж ты здесь, почему бы тебе не показать мистеру Эшеру свою работу?
Рукой, напоминающей окорок, он шлепнул себя по обтянутому джинсовой штаниной бедру.
— Но я в таком виде.
— Глупости, дорогой. Ты прекрасно выглядишь.
— Дело не только в этом. — Джон, сняв большую шляпу, пригладил грязноватые белокурые волосы, тонкие, как у младенца, но уже редеющие. — Просто не хочу затаскивать сюда всякую грязь. — Но его взор упал на любимую игрушку, и гордость возобладала. — Посмотрите, что мне удалось сделать с трансмиссией.
Я, как мне было предложено, нагнулся, а затем издал несколько одобрительных возгласов. У Джона и впрямь имелся дар Божий — возня с любой машиной марки «Бугатти» сильно смахивала на кардиохирургию. И едва предоставившийся шанс потолковать о машине сразу же заставил его разоткровенничаться.
— Мы с отцом ездили на ней в прошлом году в Седер-Сити и обратно — и все это без единой поломки! Мы хотели устроить гонки, если бы, конечно, нам удалось обзавестись Тридцать пятой моделью.
Люсинда кашлянула, призывая его к осторожности.
— Не надоедай своими рассказами мистеру Эшеру, Джон. Отцу бы такое не понравилось.
Он молниеносно ответил ей яростным взглядом, сильно напомнив в этот миг Джулиана, хотя, на какую-то долю секунды, мне удалось разглядеть в его чертах и кое-что иное, прежде чем он потупился, спрятав свою тайну и от меня, и от остальных.
— Простите, миссис Сполдинг, но мне хотелось бы возразить вам. — Я с улыбкой окинул взглядом продолговатый, словно бы преувеличенный корпус «Бугатти». Чего ему пока еще не хватало — так это вентиляционного отверстия в крыше. — Разве вы не заметили, что эти машины превращают нас всех в подростков? И Джулиана тоже. Он рассказал мне о том, что ему даже снилось, будто он завладевает королевским «Бугатти». Не на это ли вы намекнули, Джон? Только представить себе, что здесь, в глубине гаража, стоит эта изумительная машина, вдобавок ко всем прочим.
Джилл как-то подобралась и, широко раскрыв глаза, на меня уставилась. Джон нерешительно повел плечами, повернулся к матери, словно надеясь выслушать от нее инструкцию. Что касается самой Люсинды, то она засмеялась, может быть, чересчур громко, отреагировала с несколько чрезмерной поспешностью.
— Все-то вы выдумали, мистер Эшер. Уж я-то своего мужа знала. — Встрепенувшись, она дала нам всем понять, что пора прикрывать эту лавочку. — Дорогой, ты не поможешь мне запереть…
— Миссис Сполдинг, — уперся я. — А Джулиан показывал Элио этот гараж?
— Ну конечно же.
— И вы тогда пришли сюда вместе с ними? — Ее лицо изменилось, оно явно напряглось.
— К сожалению, нет. Они решили потолковать с глазу на глаз.
— Что ж, это просто себе представить. Два завзятых «бугаттиста», конечно, им было что рассказать друг другу. Как жаль, что мы так никогда и не узнаем, о чем именно они разговаривали. Кто-то позаботился, чтобы этого не произошло. Подстраховался с обоих концов.
Я значительно посмотрел на Джилл. Прошло мгновение, может быть, два, хотя мы с ней репетировали этот поворот разговора заранее. Затем Джилл встряхнулась, достала из сумочки бумагу и протянула ее Люсинде.
Здесь все дело было в точном расчете времени. Столкнувшись с Джилл в это короткое, но столь опасное мгновенье, Люсинда действовала стремительно, однако все же недостаточно стремительно. В ее движениях промелькнула тень испуга.
— Да, шериф уже показывал мне это. Похоже на те фотографии, что расклеивают на почте. — Она подержала рисованный портрет Гарри на расстоянии вытянутой руки. — Неприятное лицо.
— Он едва не убил моего сына, — вступилась Джилл.
— И, скорее всего, это он убил вашего мужа.
Люсинда, подавшись вперед, оперлась о руку Джона.
— Я понимаю, поверьте мне. Просто не вижу смысла снова все это обсуждать.
Я взял у нее рисунок.
— Но ведь именно для этого мы сюда и приехали. Объединить усилия. Мы ведь партнеры, не забывайте!
Мы с ней, фотограф и престарелая актриса, уставились друг на друга. Что бы ни хотелось ей сейчас скрыть, она колебалась куда дольше, чем перед тем, как предаться воспоминаниям в саду.
Наконец она недоуменно и оскорбленно приподняла бровь.
— Вы проверяете мою реакцию, мистер Эшер?
— Не злонамеренно.
— Можете убрать эту штуковину. — По-прежнему опираясь на руку сына, Люсинда знаком велела ему погасить верхний свет. — Он похож на одного человека, которого я когда-то знала. — Отвернувшись от меня, она мелкими шажками направилась к своему ослепительному, словно бы сложенному из фрагментов разных мозаик, дому. — Но сходство весьма отдаленное.
В одиночестве и без сна, любуясь слабым янтарным светом, я лежал на раскладном диване в комнате, еще недавно представлявшей собой рабочий кабинет Джулиана. Не то, чтобы мне было неприятно находиться здесь, — в конце концов, гость не вправе проявлять чрезмерную разборчивость. («Строго говоря, мы не рассчитывали на то, что вы появитесь вдвоем, — сказала Люсинда, пока Долорес, снуя из комнаты в комнату, выворачивала матрасы. — И, мне кажется, вам захочется лечь порознь… ах вот как! ну да, разумеется».)
Так что, попрощавшись с Джилл и отсалютовав ей зубной щеткой из другого конца длинного коридора, я отправился в по-джентльменски выбранную мною комнату, куда менее удобную, чем та, в которой устроилась на ночлег Джилл. Возможно, ночевка в этой комнате поможет мне кое-что узнать о ее былом хозяине. Алан, остающийся оптимистом и на эшафоте. Как объяснила нам Люсинда, после трагической развязки она распорядилась очистить здесь все книжные полки, переклеить обои и отправить все вещи Джулиана в ящиках на чердак. «Мне не хотелось оставлять никаких памяток, мистер Эшер. Этого мне было бы просто не вынести. Мои воспоминания достаточно тяжелы и без того».
Единственным памятным предметом, оставшимся от Джулиана, был антикварный письменный стол с откидным верхом — слишком громоздкий для того, чтобы его можно было сразу же убрать. Сейчас он был заперт, на столешнице не лежало ни единого клочка бумаги. Как только Люсинда оставила меня в одиночестве, я, поборовшись с искушением не более пятнадцати секунд, приступил к осмотру ящиков. Но они оказались заперты — причем со всей безнадежностью. Я выругался, подул на сломанный ноготь и в конце концов, чиркнув спичкой, зажег молочно-белую керосиновую лампу, стоявшую на поверхности неприступной дубовой твердыни. Еще раз призвал себя довольствоваться малым. В жемчужном свете я попытался разгадать тайну здешнего убранства, исходя из темных пятен и дыр из-под винтов и гвоздей, все еще оставшихся кое-где на стенах. Но самые интересные для меня места Люсинда прикрыла, повесив большие работы Рётке, аляповатые и безвкусные; они показались мне гигантскими чернильными кляксами.
Я пожалел, что не знаю Люсинду несколько лучше. Она немного напоминала одну из моих бабок с отцовской стороны, — а в той женщине было достаточно яду, чтобы отравить и аннигилировать целую свадьбу еще до того, как гости подъели свадебный пирог. И когда скандал уже был в полном разгаре и, одно за другим, произносились слова, которые никогда и ни за что невозможно простить, она удалялась в кресло-качалку на крыльце — и раскачивалась, бесконечно раскачивалась. Моего деда и ее мужа свалил цирроз, а она дожила до девяноста с лишним.
И теперь Люсинда вела себя с нами, с Джилл и со мной, аналогичным образом, устроив эту дикую вечеринку в пижамах, которых (и которой) не постыдился бы и сам Макиавелли. Сейчас у меня над головой беспрестанно кружился один из ее чертовых мобилей. Да и пошла бы к черту она сама.
Итак, она знала Гарри Стормгрина. В лицо, если не более того. Таков был мой единственный трофей за весь бесплодный день. Но к кому мне было обратиться, не имея никаких доказательств? Не в полицию, это уж точно, даже если бы я не отбросил такую мысль заранее. Знаете, офицер, я увидел у нее в глазах эти искорки, и сразу же, как по волшебству, все понял…
Я вновь развернул перед собой полицейский рисунок: таков был единственный доступный мне способ вступить в контакт с этим человеком, так сказать, лицом к лицу. Да, Гарри, ты имеешь полное право выглядеть таким мрачным. Сперва Тед и я, потом Люсинда. Еще одна потенциальная свидетельница — и одному Богу известно, что она может нарассказать.
Если бы я только мог ей довериться. Я даже захватил сюда с собой досье — то самое, которое показывал Теду. И может быть утром, за рисовой кашей и апельсиновым соком, мне стоит изложить ей всю историю. Последние загадочные поездки Элио, снятие денег со счета, сюрприз, поджидавший меня в швейцарском банке, — одним словом, все.
Я был в таком отчаянии, что всерьез взвешивал эту возможность. Но мне было не забыть о том, как стремительно выстроила Люсинда свою оборону, стоило мне предъявить ей один клочок бумаги. Сознательное двуличие, исповедуемое и оттачиваемое до блеска на протяжении… скольких? Сорока или более того лет? А что получим мы с Джилл в награду за то, что из нас выжмут все сведения, которыми мы располагаем?
Джилл. Я отпихнул от себя Гарри по одеялу, сел на постели, выпрямив спину, как в примерочной. На протяжении всей второй половины дня Джилл уходила от меня, сознательно избегала контакта, а во взгляде у нее можно было меж тем прочесть и кое-что иное. Да, Алан, со мной все в полном порядке, именно поэтому я и гляжу на тебя все время глазами больного спаниеля.
Я начал прикидывать, какие чувства могли ее охватить. Обиделась на меня? Но за что же? Рассердилась? Ни одна из возможных эмоций не подходила, кроме, разве что, своего рода ревности. Но не того малоприятного сорта, который я заподозрил, когда они у меня в больничной палате столкнулись с Лоррен. Нечто, относящееся к Люсинде и к Джилл, но слишком загадочное или, наоборот, слишком очевидное, чтобы я оказался в состоянии это понять.
Прошлепав в прилегающую ванную, я окатил лицо холодной водой, затем принялся бешено растираться, чтобы разогнать отвратительное послевкусие прошедшего вечера. В конце концов, бабуля Эшер всегда агитировала за растиранье. Но что это вдруг за шум?
Я выключил кран, вслушался. Топ-топ.
— Секундочку, — вполголоса бросил я, стараясь не разбудить никого из Сполдингов, а затем открыл дверь из ванной в комнату.
Джилл, в халате и в шлепанцах, стояла у меня в комнате. На губах у нее играла неуверенная улыбка, означающая: сама не знаю, где это я.
— Привет.
— Привет, — ответил я, беря ее за руку. — Что стряслось?
Ее взгляд, ускользая от моего, прогулялся по столу и по пустым стенам.
— А я думала, что это у меня в комнате привидения. Как ты можешь спать здесь?
— Сам не понимаю. — Я следил за ней взглядом: вот она нервными шагами подошла к дивану. — Можно совершить налет на кухню и поискать спиртное.
— Я уже не в том состоянии, чтобы пить, хочешь верь, хочешь нет. — Внезапно она повернулась лицом ко мне, встала, прямая как струна. — Алан, давай удерем отсюда. Даже одеваться не будем, только вещи возьмем.
— Прямо сейчас? Ты считаешь, о Сполдингах мало сплетничают и без нашего исчезновения?
— А мне наплевать! — Джилл с ужасом обвела взглядом каждый из четырех углов комнаты, словно стены вдруг начали или вот-вот начнут смыкаться вокруг нас. — И не спрашивай, серьезно ли я это говорю. Так серьезно, что сейчас орать начну.
Как тебе угодно, Джилл, как тебе угодно, — видишь, я уже оправил одеяло, можешь присаживаться.
— Объясни мне.
Она всхлипнула, откинула прядь волос со лба.
— Мне приснился Тед. Только это был не сон. Вернее, я не спала. Я увидела, как он переступил через порог вместе с Карри Сполдинг. Красная ковровая дорожка из ворот церкви вилась до самого горизонта. Но в самом конце она проваливалась в… не знаю толком, во что. Знаешь, эти старые карты, на которых отмечены зарытые клады. Знаешь, Алан? Тут дракон, тут пламя, тут горючий камень. Я принялась кричать: «Остановись! остановись!» Но он не слышал меня. Он дошел до самого края, рука в руке, с нею! С нею!
— Но погоди. У Теда столько здравого смысла.
— Правда? — Лицо Джилл еще более помрачнело. — Он упрям, как его отец. И мы ничего не можем поделать. Он уйдет, его засосет эта… чудовищная семейка. — Она еще раз в отчаянии огляделась по сторонам. — Люсинда права. Ему никогда от них не избавиться, И нам, может быть, тоже, только сейчас мне на это наплевать. Но Тед слишком молод, чтобы им можно было пожертвовать.
Я взял с дальнего конца стола ключи от нашей машины и звякнул ими под самым носом у Джилл.
— Тебе зря кажется, будто ты попала в ловушку.
— Но мы ведь здесь, не так ли? Или ты рассчитываешь одержать над ними победу?
— Но мы ведь сами решили сюда приехать, верно? И у нас есть на то причины.
— Ну да, конечно. Причина для дурачины. — Она истерически рассмеялась. — Что ж, мое любопытство вполне удовлетворено. Люсинда ответила всем моим ожиданиям. Да что там, она их превзошла.
— Джилл. — Мне самому было больно разговаривать. — Ты ведь просила меня помочь, не забывай.
Она пропустила эти слова мимо ушей. Ее волосы, падая на лицо с двух сторон, затемняли его.
— Не пытайся походить на него. Элио был таким любящим, нежным, заботливым, умным — и таким поганым обманщиком! Он приехал сюда, в этот дом, и смотрел здесь в оба глаза. И все это время врал мне. Ты не можешь заставить меня оплакивать его. Я от этого просто отказываюсь.
— Значит, ты что-то от меня скрываешь.
Джилл перевела дух, затем заговорила.
— Строго говоря, я не верю в то, что Люсинда такая злодейка. Но она не откровенна и, думаю, всегда была не откровенна. Ты видел, как она красовалась возле этой афиши? Должно быть, она считает, что раз сама постарела, то и у всех остальных чувства должны в такой же степени притупиться. Вот почему она решила, что я играю с ней по всем правилам.
— Я не…
— Да брось ты, Алан! Разуй глаза! Я представляла собой безупречную мишень. Она с такой легкостью одаривала меня улыбками, весьма многозначительными улыбками, затягивая меня в свой круг. «Ах, моя дорогая, если бы я только могла разделить с тобой твое горе». Поэтому первый ход решила сделать я. Еще в гараже. «Расскажите мне о вашей с Джулианом любви. Как женщина женщине. Давайте же, бедная вы моя. Мне и в самом деле хочется это узнать».
— Я при этом присутствовал.
— Нет. Тебя не было. — Джилл издевалась сейчас надо мной, хотя и без особенной злости. — Это было приватное сообщение, предназначенное мне одной. Ей хотелось убедиться в том, что я все правильно поняла насчет нее и Элио.
Я всмотрелся в лицо Джилл, и целый перечень уже готовых сорваться с уст вопросов так и умер невысказанным. Неужели это должно значить?.. Да. И не было ли и это всего лишь еще одним полусном? Нет, к несчастью. Все ответы были наготове; тем не менее, чисто ради проформы, я попробовал возразить.
— Но откуда тебе было…
— Знать? Не валяй дурака, Алан. Вспомни, о ком мы с тобой сейчас говорим. А у меня имелась в этом смысле более чем двадцатилетняя практика.
Ветер из пустыни обрушился на потолочные балки, стены жалобно заскрипели. Перед моим внутренним взором возникла немыслимая картина: плотское совокупление Люсинды и Элио, тогда как Джулиан и Гарри находятся… а где они, собственно говоря, при этом находятся?
— Джилл, она глубокая старуха и у нее богатая фантазия. Элио ни за что не приехал бы сюда…
Но у нее не было времени на то, чтобы выслушивать мой псевдоглубокомысленный вздор.
— Я увидела это. Ведь она сказала: «Вы же помните, как это у вас было с Элио. В постели». И так посмотрела на меня. Это означало, что она знала Элио от корки до корки. Как будто на протяжении всех этих лет у нее имелся тайный допуск к нему. А мне, именно мне, уготована была роль аутсайдера.
— Джилл, ты была для него всем на свете.
— Хороший заход, Алан. Храни верность до последнего. Но теперь он мертв — и ты вправе оставить свое заступничество. Вправе перестать быть его евнухом. — Она всплеснула руками, словно стремясь взять сказанное обратно. — Я не это имела в виду. Но тебе вовсе не обязательно расписывать мне прелести моего же супружества. Да, Элио обожал меня! Свою маленькую женушку, словно изюминку в свадебном пироге. Мамочку для его сынка, да и для него самого. «Дорогая, пусть у меня помада на воротничке, пусть от меня разит виски и грязной ложью, но ты простишь меня, потому что так надо, потому что ты у меня такая замечательная…»
Джилл закрыла лица руками — так от бесов, подлинных или воображаемых, прячется ребенок. Смысл его поведения в том, чтобы отключиться от остального мира — и тогда удастся остаться незамеченным и неуязвимым во тьме. Она пребывала в таком положении, сколько могла выдержать, затем начала тонко, горестно всхлипывать.
Держи меня в руках, пока это не кончится. Объятие, которое окажется не похожим на предыдущее, — и мне кажется, мы оба понимали это с самого начала. Никакой смены приливов и отливов, только медленное спокойное слияние. Изгибы тела Джилл там, где надо было отдохнуть моим рукам; ее взгляд на меня снизу вверх, странно спокойный, гласящий: «Вот, Алан, мы до этого и дожили» — и затем вдруг резкие и мгновенные тени, означающие: «а пошло все к черту», — но вот уже не стало и этих теней.
Ах ты, Господи.
— Я не в лучшей форме, — прошептал я ей. — Работаю без сетки.
— Не беспокойся, Алан. Не ты один.
Она позволила мне взять ее лицо в руки и сцеловать с него слезы. Хотя бы на миг забыть обо всем, что было и будет. К утру все уляжется, я провел рукой по ее волосам, она прильнула ко мне.
Мы оба на протяжении стольких лет повторяли себе и друг другу: «не надо». Нас то влекло, то отталкивало, мы слишком хорошо друг друга знали — не так ли? Джилл познакомила меня с половиной героинь моих любовных романов… но в центре всего мы обнаружили, что робко улыбаемся друг другу, двое старых друзей, странным образом замкнутые в два незнакомых тела, выпуклости, горы и долы из Царства Воображения, территорию которого нам еще только предстояло изведать.
И так много ран залечить. Извини, что оскорбил твои чувства. Извини, какой я идиоткой была. И тут настает миг, каждый раз один и тот же, хотя и вечно новый; сейчас — неуверенный, как у новичков, — все протекает под контролем, пока мы со смехом не отваливаемся друг от друга, так как Джилл по ошибке приняла постоперативный стон за вздох облегчения. Но и другие раны возникают тоже, глубже любого хирургического надреза. Мы лежали слившись воедино, и я пытался что-то небрежно и весело рассказывать о последних месяцах нашей совместной жизни с Лоррен — и тут обнаружил, что внезапно разражаюсь слезами.
Призраки ни разу не оставили нас наедине друг с другом. Тед и Карри, Элио и Лоррен, — все они с самого начала выступали в роли греческого хора, тогда как, казалось бы, все, происходящее между мной и Джилл, должно было быть таким простым. Занятно, что мы оба в равной мере словно бы стремились заслужить одобрение со стороны всех своих мертвецов, живых родственников и разведенных супругов.
Мы проснулись за несколько минут до рассвета. Лежа на спине, я впервые наблюдал за тем, как одевается Джилл. Трусики, халат, движения быстрые и изящные. Скомканные простыни все еще полны ее запахом. Столь близким и в то же время столь далеким, как воспоминания о предыдущем воплощении.
— У тебя на лице самая грустная улыбка изо всех, что я когда-либо видела, — сказала она.
— Прости. Мне страшно сказать тебе, как долго я ждал такого утра.
Она кивнула — важно и, наряду с этим, как бы дистанцированно.
— Я тоже.
И все это, когда после смерти Элио прошло менее трех месяцев? Она прочла у меня на лице этот вопрос, но, удержавшись от него, я сказал:
— Не обращай внимания, Джилл. Я вовсе не хочу этого знать.
В ответ она одарила меня улыбкой — улыбкой признательности, — завернулась в халат и поспешила к двери. Она, готов побиться об заклад, думала примерно в том же направлении, что и я. По другую сторону от нас пролегала полузабытая, исполненная опасности территория. И на ней обитали Сполдинги.
— Пожелай мне удачи, — сказала Джилл. — Мне надо выглядеть перед Люсиндой приличной женщиной. Скажи, разве это не крайний идиотизм?
Я сжал ее в объятиях. Сейчас она казалась еще меньше и изящней, чем прежде. Наши губы отлипли друг от друга, ее рука пробежала по моему телу.
— Ты хорошо пахнешь, хотя и выглядишь невесть кем. — Еще один поцелуй. — В конце концов мне начинает казаться, что у меня хватит сил поглядеть в глаза старой ведьме.
Джилл крадучись пошла по коридору… и сразу же натолкнулась на Коринну. Во фланелевой ночной рубахе и в алых шлепанцах, разве что без свечи в руке. Мы с Джилл оказались разоблачены. Она с всклокоченными и нечесанными волосами, я, стоящий в дверях с разве что не вываливающимся наружу членом. Коринна явно пришла в замешательство, пробормотала что-то насчет доброго утра и, склонив голову, устремилась вперед, в сторону кухни. Мы оба залились краской.
«Мы», «нас», «наше». К началу завтрака эти бесхитростные местоимения еще не успели обрести твердую почву под ногами. Люсинду, разумеется, известили о происшедшем, и она пронзала нас напоминающими рентгеновские лучи взглядами, которые, по меньшей мере, означали «ума не приложу, почему у вас обоих такой усталый вид»; меж тем, она подсовывала нам закуски. Я чувствовал себя шестнадцатилетним. У Коринны, напротив, вид был почему-то грешный и отчасти подавленный. Джон, делая один бутерброд за другим, искоса поглядывал на нас, когда тянулся то за ножом, то за маслом. Джилл с преувеличенным вниманием отнеслась к своему кофе.
Не то чтобы Люсинда утратила вчерашний шарм. Она не моргнув глазом выслушала сообщение о том, что нам надо уехать пораньше, чтобы не быть застигнутыми в пути полуденной жарой. Она даже вышла последить за тем, как мы собираемся в дорогу, и предложила свою помощь, одновременно обрушив град указаний на Джона и Долорес.
— Нет, благодарю вас, миссис Сполдинг, — сказал я. — Вам лучше поберечь силы. Они наверняка еще понадобятся.
За завтраком мы договорились и впредь обмениваться любой информацией, равно как и собственными размышлениями, которые могли бы помочь полицейскому расследованию, независимо от того, будут они связаны с Гарри или нет. Конечно, давая такое обещание, она скорее всего скрестила пальцы, но в конце концов Люсинда не показалась мне на все сто процентов циничной. Когда я загружал чемоданы в багажник, она подошла к нам, внезапно разволновавшись. Воздух после здешней ночи оставался еще холодным, но солнечный свет уже растекался по небу, жидкий и всепроницающий.
Лицо Люсинды казалось мрачным и невыспавшимся, что только подчеркивалось трауром, который она носила. Госпожа надо всем, что еще уцелело. Виктор носился вокруг гаража, бил лапами по песку, словно стараясь выкопать схороненные здесь кости. Джон стоял на крыльце, на голове у него была всегдашняя шляпа, он откровенно радовался нашему отъезду. Коринна смотрела на нас из-за опущенных занавесок.
— Вы действительно достойный человек, мистер Эшер. — Люсинда взяла меня за руку. Ей хотелось бы устроить нам обоим в равной мере драматическое прощание, но Джилл уклонилась от этого, сознательно забравшись в машину заранее. — Вы попали в такую переделку, и все ради меня.
Да и с какой стати ей было не радоваться? Она узнала и оценила нас, разве что не подглядела за тем, как мы занимались любовью, даже сумела использовать мертвецов как орудие против живущих. Но сейчас ей было почему-то грустно, и она поспешила спрятаться в тень, хотя солнце палило еще вовсе не сильно.
Чем уж таким серьезным могло отличаться это утро от четырнадцати тысяч прежних, проведенных ею здесь с тех пор, как они с Джулианом сюда приехали? Но, вне всякого сомнения, она была чем-то напугана. Возможностью каких-то разоблачений. Ах, пустыня такая огромная, а мой дом так мал. Мне доводилось наблюдать такое выражение лица и раньше: когда люди встречались со своими естественными преемниками. Но Джулиан и Элио были непоправимо мертвы, и кто бы ни спровадил их на тот свет, этот человек мог преспокойно погнаться и за нами — вот как раз по здешней дороге.
И когда я уже открыл дверцу с водительской стороны, Люсинда внезапно припала ко мне, отчаянно схватила за руку, затем нехотя отпустила, словно не желая расставаться насовсем.
— Вы не должны судить о нас чересчур строго, мистер Эшер. Мы делаем лишь то, что нам кажется правильным.
Я туманно кивнул, на свой лад тоже разыгрывая какую-то роль, пожал ей руку, сделал вид, будто по-настоящему ее понимаю. Вот мы и простились с Люсиндой, так и не раскрывшей нам ничего из того, что ей довелось узнать и увидеть с тех пор, как она стояла ночью на мосту. Она помахала нам рукой. Ее фигурка становилась все меньше и меньше в зеркале заднего вида, ее рука, словно в поисках утешения, трепала Виктора по загривку.
26 октября 1968 г.
В католицизме, несомненно, что-то есть. И связано это с исповедью. Джилл, которую в детстве воспитывали монахини, первой почувствовала необходимость облегчить душу.
На пустынной дороге к Седер-Сити она подчеркнуто молчала. Не то чтобы она была чересчур разговорчива на пути к Люсинде, но сейчас ее молчание стало особенно выразительным. Или так мне, по меньшей мере, казалось.
Как я сейчас вспоминаю, я был тогда настроен весьма романтически. Мне казалось, что на утро после первой ночи мы проникнемся друг к другу еще большей близостью и поделимся самыми сокровенными тайнами. И да, и нет. Никаких историй, соответствующих моменту, никаких воспоминаний о детских днях, никаких невинных радостей. Я всматривался в ужасающую карту, то выключал, то включал на полную мощность приемник. Джилл — как, впрочем, возможно, и я для нее — оставалась огромной нечитанной энциклопедией.
Я терпел до тех пор, пока мы не выехали на хайвей.
— Поговори со мной.
Джилл отреагировала так, словно я вручил ей повестку в суд.
— Алан, когда мы прибудем в аэропорт, мне надо будет переоформить билет в Нью-Йорк. — Она повернула ко мне лицо. — Не смотри на меня так! Мне бы хотелось поехать с тобой, действительно хотелось бы, но у меня соседи присматривают и за городской квартирой, и за загородным домом, у меня куча дел…
Слушая ее, я четко воспринимал и подтекст. Да, Алан, дорогой мой, прошлой ночью все было чудесно, но сейчас в холодном свете дня мне страшно. Мне очень страшно.
— …если бы мы с тобой хотя бы могли отправиться в полицию, могли сообщить им что-нибудь важное… но в конце концов, что тебе сейчас остается, кроме как вернуться на работу…
Конечно, Джилл. Ты совершенно права. Мне хотелось заплакать, как ребенку, хотелось забарабанить ножками. И все это до тех пор, пока мы не прибыли в аэропорт и не узнали, что судьба уже распорядилась по-другому.
— Прошу прощения, сэр, — сказала мне причесанная под кинозвезду брюнетка за билетной стойкой. — Разве вы не слушали радио? Штормовое предупреждение во всем воздушном пространстве вокруг Феникса. Никаких рейсов до утра.
Правда, обнаружилось, что один рейс все-таки есть. В час двадцать пять на Солт-Лейк-Сити. А оттуда уже можно было улететь и ко мне в Сан-Диего, и к ней в Нью-Йорк.
Упрекнуть Джилл я ни в чем не могу. Наверняка она не планировала этого заранее. Но я увидел, как она завелась, узнав о непредвиденной пересадке в Солт-Лейк-Сити.
— Закажи мне «Кровавую Мэри», Алан. А я пойду позвоню. — Водка с томатным соком пришлась в самый раз. Гроза привела к ломке всего расписания — и в результате нам пришлось втиснуться в какой-то летучий гроб, который вдобавок во время всего полета швыряло из стороны в сторону.
— С тобой все в порядке?
Взяв меня за руку, Джилл кивнула на гигиенический пакет.
Я мужественно ответил утвердительным кивком. Да и не в тошноте было дело. Но каждый раз, когда нас кидало вниз, я вспоминал своих погибших на войне друзей.
Джилл наблюдала то за моим поведениям, то за погодой в иллюминаторе, словно надеясь увидеть не там, так тут какие-нибудь перемены к лучшему.
— Кстати, Алан. Перед вылетом я разговаривала с Тедом. Он сказал, что подъедет из университета, чтобы составить нам компанию в аэропорту.
Она выдохнула эту новость, словно сбросила с плеч огромную тяжесть. Я предоставил ей продолжать.
— …в конце концов, это всего час езды от Прово, а ведь никто не знает, когда мы опять окажемся в здешних краях…
Оборвать ее монолог было все равно что насадить бабочку на булавку. И все же я сказал:
— О Господи, Джилл! Ты собираешься рассказать Теду о нас с тобой, не так ли?
— Должна же я хоть кому-нибудь об этом рассказать! — И тут же с облегчением рассмеялась. Чиновник, сидящий через проход, покосился в нашу сторону, а затем вновь принялся что-то тихо наборматывать на диктофон.
Теперь Джилл заговорила, понизив голос, правда, не слишком:
— Не хочу сказать, что я уж такая монашка и скромница. Но я просто не могу себе представить, что мы утаим это от него. Понимаешь?
Я милостиво махнул рукой.
— Если тебе хочется, можем сделать круг почета над университетом и забросать его листовками.
Умный человек всегда понимает, когда ему приходит пора заткнуться. Я уставился в иллюминатор — на высокие горы и на сияющее вдали озеро Солт-Лейк. Всего пару часов назад жизнь казалась такой простой и ясной, с младенческим простодушием окидывал я тогда взглядом свой всегдашний лабиринт.
А сейчас меня вновь со всех сторон подстерегали повороты в ненужном направлении и тупики.
Итак, Джилл была напугана тем, что мы сделали; ее заранее страшили возможные осложнения. Прошу пожаловать в нашу банду, дорогая. И ей хотелось увидеть одобрение в глазах сына. И я вполне понимал ее, не стану скрывать. Если бы только и она, в свою очередь, не осознавала, как эта игра в красный и в зеленый свет на перекрестке воздействует на мои чувства.
Так что, может быть, Алан, дорогой мой, я пошлю тебя подальше, а сама вернусь в привычное гнездышко. Но даже если так, то в последние часы перед моим уходом ты ведь не будешь возражать против небольшой публичной истерики моего сыночка? В конце концов, ты и так уже столько для него сделал.
Он не спешил. Стоя в зале прилета, он наблюдал за тем, как эскалатор выносил нас ему навстречу. Его лицо было скрыто за дымчатым стеклом, но нам издалека стало видно, что рядом с ним крутится Карри.
— А ты знала о том, что она тоже приедет?
— Я не спрашивала, — ответила Джилл с такой кротостью, словно они уже могли нас услышать. — Да и что мне было сказать? Не бери ее с собой?
— Но что же ты сказала на самом деле?
— Только то, что приедем вместе и что побывали у Люсинды.
Чего было более чем достаточно, чтобы объяснить присутствие Карри на сцене.
Мы подъехали к ним, как игрушечные электрокары. Ага, а вот и мы. Каким сюрпризом стал твой звонок. Ха-ха.
— Пошли пропустим стаканчик, — схватился я за всегдашнюю соломинку, голос мой прозвучал и визгливо, и хрипловато.
Мы пошли в бар второго этажа. Официантка, хлопоча над салфетками и пепельницами, смерила Теда и Карри таким разочарованным взглядом, словно доводилась им благонравной тетушкой. Я забыл о том, что нахожусь в штате Юта, где за людьми моложе двадцати одного года следят взором хищника.
— Ну, и что прикажете подать, — осведомилась она тоном, заранее исключающим возможность любых компромиссов. Но и мне не хотелось подпадать под статью «Спаивание несовершеннолетних».
— Содовую со льдом, — сказал я. Джилл сразу же сообразила, в чем дело.
— Всем четверым?
Официантка окинула нас уже несколько иным взглядом, словно прикидывая размер причитающихся ей чаевых. Джилл проводила ее взглядом.
— Думаю, ты оскорбил ее, Алан.
И без дальнейших размышлений она взяла меня за руку.
Такой, казалось бы, незначительный жест — и все же столь же однозначный, как объявление по аэропортовскому радио. Я почувствовал, как она напряглась, осознав, что именно сделала.
Язык жестов весьма причудлив. Когда через несколько секунд вернулась официантка, она не поняла, что столкнулась с качественно иной, пронизанной льдом, атмосферой. Только что напитки ей заказали четверо людей разного возраста, а сейчас мы уже превратились в две пары, в упор разглядывающие друг дружку.
Тед качнулся вперед, как Атлант, которому шепнули на ухо, что ему придется взвалить себе на плечи еще парочку субконтинентов. Карри была непроницаемой, но, в конце концов, ведь это фамильная черта всех Сполдингов. Можно было, правда, сказать, что она стала уязвимей и куда меньше походила на партизанку-гвериллу, чем когда мы ее видели в последний раз. Разумеется, ведь тогда еще был жив ее отец.
— Думаю, я могу не спрашивать, как у вас дела. — Тед прервал затянувшееся молчание. — Я хочу сказать, и так все ясно.
Конечно, он тоже услышал себя — услышал, что говорит со страшным напряжением, а в конце чуть было не пустил петуха.
Я поспешил вступиться, чтобы переменить тему разговора.
— Главным образом, мы устали. Пребывание в Шорт-Крике кого угодно высосет.
Карри следила за нами с несколько обескураженным видом. Конечно, я вполне мог оказаться заклятым врагом, но, с другой стороны, демонстрировал сердечную склонность к ее потенциальной свекрови.
— Ну, и как вы нашли Люсинду?
— Безупречной.
— Этого у нее не отнимешь. А чего ей было нужно от вас, мистер Эшер?
Да знаешь, дорогуша, того же, чего и тебе. Но Сполдинги и без того питались сплетнями и слухами, и мне не хотелось давать представительнице этого семейства новую порцию пищи для размышлений.
— Она напугана, — сказал я. — Ей, точно так же, как нам, хочется узнать, кто убил твоего отца.
Поставленная на место, Карри потупилась. Перед ней стоял бокал с безалкогольным напитком.
— Не надо лишний раз напоминать мне об этом, мистер Эшер.
Тед обнял ее.
— Мы ни о чем не забыли. Но у нас занятия, скоро наступит сессия… одним словом, жизнь продолжается. Ну, вы сами понимаете.
Расскажи нам об этом, парень. Мы с Джилл переглянулись, обменявшись одновременно и мыслями. Мы с ней уже договорились не касаться новонаметившихся подозрений. Люсинда и Гарри, Люсинда и Элио. Одному Богу известно, что Карри или даже Теду делать с эдакой ношей.
Но Тед заметил только, что мы мрачны, и поспешил неверно проинтерпретировать эту мрачность.
— Может быть, мама, время сейчас и не самое подходящее, но мы начали, знаешь ли, готовиться к свадьбе. Я заработал кое-что, сверхурочно помогая профессору Роше, но нам хочется подождать до июня, когда закончатся занятия…
Джилл отнеслась к этому сообщению легкомысленно.
— Дорогой, ты абсолютно прав. Сейчас не время.
— Вечно ты так! Вечно ты меня отговариваешь!
— Нам надо поговорить. Мы с Аланом кое-что узнали… — Она искоса посмотрела на Карри. — Рассказать этого я не могу. Но знаю вполне достаточно, чтобы за тебя испугаться.
— И всегда-то ты обо мне волнуешься. Всегда-то действуешь исключительно в моих интересах.
— Если бы ты был в состоянии понять…
Глаза Теда яростно прищурились. Он посмотрел на меня в упор. Я понял, что мы идем ко дну. Мне и не нужно было для этого ничего говорить. То, что я сижу рядом с Джилл, сижу в тандеме с нею, заставляло его беситься.
— Разве вы друг с дружкой не перенапряглись за последнюю пару дней? Почему бы вам не отправиться домой и не перевести дух?
Мне показалось, что Джилл его сейчас ударит. Теду — тоже. Он увидел, как в глазах у матери вспыхнул гнев, и застыл, беспомощный, едва не подставив ей подбородок.
— Мы с Аланом не собираемся ничего от тебя скрывать, — сказала она ему убийственным шепотом. — Мы хотели все объяснить. И я знала, что это будет непросто. И все-таки надеялась на лучшее. А ты ведешь себя просто по-хамски.
Материнская любовь и материнская ненависть: оба эти чувства одинаково трудно выносить. Мать умеет высветить насквозь наш нынешний взрослый облик и увидеть внутри жалобно верещащего младенца. Тед и впрямь едва не расплакался как ребенок. Его рот задрожал, в конце концов ему удалось выдавить из себя мало-мальски достойный ответ.
— Мама, ты слишком многого от меня ждешь. Конечно, я веду себя по-свински, я сам понимаю это, но не могу же я просто поглядеть вам обоим в глаза и сказать: «Ах ты, Господи, как хорошо, что вы спелись?» Я ведь постоянно вспоминаю об отце… и обо всем. — Тед закрыл глаза. — Кажется, у меня голова сейчас лопнет. — Он встал, взял Карри под локоть, заставил тоже подняться. — Нам надо идти. Нет-нет. — Его трясло, и он не мог справиться с этим. — Извините, но это недостойно.
— Тед! — я потянулся к нему. — Ради бога…
— Нет, Алан! — Он вывернулся у меня из рук. — Это ваша проблема, на хер! Что ж это вам шило в зад всадили?
Бросив эти слова, он отступил, увел с собой Карри. Я мельком увидел ее лицо, прежде чем они оба исчезли на лестнице. Бледное, словно бы оглушенное. Взрыв чувств вне семейного гнезда Сполдингов; возможно, такое было для нее в диковинку.
Джилл сидела, широко раскрыв глаза. Сейчас ее тоже трясло.
— Не волнуйся, Алан, я не расплачусь. Может, и стоило бы, но не буду.
Я поцеловал ее в лоб.
— С ним все будет в порядке. Вспомни, как ты впервые услышала о том, откуда берутся дети. Ты ведь наверняка попробовала вообразить своих родителей в постели?
Джилл резко рассмеялась. Для меня это было облегчением.
— Так что дай Теду какое-то время. В эти дни нам всем пришлось пережить гораздо больше, чем мы рассчитывали.
Она в знак благодарности обняла меня, потом осмотрелась по сторонам.
— Теперь, когда малолетки отвалили, неплохо бы выпить.
Наша официантка оторвалась от стойки, заинтересовавшись переменой в нашей диспозиции, впрочем, не слишком. Пьяные прощания — такое ей наверняка доводилось наблюдать не раз. Взяв Джилл за руку, я сказал:
— У меня есть идейка получше. Когда тебе надо идти на регистрацию?
Она сверилась с часами. Без четверти девять.
— Отлично. Значит, у нас почти пять часов. Пошли. — Я подошел вместе с нею к диспетчеру и попросил дать мне билет на более поздний рейс.
— Сэр, — предупредил услужливый молодой человек. — Следующий рейс на Сан-Диего будет только завтра, в девять пятнадцать утра.
— Вот и отлично. Могу я снять с рейса свой багаж?
Он сверился с бумагами.
— Проверьте у Шестого входа. Он там, если только уже не отправлен на погрузку.
Но судьба была за нас. Джилл, заинтригованная моим поведением, следовала за мной сквозь шипящие автоматические двери.
Мы вышли на стоянку такси.
— Алан, я не настроена шутить.
— Да и я никогда не был столь серьезен. Я знаю здешних ханжей и тебя, думается, знаю тоже.
Машина подъехала, ослепительно-желтая. За рулем сидел черный как уголь таксист.
— Куда, мистер? — понимающе ухмыльнулся он.
— В ближайший мотель. — Я улыбнулся Джилл, поставив ногу на свой миниатюрный чемодан. — Так это будет выглядеть вполне благопристойно.
И вновь домой, и вновь домой. Пространство между Солт-Лейк-Сити и Сан-Диего самолет покрыл, описав в небе гигантскую параболическую арку. Сперва порыв взлета, затем круассаны и черный кофе на головокружительной высоте, с небесами за иллюминатором. В конце концов толчок, означающий приземление. Торможение, торможение — как будто имеет место вынужденная посадка, а издали мигают огни взлетно-посадочной полосы. После того, как я увидел, что Джилл, благополучно поднявшись в воздух, улетела в Нью-Йорк, мои чувства описали сходную — то вверх, то вниз — траекторию.
Полет через часовые пояса всегда дезориентирует меня в той степени, которая никоим образом не сводится к простой подкрутке стрелок. Я бы не слишком удивился, обнаружив по прибытии, что в Бальбоа-парке пасутся динозавры или его, наоборот, обстреливают ракетами со стороны Линдбергова Поля. Но все оставалось точь-в-точь таким же, как и до моего отбытия, — запутанным и непонятным.
Самолет пошел на посадку; наш «Боинг-727» осуществлял сейчас заход в духе камикадзе над самым центром города. Наша тень тревожно нависала над остроконечными, в испанском стиле, крышами и телеантеннами. Затем случился благословенный — на три точки — толчок, и то, что могло бы оказаться пятьюдесятью тоннами мертвого груза, проваливающимися в пустоту, превратилось всего лишь в большой крылатый автобус.
Вернуться на землю. Мне была понятна самая суть этого выражения. Вернуться в студию, вернуться к неоконченным делам, вернуться к кроткому милосердию со стороны Фрэнсис.
Погода, выдавшаяся в ближайшие дни, не сулила мне облегчения. Теплые убаюкивающие ветра со стороны Санта-Аны превратили все графство Сан-Диего в страну лотофагов. Я уверил себя, что лучшим лекарством от всеобщей летаргии станет в моем случае какая-нибудь срочная работа, связанная с зарабатыванием на кусок хлеба с маслом. Поэтому я отснял целый разворот в местном зоопарке по заказу дилерской конторы джипов. Ногастые, в пестрых блузках, блондинки восседали, позируя, на капоте Си-Джи-5, а рядом невозмутимо и сонно высились слоны.
Проявив эти снимки, Фрэнсис присвистнула. — Алан, мне кажется, что на этих фотографиях вместо тебя работает твое подсознание.
И она сказала это не в обиду. Накануне я, отпечатав снимки «Атлантик-купе», принадлежавшего Джулиану, рассказал ей все, что мне было известно или о чем я подозревал применительно к Люсинде. Я ничего не утаил от Фрэнсис, и это, возможно, было моей ошибкой. С тех пор она принялась поглядывать на меня осуждающе или, как минимум, оценивающе.
— Давай займемся этим после ленча. — Фрэнсис выключила в фотолаборатории красный свет. — Я тебя приглашаю.
Мы отправились к Консуэло, где можно полакомиться лучшей мексиканской стряпней во всей этой части старого города. Над мясом с сыром по-чилийски и кувшинчиками с текилой Фрэнсис высказала то, что было у нее на уме.
— Ты мог и не рассказывать мне о Джилл. Я бы сама обо всем догадалась.
— Ты разочарована?
Она взяла тортилью, обмакнула ее в острый соус.
— Мне страшно за тебя, Алан. А что если Джилл права относительно Элио и этой старухи Сполдинг? Да и что еще стал бы он от тебя скрывать? — Она отодвинула тарелку. — Мне всегда казалось, что он был человеком чертовски скрытным. Да что я говорю, о малом ли свидетельствует хотя бы вся эта история? И неужели тебе следовало выдавать себя с потрохами его вдове? — Фрэнсис взяла меня за руку, чтобы я прекратил отчаянно теребить салфетку. — Солнышко, с таким же успехом ты мог бы нарисовать у себя на груди мишень.
У Фрэнсис было хорошее образное мышление. Об этом я раздумывал позднее, тем же вечером, у себя дома, будучи уже чуть-чуть подшофе. Плеснув еще на два пальца коньяку, я встряхнул рюмку и залюбовался янтарными волнами. Если у меня и не было хрустального шарика, то коньяк в рюмке был максимальным к нему приближением. Второй предмет моих размышлений уже перекочевал из бара в мой личный сейф в банке. Из одного депозитного ящика в другой; вот и все, что я оказался способен сделать со слоником. Он все еще представлял собой ту же самую загадку; воплощал все те же страхи, что и в тот день, когда я впервые снял крышку с футляра.
Мозг — это корабль, на борту которого всегда находится более одного капитана. На поверхностном уровне я проклинал себя за отсутствие решимости продвигаться вперед, за то, что плыл по кругу, тогда как Гарри Стормгрин и Кº держали путь прямо на закат, не мучая себя сомнениями. Но под палубой другая часть моего «я» тосковала по Джилл, трепеща от одной мысли, что поворотный пункт в наших отношениях может стать их концом.
И игра в бисер, которую всегда умела усмотреть — и разглядеть насквозь — Лоррен.
— Когда-нибудь, — внушала она мне, — тебе надо будет попробовать перестать размышлять о жизни и начать просто жить.
Моя виноватая улыбка в ответ — как во всех случаях, когда меня доставало острие ее шпаги. Закинув ноги на кофейный столик, я улыбнулся внезапной мысли. В этот момент все мои побудительные причины, какими бы различными они ни были, слились в единый порыв.
На следующий день я объявил Фрэнсис о том, куда еду, но кое-что от нее утаил. Журнал «Грузовики и дороги» любезно снабдил меня «легендой» — причем сразу во многих смыслах. Издатели планировали провести ретроспективу машин марки «Феррари», поэтому я предложил им свои услуги, выказав готовность отправиться на побережье в их офис в Ньюпорт-бич и сделать там лучшие в своей жизни снимки. Мы с Тони Хоггом решили действовать на пару, но в ходе ленча, за которым было выпито множество мартини, я упросил его поступить иначе. И если я попаду на хайвей до полудня, то окажусь в Лос-Анджелесе самым первым.
Весь город лежал в бурых и хромированных тенях. Смог и автомобили; их постоянное сочетание только и делает существование Лос-Анджелеса возможным, делая невозможным существование в нем. Контора Бреддока, Эшер и Шапиро располагалась в так называемой Восточной башне — в одном из первых небоскребов, которым удалось превзойти высотой гранитный фаллос Сити-холла.
В Лос-Анджелесе у меня мурашки по спине бегают. Большая часть его хваленых достопримечательностей, от Першинг-сквера до Билтмора, представляют собой лишь оазисы в окружающей пустыне, где даже дома ухитряются выглядеть небритыми. Разумеется, и в Чикаго, не говоря уж о Нью-Йорке, полно омерзительных городских пейзажей, но там, по меньшей мере, есть куда ступить нормальному человеку.
Пока я дожидался зеленого света на перекрестке Третьей и Бродвея, мне на глаза попалась нервозная молодая женщина, возможно, секретарша, в соседней машине. Каждый из нас был запечатан в свою транзитную капсулу (с закрытыми окнами и дверьми) и пытался избежать зрительного контакта, бессмысленно глазея на фрукты и полуфабрикаты, которыми торговали на углу.
Часть непотребства, присущего здешним местам, пробилась и в контору Лоррен через защитную оболочку ее безупречного вкуса. Собственно говоря, проходя от охранника к консьержке, я почувствовал себя в очередной раз обесчещенным. Ко мне повернулись все головы, по рядам присутствующих пробежал шепоток. Меня опознали. А вот и он, мистер Эшер, фигура из акварельной мифологии. Рогоносец, ставший таковым в ходе знаменитой интрижки между Лоррен и Филом Шапиро.
И вдобавок ко всему я с ним столкнулся. Мы буквально налетели друг на друга у самых дверей в кабинет Лоррен: он выходил оттуда, я входил. С засученными рукавами, с какой-то писаниной в руках, Фил по-прежнему выглядел сыном местечкового раввина, отправленного, а вернее, внедренного, как агент, работающий под прикрытием, во враждебное царство гоев.
— Ага.
И взгляд у него сразу стал, как у нашкодившего барана.
— Привет, Фил.
Так мы полностью исчерпали возможность светской беседы, тем более, что секретарша Лоррен, находившаяся тут же, уже навострила уши. Мне стало тошно. Вопреки всему происшедшему, он мне по-прежнему нравился.
Выходя, он оставил дверь в кабинет открытой. Оттуда донесся голос Лоррен:
— Алан, это ты?
Это сразу же положило конец немой сцене. Кое-что никогда не меняется. Фил, обойдя меня, пошел прочь не оглядываясь.
Розалинда Рассел всегда была любимой кинозвездой Лоррен. Лоррен никогда не повторяла нарядов, в каких кинодива появлялась в своих картинах, но в остальном сумела воплотить свою фантазию в жизнь: ряды телефонов на столе, какая-то дрянь, устройство и предназначение которой было мне неведомо, и все в таком же роде. Она привстала из-за стола, чмокнула меня в щеку.
— Дорогой, ты выглядишь просто замечательно! Я так расстроилась, проведав тебя в больнице…
— Ты тоже прекрасно выглядишь. Весьма… процветающе. Хотя Фил показался мне малость усталым. Как вы друг с дружкой ладите?
Лоррен щелкнула застежкой сумочки.
— Давай, дорогой, поговорим о чем-нибудь другом. Хорошо бы только убраться отсюда, чтобы не трезвонили чертовы телефоны. — Она повела меня на выход. — Я заказала столик в гонконгском кабачке.
— Ты знаешь, как меня ублажить.
И, произнеся это, я бегло подумал о том, откуда ей известен мой вкус. Ведь пока мы жили с Лоррен, я еще не был любителем китайской кухни.
На ее «Кагуаре» мы поехали в чайна-таун; право вести и машину, и беседу я препоручил своей бывшей жене. Фирма и впрямь процветает, и нет ли у меня, кстати, на примете хорошего садовника: вокруг ее дома (некогда нашего) появилось слишком много сорняков. Я добросовестно принимал каждую посланную мне подачу, но не объяснял причин собственного «внезапного появления» до тех пор, пока мы не уселись за столик в главном обеденном зале с его раздвижными ширмами и кроваво-красными драконами.
— Лоррен, — начал я, отхлебывая чай из расписной чашки. — Нам следовало бы поступить так раньше. Не надо было ждать столько времени… ну, ты понимаешь… после смерти Элио.
Она кивнула, одновременно нахмурившись, ее по каким-то личным причинам раздражало, что она была вынуждена со мной согласиться.
— Мне хотелось прибыть на похороны. Я прислала цветы, но этого, конечно, недостаточно.
— Но, может быть, ты окажешься в состоянии помочь сейчас.
Она искоса посмотрела на меня, словно фокусируя кадр.
— А ты ведь и впрямь серьезно увяз во всей этой истории, не так ли? Когда я впервые увидела тебя на экране в выпуске новостей, все было просто нереальным. Но и во плоти, Алан, это более чем впечатляюще. Можно сказать, будоражаще.
Официант подал кисло-сладкую похлебку. Я дождался его ухода.
— Устроить забег наперегонки мы сумеем и в другой раз. А сейчас мы не на Олимпиаде. И золотая медаль тебе не светит.
Лоррен покраснела и, кажется, действительно почувствовала себя задетой. В ответ я холодно улыбнулся. Она мучительно постаралась не рассмеяться, от напряжения у нее заходило ходуном все лицо, наконец она не выдержала.
— Черт тебя побери, Алан! Ты всегда был чересчур хорош для меня. И та же проблема сейчас с Филом. Вечно он смотрит на меня маленькими мокрыми глазками и пьет мою кровь.
Честно говоря, я вообще удивлен, что от Фила Шапиро еще что-то осталось. Но свою точку зрения предпочел держать при себе.
Настала пора для основной перемены. Нам подали мясо по рецепту Кунг Пао, запивать его следовало особым пивом.
— Итак, ты увидела меня по телевизору. — Я передал ей соусник. — А Джилл и Теда ты тоже увидела?
Она кивнула.
— И я навестила его в больнице.
— Ах вот как? — Мне следовало бы знать об этом, но, с другой стороны, Джилл мне ничего не сказала. — Тед собирается жениться. Он тебе об этом говорил?
— Более того. Как раз когда я была в палате, появилась его невеста. Показалась мне довольно привлекательной. Хотя и чересчур настороженной во всем, что касается Теда.
— Это семейная черта. — Я подлил нам чаю. — Я, знаешь ли, последний, кто видел ее отца в живых. — Возможно, китайский ресторан был не самым подходящим местом для такого разговора. — Мне кажется, Джулиану хотелось поведать о чем-то большем, но он не смог. Или не успел. Кое-что из рассказанного им об Элио звучит и вовсе бессмысленно.
Я рассказал ей о ранчо в Колорадо. Она задумчиво прожевала еду.
— Имя нынешнего владельца Мэй? Это имя или фамилия?
— Фамилия. А больше мне ничего не известно.
Лоррен состроила гримаску.
— Странно это звучит, я хочу сказать, в связи с Элио. Но, может быть, в конце концов у него проснулся вкус к предпринимательству. Хотя об этом бы стало известно. А в чем смысл сделки?
— Хотелось бы это понять. Но в живых не осталось никого, способного просветить нас. — Господи, ниспошли мне терпение. Не дай ей разглядеть, как я рассержен, — уж больно ей такое по вкусу. — Кстати говоря, полиция об этом вообще ничего не знает.
Лоррен всегда лихо просекала подводное течение каждой беседы.
— Выходит, счастливый выбор пал на меня.
— Твое имя первым приходит на ум, когда возникает необходимость найти владельца земли или недвижимости. Вспомни то дело с…
— Алан, провести такие поиски способен всякий, у кого есть пара ног. Если тебе неохота обращаться в полицию, свяжись с какой-нибудь адвокатской конторой, найми частного сыщика…
— Но я выбрал тебя. Послушай, ты сама сказала, что тебе хотелось бы оказаться полезной.
— Нет, Алан, насчет этого говорил как раз ты. — Лоррен смешалась, покраснела. — Но ты, конечно, прав. Я не шевельнула и пальцем, и никто из нас — особенно по сравнению с тобой. Элио заслуживал лучшего. — Я буквально увидел, как в голове у нее защелкал компьютер, с умопомрачительной скоростью пропуская через себя информацию. — Первым делом я свяжусь с Земельным ведомством графства. Проблема в том, что в Колорадо целая куча графств. Имеешь представление, о каком именно идет речь?
— Ни малейшего.
— Что ж, начну с Денвера и его окрестностей, а дальше посмотрим. — Она взяла себе из тарелки овощей, избегая ломтиков остро наперченного мяса. — А Джилл полностью в курсе дела?
Наши глаза встретились. Джилл. Мы с Лоррен, как парочка шпионов, жили в весьма усложненном и таинственном мире.
— О Господи, Алан! Не сиди с таким видом. Валяй, выкладывай.
— А что, у меня на лбу написано?
— Аршинными буквами на первой полосе. — Она подлила мне чаю. — Хочешь верь, хочешь нет, дорогой, но я этого твоего вида еще не забыла. Ну вот и прекрасно.
Я осторожно отхлебнул из чашки. Чай и… нет, не этого я хотел от Лоррен. Мне-то казалось, что она должна проявить большее понимание, чем Тед в разговоре с Джилл. Не просто поднятый вверх или опущенный вниз палец в знак одобрения или осуждения.
Что ж, Лоррен этим и не ограничилась. Мы умели читать мысли друг друга. На лице у нее была одна из прежних масок. Номер, так сказать, тридцать девять: терпимость, замешенная на тайном веселье. Что могло как передавать, так и не передавать ее истинные чувства.
— Расскажи мне, Алан. — Голос ее зазвучал с внезапной серьезностью. — Как у вас получается? Скажем, по десятибалльной шкале?
Я решился на полуоткровенность.
— Ситуация все время меняется. Все чудесно до тех пор, пока мы оба внезапно не замираем, убедившись в том, что вокруг сплошные проблемы.
Лоррен двусмысленно улыбнулась.
— Сильно смахивает на нас.
— Ты хочешь сказать, на твои дела с Филом?
— Да нет. Ты сам понимаешь, что я хочу сказать. — Лоррен взяла паузу, словно ей вдруг понадобилось принять какое-то решение. — Алан, я была с тобой, мягко говоря, нечестна. Я знала обо всем еще до твоего появления. Джилл позвонила мне пару дней назад. И мы мило…
И они провели более чем обстоятельную беседу. Внимая ее рассказу, я пребывал как в тумане, помещение китайского ресторана уплыло куда-то на задний план. Но с какой стати я так разволновался? Или хотя бы удивился? Они ведь приятельницы. Я вспомнил, как они вдвоем стояли у моей больничной постели, глядя на меня сверху вниз, как на какую-нибудь мокрицу. Разумеется, упрекнул я себя сейчас, я проявил непростительную инфантильность, прогнав их за то, что они говорили обо мне за моей спиной. Вот и теперь… Китайская пища и всякое такое… и что еще такое? Чистая мания преследования. Но насколько уместно в таком клиническом диагнозе само слово «мания»? Психиатрам следовало бы подыскать более четкий термин на тот случай, когда подозрения становятся более чем реальными. Лоррен с тревогой всматривалась мне в лицо.
— Алан, с тобой все в порядке?
— Да. Конечно. В полном порядке. — Собираясь со свежими силами, я, чтобы не молчать, рассказал ей о стычке с Тедом в аэропорту. — Знаешь ли, я сумел поставить себя на его место. И прекрасно понимаю, почему он встал и пошел прочь. Мне каждый раз хочется надеяться, что все обойдется малой кровью, — да только куда там!
Она еще какое-то время терпела мои разглагольствованья о том, что ситуация, в которой я очутился, похожа на «колыбель для кошки», потом сказала:
— Не вешай носа, Алан! Я не только найду для тебя этого мистера Мэя. Я постараюсь смыть из собственной памяти все, что наговорила о тебе Джилл. — Лоррен улыбнулась, как Чеширский Кот. — Честно говоря, почти все.
Беседа за ленчем затянулась на много часов. Мои душевные излияния в разговорах с Фрэнсис всегда носят односторонний характер, с Лоррен же получается складчина.
Мне хотелось поведать обо всем, через что я прошел после смерти Элио, но к этому времени ресторан уже наполнился собравшимися поужинать водителями автобусов, и владелец заведения, выглядевший каратеком из кинофильма о восточных гангстерах, подплыл к нашему столу и ядовито уставился на практически не тронутое блюдо с миндальными пирожными.
— Поехали домой, — сказала мне уже в машине Лоррен. — А Фил может сходить в кино или еще куда-нибудь.
«Домой» — то есть не «ко мне домой», но и не «к нам домой». Я в равной мере оценил и радушное приглашение, и проявленный такт. Но вернуться туда было бы равнозначно тому, чтобы приласкать некогда любимую собаку или кошку, давным-давно переданную в другие руки.
— Нет, спасибо. Это место заколдовано. Причем, мною.
Мы засели в бар в Статлер-Хилтоне с его зелеными абажурами и дубовыми панелями. Сидя за угловым столиком, я изложил свои приключения в семействе Сполдингов: своего рода одиссею, только в духе Кандида. Я надеялся на то, что Лоррен, окинув ситуацию «незамыленным» взглядом, сумеет обнаружить какие-нибудь детали, ускользнувшие от моего внимания.
Она поболтала соломинкой оливку, любуясь тем, как зеленый шарик то съеживается, то разрастается в размерах, плавая в увеличительных волнах бокала с мартини.
— А что эта Люсинда? Она привлекательна?
Я задумался.
— Это не то слово. Она вся подтянутая, вся какая-то неестественная. Но в свое время… да, полагаю, мужчины липли на нее, как мухи на мед.
— Джилл того же мнения. И ей кажется… ну, да ладно, ты об этом наверняка знаешь. — Лоррен, перед тем как осушить бокал, съела оливку. — Элио всегда был великим ходоком. О Боже, конечно, возможно всякое. — После того, как оливка была извлечена, уровень напитка в бокале понизился, и Лоррен укоризненным взглядом отметила это обстоятельство. — Однажды он мне кое-что сказал. На рождественской вечеринке, когда все у нас уже пошло вразнос, вы с Джилл были, кажется, на кухне. — Она улыбнулась — воплощение самой загадочности в колеблющемся свете свечей. — Так или иначе, Элио пристал ко мне со своей всегдашней пьяной песней, в чем же именно заключается смысл жизни. Я тоже была пьяненькой — достаточно для того, чтобы рассказать ему о Филе. «Кого же ты на самом деле любишь?» — спросил он в ответ.
Лоррен жалобно посмотрела на меня.
— О Господи, Алан, а тебя тогда только что выписали из больницы. И ты не снимал шляпу, потому что чертовы волосы никак не хотели отрастать! Я сказала Элио… нечто в этом роде. А он ответил: «Я ведь не спрашиваю, кого из них ты жалеешь. Я и сам некогда совершил точно такую же ошибку». И он рассказал мне о какой-то женщине из его германских времен. Имени он не называл — да и если бы назвал, я бы не запомнила. Но одно его замечание поразило меня и поэтому запало в память. Думаю, что даже тогда оно прозвучало более чем странно. «Мы все получаем то, чего заслуживаем, — сказал мне Элио. — Трое в одной постели. Господу ведомо, что у сучки имеется в этом смысле хорошая практика».
Ничего удивительного в том, что Лоррен никогда не рассказывала мне этого раньше. На долгом пути домой я открыл в машине все окна, чтобы как следует продышаться. Выслушанная история воскресила в моей памяти все былое. Б. А., то есть Бедный Алан, которого все предали и за глаза высмеяли. Да и каким он стал скучным! Но переживешь большую катастрофу — и начинаешь все меньше себя жалеть.
Когда я покинул ареал Лос-Анджелеса, воздух стал чище и холоднее. В графстве Сан-Диего я очутился как раз перед наступлением вечерней тьмы. Вечно в пути; казалось, я так и не мог остановиться с тех пор, как Джилл прислала мне чертову телеграмму. Ответвление дороги, ведущее к океану, промелькнуло раньше, чем я успел осознать это. Я проскочил поворот. Будь я сейчас дома, я не находил бы себе места и боролся с искушением позвонить ей. Это было бы, разумеется, ошибочным ходом, но я все еще испытывал перенапряжение после разговора с Лоррен. Поэтому, очутившись в городе, я решил проверить, как обстоят дела в лаборатории. И, прибыв на место, обнаружил, что там еще кто-то есть.
— Фрэнсис? — окликнул я, звякая ключами. Ее нигде не было видно, но из-за двери в фотолабораторию просачивался красный свет.
— Не обращай на меня внимания, — донесся приглушенный голос из-за двери. — Я срочно проявляю снимки с джипами. Позвонили из «Юнион» — они им спешно понадобились. Ну, и как тебе работалось с Тони Хоггом?
— Мы разбогатеем!
Веселая манера разговаривать так, будто стоишь под душем, действовала на нее безотказно. Уж сколько раз она попадалась на эту удочку. Но на этот раз ее смех показался мне несколько вымученным.
— Я через минуту управлюсь. Твоя почта на письменном столе.
Мусор как мусор. Я всегда с первого взгляда замечаю, если в почте есть нечто действительно важное. А тут — обычная дрянь. Счета, реклама. И, конечно, журналы. «Современная фотография». И в ней еще один компаративный тест на светочувствительность различных цветных пленок. Я нетерпеливо, откладывая одну стопку бумаг за другой, просмотрел корреспонденцию.
«Автоколлекционер» и «Классические автомобили» оказались в самом низу. Я подписался на этот комплект из двух журналов только в нынешнем году. Новый месячник, редактируемый лихим парнем из Атланты по имени Фред Лоусон. Наряду с другими издателями, я обращался и к нему, пока мое участие в Королевском туре казалось еще возможным. На обложке был изображен изящный красно-черный «Дузенберг». А в нижнем углу рекламировалась, буквально взывая ко мне, одна из статей номера: «Эксклюзив! Королевский тур в Америке».
— Алан? Что там стряслось?
— Выходи оттуда живо, поняла?
Трясущимися руками я принялся перелистывать журнал, ища оглавление. Не могли же они поступить со мной так по-свински. Они же… опомнись, парень! Именно так они, конечно, и поступили.
— Я только что уронила контрольный негатив! Дай же мне минуту!
«В первой половине тура, устроенного Иваном Ламбертом, его участникам предстала половина королевских „Бугатти“, существующих на свете…», стр. 68. Но кто же перехватил у меня эту работу? Казалось, пальцы перестали мне подчиняться. Но вот я нашел то, что искал. По крайней мере, я не пригрел змею у себя на груди. Боа-констриктора!
Все оказалось несколько непрофессионально. «Обращаясь в прессу» — едва ли удачный подзаголовок. Письмо и два моментальных снимка, сделанные участником тура, неким Генри Чосером. Рядовой подписчик журнала, родом из Англии, который решил порадовать своего брата-читателя коротким отчетом о первой половине тура и которому хочется внести уточнения и поправки в статью из предыдущего номера о моторах особой мощности.
Ну, и всякое такое. Я перешел к фотографиям.
Мистер Чосер извинялся перед читателем за качество снимков, хотя на самом деле черно-белые фотографии, сделанные «поляроидом», получились весьма недурно. На одной был изображен бесконечно длинный белый остов королевского «Бугатти» с откидным верхом, рядом — смутное изображение усатого человечка (должно быть, сам мистер Чосер), стоящего у машины в позе охотника, завоевавшего невероятный трофей в африканском сафари. Дирборн, 18 октября.
Остальные участники тура толпились на заднем плане. Японские бизнесмены, разумеется; даже когда приземляется «Аполло» и из него выходят астронавты, они ухитряются щелкнуть своим «никоном». Их можно было заметить на световом пятне лампы-вспышки, ближе к краю, и на следующей фотографии, сделанной двумя днями позже у Харры. Боб Норрис пообещал устроить для участников тура настоящий спектакль — и, судя по всему, сдержал слово. Фотография представляла собой вид сбоку на Второй выставочный зал, большие заржавленные двери широко распахнуты, чтобы выпустить и впустить оба гигантских «Бугатти», которым в воздухоплавании соответствовали бы «Граф Цеппелин» и «Гинденбург». Большой седан «Берлин-де-Вояж» стоял «обутый» и готовый сорваться с места, тогда как «Биндер-купе-де-Вилль» был в полуразобранном виде — точь-в-точь такой, каким я его застал вдень аукциона.
Вокруг толпились фанаты. Невероятной толщины женщина, которая вполне подошла бы в жены Никите Хрущеву, стояла рядом с парочкой японских бизнесменов, повернув свое похожее на гигантскую картофелину тело так, чтобы смотреть в объектив.
По другую сторону от серебряно-черной машины виднелась молодая женщина лет двадцати, весьма хорошенькая, с этюдником в руке. На лице у нее была широкая улыбка, а свободной рукой с простодушием, всегда проскальзывающим на моментальных снимках, она обнимала за плечи Гарри Стормгрина.
Мой взгляд сразу же сконцентрировался на нем, упустив поначалу из внимания все остальное. Машина, зрители, даже девица — все это дошло до меня только мгновенье спустя. Подобно всем остальным колебаниям, размышлениям, так и не приведенным в исполнение планам, которые пришли позже. После того, как я впервые откусил от этого яблока, все самым решительным образом в моей жизни переменилось.
Красный свет погас. Фрэнсис высунула голову из дверей фотолаборатории.
— Привет, дорогой. — Увидев мое лицо, она вздохнула, словно ей пришла пора вновь со мной попрощаться. — Значит, ты уже увидел.
30 октября 1968 г.
Среда за полдень — и вот он я, только что расставшийся с частью собственного тела длиной в шесть тысяч миль. В пальто мне зябко, я меряю шагами железнодорожную платформу вокзала в Мюлузе. Большие часы на башне показывают семнадцать минут второго. Тринадцать минут до прибытия парижского экспресса. На нем приедут участники тура, намереваясь осмотреть пятый и шестой королевские лимузины.
Листья уже облетали, виясь в солнечных лучах, которые больше не грели. Усевшись на скамейку, я разглядывал большую черно-белую вывеску. Мюлуз. За последние двадцать лет я проезжал этот город три, может быть даже четыре раза, поездом, идущим в Германию или из нее. Однажды — вдвоем с Лоррен, испытывая негу, которая наступает после занятий любовью. В другие разы — по делу, когда медовый месяц остался на десятилетие позади.
Тогда я видел, как этот знак проплывает мимо, вместе с высокой зубчатой крышей мельницы — самого высокого здания во всем городке, осознавая при этом, что отсюда рукой подать до самой большой в мире коллекции «Бугатти». Но ни разу не сошел здесь с поезда. Много лет назад я написал Шлюмпфам, Гансу и Фрицу, прося их позволить мне бросить хотя бы взгляд во внутренние помещения давным-давно перестроенной мельницы. В самоубийственном порыве я даже предложил оставить дома фотокамеру. Но нет, они протелеграфировали мне категорический отказ. Наши машины это наша личная радость. Наша — и только.
Кто же заставил братцев отказаться от своего всегдашнего правила? Открыть ворота перестроенной мельницы не просто одному посетителю, но целой группе? До меня донеслись какие-то слухи о неполадках в их текстильной империи. Мощные зарубежные конкуренты. Профсоюзы, озверевшие после майских событий. Шлюмпфы всех достали, поэтому семена падали в благодатную почву: скоро, мол, им придется выставлять свою коллекцию напоказ, чтобы свести концы с концами.
Может быть. А может быть, Ганс и Фриц решили просто-напросто уподобиться Джефри Макгоуэну, который взял да и пригласил к себе на Рождество всех автомобильных фанатов после того, как его папочка купил ему самый большой «Лионель» из всех, что когда-либо были выпущены.
Двадцать пять минут второго. Я расстегнул футляр камеры и достал вырванную из журнала 68-ю страницу. Я столько раз складывал этот лист и вновь раскладывал его на пути сюда из Сан-Диего, что бумага утратила глянец. Человек на фотографии, которого обнимала девушка, был в очках в роговой оправе и одет, как положено богатому туристу. И лицо у него было — по крайней мере, на первый взгляд — не такое, как у преступника, объявленного в розыск по подозрению в двух убийствах.
Я не испытывал на его счет никаких сомнений: Гарри был тем, кого я искал. Но я также осознавал всегдашнюю полуавтоматическую беспечность пограничного и таможенного контроля. И меньше всего внимания привлекают к себе в таких ситуациях старики — проверяющим все они кажутся на одно лицо. Обладая колоссальной выдержкой и не имея броских примет, Гарри, должно быть, счел детской забавой укрыться от полиции и затеряться в пользующейся особыми привилегиями толпе туристов.
Так почему же я не напустил на него полицию? Джилл пыталась подбить меня на это еще перед вылетом из Штатов. «Не валяй дурака, Алан, не строй из себя Пинкертона. Ты хочешь расспросить его? Наведайся к нему в тюрьму — и там обо всем расспроси».
Беда была в том, что я не мог себе представить, будто это может пройти без сучка без задоринки. Напротив, любое обращение в полицию со стороны добропорядочного гражданина, каким я и являюсь, заканчивалось в моем воображении тем, что Гарри — кем бы он на самом деле ни был — падает наземь, скошенный автоматной очередью. Или в лучшем случае тем, что мне со всей официальной вежливостью предлагают держаться подальше от этой окруженной дымовой завесой таинственности истории. Нет, достаточно я просидел, ощущая собственную беспомощность и не имея другого влияния на развитие событий, чем то, которое способен подарить пульт дистанционного управления телевизором.
Час тридцать три. Кажется, Муссолини добился того, что поезда начали прибывать по расписанию? И вот вдалеке на путях, размером в две булавочные головки, зажглись огни поезда. Передний освещал путь, боковой описывал круг за кругом. Я наскоро собрал пожитки, наблюдая за приближением поезда. Да, но как же быть с моим собственным приближением — к участникам тура? Я разработал более или менее удобоваримую версию для Ивана Ламберта. А вот, мол, и я, лучше поздно, чем никогда, прибыл запечатлеть грандиозный финал вашего тура. Что же касается встречи с Гарри, то мне предстояло разыграть из себя полного идиота. Разумеется, я не собирался спугнуть его. И никаких «держи вора!», нет, ничего подобного. Но вот заревел гудок, на этот раз — на полную мощность, и словно бы выдул у меня из головы все зыбкие планы и решения.
Огромный и неудержимый, мимо пронесся локомотив, растрепав на мне одежду и взъерошив волосы. Наконец поезд всей своей громадой начал останавливаться, колеса застучали по рельсам все глуше и глуше. Проводники соскочили на перрон еще до полной остановки, словно команда назойливых судебных исполнителей.
68-я страница обернулась явью. Миссис Хрущева сошла на перрон первой, а следом за ней неопределенное число японских бизнесменов. Молодая парочка (шведы? датчане?) с одинаково длинными волосами напомнила мне двух заскучавших афганских борзых. Чернявый человечек в чересчур шикарном для данной ситуации костюме, явно пошитом у одного из ближневосточных кудесников жанра. А вот и девица с этюдником.
Я подошел поближе, стараясь держаться около нее, что было не просто из-за прибывающей толпы. Если я правильно сосчитал, приехавших оказалось тринадцать, а руководил всеми крепкий мужчина за тридцать, который не мог быть никем иным, кроме как мистером Иваном Ламбертом. Никакого Гарри Стормгрина среди них не было. Никого, даже отдаленно похожего на него.
— Прошу прощения, мистер Ламберт!
— Да?
Он оглядел меня с напускной близорукостью, присущей англичанам, когда они сталкиваются с незнакомцами. Никакого контакта между нами не возникло, пока я не представился, а он не связал мой голос с нашими телефонными переговорами.
— О Господи! — Он пожал мне руку. — Вот уж кого не ожидал здесь встретить, так это вас, мистер Эшер. Мне-то казалось, будто вы все еще лежите весь забинтованный. Но что вы здесь делаете?
И, не дожидаясь ответа, он, окруженный своей паствой, начал оглядываться по сторонам.
— Мне кажется, нас должны встретить служащие гостиницы.
— А встречаю вас я.
Я объяснил Ламберту все, кроме причины своего появления здесь. Еще накануне я позвонил Жану Жулу. Как поживает Тридцать пятая модель, ранее принадлежавшая Элио, на новом месте? Мсье Жулу, к совести которого я таким образом воззвал, оказался достаточно любезен, чтобы выполнить мою просьбу. А она заключалась в том, чтобы мне позволили сыграть роль его личного представителя, когда прибудут участники тура.
— Так что не удивляйтесь. А гостиница сразу за углом.
— Как это любезно с вашей стороны!
Ламберт и тринадцать его подопечных оглядели меня со смешанным в индивидуальной пропорции у каждого чувством удивления и опаски. Один из японцев щелкнул «никоном».
— Все на месте? — непринужденно осведомился я.
— Да, кажется, так, — Ламберт сосчитал участников тура по головам. — Тринадцать — счастливое число. У нас был и четырнадцатый участник, но он прервал тур перед самым вылетом из Штатов. У него, у бедняги, скоропостижно умерла жена. Некий мистер Гривен.
— Какая жалость!
И, видит Бог, я сказал это искренне. Но не было ли это чересчур откровенно написано у меня на лице? Девушка с этюдником смотрела на меня оценивающим взглядом художницы, явно заинтересовавшись и мысленно вписывая меня в перспективу. Возможно, я улыбнулся ей, а возможно, и всей группе в целом — сейчас уже не вспомнить.
Наш водитель стоял за углом в позе скучающего Бельмондо и курил «Голуаз». Ламберт погрузил всю свою компанию в автобус, еще раз уверив каждого, что завтра с утра музей будет предоставлен в их полное распоряжение. Затем сел на переднее сиденье рядом со мною, и автобус поехал по извилистым улочкам.
— А знаете, мистер Эшер, братья открывают свой музей для осмотра уже не в первый раз. Три года назад они пригласили меня на частный показ. Вместе с Фанджио, Пининфариной и Кезером из «Даймлер-Бенца», да и другими… Мне было трудно в такой компании.
Да, я слышал об этом. Элио тоже участвовал. Внимая Ламберту, я периодически кивал и одновременно сглатывал, чтобы сбить вкус желчи во рту. Мистер Гривен. Даже без имени. Пока без имени. И умершая жена, ах ты, Господи! Не совершил ли я какую-нибудь ошибку, не спугнул ли его? Какое-то время я носился с этой мыслью, но затем, когда Ламберт завел речь о моих замечательных снимках из «Ежеквартальника автомобилиста», мое внимание мало-помалу переключилось на участников тура.
Девушка сидела слева, рядом с пожилым английским джентльменом, фотография которого тоже имелась у меня в футляре для камеры. Генри Чосер. Сексуальная искра между ними не пробегала. Отец и дочь? Возможно, хотя внешнего сходства я не нашел. Несколько безликая на первый взгляд, хрупкая и привлекательная при более пристальном рассмотрении, она держалась спокойно и безучастно, что странно дисгармонировало с ироническим очерком ее губ. Уперев этюдник в спинку переднего сиденья, она яростно рисовала мелками, натурой ей служил смуглый человечек в шикарном костюме. Интересно, найдется ли в этом этюднике и портрет мистера Гривена?
Через пять минут мы прибыли к парадному подъезду отеля «Сент-Клер». Жан Жулу дожидался нас, он выглядел карликом по сравнению с гигантского роста швейцаром.
— Ага, ковровую дорожку нам постелили! — Ламберт заговорщически улыбнулся мне, как один бывалый человек другому. — Слышали? Может, и братцы нас встретят?
— Боюсь, что нет. Мсье Жулу объяснил мне, что они временно перебрались в Мальмерспа. У них там вилла.
Все поднялись со своих мест, потянулись за пальто и за багажом. Через пару мгновений во всей этой суматохе мне придется расстаться с Ламбертом.
— А этот ваш бедняга, — начал я. — Мистер Гривен, не так ли? Должно быть, он страшно расстроился.
— Да уж наверняка.
— А он долго прожил с покойной женой?
— Мистер Гривен, можно сказать, человек замкнутый. Но, конечно, известие о смерти жены стало для него страшным шоком. — Ламберт задумчиво посмотрел на меня в тот момент, когда я помогал ему надеть пальто. — Надеюсь, это не для печати. Не думаю, чтобы несчастному понравилось увидеть свое имя в газетах.
Этим вечером я тоже держался в одиночестве, причем нельзя сказать, будто это произошло по моему собственному выбору. Измотанные поездкой, едва ли не все участники тура предпочли не спускаться к ужину, а заказать еду в номер. Последовав их примеру, я разложил все свое оборудование, тщательно осмотрел и протер каждую линзу. Мне было неприятно подступаться к этим, скорее всего, ни в чем не повинным людям с приемчиками тайного фотоубийцы.
Разобрав, а затем, вновь собрав фотокамеру, я навел ее на полицейский портрет, разложенный мною на столе. Когда мне лучше всего показать его Ламберту и участникам тура? Конечно, еще не сейчас. Лучше немного подождать, а уж потом начать расшевеливать их как следует.
Ламберт, с которым мы несколько раньше встретились внизу за чашкой кофе, снабдил меня списком участников тура.
1. Эрик Гуннарсон
2. Фреда Гуннарсон
3. Акира Имаи
4. Тоширо Маюзуми
5. Ирма Дубчек
6. Мелинда Чосер
7. Генри Чосер
8. Карлос Иссель
9. Мария Борхард
10. Колин Стюарт-Халл
11. Хасан Али-Демерель
12. Сол Баттерфилд
13. Маржорет Боливар
14. Карл Гривен
— Ничего себе наборчик? — Ламберт передал мне сливки. — Но все до одного «бугаттисты». Иногда, — признался он, — они мне немного надоедают. Похожи на фермеров, собравшихся в пивной и обсуждающих виды на урожай. — Он посмотрел в холл. — Ага, вот Мелинда и Генри. Ранние пташки!
Ламберт, взмахнув салфеткой, подозвал их к нашему столику. Мелинда и тут была с этюдником — казалось, он определял самый смысл ее существования, — тогда как ее отец не расставался с черно-белым моментальным «поляроидом». Радостно ухмыльнувшись, он пожал мне руку.
— Неужели знаменитый Алан Эшер собственной персоной? Хочу вам сказать, меня восхищают ваши работы.
— Да и ваша хороша.
Я показал ему 68-ю страницу.
— Большое спасибо! — Чосер потряс в воздухе фотоаппаратом: — Я стараюсь. Что вижу, то и снимаю. Конечно, не вам чета. — Он повернулся к дочери. — Видишь, Мелинда? Как я рад, что меня наконец-то воспринимают всерьез!
— Это нечестно, отец. Кто подбирает тебе натуру?
В ней не было и намека на отцовскую непринужденность. Хотя и надменностью назвать это было нельзя. Она подала мне руку. У мисс Чосер был спокойный, но пристальный и упрямый взгляд человека, стремящегося во всем и везде дойти до самой сути. Я показал ей снимок из журнала.
— Вы здесь прекрасно вышли. А этот человек рядом с вами — мистер Гривен?
— Он, бедняга, — поспешил ответить вместо дочери мистер Чосер. И сразу же помрачнел. Эмоции проявлялись у него на лице с такой же стремительностью, как снимки в его «поляроиде».
— А вы знакомы о Карлом? — настороженно спросила Мелинда.
— Нет. Мы с ним не встречались.
Я постарался произнести это как можно естественней, но и Ламберт не спускал с меня глаз, боясь, что он что-нибудь упустит. Но ему пришлось покинуть нас, чтобы собрать участников тура, разбредшихся по всему холлу.
Так же, впрочем, поступил и я. Как бы там ни было, я не мог допустить, чтобы это утро пропало у меня впустую. Алан Профессиональный Соглядатай пока суд да дело покинул Чосеров и вышел в холл, намереваясь исподтишка снять всю чертову дюжину «бугаттистов» на завершающем этапе их паломничества. Изобретенная мною «легенда» служила мне и пропуском в их компанию.
На часах в холле пробило полвосьмого, и на пороге, выйдя из открытой кабины старомодного лифта, показался Жан Жулу. Размахивая руками, как боксер, он призвал нас к вниманию.
— Благодарю вас, дамы и господа. Прежде всего, позвольте передать вам, что господа Ганс и Фриц Шлюмпф крайне огорчены, что не смогут сегодня присутствовать при осмотре. Но дела, причем весьма серьезные, заставили их уехать.
Он описал рукой такой широкий круг, словно хотел показать, что ответственность братьев Шлюмпф распространяется на весь Эльзас. Хотя я и не верил в россказни о том, будто братцы смылись из Мюлуза, чтобы не слушать ворчания собственных рабочих.
Впрочем, минутное разочарование сразу же забылось в суматохе, с которой проходила посадка в автобус, потонуло в атмосфере радостного ожидания. Потеряв Гарри, я не был настроен довольствоваться утешительным призом, но внезапно переменил решение. В конце концов, я попаду в сокровищницу Шлюмпфов, пусть и всего на пару часов.
Веселье, царившее в автобусе, резко контрастировало с общим настроением на улицах городка. Мюлуз, как, впрочем, и большая часть Эльзаса, даже в ярком солнечном свете казался серым, изнуренный тяжелой промышленностью и тайными распрями, восходящими еще ко временам франко-прусской войны.
Владычили здесь сперва французы, потом немцы, потом опять французы, потом опять немцы; ничего удивительного, что лица у здешних рабочих, бредущих на фабрику Шлюмпфов, были мрачны — местные люди, похоже, сами не понимали, кто они такие.
Мы свернули на Авеню де Кольмар, где за длинной железной оградой тянулся запущенный сад. Одинокий фонарь с цветочным орнаментом высился у входа в музей.
— Следуйте за мсье Жулу, — то и дело повторял Ламберт. — Он будет нашим гидом.
Жулу и впрямь оказался сегодня ключевой персоной, причем и в буквальном смысле слова: в руках у него были ключи. Я растолкал с полдюжины фотографов-дилетантов во главе с Генри Чосером, каждому из нас хотелось запечатлеть тот миг, когда Жулу отопрет дверь.
Только не делать скоропалительных выводов, — твердил я себе. Но тут же издал восхищенный вздох. Точь-в-точь, как профессор Картер, найдя гробницу Тутанхамона. «Что же вы увидели? — спросили у него согласно преданию. — И он ответил: Чудеса!»
В белом просторном зале, залитом солнечным светом, «Бугатти» были выстроены рядами, а сами ряды уходили, казалось, в бесконечность.
— …сто двадцать две машины, если точно, — с гордостью произнес Жулу в заставленном канделябрами вестибюле. — За исключением Пятьдесят девятой, Пятьдесят четвертой и Тридцатой моделей, у нас есть по образцу каждой, причем часто не по одному. Конечно, наша коллекция состоит не только из них…
Я брел за Мелиндой Чосер. Сейчас нам хотелось не фотографировать и не рисовать, а только разглядывать. Жулу провел экскурсию мимо паровых автомобилей «Серполле», указав нам затем на ряды «Мазератти», «Испано-сюиз» и «Минерв» в дальнем конце зала.
— …в общей сложности четыреста двадцать семь автомобилей, а также велосипеды, мотоциклы и даже несколько экипажей на конной тяге.
Но мы пришли посмотреть на «Бугатти», даже тот из нас, могу я предположить, кто в итоге сюда и не прибыл.
— Конечно, самое главное мне бы хотелось припасти напоследок, — ухмыльнулся Ивану Ламберту Жулу. — Но сомневаюсь, что у вас хватит терпения.
Два королевских «Бугатти» стояли носами в разные стороны в особом отсеке. Между ними находилась Сорок шестая модель; не маленькая сама по себе, она в таком окружении казалась миниатюрной. Всем участникам тура, не говоря уж обо мне, случалось видеть королевские «Бугатти» и раньше, — и все же мы кружили сейчас вокруг этих машин, подавленные их величием.
— …как видите, из двух машин Сорок первой модели одна, а именно этот седан, корпус которого построен на заводе в парке Мулине, находится в сравнительно… неважном состоянии…
Жулу еще мягко выразился, я видел эту машину шесть лет назад, в тот день, когда Джон Шекспир погрузил ее на поезд. Истинный левиафан, это верно, но весь салон переделан, чтобы потрафить вкусам гангстера или наемного убийцы. Сестра-замарашка по сравнению со второй, самой настоящей принцессой.
И все же главное и впрямь оказалось припасено напоследок. «Купе-Наполеон», личная машина Этторе Бугатти, на которой он ездил до самой смерти. Первый, еще опытный образец королевского «Бугатти», прообраз всех последующих. И сегодня, как во дни Линдберга и первых шампуней, этот «Бугатти» оставался тем же, что и встарь, — самым прославленным на всей земле автомобилем.
Жулу осторожно потрепал машину по бамперу.
— Дамы и господа! Как вам, возможно, известно, у этой машины было четыре различных корпуса, прежде чем мсье Бугатти остановил свой выбор на купе, чертеж которого выполнен его сыном Жаном…
Я прошел вдоль черного с кобальтом капота, вспоминая о том, как горевал при мне Этторе Бугатти. Король, который, лишившись наследного принца, лишился тем самым всего. Трудно было представить себе этого раздавленного горем человека за рулем настолько невероятной машины, гигантские колеса которой катят по Парижу. Этот «Бугатти», как и остальные, я осмотрел как бы за троих, пытаясь увидеть его и глазами «мистера Гривена», и глазами Элио, и все-таки собственными. Несмотря на колоссальные размеры, она казалась настолько легкой, словно была готова сию же минуту пуститься рысью или галопом. Очертания напоминают «Биндер-купе» в музее у Харры, только все еще изящней, начиная с радиатора…
На котором ничего нет. Никакого серебряного слоника. И собственно говоря, его нет на обеих машинах.
Но почему же я не заметил этого раньше? Опять «слепое пятно», опять отвлекся на что-то другое.
— Прошу прощения, — вступился я. — Мсье Жулу! Могу я на минуту прервать ваш рассказ?
Он не удивился.
— Да, мистер Эшер, мне и самому было любопытно, кто же задаст этот вопрос. — И все же я почувствовал в его голосе нотки определенного замешательства. — Владельцы распорядились убрать эмблемы. В присутствии такого количества народа возникала реальная опасность, что эти драгоценные вещицы окажутся повреждены или даже…
Или даже украдены. Но последнего слова Жулу не произнес. Ничего удивительного в том, что он пришел в замешательство. Но сказал ли он всю правду? Не скрывают ли нынешние владельцы того факта, что машины достались им уже без слоников?
Я всмотрелся в лицо Жулу, тщетно надеясь понять большее, а он меж тем отпер «Купе-Наполеон». Иван Ламберт первым забрался в просторный салон с мозаичной крышей, пропускающей солнечные лучи, — в сущую шкатулку для драгоценностей, всю в коже и бархате, только невероятных размеров. Каждый из тринадцати остальных дожидался своей очереди. Каждый должен был ощутить себя королем на… две, максимум, три минуты. Я мысленно представил себе в этой очереди четырнадцатого. Расскажи мне, Гарри, или Карл, или как там тебя еще, — неужели тебе и впрямь так отчаянно хотелось попасть сюда?
Я не получил ответа — ни телепатического, ни любого другого, — но на протяжении всего этого дня Гарри-Карл, казалось, стоял у меня за плечом. Жулу вскоре ушел, предоставив нас собственным забавам, и внезапно передо мной предстало невероятное число «Бугатти» и появилось несметное время на то, чтобы их фотографировать.
К двум часам дня кремовый свет сквозь стеклянную крышу стал достаточно интенсивным, и я, отказавшись от лампы-вспышки, всецело сосредоточился на фотографиях со штатива. Замечательные машины, просто замечательные. Фотографируя, я, как это со мной часто бывает именно в такие минуты, невольно жалел о том, что камера стала как бы основным моим органом чувств. Иногда устаешь от того, что приобретаешь жизнь в лавке, торгующей подержанными товарами.
У меня было достаточно времени, чтобы составить себе смешанное впечатление и о Шлюмпфах, и об их коллекции. Им никак нельзя было отказать в хорошем вкусе. Вдобавок к королевским «Бугатти» они обзавелись двадцатью одним образчиком чудесной Пятьдесят седьмой модели, включая «Атлантик-купе», почти в столь же безупречном состоянии, как у Джулиана и Джона Сполдингов. У них имелась и хлипкая Пятьдесят вторая модель — детская игрушка, работающая на электробатареях. И, разумеется, Тридцать пятая модель, еще недавно принадлежавшая Элио.
Увидев ее, я с трудом удержался от слез. Словно увидел тело дорогой мне покойницы. Подобно остальным здешним «Бугатти» машина была поставлена на стояки, так что колеса не доставали до полу — и напоминала бабочку, пришпиленную к доске. Нет, не могли мы предсказать ей такую судьбу — ни Элио, ни Джилл, ни даже чета Шабролей.
Но подопечные Ивана Ламберта не обращали внимания на такие мелочи. Они скакали, как шарики для игры в пинг-понг, по всему музею, заглядывали под капот, подлезали под днище машин, даже давая той или иной покрышке хорошего пинка, когда Жана Жулу не было поблизости.
За этим занятием я и застукал Генри Чосера. Дочь держалась с ним рядом. Кажется, она уже успела здесь кое-что зарисовать. Мы заговорили, довольно скоро начали обращаться друг к другу по имени. Генри все еще оплакивал свою Тридцать седьмую модель, потерянную в ходе «блицкрига», и рассматривал Мелинду как единственное, зато пожизненное утешение.
— Увидел я тут одну машину — сильно смахивает на мою. — Он говорил о машине как о возлюбленной. — Я вас ненадолго покину.
Мы с Мелиндой пошли рядышком мимо «Баллотов» и «Амилькаров», она на ходу пролистывала последние рисунки.
— А мне можно посмотреть?
Сам не знаю, на что я рассчитывал. Рисовала она не машины, а людей, причем в карикатурном виде, с жалкими телами и с огромными головами; это был стиль, в котором работают знаменитости, выставляющиеся в галерее у Сарди. И она умела ухватить суть характера, передав образ — в основном компаньонов по туру — несколькими быстрыми гротескными штрихами. Ее сатирический талант был явно сильнее чисто рисовальщического.
— Вот это мне нравится! — рассмеялся я, указав на рисунок, изображающий Гуннарсонов.
— Эрик и Фреда? А вы действительно о них ничего не слышали? Это же известные в Германии и Швеции поп-звезды вроде ваших американских Сонни и Шер. А они немного смахивают на охотничьих собак, не находите? Швыряют деньги направо и налево, предаваясь хобби Эрика: «Бугатти» и музыкальные инструменты восемнадцатого столетия. А Фреда занимается бизнесом. И ей все в поездке с самого начала осточертело. Она здесь только затем, чтобы не отпускать его одного.
— А эти двое?
— Карлос и Маржорет. Военно-полевой роман. И мне кажется, небескорыстный. Стареющий гаучо и невеста, сидящая на деньгах. Они расписались где-то между Дирборном и Рино.
На следующем рисунке двое мужчин отчаянно спорили, стоя у передней оси «Бугатти».
— Сол что-то внушает Хасану. Он у меня почти повсюду. Вот, смотрите, Сол и Колин. А вот Сол и Карл.
Сол Баттерфилд в шляпе а ля Фрэнк Синатра держал за грудки Карла Гривена, что-то внушая ему. Гривен, казалось, поддавался на уговоры, но вовсе не выглядел тем безобидным и вечно поддакивающим старичком, которого описывал Тед. В роговых очках и в шляпе он смотрелся лихо и как-то трагически нахально, подобно человеку, который осмелился требовать у Князя Тьмы лишней порции похлебки.
— А вы хорошо знакомы с мистером Гривеном? — спросил я.
— К сожалению, нет. Да Карл и не пошел бы на это.
Я переключил ее внимание на рисунок.
— А судя по рисунку, вы его изучили неплохо.
Она рассмеялась, разоблаченная и польщенная.
— Он проводил много времени с Генри. Эти вечные разговоры о «Бугатти». Если сойдутся лесорубы, они, должно быть, толкуют о том, как рубят лес.
— Только о «Бугатти»?
— Нет, Карл все время говорил, что принимает участие в туре ради каких-то изысканий. Подготовительные материалы к документальному фильму.
— И вы ему поверили?
Мелинда резко остановилась возле ослепительно алого «Майбаха».
— В технике он явно хорошо разбирается. Он говорил, что у него еще довоенный опыт. Но Карл не таков, чтобы о нем можно было составить верное впечатление с первого взгляда. — Она пожала плечами, демонстрируя предельный скептицизм. — Мы все сидели в «Билтморе» в Лос-Анджелесе за ужином, когда пришла телеграмма о его жене. Никто не усомнился в ее подлинности. И он в первую очередь. Но всего лишь тяжело вздохнул. Подлинное горе таким не бывает.
— А где она умерла?
— Он не сказал. Карл человек скрытный. У него по этой части талант.
Я легонько прикоснулся к ее локтю.
— Мелинда, но кому-нибудь должно быть известно, куда он отправился.
Ее взгляд, казалось, пронзил меня насквозь. Потом она улыбнулась, мягко и сочувственно.
— Вас это так… тревожит, Алан. Жаль, что ничем не могу вам помочь.
Последнюю фразу можно было проинтерпретировать и противоположно прямому смыслу — как косвенное предложение своей помощи. И это несколько сбило меня с толку, хотя у меня не было ни малейшей причины не доверять девушке.
— Это не так важно. Да и вас, всех остальных, мне для выполнения редакционного задания более чем достаточно.
Но Мелинда меня не слушала. Полистав страницы своего этюдника, она предъявила один из рисунков. Алан Эшер, изображенный здесь, походил на Шалтая-Болтая, но одет был, как Шерлок Холмс, — и он крался по музею братьев Шлюмпф, наставив на крошечных, как муравьи, посетителей гигантскую лупу.
— Я нарисовала это с утра. А начала, честно говоря, еще ночью.
Неужели я выдаю себя с головой столь очевидно? Я еще раз бросил взгляд на зарисовку Мелинды и понял, что вопроса можно не задавать.
К тому времени, как участники тура возвратились в гостиницу, уже настал вечер, холодный и ветреный. Я отклонил приглашения совместно поужинать, полученные как от Ивана Ламберта, так и от Чосеров. Такое количество осмотренных автомобилей и чересчур интенсивное общение совершенно вымотали меня. Поэтому, долго постояв под душем, я бросился на кровать и погрузился в полудрему, настоянную на вновь обретенных тишине и покое.
Но сомнения по поводу упущенных возможностей не давали мне уснуть окончательно. А почему, собственно говоря, я не попробовал отвести Мелинду в сторонку и не объяснил ей, что портреты, обладающие значительным сходством с ее дражайшим Карлом, расклеены среди других объявленных в розыск преступников по всей Америке, от Атлантического побережья до Тихоокеанского? Возможно, я слишком долго провозился со Сполдингами — и поневоле заразился их интриганской уклончивостью.
Тишину нарушал ветер, бивший в оконные стекла так, что это напоминало легкое землетрясение. Я встал, подошел к окну, закрыл его на задвижки, а затем отдернул шторы, чтобы полюбоваться далью, в которой за всеми городскими огнями угадывался автомобильный музей. Ситуация казалась сейчас еще более непроглядной, чем раньше. А что если Карл с самого начала не собирался приезжать сюда? А что если он нашел ответ на свои вопросы уже при осмотре предыдущих лимузинов — в Рино или в Дирборне? Я поднялся следом за ним уже по такой длинной лестнице — и след снова вел в никуда.
А интересно, чем именно сейчас, в данную минуту, занимается Джилл? Острое желание позвонить ей вспыхнуло и тут же угасло. С международными разговорами всегда так: одна мысль о разделяющем расстоянии в несколько тысяч миль удручает говорящих. И у меня не хватало духу держаться перед ней молодцом после столь бесплодно проведенного дня.
Но при всем при том я, должно быть, бил в телепатические тамтамы. Потому что как раз в это мгновенье зазвонил телефон.
— Алан, ты? — Это был голос Лоррен. — Подыши в трубку, чтобы я поняла, что ты на проводе.
— Извини. Но я просто ошеломлен.
— Не ты один. Когда Фрэнсис сказала мне, что ты улетел во Францию, я подумала, будто она меня разыгрывает. Ради всего святого, что взбрело тебе в голову?
Я вкратце — из соображений экономии — ввел ее в курс дела.
— Погоди-ка минуту, Алан. Ты говоришь, этого мистера Гривена зовут Карлом?
— Совершенно верно.
— Возможно, это ничего и не значит. Но в Земельном ведомстве графства Чиень я сегодня днем узнала следующее. Собственно, поэтому я и звоню. Имеется ранчо площадью в 8960 акров поблизости от Кит-Карсона, штат Колорадо, зарегистрированное как собственность… погоди-ка, это у меня здесь. — Послышался шорох переворачиваемых бумаг. — Мистера Карла Мэя, проживающего по адресу: Германия, Дрезден, Прагерштрассе, 15. Интересно, правда? Не Восточная и не Западная, а просто Германия. Это означает, что ранчо, скорее всего, было приобретено им еще до войны.
— Погоди. — Я поискал карандаш и блокнот, потом попросил ее продиктовать эти данные еще раз. — Лоррен, ты просто сокровище!
— Тебе лучше знать. А Джилл в курсе происходящего?
Да, моя дорогая, вот теперь я тебя уже узнаю.
— Я ей сам позвоню.
— И мне тоже, Алан, когда у тебя появятся какие-нибудь новости. Во вторник лучше всего. Это холостяцкий вечер Фила.
Размышляя над информацией, я постоял с трубкой еще несколько секунд после того, как она повесила свою. Иначе я не услышал бы какого-то нехарактерного шороха на линии, а вслед за ним — и второго щелчка.
Только не заболеть манией преследования. Телефоны во Франции не прослушиваются. Это могли быть неполадки на линии во всем пространстве между Мюлузом и Лос-Анджелесом. Но внезапно участившийся пульс подсказал мне, что дело обстоит иначе. Щелчок прозвучал гулко и донесся явно откуда-то поблизости.
Я не стал дожидаться лифта. Сбежав по двум лестничным маршам, я оказался в холле и, позвонив в колокольчик, вызвал администратора, который посмотрел на меня сперва покровительственно, но, приглядевшись к выражению моего лица, сразу же встревожился.
Нет, мсье, разумеется, в гостинице «Сент-Клер» никто за гостями не шпионит. Он повел меня за угол и откинул какую-то занавеску, за которой хорошенькая и, пожалуй, выглядевшая испуганной девица вскинула на нас глаза от старинного стола, увитого спагетти телефонных проводов.
— Как видите, мсье Эшер, работы у нее и без этого хватает. — Недоуменно, хотя и учтиво пожав плечами, он повел меня обратно в холл. — Помимо номеров, этот коммутатор обслуживает и «Ле Рези».
Сердце у меня ушло в пятки. А я ведь знал об этом — и забыл. Поблагодарив администратора, я мрачно поплелся в «Ле Рези». Отель обзавелся таковым в подражание известному «Рези» в Берлине: столики кабаре связаны между собой линией прямой связи посредством старомодных телефонных аппаратов типа тех, по которым матерятся гангстеры в ранних фильмах компании «Уорнер Бразерс». Теперь музыкальные номера дурного пошиба остались в прошлом, но телефонные аппараты по-прежнему красовались на столиках. Двое скрипачей прогуливались среди немногочисленных посетителей, наигрывая «Жизнь это роза».
Несколько участников тура еще коротали здесь время за поздним ужином. Карлос Иссель и Маржорет Боливар при свете свечей пили шампанское и прижимались друг к другу коленками. Иван Ламберт и Ирма Дубчек сидели спиной друг к другу за соседними столиками и кричали нечто вроде «Говори громче, мне не слышно» в телефонные трубки.
И тут Мелинда Чосер подняла бокал, приглашая меня к своему столику. Как всегда, она держалась рядом о отцом, который сейчас был увлечен очередным диспутом с мужчиной, сидящим ко мне спиной. Мелинда выглядела как-то странно. Слова зашевелились у нее на губах, затем исчезли. Да и жест, адресованный мне, показался полуприглашением и полупредостережением. Я уже шел к их столику, когда вся компания развернулась лицом ко мне.
Что я тогда подумал? Точно не помню. Секунды летели чересчур стремительно для того, чтобы я мог фиксировать каждую свою мысль. Генри Чосер просто сиял, он был, как и всегда, само доброжелательство. И вот я уже пожимал руку его собеседнику, не переставая удивляться самому его появлению здесь.
— Как приятно познакомиться с вами, мистер Эшер. — Улыбнувшись, Карл Гривен погладил старомодную телефонную трубку. — Я пытался дозвониться до вас, но все время было занято.
Все в зале словно бы заговорило вполголоса и стало едва заметным — все, кроме старика и меня. Явившись сюда во плоти, Карл Гривен не больно-то походил на свои изображения, сделанные карандашом и цветными мелками.
Многие люди даже внешне достойно смиряются с наступлением старости. Понимая, что иного не дано, они становятся эдакими добродушными дедушками. Но в случае с Карлом я с первого взгляда увидел непримиримость, ярость и отчаяние, сквозящие за дряблой кожей и по-старчески набухшими венами. Старость явно стала для него лишь одной из навязанных ему вопреки собственной воле нош.
— Дружище Алан, — начал Генри Чосер. — Что стряслось? У вас такой вид!
— Да уж, пожалуйста, сядьте.
Гривен говорил медленно, осторожно, тщательно артикулируя каждое слово. У него был едва заметный акцент. Немецкий? Он смотрел на меня в упор. Странный воспаленный взгляд, и пронзительный, и устремленный вглубь себя, в высшей степени ответственный. На нем не было ни очков, ни потешной шляпы, которые могли бы замаскировать или исказить его облик.
— Генри как раз докладывал мне обо всем, что вы сегодня увидели, а я прозевал.
Мелинда подвинулась, освобождая мне место. Мы с ней обменивались криптограммами, расшифровать которые удавалось только наполовину. Во что влип ее папочка? Она казалась испуганной и беспомощной. Только ни о чем не спрашивайте меня, Алан, откуда мне что-то знать.
— Попробуйте-ка, мистер Эшер. — Гривен развернул бутылку этикеткой ко мне. — «Теттингер» 58-го года. По мере того, как идут годы, радости жизни становятся все более и более дорогостоящими.
Он наполнил мой бокал, прежде чем я успел отказаться.
— Судя по всему, вы неплохо справились, — сказал я. — Со своей утратой.
— Что? Ах да… должно быть, я еще в шоке. Но боль достанет меня, уж будьте уверены. — Гривен уставился в свой бокал, полюбовался тем, как всплывают в шампанском пузырьки. — Слава Богу, все это быстро закончилось. Моя либхен не страдала.
— Страшная трагедия, — торжественно кивнул Генри. — Просто страшная.
Мелинда поспешила одернуть отца.
— Надо бы выпить за нее, мою несчастную. И вовсе не ее вина в том, что я лишился возможности разделить с вами этот неповторимый день. — В глазах у Гривена замерцало нечто вроде слез. — А вы не присоединяетесь к нам, мистер Эшер? Ну да, понятно. Вы журналист, вы человек с фотокамерой, ваша профессиональная гордость заключается в том, чтобы скрывать свои чувства. Да и что для вас горе несчастного старого глупца, верно? Прежде чем выпить самому, вам хочется разузнать побольше.
Тонкие губы едва заметно улыбнулись, однако явно не поощрительно. С того места, где я сидел, мне было видно, что губы чересчур напряглись, а на лбу у Карла выступили капли пота. Зрелище не из приятных. Мне пришлось примириться с его замечанием: мы уже в каком-то смысле находились друг у друга во власти.
— Меня интересует все, происходящее в ходе этого тура, — сказал я. — Равно как и каждый «бугаттист». Нравится мне это или нет.
— Какая удача для нас обоих, — несколько невпопад воскликнул Гривен, глядя на свой бокал. Сильным ли окажется изначальный мозговой штурм, с которым он обрушится на меня? Я опасался того, что он ничем себя не выдаст — и не предоставит мне тем самым исходного преимущества. — И, разумеется, вы прибегли к помощи мисс Чосер с ее удивительными талантами. Она ведь сущее чудо. Вечно начеку, готовая застать нас врасплох и запечатлеть со всей присущей ей проницательностью. Она была нашим официальным летописцем, по крайней мере, до тех пор, пока не появились вы, мистер Эшер. — Он поднял бутылку, посмотрел ее на просвет. — О Господи, мы ее уже почти прикончили. И, боюсь, Генри, мы злоупотребляем вашим терпением. Вы уже выглядите… как это говорится? Что-то насчет мочала? Измочаленным?
— Чушь! — Генри вспылил не на шутку. — Да я никогда…
— И тем не менее. — Гривен многозначительно кивнул Мелинде. — Полагаю, моя дорогая, что вам лучше увести его в номер. Даже хорошее вино, если им злоупотребишь, оказывает неважное воздействие, А мы с мистером Эшером посидим и допьем бутылку.
Мелинда посмотрела на меня, едва заметно обиженная и куда сильнее встревоженная. Мне не хотелось, чтобы она уходила. Да, Мелинда, твое чутье не обманывает тебя, я и впрямь нуждаюсь хоть в какой-то защите. С другой стороны, в зале все-таки полно народу, а человек, с которым мне хочется поговорить сильнее всего на свете, прямо передо мной. И конечно, если мне понадобится помощь…
— Пошли, отец. — Взяв его за руку, Мелинда смерила меня прощальным взглядом, означающим «Ну и дурак!» — Мистер Ламберт предупреждал, что завтра надо будет встать рано.
— Спокойной ночи, Генри. — Гривен с удивительной легкостью поднялся с места, помог Чосеру надеть пальто. — Нет, вы только подумайте! Два королевских «Бугатти» сразу! Не надо жадничать.
Генри фыркнул:
— Хитрый черт! Надо было мне догадаться сразу. — Он позволил дочери увести себя из зала в холл и дальше на свой этаж.
— Я вам позвоню, — крикнул я вслед, возможно, чересчур громко, но Мелинда, кажется, меня не услышала.
Скрипачи закончили попурри из «Одной улыбки» и «Восхищения» и принялись раскланиваться, внимая прощальным аплодисментам. Кое-где уже убирали со столиков, число посетителей «Ле Рези» заметно пошло на убыль. Ивана Ламберта здесь уже не было. Да и вообще больше никого из знакомых; даже знакомых в лицо.
— Ну вот, мы наконец-то вдвоем! — Ему стоило великих трудов нарисовать на лице радостную улыбку. Острые черты и похожий на клюв нос делали его улыбающийся облик чрезвычайно комичным. — Я солгал Генри. Неужели вы думаете, что богам жаль поделиться с нами своим нектаром! — Тонкими костистыми пальцами он подозвал официанта. — Гарсон, еще бутылочку. И спаржу, только не под острым соусом. И два чистых бокала для меня и для моего… друга.
Последнее слово он неназойливо подчеркнул. Какая, однако, тактичность!
— А я ведь даже не знаю, как к вам обращаться, — сказал я. — Какое имя вы на данный момент предпочитаете?
— Ах, Карл Гривен звучит довольно естественно. Это красивое имя, но я им не пользовался уже давно. Гарри больше не существует; он еще вернется, но не сейчас. А могу ли я называть вас Аланом? Тогда мы будем обращаться друг к другу как Карл и Алан. — Он кивнул, прислушиваясь к звучанию собственных слов. — Видите, как хорошо? Никаких имен, кроме тех, которыми нарекли нас наши матери. И начиная с данного мгновенья, будем говорить друг другу правду и только правду.
— А что насчет покойной миссис Гривен?
— Упокоилась навсегда. — Он хмыкнул, переставляя бокалы и раскладывая салфетки. — Бесплотный дух, понадобившийся только затем, чтобы я смог устремиться к смертному одру.
— А как…
Но вопрос застрял у меня в горле. Как он понял, когда лучше исчезнуть, а когда придет пора появиться вновь?
— Сколько хлопот, Алан! Можно сказать так: я наблюдал издалека, дожидаясь минуты, когда вокруг останутся только эти милые лица.
Гривен обвел руками посетителей ресторана и приближающегося к нашему столику гарсона. Мы посидели молча, пока гарсон многоопытной рукой не откупорил шампанское. Быстрый щелчок, «Вуаля, мсье!», — и, не пролив ни капли, он наполнил нам оба бокала.
— Вот видите! — Гривен проводил его взглядом. — Вокруг одни приятные люди. Разве вы не чувствуете себя здесь в безопасности? Гарри бы сюда сунуться не посмел. Его отношения с полицией стали весьма… непредсказуемыми.
Я отхлебнул шампанского, вернее, сделал хороший глоток.
— А почему…
— Опять эти расспросы! Поверьте мне, скоро вы все поймете. Но сейчас моя очередь спрашивать. Расскажите мне о Люсинде. Она все еще хороша собою?
Я даже не удивился, во всяком случае, не слишком. Гривен выжидал, не спуская с меня глаз. На его лице я мог увидеть приметы злобы и злорадства, неотъемлемые стигматы человека, которому довелось потерпеть сокрушительное поражение.
— Да, — в конце концов произнес я. — Она ни на кого не похожа.
Он облегченно вздохнул.
— А ведь мы с вами, знаете ли, оказались здесь именно из-за нее. Все всегда происходит по придуманным ею правилам.
Я решил не атаковать лоб-в-лоб, решил попробовать боковые заходы. До поры до времени.
— Вы с ней любили друг друга?
— В свое время нам так не казалось. Любовь была тогда не в моде. Сегодняшние детки, вся эта молодежь, им кажется, будто секс — это их открытие. Но мы ведь были точно такими же. Крайне хладнокровными и изощренными. Мир был лишен романтики. Мы находили ее чудовищно буржуазной. — Гривен состроил гримасу. — «Буржуазность» — это было в те дни излюбленное Люсиндой ругательство. Или даже оскорбление. Разумеется, революционного духа у нее было не больше, чем у норки. Но она всегда была настолько восприимчива…